Страница:
Первое препятствие: река Чикнауапан, которую мертвец должен был переплыть, уцепившись за хвост собаки, заранее принесенной в жертву на его могиле. Умерщвленные на похоронах животные служили в роли проводников души на дорогах страны мертвых.
Второе препятствие: пройти между двух скал, сталкивающихся друг с другом через непредсказуемые интервалы.
Третье препятствие: взобраться на гору по отвесным тропам, усыпанным остроконечными камнями.
Четвертое препятствие: вынести штормовой ветер, несущий с собой зазубренные куски холодного как лед обсидиана.
Пятое препятствие: пройти между гигантских знамен, хлопающих на ветру, насколько может видеть глаз.
Шестое препятствие: преодолеть вихрь стрел, стремящихся пронзить мертвеца.
Седьмое препятствие: массированные атаки свирепых животных, желающих проглотить его сердце.
Восьмое препятствие: тесный лабиринт, где покойник рискует потеряться.
Лишь после этого он наконец заслуживает исчезновения".
Второе препятствие: пройти между двух скал, сталкивающихся друг с другом через непредсказуемые интервалы.
Третье препятствие: взобраться на гору по отвесным тропам, усыпанным остроконечными камнями.
Четвертое препятствие: вынести штормовой ветер, несущий с собой зазубренные куски холодного как лед обсидиана.
Пятое препятствие: пройти между гигантских знамен, хлопающих на ветру, насколько может видеть глаз.
Шестое препятствие: преодолеть вихрь стрел, стремящихся пронзить мертвеца.
Седьмое препятствие: массированные атаки свирепых животных, желающих проглотить его сердце.
Восьмое препятствие: тесный лабиринт, где покойник рискует потеряться.
Лишь после этого он наконец заслуживает исчезновения".
Отрывок из работы Френсиса Разорбака, «Эта неизвестная смерть»
37 — КСТАТИ
Несколькими неделями позже Рауль Разорбак мне позвонил. Он хотел срочно со мной встретиться. Голос его звучал странно и, казалось, он терзается какими-то сильными эмоциями. Впервые он назначил мне встречу не на кладбище Пер-Лашез, а у себя дома.
Я его едва узнал, когда он открыл мне дверь. Он выглядел еще более худым, а выражение его лица я уже встречал среди шизофреников в нашей больнице.
— А, Мишель! Наконец-то!
Он махнул рукой в сторону кресла и предложил, чтобы я чувствовал себя как дома. Такой прием показался мне подозрительным.
Он что, получил какие-то неожиданные результаты со своими экспериментами по анабиозу сурков? Но каким боком это касается меня? Я медик, а не биолог.
— Ты слыхал разговоры насчет покушения на президента Люсиндера?
Естественно. Во всей стране от них невозможно было спрятаться. В прессе, на телевидении и радио это была главнейшая тема. В нашего главу государства стреляли на глазах толпы в Версале. Лучшие специалисты на все лады обыгрывали это событие. И как этот инцидент был связан с возбуждением моего друга?
— Вслед за этим президент Люсиндер поручил своему министру науки заняться…
Он внезапно остановился и ухватился за мое плечо:
— … мною.
Я его едва узнал, когда он открыл мне дверь. Он выглядел еще более худым, а выражение его лица я уже встречал среди шизофреников в нашей больнице.
— А, Мишель! Наконец-то!
Он махнул рукой в сторону кресла и предложил, чтобы я чувствовал себя как дома. Такой прием показался мне подозрительным.
Он что, получил какие-то неожиданные результаты со своими экспериментами по анабиозу сурков? Но каким боком это касается меня? Я медик, а не биолог.
— Ты слыхал разговоры насчет покушения на президента Люсиндера?
Естественно. Во всей стране от них невозможно было спрятаться. В прессе, на телевидении и радио это была главнейшая тема. В нашего главу государства стреляли на глазах толпы в Версале. Лучшие специалисты на все лады обыгрывали это событие. И как этот инцидент был связан с возбуждением моего друга?
— Вслед за этим президент Люсиндер поручил своему министру науки заняться…
Он внезапно остановился и ухватился за мое плечо:
— … мною.
38 — УЧЕБНИК ИСТОРИИ
"Первые пересадки органов между разными биологическими видами были произведены в середине XX-го века, а точнее в период 1960-70 гг. С этого момента страдающий от болезни человек стал напоминать автомобиль, в котором достаточно заменить дефектные детали. Тут же смерть обрела форму простой механической аварии. Если кто-то умирал, в этом виноваты были неадекватные запчасти. Исследователи выяснили, что сердце свиньи обладает генетической природой, соответствующей человеку-реципиенту, которому производили трансплантацию. Постоянно совершенствуемая технология стала позволять поддерживать функционирование пересаженных органов. Все стало заменяемым, кроме мозга. До поры до времени!
Логичным стало думать, что в один прекрасный день удастся охватить все виды повреждений, тем самым поняв сущность самой главной неисправности: смерти. Это был всего лишь вопрос технологии. Одновременно с этим увеличилась продолжительность жизни. Признаки старости стали синонимом недосмотра. Каждому надлежало следить за хорошим техобслуживанием своего биологического механизма.
Стариков старались не показывать, чтобы лучше было видно тех, кто с сияющим видом занимался теннисом или бегом. В ту эпоху считалось, что лучший способ борьбы со смертью — это камуфляж ее предвещающих симптомов".
Учебник истории, вводный курс для 2-го класса
39 — АМАНДИНА
Друг мой Рауль пихнул меня в свой древний «Рено-20» с откидным верхом и рванул с места.
— Ты куда меня везешь?
— Где все происходит.
Большего я от него не добился. Ветер уносил прочь и мои вопросы и его ответы. Как бы то ни было, мы покидали Париж. Я поежился, когда он наконец затормозил перед зловещей вывеской: «Исправительное учреждение Флери-Мерожи».
Снаружи место напоминало скорее не тюрьму, а небольшой поселок или больничный комплекс. Рауль припарковался на соседней стоянке и повлек меня ко входу. Он предъявил какую-то бумагу, я же показал свое удостоверение личности. Мы прошли через КПП и, углубившись в длинный коридор, оказались перед запертой дверью.
