Стас удивленно поднял брови.
— Тихонов слушает.
— Здравствуй, Тихонов. Это тебе Захарова телефонит.
— А-а, Нина Павловна! День добрый.
— Чего же это ты мне нумер свой дал, а на месте не сидишь?
— Дел много, вот и бегаю все время. Нас, как волков, ноги кормят.
— Уж не знаю, чего вас там кормит, только я со вчерашнего дня тебе раз пять звонила.
— А что, интересное что-нибудь есть?
— Не знаю, может быть, тебе интересно, а может, нет. Ты и решай. Юрка вчера под вечер домой мешок какой-то принес, на кухне около своего столика в нишу запихал. Пока он обедал, я мешок потрогала — железки там какие-то. Тяжелые — поднять не смогла. Ну, пообедал, помылся, переоделся — и мешок на плечо. Я с балкона глядела — Юрка свистнул, остановил такси, погрузился — и пошел. Я давай тебе звонить — никто не отвечает. Вот только сейчас и дозвонилась.
— Спасибо большое, Нина Павловна, за хлопоты, конечно, нам все это очень интересно. Жалко только, неизвестно, куда он с этим мешком делся…
— А вы у таксиста спросите!
— Да где ж мы его возьмем-то?
— Так я номерок на случай записала: ММЛ 04-61…
— Какая же вы умница, Нина Павловна! Большое спасибо вам!
— Да брось ты! Если чего еще увижу, позвоню. Только ты больше на месте сиди.
— Кстати, Нина Павловна, не заметили — таксист Юрке не знаком?
— Не думаю… Машина посередке шла, Юрка свистнул и рукой замахал, только тогда таксист и повернул, круто так…
— Ну, спасибо. Будьте здоровы…
Приходько что-то сосредоточенно писал за своим столом. Сдерживая торжество, Тихонов сказал равнодушным голосом:
— Могу сообщить номер такси, на котором Джага вчера увез какой-то тяжелый мешок с металлическими предметами.
Приходько поднял голову:
— Захарова звонила?
— Да. Не исключено, что он увез ворованные корпуса и платины.
— Очень возможно.
— Хотя я и сомневаюсь, чтобы он стал их завозить домой даже ненадолго. Сейчас разыщу таксиста, может быть, их маршрут нам подскажет что-нибудь.
Тихонов позвонил в таксомоторный парк:
— Не поможете ли вы по номеру машины найти ее шофера?
— Простите, а в чем дело?
— Видите ли, я приезжий, в Москве первый раз. И вчера меня довольно долго возил очень вежливый, хороший водитель. Я только потом сообразил, что нужно его поблагодарить — хотел вам письмо написать, да забыл спросит! фамилию. Только номер «Волги» запомнил — 04-61. Она, по-моему, такого серого цвета, что ли.
— Нет, она не серого, а кофейного цвета. Вчера на ней работал Евгений Латышев.
— Большое спасибо. А когда он будет снова работать на линии? Может быть, я завезу письмо сам, заодно и повидаю его.
— Он работает во вторую смену. Значит — с четырех дня.
Тихонов посмотрел на часы: половина четвертого.
— Сережа, у меня к четырем вызваны люди. Придется тебе заняться с таксистом.
— Давай займусь.
Без десяти четыре Сергей устроился около телефонной будки в пятидесяти метрах от ворот таксомоторного парка. В три минуты пятого из ворот выехала кофейная «Волга» с номером 04-61. Приходько сошел с тротуара и проголосовал. Машина притормозила. Сергей хлопнул дверцей и сказал:
— В центр.
Молодой крепкий парень, сидевший за рулем, засмеялся:
— Ну, быть мне сегодня с планом. Прямо около парка почин сделал. Приятная неожиданность.
— Один мой знакомый говорит, что всякая случайность — это непознанная необходимость, — откликнулся Приходько. — Дело в том, что мы с вами, товарищ Латышев, не так уж неожиданно встретились. Я вас тут дожидался.
Шофер удивленно посмотрел на него:
— Меня-я? А откуда вы меня знаете?
— Вот уж случилось так, что знаю. Моя фамилия Приходько, я с Петровки, тридцать восемь. Латышев недоуменно сказал:
— Тут, наверное, недоразумение. Нарушений я не делал, правила все выполняю. За три года ни одной дырки в правах не имею…
— Видите ли, Женя, я не сотрудник ОРУДа, как вы, похоже, полагаете. Я инспектор БХСС и поговорить хочу с вами вовсе не о нарушении правил движения, а как со свидетелем по уголовному делу…
— Опять же ошибка! Я никакому уголовному делу свидетелем не был!
— А вот этого вы можете и не знать! — засмеялся Приходько. — Попробуйте вспомнить до мелочей ваш вчерашний рабочий день и расскажите мне все подробно. Давайте вот здесь остановимся у тротуара и посидим, побеседуем.
Латышев пропустил поток машин, аккуратно перестроился и встал напротив здания СЭВ. С минуту он что-то соображал, морща лоб, затем сказал:
— Так. Вчера я днем начал работать с трех часов. Выехал из парка — на Дорогомиловской двух пассажирок взял до Кунцева, привез их в мебельный магазин. Просили подождать. Купили там торшер, и я отвез их на Бережковскую набережную, около ТЭЦ. Там минут пять покурил, старичок в машину сел, до университета. Потом… Кто же потом-то ехал? А, вспомнил! Мужчина в синем халате повез со мной бланки какие-то, пачек пять — на Маросейку, там во дворе разгрузились. После этого я на Дзержинской в автомате перекусил и с двумя иностранцами поехал на Белорусский вокзал. На стоянке там задерживаться не стал — машин полно было свободных, поехал к центру. На Грузинской опять пассажир попался — мужик такой здоровый, лысый, с мешком. «Поехали, — говорит, — в Жаворонки». Ну, в Жаворонки так в Жаворонки, туда по Минскому шоссе проехаться одно удовольствие, да и для плана такая ездка — подарок. Отвез его, вернулся в Москву, у Кутузовской женщину пожилую посадил, на Пресню ей надо было…
— Так, так, — перебил памятливого Женю Приходько. — В общем, я вижу, память у вас отличная, профессиональная, так сказать…
— Не жалуюсь, — зарумянился Латышев, — склерозом пока не страдаю.
— Ну, а жаворонковского пассажира хорошо запомнили, с мешком который?
— Нормально запомнил. Через недельку-другую, может, и забыл бы, народу все-таки много встречаем каждый день, а сейчас хорошо помню: мордастый такой, и вся челюсть железная.
— А место, куда его привезли, помните?
