Страница:
– Почему? Что случилось?
Миссис Андервуд ответила не сразу, затем медленно заговорила, точно каждое слово требовало особых усилий:
– Там было письмо… на самом дне сумочки… И кажется… это было мое письмо… Ну, то самое… с оторванным уголком.
– Это весьма серьезное обвинение, миссис Андервуд, – заметила мисс Сильвер.
– Бумага та же… такая серо-голубоватая. И уголок оторван.
– А почерк вы рассмотрели?
– Нет. Оно было сложено в несколько раз… И потом видела я его всего секунду. Она достала сигарету, убрала портсигар обратно и закрыла сумочку.
Мисс Сильвер призадумалась. А затем произнесла четко и твердо:
– Вот что, миссис Андервуд, вы должны решить, поручаете ли мне вести это дело профессионально или нет.
Мейбл Андервуд растерянно залепетала:
– Но я не знаю… честное слово. И потом, что именно вы сможете сделать?
– Я могу расспросить разных людей. Возможно, смогу выяснить, кто вас шантажирует. А уж это определенно положит конец дальнейшим действиям шантажиста.
Миссис Андервуд глубоко вздохнула и спросила:
– Это будет дорого стоить?
Мисс Сильвер назвала весьма скромную сумму.
– Этих денег достаточно для проведения предварительного расследования. Ну а потом, если захотите, чтобы я продолжила, назову вам сумму, которую сочту адекватной и справедливой. Так что обдумайте все хорошенько и дайте мне знать. Если хотите, чтобы я занялась этим делом, затягивать не стоит. Чем раньше мы начнем, тем лучше.
Миссис Андервуд колебалась. Она не могла позволить себе таких расходов, но и позволить шантажировать себя тоже не могла. Теперь она уже не была уверена в том, что стоило звонить и затевать весь этот разговор. Когда много говоришь о вещах, они от тебя ускользают. Письмо вполне могло порваться, и лежа на дне сумочки. Она могла и ошибаться. Возможно, там и вовсе не было никакого письма.
И она сказала:
– О, ну я, право, не знаю… – А затем выпалила поспешно: – Да, я все обдумаю и дам вам знать.
Глава 8
Глава 9
Миссис Андервуд ответила не сразу, затем медленно заговорила, точно каждое слово требовало особых усилий:
– Там было письмо… на самом дне сумочки… И кажется… это было мое письмо… Ну, то самое… с оторванным уголком.
– Это весьма серьезное обвинение, миссис Андервуд, – заметила мисс Сильвер.
– Бумага та же… такая серо-голубоватая. И уголок оторван.
– А почерк вы рассмотрели?
– Нет. Оно было сложено в несколько раз… И потом видела я его всего секунду. Она достала сигарету, убрала портсигар обратно и закрыла сумочку.
Мисс Сильвер призадумалась. А затем произнесла четко и твердо:
– Вот что, миссис Андервуд, вы должны решить, поручаете ли мне вести это дело профессионально или нет.
Мейбл Андервуд растерянно залепетала:
– Но я не знаю… честное слово. И потом, что именно вы сможете сделать?
– Я могу расспросить разных людей. Возможно, смогу выяснить, кто вас шантажирует. А уж это определенно положит конец дальнейшим действиям шантажиста.
Миссис Андервуд глубоко вздохнула и спросила:
– Это будет дорого стоить?
Мисс Сильвер назвала весьма скромную сумму.
– Этих денег достаточно для проведения предварительного расследования. Ну а потом, если захотите, чтобы я продолжила, назову вам сумму, которую сочту адекватной и справедливой. Так что обдумайте все хорошенько и дайте мне знать. Если хотите, чтобы я занялась этим делом, затягивать не стоит. Чем раньше мы начнем, тем лучше.
Миссис Андервуд колебалась. Она не могла позволить себе таких расходов, но и позволить шантажировать себя тоже не могла. Теперь она уже не была уверена в том, что стоило звонить и затевать весь этот разговор. Когда много говоришь о вещах, они от тебя ускользают. Письмо вполне могло порваться, и лежа на дне сумочки. Она могла и ошибаться. Возможно, там и вовсе не было никакого письма.
И она сказала:
– О, ну я, право, не знаю… – А затем выпалила поспешно: – Да, я все обдумаю и дам вам знать.
Глава 8
Джайлз обещал заехать за Мид без пятнадцати час. Но появился он в половине первого и увидел, что она готова к свиданию. Возможно, он и потерял память, но ведь она-то своей не теряла, и прибыл он слишком рано – за пятнадцать минут до назначенного времени. Мид была растрогана – в этом смысле он ничуть не изменился.
Она распахнула дверь еще до того, как перестал звонить звонок. И вот Джайлз перед ней, на пороге, – веселый, полный неиссякаемой энергии.
– Ты уже готова? Отлично! Тогда едем! Я подумал, лучше всего поехать за город. Я на машине и разжился бензином. Прекрасный, кстати, способ выяснить, кто тебе настоящий друг.
В этот момент в прихожей возникла миссис Андервуд. И не представить ей Джайлза было просто невозможно. Как-то избежать этого или отложить – об этом не могло быть и речи. Оказалось, что Мейбл Андервуд тоже подготовилась к этой встрече, хотела произвести впечатление и произвела. Волосы завиты, на лице макияж, фигура затянута корсетом, черный костюм, экстравагантная шляпка, на ногах узкие модные туфли жмут просто немилосердно. Она уже пожалела, что надела их. И манеры просто наилучшие, она протяжно произнесла немного в нос: «Майор Армитейдж. – А затем: – Слышала о вас столько хорошего от моей маленькой племянницы». Не преминула она упомянуть и о дяде Годфри: «Он, знаете ли, невероятно ей предан, относится как к родной дочери».
Мид почувствовала, что краснеет, и сердце у нее тревожно сжалось.
Но вот наконец они вышли. И Джайлз сказал:
– Давай не будет дожидаться лифта. Всего один этаж.
Как только они оказались на лестнице, он взял ее под руку, посмотрел сверху вниз – глаза его смеялись – и заметил:
– Я вроде бы не встречался с этой дамой прежде? Не думаю, чтобы человек смог вынести нечто подобное дважды. Она всегда так величественна и церемонна? Если да, то жаль – это страшно напрягает. Впрочем, дорогая, она ведь не собирается жить с нами, верно?
