Страница:
– Особая служба? – Император поморщился. – Не нравится мне это название. И потом, на такой прожект нужны не только деньги, нужны люди. – Слово «прожект» его величество выразительно и самую малость насмешливо подчеркнул голосом.
Чернышев поклонился и выразил надежду, что люди найдутся, потому как не перевелись храбрецы в Русской земле. О том, что для выполнения некоторых щекотливых поручений понадобится нечто большее, чем просто храбрость, министр дальновидно промолчал.
– Я подумаю, – наконец сказал император. – Оставьте мне пока бумаги, я с ними ознакомлюсь.
А ознакомившись, наложил резолюцию, смысл которой сводился к следующему: 1) в строжайшем секрете образовать службу, но как бы не постоянно, а временно, впредь до окончательного решения; 2) привлечь к служению в ней военных людей; 3) для начала опробовать возможности службы на паре-тройке дел, о ходе коих доложить его императорскому величеству.
Уяснив смысл резолюции, военный министр наконец-то сообразил, что в кратчайшие сроки вместе со своим замыслом может пойти ко дну. Он проклял гения инновации, воспалившего его воображение, а также день и час, когда черт дернул его подать государю приснопамятную записку. Но делать было нечего: надо было выкручиваться.
И Чернышев, надо отдать ему должное, выкрутился. Незадолго до того молодой офицер по имени Алексей Каверин поссорился с неким пруссаком и убил его на дуэли. Последствия могли быть для офицера самые плачевные, но тут в квартире пруссака нашли копии секретных документов Генерального штаба. Министр тотчас же взял офицера под свое покровительство и, не моргнув глазом, объявил, что тот просто-напросто… ну да, ловко провел операцию по обезвреживанию неприятельского шпиона.
– Все это очень хорошо, – проворчал император, – но что вы станете делать сейчас? Вы же не можете просто вернуть его в службу! Иначе все сразу же поймут, что тут дело нечисто, ведь в отношении дуэлянтов у нас строжайшие законы.
Чернышев нашелся мгновенно:
– А мы отправим его за границу, пусть выполнит там кое-какие поручения. Когда он вернется, о том пруссаке и думать позабудут.
Николай свел брови к переносице. Заграница внушала ему живейшие подозрения. Он уже воочию видел, как первого и покамест единственного сотрудника свежеиспеченной особой службы перетянут на свою сторону злонамеренные иностранные агенты. В самом деле, откуда известно, что Каверин надежен? Никак нельзя позволить ему действовать одному, а то мало ли что!
Свои подозрения Николай тотчас же без обиняков высказал Чернышеву, но министр успокоил императора. Мол, он и сам понимает, что Каверина нельзя упускать из виду, поэтому посоветуется со знающими людьми и приставит к офицеру надежного человечка. Пусть вообще оба стерегут друг друга, так надежнее.
И поиск надежного человечка был начат. Одновременно Чернышеву пришлось уламывать Каверина, чтобы молодой человек согласился поступить в особую службу и, кроме того, делал вид, что именно по ее заданию ухлопал того пруссака. Потому что все, что имело отношение к шпионажу, внушало приличным людям того времени неописуемое отвращение.
По той же самой причине Чернышев не смог отыскать никого, кто бы взялся надзирать за офицером во время его заграничного вояжа. Нет, конечно, имелись люди, которые за деньги были готовы сделать что угодно, но министр не доверял им. И был совершенно прав.
Куда менее он был прав, когда обратился за помощью к князю Г. Когда князь услышал, что его спрашивают о надежных и хорошо знающих иностранные языки людях, которые могли бы отлучиться на время из полка, умели бы держать язык за зубами и ради Отечества были бы готовы на все, командир означенного полка сразу же сообразил, куда дует ветер, и его реакция была однозначна: он сожалеет – чрезвычайно! – но у него нет таких людей. Кто болтлив, кто пьет, кто расточителен, кто женат, и ежели согласится кататься по Парижам, то его Марь Иванна закатит ему такую взбучку, что агент не будет более пригоден ни к каким агентурным действиям.
Князю Г. казалось, что он поступил очень умно, отвадив военного министра, но теперь его постигло озарение. Мысль, пришедшая сейчас ему в голову, была даже не умной, а просто гениальной. Ведь если в только-только зарождающуюся особую службу запустить человека, совершенно для такого дела не приспособленного, то ясно же, что она развалится в мгновение ока. Стало быть, Чернышеву капут, а князьям – удовлетворение от ловко проведенной интриги.
Поэтому князь Г. встал с кресла и строго поглядел на Полину Степановну.
– Должен вам сказать, я измыслил средство спасти вашего знакомого, – объявил он. Вся его сухая парадно-войсковая душа обратилась в хрустальный сосуд, пронизанный золотой радугой радости. – Но прежде скажите мне: готовы ли вы на все, чтобы спасти его?
Полина, услышав последние слова, вспыхнула, а «благодетель» важно присовокупил:
– Не торопитесь с ответом, ибо речь идет о благе родины!
…Вечером князь Г. заехал к великому князю и рассказал ему свой коварный план.
– А нельзя ли найти какой-нибудь другой способ? – тревожно спросил великий князь. – Если я теперь отпущу этого прохвоста, твоего гусара, Глафира меня живьем съест!
– Выбирай: или гусар, или Чернышев, – твердо заявил собеседник. – Я пообещал мадемуазель Серовой, что его тотчас выпустят, как только она согласится войти в особую службу. А министр, бедняга, думает, что я ему оказываю услугу! Похвалил меня: мол, ловко я додумался, ведь женщина при мужчине будет вызывать гораздо меньше подозрений.
Великий князь заколебался, но Г. напомнил ему, что вскоре их полк все равно уезжает на маневры под Смоленск, так что, если умно промолчать, Глафира не узнает, что ее оскорбителя выпустили, а потом и вовсе думать о нем забудет.
– Ладно, – сдался наконец великий князь, – будь по-твоему. Но только потому, что я на дух не переношу Чернышева!
Поняв, что все улажено и несносная барышня больше не будет его допекать, князь Г. просиял лицом, засуетился и велел подать шампанского. (Великому князю, впрочем, он сказал, что пьет за скорейшее избавление от военного министра.)
Вот таким образом Лёвушка вскоре оказался на свободе, а мадемуазель Серова – в особой службе Российской империи. И кое-кто вскоре ох как об этом пожалел!
