Вайсс Ян. В стране наших внуков (сборник рассказов)

   - Пожалуй, уточку!-сказал он с выражением лакомки, которое ясно говорило о том, что он тщательно взвесил оба предложения, прежде чем выбрать "уточку".
   Девушка делала вид, что не замечает меня. Она смахнула сор с полки. Все ее движения были весьма энергичны, несмотря на ее невысокий рост. Но, когда она уходила, мне бросились в глаза ее впалые щеки и измученное выражение лица. Ее хорошенькое личико вдруг подурнело, но тем не менее оно тронуло меня чем-то по-настоящему страдальческим, притаившимся в глазах, в уголках губ.
   - Кто это? - спросила я приглушенным голосом. - Кто-нибудь из.ваших краев, с Полабья?
   - Да нет, это Аничка из редакции! - небрежно отмахнулся он, как от чего-то само собой разумеющегося.
   Я почувствовала себя приблизительно так же, как если бы у меня на глазах Алеш свалился и умер, а может, и еще хуже. Я ожидала, что он сам мне все объяснит, но он и не собирался делать этого. Я же не могла выдавить из себя пи одного вопроса. Не помню, как я дочитала одно из последних писем его друзей, голос у меня стал глухой и как будто чужой. А он держал себя так, словно ничего не случилось. Когда я собралась уходить, он мило удерживал меня, говорил, что не к чему торопиться, но я уже совершенно иначе воспринимала все его слова.
   С невозмутимым видом ходил он по комнате, как неуклюжий медведь, словно моя встреча с Аничкой его не касалась, словно его слепота снимала с него всякую виду.
   Но какую, собственно, вину? Разве он виноват? Разве он что-нибудь обещал мне? Потом, когда я медленно шла по улице, я поняла, что сама поступила опромечтиво.
   У меня было такое чувство, какое бывает после вскрытия раны, когда перестает действовать укол; тупое спокойствие исчезло, и мне стало совершенно ясно, что это конец. Но поверить этому, смириться с этим было свыше моих сил...
   И все-таки это конец.
   Вот как будто и все, дядя! Не знаю, почему я отношусь к Тебе с таким доверием... Выбери из моего письма то, что Тебе нужно. Я не утверждаю, что нашла Алеша для Тебя, это была бы неправда. Но, несмотря на то, что все так получилось, что все это причинило мне столько волнения и горя, что он так огорчил меня, - несмотря на все это, я не могу не верить, что, если бы Алеш жил в будущей эпохе, он смог бы понять свой недостаток и избавиться от него. Впрочем, какое я имею право осуждать его?..
   Либа.
   - Ну, рассказывай! - обратился я к Либе. - Припомни все, что ты о нем знаешь! Мне хотелось бы услышать не рассказ, а скорее перечисление тех или иных его качеств. Само собой разумеется, только тех, которые могут служить ему украшением...
   Либа задумалась.
   - Подожди, у него столько положительных черт характера, они, конечно, преобладают над отрицательными. Если тебе что-либо не будет подходить, ты скажи, я постараюсь припомнить еще и другие...
   - Вспоминай скорее!
   - Как редактор, он бесконечно терпелив. Автор, кто бы он ни был, может сразу же прочитать ему свою статью. Знакомому Алеш скажет правду в глаза. Начинающим посоветует, поддержит их! И у слабых он старается найти искорку таланта и разжечь ее!
   - Ну, а еще что?
   - Он противник пустых фраз, во время прений умело нащупывает основное ядро спора, основную мысль формулирует всегда ясно и понятно.
   - Хорошо, может, еще что вспомнишь?
   - Когда в его присутствии ругают товарища, он защищает его, старается оправдать перед другими его ошибки, а оставшись с ним с глазу на глаз, указывает ему на них...
   - Замечательно, продолжай! Как он ведет себя за стенами редакции?
   - Его совершенно не интересует, что о нем думают другие. Иногда он ведет себя, как ребенок. Спокойно ходит по улице без провожатого, говорит, что по давлению и вибрации воздуха узнает даже расположение домов и предметов.