Мид весело рассмеялась. Успел ли он заметить, что назвал ее «дорогая»? Осознал ли полностью, что именно сейчас сказал? Или же просто оговорился? Или привык болтать, не отдавая себе отчета в сказанном? Впрочем, не важно. Ничто на свете не имеет значения, когда на тебя смотрят вот так. И у нее тоже развязался язык. Она прошептала:
– Тс! Открою тебе один секрет. Моя тетя – дочь фермера, а когда бывает сама собой, она такая добрая и милая. Она не знает, что я знаю, просто дядя Годфри мне как-то проболтался.
– Хотелось бы хоть одним глазком взглянуть, как она доит корову, – заметил Джайлз.
– Нет, она правда простая славная женщина. И когда дядя выйдет в отставку, они уедут в деревню и будут там гораздо счастливее. И мне не следовало смеяться над ней, это гадко, несправедливо. Она пытается казаться важной дамой, потому что считает – это хорошо для карьеры дяди Годфри. И была всегда чрезвычайно добра ко мне… ты не представляешь…
Тут он обнял ее за талию, перепрыгнул через последние три ступеньки, и они оказались в холле.
– Забудь об угрызениях совести, – дразнящим тоном произнес Джайлз. – Мы же едем веселиться, отдыхать, разве нет? Вперед!
На ступеньках при входе они столкнулись с Агнесс Лемминг. Она несла тяжелую сумку с покупками и выглядела такой измученной – впрочем, Агнесс всегда выглядела измученной. Пышные каштановые волосы втиснуты под черный берет, их почти не видно. Лицо бесцветное, под глазами темные круги. Одета в темно-пурпурный жакет и такого же цвета юбку – этот наряд был ей совершенно не к лицу. Походка тяжелая, шаркающая – едва волочит ноги. Не в характере Мид было пройти мимо и не поздороваться. И она сказала:
– Доброе утро. – А потом добавила: – Знакомьтесь, это майор Армитейдж.
Агнесс Лемминг улыбнулась. Улыбка у нее была очень приятная. А большие карие глаза так и светились добротой.
– Да, знаю. Очень рада. – Улыбка почти тотчас же увяла. И она торопливо добавила: – Боюсь, не могу задержаться и поболтать с вами. Мама будет беспокоиться, куда это я запропастилась. Но пришлось так долго стоять во всех этих очередях, народу в магазинах битком.
Отъехав от тротуара, Джайлз спросил:
– Кто она такая? Я должен ее знать или нет?
Мид покачала головой:
– Нет. Это Агнесс Лемминг. Живет в одной из квартир на первом этаже.
– Ее кто-то бьет? Точно говорю, бьет!
– Мать. Честно говоря, я считаю миссис Лемминг одной из самых эгоистичных особ в мире. Она превратила Агнесс в рабыню и помыкает ею с утра до вечера. Не представляю, как бедная девушка может все это переносить.
– Да она готова взорваться в любой момент, видно невооруженным глазом. Давай не будем о ней говорить. Давай говорить о нас. Сегодня ты выглядишь гораздо лучше. Хорошо выспалась?
Мид кивнула.
– И тебе не снилось, как мы с тобой тайно убегаем или нечто в этом роде?
– Вообще ничего не снилось.
Он искоса взглянул на нее и спросил:
– Слишком много видишь снов?
Она снова кивнула.
Он снял левую руку с руля, прикоснулся к ее руке.
– Теперь с этим покончено. Будем радоваться жизни. И ты расскажешь мне все, что говорила в Нью-Йорке, и я как-то постараюсь исправить ситуацию, если в том есть нужда.
Всего она ему, конечно, не рассказала, но наговорила достаточно. В основном то были воспоминания о приятном времяпрепровождении – о том, где они обедали, где танцевали, на какие спектакли ходили.
И вот во время ленча в одном из придорожных ресторанчиков она вдруг спросила его:
– А ты знаешь девушку по имени Карола Роланд?
Стоило ей назвать это имя, как она почувствовала: что-то произошло. Точно она сломала что-то, точно бросила камень в пруд и увидела, как отражавшаяся в нем картина – небо, деревья – вдруг исказилась, разбилась вдребезги. Но это было всего лишь ощущение. А в реальности она увидела, как насторожился Джайлз. В его ярко-голубых глазах блеснула и тут же пропала настороженная искорка, говорившая о том, что он встревожен этой новостью. Он ответил медленно:
– Знаешь, имя вроде бы знакомое… Но не припоминаю. Кто она такая?
– Вселилась в одну из квартир на самом верхнем этаже примерно месяц назад. Она актриса.
– Молодая?
– Ну, лет двадцать пять – двадцать шесть, может, немного старше, точно не знаю. Она очень хорошенькая.
– Опиши.
– Золотистые волосы, синие глаза, прекрасная фигура.
Он расхохотался.
– Джентльмены предпочитают блондинок! Из этого разряда? Нет, дорогая, она не в моем вкусе.
– Но она просто очень-очень хорошенькая! – в порыве благородства воскликнула Мид. – И… и ты не должен называть меня «дорогая».
– Я и не заметил… А почему, собственно, не должен? Вполне обычное обращение.
– Просто ты не вкладываешь в это слово истинного смысла. Вот почему, – ответила Мид.
Он усмехнулся:
– Перерыв на десерт! Вон идет официант. И сладости выглядят так соблазнительно. На твоем месте я бы заказал сыр… Мы оба будем сыр. Это серьезная еда и гораздо больше соответствует этической проблеме, нежели какое-то там желе, пригодное разве что в качестве геля для волос, или твердые, как камни, булочки. Вроде бы самый настоящий, честный, неподдельный чеддер, но совершенно незабываемая вещь. Какой-нибудь поэт, лауреат разных премий мог бы сочинить оду в его честь:
Она подняла на него глаза – в них сверкнула еле заметная искорка – и снова опустила.
– Я уже сказала почему.
– Разве?
– Потому что ты не вкладываешь в это слово его настоящий смысл.
Он принялся намазывать бисквит маслом.
– Послушай, ты что, пытаешься читать мои мысли? Если да, советую отложить это занятие. Попробуй что-нибудь попроще. Ну, к примеру, это масло или маргарин? На вид масло, на вкус больше смахивает на маргарин.
– Может, и то и другое. Масло пополам с маргарином.
