Вайсс Ян. В стране наших внуков (сборник рассказов)

   Пусть на воскресник вышло десять или пять человек, Мартинец всегда был среди них.
   Однажды в субботу, после сильного ливня я вышел погулять и направился к кладбищенской стене, что возвышается на нашем склоне, напоминая Губчатую стену замка. Мне хотелось посмотреть, как подрастает наш садик, как он чувствует себя после такого освежающего душа. С радостью я обнаружил, что проливной дождь подействовал на молодые деревца, как живая вода!
   И вдруг - кого я там вижу? Товарищ Мартинец, один-одинешенек, возит в тачке компост и смешивает его с землей, выкопанной из ямок.
   Не решаясь подойти, я некоторое время издали наблюдал за его работой. Таким уважением я вдруг проникся к нему. Когда же Мартинец заметил меня, он как будто даже испугался, словно я застал его за чем-то предосудительным. Он работал с непокрытой головой, в одной рубашке, промокшей под мышками от пота,- шапка и пиджак висели па колышке тут же. Рукавом он вытирал мокрый лоб, очевидно, ко всему он попал под Дождь.
   Я не подал виду, что удивлен, застав его здесь одного, мое удивление могло его обидеть. Мы заговорили о посторонних вещах: мне было немного стыдно перед ним; когда мы прощались, пожимая друг другу руки, он произнес слова, которые я помню до сих пор:
   - Когда-нибудь здесь будет чудесно, как ты думаешь? Ты только представь себе этот склон, когда все зацветет - яблони, абрикосы, черешни, красные, розовые, белые, - это будет райский уголок!
   Говоря это, Мартинец широко развел руками, а потом посмотрел на меня как-то издалека, и я не Знал, видит он меня или не видит. И вдруг перед моими глазами и вправду возник цветущий сад.
   Но это был его сад! Он один имел право увидеть его! А я взглянул на эту картину будущего только глазами Мартинца и как будто с его разрешения...
   У Мартинца был широкий круг интересов. На все у него хватало времени! Работая в министерстве, в отделении по связям с заграницей, он изучал русский и английский языки; был большим знатоком изобразительного искусства, часто посещал концерты. И, что особенно поражало меня, он совмещал в себе любителя искусства и спортсмена. Мартинец занимался водным спортом, принимал участие в соревнованиях по плаванию и, кроме того, летал на планере. Ему удалось установить несколько рекордов в полете на большую дистанцию, о которых я раньше не знал, так как никогда не интересовался спортом.
   Насколько мне известно, очень мало поклонников искусства занимается спортом и еще меньше спортсменов интересуется искусством. Такими будут только люди лрядущего, когда рабочий день будет продолжаться не восемь, а всего четыре часа! Тогда будет оставаться достаточно времени и для искусства и для спорта. Почему поэту не быть хорошим боксером, а виртуозу скрипачу -мичурИнцeм и футболистом, хорошо играющим крайнего нападающего? Почему ученый - специалист В ядерной физике не может быть одновременно Гйаетером по шахматам и прекрасным летчиком Кробатом?
   Я вспомнил о людях будущего, встретившись на улице с Мартинцем, которого я столькo лет не видел. Он только что вернулся из Нью, где работал в нашем посольстве в качестве по делам культуры.
   Остался ли он таким же, каким был раньше, не унывающим оптимистом, с которым приятно посидеть и поболтать обо всем, или жизнь за морем испортила его? Сохрау него еще те черты характера, которые для путника, отправляющегося чтобы получить ответ на все эти вопросы и проверить, тот ли это человек, которого я ищу, человек будущего, надо было спокойно поговoрить с ним наедине - у меня дома, или у него, где-нибудь на нейтральной почве в кафе или винном погребке. Мы встретились в кафе "Слаvte". Мартинец принес показать мне перевод романа прогрессивного американского писателя. Разговор зашел о литературе. Я как раз кончил читать роман о гражданине Томе Пэне "крестном революции", и Мартинец рассказал мне много интересного о его авторе.. Но город, из которого Мартинец прилетел, очевидно, засел у него в печенках. Он постоянно возвращался к нему, словно в горле у него застрял кусок, от которого он никак не мог освободиться.
   - Я не хотел бы туда вернуться даже после своей смерти! Там просто дышать нечем! Только безумец или дьявол мог придумать нечто подобное! Лишь на дне небоскребов ты по-настоящему поймешь, что такое тоска по крыльям и стремление подняться на них!