Глава 3
Чернышев поклонился и выразил надежду, что люди найдутся, потому как не перевелись храбрецы в Русской земле. О том, что для выполнения некоторых щекотливых поручений понадобится нечто большее, чем просто храбрость, министр дальновидно промолчал.
– Я подумаю, – наконец сказал император. – Оставьте мне пока бумаги, я с ними ознакомлюсь.
А ознакомившись, наложил резолюцию, смысл которой сводился к следующему: 1) в строжайшем секрете образовать службу, но как бы не постоянно, а временно, впредь до окончательного решения; 2) привлечь к служению в ней военных людей; 3) для начала опробовать возможности службы на паре-тройке дел, о ходе коих доложить его императорскому величеству.
Уяснив смысл резолюции, военный министр наконец-то сообразил, что в кратчайшие сроки вместе со своим замыслом может пойти ко дну. Он проклял гения инновации, воспалившего его воображение, а также день и час, когда черт дернул его подать государю приснопамятную записку. Но делать было нечего: надо было выкручиваться.
И Чернышев, надо отдать ему должное, выкрутился. Незадолго до того молодой офицер по имени Алексей Каверин поссорился с неким пруссаком и убил его на дуэли. Последствия могли быть для офицера самые плачевные, но тут в квартире пруссака нашли копии секретных документов Генерального штаба. Министр тотчас же взял офицера под свое покровительство и, не моргнув глазом, объявил, что тот просто-напросто… ну да, ловко провел операцию по обезвреживанию неприятельского шпиона.
– Все это очень хорошо, – проворчал император, – но что вы станете делать сейчас? Вы же не можете просто вернуть его в службу! Иначе все сразу же поймут, что тут дело нечисто, ведь в отношении дуэлянтов у нас строжайшие законы.
Чернышев нашелся мгновенно:
– А мы отправим его за границу, пусть выполнит там кое-какие поручения. Когда он вернется, о том пруссаке и думать позабудут.
Николай свел брови к переносице. Заграница внушала ему живейшие подозрения. Он уже воочию видел, как первого и покамест единственного сотрудника свежеиспеченной особой службы перетянут на свою сторону злонамеренные иностранные агенты. В самом деле, откуда известно, что Каверин надежен? Никак нельзя позволить ему действовать одному, а то мало ли что!
Свои подозрения Николай тотчас же без обиняков высказал Чернышеву, но министр успокоил императора. Мол, он и сам понимает, что Каверина нельзя упускать из виду, поэтому посоветуется со знающими людьми и приставит к офицеру надежного человечка. Пусть вообще оба стерегут друг друга, так надежнее.
И поиск надежного человечка был начат. Одновременно Чернышеву пришлось уламывать Каверина, чтобы молодой человек согласился поступить в особую службу и, кроме того, делал вид, что именно по ее заданию ухлопал того пруссака. Потому что все, что имело отношение к шпионажу, внушало приличным людям того времени неописуемое отвращение.
По той же самой причине Чернышев не смог отыскать никого, кто бы взялся надзирать за офицером во время его заграничного вояжа. Нет, конечно, имелись люди, которые за деньги были готовы сделать что угодно, но министр не доверял им. И был совершенно прав.
Куда менее он был прав, когда обратился за помощью к князю Г. Когда князь услышал, что его спрашивают о надежных и хорошо знающих иностранные языки людях, которые могли бы отлучиться на время из полка, умели бы держать язык за зубами и ради Отечества были бы готовы на все, командир означенного полка сразу же сообразил, куда дует ветер, и его реакция была однозначна: он сожалеет – чрезвычайно! – но у него нет таких людей. Кто болтлив, кто пьет, кто расточителен, кто женат, и ежели согласится кататься по Парижам, то его Марь Иванна закатит ему такую взбучку, что агент не будет более пригоден ни к каким агентурным действиям.
Князю Г. казалось, что он поступил очень умно, отвадив военного министра, но теперь его постигло озарение. Мысль, пришедшая сейчас ему в голову, была даже не умной, а просто гениальной. Ведь если в только-только зарождающуюся особую службу запустить человека, совершенно для такого дела не приспособленного, то ясно же, что она развалится в мгновение ока. Стало быть, Чернышеву капут, а князьям – удовлетворение от ловко проведенной интриги.
Поэтому князь Г. встал с кресла и строго поглядел на Полину Степановну.
– Должен вам сказать, я измыслил средство спасти вашего знакомого, – объявил он. Вся его сухая парадно-войсковая душа обратилась в хрустальный сосуд, пронизанный золотой радугой радости. – Но прежде скажите мне: готовы ли вы на все, чтобы спасти его?
Полина, услышав последние слова, вспыхнула, а «благодетель» важно присовокупил:
– Не торопитесь с ответом, ибо речь идет о благе родины!
…Вечером князь Г. заехал к великому князю и рассказал ему свой коварный план.
– А нельзя ли найти какой-нибудь другой способ? – тревожно спросил великий князь. – Если я теперь отпущу этого прохвоста, твоего гусара, Глафира меня живьем съест!
– Выбирай: или гусар, или Чернышев, – твердо заявил собеседник. – Я пообещал мадемуазель Серовой, что его тотчас выпустят, как только она согласится войти в особую службу. А министр, бедняга, думает, что я ему оказываю услугу! Похвалил меня: мол, ловко я додумался, ведь женщина при мужчине будет вызывать гораздо меньше подозрений.
Великий князь заколебался, но Г. напомнил ему, что вскоре их полк все равно уезжает на маневры под Смоленск, так что, если умно промолчать, Глафира не узнает, что ее оскорбителя выпустили, а потом и вовсе думать о нем забудет.
– Ладно, – сдался наконец великий князь, – будь по-твоему. Но только потому, что я на дух не переношу Чернышева!
Поняв, что все улажено и несносная барышня больше не будет его допекать, князь Г. просиял лицом, засуетился и велел подать шампанского. (Великому князю, впрочем, он сказал, что пьет за скорейшее избавление от военного министра.)
Вот таким образом Лёвушка вскоре оказался на свободе, а мадемуазель Серова – в особой службе Российской империи. И кое-кто вскоре ох как об этом пожалел!
Глава 3
Как муж и жена превратились в жениха и невесту. – Занимательная арифметика. – Особняк, начиненный мышами. – Особое задание
Как только Алексей увидел Полину, он сразу же понял две вещи.
Первое: что барышня Серова очень мила.
Второе: что она совершенно ему не нравится.
Второе вовсе не вытекало из первого, но что поделаешь: люди по природе – чертовски нелогичные существа!