   - Интересно, но мне это не нужно...
   - Руководит заводским кружком Значка Фучика [ В Чехословацкой Республике организованы читательские кружки, члены которых по прочтении установленных произведений художественной литературы получают Значок Фучика. ]. Знает наизусть почти все произведения и читает рабочим целые отрывки из них. Не переносит, когда люди удивляются его силе и мужеству. Они напоминают ему этим, что он не такой, как они. Очень любит тех, кто держит себя с ним так, как если бы Алеш не был слепым. Очень любит танцевать. О своих успехах в плавании говорит только вскользь. Зимой он собирался кататься на коньках.
   - Кое-что для будущего...
   - Алеш часто меняет своих чтецов, у него постоянно появляются новые. Он прекрасно разбирается в них, сразу же определяет, кто читает ему из корыстных целей, желая использовать его знакомства, и кто делает это по доброте сердечной...
   - Это все не то, чего мне хотелось бы...
   - Однажды в субботу, возвращаясь из редакции домой, он застал в коридоре уборщиц и помог им мыть лестницу. После этого случая он стал их любимцем. Они незаметно для него напихали в его карманы конфет...
   - Либа, ты преувеличиваешь...
   - Как-то во время отпуска он исчез. Знакомые нашли его на Бероунке [ Бероунка - река в средней Чехии, приток Плтавы. ], он работал там паромщиком. Так возникла легенда о "слепом паромщике"...
   - Либушка, положа руку на сердце...
   - Он очень хорошо играет на рояле, мог бы стать виртуозом. Но не захотел, потому что тогда у него была бы связь с людьми только на расстоянии, а ему хотелось непосредственного контакта. Кроме того, он терпеть не может аплодисментов - они напоминают ему о человеческом высокомерии...
   - Вот это мне нужно. Продолжай!
   - Лучше всего он чувствует себя там, где слышится смех. И поэтому старается умножать его. Смеющимся дуракам он прощает их глупость, гордецам их надменность. В смехе, по его мнению, все равны, как и во время пения...
   - Хорошо, Либа!
   - Он импровизирует на рояле. Как-то раз он сказал, что если бы он прозрел, то сочинил бы о солнце такую симфонию, какой еще никто на свете не слыхал.
   - Это я запишу. Может быть, ты еще что-нибудь знаешь?
   Либа помолчала. Искорки в глазах у нее погасли...
   - А разве тебе этого недостаточно? - Она сделала вид, что еще много чего знает, но я понял, что ей уже больше нечего сказать. И вдруг она выпалила: - Я тебе, дядя, еще кое-что скажу!
   - Говори...
   - Ёза образумился! Он нашел себе постоянную работу!
   Я подскочил от удивления, обрадованный этим сообщением.
   - Так, значит, у вас все опять наладилось?
   Она наморщила носик.
   - Но может каждую минуту расстроиться.
   И она начала жаловаться на его золотое сердце, которым он готов поделиться с каждым встречным.
   - Он знает, что я люблю цветы. Ну, пусть бы принес мне небольшой букетик, а то тащит целые корзины цветов или чуть ли не деревья в горшках.
   - Видишь, какой я забывчивый! - хлопнул я себя по лбу. - Я абсолютно забыл об этой прекрасной черте его характера, когда рассказывал о моем Фране! А ведь об этом можно было бы написать целую повесть!
   - О расточительности будущих людей? - удивилась Либа.
   - Об их щедрости. Расточительности не будет, если все будут расточительными!
   - Понимаю. Ты хочешь сказать, что тогда всего будет вдоволь.
   - Вот именно...
   - Но тогда подарки потеряют свое значение. Как может обрадовать меня подарок, если у меня будет все, что душе угодно?
   - Еще больше, чем теперь.
   - А я повторяю, что подарки потеряют свою ценность.
   - И даже в том случае, если человек подарит .человеку то, что ему дороже всего? Пусть это буд-зт пустяк, но он будет ценен заключенной в нем любовью и радостью от этой любви...