   Можно было подумать, что именно желание летать заставило его вернуться домой. Чтобы изменить направление его мыслей, я начал вслух мечтать о городах будущего, какими я хотел бы изобразить их в своем романе. Я надеялся, что он подскажет мне какую-нибудь удачную идею. Но так и не дождался. Едва я успел открыть рот, как Мартинец тут же перебил меня и снова начал "изрыгать" свой город.
   - Как ты можешь говорить о городах будущего, когда на земле еще существует такое чудовище, такой монстр? Будущее не наступит до тех пор, пока этот город сам собой не сгниет, не развалится от собственной абсурдности!
   Тогда я перевел разговор на тему о полетах, начал мечтать о "крылатом" будущем, о людях, которые будут летать среди облаков не на метеорах, а на крыльях! Мне хотелось узнать мнение Мартинца как специалиста по планерному спорту, что он думает о возможности таких полетов, не слишком ли смело заявлять, что через сто лет эта мечта станет былью, и вообще осуществима ли эта идея.
   Мартинец наконец заинтересовался. Он сказал, что это вполне возможно, и включил свою удивительную память. Из его рассказа я узнал, что во времена Ивана Грозного "смерд Никитка, боярский холоп", сделав крылья, летал на них в Александровской слободе при большом стечении народа. А "в XVIII веке в селе Ключе, недалеко от Ряжска, кузнец, Черная Гроза называвшийся, сделал крылья из проволоки... летал тяко, мало дело, ни высоко, ни низко..." В том же, XVIII веке некто Островков в селе Пехлеце сделал себе крылья из бычьих пузырей, "и по сильному ветру подняло его выше человека и кинуло на вершину дерева".
   Но еще раньше, в ХXI веке, какой-то сарацин перелетел гипподром в Царьграде, облачившись в широкую ризу, натянутую на ивовые прутья. За свою смелость, правда, он заплатил жизнью. Люди начали с крыльев, потом перешли к планерам, но мы снова вернемся к крыльям, я верю в них! Путеводной звездой, которая вела человечество к созданию наиболее совершенного летательного аппарата, была птица, парящая высоко в воздухе без единого движения узких крыльев,- парящий альбатрос!
   Мартинец чувствовал себя в своей стихии. Планерный спорт был его коньком, правильнее сказать - его птицей! Нам пришло в голову и многое другое.
   Мартинец умел мечтать о грядущем с таким же наслаждением, как и я. Он рассказывал, что в будущем можно будет бесплатно путешествовать по всем континентам, используя любые средства с щения. Для туристов построят дворцы, в которых будут предоставляться бесплатный ночлег, отдых и питание. Исчезнут безобразные люди - носатые, лысые, беззубые, толстые, полнокровные и малокровные, хромые, горбатые, калеки: хирургия сделает из них нормальных граждан. Когда наши потомки будут выкапывать нас из могил, они будут смотреть на нас так же, как мы теперь смотрим на скорченные скелеты захороненных в сидячем положении. Наша эпоха, сказал Мартинец, является предысторией людей будущего.
   Я не мог согласиться с такими суждениями Мартинца. Он имеет полное право заглядывать хоть на тысячу лет вперед, но представить себе, как будут выглядеть люди и мир в таком далеком будущем, наше сознание еще не в состоянии. Однако этот разговор оказался для меня очень полезным, он принес мне массу плодотворных идей и тем для размышления. Уходя из винного погребка, куда мы попали, увлеченные нашей беседой, я был вполне доволен. Мы хорошо поговорили. Мартинец оказался человеком, принадлежащим к будущему уже по своему интересу к нему, но для меня этого было мало. Я не до конца разобрался в Мартинце, многое в нем оставалось для меня неясным.
   Почему он так ненавидит город, в котором прожил долгое время? Что там произошло с ним? Остался ли он и сейчас таким же чистым, как и раньше, когда я впервые встретился с ним? Благородным и наделенным теми моральными качествами, которые делали бы его достойным страны, в которую вступит последующее человеческое поколение? Надо будет еще несколько раз встретиться с ним и хорошенько прощупать его, тот ли это человек, который мне нужен...
   По дороге домой Мартинец снова вспомнил о Нью-Йорке, как будто преследуемый все тем же кошмаром. Он мне уже очень много нарассказывал об этом городе: об окраинах Нью-Йорка, о тех его обитателях, жизнь которых протекает в автоматах, в метро, кинотеатрах, в тратториях. Но, что было странно, он ни разу не упомянул о неграх.