Хотя сам Алексей был по натуре не слишком скромен, он любил барышень скромных, краснеющих и застенчивых. Особ же умничающих, слишком жеманных и слишком назойливых на дух не переносил.
Однако Полина в своем медвежьем углу, похоже, отвыкла от скромности. По крайней мере, когда ей представили Алексея, мадемуазель посмотрела ему прямо в лицо открытым, ясным и спокойным взглядом. Взгляд этот словно бы говорил: гм, ну и что же вы за птица такая, милостивый государь?
Милостивый государь нахохлился и принял вид Онегина, которому докучают кредиторы из мелочной лавочки. Но тут произошло нечто ужасное: Полина не смогла удержаться от улыбки, и Алексей пришел к выводу, что она находит его смешным. А надо вам сказать, что молодой Каверин был адски самолюбив, поэтому участь барышни Серовой (агента особой службы за нумером два) была решена.
Окончательно Алексей понял, что им нечего делать друг с другом, когда военный министр обмолвился, что в Париж агенты поедут под видом мужа и жены.
Барышня Серова вытаращила глаза, ахнула, прижала руку к трепещущему сердцу и возмущенно заверещала, забрасывая министра словами. В тот день теперь уже Чернышев на своей шкуре испытал, что такое противостоять Полине Степановне. Своим упрямством она могла допечь кого угодно, невзирая на чины и награды.
В конце концов министр сдался и признал, что в Париж агенты нумер один и нумер два могут поехать под видом жениха и невесты. О том, что в те времена жених и невеста не посмели бы совершать вместе столь предосудительное путешествие, Чернышев предпочел забыть.
Однако об этом не забыла Полина Степановна, и министру удалось ее уломать только тогда, когда он посулил дать на агентурные нужды вдвое больше того, что предполагалось. Каверин же, который терпеть не мог торговаться, понял, что его спутница – особа крайне расчетливая, и проникся к ней презрением.
В путь пустились вчетвером: офицер с денщиком Гришкой и Полина с горничной Машей. Пятым в путешествии был багаж Полины, которая вела себя так, словно собиралась обосноваться в Париже надолго. Она взяла с собой в дорогу сундуки с книгами, альбомы с чувствительными стишками подруг, портреты отца и Лёвушки, а также великое множество совершенно несообразных вещей, вплоть до домашних часов. Размер багажа поверг Каверина в отчаяние, потому что оный занимал много места и на него уходила прорва времени.
Ссориться «жених» с «невестой» начали, едва выехав за петербургскую заставу, и, раз начав, уже не прекращали это занятие. От Петербурга до Варшавы они поссорились шестьдесят семь раз, от Варшавы до Парижа – еще сто восемнадцать. Все ссоры мадемуазель Серова аккуратно заносила в записную книжечку, чтение коей потом принесло немало головоломных минут ее потомкам, ибо там значились, к примеру, такие строки:
«Добрались до Польши. Поляки очень галантные, хотя все говорят по-польски, но со мной как-то нечувствительно переходят на русский. С К. говорят только по-польски, если вообще говорят. Ссора с К. из-за этого».
«Пан Р. (прекрасный человек, женат, имеет восемь детей) вызвался проводить нас до Парижа, на который он давно, по его словам, собирался поглядеть. Ссора с К. А пан Р., убоявшись тещи, остался дома».
«Заночевали у пана Н. По причине обрушившегося моста на два дня остались в его имении. Сегодня вечером три раза ссорились с К.: из-за шляпки, из-за непогоды и из-за французского правительства».
«Пан Н. сделал мне предложение. Сюрприз: ссоры с К. не было – по его словам, он давно мечтает от меня избавиться каким угодно образом. Я его разочаровала, объявив, что принадлежу не себе, а отечеству».
Следует отметить, что Гришка и Маша, как и подобает преданным слугам, полностью переняли стиль общения своих господ. И перебранки денщика и горничной, проходившие в более простонародном ключе, вносили в путешествие нотку приятного оживления.
В конце концов Алексей понял, что еще немного – и он или бросится в реку, или бросит туда барышню Серову, после чего утопится сам. Но тут ему снова улыбнулась удача, ибо путешествие подошло к концу. «Жених» и «невеста» прибыли к месту назначения.
…И это Париж?
Вывески, прохожие, камни мостовой. Церковь благородного готического профиля. Цветочницы. Продавцы газет. Лувр старый, какой-то седой, но вовсе не чопорный. Дворец Тюильри похож на песню из камня. Река зеленая-зеленая, и возле реки – черная статуя Генриха на черном коне. Ничего волшебного, город как город, сказал себе Алексей. Ну, и еще все прохожие говорят по-французски, но этим и в Петербурге не удивишь.
Агенты нумер один и нумер два обосновались в частном особняке, нарочно снятом к их приезду и полностью обставленном. Собственно говоря, такова была казенная формулировка графа Чернышева, ибо в особняке (сыром, старом и полуразвалившемся) на самом деле не было ничего, кроме мышей и нескольких дряхлых шкапов, которые протестующе скрипели, если их пытались открыть.
– Непременно доложу об этом министру, – воинственно объявила Полина, обозрев царящую вокруг разруху.
И впервые Алексей почувствовал некоторую солидарность со спутницей – назойливой, твердолобой, упрямой особой.
По приезде в Париж агенты должны были явиться для дальнейших инструкций к представителю русского посольства, некоему Сергею Петровичу Новосильцеву. Дело в том, что Полина и Алексей не имели ни малейшего понятия о том, какое именно дело им поручат, – держава в лице графа Чернышева и его людей строго блюла свои секреты.
Надо сказать о Новосильцеве, что сей молодой и чрезвычайно честолюбивый человек пользовался особым доверием русского посла, барона М., и находился в курсе всего, что творилось как во французской столице, так и в Петербурге. Cher Serge[1] был высокий, тонкий, бледный, интересный, говорил по-французски лучше любого француза и обладал неподражаемыми ухватками придворного, допущенного в круг высоких особ. Кроме того, он мазал волосы каким-то чудодейственным фиксатуаром, от которого те блестели, «как ангельские локоны» (выражение почтенной графини де Лоншан, столетней кокетки) или «как мартышкин зад» (слова графа де Лоншан, невыносимого ворчуна и свободолюба – при Бонапарте он всячески ругал власть и требовал возвращения короля, а при короле насмехался над правительством и вздыхал, что только при Бонапарте Франция была великой державой).