Уже чем-то недовольный человек нам отворил. Его физиономия еще больше нахмурилась при виде широко улыбающегося Разорбака.
— Мои приветствия, мсье директор. Хочу представить вам доктора Мишеля Пинсона. Вы должны незамедлительно выдать ему пропуск. Заранее благодарен.
Прежде чем директор смог произнести хоть слово, мы уже мчались по новым коридорам. У меня возникло чувство, что охранники провожают нас недобрым взглядом.
Мы очутились во дворе, в самом центре тюремного городка. Он был огромен. Пять корпусов тянулись насколько хватало взгляда. В середине каждого имелось по футбольному полю. Рауль объяснил мне, что заключенные чудовищное количество времени отводят на занятия спортом, но в этот час они еще сидели по своим камерам.
Хорошо что так, потому как многие показались мне довольно раздосадованными нашим присутствием. Ухватившись за решетки первого этажа, они орали:
— Г…нюки, ублюдки, кожу сдеру!
Охранники, судя по всему, затыкать им рот и не собирались.
Один особенно громкий голос прорвался сквозь общий рев:
— Все знают, чего вы там вытворяете во втором блоке! Таких, как вы, убить мало!
Меня охватило беспокойство. Что же наделал продолжавший беззаботно шагать мой друг, что довел этих людей до такого остервенения? Я знал, что увлечения Рауля могли завести его далеко, очень далеко, даже за пределы разумного.
Корпус D2. Я прибавил шагу, и не из желания поскорее узнать побольше, а просто чтоб не остаться одному посреди свирепых зеков и не менее враждебных охранников. Опять коридоры, лязгающие двери. Лестницы. Еще лестницы. Впечатление, будто спускаешься в ад. Снизу доносился хриплый смех вперемешку с тягучими стонами. Здесь что, держат сумасшедших?
Ниже, еще ниже. Сумрачнее, еще сумрачнее. Я вспомнил о методе, которым пользовался Эскулап для лечения безумия. Прошло свыше трех тысяч лет, как была учреждена лечебница, именуемая Эсклапион, чьи руины все еще можно видеть в Турции. Там этот пионер психиатрии соорудил лабиринт темных туннелей. После длительного ожидания, когда им внушали, что их ждет наивысшее наслаждение, туда впускали безумцев. Тут же начинали звенеть колокольчики и чем дальше человек углублялся в лабиринт, тем мелодичнее становились звуки. Когда же зачарованный безумец останавливался в самом темном месте, на него скидывали тонну осклизлых змей, под которыми и принимался барахтаться несчастный, только что доведенный до вершины блаженства. Или же он умирал на месте от страха, или же вылечивался. По сути дела, Эскулап изобрел электрошоковую терапию.
Бродя по подземелью Флери-Мерожи, я спрашивал себя, когда же наконец столкнусь со своей бочкой рептилий.
Тут Рауль вытащил заржавленный ключ, которым отпер здоровенную, усаженную заклепками дверь и за ней я обнаружил жутко захламленный ангар. В нем находилась троица мужчин в спортивных трико и еще одна молодая девушка-блондинка в черном халате, при виде которой я испытал что-то вроде дежа-ву.
Мужчины встали и уважительно поприветствовали моего друга.
— Позвольте представить доктора Мишеля Пинсона, о котором я вам уже рассказывал.
— Спасибо, что пришли, доктор, — воскликнули они хором.
— Мадмуазель Баллю, наша медсестра, — продолжил Рауль.
Я помахал девушке рукой и констатировал, что меня она смерила взглядом.
Место это, должно быть, когда-то служило лазаретом. Справа располагался лабораторный стеллаж, весь уставленный дымящимися флягами, без сомнения, сосудами Дьюара с жидким азотом. В центре помещения, словно трон, было воздвигнуто древнее стоматологическое кресло с облупленным сиденьем, окруженное ворохом электрических проводов и аппаратами со светящимися экранами.
Весь этот ансамбль напоминал гараж мастера-самоделкина. Видя, в каком состоянии находятся все эти машины, ржавые рычаги и прочие железяки, я даже спросил себя, уж не лазил ли Рауль по университетским помойкам. Экраны осциллографов потрескались, а электроды кардиографов потемнели от старости.
Однако ж, я достаточно много времени провел в лабораториях, чтобы знать, что безупречный и безукоризненный вид, который всегда показывают в кино, в большинстве случаев обманчив. В действительности нет ни никелированных столов, ни халатов прямо из прачечной, а скорее только озабоченные типы в побитых молью свитерах.
Один мой друг, занимаясь важной темой — изучением траектории мысли по закоулкам мозга — сумел выбить для своей лаборатории всего лишь кусок подземной парковки в больнице Бишат, где все звенело и подпрыгивало при каждом проходе метропоезда. Из-за нехватки фондов он не смог приобрести металлическую подставку для церебрально-волнового приемника и ее пришлось заменить кусками фанеры, сикось-накось обмотанных скотчем и для верности скрепленных кнопками. Да-да, даже во Франции научные исследования ведутся таким вот образом.
— Моншер Мишель, в сем месте воплощается наиболее грандиозный эксперимент нашего поколения, — помпезно объявил Рауль, оторвав меня от моих размышлений. — Во времена оные, как ты знаешь, мы беседовали с тобой о смерти, встречаясь на кладбище Пер-Лашез. Тогда я именовал ее неисследованным континентом. А сейчас, здесь, мы намерены водрузить на нем флаг.
Вот те раз. Бочка со змеями таки свалилась мне на голову. Рауль, Рауль Разорбак, мой лучший и давнишний друг, сошел с ума. Вот до чего доводят заигрывания со смертью! Видя мой отупелый взгляд, он поторопился разъяснить:
— Президент пережил NDE после недавнего покушения в Версале. И поручил своему министру науки, Бенуа Меркассьеру, приступить к программе исследований о запредельной коме. Оказалось, что тот читал в международных журналах мои статьи про «искусственную гибернацию сурков». Он со мной связался и спросил, не мог бы я воспроизвести аналогичные опыты на человеке. Я тут же согласился. Очень может быть, что мои сурки побывали в загробном мире, но они не могли рассказать мне, что же там видели. С людьми все по-другому. Да, дорогой мой, правительство дало мне «зеленый свет» на исследования по NDE с помощью спецдобровольцев, другими словами, заключенных. Эти господа — наши пилоты на тот свет. Они… э-э… хм-м…
Он на секунду задумался словно в поисках вдохновения.