– Может, и так. – Он наклонился к ней через стол. Глаза его смеялись. – Ну вот, ты сама это сказала. И то и другое пополам. Возможно, так оно и есть, дорогая!
– О!.. – чуть слышно выдохнула Мид.
Сердце громко билось. Она должна научиться играть в его игру, играть столь же легко и естественно, как это делает он. Вот только слишком уж она к нему неравнодушна. Как легко и приятно было бы вернуться назад, в те первые несколько волшебных дней их знакомства, когда они еще только играли в любовь. Джайлзу это удалось. И вдруг она почувствовала, что тоже сможет. Сможет вынести насмешку в его глазах и ответить тем же.
А он сказал:
– Синица в руках лучше, чем журавль в небе, верно? Поэтому закажем еще и пирожные. А пока их принесут, перейдем к самому интересному моменту – так мы помолвлены или нет? Потому что если да, я имею полное право называть тебя «дорогая», да и ты могла бы обращаться ко мне поласковее, не просто «Джайлз». А если нет, почему бы не исправить ситуацию? Кто-нибудь из нас расторгал помолвку? Может, ты? Нет, ты этого не делала, иначе бы не флиртовала со мной, не ходила по ресторанам. И не носила бы траур, считая, что я утонул, верно? Тогда, может, это я расторгнул помолвку? Ну, отвечай!
Она была не в силах смотреть в эти искрящиеся глаза. Ей хотелось смеяться и плакать. Хотелось выплакаться в его объятиях. И она ответила тихим дрожащим голосом:
– Разве наша помолвка… не расторглась сама по себе… когда ты все забыл?
– Конечно, нет! Ведь человек не в силах отменить естественный ход событий, просто забыв о них. Допустим, мы бы поженились, и тут вдруг – бац! – я теряю память и решаю, что мы не женаты. Ну, куда это годится? Ладно… рад, что ты хоть в этом со мной согласна. Мы помолвлены, и точка! И если хочешь, чтобы я перестал называть тебя «дорогая», придется тебе самой разорвать помолвку.
– Или тебе.
– Но с какой стати, дорогая? Мне страшно нравится, что мы помолвлены. Нет уж, если так хочется, разрывай сама. Я кольца тебе не дарил, нет?
– Нет.
– Жадность или нехватка времени? Кстати, когда именно произошла помолвка?
– В день отплытия.
– Как скучно и не артистично! Ни для чего не было времени. Ну, слава Богу, что хоть жадность тут ни при чем. Страшно жаль, что у тебя нет кольца, потому что ты могла бы сорвать его, бросить на стол и крикнуть: «Между нами все кончено!»
И тут они снова рассмеялись.
– Но я же могу и просто сказать: «Между нами все кончено».
– Нет, пока не надо, потерпи хотя бы до кофе. Испортишь все удовольствие. Послушай, у меня идея просто отличная! Вернемся в город, я куплю тебе кольцо, и тогда ты сможешь красиво и эффектно разорвать помолвку. Ну как, согласна?
– Полное безумие, – пробормотала Мид.
– Dulce est desipere in loco [6]. Что в вольном переводе означает: делу время, потехе час. Пошли, черт с ним, с кофе. Он наверняка здесь паршивый. Ну, какое кольцо будем покупать – с изумрудом, сапфиром, бриллиантом, рубином? Что ты предпочитаешь?
Мид расхохоталась уже во весь голос.
– Ну и дурачок же ты, Джайлз!
Она распахнула дверь еще до того, как перестал звонить звонок. И вот Джайлз перед ней, на пороге, – веселый, полный неиссякаемой энергии.
– Ты уже готова? Отлично! Тогда едем! Я подумал, лучше всего поехать за город. Я на машине и разжился бензином. Прекрасный, кстати, способ выяснить, кто тебе настоящий друг.
В этот момент в прихожей возникла миссис Андервуд. И не представить ей Джайлза было просто невозможно. Как-то избежать этого или отложить – об этом не могло быть и речи. Оказалось, что Мейбл Андервуд тоже подготовилась к этой встрече, хотела произвести впечатление и произвела. Волосы завиты, на лице макияж, фигура затянута корсетом, черный костюм, экстравагантная шляпка, на ногах узкие модные туфли жмут просто немилосердно. Она уже пожалела, что надела их. И манеры просто наилучшие, она протяжно произнесла немного в нос: «Майор Армитейдж. – А затем: – Слышала о вас столько хорошего от моей маленькой племянницы». Не преминула она упомянуть и о дяде Годфри: «Он, знаете ли, невероятно ей предан, относится как к родной дочери».
Мид почувствовала, что краснеет, и сердце у нее тревожно сжалось.
Но вот наконец они вышли. И Джайлз сказал:
– Давай не будет дожидаться лифта. Всего один этаж.
Как только они оказались на лестнице, он взял ее под руку, посмотрел сверху вниз – глаза его смеялись – и заметил:
– Я вроде бы не встречался с этой дамой прежде? Не думаю, чтобы человек смог вынести нечто подобное дважды. Она всегда так величественна и церемонна? Если да, то жаль – это страшно напрягает. Впрочем, дорогая, она ведь не собирается жить с нами, верно?
Мид весело рассмеялась. Успел ли он заметить, что назвал ее «дорогая»? Осознал ли полностью, что именно сейчас сказал? Или же просто оговорился? Или привык болтать, не отдавая себе отчета в сказанном? Впрочем, не важно. Ничто на свете не имеет значения, когда на тебя смотрят вот так. И у нее тоже развязался язык. Она прошептала:
– Тс! Открою тебе один секрет. Моя тетя – дочь фермера, а когда бывает сама собой, она такая добрая и милая. Она не знает, что я знаю, просто дядя Годфри мне как-то проболтался.
– Хотелось бы хоть одним глазком взглянуть, как она доит корову, – заметил Джайлз.
– Нет, она правда простая славная женщина. И когда дядя выйдет в отставку, они уедут в деревню и будут там гораздо счастливее. И мне не следовало смеяться над ней, это гадко, несправедливо. Она пытается казаться важной дамой, потому что считает – это хорошо для карьеры дяди Годфри. И была всегда чрезвычайно добра ко мне… ты не представляешь…
Тут он обнял ее за талию, перепрыгнул через последние три ступеньки, и они оказались в холле.