Если добавить, что с людьми, которые не могли похвастаться тем, что находятся выше его на общественной лестнице, шер Серж усвоил тон, полный снисходительности, станет ясно, отчего строптивый Алексей возненавидел его с первого взгляда. Что же касается Полины, то она с порога накинулась на Новосильцева, красочно расписала, куда именно поселили агентов особой, между прочим, службы, и потребовала, чтобы им немедленно подыскали другое жилье.
Оправившись от изумления, вызванного самим фактом – кто-то осмелился что-то у него требовать, – шер Серж привел полсотни доводов, почему переселение является невозможным, а полуразвалившийся особняк – лучшим местом в Париже. Он намекал на дороговизну жилья, сетовал на стесненность посольства в средствах и даже дал понять, что истинные патриоты своей отчизны не имеют права забивать себе голову такими пустяками, как полчища мышей и отсутствие элементарных удобств.
– Вы меня убедили, сударь, – сладким голосом промолвила в ответ Полина. – Значит, вы как истинный патриот не откажетесь поменяться с нами местами?
Тут Серж переменился в лице и в раздражении побарабанил пальцами по столу.
– Я представлю господину барону записку, – сказал он сухо. – Обрисую ваше положение. Уверяю вас, меры будут приняты.
«Когда вы уже вернетесь в Петербург», – добавил Новосильцев мысленно.
– В таком случае теперь, – вмешался Алексей, – мы бы хотели подробнее узнать о нашем, гм, задании.
Серж задумчиво поглядел в окно и при всей своей учтивости не преминул помянуть про себя недобрым словом графа Чернышева, который со своими несообразными инициативами нарушил спокойное течение сытой чиновничьей жизни. Дело в том, что, пока наши агенты тряслись в карете по российским, польским и немецким буеракам, задание, которое им должны были поручить в Париже, потеряло всякий смысл.
Впрочем, изобретательный барон М. тотчас же подыскал для них другое. И, вспомнив об этом деле, Серж не смог удержаться от улыбки, а Алексей, заметив ее, невольно насторожился.
– Итак, вы прибыли в наше распоряжение, – светским тоном промолвил Новосильцев. – Как вам Париж? Прелестный город, не правда ли? Мой кузен служит в Вене, но даже Вену, знаете ли, не сравнить с нашей прекрасной Лютецией. Вы не согласны?
Алексей плохо выспался, смертельно устал после долгой поездки в карете через всю Европу и мечтал только об одном – как бы поскорее отделаться от лощеного фата, который действовал ему на нервы. Что касается Полины, то мадемуазель могла спать хоть на голых досках, – никакие невзгоды никоим образом не повлияли ни на ее вид, ни на ее самочувствие.
– Полагаю, я смогу составить свое мнение, если мне удастся получше познакомиться с городом перед тем, как я уеду, – сказал Каверин.
Серж слегка приподнял брови. На его вкус, ответ вышел чересчур прямолинейным. «Военным, как всегда, недостает гибкости», – подумал Новосильцев.
– Париж прекрасен! – вскричала Полина тоном восторженной институтки. – Но он был бы еще лучше, если бы мы не жили в особняке с щелястыми стенами, где всюду шныряют гадкие мыши.
Серж кисло поглядел на нее, помыслив: некоторые барышни чрезвычайно дурно воспитаны – говоришь им о родине и высоком счастье самопожертвования, а они все о мышах да о стенах. Да и офицер, если говорить начистоту, недалеко ушел от барышни. Серж уже заметил, что странная пара секретных агентов чем-то невыносимо его раздражает.
– Должен вам сказать, – начал Новосильцев, – что вы явились как раз вовремя. Еще немного – и нам пришлось бы ждать другого случая, а время, знаете ли, не терпит. Кроме того, международное положение…
Молодой сотрудник посольства явно был настроен прочитать целую лекцию, и Алексей, который не выносил пустословия, подумал… (Но нет, пожалуй, не стоит озвучивать то, что он подумал, это наверняка не понравилось бы цензуре.) И дорогому Сержу тоже вряд ли пришлось бы по душе.
– Мы ничего не смыслим в международном положении, – заявила Полина. – По правде говоря, оно нам совершенно ни к чему.
И тут мадемуазель с удовольствием убедилась, что даже такой человек, как шер Серж, может позеленеть лицом.
«Что такое?» – изумился Алексей, который во время препирательств с барышней Серовой уже имел случай убедиться, что в хитросплетениях европейской политики Полина разбирается не хуже, чем в вышивании.
– Я собиралась сегодня прогуляться по рю де ля Пэ, – продолжала Полина, глазом не моргнув, – и если вы нам коротенько объясните, что к чему… я имею в виду, что мы с Алексеем Константиновичем должны делать… я как раз успею обойти модные лавки.
Серж открыл рот. По правде говоря, он растерялся, чего с ним давно не случалось. Алексей тихо наслаждался происходящим.
– Боюсь, не все так просто, – выдавил из себя Новосильцев. – Вы ведь не знакомы с обстоятельствами дела?
– Какого именно? – спросил Алексей, чувствуя подвох.
Серж выдержал паузу, которой хватило бы маркизу дю Вержье, чтобы рассказать обо всех своих любовных подвигах. (Маркиз слыл в Париже известным волокитой и не упускал случая напомнить об этом, справедливо полагая, что никто не похвалит тебя лучше, чем ты сам.)
– Мы имеем для вас очень сложное и, гм, щекотливое поручение, – сказал Серж наконец.
Тут Каверин подумал про себя нечто такое, отчего покраснела бы даже гусарская лошадь, и не одна. Он не выносил, когда люди ходили вокруг да около, не объясняя, чего же им, собственно, нужно.
– Может быть, вы все-таки объясните, что мы должны делать? – иронически осведомился он.
– Извольте, – легко согласился Серж. По его тону можно было подумать, что он давно собирался дать объяснения, но Алексей только тем и занимался, что мешал ему. – Это касается турецкого вопроса. Вы представляете себе, о чем идет речь?
– Примерно, – сухо сказал Каверин.