— Они…
Потом лицо его просветлело:
— … та-на-то-нав-ты. От греческого "танатос ", смерть, и "наутес ", мореплаватель. Танатонавты. Вот хорошее слово. Танатонавт.
И он еще раз повторил:
— Танатонавт. Слово той же группы, что и космонавт или астронавт. Это будет их общим названием. Наконец-то мы изобрели настоящий термин. Мы используем танатонавтов для занятий… та-на-то-нав-ти-кой.
В подземелье Флери-Мерожи рождался новый вокабулярий. Рауль сиял.
Девушка-блондинка извлекла бутылку мозельского и печенье. Все выпили за первое крещение. Один я оставался мрачен и отпихнул бокал, который протягивал мне Рауль.
— Извините. Не хочу портить вам настроение, но здесь, как я вижу, играют с жизнью. Миссия этих господ, насколько я понял, это завоевание континента мертвых, так?
— Ну конечно, Мишель. Здорово, да?
Рауль поднял руку, указывая на грязный, залепленный пятнами потолок.
— Поистине грандиозная задача, как для нашего, так и будущих поколений: разведка того света.
Я уперся.
— Рауль, мадам, господа, — сказал я очень спокойно, — я вижу, что должен вас покинуть. Я не желаю иметь ничего общего с полоумными самоубийцами, развлекающимися с поддержки правительства. Счастливо оставаться.
Я быстро направился к выходу, как вдруг медсестра ухватила меня за руку. Впервые за все время я услышал ее голос.
— Обождите, вы нам нужны.
Она не просила, тон ее голоса был холодным, почти безразличным. Должно быть, именно так ей доводилось требовать вату или хромированный скальпель.
Я встретил ее взгляд. У нее были глаза необычного цвета: светло-голубые и в самом центре бежевые, напоминая острова в океане. Я тут же в них провалился, как в бездну.
Она продолжала пристально смотреть, без улыбки, без тени дружеских чувств. Как если бы один только факт ее обращения ко мне уже был величайшим подарком. Я отшатнулся. Мне не терпелось вырваться из этого жуткого места.
— Ты куда меня везешь?
— Где все происходит.
Большего я от него не добился. Ветер уносил прочь и мои вопросы и его ответы. Как бы то ни было, мы покидали Париж. Я поежился, когда он наконец затормозил перед зловещей вывеской: «Исправительное учреждение Флери-Мерожи».
Снаружи место напоминало скорее не тюрьму, а небольшой поселок или больничный комплекс. Рауль припарковался на соседней стоянке и повлек меня ко входу. Он предъявил какую-то бумагу, я же показал свое удостоверение личности. Мы прошли через КПП и, углубившись в длинный коридор, оказались перед запертой дверью.
Уже чем-то недовольный человек нам отворил. Его физиономия еще больше нахмурилась при виде широко улыбающегося Разорбака.
— Мои приветствия, мсье директор. Хочу представить вам доктора Мишеля Пинсона. Вы должны незамедлительно выдать ему пропуск. Заранее благодарен.
Прежде чем директор смог произнести хоть слово, мы уже мчались по новым коридорам. У меня возникло чувство, что охранники провожают нас недобрым взглядом.
Мы очутились во дворе, в самом центре тюремного городка. Он был огромен. Пять корпусов тянулись насколько хватало взгляда. В середине каждого имелось по футбольному полю. Рауль объяснил мне, что заключенные чудовищное количество времени отводят на занятия спортом, но в этот час они еще сидели по своим камерам.
Хорошо что так, потому как многие показались мне довольно раздосадованными нашим присутствием. Ухватившись за решетки первого этажа, они орали:
— Г…нюки, ублюдки, кожу сдеру!
Охранники, судя по всему, затыкать им рот и не собирались.
Один особенно громкий голос прорвался сквозь общий рев:
— Все знают, чего вы там вытворяете во втором блоке! Таких, как вы, убить мало!
Меня охватило беспокойство. Что же наделал продолжавший беззаботно шагать мой друг, что довел этих людей до такого остервенения? Я знал, что увлечения Рауля могли завести его далеко, очень далеко, даже за пределы разумного.
Корпус D2. Я прибавил шагу, и не из желания поскорее узнать побольше, а просто чтоб не остаться одному посреди свирепых зеков и не менее враждебных охранников. Опять коридоры, лязгающие двери. Лестницы. Еще лестницы. Впечатление, будто спускаешься в ад. Снизу доносился хриплый смех вперемешку с тягучими стонами. Здесь что, держат сумасшедших?
Ниже, еще ниже. Сумрачнее, еще сумрачнее. Я вспомнил о методе, которым пользовался Эскулап для лечения безумия. Прошло свыше трех тысяч лет, как была учреждена лечебница, именуемая Эсклапион, чьи руины все еще можно видеть в Турции. Там этот пионер психиатрии соорудил лабиринт темных туннелей. После длительного ожидания, когда им внушали, что их ждет наивысшее наслаждение, туда впускали безумцев. Тут же начинали звенеть колокольчики и чем дальше человек углублялся в лабиринт, тем мелодичнее становились звуки. Когда же зачарованный безумец останавливался в самом темном месте, на него скидывали тонну осклизлых змей, под которыми и принимался барахтаться несчастный, только что доведенный до вершины блаженства. Или же он умирал на месте от страха, или же вылечивался. По сути дела, Эскулап изобрел электрошоковую терапию.
Бродя по подземелью Флери-Мерожи, я спрашивал себя, когда же наконец столкнусь со своей бочкой рептилий.
Тут Рауль вытащил заржавленный ключ, которым отпер здоровенную, усаженную заклепками дверь и за ней я обнаружил жутко захламленный ангар. В нем находилась троица мужчин в спортивных трико и еще одна молодая девушка-блондинка в черном халате, при виде которой я испытал что-то вроде дежа-ву.