— Факт, помню. Пока разворачивался, он в калитку вошел. Я еще там на траве забуксовал немного. А вот улицы название, извините, не знаю, просто не посмотрел. Но это неважно, если потребуется, я тот дом сразу найду.
— Пожалуй, потребуется, — весело сказал Приходько, легко переходя на «ты» с новым знакомым. — Не скрою, я от тебя, товарищ Латышев, много интересного узнал. А ты еще сомневался — «недоразумение».
Сергей достал из кармана пачку фотографий, отсчитал пяток и протянул таксисту:
— На, посмотри, нет здесь твоего пассажира с мешком?
Латышев внимательно осмотрел их все, потом посмотрел еще раз и твердо сказал:
— Нет, здесь его нет.
Тогда Сергей дал ему еще три.
— Вот же он! — искренне удивился таксист, возвращая фотографию Джаги. — Этот вчера и ездил в Жаворонки.
— Женя, а что, если мы сейчас повторим твой вчерашний маршрут?
Латышев почесал в затылке.
— Эх, друг ты мой ситный, видать, я погорячился, когда насчет плана обрадовался. Сгорит он сегодня у меня синим пламенем…
— Понимаешь, Женя, это очень важное дело. И самое главное, срочное. До завтра ждать нельзя — можем опоздать. А путевку я тебе отмечу — среднесдельная обеспечена.
Шофер махнул рукой:
— Эх, где наша не пропадала! Поехали, — он выключил счетчик и хитро подмигнул: — Смотри, если орудовцу попадемся, будешь меня выручать…
Машина остановилась, не доезжая сотню метров до дачи, где вчера Латышев высадил Джагу. Они прошли калитку. Здесь на траве еще остались широкие рваные шрамы от буксующих колес. Неторопливо пошли дальше, вдоль забора. На участке, за воротами, стояла черная «Волга». В гамаке перед домом покачивалась молодая красивая женщина. Она разговаривала с кем-то не видимым с улицы, сидевшим на террасе.
Так же не спеша они дошли до перекрестка. Сергей протянул Латышеву руку:
— Большое тебе спасибо, Женя. От всего сердца. Ты сегодня сделал очень много для нас. Об одном тебя попрошу: ты насчет нашей поездки не распространяйся… Если ты еще понадобишься, мы тебе позвоним.
— Понял, звони. А в город не подбросить тебя?
— Нет, дорогой, тут у меня еще дела кое-какие есть. А ты и так горишь с планом.
— И не говори. Ну, пока. Желаю удачи.
— И тебе того же…
Когда Приходько садился в вагон электрички, на платформу упали первые дождевые капли. От Одинцова, набирая силу, дождь бежал к Москве наперегонки с поездом. Стоя в тамбуре, Сергей смотрел на мокнущие под дождем деревья, разорванные клочья туч на горизонте. Все, что он узнал сегодня, сумбурно перемешалось в голове, и никак не мог он из этих сведений построить четкую логическую схему. В поселковом Совете ему сообщили, что дом номер девять по Майской улице принадлежит солидной пожилой женщине, пенсионерке Викторине Карловне Пальмовой. Когда-то она была учительницей музыки. Участок приобрела два года назад и в прошлом году выстроила новый дом… Красивая дамочка в гамаке явно не относится к людям пенсионного возраста…
Приходько достал блокнот и записал: «Выяснить: 1) Кто живет на даче. 2) Кому принадлежит черная „Волга“ номер МОИ 11-94. 3) Попробовать установить, что может связывать Вик. Кар. Пальм. с Джагой».
Черт побери, какой же срочный и ценный груз привез Джага к ней в мешке, не пожалев денег на такси, когда он мог преспокойно за тридцать копеек доехать на электричке?
— Тихонов слушает.
— Здравствуй, Тихонов. Это тебе Захарова телефонит.
— А-а, Нина Павловна! День добрый.
— Чего же это ты мне нумер свой дал, а на месте не сидишь?
— Дел много, вот и бегаю все время. Нас, как волков, ноги кормят.
— Уж не знаю, чего вас там кормит, только я со вчерашнего дня тебе раз пять звонила.
— А что, интересное что-нибудь есть?
— Не знаю, может быть, тебе интересно, а может, нет. Ты и решай. Юрка вчера под вечер домой мешок какой-то принес, на кухне около своего столика в нишу запихал. Пока он обедал, я мешок потрогала — железки там какие-то. Тяжелые — поднять не смогла. Ну, пообедал, помылся, переоделся — и мешок на плечо. Я с балкона глядела — Юрка свистнул, остановил такси, погрузился — и пошел. Я давай тебе звонить — никто не отвечает. Вот только сейчас и дозвонилась.
— Спасибо большое, Нина Павловна, за хлопоты, конечно, нам все это очень интересно. Жалко только, неизвестно, куда он с этим мешком делся…
— А вы у таксиста спросите!
— Да где ж мы его возьмем-то?
— Так я номерок на случай записала: ММЛ 04-61…
— Какая же вы умница, Нина Павловна! Большое спасибо вам!
— Да брось ты! Если чего еще увижу, позвоню. Только ты больше на месте сиди.
— Кстати, Нина Павловна, не заметили — таксист Юрке не знаком?
— Не думаю… Машина посередке шла, Юрка свистнул и рукой замахал, только тогда таксист и повернул, круто так…
— Ну, спасибо. Будьте здоровы…
Приходько что-то сосредоточенно писал за своим столом. Сдерживая торжество, Тихонов сказал равнодушным голосом:
— Могу сообщить номер такси, на котором Джага вчера увез какой-то тяжелый мешок с металлическими предметами.
Приходько поднял голову:
— Захарова звонила?
— Да. Не исключено, что он увез ворованные корпуса и платины.
— Очень возможно.
— Хотя я и сомневаюсь, чтобы он стал их завозить домой даже ненадолго. Сейчас разыщу таксиста, может быть, их маршрут нам подскажет что-нибудь.
Тихонов позвонил в таксомоторный парк:
— Не поможете ли вы по номеру машины найти ее шофера?
— Простите, а в чем дело?
— Видите ли, я приезжий, в Москве первый раз. И вчера меня довольно долго возил очень вежливый, хороший водитель. Я только потом сообразил, что нужно его поблагодарить — хотел вам письмо написать, да забыл спросит! фамилию. Только номер «Волги» запомнил — 04-61. Она, по-моему, такого серого цвета, что ли.
— Нет, она не серого, а кофейного цвета. Вчера на ней работал Евгений Латышев.
— Большое спасибо. А когда он будет снова работать на линии? Может быть, я завезу письмо сам, заодно и повидаю его.
— Он работает во вторую смену. Значит — с четырех дня.
Тихонов посмотрел на часы: половина четвертого.
— Сережа, у меня к четырем вызваны люди. Придется тебе заняться с таксистом.