– Мало вам, однако. – Серж устроился в кресле поудобнее и закинул ногу на ногу. – Итак, в Турции, как вам известно, есть султан. – Серж собирался добавить: «и он, разумеется, турок», но поглядел на лицо Алексея и решил не делать этого. В конце концов, умение остановиться там, где нужно, – одно из важнейших свойств дипломата. – А в Египте сидит вице-король, и зовут его Мухаммед-Али. Египет, как вам должно быть известно, оттоманская провинция, и раньше вице-короли в ней менялись каждый год, но Мухаммед-Али положил этому конец вскоре после ухода Буонапарте. – В голосе Новосильцева скользнула легкая нотка презрения при упоминании данного имени. – Словом, он правит Египтом уже, дай бог памяти, более тридцати лет. А поскольку вице-король – человек честолюбивый, ему наскучило быть вторым в своем отечестве и он напал на Турцию. Четыре года назад, в 1832 году, Мухаммед-Али дошел до Стамбула, и, если бы не вмешательство европейских держав, султану пришлось бы плохо. Вскоре после того султан заключил с нами дружественный договор и запретил всем иностранным судам проходить через проливы Босфор и Дарданеллы. Казалось бы, все складывается для нас удачно, но беда в том, что Мухаммед-Али отнюдь не отказался от своих планов. И у нас есть сведения, что Франция играет ему на руку, чтобы ослабить влияние Англии и наше в этом регионе. Чего мы, разумеется, не можем допустить.
– Дальше, – спокойно сказал Алексей. Покосившись на Полину, он убедился, что та разглядывает свой веер brisй из прорезных пластин, и на лице у нее выражение человека, который не зевает исключительно из вежливости.
– Здесь в Париже есть один человек, – продолжал Серж, – и зовут его Эпине-Брокар. Странная личность. Немного шпион, немного авантюрист, немного сводник, немного светский завсегдатай. Впрочем, сие неважно, а важно то, что он располагает интересующими нас сведениями: у него есть копии секретных протоколов французского правительства, в которых находится запись обсуждения восточного вопроса. – Новосильцев перевел дыхание. – Однако месье не хочет отдать эти бумаги нам.
– Надо поднять цену, – заметил Алексей.
Серж досадливо передернул плечами.
– Дело не в том. Один раз он оказал нам услугу, но заломил колоссальную цену. Разумеется, мы не могли заплатить ему столько, сколько он просил. Мы дали… гм… вполне приличные деньги. Но месье счел, что мы его надули, и с тех пор не желает иметь с нами дела.
Алексей решил, что Эпине-Брокара и правда надули. Обычная российская уловка: много пообещать, но ничего не сделать.
– Однако бумаги нам совершенно необходимы, и поэтому мы решили, что раз их нельзя купить, то, значит, можно выкрасть.
Алексей подскочил на месте.
– Выкрасть?!
Так вот к какой роли его готовили в особой службе! Чтобы он, офицер, дворянин, сделался обыкновенным вором? Вся гордость Алексея, выражаясь фигурально, встала на дыбы.
– Успокойтесь, – с досадливой гримасой промолвил Новосильцев, – вам не придется ничего подобного делать. Для такого случая мы нашли особого умельца. Он брат камердинера одного из посольских, и зовут его Матвей. Больше вам о нем ничего знать не нужно.
Алексей перевел дух. Эпине-Брокар… Матвей… бумаги… При чем тут они с Полиной?
– Матвей не говорит по-французски, – снизошел до объяснения Серж. – И вообще он человек ненадежный. Мы с бароном М. подумали и решили, что доверять ему нельзя, поэтому вы присмотрите за ним.
– Я? – изумился Алексей.
– Мы? – подняла брови Полина.
Но в том состоянии, в котором находился, офицер не обратил внимания на эту крохотную поправку.
– Именно так. Матвей должен выкрасть бумаги, а вы – проследить за тем, чтобы все прошло гладко. В своем деле он мастер, так что я не думаю, что с этой стороны возникнут какие-то проблемы. – Серж поднял лежащую на столе книгу и извлек из-под нее небольшой конверт. – Главное – чтобы Матвей не натворил глупостей, когда бумаги уже будут у него в руках. Здесь мы всецело полагаемся на вас. – Серж протянул конверт Каверину. – Возьмите. Внутри приглашение на bal de tкtes. Вы знаете, что это такое?
– Бал-маскарад, куда принято являться в обычной одежде, но в масках, – ответила Полина вместо Каверина.
– Именно, – кивнул Новосильцев. – Месье Эпине-Брокар обожает устраивать торжества, на которых бывает, гм, весьма смешанное общество. Каждый приглашенный имеет право приводить с собой одного-двух человек. Как удобно, не правда ли? Вы с Матвеем отправитесь туда. Тот делает свое дело, и вы уходите. Если даже вас кто-то увидит, то вряд ли под маской узнают.
– Один вопрос, – остановил его Алексей. – Где именно находятся бумаги и на что они похожи?
– Это связка протоколов, – отвечал Серж. – Как нам удалось выяснить, Эпине-Брокар хранит ее у себя дома, в небольшой шкатулке с перламутровой отделкой. На виду он ее точно не держит, так что тут уж Матвею придется постараться. – Сотрудник посольства улыбнулся. – Кстати, бал будет послезавтра вечером. Так что очень хорошо, что вы подоспели вовремя. Я уж опасался, что все сорвется, другого такого случая не представится. Послезавтра бумаги должны быть у нас. Вы понимаете?
– Да, – сказал Алексей, оглянувшись на Полину.
Новосильцев поднялся.
– Я дам вам свою одежду – такую, что на вас, здесь уже давно не носят. Запомните: мода во Франции – это все!
– Я учту, – отозвался офицер.
Тут он слегка покривил душой. Ибо если и был на свете человек, более всего равнодушный к моде, то таким человеком был именно Алексей Каверин. В отличие от мадемуазель Полины, которая в тот же день отправилась на рю де ля Пэ и одним махом истратила четверть выделенных на агентов казенных денег.
– Восемь шляпок! – изумился Алексей, увидев ее покупки, среди которых были также косынки, веера и сиреневое платье. – Полина Степановна, зачем вам столько?
– Ах, Алексей Константинович, – вздохнула его «невеста», вертясь перед зеркалом. – Я уже говорила вам: я принадлежу отечеству, и ради него готова на все!
И она вместе с Машей принялась подшивать по фигуре купленное платье, заказанное какой-то герцогиней, которая не явилась за ним. (Заметим, кстати, герцогиня оказалась перед жестоким выбором: или платье, или дорогой подарок любовнику, который к ней охладел и которого она надеялась таким образом удержать.) Новое платье для Полины за два дня не взялась бы сшить ни одна модистка, а сиреневое платье было на ней чудо как хорошо.
Первое: что барышня Серова очень мила.
Второе: что она совершенно ему не нравится.