Мужчины встали и уважительно поприветствовали моего друга.
— Позвольте представить доктора Мишеля Пинсона, о котором я вам уже рассказывал.
— Спасибо, что пришли, доктор, — воскликнули они хором.
— Мадмуазель Баллю, наша медсестра, — продолжил Рауль.
Я помахал девушке рукой и констатировал, что меня она смерила взглядом.
Место это, должно быть, когда-то служило лазаретом. Справа располагался лабораторный стеллаж, весь уставленный дымящимися флягами, без сомнения, сосудами Дьюара с жидким азотом. В центре помещения, словно трон, было воздвигнуто древнее стоматологическое кресло с облупленным сиденьем, окруженное ворохом электрических проводов и аппаратами со светящимися экранами.
Весь этот ансамбль напоминал гараж мастера-самоделкина. Видя, в каком состоянии находятся все эти машины, ржавые рычаги и прочие железяки, я даже спросил себя, уж не лазил ли Рауль по университетским помойкам. Экраны осциллографов потрескались, а электроды кардиографов потемнели от старости.
Однако ж, я достаточно много времени провел в лабораториях, чтобы знать, что безупречный и безукоризненный вид, который всегда показывают в кино, в большинстве случаев обманчив. В действительности нет ни никелированных столов, ни халатов прямо из прачечной, а скорее только озабоченные типы в побитых молью свитерах.
Один мой друг, занимаясь важной темой — изучением траектории мысли по закоулкам мозга — сумел выбить для своей лаборатории всего лишь кусок подземной парковки в больнице Бишат, где все звенело и подпрыгивало при каждом проходе метропоезда. Из-за нехватки фондов он не смог приобрести металлическую подставку для церебрально-волнового приемника и ее пришлось заменить кусками фанеры, сикось-накось обмотанных скотчем и для верности скрепленных кнопками. Да-да, даже во Франции научные исследования ведутся таким вот образом.
— Моншер Мишель, в сем месте воплощается наиболее грандиозный эксперимент нашего поколения, — помпезно объявил Рауль, оторвав меня от моих размышлений. — Во времена оные, как ты знаешь, мы беседовали с тобой о смерти, встречаясь на кладбище Пер-Лашез. Тогда я именовал ее неисследованным континентом. А сейчас, здесь, мы намерены водрузить на нем флаг.
Вот те раз. Бочка со змеями таки свалилась мне на голову. Рауль, Рауль Разорбак, мой лучший и давнишний друг, сошел с ума. Вот до чего доводят заигрывания со смертью! Видя мой отупелый взгляд, он поторопился разъяснить:
— Президент пережил NDE после недавнего покушения в Версале. И поручил своему министру науки, Бенуа Меркассьеру, приступить к программе исследований о запредельной коме. Оказалось, что тот читал в международных журналах мои статьи про «искусственную гибернацию сурков». Он со мной связался и спросил, не мог бы я воспроизвести аналогичные опыты на человеке. Я тут же согласился. Очень может быть, что мои сурки побывали в загробном мире, но они не могли рассказать мне, что же там видели. С людьми все по-другому. Да, дорогой мой, правительство дало мне «зеленый свет» на исследования по NDE с помощью спецдобровольцев, другими словами, заключенных. Эти господа — наши пилоты на тот свет. Они… э-э… хм-м…
Он на секунду задумался словно в поисках вдохновения.
— Они…
Потом лицо его просветлело:
— … та-на-то-нав-ты. От греческого "танатос ", смерть, и "наутес ", мореплаватель. Танатонавты. Вот хорошее слово. Танатонавт.
И он еще раз повторил:
— Танатонавт. Слово той же группы, что и космонавт или астронавт. Это будет их общим названием. Наконец-то мы изобрели настоящий термин. Мы используем танатонавтов для занятий… та-на-то-нав-ти-кой.
В подземелье Флери-Мерожи рождался новый вокабулярий. Рауль сиял.
Девушка-блондинка извлекла бутылку мозельского и печенье. Все выпили за первое крещение. Один я оставался мрачен и отпихнул бокал, который протягивал мне Рауль.
— Извините. Не хочу портить вам настроение, но здесь, как я вижу, играют с жизнью. Миссия этих господ, насколько я понял, это завоевание континента мертвых, так?
— Ну конечно, Мишель. Здорово, да?
Рауль поднял руку, указывая на грязный, залепленный пятнами потолок.
— Поистине грандиозная задача, как для нашего, так и будущих поколений: разведка того света.
Я уперся.
— Рауль, мадам, господа, — сказал я очень спокойно, — я вижу, что должен вас покинуть. Я не желаю иметь ничего общего с полоумными самоубийцами, развлекающимися с поддержки правительства. Счастливо оставаться.
Я быстро направился к выходу, как вдруг медсестра ухватила меня за руку. Впервые за все время я услышал ее голос.
— Обождите, вы нам нужны.
Она не просила, тон ее голоса был холодным, почти безразличным. Должно быть, именно так ей доводилось требовать вату или хромированный скальпель.
Я встретил ее взгляд. У нее были глаза необычного цвета: светло-голубые и в самом центре бежевые, напоминая острова в океане. Я тут же в них провалился, как в бездну.
Она продолжала пристально смотреть, без улыбки, без тени дружеских чувств. Как если бы один только факт ее обращения ко мне уже был величайшим подарком. Я отшатнулся. Мне не терпелось вырваться из этого жуткого места.
40 — ПОЛИЦЕЙСКОЕ ДОСЬЕ
На запрос по поводу основных сведений
Фамилия: Баллю
Имя: Амандина
Цвет волос: блондинка
Глаза: светло-голубые
Рост: 1 метр 69 см
Особые приметы: нет
Примечание: пионер движения танатонавтов
Слабое место: чрезмерное увлечение сексом
Фамилия: Баллю
Имя: Амандина
Цвет волос: блондинка
Глаза: светло-голубые
Рост: 1 метр 69 см
Особые приметы: нет
Примечание: пионер движения танатонавтов
Слабое место: чрезмерное увлечение сексом
41 — МИФОЛОГИЯ АМАЗОНКИ
Когда-то Творец мира решил сделать людей бессмертными. Он приказал им: «Пойдите на берег реки. Там вы увидите три проплывающие пироги. Ни в коем случае не останавливайте первые две. Дождитесь третьей и обнимите тот Дух, что в ней находится.»