— Давай займусь.
Без десяти четыре Сергей устроился около телефонной будки в пятидесяти метрах от ворот таксомоторного парка. В три минуты пятого из ворот выехала кофейная «Волга» с номером 04-61. Приходько сошел с тротуара и проголосовал. Машина притормозила. Сергей хлопнул дверцей и сказал:
— В центр.
Молодой крепкий парень, сидевший за рулем, засмеялся:
— Ну, быть мне сегодня с планом. Прямо около парка почин сделал. Приятная неожиданность.
— Один мой знакомый говорит, что всякая случайность — это непознанная необходимость, — откликнулся Приходько. — Дело в том, что мы с вами, товарищ Латышев, не так уж неожиданно встретились. Я вас тут дожидался.
Шофер удивленно посмотрел на него:
— Меня-я? А откуда вы меня знаете?
— Вот уж случилось так, что знаю. Моя фамилия Приходько, я с Петровки, тридцать восемь. Латышев недоуменно сказал:
— Тут, наверное, недоразумение. Нарушений я не делал, правила все выполняю. За три года ни одной дырки в правах не имею…
— Видите ли, Женя, я не сотрудник ОРУДа, как вы, похоже, полагаете. Я инспектор БХСС и поговорить хочу с вами вовсе не о нарушении правил движения, а как со свидетелем по уголовному делу…
— Опять же ошибка! Я никакому уголовному делу свидетелем не был!
— А вот этого вы можете и не знать! — засмеялся Приходько. — Попробуйте вспомнить до мелочей ваш вчерашний рабочий день и расскажите мне все подробно. Давайте вот здесь остановимся у тротуара и посидим, побеседуем.
Латышев пропустил поток машин, аккуратно перестроился и встал напротив здания СЭВ. С минуту он что-то соображал, морща лоб, затем сказал:
— Так. Вчера я днем начал работать с трех часов. Выехал из парка — на Дорогомиловской двух пассажирок взял до Кунцева, привез их в мебельный магазин. Просили подождать. Купили там торшер, и я отвез их на Бережковскую набережную, около ТЭЦ. Там минут пять покурил, старичок в машину сел, до университета. Потом… Кто же потом-то ехал? А, вспомнил! Мужчина в синем халате повез со мной бланки какие-то, пачек пять — на Маросейку, там во дворе разгрузились. После этого я на Дзержинской в автомате перекусил и с двумя иностранцами поехал на Белорусский вокзал. На стоянке там задерживаться не стал — машин полно было свободных, поехал к центру. На Грузинской опять пассажир попался — мужик такой здоровый, лысый, с мешком. «Поехали, — говорит, — в Жаворонки». Ну, в Жаворонки так в Жаворонки, туда по Минскому шоссе проехаться одно удовольствие, да и для плана такая ездка — подарок. Отвез его, вернулся в Москву, у Кутузовской женщину пожилую посадил, на Пресню ей надо было…
— Так, так, — перебил памятливого Женю Приходько. — В общем, я вижу, память у вас отличная, профессиональная, так сказать…
— Не жалуюсь, — зарумянился Латышев, — склерозом пока не страдаю.
— Ну, а жаворонковского пассажира хорошо запомнили, с мешком который?
— Нормально запомнил. Через недельку-другую, может, и забыл бы, народу все-таки много встречаем каждый день, а сейчас хорошо помню: мордастый такой, и вся челюсть железная.
— А место, куда его привезли, помните?
— Факт, помню. Пока разворачивался, он в калитку вошел. Я еще там на траве забуксовал немного. А вот улицы название, извините, не знаю, просто не посмотрел. Но это неважно, если потребуется, я тот дом сразу найду.
— Пожалуй, потребуется, — весело сказал Приходько, легко переходя на «ты» с новым знакомым. — Не скрою, я от тебя, товарищ Латышев, много интересного узнал. А ты еще сомневался — «недоразумение».
Сергей достал из кармана пачку фотографий, отсчитал пяток и протянул таксисту:
— На, посмотри, нет здесь твоего пассажира с мешком?
Латышев внимательно осмотрел их все, потом посмотрел еще раз и твердо сказал:
— Нет, здесь его нет.
Тогда Сергей дал ему еще три.
— Вот же он! — искренне удивился таксист, возвращая фотографию Джаги. — Этот вчера и ездил в Жаворонки.
— Женя, а что, если мы сейчас повторим твой вчерашний маршрут?
Латышев почесал в затылке.
— Эх, друг ты мой ситный, видать, я погорячился, когда насчет плана обрадовался. Сгорит он сегодня у меня синим пламенем…
— Понимаешь, Женя, это очень важное дело. И самое главное, срочное. До завтра ждать нельзя — можем опоздать. А путевку я тебе отмечу — среднесдельная обеспечена.
Шофер махнул рукой:
— Эх, где наша не пропадала! Поехали, — он выключил счетчик и хитро подмигнул: — Смотри, если орудовцу попадемся, будешь меня выручать…
Машина остановилась, не доезжая сотню метров до дачи, где вчера Латышев высадил Джагу. Они прошли калитку. Здесь на траве еще остались широкие рваные шрамы от буксующих колес. Неторопливо пошли дальше, вдоль забора. На участке, за воротами, стояла черная «Волга». В гамаке перед домом покачивалась молодая красивая женщина. Она разговаривала с кем-то не видимым с улицы, сидевшим на террасе.
Так же не спеша они дошли до перекрестка. Сергей протянул Латышеву руку:
— Большое тебе спасибо, Женя. От всего сердца. Ты сегодня сделал очень много для нас. Об одном тебя попрошу: ты насчет нашей поездки не распространяйся… Если ты еще понадобишься, мы тебе позвоним.
— Понял, звони. А в город не подбросить тебя?
— Нет, дорогой, тут у меня еще дела кое-какие есть. А ты и так горишь с планом.
— И не говори. Ну, пока. Желаю удачи.
— И тебе того же…
Когда Приходько садился в вагон электрички, на платформу упали первые дождевые капли. От Одинцова, набирая силу, дождь бежал к Москве наперегонки с поездом. Стоя в тамбуре, Сергей смотрел на мокнущие под дождем деревья, разорванные клочья туч на горизонте. Все, что он узнал сегодня, сумбурно перемешалось в голове, и никак не мог он из этих сведений построить четкую логическую схему. В поселковом Совете ему сообщили, что дом номер девять по Майской улице принадлежит солидной пожилой женщине, пенсионерке Викторине Карловне Пальмовой. Когда-то она была учительницей музыки. Участок приобрела два года назад и в прошлом году выстроила новый дом… Красивая дамочка в гамаке явно не относится к людям пенсионного возраста…
Приходько достал блокнот и записал: «Выяснить: 1) Кто живет на даче. 2) Кому принадлежит черная „Волга“ номер МОИ 11-94. 3) Попробовать установить, что может связывать Вик. Кар. Пальм. с Джагой».