   - Пожалуй, ты прав.
   - Это будет эпоха подарков. Не будет ни одной вещи, которую люди не могли бы подарить друг другу.
   - Но в конце концов и в наши дни...
   - Всякий подарок, хотя бы букетик полевых цветов или букетик, сделанный из золота, будет, собственно, лишь воплощением улыбки, пожатия руки или ласки.
   - Ах, дядя, теперь я понимаю тебя! Садись и пиши рассказ о щедрости или о подарках.
   - А этот твой Алеш, он от рождения слепой?
   - Нет, он потерял зрение в концентрационном лагере. А почему ты спрашиваешь?
   - Мне нужен слепой от рождения. Родился слепой ребенок. Я хочу сделать кое-какие наброски.
   - Ага, явилась муза. Ну, я пошла.
   - Но ты ее сестра, Либушка!
   Вчера после обеда Либа влетела ко мне с "замечательной идеей".
   - Дядя! Пиши! Коляски!
   - Какие коляски? - изумляюсь я.
   - Детские коляски, - и, задыхаясь, она начала рассказывать о том, какими будут через сто лет детские коляски. Я не мешал ей говорить и забавлялся чисто женским воображением моей племянницы.
   По ее словам, каждая коляска будет представлять собой некий уникум, созданный общими усилиями конструктора и художника. Ребеночку в ней будет куда удобнее, чем на руках у матери. Коляски будут различной ширины и вместимости, ведь в некоторых из них будет лежать двойня и даже тройня. Требуемая температура, искусственный ветерок, маленькое солнышко, если большое спрячется за тучи, автоматический менятель пеленок - все это должно якобы предотвращать плач и обеспечивать глубокий сон ничего не подозревающим наследникам славы и благоденствия грядущих эпох.
   - Послушай, Либа, - сказал я и испытующе посмотрел ей в глаза, - уж не собираешься ли ты выходить замуж?..
   Мне показалось, что она покраснела.
   - Ну а если бы? - мотнула она головой.- Что я несовершеннолетняя, что ли? И вообще как это могло прийти тебе в голову?
   Я засмеялся.
   - Случайно, Либушка! Совершенно случайно я подумал об этом!..
   И вот теперь я переписываю все сызнова. Пишу новое начало. Чтобы в нем прославлялась щедрость людей будущего - и детские коляски. Но у меня есть сомнения относительно этих экипажей. Сперва мысль показалась мне слишком дикой, но все же я решил попробовать. Не знаю только, справлюсь ли я с ней, не была ли это лишь минутная слабость, когда я поддался голосу Сирены!
   ОТ КОЛЫБЕЛИ К СИМФОНИИ
   Oзаренная летним солнцем, вдоль озера вьется Аллея колясок. В развесистые кроны лип вплетаются цветные стекла и белый мрамор.
   Это Аллея статуй и скульптурных групп, изображающих эпизоды из жизни ползунков. Здесь рассказывается о первых нетвердых шагах, о протянутых к маме ручках-подушечках, об обряде кормления, о скривившихся ротиках, готовых вот-вот зареветь, о сидении на круглом троне горшочка. Статуи окаймлены кустами распустившихся георгин, названных именами ребятишек, но для описания оттенков их окраски не хватает слов и человеческой речи.
   Это - аллея колясок и материнской гордости.
   Здесь прогуливаются со своими младенцами мамаши, совсем не похожие на матерей - такой у них свежий и юный вид, можно подумать, что это старшие сестры малышей...
   Одни из них идут весело, легкой походкой, так и кажется, что они того и гляди начнут танцевать или прыгать. Другие шествуют величаво, ибо нет более торжественного обряда, чем везти коляоку со спящим человеческим детенышем, который вступает в жизнь, подобную чуду.
   - Я вас здесь еще не видела,- обращается русоволосая мамаша с тройней в широкой коляске к брюнетке с одним младенцем.- Я Гана.
   - А я Ленка!- представляется брюнетка с алой лентой в волосах.- Я здесь всего лишь третий раз, но вашу коляску я уже знаю, как можно ее не знать! Вчера я заглянула в нее, проходя мимо вас, но ничего не увидела...
