- Этот кого погрузил? - спросил я идущего со мной поручика-алексеевца.
   Алексеевец пожал плечами.
   За мостом над железнодорожными путями подымалось солнце. Подымаясь, оно цеплялось за крыши вагонов. Вагоны на путях стояли бесконечными рядами. Паровозы первых поездов упирались в море. Последние поезда, как рассказывали вновь прибывающие беженцы, стояли под станцией Тоннельной.
   - И всё новые и новые прут! - еще утром сказал нам молодой ефрейтор сводно-партизанского отряда.- Так к вечеру, пожалуй, до Крымской дотянутся!..
   Вдоль вагонов серою, унылой цепью медленно тянулись казаки, офицеры, солдаты и беженцы.
   - Господа, а где сейчас противник? - спросил группу офицеров мой сосед по вагону, раненный в голову капитан-артиллерист с бронепоезда "Князь Пожарский".
   Ему никто не ответил. Цепь тянулась и тянулась дальше. На берегу она расползалась в обе стороны. Густой гул тысячи голосов уже доносился к нам с берега, заглушая тяжелые вздохи ворочающегося под ветром моря.
   Солнце поднялось над мостом и остановилось.
   - Не время ли? - спросил капитан-артиллерист.
   - Пожалуй!
   Мы зашли за вагон и сели обедать. Ветер сюда не забегал. Он бежал над крышами, и над крышами швырял песок.
   - А ну! - И я встряхнул котелок.- Придвигайся! Камса была покрыта рыжими кристаллами соли. Горечь стягивала рот.
   - Гадость какая! Черт!..- плевался капитан-артиллерист.- И хлеба ни крошки...
   - Смотрите, господа! - вдруг поднял голову поручик-алексеевец.- Ах, сволочь какая!..
   В пяти шагах от нас, прислонясь к вагону соседнего состава, стоял английский солдат. Он держал в руках большой толстый ломоть белого хлеба, густо смазанный медом. Крутые челюсти англичанина мерно двигались.
   - Харю как вздуло, ишь дьявол!..- а всё ему мало!
   - Пирожное... скажу я вам!
   - Не нашей жратве под стать!..
   Англичанин повернул голову, улыбнулся, подошел и, заглянув в наш котелок, не торопясь опустил в карман руку.
   Мы смотрели на него исподлобья.
   А англичанин тем временем достал перочинный ножик, спокойно открыл его и, отрезав надкусанный край, протянул нам ломоть, вновь улыбнувшись. На его пальцы желтыми капельками стекал мед.
   Мы как-то сразу опустили глаза, потом сразу встали и вошли в вагон.
   Котелок за нами опрокинулся. Несколько рыбок покатились по песку.
   К вечеру на следующий день мы сидели в вагоне. На верхней полке горел огарок. Стеарин капал на скамейку. Я ловил на рубахе вновь появившихся вшей и, задумавшись о чем-то, топил их в еще не застывшем стеарине.
   Но вот в вагон вбежал поручик-алексеевец.
   - Господа, в город фронтовики входят. Может быть, идут и наши полки. Господа, айда в город!
   Мы побежали.
   Наползая друг на друга, точно льдины на весенней реке, на Серебряковскую улицу въезжали подводы.
   - Сво-ра-чи-ва-ай!..
   - Да куда?.. Черт! - кричал кто-то с крайней телеги.
   - Сво-ра-чи...
   Но телега уже опрокинулась. На нее, рванувшись вверх, налетела вторая.
   - Эй, поручик!.. Поручик Зубов!..
   Испуганная сестра, с двух сторон сдавленная тачанками, махала рукой.
   - По-ру-чик Зу-бов!..
   - Прыгайте, прыгайте!..
   ...Лошади хрипели. Мы стояли на панели, прижавшись к мокрым стенам.
   В город входили не фронтовики. Это были обозы с офицерскими семьями, беженцами и дезертировавшими с фронта частями, обогнанные нами еще на мосту под Екатеринодаром.
   Паника в городе росла. Часам к восьми вечера она докатилась и до санитарных поездов.
   - Ах, так!
   Капитан-артиллерист встал и подошел к дверям вагона.
   - Так! Эта сволочь не знает?.. Хорошо! Я сейчас же пойду. Я добьюсь. Я спрошу самого заведующего эвакуацией. Я пойду к генералу Карпову.
   - Идите, капитан!
   - Капитан, узнайте!
   - Капитан!