Черт побери, какой же срочный и ценный груз привез Джага к ней в мешке, не пожалев денег на такси, когда он мог преспокойно за тридцать копеек доехать на электричке?
Плох он совсем
Страх перестал быть чувством. Он превратился в какой-то живой орган, который, ни на секунду не замирая, жил в Кроте так же яростно и сильно, как сердце, легкие, печень. Даже во сне он не давал ему покоя, и это было особенно ужасно, потому что во сне Крот был перед ним совершенно беспомощен. Проснувшись ночью в поту, с трясущимися руками, Крот тихонько, чтоб не разбудить Лизку, вставал, шел на кухню и долго пил прямо из крана теплую, пахнущую железом воду. На балкон выйти боялся. Садился около открытой балконной двери прямо на пол и курил одну сигарету за другой, бросая окурки в раковину. Когда в подъезде раздавалось сонное гудение лифта, бесшумно скользил в комнату и вынимал из пиджака пистолет. Его холодное рукопожатие давало какую-то крошечную уверенность. Лифт проезжал, и Крот, прижимая пистолет к горячему влажному лицу, думал: «Глупости это все. Если за мной придут, разве пушка поможет? Уйду, допустим. А потом? Потом что будет?»
Так проходили ночи. К утру, измученный, Крот засыпал.
В этот день, проснувшись около двенадцати, Крот почувствовал: надо что-то предпринимать. Пока Гастролер появится, он тут от страха сдохнет. А все Балашов! Он, иуда, украл из пиджака паспорт — больше некому! И нигде Крот паспорта не терял, он его как зеницу ока берег. Надо сходить к Джаге — посоветоваться. Джага все-таки свой, не продаст. Сколько вместе натерпелись! Правда, Балашов запретил выходить на улицу, но Крот о себе как-нибудь уж сам позаботится. Ах, какая же сволочь этот Балашов! Еще рассчитывал взять его за горло… Да, его, пожалуй, возьмешь — скорее без рук останешься! Теперь уж не до жиру. Получить бы с него обещанный новый паспорт да хоть какую-нибудь долю — и бежать отсюда подальше…
Время тянулось мучительно долго. Длинный пустой день. Крот решил идти вечером: во-первых, темно — труднее узнать, а во-вторых, он не знал, в какое время приходит с работы Джага. Вышел часов в девять.
Где-то в Банковском переулке остановил такси, зашел в «Гастроном» и купил две бутылки коньяка «Кизляр». Когда ехали по улице Горького, Крот рассеянно посмотрел на оживленную гуляющую толпу и мрачно подумал: «Я как с другой планеты…» Мысль понравилась, и он, наслаждаясь своей «необычностью», раздумывал об этом до самого дома Джаги. Расплачиваясь с таксистом, неожиданно для самого себя спросил:
— Слушай, отец, может, мне на другой планете было бы лучше?
Шофер мельком взглянул на него и сказал:
— Наверняка не скажу, но, вероятно, вряд ли. Неуживчивым нигде медом не намазано…
Поднимаясь на второй этаж, Крот ругал себя за болтливость. Вдруг таксист его заприметил? Вот дурак же! Потом позвонил.
Дверь открыл Джага. Удивленно закруглели глаза. Настороженно улыбаясь, показал два ряда металлических зубов:
— Ты-ы?
— Я. Не ждал? Ладно, прикрой варежку, хватит железом хвалиться! Может, в дом все-таки позовешь?
— Конечно, заходи, заходи. Я один.
В комнате было неопрятно, везде лежала пыль, по углам валялись какие-то тряпки. На столе возвышались пустая водочная бутылка, остатки закуски. Разведя руками, Джага сказал:
— Вот к водочке ты опоздал, а закусить — пожалуйста, чем бог послал.
Криво усмехнувшись, Крот поставил на стол бутылки с коньяком.
— Ничего не попишешь, всю жизнь я попадаю в кино только на вторую серию.
Джага радостно засуетился, забегал по комнате, ловко нося перед собой брюхо:
— Сейчас мигом все соорудим по всем правилам.
Крот брезгливо щелкнул пальцами:
— Собери со стола эти помои.
— Все сейчас сделаем, родной мой… Будет как в ресторане.
Крот выбрал стул почище, уселся, положил ногу на ногу, закурил.
— Ну что, Джага? Спекулируем помаленечку? Как говорится, даст бог день, даст бог тыщу?
— Что ты, родной мой! Заработка за последнее время никакого. Копейки свободной нет.
— Не в деньгах счастье, — весело сказал Крот. Джага удивленно посмотрел на него:
— Ну, это ты брось. А в чем же еще?
— В свободе духа, — засмеялся Крот. — Но этого тебе не понять.
— Где уж, — согласился Джага. — В случае чего в тюрьму-то плоть мою заключат…
— Уж прямо так и заключат? — остро сощурился Крот. — У нас же хозяин — умнейший человек, ты же сам говорил, а? Ведь не допустит?
— Конечное дело, Виктор Михалыч — умнейшая голова, так ведь фарт, знаешь, иногда и от умных к дуракам бежит.
— От него к нам не прибежит — это я тебе точно говорю.
— А кто знает? — Джага вымыл в мисочке тарелки, расставил их на столе и внимательно посмотрел Кроту в глаза.
Крот подумал: «Интересно, знает, что это я убрал старика в Одессе? Если знает, он со мной вместе играть против Балашова не станет. Ему такой подельщик не нужен». Взял бутылку и резко ударил ладонью в дно. Пробка вылетела, и золотистая жидкость плеснула на стол. Крот достал из верхнего кармана белый платок и протер край своего стакана.
— Пей, родной, не брезгуй, — улыбнулся Джага. — От поганого не треснешь, от чистого не воскреснешь!
— Не морочь мне голову, — поморщился Крот. — Послушай лучше, что я тебе скажу. Мы с тобой старые знакомые, и я тебе верю, что не продашь… А если продашь — ты меня знаешь…
— Окстись, что ты мелешь, — обиженно пробурчал Джага.
— Тогда давай выпьем.
Выпили, закусили лимоном. Крот уселся поудобнее.
— Хочу я тебе рассказать одну байку. А ты подумай, к чему она… Сидят на маленькой станции трое, пьют пиво и дожидаются поезда. У одного — документы, билет и деньги в кармане, у других — вошь на аркане и блоха на цепи. И вот первый, фраер, сидит философствует: «Ничего, ребята, я вот жду поезда, и вы ждите, может, вам удастся проехать зайцами под вагоном. Ничего страшного, мол, вы же бродяги».