   - Я сейчас вам представлю их!
   Пани Гана наклонила коляску - задние колеса приподнялись. Теперь дети лежали на дне ее в наклонном положении.
   - Вот это Ганичка. Ту в середине зовут Яна. А вон та, третья, Аничка...
   - Как вы узнаете их? - удивилась пани Ленка.- Ведь их нельзя различить!
   - А я и в темноте их различаю! Они совсем не похожи друг на друга. Только глаза у всех одинаково голубые.
   - Как и у вас...
   - У нас вся семья голубоглазая,- смеется блондинка и закидывает свою соломенную шляпу с голубой лентой за спину.- Мне хотелось бы какойнибудь другой цвет, но ничего не выходит...
   - Ну, еще не поздно! - утешает ее Ленка. - У вас может быть еще и черноглазка...
   - Что поделаешь, я не могу налюбоваться на вашего младенца!
   - Я могу дать вам адрес доктора Вагнера, позвоните ему,- советует ей Ленка.- Он производит опыты с пигментацией. Те матери, которые обращаются к нему за врачебной помощью, путем взаимного обмена приобретают для своих малюток желаемый цвет глаз и волос...
   - Да, я знаю его,- легкомысленно улыбается Гана.- В прошлом году мы с мужем были в Евпатории. Природа там делает чудеса. Наверное, поэтому и родились трое, - залилась она звонким смехом.
   - А как ваша работа, хорошо идет? - спрашивает Ленка, потому что справиться о работе является признаком хорошего тона.
   - Я работаю на заводе "Галата" - два часа в день, больше у меня нет времени. Я помощник садовника в зимнем саду. На моем попечении пальмы и цветы в вестибюлях - я расставляю вазы и горшки с цветами везде, где только можно их поставить. В шутку меня прозвали пани Вазочка, но я не обижаюсь и сама смеюсь над этим.
   - А ваш муж?
   - О, он боксер! А как ваша работа?
   - Спасибо, не могу пожаловаться, дел выше головы! Утром я работаю заведующей теннисными кортами на Розовом лугу, а вечером посещаю биологический семинар. На два раза в неделю у меня запланирована вот эта прогулка с моим маленьким... Посмотрите-ка скорее!..
   Издавая гармонические звуки клаксона, к ним приближалась электрическая коляска. Ее белоснежные, без единого пятнышка покрышки сверкали уже издали. Сзади удобно восседала мамаша в спортивном шелковом костюме, похожем на костюм автогонщика. Да и элегантная, обтекаемая форма коляски тоже напоминает об автомобильных гонках - это было, пожалуй, несколько смелое сочетание детского гнездышка, охраняемого от всяких невзгод, с представлением о головокружительной скорости.
   Еще один аккорд клаксона - и коляска остановилась прямо перед новыми приятельницами. Обе они с нескрываемым изумлением рассматривали ее.
   - Какая замечательная коляска! - воскликнула Ленка, стараясь скрыть за возгласами восхищения свое неодобрение.
   - Это вы сами, милая, выдумали? - спрашивает пани Гана, мысленно подыскивая оправдание для такой экстравагантности.
   - Оригинал Ривьера! - сказала гонщица, удивленная тем, что они до сих пор не знают об этом. - Мы с мужем каждую зиму живем на Ривьере, без таких колясок там просто нельзя обойтись!
   Обе приятельницы молча кивали головами. Вдруг на одной стороне коляски вспыхнул красный огонек - сигнал, что ребенок проснулся. В это же время зазвенели колокольчики. Занавески раздвинулись сами собой, и пани Гана заглянула внутрь коляски.
   Там в полумраке из кружевных подушечек, точпо красная луна из-за облаков, выглянула круглая рожица с носиком-пуговкой. Два сжатых кулачка потянулись к сверкающей разноцветными блестками погремушке.