Второе вовсе не вытекало из первого, но что поделаешь: люди по природе – чертовски нелогичные существа!
Хотя сам Алексей был по натуре не слишком скромен, он любил барышень скромных, краснеющих и застенчивых. Особ же умничающих, слишком жеманных и слишком назойливых на дух не переносил.
Однако Полина в своем медвежьем углу, похоже, отвыкла от скромности. По крайней мере, когда ей представили Алексея, мадемуазель посмотрела ему прямо в лицо открытым, ясным и спокойным взглядом. Взгляд этот словно бы говорил: гм, ну и что же вы за птица такая, милостивый государь?
Милостивый государь нахохлился и принял вид Онегина, которому докучают кредиторы из мелочной лавочки. Но тут произошло нечто ужасное: Полина не смогла удержаться от улыбки, и Алексей пришел к выводу, что она находит его смешным. А надо вам сказать, что молодой Каверин был адски самолюбив, поэтому участь барышни Серовой (агента особой службы за нумером два) была решена.
Окончательно Алексей понял, что им нечего делать друг с другом, когда военный министр обмолвился, что в Париж агенты поедут под видом мужа и жены.
Барышня Серова вытаращила глаза, ахнула, прижала руку к трепещущему сердцу и возмущенно заверещала, забрасывая министра словами. В тот день теперь уже Чернышев на своей шкуре испытал, что такое противостоять Полине Степановне. Своим упрямством она могла допечь кого угодно, невзирая на чины и награды.
В конце концов министр сдался и признал, что в Париж агенты нумер один и нумер два могут поехать под видом жениха и невесты. О том, что в те времена жених и невеста не посмели бы совершать вместе столь предосудительное путешествие, Чернышев предпочел забыть.
Однако об этом не забыла Полина Степановна, и министру удалось ее уломать только тогда, когда он посулил дать на агентурные нужды вдвое больше того, что предполагалось. Каверин же, который терпеть не мог торговаться, понял, что его спутница – особа крайне расчетливая, и проникся к ней презрением.
В путь пустились вчетвером: офицер с денщиком Гришкой и Полина с горничной Машей. Пятым в путешествии был багаж Полины, которая вела себя так, словно собиралась обосноваться в Париже надолго. Она взяла с собой в дорогу сундуки с книгами, альбомы с чувствительными стишками подруг, портреты отца и Лёвушки, а также великое множество совершенно несообразных вещей, вплоть до домашних часов. Размер багажа поверг Каверина в отчаяние, потому что оный занимал много места и на него уходила прорва времени.
Ссориться «жених» с «невестой» начали, едва выехав за петербургскую заставу, и, раз начав, уже не прекращали это занятие. От Петербурга до Варшавы они поссорились шестьдесят семь раз, от Варшавы до Парижа – еще сто восемнадцать. Все ссоры мадемуазель Серова аккуратно заносила в записную книжечку, чтение коей потом принесло немало головоломных минут ее потомкам, ибо там значились, к примеру, такие строки:
«Добрались до Польши. Поляки очень галантные, хотя все говорят по-польски, но со мной как-то нечувствительно переходят на русский. С К. говорят только по-польски, если вообще говорят. Ссора с К. из-за этого».
«Пан Р. (прекрасный человек, женат, имеет восемь детей) вызвался проводить нас до Парижа, на который он давно, по его словам, собирался поглядеть. Ссора с К. А пан Р., убоявшись тещи, остался дома».
«Заночевали у пана Н. По причине обрушившегося моста на два дня остались в его имении. Сегодня вечером три раза ссорились с К.: из-за шляпки, из-за непогоды и из-за французского правительства».
«Пан Н. сделал мне предложение. Сюрприз: ссоры с К. не было – по его словам, он давно мечтает от меня избавиться каким угодно образом. Я его разочаровала, объявив, что принадлежу не себе, а отечеству».
Следует отметить, что Гришка и Маша, как и подобает преданным слугам, полностью переняли стиль общения своих господ. И перебранки денщика и горничной, проходившие в более простонародном ключе, вносили в путешествие нотку приятного оживления.
В конце концов Алексей понял, что еще немного – и он или бросится в реку, или бросит туда барышню Серову, после чего утопится сам. Но тут ему снова улыбнулась удача, ибо путешествие подошло к концу. «Жених» и «невеста» прибыли к месту назначения.
…И это Париж?
Вывески, прохожие, камни мостовой. Церковь благородного готического профиля. Цветочницы. Продавцы газет. Лувр старый, какой-то седой, но вовсе не чопорный. Дворец Тюильри похож на песню из камня. Река зеленая-зеленая, и возле реки – черная статуя Генриха на черном коне. Ничего волшебного, город как город, сказал себе Алексей. Ну, и еще все прохожие говорят по-французски, но этим и в Петербурге не удивишь.
Агенты нумер один и нумер два обосновались в частном особняке, нарочно снятом к их приезду и полностью обставленном. Собственно говоря, такова была казенная формулировка графа Чернышева, ибо в особняке (сыром, старом и полуразвалившемся) на самом деле не было ничего, кроме мышей и нескольких дряхлых шкапов, которые протестующе скрипели, если их пытались открыть.
– Непременно доложу об этом министру, – воинственно объявила Полина, обозрев царящую вокруг разруху.
И впервые Алексей почувствовал некоторую солидарность со спутницей – назойливой, твердолобой, упрямой особой.
По приезде в Париж агенты должны были явиться для дальнейших инструкций к представителю русского посольства, некоему Сергею Петровичу Новосильцеву. Дело в том, что Полина и Алексей не имели ни малейшего понятия о том, какое именно дело им поручат, – держава в лице графа Чернышева и его людей строго блюла свои секреты.
Надо сказать о Новосильцеве, что сей молодой и чрезвычайно честолюбивый человек пользовался особым доверием русского посла, барона М., и находился в курсе всего, что творилось как во французской столице, так и в Петербурге. Cher Serge[1] был высокий, тонкий, бледный, интересный, говорил по-французски лучше любого француза и обладал неподражаемыми ухватками придворного, допущенного в круг высоких особ. Кроме того, он мазал волосы каким-то чудодейственным фиксатуаром, от которого те блестели, «как ангельские локоны» (выражение почтенной графини де Лоншан, столетней кокетки) или «как мартышкин зад» (слова графа де Лоншан, невыносимого ворчуна и свободолюба – при Бонапарте он всячески ругал власть и требовал возвращения короля, а при короле насмехался над правительством и вздыхал, что только при Бонапарте Франция была великой державой).