— Ну?
— Чего, ну?
— Проехали?
— Проехали. Перед самым поездом пошли вместе в сортир, отняли у фраера билет и деньги, а его там заперли…
— Ты, что ли, ехал?
— Может, я, а может, не я. Неважно. Смекаешь?
— Бродяги — это мы. Только Виктор Михалыч не фраер. Его в сортире не запрешь. Да и скажу тебе по-честному, нет мне резона с ним расставаться. Умнеющий человек!
— А если он сам с тобой вдруг расстанется? Возьмет вот так, в одночасье, и рожей об забор…
Джага выпил еще стакан, сморщился, махнул рукой:
— Пускай его! Кое-какую денежку я себе сбил, независимость имею.
Крот смерил его презрительным взглядом, с издевкой протянул:
— Независимость! Бо-ольшой ты человек стал! Раньше вон какой был, — он показал рукой на уровне табуретки, — а теперь как поднялся! — и Крот приподнял ладонь сантиметров на пять.
— Геночка, родной, ты меня с собой не равняй. Ты молодой, здоровый, девки тебя любят, тебе жить красиво охота, денег много надо. А мне зачем? На бабах я крест поставил. Старею…
— Да ладно уж прибедняться! Деньги ему не нужны! Тоже мне Христос-бессребреник отыскался. Дал бы лучше чего-нибудь пожрать.
— Ей-ей, кроме того, что на столе, ничего нет. Я же ведь, почитай, дома никогда не ем…
Крот зло усмехнулся:
— Что, только закусываешь?
— Точно, точно, Геночка, — Джага выпил еще стакан и облизнулся красным, длинным, как у овчарки, языком.
Крот посмотрел на него с отвращением. Встал, судорожно вздохнул:
— Ох, тяжело, душа вспотела!
— Ты пойди освежись, — ласково посоветовал Джага. — А то придешь домой на бровях, мадама твоя будет недовольна.
— А ты и про нее знаешь? — неприязненно спросил Крот.
— Знаю, Геночка, знаю. Как не знать?
— Много ты, Джага, знаешь. Это иногда вредит. Смотри, по проволоке ходишь.
— А что поделаешь, Геночка? Всю жизнь без сетки работаю, — и засмеялся неожиданно трезвым смехом.
Крот сидел и чувствовал, что опьянел, что разговора не получилось, что Джага окончательно продался Балашову. И такая невыразимая тоска его душила, что Кроту хотелось заплакать. «Как я их ненавижу! Всеми фибрами души. Фибровая душа, фибровый чемодан. Не будь я таким болваном, подорвал бы тогда с чемоданом Коржаева! Были бы деньги, документы, и не было бы за мной мокрого дела, и этого непрерывного страха расстрела…»
— Слушай, Джага, а ты не знаешь, как расстреливают? — равнодушно спросил Крот.
— Бог миловал! Правда, мне один мазурик на пересылке рассказывал, что приговоренных к расстрелу держат в одиночке. А за два часа до казни зажигается в камере красный свет, и каждые пятнадцать минут бьет гонг…
— Замолчи! Замолчи, гад!
Джага вздрогнул и степенно сказал:
— Что ты орешь, как марафонская труба! Не психуй, по нашим делам расстрел не полагается.
Крот встал, взглянул в мутное зеркало. Увидел в своих глазах страх и тоску. Подумал: «Поеду-ка я в свою берлогу и надерусь до чертей. А завтра будет снова долгий пустой день, тупая тишина, тоска и страх — без конца», — он повернулся к Джаге, крикнул:
— Как я вас всех ненавижу! — и выбежал из комнаты…
Хлопнула входная дверь. Джага походил по комнате, поглядел в окно, допил прямо из бутылки остатки коньяка, потом вышел на улицу. На углу в телефонной будке набрал номер и, прикрывая трубку рукой, сказал:
— Виктор Михалыч? Это я. Да-да. Крот у меня был сейчас. Плох он совсем.
Так проходили ночи. К утру, измученный, Крот засыпал.
В этот день, проснувшись около двенадцати, Крот почувствовал: надо что-то предпринимать. Пока Гастролер появится, он тут от страха сдохнет. А все Балашов! Он, иуда, украл из пиджака паспорт — больше некому! И нигде Крот паспорта не терял, он его как зеницу ока берег. Надо сходить к Джаге — посоветоваться. Джага все-таки свой, не продаст. Сколько вместе натерпелись! Правда, Балашов запретил выходить на улицу, но Крот о себе как-нибудь уж сам позаботится. Ах, какая же сволочь этот Балашов! Еще рассчитывал взять его за горло… Да, его, пожалуй, возьмешь — скорее без рук останешься! Теперь уж не до жиру. Получить бы с него обещанный новый паспорт да хоть какую-нибудь долю — и бежать отсюда подальше…
Время тянулось мучительно долго. Длинный пустой день. Крот решил идти вечером: во-первых, темно — труднее узнать, а во-вторых, он не знал, в какое время приходит с работы Джага. Вышел часов в девять.
Где-то в Банковском переулке остановил такси, зашел в «Гастроном» и купил две бутылки коньяка «Кизляр». Когда ехали по улице Горького, Крот рассеянно посмотрел на оживленную гуляющую толпу и мрачно подумал: «Я как с другой планеты…» Мысль понравилась, и он, наслаждаясь своей «необычностью», раздумывал об этом до самого дома Джаги. Расплачиваясь с таксистом, неожиданно для самого себя спросил:
— Слушай, отец, может, мне на другой планете было бы лучше?
Шофер мельком взглянул на него и сказал:
— Наверняка не скажу, но, вероятно, вряд ли. Неуживчивым нигде медом не намазано…
Поднимаясь на второй этаж, Крот ругал себя за болтливость. Вдруг таксист его заприметил? Вот дурак же! Потом позвонил.
Дверь открыл Джага. Удивленно закруглели глаза. Настороженно улыбаясь, показал два ряда металлических зубов:
— Ты-ы?
— Я. Не ждал? Ладно, прикрой варежку, хватит железом хвалиться! Может, в дом все-таки позовешь?
— Конечно, заходи, заходи. Я один.
В комнате было неопрятно, везде лежала пыль, по углам валялись какие-то тряпки. На столе возвышались пустая водочная бутылка, остатки закуски. Разведя руками, Джага сказал:
— Вот к водочке ты опоздал, а закусить — пожалуйста, чем бог послал.
Криво усмехнувшись, Крот поставил на стол бутылки с коньяком.
— Ничего не попишешь, всю жизнь я попадаю в кино только на вторую серию.