   - Господин капитан!.. Больные и раненые тянулись к окнам. За окнами было темно. Только высоко в небе ныряли быстрые лучи прожектора. Где-то вдали стреляли. Над рейдом метались пароходные гудки.
   - Господин капитан!.. Слышите, господин капитан?.. Уходят!.. Уже уходят!.. Господин капитан!..
   - Бро-са-а-ют!
   ...Я вышел из вагона вместе с капитаном. Подползая под соседними составами, мы быстро вышли на дорогу в город.
   - Говорят, Деникин и Сидорин, как псы, грызутся,- рассказывал мне капитан.- Деникин, говорят, донцам один только пароход предоставил. Ну-у-у знаете, поручик, раз целую армию бросают,- нас, битый хлам, и сам бог велит! Черт дери,- довоевались, поручик!
   - Бра-атцы! Продают! Продают, братцы!.. Станичники! - кричал в темноте казак, зачем-то обхвативший руками телеграфный столб возле дороги.- Сперва все силы повынимали... нами же, братцы, куражились, а теперь, бра-а-тцы... А те, которые с чемоданами... С чемоданами которые..
   Кувыркаясь в проводах, над столбом звенел ветер. По дороге, мимо столба, мчались всадники.
   - Стани-и-и...
   - Ну, хорошо, я пойду!
   И, пройдя несколько улиц, я оставил капитана и опять пошел к санитарному поезду.
   В горах за городом шли бои с зелеными. В городе тоже стреляли. По улицам бежали офицеры, солдаты и казаки. Согнув спины, они тащили тяжелые кипы мануфактуры. Кипы разворачивались, и длинные черные полосы материи яростно бились под ветром.
   - Вы с фронта? - схватил я за шинель какого-то бегущего офицера.Послушайте! Эй!..
   Офицер остановился и бессмысленно на меня посмотрел. Слова мои рвал ветер. Я наклонился.
   - Послушайте, где дроздовцы? Вы не... вы не слыхали?.. Офицер качнулся вперед и дохнул мне в лицо горячим и терпким запахом спирта.
   - Послушайте!
   Но офицер вновь качнулся. Качнувшись, взбросил вверх руку. Отскочить я не успел. Падая, он ударил меня по лицу.
   Я повернулся и пошел. Уже быстрее. Потом побежал.
   В городе громили винные склады. А с гор, все еще отстреливаясь, уже спускались строевые части.
   Когда я вернулся к вокзалу, вдоль вагонов нашего санитарного поезда шли черные фигуры больных и раненых. Двери всех вагонов были открыты и бились под ветром.
   - Поручик, идите скорей! А где капитан? - крикнул мне из темноты кто-то.- Ведь не успеет!.. О, господи, ведь останется!..
   - Да иди, не задерживай!..
   Над черными фигурами медленно ползла темнота...
   Отлогими концами хлестали о берег бегущие вдоль рейда волны.
   Небольшой пароход "Екатеринодар" качало и подбрасывало. Подбрасывало и узкий - в три доски - мостик, брошенный с "Екатеринодара" на пристань.
   - Сперва носилочных!.. Господа, порядок!.. По-ря-док!..- надрываясь под ветром, кричал главный врач нашего поезда.
   На берегу, охраняя пристань, стояли юнкера Донского военного училища. За ними чернела толпа.
   - Не напирать!..
   - Стрелять будем!.
   - ...твою мать! Приказано!..
   И вдруг средь молодых, сильных голосов запрыгал старчески-дребезжащий:
   - Прикладом?.. Прикладом, молокосос?.. Меня?.. Полковника?..
   Рассыпавшись цепью, юнкера двинулись вперед. Толпа отступила.
   - Все равно! Все равно теперь!.. Р-раз!..
   Чья-то шашка полетела в море.
   - Господа офицеры! Господа офицеры!..
   - Честь, твою мать!.. Честь!.. Пощечина. Крик. Стрельба. Ветер...
   ...Порвав цепь юнкеров, мимо пристани промчались расседланные лошади. Высокий верблюд, черный на фоне неба, поднял по-птичьи голову и, плавно качаясь, пошел дальше. Вдруг калмык изо всех сил стал рвать поводья. Но верблюд остановился. Мимо него прошли три танка. Вот танки свернули к морю. На мгновенье остановились, потом вновь двинулись вперед и, медленно, точно ощупью найдя отлогий спуск, пошли по отмели в воду. Над танками, гулко ударившись о горбатую броню, кувырнулись волны. Кувырнувшись, они вновь выпрямились и побежали дальше, такие же пологие и ровные...