Если добавить, что с людьми, которые не могли похвастаться тем, что находятся выше его на общественной лестнице, шер Серж усвоил тон, полный снисходительности, станет ясно, отчего строптивый Алексей возненавидел его с первого взгляда. Что же касается Полины, то она с порога накинулась на Новосильцева, красочно расписала, куда именно поселили агентов особой, между прочим, службы, и потребовала, чтобы им немедленно подыскали другое жилье.
Оправившись от изумления, вызванного самим фактом – кто-то осмелился что-то у него требовать, – шер Серж привел полсотни доводов, почему переселение является невозможным, а полуразвалившийся особняк – лучшим местом в Париже. Он намекал на дороговизну жилья, сетовал на стесненность посольства в средствах и даже дал понять, что истинные патриоты своей отчизны не имеют права забивать себе голову такими пустяками, как полчища мышей и отсутствие элементарных удобств.
– Вы меня убедили, сударь, – сладким голосом промолвила в ответ Полина. – Значит, вы как истинный патриот не откажетесь поменяться с нами местами?
Тут Серж переменился в лице и в раздражении побарабанил пальцами по столу.
– Я представлю господину барону записку, – сказал он сухо. – Обрисую ваше положение. Уверяю вас, меры будут приняты.
«Когда вы уже вернетесь в Петербург», – добавил Новосильцев мысленно.
– В таком случае теперь, – вмешался Алексей, – мы бы хотели подробнее узнать о нашем, гм, задании.
Серж задумчиво поглядел в окно и при всей своей учтивости не преминул помянуть про себя недобрым словом графа Чернышева, который со своими несообразными инициативами нарушил спокойное течение сытой чиновничьей жизни. Дело в том, что, пока наши агенты тряслись в карете по российским, польским и немецким буеракам, задание, которое им должны были поручить в Париже, потеряло всякий смысл.
Впрочем, изобретательный барон М. тотчас же подыскал для них другое. И, вспомнив об этом деле, Серж не смог удержаться от улыбки, а Алексей, заметив ее, невольно насторожился.
– Итак, вы прибыли в наше распоряжение, – светским тоном промолвил Новосильцев. – Как вам Париж? Прелестный город, не правда ли? Мой кузен служит в Вене, но даже Вену, знаете ли, не сравнить с нашей прекрасной Лютецией. Вы не согласны?
Алексей плохо выспался, смертельно устал после долгой поездки в карете через всю Европу и мечтал только об одном – как бы поскорее отделаться от лощеного фата, который действовал ему на нервы. Что касается Полины, то мадемуазель могла спать хоть на голых досках, – никакие невзгоды никоим образом не повлияли ни на ее вид, ни на ее самочувствие.
– Полагаю, я смогу составить свое мнение, если мне удастся получше познакомиться с городом перед тем, как я уеду, – сказал Каверин.
Серж слегка приподнял брови. На его вкус, ответ вышел чересчур прямолинейным. «Военным, как всегда, недостает гибкости», – подумал Новосильцев.
– Париж прекрасен! – вскричала Полина тоном восторженной институтки. – Но он был бы еще лучше, если бы мы не жили в особняке с щелястыми стенами, где всюду шныряют гадкие мыши.
Серж кисло поглядел на нее, помыслив: некоторые барышни чрезвычайно дурно воспитаны – говоришь им о родине и высоком счастье самопожертвования, а они все о мышах да о стенах. Да и офицер, если говорить начистоту, недалеко ушел от барышни. Серж уже заметил, что странная пара секретных агентов чем-то невыносимо его раздражает.
– Должен вам сказать, – начал Новосильцев, – что вы явились как раз вовремя. Еще немного – и нам пришлось бы ждать другого случая, а время, знаете ли, не терпит. Кроме того, международное положение…
Молодой сотрудник посольства явно был настроен прочитать целую лекцию, и Алексей, который не выносил пустословия, подумал… (Но нет, пожалуй, не стоит озвучивать то, что он подумал, это наверняка не понравилось бы цензуре.) И дорогому Сержу тоже вряд ли пришлось бы по душе.
– Мы ничего не смыслим в международном положении, – заявила Полина. – По правде говоря, оно нам совершенно ни к чему.
И тут мадемуазель с удовольствием убедилась, что даже такой человек, как шер Серж, может позеленеть лицом.
«Что такое?» – изумился Алексей, который во время препирательств с барышней Серовой уже имел случай убедиться, что в хитросплетениях европейской политики Полина разбирается не хуже, чем в вышивании.
– Я собиралась сегодня прогуляться по рю де ля Пэ, – продолжала Полина, глазом не моргнув, – и если вы нам коротенько объясните, что к чему… я имею в виду, что мы с Алексеем Константиновичем должны делать… я как раз успею обойти модные лавки.
Серж открыл рот. По правде говоря, он растерялся, чего с ним давно не случалось. Алексей тихо наслаждался происходящим.
– Боюсь, не все так просто, – выдавил из себя Новосильцев. – Вы ведь не знакомы с обстоятельствами дела?
– Какого именно? – спросил Алексей, чувствуя подвох.
Серж выдержал паузу, которой хватило бы маркизу дю Вержье, чтобы рассказать обо всех своих любовных подвигах. (Маркиз слыл в Париже известным волокитой и не упускал случая напомнить об этом, справедливо полагая, что никто не похвалит тебя лучше, чем ты сам.)
– Мы имеем для вас очень сложное и, гм, щекотливое поручение, – сказал Серж наконец.
Тут Каверин подумал про себя нечто такое, отчего покраснела бы даже гусарская лошадь, и не одна. Он не выносил, когда люди ходили вокруг да около, не объясняя, чего же им, собственно, нужно.
– Может быть, вы все-таки объясните, что мы должны делать? – иронически осведомился он.
– Извольте, – легко согласился Серж. По его тону можно было подумать, что он давно собирался дать объяснения, но Алексей только тем и занимался, что мешал ему. – Это касается турецкого вопроса. Вы представляете себе, о чем идет речь?
– Примерно, – сухо сказал Каверин.