   Меня всегда интересовало, как же в конце концов выглядит Гарлем. Был ли там Мартинец? Может ли он рассказать мне о том, что видел собственными глазами? Что представляет собой, например, улица негритянского квартала стоят ли там высокие доходные дома или же ютятся только низкие лачуги из досок и жести?
   - А в Гарлеме ты был? - как будто между прочим задал я ему вопрос, надеясь, однако, что Мартинец разговорится на эту тему.
   Мартинец остановился под ближайшим фонарем и отрицательно покачал головой.
   - Не был!
   - Но почему?
   - Как тебе сказать...- он заколебался. - По эстетическим соображениям...
   - То есть как? - воскликнул я в ужасе.
   - Ну, знаешь... запах расы... Когда их собирается несколько человек... они воняют...
   Прощай, товарищ Мартинец! Ты недостоин тою, чтобы войти в царство будущего! Оказывается, черная скорлупка неприятно действует на твое обоняние! Но, прости пожалуйста, что же сказать после этого о тебе самом, белом яичке с протухшим желточком! Хорошо еще, что я вовремя раскусил тебя! Ну, бог с тобой! Ты оказался не тем, кого я ищу...
   Как ты меня огорчил, Виктор, как я ошибся в тебе! Человек из Светлого завтра, но с обонянием американца!
   Я работаю с каким-то остервенением. Пишу и перечеркиваю, рву и снова пишу. Это будет не роман, но что-то рождается, может быть рассказ или только материал для рассказа.
   Не будут же все люди ангелами - какая была бы тогда скука жить на свете! И, что удивительно, именно негрофобия товарища Мартинца, во всем остальном прекрасного человека, придает всей истории драматизм! Вот это идея! Но в таком случае те же права должны были бы быть и у Ёжки с его философией лени... Но сейчас у меня голова занята Мартинцем, вернее, Мартином Хиггинсом из Нью-Йорка - как будут звать его двойника!
   Интересно, что у меня из этого получится.
   КАПЛЯ ЯДА
   После окончания исторического института в Вашингтоне Мартин Хиггинс посвятил свое сердце и ум занятиям историей, а свое тело - спорту. Больше всего он любил парить на крыльях. Ему не было чуждо и искусство, которому он отдавал остающееся время. Как образованный человек, идущий в ногу с эпохой, он следил за современной поэзией, музыкой и скульптурой и перед сном часто прослушивал голоса поэтов и просматривал на экране новые произведения художников и скульпторов. В парках, на улице и в домах он всегда с любопытством разглядывал статуи из металла, мрамора, стекла и других материалов.
   Однажды Мартин гулял в большом парке Академии изобразительных искусств, в котором статуй было, пожалуй, больше, чем деревьев; вдруг его внимание привлекла скульптура "Крылатый".
   Это была алебастровая фигура, стоящая на пьедестале из аэролита материала почти прозрачного, как воздух, и прочного, как сталь. Но Мартина поразила не столько идея скульптора сделать пьедестал из аэролита, благодаря чему "Крылатый" как бы парил в воздухе - с применением аэролита в скульптуре Мартин был уже знаком раньше,- сколько сама фигура "Крылатого", его голова, напоминающая голову птицы, распростертые руки и крылья, составляющие как бы одно пелое с телом. Все в нем было так естественно, будто это человеческое существо родилось с крыльями.
   Мартин долго стоял перед статуей, как зачарованный. Ему самому удавалось при благоприятных течениях воздуха парить целый час без отдыха на своих крыльях, поэтому он особенно мог оценить "Крылатого". В эту минуту Мартин был твердо уверен, что никогда еще он не видел скульптуры, которая бы так окрыляла человеческое воображение и наполняла душу человека чувством гордости.
   Он без труда узнал, что творцом статуи является женщина-скульптор, профессор Акаделкш изобразительных искусств. Чтобы познакомиться с ней, он записался на ее лекции и стал посещать их.
   А когда он ее увидел, то с первого же взгляда его охватило страстное желание обогатить свою жизнь, введя в нее эту женщину. Мартин привык на все новое, непознанное набрасываться со всем пылом своей натуры и овладевать им силой своего ума, памяти и сообразительности; поэтому он предполагал, что и эта женщина, Мая, будет только новым испытанием для его умственных способностей, следующим, пока неизвестным ему чудом света, которое он должен изучить, как изучил историю или летное дело.