   Нажав кнопку, владелица автоколяски спустила верх, выставляя напоказ свое сокровище. Наши приятельницы воздали должное ее ребенку, ожидая, что и она в свою очередь обратит внимание на их потомков. Но мать не видела дальше своей коляски.
   - Я помню, - старалась она завязать разговор, - в прошлом году осенью, когда мы приехали в Ниццу, там как раз проходил конкурс на самую лучшую коляску. Пора было бы и у нас устроить нечто подобное. "Самая красивая и самая удобная!" Соединить красоту с удобством для ребенка...
   - Зачем же откладывать? - улыбнулась пани Гана своей приятельнице Ленке, - Тут же на месте можно приступить к голосованию! Я предлагаю первую премию присудить вот этому изобретению! - она показала на шикарную коляску.
   - Я подаю голос за эту же коляску! Итак, первая премия присуждена! воскликнула пани Ленка, чтобы доставить удовольствие новой знакомой, и в ее голосе не было ни тени насмешки.
   Ребенок в автоколяске захныкал - не помогли ни звоночки, ни блестящие погремушки, ни сухие пеленки, он хотел совсем другого, что может угадать только мать.
   Волей-неволей мамаше пришлось слезть с коляски. В то время как она наклонялась к ребенку, обе приятельницы поспешно отошли от нее и направились к ротонде, которая сияла своим белым куполом в конце аллея.
   - Человеческая глупость еще не вымерла! - с сожалением сказала пани Гана, а пани Ленка добавила: - Существует санаторий для лечения характера там излечиваются гордость и эгоизм, лживость и леность, но глупость, как мне кажется, очень трудно поддается излечению, хотя она я исчезает постепенно...
   Ожи свернули в сторону - навстречу им приближалась всем известная коляска пятерни. Она двигалась во всю ширь аллеи со спущенным передним стеклом серебряного верха. На дне ее лежало пять спящих бутончиков вперемежку голубых и розовых. А за коляской с брильянтовым орденом многодетности на груди выступает мать, готовая вот-вот вознестись от гордости. Как алтарь на колесиках, везет она свою гигантскую коляску. Все останавливаются, в знак приветствия в воздухе реют платочки. Матери выражают ей свои симпатии и восхищение.
   Когда обе женщины подъезжали к воротам ротонды, пани Гана вдруг остановилась и показала приятельнице на открытое окно, в котором от дуновения легкого ветерка развевались белые кисейные занавески. Окно было полускрыто за галереей, увитой фиолетовыми кистями глициний. Но внимание пани Ганы привлекло не окно и не глицинии, а молодая женщина в черном платье. Она стояла у окна и каждый раз, когда ветерок откидывал длинный край занавески, с жадностью заглядывала в комнату. Когда же занавеска опускалась, женщина, словно обессилев, падала на скамейку, стоящую в галерее.
   - Вот странно! - сказала пани Гана. - Я уже несколько дней наблюдаю за ней. Она всегда делает одно и то же - или заглядывает внутрь, или сидит на скамейке. У нее такой трагический вид.
   - Очевидно, с ней случилось какое-нибудь несчастье. Может быть, у нее умер ребенок.
   - Ну что вы? Этого не бывает.
   - Почему же, вполне возможно! Недавно по радио передавали, что из семейного самолета выпал ребенок. Мать, правда, выбросилась вслед за ним.
   - Пойдемте к вей! - предложила пани Гана.Мне хотелось бы ее утешить, если это возможно.
   Когда они приблизились к ней, ветер как раз раздвинул занавеску, и незнакомка, поднявшись на цыпочки, заглянула внутрь. Услышав за собой шаги, она пугливо оглянулась.
   - Вы ждете кого-нибудь? - приветливо улыбнулась ей пани Гана. - Может, кого позвать? Я иду туда.
   - Нет, спасибо, я никого не Жду, - oтветила незнакомка. - Я просто так заглядываю.
   На ее загорелом энергичном лице не заметно было никаких следов горя. Возможно, оно скрывалось в строгом взгляде ее глаз - они не ответили на приветливую улыбку Ганы. Темные волосы прямыми прядями опускались на плечи это не шло женщине и старило ее. Было видно, что она не обращает внимания на свою внешность, и, пожалуй, только это и указывало на какой-то душевный кризис.
