Палец так и оставался устремленным в цель. Никакого огня не было. Лицо Палафокса исказилось. Он ощупал руку, обследовал палец. Потом он поднял глаза, вновь спокойные, и дал знак сыновьям.
— Убейте этого человека. Здесь! Сию минуту! Он не должен ни секунды больше дышать воздухом моей планеты!
Повисла мертвая тишина. Никто не пошевелился. Палафокс оглядывал павильон, не веря своим глазам. Оцепеневший Беран тоже озирался. Все отвернулись от них, избегая прямого взгляда на Палафокса и Берана. И Беран вдруг снова обрел голос:
— То, о чем вы говорите — безумие! — хрипло вскричал он.
Потом обратился к когитантам. Если Палафокс говорил на языке Брейкнесса, то Беран заговорил с ними на Пастиче:
— Когитанты! Выбирайте: в каком из миров вы хотите жить? Будет ли это тот Пао, который вы теперь знаете, или мир, который сейчас расписал вам этот переживший свой разум Эмеритус?
Это слово задело Палафокса за живое, он вздрогнул, и на языке Брейкнесса, языке интеллектуальной элиты, рявкнул:
— Убейте этого человека!
На Пастиче, языке переводчиков, языке культурной сферы, Беран воззвал:
— Нет! Убейте этого дряхлого маньяка!
Палафокс метнулся к четверым с Брейкнесса — тем самым, которые вывели из строя оружие Берана. Его голос был глубоким и звучным:
— Я, Палафокс, Великий Отец, приказываю вам — убейте этого человека!
Четверо выступили вперед. Когитанты были неподвижны, словно статуи. Вдруг они, будто по сигналу, одновременно шевельнулись. С двадцати направлений ударили струи огня. Пронзенный двадцатью лучами, с выкатившимися из орбит глазами, с волосами, вставшими дыбом, Лорд Палафокс умер.
Беран упал в кресло — стоять он не мог. Чуть погодя глубоко вздохнул, поднялся, шатаясь:
— Я ничего еще пока не могу вам сказать — кроме того, что я попытаюсь построить такой мир, в котором когитанты смогут жить бок о бок с паонитами и быть довольными жизнью.
Финистерл, хмуро стоя в стороне, сказал:
— Боюсь, что это обещание, сколь бы заманчивым оно ни было, выполнить не вполне в твоей власти.
Беран проследил направление его взгляда, обращенного к высоким окнам. В небе были видны вспышки разноцветных огней, сияющие и расцветающие, как праздничный фейерверк.
— Мирмидоны, — сказал Финистерл. — Они идут, чтобы отомстить тебе. Будет лучше, если ты спасешься бегством, пока еще есть немного времени. Они тебя не пощадят.
Беран ничего не ответил. Финистерл тронул его за руку:
— Здесь ты ничего не добьешься — только погибнешь. Здесь нет даже стражи, мы все в их власти.
Беран мягко отстранил Финистерла:
— Я останусь здесь. Бежать не стану.
— Они убьют тебя!
Беран как-то очень по-паонитски пожал плечами:
— Все люди смертны.
— Но тебе многое еще надо совершить, а если ты погибнешь, ты не добьешься ничего! Покинь город, и очень скоро мирмидоны устанут от новых впечатлений и вернутся к своим игрищам.
— Нет, — сказал Беран, — Бустамонте бежал. Брумбо преследовали беглеца и повергли его в прах. Я никуда не собираюсь бежать. Я буду ждать здесь — как подобает властелину. И если они убьют меня — что ж, пусть будет так.
Минуты текли медленно. Прошел час. Военные корабли валиантов, снизившись, парили в нескольких ярдах от земли. Флагман эскадры осторожно опустился на площадку дворцовой крыши.
В Великом Зале Беран спокойно сидел на Черном Кресле — реликвии династии Панасперов. Лицо его было утомленным, глаза — широко открытыми и потемневшими. Когитанты стояли группами, перешептывались, искоса наблюдали за Бераном.
Издалека послышался звук — это было горловое пение. Священная песнь, песнь победы, звучала все громче, в естественном ритме бьющегося сердца, шагающих ног.