– Забудь об угрызениях совести, – дразнящим тоном произнес Джайлз. – Мы же едем веселиться, отдыхать, разве нет? Вперед!
На ступеньках при входе они столкнулись с Агнесс Лемминг. Она несла тяжелую сумку с покупками и выглядела такой измученной – впрочем, Агнесс всегда выглядела измученной. Пышные каштановые волосы втиснуты под черный берет, их почти не видно. Лицо бесцветное, под глазами темные круги. Одета в темно-пурпурный жакет и такого же цвета юбку – этот наряд был ей совершенно не к лицу. Походка тяжелая, шаркающая – едва волочит ноги. Не в характере Мид было пройти мимо и не поздороваться. И она сказала:
– Доброе утро. – А потом добавила: – Знакомьтесь, это майор Армитейдж.
Агнесс Лемминг улыбнулась. Улыбка у нее была очень приятная. А большие карие глаза так и светились добротой.
– Да, знаю. Очень рада. – Улыбка почти тотчас же увяла. И она торопливо добавила: – Боюсь, не могу задержаться и поболтать с вами. Мама будет беспокоиться, куда это я запропастилась. Но пришлось так долго стоять во всех этих очередях, народу в магазинах битком.
Отъехав от тротуара, Джайлз спросил:
– Кто она такая? Я должен ее знать или нет?
Мид покачала головой:
– Нет. Это Агнесс Лемминг. Живет в одной из квартир на первом этаже.
– Ее кто-то бьет? Точно говорю, бьет!
– Мать. Честно говоря, я считаю миссис Лемминг одной из самых эгоистичных особ в мире. Она превратила Агнесс в рабыню и помыкает ею с утра до вечера. Не представляю, как бедная девушка может все это переносить.
– Да она готова взорваться в любой момент, видно невооруженным глазом. Давай не будем о ней говорить. Давай говорить о нас. Сегодня ты выглядишь гораздо лучше. Хорошо выспалась?
Мид кивнула.
– И тебе не снилось, как мы с тобой тайно убегаем или нечто в этом роде?
– Вообще ничего не снилось.
Он искоса взглянул на нее и спросил:
– Слишком много видишь снов?
Она снова кивнула.
Он снял левую руку с руля, прикоснулся к ее руке.
– Теперь с этим покончено. Будем радоваться жизни. И ты расскажешь мне все, что говорила в Нью-Йорке, и я как-то постараюсь исправить ситуацию, если в том есть нужда.
Всего она ему, конечно, не рассказала, но наговорила достаточно. В основном то были воспоминания о приятном времяпрепровождении – о том, где они обедали, где танцевали, на какие спектакли ходили.
И вот во время ленча в одном из придорожных ресторанчиков она вдруг спросила его:
– А ты знаешь девушку по имени Карола Роланд?
Стоило ей назвать это имя, как она почувствовала: что-то произошло. Точно она сломала что-то, точно бросила камень в пруд и увидела, как отражавшаяся в нем картина – небо, деревья – вдруг исказилась, разбилась вдребезги. Но это было всего лишь ощущение. А в реальности она увидела, как насторожился Джайлз. В его ярко-голубых глазах блеснула и тут же пропала настороженная искорка, говорившая о том, что он встревожен этой новостью. Он ответил медленно:
– Знаешь, имя вроде бы знакомое… Но не припоминаю. Кто она такая?
– Вселилась в одну из квартир на самом верхнем этаже примерно месяц назад. Она актриса.
– Молодая?
– Ну, лет двадцать пять – двадцать шесть, может, немного старше, точно не знаю. Она очень хорошенькая.
– Опиши.
– Золотистые волосы, синие глаза, прекрасная фигура.
Он расхохотался.
– Джентльмены предпочитают блондинок! Из этого разряда? Нет, дорогая, она не в моем вкусе.
– Но она просто очень-очень хорошенькая! – в порыве благородства воскликнула Мид. – И… и ты не должен называть меня «дорогая».
– Я и не заметил… А почему, собственно, не должен? Вполне обычное обращение.
– Просто ты не вкладываешь в это слово истинного смысла. Вот почему, – ответила Мид.
Он усмехнулся:
– Перерыв на десерт! Вон идет официант. И сладости выглядят так соблазнительно. На твоем месте я бы заказал сыр… Мы оба будем сыр. Это серьезная еда и гораздо больше соответствует этической проблеме, нежели какое-то там желе, пригодное разве что в качестве геля для волос, или твердые, как камни, булочки. Вроде бы самый настоящий, честный, неподдельный чеддер, но совершенно незабываемая вещь. Какой-нибудь поэт, лауреат разных премий мог бы сочинить оду в его честь:
А теперь, когда мы снова вдвоем, почему я не могу называть тебя «дорогая»?
Взять ростбиф английский или же сыр —
Вкуснее еды не придумал мир.
Она подняла на него глаза – в них сверкнула еле заметная искорка – и снова опустила.
– Я уже сказала почему.
– Разве?
– Потому что ты не вкладываешь в это слово его настоящий смысл.
Он принялся намазывать бисквит маслом.
– Послушай, ты что, пытаешься читать мои мысли? Если да, советую отложить это занятие. Попробуй что-нибудь попроще. Ну, к примеру, это масло или маргарин? На вид масло, на вкус больше смахивает на маргарин.
– Может, и то и другое. Масло пополам с маргарином.
– Может, и так. – Он наклонился к ней через стол. Глаза его смеялись. – Ну вот, ты сама это сказала. И то и другое пополам. Возможно, так оно и есть, дорогая!
– О!.. – чуть слышно выдохнула Мид.
Сердце громко билось. Она должна научиться играть в его игру, играть столь же легко и естественно, как это делает он. Вот только слишком уж она к нему неравнодушна. Как легко и приятно было бы вернуться назад, в те первые несколько волшебных дней их знакомства, когда они еще только играли в любовь. Джайлзу это удалось. И вдруг она почувствовала, что тоже сможет. Сможет вынести насмешку в его глазах и ответить тем же.
