Страница:
– А ты будь повнимательней. Не требуй многого.
– Мама! – закричала я, чуть не подавившись сырником. Мама замолчала и ушла к себе. А я отправилась в свою девичью светлицу. Кровать, шкаф, в котором все перевернуто вверх дном. Письменный стол, на котором мирно сохнут прошлогодние огрызки. Ну и какая из меня жена? Я за всю долгую жизнь с мамулей даже компота варить не научилась. Что они от меня хотят?
Глава 2
Глава 3
– Мама! – закричала я, чуть не подавившись сырником. Мама замолчала и ушла к себе. А я отправилась в свою девичью светлицу. Кровать, шкаф, в котором все перевернуто вверх дном. Письменный стол, на котором мирно сохнут прошлогодние огрызки. Ну и какая из меня жена? Я за всю долгую жизнь с мамулей даже компота варить не научилась. Что они от меня хотят?
Глава 2
На чужом горе…
На мое День Рождения никогда невозможно было собрать людей. Все детство я страдала от этого невыразимо и смертельно завидовала девочкам, у которых мамы и папы были людьми и родили их где-то в течение учебного года. На их даты нас сгоняли всем классом. Родители встречали нас в коридорах захламленных московских квартир, отбирали коробочки с подарками и принимались кормить свежеиспеченными пирогами с газировкой. Именинники устало разглядывали подарки, я с тоской пересчитывала их количество. Пятнадцать – двадцать коробок и кульков, не меньше.
– Вот бы мне так же, – вздыхала про себя я и шлепала домой. Моя дата икс пришлась на самую середину лета, на пятнадцатое июля. В лучшем случае я бывала в этот момент на даче. Тогда мама давала добро на созыв всех дачных ребятишек и мы весело гонялись друг за другом по моему участку весь день напролет. До сих пор у меня на даче висят подаренные таким образом доска для разделки овощей, книга «Темино детство» про одного скучного революционного мальчика и куча б/у детской посудки. На дачах никто не напрягался дарить нормальные подарки. Меня это не слишком смущало. Подарки мне дарили папа с мамой. Хуже было, когда праздник отмечали в Москве. Пятнадцатого июля в городе было шаром покати, просто-таки ни одного одноклассника. Папа брал меня за руку и вел в парк с аттракционами. Я до одурения кружилась на цепочной карусели, набивала пузо мороженым и требовала продолжения банкета. Однако самым поганым был третий вариант пресловутого торжества. Моя мамочка, женщина весьма интеллигентная и терпеливая, была родом из некоего городка Малоярославца. Город по названию, он фактически являлся деревней в полном смысле этого слова. И по сей день эта цитадель экологии и домостроя кишит нашими родственниками разной степени близости. Поэтому каждое лето в разные периоды меня отправляли отдыхать то к бабушке Шуре, маминой маме, то к бабушке Кате, сестре маминой мамы, то еще кому. Разница была невелика, ибо все они жили на одной и той же улице. Я играла с деревенскими оболтусами в орлянку, они презирали меня как «городскую» и всячески издевались. И очень часто, примерно раз в два-три года очередной юбилей приходился на период моей ссылки к родне. Тогда съезжалась вся деревня, мне дарили от всех какую-нибудь уродливую куклу, сажали напротив самодельного торта Наполеона с соответствующим количеством свечей, смотрели и умилялись.
– Да…
– Как дети растут.
– А ведь вот еще вчера была такой крошкой.
– Ну-ка я тебя поцелую, – расчувствовавшись, баба Шура крепко прижимала меня к себе и слюнявила до тех пор, пока кто-нибудь еще не испытывал желания «потискать такую крошку». В эти моменты я мечтала праздновать день рождения в полном одиночестве. До сих пор не понимаю, как в подобном коллективе могла появиться и вырасти тихая семейная мамочка. А вот компоты были Малоярославской фишкой. За месяц житья в каморке второго этажа русской избы бабы Шуры я напивалась его на весь год. Странно, но он никогда не надоедал мне, как и вареная картошка с маслом, луком, зеленью и селедкой.
Что касается дней рождения, то особенно противно было смотреть, как за праздничным столом своевольно и по-хозяйски расположились деревенские мальчишки, те самые, что дразнили меня и дергали за все, за что могли уцепиться. Ели салаты, Наполеон и пироги. И строили мне страшные рожи, напоминая, что праздник кончится и начнутся будни.
– Уж мы тогда оторвемся, – смеялись их глаза.
– С праздником, желаем счастья, – говорили их наглые рты и плевались семечками. Я их игнорировала сколько могла, но поскольку от природы была наделена изобретательностью и сообразительностью, то не оставалась в долгу и строила каверзы как могла. Самой удачной за все мое детство была кража одежды у купающихся. Банально, конечно, но приятно было смотреть, как стайка смущенных и дезориентированных малышей, потеряв всю свою агрессивность бежала по кустам от речки до самой деревни. Конечно, на такое я одна бы не решилась, но был у меня в Малоярославце верный боевой друг, единственная отрада. Его звали Пашей, он был моим не то троюродным, не то четвероюродным дядей.
– Он тебе не кровная родня. Это новой жены сводного брата нашего дяди Сережи сын от первого брака, – объяснила баба Катя, хотя понятнее мне не стало. Мои математические таланты оказались не в состоянии соединить всю цепь воедино. Но поскольку даже сам дядя Сережа для меня был родней весьма отдаленной, установить нашу с Пашкой родственную связь представлялось невозможным.
Правильно говорят, что дружба рождается не на крови, а на сердце. Сколько я помню себя в деревне, столько я помню себя вместе с ним. И конечно, мы не только занимались кражами одежды моих обидчиков. Мы собирали вместе грибы, купались, в дождь сидели на чердаке и мечтали как будем вместе… версии менялись. То вместе учиться, то вместе ходить в походы по тайге, то работать. Ничего мы вместе делать не стали, но воспоминания друг о друге оставили самые приятные. С тех пор как я закончила школу, я была в Малоярославце всего два-три раза. Видела тех самых деревенских мальчишек, которые лузгали семечки. Теперь они работают в колхозе, все попереженились и по-прежнему вечерами собираются на лавочках на улице, только теперь уже пьют водку и лузгают семечками как закуской. Пашка Мелков женился и уехал куда-то к жене в Серпухов. Теперь работает водителем на Газели, перевозит стройматериалы.