При виде первой пироги, нагруженной гнилым мясом, кишащей грызунами и испускающей тошнотворный запах, объятые страхом индейцы попятились назад. Но когда появилась вторая лодка, они увидели там смерть в человеческом обличии и побежали ей навстречу. Много, много позже появился дух Творца в третьей пироге. С ужасом он увидел, что люди обняли смерть. Вот так сделали они свой выбор.
Отрывок из работы Френсиса Разорбака, «Эта неизвестная смерть»
42 — ПО СКОЛЬЗКОЙ ДОРОЖКЕ
Недели две я не слышал никаких новостей про моего бывшего друга, профессора Разорбака, и его танатомашину. Должен признаться, я был сильно разочарован. Рауль, кумир моей юности, начал воплощать свои фантасмагории, а я не испытывал ничего, кроме отвращения. Я даже думал, не сдать ли его в полицию. Если в смертельных экспериментах вместо морских свинок участвуют люди, Рауля следовало бы обезвредить.
И все же, во имя нашей старинной дружбы, я этого не сделал. Я повторял самому себе, что если Рауль, как он сам утверждает, получил поддержку главы государства, ему, должно быть, предоставлены необходимые полномочия и гарантии.
«Вы нам нужны», — сказала медсестра, и эта фраза меня преследовала. Для убийства-то людей, чего они от меня добивались? «Дайте нам чуток цианистого калия с крысиным ядом, и до свидания»? Но ведь я принял клятву Гиппократа и одним из правил моей профессии было спасение жизни, а не ее прекращение.
Когда Рауль вновь объявился, я хотел сказать ему, что не желаю больше слышать ни о нем самом, ни о его экспериментах, но что-то меня остановило, может, наша старая дружба, а может, те слова юной медсестры, что все еще эхом отдавались в моих ушах.
Рауль пришел ко мне домой. Он казался постаревшим и во взгляде читалась нервозность. Видно было, что он не спал много дней. Одну за другой он курил тонкие сигареты с эвкалиптом, что называются «бидди», тратя на каждую не больше пары затяжек.
— Мишель, не осуждай меня.
— А я и не осуждаю. Я пытаюсь тебя понять и не могу.
— Да какое значение имеет индивидуум по имени Разорбак? Только проект важен. Он выше всех. Это величайшая задача нашего поколения. Я тебя шокировал, но послушай, все наши предшественники пользовались скандальной славой в глазах своих современников. Рабле, веселый писатель Рабле, по ночам шел на кладбище выкапывать трупы, чтобы на них изучать анатомию ради прогресса медицины. В ту эпоху такие похождения считались преступлением. Но благодаря ему потом была выяснена природа кровообращения и стало возможным спасать жизни переливанием крови. Мишель, если бы ты жил в то время и Рабле попросил твоей помощи в своих ночных экспедициях, что бы ты ему ответил?
Я задумался.
— Сказал бы «ладно», — ответил я наконец. — «Ладно», потому что его… пациенты уже были мертвы. Но эти морские свинки, Рауль… потому что знаменитые твои танатонавты и есть настоящие морские свинки — они очень даже живые! А все твои манипуляции преследуют одну только цель: умертвить их! Или я ошибаюсь? Да или нет?
В длинных, нервозных ладонях Рауля защелкала зажигалка. Огонь не появлялся. Или у него пальцы слишком дрожали, или же кремень совсем поистерся.
— Нет, ты не ошибаешься, — сказал он сдержанно. — Поначалу у нас было пять танатонавтов и двое уже умерли. И умерли по глупости, просто оттого, что я не врач и не знаю, как их реанимировать. Я умею довести сурков до анабиоза и потом вернуть их к жизни, но когда речь идет про людей, я бессилен. Я понятия не имею, как рассчитать точную дозу анестетика. И чтобы положить конец напрасным попыткам, я прошу твоей помощи, твоих знаний и твоей изобретательности.
Я протянул ему спички.
— Да уж, анестезия — это моя специальность. Но вот класть людей в кому, это совсем другое дело.
Он поднялся и прошелся по комнате.
— Ну поразмысли тогда. Придумай что-нибудь! Ты мне нужен, Мишель. Однажды ты мне сказал, что я всегда могу на тебя рассчитывать. Вот и настал такой день. Ты мне нужен, Мишель, и я прошу тебя о помощи.
Конечно же, я хотел ему помочь. Как в старое доброе время. Он и я против слабоумных. Но на этот раз никаких слабоумных перед ним не было. Он вознамерился бросить вызов чему-то холодному и неизвестному, что звалось смерть. При одном только упоминании о ней люди крестились. И вот он отправляет ad patres тех несчастных, что в него поверили. Из чистого любопытства. Чтобы уладить дела со своим отцом. Чтобы пощекотать самолюбие исследователя нового мира. Рауль, мой друг Рауль, хладнокровно убивал людей, которые не сделали ему ничего плохого… Он убивал их во имя науки. Все во мне кричало: «Безумец!»
Он же взирал на меня с привязанностью, словно старший брат.
— Знаешь китайскую пословицу? «Тот, кто задает вопрос, рискует на пять минут прослыть глупцом. Тот, кто не задает вопросы, останется глупцом на всю жизнь».
Я решил бить его же оружием.
— Есть еще более известная фраза, на это раз иудейская. «Не убий». Из десяти заповедей. Можешь найти ее в Библии.