А он сказал:
– Синица в руках лучше, чем журавль в небе, верно? Поэтому закажем еще и пирожные. А пока их принесут, перейдем к самому интересному моменту – так мы помолвлены или нет? Потому что если да, я имею полное право называть тебя «дорогая», да и ты могла бы обращаться ко мне поласковее, не просто «Джайлз». А если нет, почему бы не исправить ситуацию? Кто-нибудь из нас расторгал помолвку? Может, ты? Нет, ты этого не делала, иначе бы не флиртовала со мной, не ходила по ресторанам. И не носила бы траур, считая, что я утонул, верно? Тогда, может, это я расторгнул помолвку? Ну, отвечай!
Она была не в силах смотреть в эти искрящиеся глаза. Ей хотелось смеяться и плакать. Хотелось выплакаться в его объятиях. И она ответила тихим дрожащим голосом:
– Разве наша помолвка… не расторглась сама по себе… когда ты все забыл?
– Конечно, нет! Ведь человек не в силах отменить естественный ход событий, просто забыв о них. Допустим, мы бы поженились, и тут вдруг – бац! – я теряю память и решаю, что мы не женаты. Ну, куда это годится? Ладно… рад, что ты хоть в этом со мной согласна. Мы помолвлены, и точка! И если хочешь, чтобы я перестал называть тебя «дорогая», придется тебе самой разорвать помолвку.
– Или тебе.
– Но с какой стати, дорогая? Мне страшно нравится, что мы помолвлены. Нет уж, если так хочется, разрывай сама. Я кольца тебе не дарил, нет?
– Нет.
– Жадность или нехватка времени? Кстати, когда именно произошла помолвка?
– В день отплытия.
– Как скучно и не артистично! Ни для чего не было времени. Ну, слава Богу, что хоть жадность тут ни при чем. Страшно жаль, что у тебя нет кольца, потому что ты могла бы сорвать его, бросить на стол и крикнуть: «Между нами все кончено!»
И тут они снова рассмеялись.
– Но я же могу и просто сказать: «Между нами все кончено».
– Нет, пока не надо, потерпи хотя бы до кофе. Испортишь все удовольствие. Послушай, у меня идея просто отличная! Вернемся в город, я куплю тебе кольцо, и тогда ты сможешь красиво и эффектно разорвать помолвку. Ну как, согласна?
– Полное безумие, – пробормотала Мид.
– Dulce est desipere in loco [6]. Что в вольном переводе означает: делу время, потехе час. Пошли, черт с ним, с кофе. Он наверняка здесь паршивый. Ну, какое кольцо будем покупать – с изумрудом, сапфиром, бриллиантом, рубином? Что ты предпочитаешь?
Мид расхохоталась уже во весь голос.
– Ну и дурачок же ты, Джайлз!
Глава 9
В тот день произошло несколько событий. Само по себе каждое из них, казалось бы, не имело особого значения, однако складывались они в довольно удручающую картину. Так сплетаются в гобелене разноцветные нити – светлые для выражения радостного настроения, темные – для печали, красные означают кровь, черные – тень, павшую на Вандерлёр-Хаус и его обитателей. Взятая в отдельности каждая из этих нитей не имела ни значения, ни смысла. Но вместе они образовывали цельную картину.
Миссис Андервуд упаковывала посылки под бдительным присмотром мисс Мидлтон, но мысли ее неуклонно возвращались к Кароле Роланд, и, вспоминая об инциденте с письмом, она всякий раз вздрагивала.
– О нет, миссис Андервуд, боюсь, так никуда не годится. Этот узелок непременно развяжется.
«Просто невыносимая женщина. Одна надежда, что Мид мне благодарна – пусть девочка с пользой проведет время с Джайлзом Армитейджем – такой симпатичный молодой человек – и вообще они отличная пара. Если, конечно, все пойдет хорошо… Это проклятое письмо… Не представляю, как найти деньги, чтобы Годфри ничего не узнал. У меня даже ни одной драгоценности нет дороже двух пенсов… Мисс Сильвер… просто не могу позволить себе ее услуги. И потом, что она может сделать? Я должна сама что-то предпринять. Но что, если они не станут ждать, что, если расскажут Годфри?… Нет, они не посмеют, и я должна что-то сделать. Если в сумочке у Каролы Роланд было мое письмо?… Может, и нет, мало ли какие бумаги носит с собой эта…»
– Нет, правда, миссис Андервуд, это никуда не годится…
Машина съехала с дороги, Джайлз и Мид вышли и направились к лужайке, где с запозданием расцвел утесник.
– Мид… дорогая!
– Не надо, Джайлз!
– Почему нет? Я же люблю тебя! Или ты забыла?
– Это ты все забыл…
Крепкие руки обняли ее, губы прижались к губам.
– Нет, правда… это ничего не значит. Это только моя дурацкая голова дала сбой. Мид, неужели не чувствуешь, не понимаешь, что ты в моем сердце?…
Мисс Гарсайд, седовласая и сдержанная, подхватила кольцо, которое толкнул в ее сторону по прилавку полный еврей в очках. Он оттолкнул его так, точно то была какая-то мерзость. В жесте так и сквозило презрение.
– Но оно было застраховано на сто фунтов, – сказала она.
Еврей пожал плечами:
– Это меня не касается. Камень – страз.
– Вы уверены? – На секунду сдержанность покинула ее, на лице читались недоверие и страх.
Еврей снова пожал плечами:
– Да отнесите куда хотите, там вам скажут то же самое.
В квартире номер шесть на кушетке, зарывшись лицом в подушку с оборками, проливала горькие слезы миссис Уиллард. Кушетка была частью мебельного гарнитура, который они с Альфредом купили на накопленные к свадьбе деньги. Гарнитур сохранился – обивку поменяли как раз перед войной, – но Альфред… В руке она сжимала мокрую от слез записку, которую нашла в кармане пальто, – собиралась отнести его в химчистку. Ничего такого ужасного в записке не было, но для бедной миссис Уиллард, не имевшей опыта в подобных делах, этого было более чем достаточно. Альфред бывал нервным, Альфред бывал сердитым, он мог ругать ее за непунктуальность, за неряшливость, за легкомысленное транжирство, он забывал похвалить приготовленные ею блюда. Но изменять ей, волочиться за этой крашеной блондинкой с верхнего этажа, нет, этого она от него никак не ожидала!..
Однако верила, что такое возможно. Миссис Уиллард оторвала распухшее лицо от подушки, расправила отсыревшую от слез записку и еще раз перечитала ее вслух:
– «Хорошо, Уилли, дорогой, ленч в час, как обычно. Карола».