   - Почему же вы не заходите внутрь? - спросила Гана. - Пойдемте с нами.
   - Я... не могу, - ответила незнакомка.
   - Почему не можете? Все матери могут.
   - Я не мать.
   Пани Гана испугалась, что сказала такую глупость и, возможно, оскорбила этим незнакомую женщину.
   - Я хотела сказать, все женщины могут входить туда! Каждая женщина является матерью или будет ею.
   - Кроме меня. Я не мать и не буду ею.
   "Я говорю глупости", - подумала Гана, когда прошло первое удивление. Она поняла, что своим неуместным усердием сделала еще хуже. Ленка посмотрела на нее с укором. Только незнакомка оставалась спокойной.
   - У меня нет детей и никогда не будет, - продолжала она, как бы упиваясь своей горькой участью.
   - Но почему же? - наивно выспрашивала Гана; ей никогда еще не приходилось встречаться с женщиной, у которой, несмотря на ее желание, не могло быть детей.
   - Спросите камень, почему он не родит. А я тоже как камень.
   - Я дам вам совет, моя дорогая, - перебила ее до сих пор молчавшая пани Ленка. Она страшно любила давать советы и не преминула воспользоваться случаем.- В Крконошах есть санаторий, - сказала она, - в котором и камень родит! Это лечебница доктора Кубата в Гаррахове. Аэротакси доставит вас туда за полчаса.
   - Спасибо за совет, но мне ничто не поможет.
   Во время разговора незнакомка поминутно устремляла свой взгляд на Ганину широкую коляску.
   Она то смотрела на нее, то отводила глаза в сторону, как бы боясь чего-то. Пани Гана поняла, что незнакомке хочется взглянуть на ее девочек. Она подвезла коляску и показала ей своих малюток, не обратив внимания на предостерегающий взгляд приятельницы, говорящий, что этого делать не следовало бы.
   - Три! - воскликнула незнакомка.-Сразу три!
   В ее голосе одновременно слышались восхищение и зависть, изумление и негодование. Однако в ту же минуту она подавила волнение и спокойно произнесла, не сводя глаз с тройни:
   - Какое счастье!..
   Пани Гана вдруг ясно представила себе всю чудовищную несправедливость происходящего. Она увидела свою полную счастья коляску и рядом с ней женщину, у которой нет никого и никогда не будет - ни сына, ни дочери. От жалости и сострадания у нее сжалось сердце. И вдруг ее осенила мысль:
   - Знаете что, милочка? Возьмите себе одну из этого трилистника!
   Женщина непонимающе уставилась на нее.
   - Зачем вы так шутите?
   - Но я ведь говорю серьезно.
   - Вы могли бы...
   - Берите! - настойчиво предлагала пани Гана. - Берите, пока я даю, или, может быть... - и она нахмурилась, словно ее оскорбила разборчивость незнакомки, - может быть, они для вас недостаточно хороши или вам не нравятся голубоглазые?
   Теперь уже не оставалось сомнений. Женщина поверила.
   - Дайте мне одну, - просто сказала она, - я буду ей матерью.
   - Вот это Ганичка, Яничка и Аничка, - показывала по очереди Гана.
   - Но все-таки, - снова усомнилась незнакомка, - если...
   - Выбирайте же! - почти резко сказала Гана. - Я не буду смотреть. Мне самой было бы трудно - все они одинаково мои!
   Женщина бросилась к коляске, дрожащими руками жадно потянулась к лежащему с краю ребенку. Но ее опять охватило сомнение.
   - Я не смотрю! Скорее! - воскликнула со слезами в голосе мать тройни.Берите, скорее берите, выбирайте - возьмите хоть всех!
   В голосе Ганы вдруг прозвучали отчаяние и ужас от того, что она наделала. Ленка поняла состояние Ганы, подошла к ней и крепко обняла ее.