   Мая пригласила Мартина к себе в ателье, он увидел и другие работы девушки и был очарован ею и всем тем, что окружало ее. Ему казалось, что сияние исходит от Манных губ, когда она говорит, от глаз, когда она улыбается, и от рук, когда она касается глины.
   И Мае понравился ученый со склонностью к искусству. Она сумела оценить и его скромность, за которой скрывалось сознание собственного достоинства. Мартин держался всегда просто, без всякой рисовки. Он оказался хорошим партнером в полетах на большую высоту и любил, как и Мая, далекие прогулки среди облаков, розовеющих в лучах заходящего солнца.
   Он стал бывать в кругу ее друзей - молодых скульпторов, художников, поэтов и просто знакомых, которые хотя и не занимались искусством, но умели красиво и интересно говорить и увлекали слушателей своими рассказами.
   К Манным друзьям принадлежал и негр Боб, поэт и врач. Когда Мая знакомила их, Мартин был восхищен непринужденностью его манер, его обаятельностью и самобытностью. Мартин с удовлетворением почувствовал свое превосходство белого человека, он покровительственно пожал Бобу руку и даже потрепал его по плечу, как бы давая понять, что берет негра под свою защиту.
   Мартин проявлял к Бобу искренний интерес, расспрашивал его обо всем, во время разговоров часто касался его особы и, несмотря на свою привычку говорить мало, развлекал компанию рассуждениями об истории черной расы и о будущем Африки. Благодаря ему Боб стал центральной фигурой Манного общества.
   И все же - как это ни странно - каждый раз, встречая Боба в ателье, Мартин приходил в какоето непонятное замешательство. Едва открыв дверь и увидев среди белых лиц черное (а замечал он его моментально), Мартин испытывал такое чувство, словно на него упала тень. Если же Боб уходил или его вообще не было в ателье, Мартин сразу же забывал о своей тревоге. Он не мог найти ей объяснения и только смутно предчувствовал какую-то опасность, грозящую ему со стороны Боба. Не потому ли он обращал внимание всех на негра, выделял его среди других и хвалил, чтобы обмануть себя? Чтобы отогнать страшное подозрение, что он гнушается Бобом? Чтобы скрыть от самого себя этот факт?
   Эти неясные отношения к Бобу стали выкристаллизовываться, когда Мартин заметил, что Мая расположена к негру. Чем чаще Мартин бывал у Май, тем больше убеждался в правильности своих догадок. Мая оказывала предпочтение Бобу, причем делала это не нарочито, с сознанием превосходства белого человека, как хотелось бы Мартину, а просто из чувства симпатии к нему. Мартин был свидетелем того, как она совсем иначе улыбается Бобу, чем остальным своим друзьям, восхищенно смотрит на него, когда он что-нибудь рассказывает.
   Так, наверное, смотрела Дездемона на венецианского мавра, когда он возвращался к ней из далеких плаваний на корабле, полном подарков. Чем дальше, тем больше Мартин убеждался в том, что Боб угрожает самому драгоценному сокровищу его жизни - любви к Мае. Его отношение к негру стало приобретать постепенно иной характер. В душе Мартина заговорил злобный голос против всех негров, голос потомка чистокровного белого, голос, приглушенный столетиями и перешедший в крови у Мартина в неслышный шепот.
   Мартин был прекрасно знаком с историей западного полушария. Он знал, в чем виновата перед неграми "эпоха золота и крови". Мы сторицей вознаградили их за все прежние обиды и несправедливости, и вполне правильно! Но сейчас, когда негрвстал на его пути, тут-уж не до шуток! Хватит нянчиться, с этими чернокожими, это тянется уже слишком долго! Их скрытые способности умственные и физические-расцвели махровым цветом, так что зачастую черные даже затмевают белых мужчин и белых женщин нашего континента!
   Негры пышут здоровьем и жизненной силой! Если бы это была только мода, которая пройдет, как проходит затмение! Но, к сожалению, это ухаживание за неграми, это увлечение ими стало всеобщим, оно является признаком хорошего тона, .неписаным законом. Ах, я, вероятно, преувеличиваю, вижу все в "черном" свете! Дело в том, что нет никакой разницы между белыми и черными! А я хочу, чтобы эта разница была, хотя бы скрытая и затаенная, но все же разница!