Двери распахнулись: в Великий Зал вошел Эстебан Карбоне, Верховный Маршал валиантов, сопровождаемый дюжиной молодых фельдмаршалов и простыми офицерами, шедшими чуть позади. Эстебан Карбоне подошел прямо к Черному Креслу и остановился перед Бераном:
— Беран! — начал Эстебан Карбоне. — Ты нанес нам неслыханное оскорбление. Ты своими делами доказал, что ты — плохой Панарх, неспособный управлять Пао. Поэтому мы пришли, чтобы свергнуть и уничтожить тебя.
Беран задумчиво кивнул — как если бы Карбоне пришел к нему с прошением. Тот продолжал:
— К тем, кто располагает силой, в конце концов переходит и власть — такова основная аксиома истории. Вы бессильны, сильны лишь мирмидоны. Теперь мы встанем у кормила власти, и я провозглашаю сейчас то, что отныне станет законом: Верховный Маршал мирмидонов теперь и навеки будет исполнять функции Панарха Пао.
Беран не произнес ни слова — действительно, слов тут не требовалось.
— Посему, Беран, все, что позволяет тебе сейчас твое потрепанное достоинство, — оставить Черное Кресло и идти навстречу смерти.
Вдруг вмешались когитанты. Финистерл сказал зло:
— Одну минуту. Вы зашли слишком далеко, да и чересчур поспешили.
Эстебан Карбоне резко обернулся к нему:
— Что вы сказали?
— В принципе ваш тезис верен: править должен тот, в чьих руках сила. Но я возражаю против второго утверждения: что вся сила на Пао сосредоточена в ваших руках.
Эстебан Карбоне рассмеялся:
— А разве есть кто-нибудь, кто мог бы удержать нас, что бы мы ни собирались сделать?
— Дело не совсем в этом. Ни один человек не может править Пао без согласия на то паонитов. Вы этого согласия не получите.
— Согласие не имеет значения. Мы не станем вмешиваться в дела паонитов. Они могут управлять собой сами — до тех пор, пока удовлетворяют все наши нужды.
— И вы рассчитываете на то, что текниканты будут продолжать снабжать вас оружием и боевой техникой?
— А почему бы нет? Им мало дела до того, кто покупает их товары.
— Ну, а кто введет их в курс ваших надобностей? Кто отдаст необходимые распоряжения паонитам?
— Естественно, мы сами.
— А как они поймут вас? Вы не говорите ни на языке текникантов, ни на языке Пао, а они не понимают валианта. Мы, когитанты, отказываемся служить вам.
Маршал снова рассмеялся:
— Это уже становится интересным. Вы хотите сказать, что когитанты, как люди весьма сведущие в лингвистике, будут править валиантами?
— Нет. Я лишь имел в виду, что вы не в состоянии править планетой Пао, ибо не сможете общаться с теми, кого хотите видеть своими вассалами.
Эстебан Карбоне пожал плечами:
— Это не имеет большого значения. Мы немного владеем Пастичем — достаточно для того, чтобы нас поняли. А скоро мы будем говорить еще лучше и научим наших детей.
Беран впервые за все это время заговорил:
— Я предлагаю решение, которое, возможно, удовлетворит всех. Давайте условимся, что валианты вправе уничтожить столько паонитов, сколько им угодно — всех тех, кто окажет им активное сопротивление, — и таким образом осуществлять диктат. Вскоре они окажутся перед противоречием: во-первых, в паонитской традиции противиться любого рода принуждению, а во-вторых, они не смогут общаться ни с паонитами, ни с текникантами.
Карбоне слушал с непреклонным выражением лица.
— Время стушует это противоречие. Помни: мы по природе своей завоеватели.
— Согласен, — кивнул Беран устало. — Вы завоеватели. Но все же вам лучше править с минимумом проблем. А пока Пао не заговорит на едином языке, таком как Пастич, вы не можете управлять без крупных массовых беспорядков.
— Тогда весь Пао должен заговорить на едином языке! — закричал Маршал. — Это легко поправимо. Что такое язык — просто набор слов. Вот мое первое распоряжение: каждый человек на планете — будь то мужчина, женщина или ребенок — обязаны изучать Пастич.
— А пока они его не выучили — что будет? — поинтересовался Финистерл.
Эстебан прикусил губу.