   Незнакомка ничего не видела и не слышала. Она схватила ребенка, который лежал ближе всего к ней, подняла его, нежно поцеловала, так неслышно и осторожно, как можно целовать только спящих детей. Ее движения были уверенны и ловки, казалось, что она делает это каждый день. Схватив свою добычу, она пустилась бежать, словно испугавшись, что мать, отдавшая ей свое дитя, в последнюю минуту раздумает. Но в несколько прыжков Гана догнала ее, вырвала у нее из рук ребенка и крепко прижала к себе.
   Незнакомка побледнела, буззвучно опустила голову, покоряясь своей участи. Пани Ленка, наблюдавшая до сих пор с ласковой улыбкой обряд дарования и принятия ребенка, с гневом отвернулась от приятельницы. Она остро переживала разочарование этой чужой женщины; оскорбление, нанесенное ей, жгло пани Ленку, словно оно было нанесено ей самой. Чтобы успокоиться, она устремила взгляд в приятный полумрак своей коляски, на дне которой лежало ее дитя. Но в этот момент пани Гана протянула незнакомке девочку и передала ее ей как святыню.
   - Мы же должны были попрощаться - большая Гана с маленькой Ганичкой. Ее зовут так же, как и меня. Вы взяли Ганичку, зовите ее так, если, конечно, вам нравится это имя. А завтра в это же время на этой же аллее мы с вами снова встретимся, панн...
   - Я обещаю вам - это так же верно, как что меня зовут Бедржишка!
   Новая мама теперь уже уверенно уносила свое сокровище домой. А пани Ленка, стоя у подножия мраморной статуи Матери многодетности, крепко обняла и расцеловала Гану.
   - Милая! Хорошая! Добрая! Кто другой мог бы так поступить! А я, глупая, чуть было...
   В ротонде все уже знали о поступке Ганы. Щедрую мамашу окружили сестры, врачи и матери, они обнимали ее и обеих ее малюток, которые остались у нее в коляске.
   В среду, в назначенный час, пани Гана в широкой соломенной шляпе нетерпеливо поджидала коляску со своим ребенком. Втгрочем, это был уже яе ее ребенок - у Ганички была новая мама. Нет, нет, пани Гана не раскаивается в своем поступке, хотя она и поняла вдруг, что из всего трилистника она больше всех любила Ганичку. Как ни странно, но только теперь она почувствовала, что именно Ганичку...
   Все время она думает о ней, о своей крошке синеглазке, самой красивой из всех детей, сколько бы их ни было под солнцем! А как, наверное, обрадовалась эта бездетная! В какой восторг она пришла от такого подарка! Как она понеслась с ним домой!
   Как все несправедливо устроено на свете в отношении детей! Представив себе терзающий сердце, сиротливый вид той несчастной, когда она склонилась над ее коляской с тройней, Гана поняла, что поступила правильно, что поступить иначе она не могла.
   Это был самый большой ее подарок. Пани Гана вообще очень любила делать подарки и чувствовала себя счастливой, если ей удавалось кому-нибудь что-нибудь подарить, хотя бы мелочь, пустяк, букетик или вазочку, книжку стихов, которые ей особенно понравились, вышивку, сделанную ею самой.
   Дарящие часто испытывают большую радость, чем получающие подарки, и порой принимать подарки бывает труднее, чем делать их. Стоило только в ее доме что-нибудь похвалить, сказать, что эта вещь мне нравится, взять что-нибудь в руки, даже просто взглянуть на это - и Гана моментально отдавала эту вещь. Ее муж, боксер мушиного веса, часто приносил домой хрустальные кубки и другие прелестные вещицы, сделанные из дорогих материалов, - награды за победы в международных соревнованиях. В своей щедрости пани Гана несколько раз посягнула и на эти сокровища мужа и начала раздаривать их. Прославленный борец вскоре сообразил, куда исчезают его статуэтки и кубки. Он знал о страсти своей супруги, но еще больше, чем все эти драгоценные вещицы, он любил ее сердце, сделанное из самого дорогого материала.