– А ведь умный был парнишка, мог бы далеко пойти. Как и ты, – вздохнула баба Шура, рассказав мне все, что про него знала. Я приехала к ней впервые за четыре года и вид моего кровавого Пежо вкупе со страшным словом «адвокат» потрясли старушку. Она долго ходила вокруг чуда враждебной техники, не решаясь притронуться даже пальцем. Потом с уважением посмотрела на меня и промолвила:
– Нынче не то что давеча. Экие времена.
– Понятное дело, – кивнула я и пошла пройтись по лесу. Ужасно люблю гулять по лесу и не боюсь ничего. С детства угрюмая темень деревьев и заросли колючего кустарника казались мне куда более безопасными нежели общество иных людей. Я шла и вспоминала прошедшие в этих лесах мои юные годы и думала в очередной раз, что ни за какие коврижки не согласилась поселиться тут навсегда. Пусть хоть тридцать раз чистый воздух. Хоть как в горах. Не хочу жить до ста лет, если придется смотреть на мир тупыми коровьими глазами и питаться молоком, от которого разит навозом и коровником. Из Москвы я ни ногой. В этом году мы с мамой были приглашены на свадьбу какой-то очередной племянницы. Обычно я пропускаю подобные мероприятия, у меня на них аллергия с детства. Однако в этот раз мамусе удалось меня уговорить. Она давила на ностальгию.
– Ведь бабушка-то не вечна. Вспомни, как она в детстве за тобой ходила.
– И что теперь? Ей охота и в молодости за мной походить? – отмахивалась я.
– Помрет, тебя не благословив, что делать будешь? – выдвинула контраргумент мама. Я призадумалась. Но не сдалась.
– Благословит-благословит. По электронной почте, – грубо вывернулась я и уже совсем было решила, что и на этот раз мне не придется петь «Ах эта свадьба, свадьба, свадьба пела и что-то там ела», но мама подготовилась основательно.
– А там Паша будет. Представляешь, Ларочка, как вам будет интересно посмотреть друг на друга.
– А надолго? – начала проламываться я.
– Да нет, всего на три дня, – залепетала она и принялась мне обещать что машину потом она сама помоет, и что бензин оплатит, и что пирогов напечет.
– Я поняла, ты хочешь на Пежо прокатиться! – хлопнула я себя по коленке. То-то маман никак не отцепится. Это при ее-то природной интеллигентности. А что, это и правда аргумент. Поеду выпендрюсь перед всем честным народом. Пусть зеленеют. Эти деревенские мужланы ничего окромя тракторов и УАЗиков, в простонародье именуемых «козлами» и не видели.
– Интересно, Пашка привезет жену? – бросила куда-то в воздух я.
– Наверно, – равнодушно дернула плечами мама. Она своей цели достигла и дальнейшие мои моральные мучения были ей безразличны. И вот теперь я возвращалась из леса в бабы Шурин дом и кляла все на свете. Черт меня дернул согласиться приехать на эту тягомотину.
– Привет. Ну и кислое у тебя лицо. Мне тоже дико не хотелось переться в такую даль.
– Пашка! – воскликнула я, когда увидела, чья именно улыбающаяся физиономия пришпилена на тело взрослого, высокого как карандаш мужчины, шедшего мне навстречу по улице.
– Ларка! Как ты изменилась.
– Ты тоже. Тебя надо в Степы переоформлять.
– Поздно. И так уже все дети во дворе дразнятся, – рассмеялся он, а я подумала, что, пожалуй, преждевременно говорила, что надо валить. И как всегда в детстве словно читая мои мысли, Паша изрек.
– Я поначалу думал, что будет страшная скучища, а теперь даже рад, что я здесь. Когда мне показали на роскошную бибику и сказали, чья она, я определенно подумал, что уик-энд не будет напрасным.
– Только что я подумала тоже самое, – прыснула со смеху я. – И вообще согласилась сюда приехать, только когда узнала, что ты здесь будешь. Ты с женой?
– Нет. Она не захотела ехать в такую даль, – сказал он, а я увидела, как на его открытое улыбающееся лицо легла тень.
– Что-то не так? – спросила я на всякий случай, испытывая неземное удовольствие оттого, что после стольких лет мы не почувствовали себя чужими людьми. Мне, откровенно говоря, было совершенно все равно, что не так у него с женой. Как и все детство, я чувствовала его своей собственностью. Своей и больше ничьей.
– А, вот и они. Что я вам говорил, не успели оба приехать, как уже вместе откуда-то прутся, – забасил чуть подвыпивший дядя Сережа. Он имел право, именно его дочка выходила замуж сегодня. Если я ничего не напутала.
– Прям любовь, – поддал откуда-то незнакомый мне плюгавенький мужичонка. Поддал и уставился мне на грудь.
– Ларочка, одела бы ты платок, деточка. Простудишься, – подскочила баба Катя. Она явно пыталась закрыть чем-нибудь мое вызывающее декольте. Я рассмеялась. Родня начала стекаться, племянница Галя начала надевать белое платье из стопроцентного полиэстера, я начала думать, как бы мне все это пережить.
– Я буду рядом, – прошептал мне на ухо Павел. Прошептал чуть склонившись, так как оказалось, он выше меня четь ли не на полторы головы. Я расправила плечи. По-крайней мере, сегодня я буду рядом с красивым и молодым мужчиной, который смотрит на меня теплым и понимающим взглядом. Не так уж и мало.
Мы много ходили в тот день. Мы дошли до местного ЗАГСа, где долго звенели стаканами под выкрики «Горько» и предложения расписаться в книге актов гражданского состояния. Поскольку в ближайшие три дня мне не надо было садиться за руль, я решила расслабиться и весело хохотала, чокаясь с Пашей граненым стаканом, в который лили то дешевое шампанское, то какую-то местную политуру народного производства. Ее я старалась выливать, но иногда не успевала и выпивала.
– Лариса Дмитриевна, это не для дам, простите, – извинялся дядя Сережа. До церкви он еще извинялся. До церкви, где по традициям деревни Галю должны были обвенчать с ее суженым на веки вечные, надо было идти около сорока минут. Мы с Пашей смотрелись неплохо, так как не были обременены ни горячительным, ни закусками. Хуже всего пришлось невесте. Ей надо было изображать неземное счастье, прогуливаясь легким шагом по тридцатиградусной жаре в туфлях на десятисантиметровом каблуке, с фатой перед глазами и в полиэстеровом платье, с таким длинным шлейфом, что приходилось его поднимать, как в дамских платьях девятнадцатого века.
– Бедняжка, – не удержалась и прошептала я, когда Галя в очередной раз споткнулась.