Особенно уязвлено было сердце бедняжки миссис Уиллард этим «обычно». И потом, как смеет эта особа называть его Уилли? Сопливая девчонка, вдвое его моложе!..
Карола Роланд нежно улыбалась низенькому мужчине с жидкими седеющими волосами, очень опрятно одетому, глаза за стеклами старомодного пенсне смотрят на нее, как смотрит рыбка через стекло аквариума. Мистер Уиллард просто ужаснулся бы, если бы кто-то посмел назвать его пучеглазым. Мисс Роланд не привыкла, чтобы на нее так глазели сквозь толстые стекла, однако это ничуть ее не оскорбляло. Напротив, она сочла это комплиментом. И позволила мистеру Уилларду заплатить за ленч и купить ей дорогущую коробку шоколадных конфет. Оказывается, в Лондоне военного времени вполне можно жить, и очень даже сносно. Если, конечно, знать, куда и с кем пойти. Мисс Роланд знала…
День выдался чудесный, старую миссис Мередит вывезли погулять в инвалидном кресле-каталке. Пейкер толкала каталку, мисс Крейн сонно семенила с правой стороны. Целое мероприятие – спустить кресло с лестницы, для этого из подвала вызывали Белла, и они втроем осторожно спускали кресло вниз, ступенька за ступенькой, а старая миссис Мередит, закутанная в шали, лишь мрачно кивала и не произносила ни слова.
Они отправились по магазинам. Мисс Крейн уверяла Агнесс Лемминг, что миссис Мередит это страшно нравится. Она снова начинает чувствовать вкус к жизни…
Агнесс спустилась на улицу уже второй раз за день поменять библиотечную книгу для матери. Миссис Лемминг не понравилась первая, где приводились рекомендации, как можно купить больше продуктов, если выходить в магазины и лавки пораньше.
– Но может, мама, ты сама поменяешь книжку, когда пойдешь играть в бридж. Это тебе по пути.
Лишь невыносимая усталость могла подвигнуть Агнесс на подобное предложение. Она знала, что толку не будет – никогда не было, – но иногда, когда доходишь до ручки, попытаться все же стоит. Миссис Лемминг возмущенно приподняла тонкую бровь, изогнув ее дугой.
– По пути? Но, Агнесс, дорогая, с каких это пор библиотека оказалась по пути к Кларксам? Ты что, и впрямь такая дурочка или притворяешься? Смотри, аккуратнее, иначе люди подумают, что ты совсем не в себе.
Возвращаясь из города, Агнесс почувствовала, что она действительно немного не в себе. Ноги передвигались лишь потому, что она заставляла их передвигаться, а голова была странно легкой и пустой, точно воздушный шарик, казалось, вот-вот улетит и оставит тело. И все вокруг тоже словно уплывало куда-то. Только ее усталые больные ноги продолжали передвигаться по твердому покрытию, дорога поднималась в гору. И тут вдруг чья-то рука подхватила ее под локоть, и голос прошептал прямо в ухо:
– Мисс Лемминг… вы больны.
Она очнулась и увидела, что к ней обращается мистер Дрейк из квартиры напротив Уиллардов. В голосе его звучала озабоченность.
– Вы больны.
– Нет-нет, просто устала.
– Все равно. Я на машине. Позвольте вас подвезти.
Она выдавила милую застенчивую улыбку – больше ничего не удалось. А затем, очнувшись, увидела, что лежит на кушетке у себя в гостиной и мистер Дрейк кипятит воду в чайнике на газовой горелке. Это было так странно, что она заморгала, пытаясь заставить исчезнуть это видение – мистера Дрейка с чайником. Но ничего не получилось. Он обернулся, увидел, что глаза у нее открыты, кивнул и одобрительно заметил:
– Вот и умница, девочка, вот и молодец! А теперь выпьем чашку горячего сладкого чая.
И она поняла, что больше всего на свете ей этого и хотелось. До чего же хорош был чай! Она допила до дна, и мистер Дрейк подлил в чашку еще. Мало того, достал пакет с булочками, чашку для себя и уселся.
– Любите булочки? Лично я – очень люблю. Почти как довоенные, с изюмом и лимонными корочками. Нес их домой устроить пиршество в одиночестве, но в компании гораздо веселее.
Мисс Лемминг съела две булочки и выпила еще две чашки чая. Не слишком полноценный ленч, но она сказала, что не голодна и больше не хочет. Допивая последнюю чашку, она вдруг услышала, как мистер Дрейк произнес с упреком:
– Белл говорит, вы отсутствовали все утро. Что заставило вас выходить в город снова? Вам не мешало бы отдохнуть.
Она так привыкла быть во всем виноватой, что произнесла извиняющимся тоном:
– Нужно было поменять книгу.
– А почему нельзя было сделать это с утра?
– Я поменяла. Но маме не понравилась та, что я принесла.
Треугольные брови мистера Дрейка резко поползли вверх, почти коснувшись ежика густых с проседью темных волос. Выглядел он в этот момент устрашающе, был похож на Мефистофеля. И заметил с резкостью, обычно присущей людям застенчивым, которые вдруг сорвались и готовы перейти все границы:
– Ваша мать – чертовски эгоистичная старуха.
Мисс Лемминг не сводила с него испуганных глаз. Сердце болезненно билось. Чашка задрожала в руке. За всю жизнь ей никто еще не говорил таких ужасных вещей. И потом он выругался, по-настоящему. Надо найти слова, чтоб урезонить его. Она пыталась, но не нашла. Что-то внутри ее подсказало: «А ведь это правда».
Он взял у нее чашку и поставил на стол.
– Это ведь правда, вы согласны? Кому лучше знать, как не вам? Она вас убивает. А когда я вижу, как кого-то убивают, просто не могу смотреть и молчать. Почему вы миритесь с этим? Почему бы не пойти и не поискать себе работу? Вариантов масса.
Мисс Лемминг перестала дрожать и ответила со всей искренностью и простотой:
– Я пыталась месяца два назад. Только никому не говорите, ладно? Потому что все говорят, что я слабая, а если мама узнает, она ужасно обидится. Она… она не понимает, что я уже не такая сильная, как была… Так что ничего не получится, мистер Дрейк… уйти от нее я никак не могу.
Треугольные брови заняли свое обычное место. Мистер Дрейк заметно расслабился.