Он прекратил вышагивать из угла в угол и крепко схватил меня за оба запястья. Его ладони были теплые и влажные. Он впился взглядом в мои глаза, чтобы лучше убедить:
— Они забыли добавить одиннадцатую: «Не умирай в невежестве». Я признаю, может пять, десять, пятнадцать человек должны умереть. Но какова ставка! Если нам удастся, мы наконец-то узнаем, что такое смерть и люди перестанут ее бояться. Все те парни в спортивном трико, что ты видел в нашей лаборатории, все они заключенные, это ты знаешь, но они все к тому же добровольцы. Я их специально отбирал. У них у всех одно общее: пожизненное заключение, и каждый писал президенту, что просит заменить этот приговор на смертную казнь, чем гнить в тюрьме. Я больше пятидесяти человек опросил, таких как они. Оставил только тех, что показались мне искренне хотевшими покинуть жизнь, которая им так осточертела. Я рассказал им про «Проект Парадиз» и они тут же загорелись.
— Потому что ты их обманул, — сказал я, пожимая плечами. — Они же не ученые. Они и понятия не имеют, что у них 99,999% шансов лишиться шкуры в твоих экспериментиках. Они все равно боятся смерти, даже если их убеждают в обратном. Все боятся смерти!
Он еще раз меня встряхнул, на это раз сильнее. Стало больно, но он не обращал внимания на мои попытки высвободиться.
— Я их не обманывал. Никогда. Они знают про весь риск. Знают, что многие умрут, прежде чем наступит тот день, когда кому-то из них удастся вернуться из добровольно вызванного NDE. Это будет первопроходец. Он сделает первый шаг в завоевании мира мертвых. По большому счету, это как лотерея, много неудачников на одного выигравшего…
Он присел, схватил бутылку виски, стоявшую у меня на столике, и налил полный стакан. Спичкой он заново разжег одну из своих сигареток.
— Мишель, даже ты и я, мы когда-нибудь умрем. И вот перед своей смертью мы себя спросим, что же мы сделали в жизни. Что-нибудь исключительное, оригинальное! Давай проложим новый путь. Если нам не удастся, другие продолжат. Танатонавтика только зарождается.
Такое упрямство привело меня в уныние.
— Ты одержим невозможным, — вздохнул я.
— «Невозможно», именно это говорили Христофору Колумбу, когда он утверждал, что может поставить яйцо на-попа.
Я горько улыбнулся.
— Как раз это было просто. Достаточно постучать кончиком об стол.
— Да, но он-то первый это обнаружил. На вот тебе, предлагаю решить задачку. Она тебе покажется такой же невозможной, как и колумбово яйцо в свое время.
Из кармана пиджака он вытащил записную книжку с карандашом.
— Можешь начертить круг и поставить точку в центре, не отрывая карандаш от бумаги?
Чтобы я лучше понял, он сам нарисовал круг с точкой посередине.
— Сделай вот так, но не отрывая карандаша, — приказал он.
— Это невозможно и ты сам это знаешь!
— Не больше, чем поставить яйцо на-попа. Не больше, чем завоевать континент мертвых.
Разглядывая круг с точкой, я недоверчиво пожевал губами.
— Ты правда знаешь решение?
— Да, и я тебе немедленно покажу.
Этот-то момент и выбрал мой дорогой братец Конрад, чтобы без предупреждения ввалиться ко мне в квартиру. Дверь была не заперта и он, понятное дело, не потрудился даже постучать.
— Привет честной компании! — жизнерадостно объявил он.
Я не испытывал ни малейшего желания продолжать разговор в присутствии моего брата-кретина и решил окончательно покончить с этими скабрезными дебатами.
— Сожалею, Рауль, но твое предложение меня не интересует. Что же до твоей задачки, то без обмана ее решить нельзя.
— Маловерный! — воскликнул он, вечно уверенный в самом себе.
Кинув визитную карточку на столик, он добавил:
— Если передумаешь, то можешь найти меня по этому телефону.
И с этой последней ремаркой он удрал, даже не попрощавшись.
— Я, кажется, знаю этого типа, — заметил мой брат.
Пора сменить тему.
— Слушай, Конрад, — сказал я, будто был жутко рад его видеть. — Слушай, Конрад, как у тебя делишки?
В фонтане красноречия тут же выбило пробку и я заранее заскучал. Пришлось узнать до мелочей, как делишки у Конрада. Он занимался импортом и экспортом «всего, чего можно запихать в контейнер». Он разбогател. Он женился. У него было двое детей. Он купил отличную корейскую спортивную машину, «просто супер». Он играл в теннис. Он посещал знаменитые салоны, а в любовницах у него была его же компаньонша по бизнесу.
Конрад с удовольствием разглагольствовал о последних событиях своего счастливого существования. Он приобрел полотна известного мастера по бросовым ценам, купил коттедж на морском побережье в Бретани и когда мне «захочется помочь переклеить там обои, то добро пожаловать». Его дети преуспевали в школе.
Я наклеил любезную улыбку, но еще пара-тройка замечательных новостей в этом же духе, и я не смогу больше удерживать растущую потребность хорошенько врезать кулаком по его физиономии. Ничто так не раздражает, как везенье других. Особенно на фоне твоих собственных неудач…
Три-четыре раза в неделю мне звонила мать:
— Ну что же, Мишель, когда же ты мне, наконец, объявишь что-нибудь хорошее? Пора уже подумать обзавестись семьей. Посмотри на Конрада, как он счастлив!
Но одни лишь только подталкивания к браку мою мать не удовлетворяли. Она действовала. Однажды, к моему великому удивлению, она предложила мне написать в газету брачное объявление: «Знаменитый врач, богатый, интеллигентный, элегантный и одухотворенный, ищет женщину с такими же качествами». Ну или что-то в этом роде. Я был вне себя от бешенства!
Пока я был заворожен загадкой круга с нарисованным центром, Конрад продолжал излагать все подробности своей удачливой жизни. Он описал каждую комнату своего бретонского поместья и как он обвел вокруг пальца местных туземцев, чтобы заполучить его за четверть цены.
Ох уж эта его снисходительная улыбка! Чем больше он болтал, тем больше я слышал жалости в его голосе. «Бедный Мишель, — надо полагать, думал он. — Столько лет учиться, чтобы влачить такую одинокую, печальную и жалкую жизнь».
Да, это правда. В ту пору жизнь моя была хуже некуда.