– Да уж, бредятина, – прошипел мне Пашка в ответ и мы не сговариваясь прыснули.
– Ш-ш-ш, – зашипели родственники.
В церкви было прохладно, что радовало, и тесно, что огорчало. Я практически ничего не видела. Только дышала ладаном, крестилась в групповом порыве экстаза и ждала, когда же все закончится.
– Хочешь, я тебя к себе на плечи посажу? – прошептал мне на ухо склонившийся Павел.
– Зачем? – затупила я.
– Чтобы не пропустить шоу. А то у тебя места на галерке, – я расхохоталась в голос и тут же заткнула в себя этот смех. Я так и представила, как я сижу у Пашки на плечах, машу флажком с какой-нибудь церковной символикой и кричу:
– Горько-горько.
– Нет, спасибо, – чинно ответила я. – Лучше расскажи, что там происходит.
– Изволь, – улыбнулся он и начал зверски меня смешить, в лицах изображая таинство венчания, выражения лиц невесты, жениха (похожего на агнца, которого принесут в жертву) и батюшки, доброго неторопливого старика, с удовольствием отрабатывающего все положенные молитвы. К концу обряда я думала, что нас с Пашкой выведут вон. Как школьников за аморальное поведение. Но все обошлось и к вечеру мы с Павлом оказались за праздничным столом, на котором самогон закусывали селедкой и пирогами. Прямо как на моем дне рождения. Невеста была похожа на линялую тряпку, так она устала. У нее уже не было сил даже целоваться. А у жениха не было не только сил, но и желания. И самого жениха, в общем-то тоже не было. По старой русской традиции он напился и спал в углу на стульчике. Никого это не удивляло. Включая невесту. Меня это тоже не удивляло. Я поражалась, как два таких удивительно похожих, таких удивительно подходящих друг другу людей могли потеряться и не общаться все эти годы. Чем дальше. Тем становилось очевиднее, что мы с ним понимаем друг друга с полуслова. Мы с Пашей.
– Расскажи о своей работе, – сказал он, когда мы отсидели положенные часы празднества и собрались уйти. Самые главные старейшины рода напились и перестали интересоваться, как и на какие отметки мы окончили «восьмилетку». Школу тут называли только так, и никто не желал знать, что я отучилась все одиннадцать.
– И в институте училась? Надо же. А почему ты не замужем? – спрашивали меня все подряд, словно бы в институте только и делают, что подбирают женихов.
– Пока не спешу. Занимаюсь карьерой, – отбривала всех я, но мне никто не верил. Если женщина не замужем, значит никто не берет. Вернее, если баба не замужем… Понятие «женщина» у нас в Малоярославце почти не использовалось. Разве что: Женщина, вы на следующей остановке выходите? В таком контексте.
– А деток чего не заведешь? – набросились на меня дамы Лапины-Мелковы и сотоварищи. Я стала от ярости покрываться красными пятнами. Так и видела, как на следующий день по деревне будут говорить, что «в этой пигалице, видать, скрытый дефект. Вот никто и не берет, несмотря на автомобиль. А может, вообще чем-то больна».
– Хочешь погулять? – спросил Паша. Я обрадовано кивнула, посмотрела через стол на орущую толпу родни и быстренько ретировалась.
– Куда пойдем? – спросила я, чувствуя странные приливы удовольствия при взгляде на Павла.
– Куда скажешь. Хочешь, пошли к реке.
– Будем купаться? – встрепенулась я. Совсем не подумав о жаре, я не взяла купальника, о чем теперь страшно пожалела.
– Я бы с удовольствием. Только я без плавок. Ты не упадешь в обморок при виде голого мужчины? – спросил он и посмотрел на меня так, что я чуть тут же не упала в этот самый обморок. Посмотрел на меня взглядом в котором читалось, что между нами возможно все.
– А ты как. Переносишь темнеющие на фоне вечерней воды контуры голого женского тела? – с вызовом спросила я. Он кивнул и поцеловал меня.
– А как же…
– Молчи, – сказал он и я замолчала. Действительно, бог с ней, с женой. Я же не замуж за него иду, а так, целуюсь и все. Я объяснилась со своей совестью, мельком подумала про студента Сережу и отдалась процессу. Ночь, алкогольные пары, взаимная приязнь сделали свое дело и мы целовались как сумасшедшие на берегу реки. Комары, байдарочники и местная молодежь сделали свое и не дали нам довершить наше грехопадение.
– Вот черт, я так давно тебя не видел, а эти уроды не дадут поговорить по-человечески, – злился Паша.
– Поговорить? – улыбалась я, приятно отметив, что у меня от этих «разговоров» начинают болеть губы.
– Я даже не представляю, как мог без тебя жить все это время.
– Я тоже, – сказала я, но про себя призналась, что о нем я на самом деле все это время не думала вовсе. Отметила так, просто, чтобы остаться внутри себя честной.
– Что же нам делать? – спросил он. Я подумала предложить ему на выбор любой из местных мотелей, но оказалось, что он имел в виду не это.
– Мы с женой удивительно плохо живем, – сказал он и замолчал. Я тоже молчала и думала о том, сколько мужчин рассказывают эту сказку случайно встретившейся молодой красивой женщине, чтобы примирить ее с существованием жены. Интересно, что дальше? Он живет с ней из чувства долга? Она чем-то больна и он не может вот так ее оставить? Или все это только ради ребенка? Кстати, у него есть какой-нибудь ребенок?
– У тебя есть дети?
– Да, – кивнул он и дальнейшая версия стала проясняться. – Ты все не так поняла.
– А как я поняла? – поинтересовалась я. Мое юридическое прошлое нещадно пичкало мозги циничными и холодными абстракциями. В конце концов мне это надоело. Я и не собиралась смотреть на Пашу как на кандидата в мужья. А если у меня есть возможность провести приятную ночь в обществе приятного мне (женатого) мужчины, то почему я должна эту ночь упускать, заботясь о благополучной семейной жизни какой-то неизвестной мне женщины.
– На самом деле моя жена совершенно в грош меня не ставит. С самого начала.
– Почему? – решилась наконец-то просто поинтересоваться проблемами старого друга я.
– Не знаю. Я ее никогда не любил, может поэтому. Сколько мы живем, она мне словно бы мстит за это.
– А зачем же…
– Затем. Так, легкий роман. Она – интересная женщина, врач, умеет себя подать. Я ей нравился, и она решила заполучить меня любой ценой.
– Идиотизм.
– Не говори. В общем, она забеременела.