– Мало вам, однако. – Серж устроился в кресле поудобнее и закинул ногу на ногу. – Итак, в Турции, как вам известно, есть султан. – Серж собирался добавить: «и он, разумеется, турок», но поглядел на лицо Алексея и решил не делать этого. В конце концов, умение остановиться там, где нужно, – одно из важнейших свойств дипломата. – А в Египте сидит вице-король, и зовут его Мухаммед-Али. Египет, как вам должно быть известно, оттоманская провинция, и раньше вице-короли в ней менялись каждый год, но Мухаммед-Али положил этому конец вскоре после ухода Буонапарте. – В голосе Новосильцева скользнула легкая нотка презрения при упоминании данного имени. – Словом, он правит Египтом уже, дай бог памяти, более тридцати лет. А поскольку вице-король – человек честолюбивый, ему наскучило быть вторым в своем отечестве и он напал на Турцию. Четыре года назад, в 1832 году, Мухаммед-Али дошел до Стамбула, и, если бы не вмешательство европейских держав, султану пришлось бы плохо. Вскоре после того султан заключил с нами дружественный договор и запретил всем иностранным судам проходить через проливы Босфор и Дарданеллы. Казалось бы, все складывается для нас удачно, но беда в том, что Мухаммед-Али отнюдь не отказался от своих планов. И у нас есть сведения, что Франция играет ему на руку, чтобы ослабить влияние Англии и наше в этом регионе. Чего мы, разумеется, не можем допустить.
– Дальше, – спокойно сказал Алексей. Покосившись на Полину, он убедился, что та разглядывает свой веер brisй из прорезных пластин, и на лице у нее выражение человека, который не зевает исключительно из вежливости.
– Здесь в Париже есть один человек, – продолжал Серж, – и зовут его Эпине-Брокар. Странная личность. Немного шпион, немного авантюрист, немного сводник, немного светский завсегдатай. Впрочем, сие неважно, а важно то, что он располагает интересующими нас сведениями: у него есть копии секретных протоколов французского правительства, в которых находится запись обсуждения восточного вопроса. – Новосильцев перевел дыхание. – Однако месье не хочет отдать эти бумаги нам.
– Надо поднять цену, – заметил Алексей.
Серж досадливо передернул плечами.
– Дело не в том. Один раз он оказал нам услугу, но заломил колоссальную цену. Разумеется, мы не могли заплатить ему столько, сколько он просил. Мы дали… гм… вполне приличные деньги. Но месье счел, что мы его надули, и с тех пор не желает иметь с нами дела.
Алексей решил, что Эпине-Брокара и правда надули. Обычная российская уловка: много пообещать, но ничего не сделать.
– Однако бумаги нам совершенно необходимы, и поэтому мы решили, что раз их нельзя купить, то, значит, можно выкрасть.
Алексей подскочил на месте.
– Выкрасть?!
Так вот к какой роли его готовили в особой службе! Чтобы он, офицер, дворянин, сделался обыкновенным вором? Вся гордость Алексея, выражаясь фигурально, встала на дыбы.
– Успокойтесь, – с досадливой гримасой промолвил Новосильцев, – вам не придется ничего подобного делать. Для такого случая мы нашли особого умельца. Он брат камердинера одного из посольских, и зовут его Матвей. Больше вам о нем ничего знать не нужно.
Алексей перевел дух. Эпине-Брокар… Матвей… бумаги… При чем тут они с Полиной?
– Матвей не говорит по-французски, – снизошел до объяснения Серж. – И вообще он человек ненадежный. Мы с бароном М. подумали и решили, что доверять ему нельзя, поэтому вы присмотрите за ним.
– Я? – изумился Алексей.
– Мы? – подняла брови Полина.
Но в том состоянии, в котором находился, офицер не обратил внимания на эту крохотную поправку.
– Именно так. Матвей должен выкрасть бумаги, а вы – проследить за тем, чтобы все прошло гладко. В своем деле он мастер, так что я не думаю, что с этой стороны возникнут какие-то проблемы. – Серж поднял лежащую на столе книгу и извлек из-под нее небольшой конверт. – Главное – чтобы Матвей не натворил глупостей, когда бумаги уже будут у него в руках. Здесь мы всецело полагаемся на вас. – Серж протянул конверт Каверину. – Возьмите. Внутри приглашение на bal de tкtes. Вы знаете, что это такое?
– Бал-маскарад, куда принято являться в обычной одежде, но в масках, – ответила Полина вместо Каверина.
– Именно, – кивнул Новосильцев. – Месье Эпине-Брокар обожает устраивать торжества, на которых бывает, гм, весьма смешанное общество. Каждый приглашенный имеет право приводить с собой одного-двух человек. Как удобно, не правда ли? Вы с Матвеем отправитесь туда. Тот делает свое дело, и вы уходите. Если даже вас кто-то увидит, то вряд ли под маской узнают.
– Один вопрос, – остановил его Алексей. – Где именно находятся бумаги и на что они похожи?
– Это связка протоколов, – отвечал Серж. – Как нам удалось выяснить, Эпине-Брокар хранит ее у себя дома, в небольшой шкатулке с перламутровой отделкой. На виду он ее точно не держит, так что тут уж Матвею придется постараться. – Сотрудник посольства улыбнулся. – Кстати, бал будет послезавтра вечером. Так что очень хорошо, что вы подоспели вовремя. Я уж опасался, что все сорвется, другого такого случая не представится. Послезавтра бумаги должны быть у нас. Вы понимаете?
– Да, – сказал Алексей, оглянувшись на Полину.
Новосильцев поднялся.
– Я дам вам свою одежду – такую, что на вас, здесь уже давно не носят. Запомните: мода во Франции – это все!
– Я учту, – отозвался офицер.
Тут он слегка покривил душой. Ибо если и был на свете человек, более всего равнодушный к моде, то таким человеком был именно Алексей Каверин. В отличие от мадемуазель Полины, которая в тот же день отправилась на рю де ля Пэ и одним махом истратила четверть выделенных на агентов казенных денег.
– Восемь шляпок! – изумился Алексей, увидев ее покупки, среди которых были также косынки, веера и сиреневое платье. – Полина Степановна, зачем вам столько?
– Ах, Алексей Константинович, – вздохнула его «невеста», вертясь перед зеркалом. – Я уже говорила вам: я принадлежу отечеству, и ради него готова на все!
И она вместе с Машей принялась подшивать по фигуре купленное платье, заказанное какой-то герцогиней, которая не явилась за ним. (Заметим, кстати, герцогиня оказалась перед жестоким выбором: или платье, или дорогой подарок любовнику, который к ней охладел и которого она надеялась таким образом удержать.) Новое платье для Полины за два дня не взялась бы сшить ни одна модистка, а сиреневое платье было на ней чудо как хорошо.