— Что ж, события должны идти своим чередом, — он поглядел на Берана.
— А потом вы признаете мою власть?
Беран засмеялся:
— Охотно. В соответствии с вашим пожеланием отныне я приказываю, чтобы каждый ребенок — валиант, текникант, когитант и паонит — изучал Пастич, отдавая ему приоритет даже перед языком его родителей.
Эстебан Карбоне уставился на него в нерешительности, некоторое время молчал и наконец произнес:
— Ты очень ловко вывернулся, Беран. Это правда, что мы, валианты, не хотим обременять себя рутиной правления, и это единственный повод для заключения с тобой соглашения. В этом и будет заключаться твоя единственная польза. И до тех пор, пока ты послушен и полезен нам, ты можешь восседать в Черном Кресле и носить имя Панарха, — он поклонился и строевым шагом вышел из павильона.
Беран тяжело опустился в Черное Кресло. Лицо его было бледным и измученным, но спокойным.
— Я пошел на компромисс, я унизился, — сказал он Финистерлу. — Но однажды я добьюсь претворения в жизнь всех моих планов. Палафокс мертв, и мы должны взяться за главную задачу моей жизни — объединение Пао.
Финистерл протянул Берану один кубок горячего вина, сделал большой глоток из другого:
— Эти чванливые петушки — сейчас они маршируют вокруг своей стелы, бьют себя в грудь и в любой момент… — он направил палец на вазу с фруктами. Из пальца вырвалось голубое пламя, ваза разлетелась в осколки.
— И все-таки это лучше, чем если бы мы позволили им восторжествовать,
— сказал Беран. — В общем, они неплохие люди, хотя и наивные — и более охотно будут сотрудничать с нами в качестве хозяев, нежели подчиненных. А через двадцать лет…
Беран встал. Они с Финистерлом подошли к окнам и взглянули на крыши Эйльянре. Панарх продолжал:
— Пастич — смесь из языков Брейкнесса, Пао, текниканта, валианта… Пастич — служебный язык. Через двадцать лет все будут говорить на Пастиче. Он обогатит прежний образ мышления, сформирует новый. Каким тогда станет Пао?
Беран и Финистерл глядели в ночь, озаренную огнями Эйльянре, и размышляли.
— Убейте этого человека. Здесь! Сию минуту! Он не должен ни секунды больше дышать воздухом моей планеты!
Повисла мертвая тишина. Никто не пошевелился. Палафокс оглядывал павильон, не веря своим глазам. Оцепеневший Беран тоже озирался. Все отвернулись от них, избегая прямого взгляда на Палафокса и Берана. И Беран вдруг снова обрел голос:
— То, о чем вы говорите — безумие! — хрипло вскричал он.
Потом обратился к когитантам. Если Палафокс говорил на языке Брейкнесса, то Беран заговорил с ними на Пастиче:
— Когитанты! Выбирайте: в каком из миров вы хотите жить? Будет ли это тот Пао, который вы теперь знаете, или мир, который сейчас расписал вам этот переживший свой разум Эмеритус?
Это слово задело Палафокса за живое, он вздрогнул, и на языке Брейкнесса, языке интеллектуальной элиты, рявкнул:
— Убейте этого человека!
На Пастиче, языке переводчиков, языке культурной сферы, Беран воззвал:
— Нет! Убейте этого дряхлого маньяка!
Палафокс метнулся к четверым с Брейкнесса — тем самым, которые вывели из строя оружие Берана. Его голос был глубоким и звучным:
— Я, Палафокс, Великий Отец, приказываю вам — убейте этого человека!
Четверо выступили вперед. Когитанты были неподвижны, словно статуи. Вдруг они, будто по сигналу, одновременно шевельнулись. С двадцати направлений ударили струи огня. Пронзенный двадцатью лучами, с выкатившимися из орбит глазами, с волосами, вставшими дыбом, Лорд Палафокс умер.
Беран упал в кресло — стоять он не мог. Чуть погодя глубоко вздохнул, поднялся, шатаясь:
— Я ничего еще пока не могу вам сказать — кроме того, что я попытаюсь построить такой мир, в котором когитанты смогут жить бок о бок с паонитами и быть довольными жизнью.