– Да, это не всегда легко, – согласился он. – Но выход непременно найдется. Взять хотя бы мой случай. Я был… покинул этот мир на много лет, а когда вернулся, увидел, что у меня нет ни денег, ни работы, ни друзей. И тогда мне тоже казалось, что выхода никакого. Я пережил… ну, скажем, довольно трудные времена. Но потом мне достался один бизнес – так уж вышло. Не думаю, что вы одобрили бы этот бизнес, но он помог мне выкарабкаться. Должен сказать, я ни разу не пожалел, что занялся им, хотя, конечно, временами и мечтал о чем-то… более близком по духу. И когда это случалось, я напоминал себе, что именно это занятие обеспечивает мне вполне сносное, даже комфортное существование, что я смог приобрести машину, пусть и маленькую, и полностью распоряжаться своим свободным временем. Если не можете получить то, о чем мечтаете, здравый смысл подсказывает: надо прежде всего просто захотеть, очень сильно захотеть.
Щеки у Агнесс Лемминг немного порозовели. С головы исчез безобразный черный берет – то ли сам свалился, то ли его снял мистер Дрейк. И на плечи упала копна роскошных каштановых волос, которые под ним прятались. Прежде они вились, но даже теперь сохранили волнистость, роскошный оттенок и густоту. Мистер Дрейк окинул их оценивающим взглядом. И отметил, что они не просто хороши, но и прекрасно гармонируют с большими карими глазами. Глаза просияли, она вдруг спросила:
Миссис Андервуд упаковывала посылки под бдительным присмотром мисс Мидлтон, но мысли ее неуклонно возвращались к Кароле Роланд, и, вспоминая об инциденте с письмом, она всякий раз вздрагивала.
– О нет, миссис Андервуд, боюсь, так никуда не годится. Этот узелок непременно развяжется.
«Просто невыносимая женщина. Одна надежда, что Мид мне благодарна – пусть девочка с пользой проведет время с Джайлзом Армитейджем – такой симпатичный молодой человек – и вообще они отличная пара. Если, конечно, все пойдет хорошо… Это проклятое письмо… Не представляю, как найти деньги, чтобы Годфри ничего не узнал. У меня даже ни одной драгоценности нет дороже двух пенсов… Мисс Сильвер… просто не могу позволить себе ее услуги. И потом, что она может сделать? Я должна сама что-то предпринять. Но что, если они не станут ждать, что, если расскажут Годфри?… Нет, они не посмеют, и я должна что-то сделать. Если в сумочке у Каролы Роланд было мое письмо?… Может, и нет, мало ли какие бумаги носит с собой эта…»
– Нет, правда, миссис Андервуд, это никуда не годится…
Машина съехала с дороги, Джайлз и Мид вышли и направились к лужайке, где с запозданием расцвел утесник.
– Мид… дорогая!
– Не надо, Джайлз!
– Почему нет? Я же люблю тебя! Или ты забыла?
– Это ты все забыл…
Крепкие руки обняли ее, губы прижались к губам.
– Нет, правда… это ничего не значит. Это только моя дурацкая голова дала сбой. Мид, неужели не чувствуешь, не понимаешь, что ты в моем сердце?…
Мисс Гарсайд, седовласая и сдержанная, подхватила кольцо, которое толкнул в ее сторону по прилавку полный еврей в очках. Он оттолкнул его так, точно то была какая-то мерзость. В жесте так и сквозило презрение.
– Но оно было застраховано на сто фунтов, – сказала она.
Еврей пожал плечами:
– Это меня не касается. Камень – страз.
– Вы уверены? – На секунду сдержанность покинула ее, на лице читались недоверие и страх.
Еврей снова пожал плечами:
– Да отнесите куда хотите, там вам скажут то же самое.
В квартире номер шесть на кушетке, зарывшись лицом в подушку с оборками, проливала горькие слезы миссис Уиллард. Кушетка была частью мебельного гарнитура, который они с Альфредом купили на накопленные к свадьбе деньги. Гарнитур сохранился – обивку поменяли как раз перед войной, – но Альфред… В руке она сжимала мокрую от слез записку, которую нашла в кармане пальто, – собиралась отнести его в химчистку. Ничего такого ужасного в записке не было, но для бедной миссис Уиллард, не имевшей опыта в подобных делах, этого было более чем достаточно. Альфред бывал нервным, Альфред бывал сердитым, он мог ругать ее за непунктуальность, за неряшливость, за легкомысленное транжирство, он забывал похвалить приготовленные ею блюда. Но изменять ей, волочиться за этой крашеной блондинкой с верхнего этажа, нет, этого она от него никак не ожидала!..
Однако верила, что такое возможно. Миссис Уиллард оторвала распухшее лицо от подушки, расправила отсыревшую от слез записку и еще раз перечитала ее вслух:
– «Хорошо, Уилли, дорогой, ленч в час, как обычно. Карола».
Особенно уязвлено было сердце бедняжки миссис Уиллард этим «обычно». И потом, как смеет эта особа называть его Уилли? Сопливая девчонка, вдвое его моложе!..
Карола Роланд нежно улыбалась низенькому мужчине с жидкими седеющими волосами, очень опрятно одетому, глаза за стеклами старомодного пенсне смотрят на нее, как смотрит рыбка через стекло аквариума. Мистер Уиллард просто ужаснулся бы, если бы кто-то посмел назвать его пучеглазым. Мисс Роланд не привыкла, чтобы на нее так глазели сквозь толстые стекла, однако это ничуть ее не оскорбляло. Напротив, она сочла это комплиментом. И позволила мистеру Уилларду заплатить за ленч и купить ей дорогущую коробку шоколадных конфет. Оказывается, в Лондоне военного времени вполне можно жить, и очень даже сносно. Если, конечно, знать, куда и с кем пойти. Мисс Роланд знала…
День выдался чудесный, старую миссис Мередит вывезли погулять в инвалидном кресле-каталке. Пейкер толкала каталку, мисс Крейн сонно семенила с правой стороны. Целое мероприятие – спустить кресло с лестницы, для этого из подвала вызывали Белла, и они втроем осторожно спускали кресло вниз, ступенька за ступенькой, а старая миссис Мередит, закутанная в шали, лишь мрачно кивала и не произносила ни слова.