   Носилочных уже внесли на "Екатеринодар". Прошли и с костылями.
   - Держитесь! - кричал мне кто-то с палубы.
   - Прыгай! - кричали с берега.
   Мостик подо мной рвануло. Я спрыгнул на мокрые доски палубы и обернулся.
   Поручика-алексеевца за мной уже не было. Норд-ост крепчал...
   Ночью с 12 на 13 марта "Екатеринодар" вышел в море. Свидетелем "13 марта" в Новороссийске я не был.
   ...Когда 13-го под утро я выполз из трюма, над кормой "Екатеринодара" всплывала заря.
   - Нет, не на Константинополь! - сказал я ефрейтору сводно-партизанекого отряда.- На запад... В Крым, значит!..
   Винт за кормою гудел. Быстрыми петлями кружился над мачтой ветер.
   ЧАСТЬ III
   (апрель 1920 -октябрь 1920)
   Над Севастополем плескалось весеннее солнце. Токарь Баранов сошел по лестнице. На дворе остановился и, подойдя к окну, кивнул подпоручику Морозову.
   Подпоручик Морозов сидел на подоконнике. Рука его все еще была подвязана. Лицо осунулось. "Два сапога - пара!" - говорили про нас товарищи-офицеры. "Кащей Бессмертный и Бессмертный Кащей! Тень на плетень!.."
   - Ну а насчет английского ультиматума как? Не слышно о перемирии?..спросил токарь, положив локти на подоконник.
   - Нет, опять не слышно...
   - Та-ак!..- Токарь вздохнул.- Ну, я пойду! - И, надвинув картуз на брови, отошел от окна.
   Я стоял тут же в комнате. Курил махорку, пытаясь припомнить, с кем из солдат и офицеров брошенного в Новороссийске батальона 3-го Дроздовского полка был я знаком. Некоторых припомнил. Загарова, подпоручика... Вольноопределяющегося Лемке... Капитана Перевозникова...
   - Расстреляют, как вы думаете?..
   ...Токарь скрылся за воротами. В воротах показался ротный писарь. Писарь остановился и, беседуя с кем-то, повернулся к нам спиной.
   - Скоро и роты придут, Николай Васильевич.
   - Да, скоро...
   Ни я, ни подпоручик Морозов на ученье еще не выходили.
   - Черт возьми!..
   - Брось чертыхаться! .- И, помолчав, подпоручик Морозов вновь вернулся к давно прерванной беседе. ...- Те, очевидно, кто командованье примет.
   - А кто примет?.. Как ты думаешь?..
   - А разберешься?..
   К окну подошел писарь. Протянул надвое сложенный приказ по полку. Подпоручик Морозов одной рукой неловко его развернул и вдруг стал расправлять, положив на подоконник.
   "Генерал-лейтенант барон Врангель назначается главнокомандующим вооруженными силами Юга России. Всем, честно шедшим со мной в тяжкой борьбе,- низкий поклон. Господи, дай победу армии, спаси Россию..."
   Над Севастополем плескалось весеннее солнце. С этого дня ни токарь Баранов, ни солдаты о перемирии больше не спрашивали.
   ПАСХА В СЕВАСТОПОЛЕ
   - На кого черта куличи!.. Вино и водка...
   - А у нас, господа, не только куличи, но и сырная пасха будет.
   В комнате было накурено. Подпоручик Басов, взводный 3-го взвода, поручик Науменко, взводный 4-го, мой заместитель подпоручик Виникеев и заместитель подпоручика Морозова штабс-капитан Пчелин играли в карты. Поручик Злобин, командир 5-й роты, наблюдал за игрой.
   - Ну, а как же капитан Карнаоппулло? Без сладкого?..
   - Всем не угодишь!.. И так денег мало,- на водку. Дождь бил в окно. Над нами, в мастерской токаря Баранова, пели солдаты.
   - Да к черту, наконец, ваши карты! И, сбросив на ходу насквозь промокшую шинель, подпоручик Ивановский сел прямо на стол.
   - Господа!..
   - Подожди!..- вбежал за ним поручик Матусевич, тоже 7-й роты.- Подожди ты!.. По порядку!.. Я расскажу...