Финистерл, хмуро стоя в стороне, сказал:
— Боюсь, что это обещание, сколь бы заманчивым оно ни было, выполнить не вполне в твоей власти.
Беран проследил направление его взгляда, обращенного к высоким окнам. В небе были видны вспышки разноцветных огней, сияющие и расцветающие, как праздничный фейерверк.
— Мирмидоны, — сказал Финистерл. — Они идут, чтобы отомстить тебе. Будет лучше, если ты спасешься бегством, пока еще есть немного времени. Они тебя не пощадят.
Беран ничего не ответил. Финистерл тронул его за руку:
— Здесь ты ничего не добьешься — только погибнешь. Здесь нет даже стражи, мы все в их власти.
Беран мягко отстранил Финистерла:
— Я останусь здесь. Бежать не стану.
— Они убьют тебя!
Беран как-то очень по-паонитски пожал плечами:
— Все люди смертны.
— Но тебе многое еще надо совершить, а если ты погибнешь, ты не добьешься ничего! Покинь город, и очень скоро мирмидоны устанут от новых впечатлений и вернутся к своим игрищам.
— Нет, — сказал Беран, — Бустамонте бежал. Брумбо преследовали беглеца и повергли его в прах. Я никуда не собираюсь бежать. Я буду ждать здесь — как подобает властелину. И если они убьют меня — что ж, пусть будет так.
Минуты текли медленно. Прошел час. Военные корабли валиантов, снизившись, парили в нескольких ярдах от земли. Флагман эскадры осторожно опустился на площадку дворцовой крыши.
В Великом Зале Беран спокойно сидел на Черном Кресле — реликвии династии Панасперов. Лицо его было утомленным, глаза — широко открытыми и потемневшими. Когитанты стояли группами, перешептывались, искоса наблюдали за Бераном.
Издалека послышался звук — это было горловое пение. Священная песнь, песнь победы, звучала все громче, в естественном ритме бьющегося сердца, шагающих ног.
Двери распахнулись: в Великий Зал вошел Эстебан Карбоне, Верховный Маршал валиантов, сопровождаемый дюжиной молодых фельдмаршалов и простыми офицерами, шедшими чуть позади. Эстебан Карбоне подошел прямо к Черному Креслу и остановился перед Бераном:
— Беран! — начал Эстебан Карбоне. — Ты нанес нам неслыханное оскорбление. Ты своими делами доказал, что ты — плохой Панарх, неспособный управлять Пао. Поэтому мы пришли, чтобы свергнуть и уничтожить тебя.
Беран задумчиво кивнул — как если бы Карбоне пришел к нему с прошением. Тот продолжал:
— К тем, кто располагает силой, в конце концов переходит и власть — такова основная аксиома истории. Вы бессильны, сильны лишь мирмидоны. Теперь мы встанем у кормила власти, и я провозглашаю сейчас то, что отныне станет законом: Верховный Маршал мирмидонов теперь и навеки будет исполнять функции Панарха Пао.
Беран не произнес ни слова — действительно, слов тут не требовалось.
— Посему, Беран, все, что позволяет тебе сейчас твое потрепанное достоинство, — оставить Черное Кресло и идти навстречу смерти.
Вдруг вмешались когитанты. Финистерл сказал зло:
— Одну минуту. Вы зашли слишком далеко, да и чересчур поспешили.
Эстебан Карбоне резко обернулся к нему:
— Что вы сказали?
— В принципе ваш тезис верен: править должен тот, в чьих руках сила. Но я возражаю против второго утверждения: что вся сила на Пао сосредоточена в ваших руках.
Эстебан Карбоне рассмеялся:
— А разве есть кто-нибудь, кто мог бы удержать нас, что бы мы ни собирались сделать?
— Дело не совсем в этом. Ни один человек не может править Пао без согласия на то паонитов. Вы этого согласия не получите.
— Согласие не имеет значения. Мы не станем вмешиваться в дела паонитов. Они могут управлять собой сами — до тех пор, пока удовлетворяют все наши нужды.
— И вы рассчитываете на то, что текниканты будут продолжать снабжать вас оружием и боевой техникой?
— А почему бы нет? Им мало дела до того, кто покупает их товары.
— Ну, а кто введет их в курс ваших надобностей? Кто отдаст необходимые распоряжения паонитам?
— Естественно, мы сами.
— А как они поймут вас? Вы не говорите ни на языке текникантов, ни на языке Пао, а они не понимают валианта. Мы, когитанты, отказываемся служить вам.
Маршал снова рассмеялся:
— Это уже становится интересным. Вы хотите сказать, что когитанты, как люди весьма сведущие в лингвистике, будут править валиантами?
— Нет. Я лишь имел в виду, что вы не в состоянии править планетой Пао, ибо не сможете общаться с теми, кого хотите видеть своими вассалами.
Эстебан Карбоне пожал плечами:
— Это не имеет большого значения. Мы немного владеем Пастичем — достаточно для того, чтобы нас поняли. А скоро мы будем говорить еще лучше и научим наших детей.
Беран впервые за все это время заговорил:
— Я предлагаю решение, которое, возможно, удовлетворит всех. Давайте условимся, что валианты вправе уничтожить столько паонитов, сколько им угодно — всех тех, кто окажет им активное сопротивление, — и таким образом осуществлять диктат. Вскоре они окажутся перед противоречием: во-первых, в паонитской традиции противиться любого рода принуждению, а во-вторых, они не смогут общаться ни с паонитами, ни с текникантами.
Карбоне слушал с непреклонным выражением лица.
— Время стушует это противоречие. Помни: мы по природе своей завоеватели.
— Согласен, — кивнул Беран устало. — Вы завоеватели. Но все же вам лучше править с минимумом проблем. А пока Пао не заговорит на едином языке, таком как Пастич, вы не можете управлять без крупных массовых беспорядков.
— Тогда весь Пао должен заговорить на едином языке! — закричал Маршал. — Это легко поправимо. Что такое язык — просто набор слов. Вот мое первое распоряжение: каждый человек на планете — будь то мужчина, женщина или ребенок — обязаны изучать Пастич.
— А пока они его не выучили — что будет? — поинтересовался Финистерл.
Эстебан прикусил губу.
— Что ж, события должны идти своим чередом, — он поглядел на Берана.
— А потом вы признаете мою власть?
Беран засмеялся:
— Охотно. В соответствии с вашим пожеланием отныне я приказываю, чтобы каждый ребенок — валиант, текникант, когитант и паонит — изучал Пастич, отдавая ему приоритет даже перед языком его родителей.
Эстебан Карбоне уставился на него в нерешительности, некоторое время молчал и наконец произнес:
— Ты очень ловко вывернулся, Беран. Это правда, что мы, валианты, не хотим обременять себя рутиной правления, и это единственный повод для заключения с тобой соглашения. В этом и будет заключаться твоя единственная польза. И до тех пор, пока ты послушен и полезен нам, ты можешь восседать в Черном Кресле и носить имя Панарха, — он поклонился и строевым шагом вышел из павильона.
Беран тяжело опустился в Черное Кресло. Лицо его было бледным и измученным, но спокойным.
— Я пошел на компромисс, я унизился, — сказал он Финистерлу. — Но однажды я добьюсь претворения в жизнь всех моих планов. Палафокс мертв, и мы должны взяться за главную задачу моей жизни — объединение Пао.
Финистерл протянул Берану один кубок горячего вина, сделал большой глоток из другого:
— Эти чванливые петушки — сейчас они маршируют вокруг своей стелы, бьют себя в грудь и в любой момент… — он направил палец на вазу с фруктами. Из пальца вырвалось голубое пламя, ваза разлетелась в осколки.
— И все-таки это лучше, чем если бы мы позволили им восторжествовать,
— сказал Беран. — В общем, они неплохие люди, хотя и наивные — и более охотно будут сотрудничать с нами в качестве хозяев, нежели подчиненных. А через двадцать лет…
Беран встал. Они с Финистерлом подошли к окнам и взглянули на крыши Эйльянре. Панарх продолжал:
— Пастич — смесь из языков Брейкнесса, Пао, текниканта, валианта… Пастич — служебный язык. Через двадцать лет все будут говорить на Пастиче. Он обогатит прежний образ мышления, сформирует новый. Каким тогда станет Пао?
Беран и Финистерл глядели в ночь, озаренную огнями Эйльянре, и размышляли.