Я жил один, по-холостяцки, в своей крошечной студии на улице Реомюра. Больше всего меня тяготило одиночество, и я уже не испытывал никакого удовлетворения от своей работы. По утрам я приходил в больницу. Просматривал там план-карты предстоящих операций, готовил свои растворы, втыкал шприцы, глядел на экраны мониторов.
Пока что мне еще не повезло стать знаменитым анестезиологом, да к тому же мое существование в роли великого жрица в белом облачении было еще очень далеко от всех тех надежд, о которых когда-то — очень давно — я мечтал, на краткий миг попав в больницу Сен-Луи. Сестрички милосердия все-таки носили кое-что еще под своими рабочими халатиками. Некоторые определенно были свободны, но и они отдавались исключительно в надежде выйти замуж за врача, чтобы больше не работать.
И все же, во имя нашей старинной дружбы, я этого не сделал. Я повторял самому себе, что если Рауль, как он сам утверждает, получил поддержку главы государства, ему, должно быть, предоставлены необходимые полномочия и гарантии.
«Вы нам нужны», — сказала медсестра, и эта фраза меня преследовала. Для убийства-то людей, чего они от меня добивались? «Дайте нам чуток цианистого калия с крысиным ядом, и до свидания»? Но ведь я принял клятву Гиппократа и одним из правил моей профессии было спасение жизни, а не ее прекращение.
Когда Рауль вновь объявился, я хотел сказать ему, что не желаю больше слышать ни о нем самом, ни о его экспериментах, но что-то меня остановило, может, наша старая дружба, а может, те слова юной медсестры, что все еще эхом отдавались в моих ушах.
Рауль пришел ко мне домой. Он казался постаревшим и во взгляде читалась нервозность. Видно было, что он не спал много дней. Одну за другой он курил тонкие сигареты с эвкалиптом, что называются «бидди», тратя на каждую не больше пары затяжек.
— Мишель, не осуждай меня.
— А я и не осуждаю. Я пытаюсь тебя понять и не могу.
— Да какое значение имеет индивидуум по имени Разорбак? Только проект важен. Он выше всех. Это величайшая задача нашего поколения. Я тебя шокировал, но послушай, все наши предшественники пользовались скандальной славой в глазах своих современников. Рабле, веселый писатель Рабле, по ночам шел на кладбище выкапывать трупы, чтобы на них изучать анатомию ради прогресса медицины. В ту эпоху такие похождения считались преступлением. Но благодаря ему потом была выяснена природа кровообращения и стало возможным спасать жизни переливанием крови. Мишель, если бы ты жил в то время и Рабле попросил твоей помощи в своих ночных экспедициях, что бы ты ему ответил?
Я задумался.
— Сказал бы «ладно», — ответил я наконец. — «Ладно», потому что его… пациенты уже были мертвы. Но эти морские свинки, Рауль… потому что знаменитые твои танатонавты и есть настоящие морские свинки — они очень даже живые! А все твои манипуляции преследуют одну только цель: умертвить их! Или я ошибаюсь? Да или нет?
В длинных, нервозных ладонях Рауля защелкала зажигалка. Огонь не появлялся. Или у него пальцы слишком дрожали, или же кремень совсем поистерся.
— Нет, ты не ошибаешься, — сказал он сдержанно. — Поначалу у нас было пять танатонавтов и двое уже умерли. И умерли по глупости, просто оттого, что я не врач и не знаю, как их реанимировать. Я умею довести сурков до анабиоза и потом вернуть их к жизни, но когда речь идет про людей, я бессилен. Я понятия не имею, как рассчитать точную дозу анестетика. И чтобы положить конец напрасным попыткам, я прошу твоей помощи, твоих знаний и твоей изобретательности.
Я протянул ему спички.
— Да уж, анестезия — это моя специальность. Но вот класть людей в кому, это совсем другое дело.
Он поднялся и прошелся по комнате.
— Ну поразмысли тогда. Придумай что-нибудь! Ты мне нужен, Мишель. Однажды ты мне сказал, что я всегда могу на тебя рассчитывать. Вот и настал такой день. Ты мне нужен, Мишель, и я прошу тебя о помощи.
Конечно же, я хотел ему помочь. Как в старое доброе время. Он и я против слабоумных. Но на этот раз никаких слабоумных перед ним не было. Он вознамерился бросить вызов чему-то холодному и неизвестному, что звалось смерть. При одном только упоминании о ней люди крестились. И вот он отправляет ad patres тех несчастных, что в него поверили. Из чистого любопытства. Чтобы уладить дела со своим отцом. Чтобы пощекотать самолюбие исследователя нового мира. Рауль, мой друг Рауль, хладнокровно убивал людей, которые не сделали ему ничего плохого… Он убивал их во имя науки. Все во мне кричало: «Безумец!»
Он же взирал на меня с привязанностью, словно старший брат.
— Знаешь китайскую пословицу? «Тот, кто задает вопрос, рискует на пять минут прослыть глупцом. Тот, кто не задает вопросы, останется глупцом на всю жизнь».
Я решил бить его же оружием.
— Есть еще более известная фраза, на это раз иудейская. «Не убий». Из десяти заповедей. Можешь найти ее в Библии.
Он прекратил вышагивать из угла в угол и крепко схватил меня за оба запястья. Его ладони были теплые и влажные. Он впился взглядом в мои глаза, чтобы лучше убедить:
— Они забыли добавить одиннадцатую: «Не умирай в невежестве». Я признаю, может пять, десять, пятнадцать человек должны умереть. Но какова ставка! Если нам удастся, мы наконец-то узнаем, что такое смерть и люди перестанут ее бояться. Все те парни в спортивном трико, что ты видел в нашей лаборатории, все они заключенные, это ты знаешь, но они все к тому же добровольцы. Я их специально отбирал. У них у всех одно общее: пожизненное заключение, и каждый писал президенту, что просит заменить этот приговор на смертную казнь, чем гнить в тюрьме. Я больше пятидесяти человек опросил, таких как они. Оставил только тех, что показались мне искренне хотевшими покинуть жизнь, которая им так осточертела. Я рассказал им про «Проект Парадиз» и они тут же загорелись.