   - Ну, конечно!.. Девчонки там разные, ножки, панталончики...- через минуту уже рассказывал он.- Буржуи хлопают... Мы хлопаем... Браво!.. Потом этот самый вышел,- Павел Троицкий. Морда - что лимон. Хохот. Буржуи хлопать. Мы хлопать. "Павлуша!.. Павлуша!.." А Троицкий - поклоны. Направо - поклон, налево - поклон. "Павлуша!.. Павлуша!.." Тут Павлуша этот самый подбородок вперед вытянул, рожу идиотскую склеил и начал насчет России прохаживаться. Шесть уездов, говорит, вот вам и вся "Неделимая". Утром выйдешь, к полдню - море... Повернешь - опять море... И делить, говорит, нечего!.. И все в этом роде. И все в стихах... Буржуи хлопать. Мы: "Стой, стерва!.. Ты сперва повоюй, твою мать в корюшку" - и свистеть, свистеть... А Ивановский - на кресло. Да наганом - на толпу. Ну, конечно,врассыпную!.. А он - раз! раз!..- осечки. Раз!.. Я его за руку. "Да он не заряжен!" - орет кто-то. Троицкий, что ли... "Так и по большевикам бьете, господа офицеры?.."
   - Ты! Наган бы лучше чистил! Подпоручик Виникеев встал.
   - Позоришь только, гороховый шут!..
   * * *
   ...В ночь под Пасху на улицах Севастополя густо гулял народ. Над Малаховым курганом мигали низкие звезды, мелкие, как песок. Звезды над городом не мигали. Круглые и спокойные, они только изредко опускались за тучи. Тучи бежали быстро. Быстро за ветром уплывал с колоколен и веселый пасхальный звон.
   - Тыл живуч и неизменен,- говорил мне подпоручик Морозов, вышедший со мной на улицу.- Неделя паники... Пригнет голову, как под наганом Ивановского, и вновь лоснится довольной харей...
   Я перебил его.
   - Николай Васильевич, а пить сегодня будешь?
   - Не знаю... А хочется...- не пить, а головой куда,- в пропасть!..
   ...Прошел, качаясь, пьяный корнет. Одна шпора его звенела. Другой на сапоге не было.
   А из церкви на Чесменской выходили толпы народа. Нас захлестнуло и повлекло вниз по улице.
   - "Христос во-скресе из мерт-вых",- вполголоса пела какая-то девица, помахивая мятым нарциссом.
   - "Смер-тию сме-ерть..." - подтягивал ее спутник-студент, влюбленно на нее поглядывая.
   - Христос воскресе! Ну, а воистину?.. Ну что же?..- упрямым басом повторял кто-то за нами.
   - Ах, вам бы целоваться только!.. Бас сердился:
   - А вам без прелюдий, так сказать?.. Да в кровать прямо!..
   - Нахал!
   Но в женском голосе не было ни злобы, ни раздраженья.
   - Поручик хочет.
   - "Мадам хохочет..." - запел, засмеявшись, третий голос.
   А мимо нас, мимо девицы с нарциссом и ее влюбленного студента, мимо высокого поручика с сердитым басом и его щуплой, смеющейся барышни шла, флиртуя и улыбаясь, богато разодетая, праздничная толпа.
   Но вдруг толпа вздрогнула. Влюбленный студент бросил девицу и, работая локтями, метнулся в переулок. Бросились назад и три каких-то щеголя в кепках. Коммерсант в котелке быстро обернулся. И еще раз - в другую сторону.
   - Где?., господи!..- Его толкнули.
   - Стой!..- неслось из темноты за дворцом командующего флотом. И опять: - Сто-ой!..
   Рассыпавшись в цепь, офицерская рота нашего полка уже окружала толпу.
   Офицерская рота производила мобилизацию.
   Гурали Мильтоныч, толстый, седой армянин, хозяин квартиры, в которой стояли ротный и штабс-капитан Карнаоппулло, разливал водку.
   - Христово воскресенье - значит, воскресенье!.. Пей, ребята!..- кричал ротный.- И что такое жизнь офицера?!. Вот ты... Ты вот скажи!..- И, взяв подпоручика Морозова за ворот гимнастерки, он перегнул его через стол.- Ты у нас философ... Ну и скажи: что такое есть жизнь офицера?..
   - "...Видел он, что Русь свя-та-я",- пел штабс-капитан Карнаоппулло, развалившись в косом от старости кресле.- ...свя-та-я... Садись, душа моя Нина!.. Не святая ведь!.. А?..
   Нина, полногрудая, прыщавая дочь хозяина, придвинула стул. Штабс-капитан быстро ее обнял.
   - Баб святых не бывает!..- И, икнув, запел заново:
   Видел он, что
   Русь свя-та-я
   Угасает с каж-дым днем..
   Нина!.. Вы любите дроздовцев?.. Он - это генерал Дроздов-ский... Господа, за генерала Дроздовского: ура!..
   Но поручику Ауэ было не до генерала Дроздовского.
   - И ты?.. И ты сказать не хочешь, что есть наша жизнь офицера?.. Ты?.. Философ?..
   Уга-са-ет с каждым днем,
   Точно свет...
   Точно свеч-ка до-го-ра-а...
   Нина, вы любите свечки?..- Засмеявшись, штабс-капитан навалился на Нину плечом.
   - Свечки, вы понимаете?..
   ...Хозяин-армянин разливал водку.
   - Пьешь?
   - Пью,- ответил мне глухо подпоручик Морозов.- А ты?.. Пьешь?..
   - Пью.
   - Мало пьешь!..
   Ротный вскочил и замахал бутылкой.
   - Сюда!.. Сюда иди!.. Пей!.. Не хочешь?.. Садись, немчура,- пей!.. А ты, немец, барон Врангель ты!.. Вильгельм!.. Пей, твою мать, Deutschland uber alles... твою...
   - Russland uber alles...* - закричал остановившийся в дверях подпоручик Ивановский.- Russlannnnd!..
   ...А хозяин-армянин все разливал и разливал водку.
   ----------------------------
   * Россия превыше всего (нем.).
   Мокрая после дождя улица блестела под солнцем. На другой стороне, около ворот двухэтажного дома, стоял мальчишка. Мальчишка тянулся к ручке звонка. Но она уплывала из-под его рук. Какой-то нищий шел на костылях через улицу. Костыли были кривые, как коромысла. Коромысла гнулись.
   - Зачем, дед, на коромыслах ходишь? Слушай, зачем на кара-мыслах?..
   - Лаваш, лаваш! - прошел торговец. "La vache - по-французски корова... корова,- стал припоминать я,- jai, tu as..."
   ...Под воротами нашего дома меня поднял Зотов.
   Когда я проснулся, на окне комнаты расползались красные лучи солнца. Около окна стоял подпоручик Виникеев. Подпоручика Виникеева рвало.
   Я встал. Взял его под руку.
   На дворе было совершенно тихо. Взвод точно вымер.
   - Вы думаете, я пьян? - лепетал над моим плечом подпоручик Виникеев.Я всего только наве-се-ле - на-весе... К воротам подбежал токарь Баранов.
   - На-ве-се... на-веселе я!.. Вот что! - Баранов выбежал на улицу и быстро захлопнул ворота. Встревоженная под воротами лужа играла широкими, красными от вечернего света кругами.
   Поставив подпоручика Виникеева возле бочки, я пошел обратно в комнату. По лестнице, кажется, из мастерской токаря спускался штабс-капитан Карнаоппулло.
   - Токарь и большевик есть синонимы,- сам с собою беседовал он.- А потому... как всякие вредители... э-э-э... подлежат... э... уничтожению... Эй! чего хохочете! - вдруг закричал он, задрав голову.
   Столпившиеся на верхней площадке солдаты разбежались.
   ...Голова моя болела. Плечи тянуло вниз.
   На следующее утро, часов в одиннадцать, роту построили.
   - Нет, всем строиться! - крикнул мне ротный.- Всем!.. Да не на учение,- к штабу зачем-то...
   На дворе штаба полка сидели и лежали мобилизованные. Когда наша рота вошла во двор, их подняли и вывели.
   Пришла 5-я рота. Потом 8-я и 7-я. 7-я пела:
   ...надви-и-нув кивер свой пехотный,
   Выйду я на улицу, печата-я с носка-а...
   Подпоручик Ивановский, в числе запевал, пел громче всех.
   - Эх, песнь моя! - играл и звенел его голос.- Любимая!
   Буль-буль-буль бутылочка казенного вина!
   - Смотри-ка, стаяло все. А ногам холодно! - жаловался кому-то Зотов, подымая то одну, то другую ногу, обутые в порыжелые, рваные сапоги.- Ну и вот, значит,- эх, холодно! - как убег, значит, Баранов, так и не возвращался больше. Уж больно это его господин капитан Карнаоппулло пригрели. И станок его расколотили, и пороть собралися...
   Наконец батальон выстроили.
   Появившийся в дверях штаба генерал Туркул улыбался. За ним шла какая-то женщина, в старом поношенном пальто, из-под которого виднелись складки дорогого платья. Когда женщина сходила по ступенькам, платье торжественно шуршало.
   - Пожалуйста!.. Будьте так любезны!..- сказал женщине генерал Туркул и опять улыбнулся.
   Женщина стала обходить роты. Перед некоторыми солдатами и офицерами она подолгу останавливалась. Остановилась она также и передо мной.
   - Этот? - спросил Туркул. Женщина вздохнула.
   - Нет! - потом подняла брови и пошла дальше.
   - Этот?
   Генерал Туркул от нее не отставал.
   - Нет, не этот...
   - Этот?
   - Этот, ваше превосходительство! - сказала она наконец, остановившись перед подпоручиком Ивановским.
   Подпоручик Ивановский - вдруг - сразу побледнел.
   - И этот еще, ваше превосходительство... Потом батальон развели по квартирам. Подпоручик Ивановский и унтер-офицер Сахар были оставлены при штабе.
   Уже вечерело...
   - Такой хороший офицер!..
   - С чего хороший! Уж Врангель подтянет... Подпоручик Виникеев доел брынзу и старательно собрал со стола крошки.
   - Врангель всех, господа, подтянет.
   - И подтягивать нечего!.. С пьяных глаз, конечно...
   - Конечно, с пьяных! - Подпоручик Басов бросил на пол догоревший окурок.- Не бандит ведь, слава тебе господи! И на кой ему леший эта дрянь жемчуга эти понадобились!..
   - Не бандит, а туалеты взламывает!.. А на кой - известно: бросьте, поручик, дурака разыгрывать! - Вытирая губы, подпоручик Виникеев улыбнулся.- А знаете, господа, сколько дрянь эта стоит?..
   - Идут!.. Идут!..- закричали вдруг на дворе солдаты. Мы выбежали.
   За воротами - к штабу полка - шло одно отделение офицерской роты.
   Через час подпоручика Ивановского и унтер-офицера Сахар расстреляли.
   Кто была женщина в поношенном пальто и дорогом, шелковом платье, я не знаю...
   А еще через час штабс-капитан Карнаоппулло прибежал к нам на двор.
   - Ну как, пришел Баранов? - услыхал я сквозь открытое окно.
   - Никак нет, господин капитан!
   Ефрейтор Плоом вытянулся и взял под козырек.
   - Ну так вот что, ребята! У него там наверху какой-то красный диванчик имеется... Там, в каморке... Знаете?.. Ну вот!.. Срывай с него, ребята, бархат! Шей погоны! Да живо!
   ...При вечерней перекличке вся 6-я рота была уже в новых бархатных погонах.
   В ту же ночь нас неожиданно подняли.
   А под утро, когда солнце еще только всходило, Дроздовскую дивизию погрузили на пароходы и отправили десантом на Хорлы.
   Меня и подпоручика Морозова, как не вполне еще окрепших, оставили в Севастополе - при хозяйственной части.
   - Помнишь библейскую историю с Красным морем? - взяв вечером метлу, спросил меня подпоручик Морозов.- Когда отряды Моисея проходили море, оно расступилось. Помнишь?.. Прошли - море хлынуло назад. Так и сейчас. Дрозды прошли, и - смотри-ка!..
   Через двор шел токарь Баранов. За стеной в соседней комнате звенел женский смех; в квартиру, комнату которой мы занимали, вернулась хозяйка-еврейка с дочерьми-курсистками.
   - Да...- сказал я, подумав.- Но нас, брат, не захлестнуло.
   - Пока!..
   И подпоручик Морозов вдруг отвернулся. Подметая комнату, он изо всех углов извлекал пустые бутылки...
   "CREDO" ПОДПОРУЧИКА МОРОЗОВА
   Прошло недели две.
   Вернувшиеся с Хорлов Дроздовские полки давно уже расквартировались по деревням Евпаторийского уезда. Хозяйственные части также готовились к переезду. Собрались и мы с подпоручиком Морозовым.
   - Завтра, Николай Васильевич?
   - Завтра.
   - Пешком пойдем?
   - Пешком... Ну ее к богу,- хозяйственную!..
   Был уже поздний вечер. Развязав вещевой мешок, подпоручик Морозов разбирал свои немногие вещи. За стеной пела дочь хозяйки:
   Как цветок голубой
   Среди снежных полей...
   - Что ты там уничтожаешь? - спросил я Морозова, который рвал какие-то мелко исписанные листы бумаги.
   - Так, чепуху всякую... Записки...
   - Твои?
   - Мои.
   - А ну, покажи!.. Подпоручик Морозов замялся.
   - Да покажи!.. Чего там!..
   - Ну ладно!..- Он протянул мне несколько листиков.- Но ведь это... интересно только для... только для меня обязательно...
   Светлый луч засверкал
   Мне из пошлости тьмы,
   опять запела курсистка.
   - Циля!.. Циля!..- перебила ее другая.- Смотри, Циля!..
   "...И пусть белый не станет красным, а красный белым,- с трудом разбирал я упавший набок почерк подпоручика Морозова,- но годы гражданской войны откроют, наконец, наши глаза, и белый увидит в красном Ивана, а красный в белом - Петра... Утопия?.. Может быть!.. Но я привык верить своему сердцу..."
   Я поднял глаза и посмотрел на подпоручика Морозова. Он все еще сидел против меня и, смутившись, смотрел в окно. За окном было темно. Только угол соседнего дома освещался нашим окном и выпирал из темноты желтым, тупым треугольником.
   "А пока что,- вот в этом вся и бессмыслица,- читал я дальше,- пока что я должен тянуть эту лямку. Отступающий всегда гибнет. Я погибнуть не хочу. И вот белое движение волочит меня за собой. Идея, способная на вырождение, не есть идея. Над идеей белого движения я ставлю крест. А бессмыслица ползет дальше... Я не верю в чудо, но, к нашему несчастью, генерал Врангель, очевидно, все еще верит. Не потому ли утвердил он новый знак отличия - орден Святого Николая-чудотворца?..
   ...На долгих путях от Брянска, через Севск, Харьков, Ростов, Екатеринодар до Новороссийской бухты люди тысячи раз теряли свою веру. Офицеры распродали награбленное имущество (заметьте падение цен!); распродав, занялись злостной спекуляцией (заметьте повышение!)..."
   Я улыбнулся:
   - Ты экономист, подпоручик! - и взял следующий лист.
   "Деникин низко поклонился и ушел. Я кланяюсь его честности. Кланяюсь не только низко,- до самой земли. И, господи, как был бы я счастлив, если б смог я поклониться еще раньше".
   Я пропустил несколько строчек.
   "...Так зачем же приехал Врангель и что он хочет? Впрочем, о Врангеле говорить трудно,- он утвердил орден Св. Николая-чудотворца... Приехать с ультиматумом о заключении мира и взяться за продолжение войны!.. Бросать людей, потерявших идею!.. Куда?.. На гибель?.. С чем он уедет?.."
   Я вновь перескочил через несколько строчек.
   "...И недавний десант дроздов под Хорлами, десант, о котором мы, офицеры того же полка, не можем решить, блестящая ли это удача или полное поражение. А зима..."
   Дальше я разобрать не мог. Потом буквы вновь выровнялись.
   "Да, так идут наши дни!..
   Что делается за фронтом - я не знаю...
   Чем живут наши враги и чем они держатся - я не знаю...
   Я не знаю и того - только ли они мне теперь враги?..
   Я люблю человека и жизнь, и когда те, что теперь за фронтом, стали дешево расценивать и жизнь и человека, я назвал их врагами. Моя ли это вина?
   В ту ночь был белый ледоход,
   Разлив осенних вод.
   Я думал: вот река идет.
   И я пошел вперед.
   А теперь?..
   Токарь Баранов говорит: перемелется, мука будет! - так нужно для нового хлеба. Токарь Баранов не видит звездочек, чернильным карандашом нарисованных у меня на погонах, и говорит со мною по душе. Но я говорить с ним по душе не могу. Я эти звездочки вижу!.. Токарь, может быть, и прав, но ведь если б зерно имело мозг, разум и волю и если б оно знало даже, что молоть его будут для нового хлеба, оно все равно добровольно бы под жернова не ложилось!..
   Впрочем, мысли токаря не мои мысли!.. Своих у меня сейчас нет... Я и пишу в надежде отыскать их,- так, случайно наткнуться... Мне очень страшно тыкаться мордой в пустоту... А победили меня свои же, и уже в первом бою,под Богодуховом...