– Понятно, – протянула я. Мелкий юридический черт внутри меня зашептал: «ну что я говорил! Ради ребенка!» Я его заткнула и прижалась к Пашиной груди покрепче.
– Я был против, говорил ей, что это безумие, что я к этому не готов. Но она ничего не слушала.
– Родила?
– Да, – угрюмо кивнул он.
– Кого?
– Дочку. Ксению. Самое ужасное, что я ее люблю, очень люблю. И никак не могу бросить.
– Ясное дело. Но ведь так тоже невозможно, – решила подыграть ему я.
– Теперь это совершенно очевидно.
– Почему? – внутри меня все замерло в предвкушении.
– Потому что я встретил тебя, – он снова посмотрел мне в глаза и я увидела в них такую боль, что мне стало страшно за себя и за него. И так как-то жутковато и сладко от предчувствия сильного чувства, которого у меня давным-давно не было. И черт с ней, с женой. В конце концов, еще раз повторю как молитву. Я же ведь не собираюсь рушить ей семью. Тем более если она сама его так привязала без любви.
– А сколько лет дочке, – перевела я тему, стараясь потянуть и эту ночь, и этот миг жизни, нежданно-негаданно обвалившийся на мою голову.
– Двенадцать лет.
– Красивая?
– В мать, – с горечью добавил он.
– Что-то не так?
– Не так. Она ее воспитала в нелюбви ко мне. Дочь точно также теперь меня не замечает. Слова доброго не скажет и смотрит на меня материнскими глазами. Мне так больно, что я… – Он опустил лицо в ладони и застыл. Я не знала, что мне делать. Тихонько гладила его по волосам, так же как в детстве, и молчала.
– Извини, я не хотел срываться.
– Ничего, – тоном заботливой мамочки прощебетала я.
– Сегодня, когда я увидел тебя, я понял, что всегда тебя искал во всех женщинах моей жизни. Во всех лицах я хотел видеть только твое. Всегда, когда я кого-то обнимал, я обнимал тебя. И вот я тебя встретил, и ты еще прекраснее, сильнее и чище, чем я представлял себе. И я бы хотел бросить к твоим ногам весь мир, но не могу. Не могу по собственной дури.
– Ну что ты, – вырвалось у меня. Он вскочил и стоял такой нелепый и такой милый, эдакий неуклюжий карандаш. Длиннющий и худущий, с красивым мужским лицом, чуть подслеповато щурит глаза, пытаясь разглядеть в сумраке меня. Взъерошенный и возбужденный.
– Прости. Оказалось, что мне нечего тебе предложить.
– Мне ничего и не нужно, – успокоила его я. – Сегодня, когда я увидела тебя, мне тоже показалось, что я нашла что-то очень родное и близкое, что и не надеялась никогда найти.
– Лара, ты не понимаешь, – глухо прорычал он. – Что ты со мной делаешь. Я потеряю остатки разума.
– И пусть, – усмехнулась я. В-общем, остатки разума мы, конечно же, потеряли. И теряли их все оставшиеся два дня. Мы теряли их в лесу, звонко отгоняя от самых нежных наших мест комаров. Мы совершенно потеряли разум, а также последний стыд в старой сторожке, о которой вспомнили случайно и которая на удачу еще не развалилась со времен нашего детства. А когда пришло время прощаться, нам не было ни капельки совестно. Только с родственниками было немного странно прощаться.
– Приезжай еще, Ларочка! – попросила баба Шура и вдруг расплакалась, когда я стояла у двери Пежо. Я тоже расплакалась, так как состояние мое было в высшей степени сентиментально.
– Благословляю, – крестила она меня вослед. А я, как только повернула на шоссе, сначала судорожно перебрала все самые запомнившиеся мне сцены. Особенно тщательно перебрала прощальную, когда уже утоливший так называемый любовный голод Павел нежно целовал меня куда придется и шептал:
– Ты так прекрасна, что у меня кружится голова. Вот ты сегодня уезжаешь, а я не верю.
– Я тоже не верю, – говорила я и мне было жутко хорошо.
– Я никогда не смогу тебя забыть, поэтому не буду даже и пытаться.
– В смысле? Зачем бы тебе меня забывать? – спросила я.
– Ты не отвиливай. Я надеюсь, ты понимаешь, что это был не просто пьяный секс на чужой свадьбе?
– Понимаю, – согласилась я. Действительно, что угодно, но не пьяный секс.
– Немедленно оставь мне свой номер телефона.
– Какого, – скокетничала я.
– Всех. Мобильных, домашних, спутниковых, рабочих. И адреса всех квартир, хаз, малин, явок и прочих мест, где я могу тебя застать, – его глаза смеялись.
– Так, начнем. Кремль, Куршавель, Волен….Что там еще, – мои глаза, видимо, смеялись тоже.
– Что у тебя с лицом? – вдруг вклинился в мой внутренний монолог мамин голос. Я стряхнула воспоминания и посмотрела не нее. Она сидела на соседнем, пассажирском сидении и смотрела на меня так озабоченно, словно сейчас примется проверять температуру.
– А что? – глупо переспросила я.
– У тебя с Пашей что-то было или нам показалось?
– Ну надо же! – восхитилась я, – это кому это нам?
– Мне и бабе Шуре.
– А, понятно. Старая сплетница в строю, – обозлилась я.
– Не обижайся, просто нам показалось.
– А если не показалось, что теперь?
– Но он же женат!
– А я нет, – выпалила я и с вызовом уставилась на мать.
– Доченька, если бы Паша даже и был свободен, я бы не была рада.
– Интересно, почему.
– Он мне не нравится.
– ПОЧЕМУ? – заорала, не контролируя себя я.
– Он не сделает тебя счастливой. Я так чувствую.
– Тогда понятно, – расслабилась я. В конце концов, ей никогда не нравились мои мальчишки. Дай ей волю, она отдаст меня за выпускника духовной семинарии. Я не вижу в этом ничего плохого, но согласитесь, не очень подходящая пара – батюшка из храма и уголовный адвокат с бульдожьей хваткой и кащеевой алчностью. И вообще, может быть Паша мне вовсе не позвонит. Тогда и проблем не будет, успокоила я себя. Сразу стало так легко и просто. Просто хорошие старые знакомые, просто прекрасный уик-энд.
– Вот бы мне так же, – вздыхала про себя я и шлепала домой. Моя дата икс пришлась на самую середину лета, на пятнадцатое июля. В лучшем случае я бывала в этот момент на даче. Тогда мама давала добро на созыв всех дачных ребятишек и мы весело гонялись друг за другом по моему участку весь день напролет. До сих пор у меня на даче висят подаренные таким образом доска для разделки овощей, книга «Темино детство» про одного скучного революционного мальчика и куча б/у детской посудки. На дачах никто не напрягался дарить нормальные подарки. Меня это не слишком смущало. Подарки мне дарили папа с мамой. Хуже было, когда праздник отмечали в Москве. Пятнадцатого июля в городе было шаром покати, просто-таки ни одного одноклассника. Папа брал меня за руку и вел в парк с аттракционами. Я до одурения кружилась на цепочной карусели, набивала пузо мороженым и требовала продолжения банкета. Однако самым поганым был третий вариант пресловутого торжества. Моя мамочка, женщина весьма интеллигентная и терпеливая, была родом из некоего городка Малоярославца. Город по названию, он фактически являлся деревней в полном смысле этого слова. И по сей день эта цитадель экологии и домостроя кишит нашими родственниками разной степени близости. Поэтому каждое лето в разные периоды меня отправляли отдыхать то к бабушке Шуре, маминой маме, то к бабушке Кате, сестре маминой мамы, то еще кому. Разница была невелика, ибо все они жили на одной и той же улице. Я играла с деревенскими оболтусами в орлянку, они презирали меня как «городскую» и всячески издевались. И очень часто, примерно раз в два-три года очередной юбилей приходился на период моей ссылки к родне. Тогда съезжалась вся деревня, мне дарили от всех какую-нибудь уродливую куклу, сажали напротив самодельного торта Наполеона с соответствующим количеством свечей, смотрели и умилялись.
– Да…
– Как дети растут.
– А ведь вот еще вчера была такой крошкой.
– Ну-ка я тебя поцелую, – расчувствовавшись, баба Шура крепко прижимала меня к себе и слюнявила до тех пор, пока кто-нибудь еще не испытывал желания «потискать такую крошку». В эти моменты я мечтала праздновать день рождения в полном одиночестве. До сих пор не понимаю, как в подобном коллективе могла появиться и вырасти тихая семейная мамочка. А вот компоты были Малоярославской фишкой. За месяц житья в каморке второго этажа русской избы бабы Шуры я напивалась его на весь год. Странно, но он никогда не надоедал мне, как и вареная картошка с маслом, луком, зеленью и селедкой.
Что касается дней рождения, то особенно противно было смотреть, как за праздничным столом своевольно и по-хозяйски расположились деревенские мальчишки, те самые, что дразнили меня и дергали за все, за что могли уцепиться. Ели салаты, Наполеон и пироги. И строили мне страшные рожи, напоминая, что праздник кончится и начнутся будни.
– Уж мы тогда оторвемся, – смеялись их глаза.
– С праздником, желаем счастья, – говорили их наглые рты и плевались семечками. Я их игнорировала сколько могла, но поскольку от природы была наделена изобретательностью и сообразительностью, то не оставалась в долгу и строила каверзы как могла. Самой удачной за все мое детство была кража одежды у купающихся. Банально, конечно, но приятно было смотреть, как стайка смущенных и дезориентированных малышей, потеряв всю свою агрессивность бежала по кустам от речки до самой деревни. Конечно, на такое я одна бы не решилась, но был у меня в Малоярославце верный боевой друг, единственная отрада. Его звали Пашей, он был моим не то троюродным, не то четвероюродным дядей.
– Он тебе не кровная родня. Это новой жены сводного брата нашего дяди Сережи сын от первого брака, – объяснила баба Катя, хотя понятнее мне не стало. Мои математические таланты оказались не в состоянии соединить всю цепь воедино. Но поскольку даже сам дядя Сережа для меня был родней весьма отдаленной, установить нашу с Пашкой родственную связь представлялось невозможным.
Правильно говорят, что дружба рождается не на крови, а на сердце. Сколько я помню себя в деревне, столько я помню себя вместе с ним. И конечно, мы не только занимались кражами одежды моих обидчиков. Мы собирали вместе грибы, купались, в дождь сидели на чердаке и мечтали как будем вместе… версии менялись. То вместе учиться, то вместе ходить в походы по тайге, то работать. Ничего мы вместе делать не стали, но воспоминания друг о друге оставили самые приятные. С тех пор как я закончила школу, я была в Малоярославце всего два-три раза. Видела тех самых деревенских мальчишек, которые лузгали семечки. Теперь они работают в колхозе, все попереженились и по-прежнему вечерами собираются на лавочках на улице, только теперь уже пьют водку и лузгают семечками как закуской. Пашка Мелков женился и уехал куда-то к жене в Серпухов. Теперь работает водителем на Газели, перевозит стройматериалы.
– А ведь умный был парнишка, мог бы далеко пойти. Как и ты, – вздохнула баба Шура, рассказав мне все, что про него знала. Я приехала к ней впервые за четыре года и вид моего кровавого Пежо вкупе со страшным словом «адвокат» потрясли старушку. Она долго ходила вокруг чуда враждебной техники, не решаясь притронуться даже пальцем. Потом с уважением посмотрела на меня и промолвила:
– Нынче не то что давеча. Экие времена.
– Понятное дело, – кивнула я и пошла пройтись по лесу. Ужасно люблю гулять по лесу и не боюсь ничего. С детства угрюмая темень деревьев и заросли колючего кустарника казались мне куда более безопасными нежели общество иных людей. Я шла и вспоминала прошедшие в этих лесах мои юные годы и думала в очередной раз, что ни за какие коврижки не согласилась поселиться тут навсегда. Пусть хоть тридцать раз чистый воздух. Хоть как в горах. Не хочу жить до ста лет, если придется смотреть на мир тупыми коровьими глазами и питаться молоком, от которого разит навозом и коровником. Из Москвы я ни ногой. В этом году мы с мамой были приглашены на свадьбу какой-то очередной племянницы. Обычно я пропускаю подобные мероприятия, у меня на них аллергия с детства. Однако в этот раз мамусе удалось меня уговорить. Она давила на ностальгию.
– Ведь бабушка-то не вечна. Вспомни, как она в детстве за тобой ходила.
– И что теперь? Ей охота и в молодости за мной походить? – отмахивалась я.
– Помрет, тебя не благословив, что делать будешь? – выдвинула контраргумент мама. Я призадумалась. Но не сдалась.
– Благословит-благословит. По электронной почте, – грубо вывернулась я и уже совсем было решила, что и на этот раз мне не придется петь «Ах эта свадьба, свадьба, свадьба пела и что-то там ела», но мама подготовилась основательно.
– А там Паша будет. Представляешь, Ларочка, как вам будет интересно посмотреть друг на друга.
– А надолго? – начала проламываться я.
– Да нет, всего на три дня, – залепетала она и принялась мне обещать что машину потом она сама помоет, и что бензин оплатит, и что пирогов напечет.
– Я поняла, ты хочешь на Пежо прокатиться! – хлопнула я себя по коленке. То-то маман никак не отцепится. Это при ее-то природной интеллигентности. А что, это и правда аргумент. Поеду выпендрюсь перед всем честным народом. Пусть зеленеют. Эти деревенские мужланы ничего окромя тракторов и УАЗиков, в простонародье именуемых «козлами» и не видели.
– Интересно, Пашка привезет жену? – бросила куда-то в воздух я.
– Наверно, – равнодушно дернула плечами мама. Она своей цели достигла и дальнейшие мои моральные мучения были ей безразличны. И вот теперь я возвращалась из леса в бабы Шурин дом и кляла все на свете. Черт меня дернул согласиться приехать на эту тягомотину.
– Привет. Ну и кислое у тебя лицо. Мне тоже дико не хотелось переться в такую даль.
– Пашка! – воскликнула я, когда увидела, чья именно улыбающаяся физиономия пришпилена на тело взрослого, высокого как карандаш мужчины, шедшего мне навстречу по улице.
– Ларка! Как ты изменилась.
– Ты тоже. Тебя надо в Степы переоформлять.
– Поздно. И так уже все дети во дворе дразнятся, – рассмеялся он, а я подумала, что, пожалуй, преждевременно говорила, что надо валить. И как всегда в детстве словно читая мои мысли, Паша изрек.
– Я поначалу думал, что будет страшная скучища, а теперь даже рад, что я здесь. Когда мне показали на роскошную бибику и сказали, чья она, я определенно подумал, что уик-энд не будет напрасным.
– Только что я подумала тоже самое, – прыснула со смеху я. – И вообще согласилась сюда приехать, только когда узнала, что ты здесь будешь. Ты с женой?
– Нет. Она не захотела ехать в такую даль, – сказал он, а я увидела, как на его открытое улыбающееся лицо легла тень.
– Что-то не так? – спросила я на всякий случай, испытывая неземное удовольствие оттого, что после стольких лет мы не почувствовали себя чужими людьми. Мне, откровенно говоря, было совершенно все равно, что не так у него с женой. Как и все детство, я чувствовала его своей собственностью. Своей и больше ничьей.
– А, вот и они. Что я вам говорил, не успели оба приехать, как уже вместе откуда-то прутся, – забасил чуть подвыпивший дядя Сережа. Он имел право, именно его дочка выходила замуж сегодня. Если я ничего не напутала.
– Прям любовь, – поддал откуда-то незнакомый мне плюгавенький мужичонка. Поддал и уставился мне на грудь.
– Ларочка, одела бы ты платок, деточка. Простудишься, – подскочила баба Катя. Она явно пыталась закрыть чем-нибудь мое вызывающее декольте. Я рассмеялась. Родня начала стекаться, племянница Галя начала надевать белое платье из стопроцентного полиэстера, я начала думать, как бы мне все это пережить.
– Я буду рядом, – прошептал мне на ухо Павел. Прошептал чуть склонившись, так как оказалось, он выше меня четь ли не на полторы головы. Я расправила плечи. По-крайней мере, сегодня я буду рядом с красивым и молодым мужчиной, который смотрит на меня теплым и понимающим взглядом. Не так уж и мало.
Мы много ходили в тот день. Мы дошли до местного ЗАГСа, где долго звенели стаканами под выкрики «Горько» и предложения расписаться в книге актов гражданского состояния. Поскольку в ближайшие три дня мне не надо было садиться за руль, я решила расслабиться и весело хохотала, чокаясь с Пашей граненым стаканом, в который лили то дешевое шампанское, то какую-то местную политуру народного производства. Ее я старалась выливать, но иногда не успевала и выпивала.
– Лариса Дмитриевна, это не для дам, простите, – извинялся дядя Сережа. До церкви он еще извинялся. До церкви, где по традициям деревни Галю должны были обвенчать с ее суженым на веки вечные, надо было идти около сорока минут. Мы с Пашей смотрелись неплохо, так как не были обременены ни горячительным, ни закусками. Хуже всего пришлось невесте. Ей надо было изображать неземное счастье, прогуливаясь легким шагом по тридцатиградусной жаре в туфлях на десятисантиметровом каблуке, с фатой перед глазами и в полиэстеровом платье, с таким длинным шлейфом, что приходилось его поднимать, как в дамских платьях девятнадцатого века.
– Бедняжка, – не удержалась и прошептала я, когда Галя в очередной раз споткнулась.
– Да уж, бредятина, – прошипел мне Пашка в ответ и мы не сговариваясь прыснули.
– Ш-ш-ш, – зашипели родственники.
В церкви было прохладно, что радовало, и тесно, что огорчало. Я практически ничего не видела. Только дышала ладаном, крестилась в групповом порыве экстаза и ждала, когда же все закончится.
– Хочешь, я тебя к себе на плечи посажу? – прошептал мне на ухо склонившийся Павел.
– Зачем? – затупила я.
– Чтобы не пропустить шоу. А то у тебя места на галерке, – я расхохоталась в голос и тут же заткнула в себя этот смех. Я так и представила, как я сижу у Пашки на плечах, машу флажком с какой-нибудь церковной символикой и кричу:
– Горько-горько.
– Нет, спасибо, – чинно ответила я. – Лучше расскажи, что там происходит.
– Изволь, – улыбнулся он и начал зверски меня смешить, в лицах изображая таинство венчания, выражения лиц невесты, жениха (похожего на агнца, которого принесут в жертву) и батюшки, доброго неторопливого старика, с удовольствием отрабатывающего все положенные молитвы. К концу обряда я думала, что нас с Пашкой выведут вон. Как школьников за аморальное поведение. Но все обошлось и к вечеру мы с Павлом оказались за праздничным столом, на котором самогон закусывали селедкой и пирогами. Прямо как на моем дне рождения. Невеста была похожа на линялую тряпку, так она устала. У нее уже не было сил даже целоваться. А у жениха не было не только сил, но и желания. И самого жениха, в общем-то тоже не было. По старой русской традиции он напился и спал в углу на стульчике. Никого это не удивляло. Включая невесту. Меня это тоже не удивляло. Я поражалась, как два таких удивительно похожих, таких удивительно подходящих друг другу людей могли потеряться и не общаться все эти годы. Чем дальше. Тем становилось очевиднее, что мы с ним понимаем друг друга с полуслова. Мы с Пашей.
– Расскажи о своей работе, – сказал он, когда мы отсидели положенные часы празднества и собрались уйти. Самые главные старейшины рода напились и перестали интересоваться, как и на какие отметки мы окончили «восьмилетку». Школу тут называли только так, и никто не желал знать, что я отучилась все одиннадцать.
– И в институте училась? Надо же. А почему ты не замужем? – спрашивали меня все подряд, словно бы в институте только и делают, что подбирают женихов.
– Пока не спешу. Занимаюсь карьерой, – отбривала всех я, но мне никто не верил. Если женщина не замужем, значит никто не берет. Вернее, если баба не замужем… Понятие «женщина» у нас в Малоярославце почти не использовалось. Разве что: Женщина, вы на следующей остановке выходите? В таком контексте.
– А деток чего не заведешь? – набросились на меня дамы Лапины-Мелковы и сотоварищи. Я стала от ярости покрываться красными пятнами. Так и видела, как на следующий день по деревне будут говорить, что «в этой пигалице, видать, скрытый дефект. Вот никто и не берет, несмотря на автомобиль. А может, вообще чем-то больна».
– Хочешь погулять? – спросил Паша. Я обрадовано кивнула, посмотрела через стол на орущую толпу родни и быстренько ретировалась.
– Куда пойдем? – спросила я, чувствуя странные приливы удовольствия при взгляде на Павла.
– Куда скажешь. Хочешь, пошли к реке.
– Будем купаться? – встрепенулась я. Совсем не подумав о жаре, я не взяла купальника, о чем теперь страшно пожалела.
– Я бы с удовольствием. Только я без плавок. Ты не упадешь в обморок при виде голого мужчины? – спросил он и посмотрел на меня так, что я чуть тут же не упала в этот самый обморок. Посмотрел на меня взглядом в котором читалось, что между нами возможно все.
– А ты как. Переносишь темнеющие на фоне вечерней воды контуры голого женского тела? – с вызовом спросила я. Он кивнул и поцеловал меня.
– А как же…
– Молчи, – сказал он и я замолчала. Действительно, бог с ней, с женой. Я же не замуж за него иду, а так, целуюсь и все. Я объяснилась со своей совестью, мельком подумала про студента Сережу и отдалась процессу. Ночь, алкогольные пары, взаимная приязнь сделали свое дело и мы целовались как сумасшедшие на берегу реки. Комары, байдарочники и местная молодежь сделали свое и не дали нам довершить наше грехопадение.
– Вот черт, я так давно тебя не видел, а эти уроды не дадут поговорить по-человечески, – злился Паша.
– Поговорить? – улыбалась я, приятно отметив, что у меня от этих «разговоров» начинают болеть губы.
– Я даже не представляю, как мог без тебя жить все это время.
– Я тоже, – сказала я, но про себя призналась, что о нем я на самом деле все это время не думала вовсе. Отметила так, просто, чтобы остаться внутри себя честной.
– Что же нам делать? – спросил он. Я подумала предложить ему на выбор любой из местных мотелей, но оказалось, что он имел в виду не это.
– Мы с женой удивительно плохо живем, – сказал он и замолчал. Я тоже молчала и думала о том, сколько мужчин рассказывают эту сказку случайно встретившейся молодой красивой женщине, чтобы примирить ее с существованием жены. Интересно, что дальше? Он живет с ней из чувства долга? Она чем-то больна и он не может вот так ее оставить? Или все это только ради ребенка? Кстати, у него есть какой-нибудь ребенок?
– У тебя есть дети?
– Да, – кивнул он и дальнейшая версия стала проясняться. – Ты все не так поняла.
– А как я поняла? – поинтересовалась я. Мое юридическое прошлое нещадно пичкало мозги циничными и холодными абстракциями. В конце концов мне это надоело. Я и не собиралась смотреть на Пашу как на кандидата в мужья. А если у меня есть возможность провести приятную ночь в обществе приятного мне (женатого) мужчины, то почему я должна эту ночь упускать, заботясь о благополучной семейной жизни какой-то неизвестной мне женщины.
– На самом деле моя жена совершенно в грош меня не ставит. С самого начала.
– Почему? – решилась наконец-то просто поинтересоваться проблемами старого друга я.
– Не знаю. Я ее никогда не любил, может поэтому. Сколько мы живем, она мне словно бы мстит за это.
– А зачем же…
– Затем. Так, легкий роман. Она – интересная женщина, врач, умеет себя подать. Я ей нравился, и она решила заполучить меня любой ценой.
– Идиотизм.
– Не говори. В общем, она забеременела.
– Понятно, – протянула я. Мелкий юридический черт внутри меня зашептал: «ну что я говорил! Ради ребенка!» Я его заткнула и прижалась к Пашиной груди покрепче.
– Я был против, говорил ей, что это безумие, что я к этому не готов. Но она ничего не слушала.
– Родила?
– Да, – угрюмо кивнул он.
– Кого?
– Дочку. Ксению. Самое ужасное, что я ее люблю, очень люблю. И никак не могу бросить.
– Ясное дело. Но ведь так тоже невозможно, – решила подыграть ему я.
– Теперь это совершенно очевидно.
– Почему? – внутри меня все замерло в предвкушении.
– Потому что я встретил тебя, – он снова посмотрел мне в глаза и я увидела в них такую боль, что мне стало страшно за себя и за него. И так как-то жутковато и сладко от предчувствия сильного чувства, которого у меня давным-давно не было. И черт с ней, с женой. В конце концов, еще раз повторю как молитву. Я же ведь не собираюсь рушить ей семью. Тем более если она сама его так привязала без любви.
– А сколько лет дочке, – перевела я тему, стараясь потянуть и эту ночь, и этот миг жизни, нежданно-негаданно обвалившийся на мою голову.
– Двенадцать лет.
– Красивая?
– В мать, – с горечью добавил он.
– Что-то не так?
– Не так. Она ее воспитала в нелюбви ко мне. Дочь точно также теперь меня не замечает. Слова доброго не скажет и смотрит на меня материнскими глазами. Мне так больно, что я… – Он опустил лицо в ладони и застыл. Я не знала, что мне делать. Тихонько гладила его по волосам, так же как в детстве, и молчала.
– Извини, я не хотел срываться.
– Ничего, – тоном заботливой мамочки прощебетала я.