— Потому что ты их обманул, — сказал я, пожимая плечами. — Они же не ученые. Они и понятия не имеют, что у них 99,999% шансов лишиться шкуры в твоих экспериментиках. Они все равно боятся смерти, даже если их убеждают в обратном. Все боятся смерти!
Он еще раз меня встряхнул, на это раз сильнее. Стало больно, но он не обращал внимания на мои попытки высвободиться.
— Я их не обманывал. Никогда. Они знают про весь риск. Знают, что многие умрут, прежде чем наступит тот день, когда кому-то из них удастся вернуться из добровольно вызванного NDE. Это будет первопроходец. Он сделает первый шаг в завоевании мира мертвых. По большому счету, это как лотерея, много неудачников на одного выигравшего…
Он присел, схватил бутылку виски, стоявшую у меня на столике, и налил полный стакан. Спичкой он заново разжег одну из своих сигареток.
— Мишель, даже ты и я, мы когда-нибудь умрем. И вот перед своей смертью мы себя спросим, что же мы сделали в жизни. Что-нибудь исключительное, оригинальное! Давай проложим новый путь. Если нам не удастся, другие продолжат. Танатонавтика только зарождается.
Такое упрямство привело меня в уныние.
— Ты одержим невозможным, — вздохнул я.
— «Невозможно», именно это говорили Христофору Колумбу, когда он утверждал, что может поставить яйцо на-попа.
Я горько улыбнулся.
— Как раз это было просто. Достаточно постучать кончиком об стол.
— Да, но он-то первый это обнаружил. На вот тебе, предлагаю решить задачку. Она тебе покажется такой же невозможной, как и колумбово яйцо в свое время.
Из кармана пиджака он вытащил записную книжку с карандашом.
— Можешь начертить круг и поставить точку в центре, не отрывая карандаш от бумаги?
Чтобы я лучше понял, он сам нарисовал круг с точкой посередине.
— Сделай вот так, но не отрывая карандаша, — приказал он.
— Это невозможно и ты сам это знаешь!
— Не больше, чем поставить яйцо на-попа. Не больше, чем завоевать континент мертвых.
Разглядывая круг с точкой, я недоверчиво пожевал губами.
— Ты правда знаешь решение?
— Да, и я тебе немедленно покажу.
Этот-то момент и выбрал мой дорогой братец Конрад, чтобы без предупреждения ввалиться ко мне в квартиру. Дверь была не заперта и он, понятное дело, не потрудился даже постучать.
— Привет честной компании! — жизнерадостно объявил он.
Я не испытывал ни малейшего желания продолжать разговор в присутствии моего брата-кретина и решил окончательно покончить с этими скабрезными дебатами.
— Сожалею, Рауль, но твое предложение меня не интересует. Что же до твоей задачки, то без обмана ее решить нельзя.
— Маловерный! — воскликнул он, вечно уверенный в самом себе.
Кинув визитную карточку на столик, он добавил:
— Если передумаешь, то можешь найти меня по этому телефону.
И с этой последней ремаркой он удрал, даже не попрощавшись.
— Я, кажется, знаю этого типа, — заметил мой брат.
Пора сменить тему.
— Слушай, Конрад, — сказал я, будто был жутко рад его видеть. — Слушай, Конрад, как у тебя делишки?
В фонтане красноречия тут же выбило пробку и я заранее заскучал. Пришлось узнать до мелочей, как делишки у Конрада. Он занимался импортом и экспортом «всего, чего можно запихать в контейнер». Он разбогател. Он женился. У него было двое детей. Он купил отличную корейскую спортивную машину, «просто супер». Он играл в теннис. Он посещал знаменитые салоны, а в любовницах у него была его же компаньонша по бизнесу.
Конрад с удовольствием разглагольствовал о последних событиях своего счастливого существования. Он приобрел полотна известного мастера по бросовым ценам, купил коттедж на морском побережье в Бретани и когда мне «захочется помочь переклеить там обои, то добро пожаловать». Его дети преуспевали в школе.
Я наклеил любезную улыбку, но еще пара-тройка замечательных новостей в этом же духе, и я не смогу больше удерживать растущую потребность хорошенько врезать кулаком по его физиономии. Ничто так не раздражает, как везенье других. Особенно на фоне твоих собственных неудач…
Три-четыре раза в неделю мне звонила мать:
— Ну что же, Мишель, когда же ты мне, наконец, объявишь что-нибудь хорошее? Пора уже подумать обзавестись семьей. Посмотри на Конрада, как он счастлив!
Но одни лишь только подталкивания к браку мою мать не удовлетворяли. Она действовала. Однажды, к моему великому удивлению, она предложила мне написать в газету брачное объявление: «Знаменитый врач, богатый, интеллигентный, элегантный и одухотворенный, ищет женщину с такими же качествами». Ну или что-то в этом роде. Я был вне себя от бешенства!
Пока я был заворожен загадкой круга с нарисованным центром, Конрад продолжал излагать все подробности своей удачливой жизни. Он описал каждую комнату своего бретонского поместья и как он обвел вокруг пальца местных туземцев, чтобы заполучить его за четверть цены.
Ох уж эта его снисходительная улыбка! Чем больше он болтал, тем больше я слышал жалости в его голосе. «Бедный Мишель, — надо полагать, думал он. — Столько лет учиться, чтобы влачить такую одинокую, печальную и жалкую жизнь».
Да, это правда. В ту пору жизнь моя была хуже некуда.
Я жил один, по-холостяцки, в своей крошечной студии на улице Реомюра. Больше всего меня тяготило одиночество, и я уже не испытывал никакого удовлетворения от своей работы. По утрам я приходил в больницу. Просматривал там план-карты предстоящих операций, готовил свои растворы, втыкал шприцы, глядел на экраны мониторов.
Пока что мне еще не повезло стать знаменитым анестезиологом, да к тому же мое существование в роли великого жрица в белом облачении было еще очень далеко от всех тех надежд, о которых когда-то — очень давно — я мечтал, на краткий миг попав в больницу Сен-Луи. Сестрички милосердия все-таки носили кое-что еще под своими рабочими халатиками. Некоторые определенно были свободны, но и они отдавались исключительно в надежде выйти замуж за врача, чтобы больше не работать.