   Мартин скрывал свои чувства, по при виде Боба сразу же замолкал и уходил в себя. Он был по-прежнему вежлив с негром, но в его отношении к нему появилась какая-то отчужденность, сдержанность. Он, как и прежде, улыбался Бобу, однако во время рукопожатия он больше сжимал свои губы, чем протянутую ему черную руку...
   Впрочем, Мартин мог бы со всем примириться, если бы он был уверен, что все это просто девичьи капризы. Если бы Мая держала Боба в своем окружении только для внесения в него разнообразия (она ведь была и художница!) или как украшение, как любимую игрушку, или редкость, хотя, по мнению Мартина, такой вкус можно было назвать упадочническим! Он давно расстался бы с Маей, но он не мог представить себе жизнь без нее. Для Мартина должно было бы быть делом чести выиграть в этом соревновании сердце Май и вырвать его из черных лап. Если бы только сама эта борьба не была так унизительна для него! Нет, никогда он не примирится с этим! И как это вообще возможно! Почему она ничего не видит, эта необыкновенная женщина, такая желанная, такая милая!
   Как она может так компрометировать себя!..
   Часто Мартин заставал Маю в обществе одного только Боба. Между ними лежала глыба черной глины, из которой Мая лепила статую. Боб служил ей живой моделью для создания фш уры негра, который будет стоять на берегу Океана и мечтательно смотреть через море на восток, защищая глаза ладонью; негр всматривается вдаль, как бы желая увидеть берега далекой Африки, к которым устремлены мысленные взоры всех негров!
   И так всегда! Мая никогда не бывает одна.
   Этот "черный Петр" [ Фигура в карточной игре со специальными картами, похожей на карточную игру в "ведьму". ] вечно торчит у нее, живой или в виде кома глины, которая в один прекрасный день оживет под ее руками. Мая думает о нем с утра до вечера, она все время мысленно видит его перед собой, создавая фигуру негра из черной глины. Глина должна быть обязательно черная, уже цвет материала, как говорит Мая, вдохновляет ее. Как же может Мартин при всем этом сохранять спокойствие и уверенность?..
   Где бы Мартин ни находился - в школе или в библиотеке,- он ни на минуту не переставал думать о Мае. Вечером он возвращался в свой кабинет с мыслью, что, если он не увидит Маю и не услышит ее голоса, день будет для него безнадежно испорчен. Он решил, что сразу же, как только придет домой, позвонит ей, и молил Свою счастливую звезду, чтобы Мая была дома.
   Уже темнело, когда Мартин пришел домой. Он зажег свет и вдруг увидел, что Мая ждет его...
   Она неподвижно сидела с книгой в руках на серебристо-сером фоне экрана с металлической рамкой, похожая на озаренную солнцем статую.
   Она не двигалась, только изредка по световой поверхности экрана пробегали едва заметные волны.
   Мартин быстро нажал кнопку - и Мая мгновенно ожила, словно к ней кто-то прикоснулся волшебной палочкой. Она подняла голову, улыбнулась и отложила книгу.
   - Наконец! - послышался ее чистый голос.
   - Мая! - радостно воскликнул Мартин.- Если бы вы знали... Я думал о вас и только что хотел...
   - Только что? Подойдите ближе! Я жду уже целую минуту! Где вы бродите?
   - Мая! - протягивая руку, он подошел к самому экрану, введенный в заблуждение пластичностью образа, но тут же отошел назад, потому что изображение стало расплываться. Его движение было настолько естественным, что и Мая невольно шагнула навстречу Мартину. Он видел, как она протянула ему обе руки, слышал ее ласковый голос: - Мартин!
   Да, так бывало всегда, когда они виделись на расстоянии. В действительности все было иначе.
   Когда они стояли близко друг от друга, Мартин был робким и застенчивым, а Мая казалась чопорной и от нее веяло холодом. Расстояние придавало Мартину смелости. Он видел перед собой Маю, и в то же время она была где-то очень далеко. Застенчивость влюбленного пропадала, когда он говорил с изображением Май. Но стоило ему потянуться к ней, как она превращалась в тень.. Для Мартина такие свидания, когда Мая приходила к нему в кабинет такой же нереальной, каким и он появлялся перед ней в ее ателье, были просто мучительны. Во время этих свиданий он говорил ей нежные слова, которые никогда не решился бы произнести в ее присутствии. Он был уверен тогда, что и она его любит и что только расстояние отделяет их друг от друга.
   - Почему всегда так получается...- жаловался он.- Вы все время ускользаете от меня. Почему я не могу удержать вас за обе руки...
   - Почему не можете? - поддразнивала она его.
   - А разве вы пытались это сделать? Кто вам мешает?
   - Вы сами знаете, почему я не могу.
   - Нет, не знаю, Мартин! Почему вы так давно не были у меня в ателье? Вы как будто избегаете меня.
   Вместо ответа он в свою очередь спросил: - Мая, вы сейчас одна?
   В этом вопросе отразились все его сомнения, в нем был и ответ.
   - Да, я одна,- ответила Мая.
   - А черный акт - как он поживает? - спросил Мартин, словно осмеливаясь не поверить.
   - Замечательно! Я не завидую вам, писакам, что вы должны всегда одинаково держать перо в правой руке. Когда я работаю, похлопываю, растираю и разглаживаю глину обеими руками, только тогда я чувствую, для чего у меня на каждой руке по пять пальцев; мне нужны и ладонь, и кончики пальцев с их подушечками; невооруженная рука, Мартин,- это самый совершенный, самый изумительный инструмент на свете, и в то же время такой простой! Посмотрите на них! - Мая поднесла к его глазам растопыренные пальцы обеих рук.- Они еще не высохли, еще дрожат - я никак не могла оторвать их от глины.
   Но Мартин представил себе не глину, а живую бархатистую кожу черного Боба, живую модель на возвышении, он стоит неподвижно и покорно, защищая рукой глаза. Только Мая распоряжается им, как полновластная хозяйка. Она касается его плеч, его рук, придавая им нужное положение.
   - Пусть он подойдет к экрану! - ревниво воскликнул Мартин.- Скажите ему, чтобы он тоже подошел к экрану!
   По лицу Май пробежала тень; он увидел эту тень на изображении раньше, чем услышал удивленный голос Май:
   - Но ведь его здесь нет! Разве я вам не сказала этого? Я здесь одна, Мартин, повторяю вам!
   - Я вам верю,- произнес он,- как земля верит солнцу. Только скажите мне, пожалуйста, почему же у вас руки мокрые от глины? Разве можно работать без натуры? Объясните, как же это так? Пусть мне будет стыдно, смейтесь надо мной, презирайте меня за то, что посмел подозревать вас...
   Лицо Май снова посветлело - все изображение стало как будто ярче.
   - Дело в том,-сказала она,-что мне больше не нужен живой Боб. Во время работы я представляю его так же хорошо, как если бы он стоял передо мною, даже лучше. Поверьте, я изучила его вдоль и поперек. Я знаю его лучше, чем он сам себя. Он весь у меня перед глазами, в кончиках пальцев, даже во сне я продолжаю работать над его актом, чтобы скорее отлить его из бронзы. Вас это интересовало, Мартин?
   - Да, меня это интересовало,- закричал он,довольно!
   И правда, с него этого было довольно. Надо было иметь мозг из стекла, чтобы не понять всего. Как это унизительно! Мартину хотелось бросить в лицо Мае вызов:
   - Он или я! Я не желаю больше, чтобы меня водили за нос!
   Обиженный и оскорбленный в своей надменности белого человека, Мартин сказал Мае еще большую грубость. Расстояние, разделявшее их, развязало ему язык. Он никогда не посмел бы сказать ей ничего подобного в глаза.
   - Можете подавиться вашим Бобом, я ничуть вам не завидую, мне уже все равно!
   Мартин тут же пожалел о том, что сказал, но было поздно. Он увидел, как Мая протянула руку, словно защищаясь, но это она просто подняла руку, чтобы повернуть выключатель. Изображение погасло, серебристо-серая поверхность в рамке заблестела сурово и насмешливо.
   Мартин поклялся, что в последний раз говорил с Маей, что больше он никогда, никогда не переступит порог ее дома, никогда не будет вызывать ее на экран. Три дня он крепился, а в субботу вечером снова сидел среди ее друзей за круглым столом в стеклянном ателье, слегка затененном занавесками и портьерами. На полках и в шкафах в беспорядке были нагромождены всевозможные этюды и копии ее прежних работ - бюсты, торсы и миниатюрные скульптурные группы. Там же стоял и "Крылатый" в нескольких вариантах, как законченный, пройденный этап, уже принадлежащий прошлому, к которому молодой художник не хочет возвращаться, потому что для него имеет значение только то произведение, над которым он работает сегодня.