– Сегодня, когда я увидел тебя, я понял, что всегда тебя искал во всех женщинах моей жизни. Во всех лицах я хотел видеть только твое. Всегда, когда я кого-то обнимал, я обнимал тебя. И вот я тебя встретил, и ты еще прекраснее, сильнее и чище, чем я представлял себе. И я бы хотел бросить к твоим ногам весь мир, но не могу. Не могу по собственной дури.
– Ну что ты, – вырвалось у меня. Он вскочил и стоял такой нелепый и такой милый, эдакий неуклюжий карандаш. Длиннющий и худущий, с красивым мужским лицом, чуть подслеповато щурит глаза, пытаясь разглядеть в сумраке меня. Взъерошенный и возбужденный.
– Прости. Оказалось, что мне нечего тебе предложить.
– Мне ничего и не нужно, – успокоила его я. – Сегодня, когда я увидела тебя, мне тоже показалось, что я нашла что-то очень родное и близкое, что и не надеялась никогда найти.
– Лара, ты не понимаешь, – глухо прорычал он. – Что ты со мной делаешь. Я потеряю остатки разума.
– И пусть, – усмехнулась я. В-общем, остатки разума мы, конечно же, потеряли. И теряли их все оставшиеся два дня. Мы теряли их в лесу, звонко отгоняя от самых нежных наших мест комаров. Мы совершенно потеряли разум, а также последний стыд в старой сторожке, о которой вспомнили случайно и которая на удачу еще не развалилась со времен нашего детства. А когда пришло время прощаться, нам не было ни капельки совестно. Только с родственниками было немного странно прощаться.
– Приезжай еще, Ларочка! – попросила баба Шура и вдруг расплакалась, когда я стояла у двери Пежо. Я тоже расплакалась, так как состояние мое было в высшей степени сентиментально.
– Благословляю, – крестила она меня вослед. А я, как только повернула на шоссе, сначала судорожно перебрала все самые запомнившиеся мне сцены. Особенно тщательно перебрала прощальную, когда уже утоливший так называемый любовный голод Павел нежно целовал меня куда придется и шептал:
– Ты так прекрасна, что у меня кружится голова. Вот ты сегодня уезжаешь, а я не верю.
– Я тоже не верю, – говорила я и мне было жутко хорошо.
– Я никогда не смогу тебя забыть, поэтому не буду даже и пытаться.
– В смысле? Зачем бы тебе меня забывать? – спросила я.
– Ты не отвиливай. Я надеюсь, ты понимаешь, что это был не просто пьяный секс на чужой свадьбе?
– Понимаю, – согласилась я. Действительно, что угодно, но не пьяный секс.
– Немедленно оставь мне свой номер телефона.
– Какого, – скокетничала я.
– Всех. Мобильных, домашних, спутниковых, рабочих. И адреса всех квартир, хаз, малин, явок и прочих мест, где я могу тебя застать, – его глаза смеялись.
– Так, начнем. Кремль, Куршавель, Волен….Что там еще, – мои глаза, видимо, смеялись тоже.
– Что у тебя с лицом? – вдруг вклинился в мой внутренний монолог мамин голос. Я стряхнула воспоминания и посмотрела не нее. Она сидела на соседнем, пассажирском сидении и смотрела на меня так озабоченно, словно сейчас примется проверять температуру.
– А что? – глупо переспросила я.
– У тебя с Пашей что-то было или нам показалось?
– Ну надо же! – восхитилась я, – это кому это нам?
– Мне и бабе Шуре.
– А, понятно. Старая сплетница в строю, – обозлилась я.
– Не обижайся, просто нам показалось.
– А если не показалось, что теперь?
– Но он же женат!
– А я нет, – выпалила я и с вызовом уставилась на мать.
– Доченька, если бы Паша даже и был свободен, я бы не была рада.
– Интересно, почему.
– Он мне не нравится.
– ПОЧЕМУ? – заорала, не контролируя себя я.
– Он не сделает тебя счастливой. Я так чувствую.
– Тогда понятно, – расслабилась я. В конце концов, ей никогда не нравились мои мальчишки. Дай ей волю, она отдаст меня за выпускника духовной семинарии. Я не вижу в этом ничего плохого, но согласитесь, не очень подходящая пара – батюшка из храма и уголовный адвокат с бульдожьей хваткой и кащеевой алчностью. И вообще, может быть Паша мне вовсе не позвонит. Тогда и проблем не будет, успокоила я себя. Сразу стало так легко и просто. Просто хорошие старые знакомые, просто прекрасный уик-энд.
Глава 3
Свое счастье…
Будни навалились на меня со все их очевидностью. Голова болела от необходимости работать. Нет слов, я люблю свою работу, но, наверное, если бы мне сказали, что я могу не работать, а кто-то добрый и щедрый сверху будет посыпать меня купюрами, я бы согласилась. А что? Это вовсе не значит, что я легла бы на диван и стала бы проводить время жизни, поедая картофельные чипсы у голубого экрана, стараясь предугадать очередной поворот тугой и неторопливой реки мексиканского сериала. Многие так и поступают, но не я. Я нашла бы себе другие занятия, поинтереснее. Я бы долго и тщательно ухаживала за собой. Я бы со вкусом, умом и смыслом покупала бы каждый свой наряд. А то сейчас я влетаю в магазин в перерыве между клиентами, хватаю первый приблизительно подходящий по фактуре костюмчик и несусь дальше выполнять Аганесов план. И вообще, стану рисовать, снимать кино, организовывать приемы… Да… Кто бы посыпал меня купюрами как перцем? Дураков нет, это понятно. Так что я встроилась в круговерть юридической рутины и практически забыла бы историю с Пашей, если бы он действительно не позвонил. Но он, как это ни странно, позвонил на следующий же день.
Лара, скажи, ты обо мне еще помнишь?
Конечно, – кивнула я, старательно вчитываясь в текст инструкции о порядке регистрации граждан на территории РФ. Я пыталась предположительно установить конституционность требований письменного согласия сособственников на регистрацию одного из них и конечно в мыслях у меня не было думать о Мелкове. Но все равно мне было приятно услышать его голос.
Лара, скажи, ты обо мне еще помнишь?
Конечно, – кивнула я, старательно вчитываясь в текст инструкции о порядке регистрации граждан на территории РФ. Я пыталась предположительно установить конституционность требований письменного согласия сособственников на регистрацию одного из них и конечно в мыслях у меня не было думать о Мелкове. Но все равно мне было приятно услышать его голос.