Джага радостно засуетился, забегал по комнате, ловко нося перед собой брюхо:
— Сейчас мигом все соорудим по всем правилам.
Крот брезгливо щелкнул пальцами:
— Собери со стола эти помои.
— Все сейчас сделаем, родной мой… Будет как в ресторане.
Крот выбрал стул почище, уселся, положил ногу на ногу, закурил.
— Ну что, Джага? Спекулируем помаленечку? Как говорится, даст бог день, даст бог тыщу?
— Что ты, родной мой! Заработка за последнее время никакого. Копейки свободной нет.
— Не в деньгах счастье, — весело сказал Крот. Джага удивленно посмотрел на него:
— Ну, это ты брось. А в чем же еще?
— В свободе духа, — засмеялся Крот. — Но этого тебе не понять.
— Где уж, — согласился Джага. — В случае чего в тюрьму-то плоть мою заключат…
— Уж прямо так и заключат? — остро сощурился Крот. — У нас же хозяин — умнейший человек, ты же сам говорил, а? Ведь не допустит?
— Конечное дело, Виктор Михалыч — умнейшая голова, так ведь фарт, знаешь, иногда и от умных к дуракам бежит.
— От него к нам не прибежит — это я тебе точно говорю.
— А кто знает? — Джага вымыл в мисочке тарелки, расставил их на столе и внимательно посмотрел Кроту в глаза.
Крот подумал: «Интересно, знает, что это я убрал старика в Одессе? Если знает, он со мной вместе играть против Балашова не станет. Ему такой подельщик не нужен». Взял бутылку и резко ударил ладонью в дно. Пробка вылетела, и золотистая жидкость плеснула на стол. Крот достал из верхнего кармана белый платок и протер край своего стакана.
— Пей, родной, не брезгуй, — улыбнулся Джага. — От поганого не треснешь, от чистого не воскреснешь!
— Не морочь мне голову, — поморщился Крот. — Послушай лучше, что я тебе скажу. Мы с тобой старые знакомые, и я тебе верю, что не продашь… А если продашь — ты меня знаешь…
— Окстись, что ты мелешь, — обиженно пробурчал Джага.
— Тогда давай выпьем.
Выпили, закусили лимоном. Крот уселся поудобнее.
— Хочу я тебе рассказать одну байку. А ты подумай, к чему она… Сидят на маленькой станции трое, пьют пиво и дожидаются поезда. У одного — документы, билет и деньги в кармане, у других — вошь на аркане и блоха на цепи. И вот первый, фраер, сидит философствует: «Ничего, ребята, я вот жду поезда, и вы ждите, может, вам удастся проехать зайцами под вагоном. Ничего страшного, мол, вы же бродяги».
— Ну?
— Чего, ну?
— Проехали?
— Проехали. Перед самым поездом пошли вместе в сортир, отняли у фраера билет и деньги, а его там заперли…
— Ты, что ли, ехал?
— Может, я, а может, не я. Неважно. Смекаешь?
— Бродяги — это мы. Только Виктор Михалыч не фраер. Его в сортире не запрешь. Да и скажу тебе по-честному, нет мне резона с ним расставаться. Умнеющий человек!
— А если он сам с тобой вдруг расстанется? Возьмет вот так, в одночасье, и рожей об забор…
Джага выпил еще стакан, сморщился, махнул рукой:
— Пускай его! Кое-какую денежку я себе сбил, независимость имею.
Крот смерил его презрительным взглядом, с издевкой протянул:
— Независимость! Бо-ольшой ты человек стал! Раньше вон какой был, — он показал рукой на уровне табуретки, — а теперь как поднялся! — и Крот приподнял ладонь сантиметров на пять.
— Геночка, родной, ты меня с собой не равняй. Ты молодой, здоровый, девки тебя любят, тебе жить красиво охота, денег много надо. А мне зачем? На бабах я крест поставил. Старею…
— Да ладно уж прибедняться! Деньги ему не нужны! Тоже мне Христос-бессребреник отыскался. Дал бы лучше чего-нибудь пожрать.
— Ей-ей, кроме того, что на столе, ничего нет. Я же ведь, почитай, дома никогда не ем…
Крот зло усмехнулся:
— Что, только закусываешь?
— Точно, точно, Геночка, — Джага выпил еще стакан и облизнулся красным, длинным, как у овчарки, языком.
Крот посмотрел на него с отвращением. Встал, судорожно вздохнул:
— Ох, тяжело, душа вспотела!
— Ты пойди освежись, — ласково посоветовал Джага. — А то придешь домой на бровях, мадама твоя будет недовольна.
— А ты и про нее знаешь? — неприязненно спросил Крот.
— Знаю, Геночка, знаю. Как не знать?
— Много ты, Джага, знаешь. Это иногда вредит. Смотри, по проволоке ходишь.
— А что поделаешь, Геночка? Всю жизнь без сетки работаю, — и засмеялся неожиданно трезвым смехом.
Крот сидел и чувствовал, что опьянел, что разговора не получилось, что Джага окончательно продался Балашову. И такая невыразимая тоска его душила, что Кроту хотелось заплакать. «Как я их ненавижу! Всеми фибрами души. Фибровая душа, фибровый чемодан. Не будь я таким болваном, подорвал бы тогда с чемоданом Коржаева! Были бы деньги, документы, и не было бы за мной мокрого дела, и этого непрерывного страха расстрела…»
— Слушай, Джага, а ты не знаешь, как расстреливают? — равнодушно спросил Крот.
— Бог миловал! Правда, мне один мазурик на пересылке рассказывал, что приговоренных к расстрелу держат в одиночке. А за два часа до казни зажигается в камере красный свет, и каждые пятнадцать минут бьет гонг…
— Замолчи! Замолчи, гад!
Джага вздрогнул и степенно сказал:
— Что ты орешь, как марафонская труба! Не психуй, по нашим делам расстрел не полагается.
Крот встал, взглянул в мутное зеркало. Увидел в своих глазах страх и тоску. Подумал: «Поеду-ка я в свою берлогу и надерусь до чертей. А завтра будет снова долгий пустой день, тупая тишина, тоска и страх — без конца», — он повернулся к Джаге, крикнул:
— Как я вас всех ненавижу! — и выбежал из комнаты…
Хлопнула входная дверь. Джага походил по комнате, поглядел в окно, допил прямо из бутылки остатки коньяка, потом вышел на улицу. На углу в телефонной будке набрал номер и, прикрывая трубку рукой, сказал:
— Виктор Михалыч? Это я. Да-да. Крот у меня был сейчас. Плох он совсем.
Выстрел по последней клетке
В это утро Тихонов решил подвести баланс. Они взяли на себя большую ответственность, решив искать Хромого среди часовщиков. По всем тогдашним данным это был единственно правильный путь. А вдруг ошибка? Вдруг Хромой хоть и крупный спекулянт фурнитурой, но по роду своей повседневной деятельности не имеет никакого отношения к часовому производству или ремонту, как, например, Коржаев? Установить связь Хромого с Джагой не удалось, Крот-Костюк бесследно исчез. Кроме подозрительной поездки в Жаворонки, за Джагой ничего предосудительного замечено не было. Но преступная шайка существовала, и то, что в ней подвизались вместе и Джага, и Крот, и безвестный Хромой, — было несомненно.
После того как Тихонов побывал у следователя прокуратуры Сахарова, который вел последнее дело Джаги, он окончательно убедился в том, что Джага в этом деле одна из последних фигур. Сахаров утверждал, что уже в то время, когда Крот с Джагой проходили по первому делу, Мосин был полностью в подчинении у Костюка. Сахаров рассказывал, что Мосин человек неумный, но хитрый и упрямый, как осел. Костюк умен и расчетлив. Выдержка у него отличная, и всей коммерческой частью их воровского предприятия он руководил самостоятельно. Джага попросту выполнял его поручения, и выполнял, как видно, безоговорочно. Но сейчас, судя по всему, и Крот здесь вовсе не первая фугура. Нет, нет, нет!
Надо найти Хромого. Вот где ключ к этому делу. Хотя нельзя утверждать, что и Хромой здесь главный. Но от него-то уж, во всяком случае, можно оттолкнуться в решении всей этой шарады. Однако Хромого пока нет. Если сегодня Приходько не найдет ничего нового о Хромом, надо собраться с мужеством, отступить на исходные позиции и начать работу над новыми версиями, но уже глубже прорабатывая связи Джаги.
Тихонов вспомнил, как в детстве играл в «морской бой». В ста клетках поля биты почти все «корабли» противника, но где-то затерялась одна клеточка — «подводная лодка», и без нее игру не выиграешь. Еще несколько неудачных «выстрелов» — и враг уйдет непобежденным. Но тогда была игра, а сейчас враг был настоящий, не ограниченный сотней клеток поля, и мог он уйти с добычей навсегда. По последней клетке выстрелил в этот день Приходько.
— Ты понимаешь, Стас, — возбужденно рассказывал он. — Посмотрел я медкарточку заведующего гарантийной мастерской, там сказано, что он инвалид III группы, пенсионер. Ладно, думаю, погляжу его пенсионное дело. Приезжаю в собес, смотрю — батюшки родные! — в прошлом году Балашов этот семь месяцев подряд не являлся за пенсией! И получил ее только после напоминания из собеса… При этом — заметь себе — он тогда не работал, а про «единственный источник существования» забыл. И заработки у него всю жизнь скромные. Однако поговорил с людьми — оказывается, ездит Балашов на новенькой «Волге», летом в городе не живет; видно, дачка своя у него есть. Жена его не работает и не работала никогда…
— А номер «Волги»? — спросил Тихонов.
— Как же, МОИ 11-94, — усмехнулся Сергей.
— Интересное кино… — сказал Тихонов, внимательно разглядывая выписку из пенсионного дела. Приходько сказал:
— Но самое интересное, кажется, только сейчас начинается. Ну-ка, возьми мой рапорт о поездке в Жаворонки с таксистом Латышевым!
— Взял.
— А теперь посмотри справку поселкового Совета к этому рапорту.
— Так. «Дом номер девять по Майской улице принадлежит гражданке Пальмовой Викторине Карловне». Пальмовой? Викторине… Постой! Ведь в выписке из пенсионного дела сказано, что мать Балашова — Пальмова Викторина Карловна?! Неужели нашли? — сказал Тихонов.
— Если сопоставить еще с тем, что вчера вечером я видел на даче Викторины Карловны «Волгу» с номером МОИ 11-94, то похоже, что мы произвели сбойку наших туннелей точно.
— Это уж факт! Но понимаешь ли ты, дерево бесчувственное, что мы вышли не просто на хромого мужчину, а на Хромого, которого ищем?!
— Догадываюсь, — невозмутимо кивнул Приходько.
— Нет, от тебя помереть можно! Ведь теперь ясно, к кому на Майскую, девять прибыл Джага! Ой-ой-ой, старик, как мы теперь развернемся!
— Развернемся на всю катушку! — не выдержав, захохотал Сергей. — Правда, предстоит еще кое-какая работенка: пока ребята в Одессе разбираются с убийством Коржаева, нам надо раскрыть здесь всю шайку.
— Похоже, что мы вышли на финишную прямую, — поднялся Тихонов. — Для начала мастерскую его пропусти через мелкое сито. Без лишнего шума, конечно. Во-вторых, надо сделать так, чтобы с сегодняшнего, самое позднее — с завтрашнего дня Балашов шага не ступил без нашего ведома, особенно в нерабочее время. Мне сдается, что он свое трудолюбие главным образом в это самое время и проявляет…
После того как Тихонов побывал у следователя прокуратуры Сахарова, который вел последнее дело Джаги, он окончательно убедился в том, что Джага в этом деле одна из последних фигур. Сахаров утверждал, что уже в то время, когда Крот с Джагой проходили по первому делу, Мосин был полностью в подчинении у Костюка. Сахаров рассказывал, что Мосин человек неумный, но хитрый и упрямый, как осел. Костюк умен и расчетлив. Выдержка у него отличная, и всей коммерческой частью их воровского предприятия он руководил самостоятельно. Джага попросту выполнял его поручения, и выполнял, как видно, безоговорочно. Но сейчас, судя по всему, и Крот здесь вовсе не первая фугура. Нет, нет, нет!
Надо найти Хромого. Вот где ключ к этому делу. Хотя нельзя утверждать, что и Хромой здесь главный. Но от него-то уж, во всяком случае, можно оттолкнуться в решении всей этой шарады. Однако Хромого пока нет. Если сегодня Приходько не найдет ничего нового о Хромом, надо собраться с мужеством, отступить на исходные позиции и начать работу над новыми версиями, но уже глубже прорабатывая связи Джаги.
Тихонов вспомнил, как в детстве играл в «морской бой». В ста клетках поля биты почти все «корабли» противника, но где-то затерялась одна клеточка — «подводная лодка», и без нее игру не выиграешь. Еще несколько неудачных «выстрелов» — и враг уйдет непобежденным. Но тогда была игра, а сейчас враг был настоящий, не ограниченный сотней клеток поля, и мог он уйти с добычей навсегда. По последней клетке выстрелил в этот день Приходько.
— Ты понимаешь, Стас, — возбужденно рассказывал он. — Посмотрел я медкарточку заведующего гарантийной мастерской, там сказано, что он инвалид III группы, пенсионер. Ладно, думаю, погляжу его пенсионное дело. Приезжаю в собес, смотрю — батюшки родные! — в прошлом году Балашов этот семь месяцев подряд не являлся за пенсией! И получил ее только после напоминания из собеса… При этом — заметь себе — он тогда не работал, а про «единственный источник существования» забыл. И заработки у него всю жизнь скромные. Однако поговорил с людьми — оказывается, ездит Балашов на новенькой «Волге», летом в городе не живет; видно, дачка своя у него есть. Жена его не работает и не работала никогда…
— А номер «Волги»? — спросил Тихонов.
— Как же, МОИ 11-94, — усмехнулся Сергей.
— Интересное кино… — сказал Тихонов, внимательно разглядывая выписку из пенсионного дела. Приходько сказал:
— Но самое интересное, кажется, только сейчас начинается. Ну-ка, возьми мой рапорт о поездке в Жаворонки с таксистом Латышевым!
— Взял.
— А теперь посмотри справку поселкового Совета к этому рапорту.
— Так. «Дом номер девять по Майской улице принадлежит гражданке Пальмовой Викторине Карловне». Пальмовой? Викторине… Постой! Ведь в выписке из пенсионного дела сказано, что мать Балашова — Пальмова Викторина Карловна?! Неужели нашли? — сказал Тихонов.
— Если сопоставить еще с тем, что вчера вечером я видел на даче Викторины Карловны «Волгу» с номером МОИ 11-94, то похоже, что мы произвели сбойку наших туннелей точно.
— Это уж факт! Но понимаешь ли ты, дерево бесчувственное, что мы вышли не просто на хромого мужчину, а на Хромого, которого ищем?!
— Догадываюсь, — невозмутимо кивнул Приходько.
— Нет, от тебя помереть можно! Ведь теперь ясно, к кому на Майскую, девять прибыл Джага! Ой-ой-ой, старик, как мы теперь развернемся!
— Развернемся на всю катушку! — не выдержав, захохотал Сергей. — Правда, предстоит еще кое-какая работенка: пока ребята в Одессе разбираются с убийством Коржаева, нам надо раскрыть здесь всю шайку.
— Похоже, что мы вышли на финишную прямую, — поднялся Тихонов. — Для начала мастерскую его пропусти через мелкое сито. Без лишнего шума, конечно. Во-вторых, надо сделать так, чтобы с сегодняшнего, самое позднее — с завтрашнего дня Балашов шага не ступил без нашего ведома, особенно в нерабочее время. Мне сдается, что он свое трудолюбие главным образом в это самое время и проявляет…
Бухгалтерская симфония
Использовав недоразумение с мастерской Бродянского, Приходько договорился с директором часового завода о проведении плановой инвентаризации в гарантийной мастерской.
— Результаты мы можем вам представить в двух вариантах, — сказал ревизор-инвентаризатор, энергичный молодой человек с университетским значком. — В суммовом выражении это будет гораздо быстрее. Либо по позициям товаров — это нас недельки на полторы задержит…
— Сделайте, как быстрее, — с легкомысленным видом ответил Приходько. — Нам, знаете ли, поскорей в восемьдесят шестой мастерской закончить надо, а без вашего акта это невозможно…
Про себя Приходько подумал, что вовсе незачем афишировать свою глубокую заинтересованность делами Балашова. «Пусть они считают, что мы выполняем пустую формальность, — размышлял Приходько. — А уж сличительную ведомость по позициям товаров мы и сами быстренько сделаем, если у нас будут результаты инвентаризации…»
Порядок в мастерской Балашова был отличный, и поэтому уже через два дня работники центральной бухгалтерии вручили Приходько инвентаризационную ведомость. «Полный ажур», — гласил вывод ревизоров. Действительно, по общей сумме расход часовой фурнитуры в мастерской копейка в копейку совпадал с его приходом.
— Ну и прелестно! — говорил Приходько, рассаживая в просторном кабинете группу опытных ревизоров. — А теперь мы над этой цифирью самостоятельно поколдуем. Посмотрим сейчас, что за этими умилительными суммами скрывается!
Он отлично знал, что анализ «суммового благополучия» зачастую приводил следствие к ошеломляющим результатам, когда за стройными колонками равнодушных цифр открывались волнующие картины… «Ну, какая разница, — иронически говорил в таких случаях Приходько, — то ли один тигр, то ли сотня кошек?! Ведь стоимость-то у них одна, и все мяукают…»
— Вот вы все шутить изволите, — сказал однажды Сергею матерый жулик, директор промтоварной базы, — а ведь и верно, какая разница? Ну, девчонки-кладовщицы не так товар записали. Ведь государство-то на этом не пострадало, всю выручку до копейки получило…
— Результаты мы можем вам представить в двух вариантах, — сказал ревизор-инвентаризатор, энергичный молодой человек с университетским значком. — В суммовом выражении это будет гораздо быстрее. Либо по позициям товаров — это нас недельки на полторы задержит…
— Сделайте, как быстрее, — с легкомысленным видом ответил Приходько. — Нам, знаете ли, поскорей в восемьдесят шестой мастерской закончить надо, а без вашего акта это невозможно…
Про себя Приходько подумал, что вовсе незачем афишировать свою глубокую заинтересованность делами Балашова. «Пусть они считают, что мы выполняем пустую формальность, — размышлял Приходько. — А уж сличительную ведомость по позициям товаров мы и сами быстренько сделаем, если у нас будут результаты инвентаризации…»
Порядок в мастерской Балашова был отличный, и поэтому уже через два дня работники центральной бухгалтерии вручили Приходько инвентаризационную ведомость. «Полный ажур», — гласил вывод ревизоров. Действительно, по общей сумме расход часовой фурнитуры в мастерской копейка в копейку совпадал с его приходом.
— Ну и прелестно! — говорил Приходько, рассаживая в просторном кабинете группу опытных ревизоров. — А теперь мы над этой цифирью самостоятельно поколдуем. Посмотрим сейчас, что за этими умилительными суммами скрывается!
Он отлично знал, что анализ «суммового благополучия» зачастую приводил следствие к ошеломляющим результатам, когда за стройными колонками равнодушных цифр открывались волнующие картины… «Ну, какая разница, — иронически говорил в таких случаях Приходько, — то ли один тигр, то ли сотня кошек?! Ведь стоимость-то у них одна, и все мяукают…»
— Вот вы все шутить изволите, — сказал однажды Сергею матерый жулик, директор промтоварной базы, — а ведь и верно, какая разница? Ну, девчонки-кладовщицы не так товар записали. Ведь государство-то на этом не пострадало, всю выручку до копейки получило…