Они отправились по магазинам. Мисс Крейн уверяла Агнесс Лемминг, что миссис Мередит это страшно нравится. Она снова начинает чувствовать вкус к жизни…
Агнесс спустилась на улицу уже второй раз за день поменять библиотечную книгу для матери. Миссис Лемминг не понравилась первая, где приводились рекомендации, как можно купить больше продуктов, если выходить в магазины и лавки пораньше.
– Но может, мама, ты сама поменяешь книжку, когда пойдешь играть в бридж. Это тебе по пути.
Лишь невыносимая усталость могла подвигнуть Агнесс на подобное предложение. Она знала, что толку не будет – никогда не было, – но иногда, когда доходишь до ручки, попытаться все же стоит. Миссис Лемминг возмущенно приподняла тонкую бровь, изогнув ее дугой.
– По пути? Но, Агнесс, дорогая, с каких это пор библиотека оказалась по пути к Кларксам? Ты что, и впрямь такая дурочка или притворяешься? Смотри, аккуратнее, иначе люди подумают, что ты совсем не в себе.
Возвращаясь из города, Агнесс почувствовала, что она действительно немного не в себе. Ноги передвигались лишь потому, что она заставляла их передвигаться, а голова была странно легкой и пустой, точно воздушный шарик, казалось, вот-вот улетит и оставит тело. И все вокруг тоже словно уплывало куда-то. Только ее усталые больные ноги продолжали передвигаться по твердому покрытию, дорога поднималась в гору. И тут вдруг чья-то рука подхватила ее под локоть, и голос прошептал прямо в ухо:
– Мисс Лемминг… вы больны.
Она очнулась и увидела, что к ней обращается мистер Дрейк из квартиры напротив Уиллардов. В голосе его звучала озабоченность.
– Вы больны.
– Нет-нет, просто устала.
– Все равно. Я на машине. Позвольте вас подвезти.
Она выдавила милую застенчивую улыбку – больше ничего не удалось. А затем, очнувшись, увидела, что лежит на кушетке у себя в гостиной и мистер Дрейк кипятит воду в чайнике на газовой горелке. Это было так странно, что она заморгала, пытаясь заставить исчезнуть это видение – мистера Дрейка с чайником. Но ничего не получилось. Он обернулся, увидел, что глаза у нее открыты, кивнул и одобрительно заметил:
– Вот и умница, девочка, вот и молодец! А теперь выпьем чашку горячего сладкого чая.
И она поняла, что больше всего на свете ей этого и хотелось. До чего же хорош был чай! Она допила до дна, и мистер Дрейк подлил в чашку еще. Мало того, достал пакет с булочками, чашку для себя и уселся.
– Любите булочки? Лично я – очень люблю. Почти как довоенные, с изюмом и лимонными корочками. Нес их домой устроить пиршество в одиночестве, но в компании гораздо веселее.
Мисс Лемминг съела две булочки и выпила еще две чашки чая. Не слишком полноценный ленч, но она сказала, что не голодна и больше не хочет. Допивая последнюю чашку, она вдруг услышала, как мистер Дрейк произнес с упреком:
– Белл говорит, вы отсутствовали все утро. Что заставило вас выходить в город снова? Вам не мешало бы отдохнуть.
Она так привыкла быть во всем виноватой, что произнесла извиняющимся тоном:
– Нужно было поменять книгу.
– А почему нельзя было сделать это с утра?
– Я поменяла. Но маме не понравилась та, что я принесла.
Треугольные брови мистера Дрейка резко поползли вверх, почти коснувшись ежика густых с проседью темных волос. Выглядел он в этот момент устрашающе, был похож на Мефистофеля. И заметил с резкостью, обычно присущей людям застенчивым, которые вдруг сорвались и готовы перейти все границы:
– Ваша мать – чертовски эгоистичная старуха.
Мисс Лемминг не сводила с него испуганных глаз. Сердце болезненно билось. Чашка задрожала в руке. За всю жизнь ей никто еще не говорил таких ужасных вещей. И потом он выругался, по-настоящему. Надо найти слова, чтоб урезонить его. Она пыталась, но не нашла. Что-то внутри ее подсказало: «А ведь это правда».
Он взял у нее чашку и поставил на стол.
– Это ведь правда, вы согласны? Кому лучше знать, как не вам? Она вас убивает. А когда я вижу, как кого-то убивают, просто не могу смотреть и молчать. Почему вы миритесь с этим? Почему бы не пойти и не поискать себе работу? Вариантов масса.
Мисс Лемминг перестала дрожать и ответила со всей искренностью и простотой:
– Я пыталась месяца два назад. Только никому не говорите, ладно? Потому что все говорят, что я слабая, а если мама узнает, она ужасно обидится. Она… она не понимает, что я уже не такая сильная, как была… Так что ничего не получится, мистер Дрейк… уйти от нее я никак не могу.
Треугольные брови заняли свое обычное место. Мистер Дрейк заметно расслабился.
– Да, это не всегда легко, – согласился он. – Но выход непременно найдется. Взять хотя бы мой случай. Я был… покинул этот мир на много лет, а когда вернулся, увидел, что у меня нет ни денег, ни работы, ни друзей. И тогда мне тоже казалось, что выхода никакого. Я пережил… ну, скажем, довольно трудные времена. Но потом мне достался один бизнес – так уж вышло. Не думаю, что вы одобрили бы этот бизнес, но он помог мне выкарабкаться. Должен сказать, я ни разу не пожалел, что занялся им, хотя, конечно, временами и мечтал о чем-то… более близком по духу. И когда это случалось, я напоминал себе, что именно это занятие обеспечивает мне вполне сносное, даже комфортное существование, что я смог приобрести машину, пусть и маленькую, и полностью распоряжаться своим свободным временем. Если не можете получить то, о чем мечтаете, здравый смысл подсказывает: надо прежде всего просто захотеть, очень сильно захотеть.
Щеки у Агнесс Лемминг немного порозовели. С головы исчез безобразный черный берет – то ли сам свалился, то ли его снял мистер Дрейк. И на плечи упала копна роскошных каштановых волос, которые под ним прятались. Прежде они вились, но даже теперь сохранили волнистость, роскошный оттенок и густоту. Мистер Дрейк окинул их оценивающим взглядом. И отметил, что они не просто хороши, но и прекрасно гармонируют с большими карими глазами. Глаза просияли, она вдруг спросила: