Страница:
– А это кто? Ну надо же! Ты что, действительно ее нашел?
Вслед за этим он затянулся и преспокойно выпустил дым мне в лицо. Я отшатнулась и едва не слетела с крыльца, но цепкая рука Охотника успела поймать меня за локоть.
– Как видишь, – ответил он на вопрос собеседника, отпуская меня.
– Да ты просто феномен, дружок, – серьезно сказал человек с сигарой. – И что бы мы без тебя делали?
– Ждали бы, когда за вами явится Ангел Смерти, – отозвался Охотник без тени улыбки.
Шутка показалась мне странноватой. Я уже догадалась, что человек с сигарой и мой спутник в кожаной куртке на дух не переносят друг друга, но была против того, чтобы они вымещали на мне свои разногласия. Дым в лицо – это все-таки было чересчур.
Серега, стоявший за мной, поперхнулся и закашлялся. Впрочем, оказалось, что дело вовсе не в аллергии на сигары.
– Вы бы это, того, – попросил он, и впервые в его голосе прозвенели умоляющие нотки.
– Чего? – сердито спросил Никита. – Не говорили об Ангеле Смерти?
– Не надо шутить на эту тему, – сказал Серега, явно нервничая. – Я ведь тоже того… в списке.
«О чем это они?» – мелькнуло у меня в голове.
– Иногда я думаю, что ты не мой брат, а курица какая-то, – уже с раздражением проговорил Никита. – Ладно, свидетельницу вы нашли, и на том спасибо. Она вспомнила что-нибудь существенное?
– Я не успел с ней поговорить, – ответил Охотник. – Мне позвонили и сказали, что Калиновский тоже напал на след. Пришлось срочно ее увозить.
– Еще этот Калиновский! – Никита скривился. – Ладно, вы хорошо сделали, что привезли ее сюда. – Он повернулся ко мне. – Посмотрим, что у нас тут такое… Могла бы быть получше, ты не находишь? – бросил он в сторону Охотника. Тот молчал, засунув руки в карманы. Губы его были плотно сжаты. Человек с сигарой хмыкнул и обратился ко мне: – Ну здравствуйте, Дуня. Добро пожаловать в наш скромный дом. – И он свободной рукой плавно провел в воздухе, как бы охватывая все то, что нас окружало.
– А это ваш дом? – поинтересовалась я, подпустив в голос побольше яду.
Облачко набежало на пухлое чело. Охотник усмехнулся.
– И, кроме того, – добавила я резким тоном, – я не Дуня, я Татьяна.
– А похожа на Дуню, – отозвался этот недобрый человечишка.
– А ты похож на гондон, который использовали много раз, – огрызнулась я. – Как дела, гондон?
Лицо пухлого стало пепельным, как кончик его сигары.
– Ах ты… – Он подскочил ко мне и сделал попытку то ли замахнуться, то ли схватить меня за горло, но Охотник оказался быстрее и перехватил его руку.
– Извини, Никита, – сказал он спокойно, в то время как пухлый тщетно пытался вырваться, – но я должен доставить свидетеля в целости и сохранности, так что бросай свои штучки, понял?
Никита злобно сверкнул на него глазами. Охотник выпустил его руку и встал между нами.
– Попробуй вякнуть что-нибудь такое Ипполиту, – бросил мне Никита, – и он тебя в порошок сотрет. Ты ее обыскивал? – спросил он у Охотника.
– Нет, – ответил за Охотника Серега. – Да при ней ничего нет.
– Ты, братец, у нас человек доверчивый, а вдруг она бомбу при себе держит? – ухмыльнулся Никита. – Я же главный телохранитель его светлости, мне надо быть осторожным.
– Какую бомбу, блин? – рассердился Серега. – Она кукольница! Дурью мается и наряды шьет идиотские. Дусе, фрикасе…
– Я так посмотрю, нам повезло со свидетельницей, – хмыкнул Никита. – Ладно, мужики, разоружайтесь. Стволы и холодное оружие – все сюда.
Серега открыл рот.
– Это что за дела! Своим, что ли, уже не доверяют?
– Новое распоряжение, – буркнул Никита, – я только выполняю. Забыл, что ли, кто у нас приказы отдает? Гоните пушки, господа товарищи.
– Бред какой-то, – проворчал Серега. Он достал из-под свитера пистолет и отдал его брату.
– Ничего не поделаешь, – отозвался Никита. – Хозяин боится, и его можно понять. Охотник, тебе что, нужно особое приглашение? Гони сюда ствол!
Мне показалось, что зрачки за черными стеклами полыхнули огнем – но, возможно, это мне только привиделось.
– У меня нет оружия, – холодно ответил человек в кожаной куртке.
– У него нет оружия, – повторил Никита, скорбно качая головой. – Интересно, когда ты в Испании грохнул Воху Семипалатинского, переодевшись работником гольф-клуба, у тебя тоже не было оружия? Он и фамилию сменил, и пластику сделал, и как только не заметал следы – даже его испанская любовница не знала, кто он на самом деле! Но только вот привычкам своим он не изменил, а гольф он очень, очень даже жаловал. Ты его на этом и поймал, да? Признайся, Охотник, дело-то прошлое!
– В гольф играть вредно, – невозмутимо отозвался Охотник. – Правильная игра – это футбол. Или шахматы.
– Правильная игра – это карты, когда у тебя на руках все козыри, – парировал Никита. – Леха!
На его вопль из дверей показался местный терминатор, угрюмый, как колонка некрологов, и тяжелый, как стиль начинающего писателя. В волосах, стриженных ежиком, был виден беловатый рубец – скорее всего, след от скользнувшей по касательной пули. Взгляд терминатора изобличал такую глубину мысли, при виде которой становилось просто не по себе.
– Обыщи их, – коротко приказал Никита, кивком указывая на меня и Охотника.
Леха с некоторым сомнением посмотрел на Охотника, словно раздумывая, не припомнят ли ему этого впоследствии, но приказу подчинился.
– Чисто. – Он повернулся ко мне. – Руки вверх подыми, – басом велел терминатор.
Пришлось повиноваться. Никита стоял, докуривая сигару, и с интересом следил, как Леха очень профессионально обшаривает каждый сантиметр моего тела.
– Грудь не оторви, все-таки силиконовая, да и деньги немалые плочены, – не выдержала я наконец. – Задница тоже не моя, взяла напрокат у Анджелины Джоли, так что поаккуратнее!
Леха укоризненно поглядел на меня из-под низко нависших бровей и предъявил боссу плоды осмотра – проездной на метро, извлеченный из моего кармана, паспорт, ключи и кошелек, не слишком кишащий денежными единицами. Паспорт заинтересовал Никиту больше всего. Зажав в зубах сигару, он изучил мой документ вдоль и поперек, пока Серега и терминатор переминались на крыльце с ноги на ногу.
– М-м, Стрелицкая… Татьяна Александровна… Ну и фотография!
– У меня тогда длинные волосы были, – раздраженно сказала я, застегивая молнию куртки, которую пришлось расстегнуть в процессе обыска.
– Ни мужа, ни детей, – подвел итог Никита, отдавая мне паспорт. – Что-то ты никому особо не нужна, как я погляжу.
Раньше я полагала, что только женщины способны на такой некрасивый выпад. Никита доказал мне, что я ошибалась. Против моей воли краска бросилась мне в лицо, и я заметила, как Охотник отвел глаза.
– Можешь вести ее к Ипполиту, – милостиво разрешил ему Никита, махнув рукой с сигарой, и снова задымил.
– А мне что делать? – растерялся Серега.
– Отдыхать, умник! Сделал дело, гуляй смело, как говорится. Там и без тебя справятся.
Следует отдать Охотнику должное, он сам распахнул передо мной дверь, и я вошла.
Сначала я отметила про себя, что дом битком набит камерами наблюдения. Они были повсюду – над входом, в холле, в коридорах, которыми мы шли. Похоже, ни один сантиметр жилища Ипполита Шарлахова не оставался без круглосуточного надзора. Потом мне в глаза бросилось изобилие старинных, дорогих и очень красивых вещей, которые попадались буквально на каждом шагу. Судя по всему, Шарлахов был постоянным покупателем на крупнейших мировых аукционах, хотя человек более придирчивый, чем я, не преминул бы заметить, что роскошная мебель, бронза, картины, фарфор, ковры расставлены и развешаны кое-как, без особого вкуса и сознания того, что каждая вещь в этом мире требует соответствующего окружения. В резных шкафах пылились дешевые книжки в мягких обложках, на мраморном столике стояли грязные стаканы, великолепная шелковая обивка белого кресла в стиле не то Людовика XV, не то Людовика XVI была продрана и зашита наспех. Эту обстановку никак нельзя было спутать с каким-нибудь старинным особняком, где каждый предмет знает свое место и занимает его годами, если не веками. Роскошь, которой окружал себя Шарлахов, носила на себе отпечаток мышления выскочки – купили, дорого заплатили и поставили, толком не зная даже, что со всем этим богатством делать.
Порядочно поблуждав по комнатам, мы с моим спутником в конце концов оказались в одной из гостиных (судя по размеру дома, в нем явно было их несколько). Неизвестный мне человек, который вообразил себя дизайнером, попытался когда-то оформить всю комнату в темно-красных тонах, но у него мало что получилось, – как в басне про лебедя, рака и щуку: замысел тянул в одну сторону, светлая мебель – в другую, ковры тонкого прихотливого рисунка – в третью. Охотник подошел к окну и, держа руки в карманах, смотрел на что-то, что было интересно ему одному. Прошло несколько минут. Никто не шел, и я уже начала откровенно скучать. На стене висели два портрета: одно полотно – добротный портрет дамы Прекрасной эпохи[7], из тех картин, где все вроде бы на месте и в то же время чего-то остро не хватает. Отвернешься от картины, и сразу же забудешь и лицо модели, и художника. Второй портрет, совершенно не сочетающийся с первым, показался мне работой Гейнсборо[8]: из прямоугольной рамы холодно и надменно смотрела герцогиня XVIII века в пудреном парике, недоумевая, каким ветром ее занесло в эту промозглую Москву.
– Наверное, мне не стоило этого говорить, – выпалила я.
Охотник отодвинулся от окна и посмотрел на меня так, словно только что вспомнил о моем существовании.
– Ты это о чем?
– Да там… этот, как его… Никита. Я его на место поставила. Наверное, не стоило. Он тебе еще это попытается припомнить.
Охотник улыбнулся. Улыбка у него была странная: углы рта слегка растягивались, и верхняя губа задиралась, обнажая зубы. Скорее это была гримаса, чем улыбка.
– Вряд ли. И потом, ты правильно его определила.
– А он в этом доме кто? Охранник?
– Он племянник Ипполита. Возглавляет его службу безопасности.
При словах «служба безопасности» лицо герцогини на портрете стало совсем кислым. Впрочем, это почти наверняка была игра теней – и моего воображения.
– А можно тебя спросить? – осмелела я. – Почему тебя все-таки называют Охотником?
– А почему бы и нет?
– Ты охотишься на людей? А то ты про каких-то ангелов говорил… Ты вроде как любого можешь отыскать, да? Поэтому Ипполит поручил тебе меня найти?
– Ну и зачем спрашиваешь, раз все уже поняла? – проворчал мой собеседник.
– Да, – самодовольно призналась я, – я сообразительная!
Все-таки улыбке – настоящей, открытой – удалось взять приступом его лицо. В уголках глаз обозначились озорные морщинки, черты лица как-то помолодели и смягчились. Я была поражена до глубины души, поняв, что ему на самом деле чуть больше тридцати, а не сорок, как я решила при первой встрече.
– А тебе часто приходилось убивать? – продолжала я. – А то вот Никита упоминал…
– Вздор все это, – холодно ответил Охотник. Мгновенно уголки его губ опустились, он замкнулся и тотчас же постарел. Вновь передо мной был собранный следователь Александр Авдеев с непроницаемым лицом.
Дверь бесшумно растворилась, но вошедший оказался всего-навсего слугой. Его вид и манеры настолько повторяли расхожее представление о типичном английском дворецком, что я ничуть не удивилась, когда вошедший заговорил по-русски с легким акцентом. Он объяснил, что Ипполит Сергеевич задерживается, но скоро будет, и если нам что-нибудь угодно, он, дворецкий, тотчас слетает на метле – пардон, тотчас достанет все, что нам надо.
– Спасибо, нам ничего не нужно, – сказал Охотник. – Мы подождем.
– Сударыня? – на всякий случай повернулся ко мне дворецкий.
Клянусь памятником Пушкину, это был первый раз в моей жизни, когда ко мне обращались подобным образом. Определенно, дом Шарлахова стоил того, чтобы туда попасть.
– Э… м… – в замешательстве пробормотала я. – Спасибо, мне ничего не нужно.
– Если вы вдруг почувствуете надобность в моих услугах…
Господи боже мой, это просто восхитительно – слышать человека, который изъясняется подобным образом! Я словно попала в начало прошлого века. Проклятье, ну почему на мне джемпер и джинсы, а не пенящееся кружевами платье со шлейфом от кудесника Дусе? Я бы тоже могла подать соответствующую реплику! Но в джинсах только и можно, что промямлить нечто нечленораздельное.
Чтобы скрыть, как я переживаю свой позор, я поспешно отступила к книжному шкафу и стала делать вид, что рассматриваю корешки. Сам шкаф был то ли из красного, то ли из розового дерева, но, во всяком случае, не из зеленого, это я могу вам точно сказать.
Слуга удалился так же бесшумно и благовоспитанно, как и вошел, так что у меня поневоле закралось подозрение, что его тут и вовсе не было.
– Терпеть не могу ждать, – вырвалось у меня.
– Та же самая проблема, – со смешком признался Охотник.
В комнате было тепло, почти жарко – разительный контраст с большинством московских домов, в которых еще не затопили. Спохватившись, я сняла куртку и положила ее на стул. Не могу ручаться, что красивый старинный стул не поморщился от подобного соседства; во всяком случае, куртка тотчас свалилась на пол, хотя – как написали бы в старомодном романе – ничто не предвещало ее падения. Я подняла куртку, отряхнула и стала искать глазами, куда бы ее пристроить, но тут передо мной как по мановению волшебной палочки возник вышколенный слуга. От неожиданности я даже отскочила назад. Мне почудилось, что он вот-вот скажет: «Сударыня, казнь точно в шестнадцать ноль-ноль, будьте пунктуальны!»
– Тысячу извинений, – промолвил он уже совершенно другим, небрежным тоном и забрал моего желтенького уродца. И я поняла, что манеры и вышколенность он приберегает лишь для тех, кто ему платит, а с такой, как я, можно и вовсе не церемониться.
Слуга скрылся за дверью – а может статься, и ускользнул в дымоход, настолько стремительным было его исчезновение. Прошло несколько томительных минут, во время которых я с преувеличенным вниманием созерцала книги в шкафу и слушала, как тикают на камине большие антикварные часы с пухлощекими амурчиками.
– Может, ты хочешь чего-нибудь выпить? – осведомился Охотник.
– Я еще не ела, – обиженно отозвалась я.
Он усмехнулся.
– Да, верно, мы ведь подняли тебя с постели. Извини.
Я вспомнила, что проснулась часам к десяти, а то и к одиннадцати. Люди в таких случаях обычно начинают оправдываться и говорить, что есть, мол, жаворонки, а есть совы. По-моему, лучше не оправдываться совсем, и поэтому я не сказала ничего.
– Я забыл тебя спросить, – сказал Охотник, помолчав. – Где ты работаешь? Я имею в виду, когда не шьешь кукольные платья?
– Нигде. А смысл?
– Что, в работе нет никакого смысла?
– Конечно. Так называемая работа в подавляющем большинстве случаев – это необходимость мириться с дураками и хамами ради денег, которые точно того не стоят. А жизнь-то одна, другой уже не будет, и время, которое тратится на всякую ерунду, уже никогда не вернуть.
– Интересный у тебя взгляд на вещи, – усмехнулся мой собеседник.
– А я вообще интересная, – не моргнув глазом ответила я. По-моему, я имела право так сказать.
Охотник больше не проронил ни слова, и тишина в красной комнате запеклась, как кровь.
– Прощу прощения за то, что опоздал, – и с этими словами через порог неожиданно шагнул хозяин дома.
Глава 5
Вслед за этим он затянулся и преспокойно выпустил дым мне в лицо. Я отшатнулась и едва не слетела с крыльца, но цепкая рука Охотника успела поймать меня за локоть.
– Как видишь, – ответил он на вопрос собеседника, отпуская меня.
– Да ты просто феномен, дружок, – серьезно сказал человек с сигарой. – И что бы мы без тебя делали?
– Ждали бы, когда за вами явится Ангел Смерти, – отозвался Охотник без тени улыбки.
Шутка показалась мне странноватой. Я уже догадалась, что человек с сигарой и мой спутник в кожаной куртке на дух не переносят друг друга, но была против того, чтобы они вымещали на мне свои разногласия. Дым в лицо – это все-таки было чересчур.
Серега, стоявший за мной, поперхнулся и закашлялся. Впрочем, оказалось, что дело вовсе не в аллергии на сигары.
– Вы бы это, того, – попросил он, и впервые в его голосе прозвенели умоляющие нотки.
– Чего? – сердито спросил Никита. – Не говорили об Ангеле Смерти?
– Не надо шутить на эту тему, – сказал Серега, явно нервничая. – Я ведь тоже того… в списке.
«О чем это они?» – мелькнуло у меня в голове.
– Иногда я думаю, что ты не мой брат, а курица какая-то, – уже с раздражением проговорил Никита. – Ладно, свидетельницу вы нашли, и на том спасибо. Она вспомнила что-нибудь существенное?
– Я не успел с ней поговорить, – ответил Охотник. – Мне позвонили и сказали, что Калиновский тоже напал на след. Пришлось срочно ее увозить.
– Еще этот Калиновский! – Никита скривился. – Ладно, вы хорошо сделали, что привезли ее сюда. – Он повернулся ко мне. – Посмотрим, что у нас тут такое… Могла бы быть получше, ты не находишь? – бросил он в сторону Охотника. Тот молчал, засунув руки в карманы. Губы его были плотно сжаты. Человек с сигарой хмыкнул и обратился ко мне: – Ну здравствуйте, Дуня. Добро пожаловать в наш скромный дом. – И он свободной рукой плавно провел в воздухе, как бы охватывая все то, что нас окружало.
– А это ваш дом? – поинтересовалась я, подпустив в голос побольше яду.
Облачко набежало на пухлое чело. Охотник усмехнулся.
– И, кроме того, – добавила я резким тоном, – я не Дуня, я Татьяна.
– А похожа на Дуню, – отозвался этот недобрый человечишка.
– А ты похож на гондон, который использовали много раз, – огрызнулась я. – Как дела, гондон?
Лицо пухлого стало пепельным, как кончик его сигары.
– Ах ты… – Он подскочил ко мне и сделал попытку то ли замахнуться, то ли схватить меня за горло, но Охотник оказался быстрее и перехватил его руку.
– Извини, Никита, – сказал он спокойно, в то время как пухлый тщетно пытался вырваться, – но я должен доставить свидетеля в целости и сохранности, так что бросай свои штучки, понял?
Никита злобно сверкнул на него глазами. Охотник выпустил его руку и встал между нами.
– Попробуй вякнуть что-нибудь такое Ипполиту, – бросил мне Никита, – и он тебя в порошок сотрет. Ты ее обыскивал? – спросил он у Охотника.
– Нет, – ответил за Охотника Серега. – Да при ней ничего нет.
– Ты, братец, у нас человек доверчивый, а вдруг она бомбу при себе держит? – ухмыльнулся Никита. – Я же главный телохранитель его светлости, мне надо быть осторожным.
– Какую бомбу, блин? – рассердился Серега. – Она кукольница! Дурью мается и наряды шьет идиотские. Дусе, фрикасе…
– Я так посмотрю, нам повезло со свидетельницей, – хмыкнул Никита. – Ладно, мужики, разоружайтесь. Стволы и холодное оружие – все сюда.
Серега открыл рот.
– Это что за дела! Своим, что ли, уже не доверяют?
– Новое распоряжение, – буркнул Никита, – я только выполняю. Забыл, что ли, кто у нас приказы отдает? Гоните пушки, господа товарищи.
– Бред какой-то, – проворчал Серега. Он достал из-под свитера пистолет и отдал его брату.
– Ничего не поделаешь, – отозвался Никита. – Хозяин боится, и его можно понять. Охотник, тебе что, нужно особое приглашение? Гони сюда ствол!
Мне показалось, что зрачки за черными стеклами полыхнули огнем – но, возможно, это мне только привиделось.
– У меня нет оружия, – холодно ответил человек в кожаной куртке.
– У него нет оружия, – повторил Никита, скорбно качая головой. – Интересно, когда ты в Испании грохнул Воху Семипалатинского, переодевшись работником гольф-клуба, у тебя тоже не было оружия? Он и фамилию сменил, и пластику сделал, и как только не заметал следы – даже его испанская любовница не знала, кто он на самом деле! Но только вот привычкам своим он не изменил, а гольф он очень, очень даже жаловал. Ты его на этом и поймал, да? Признайся, Охотник, дело-то прошлое!
– В гольф играть вредно, – невозмутимо отозвался Охотник. – Правильная игра – это футбол. Или шахматы.
– Правильная игра – это карты, когда у тебя на руках все козыри, – парировал Никита. – Леха!
На его вопль из дверей показался местный терминатор, угрюмый, как колонка некрологов, и тяжелый, как стиль начинающего писателя. В волосах, стриженных ежиком, был виден беловатый рубец – скорее всего, след от скользнувшей по касательной пули. Взгляд терминатора изобличал такую глубину мысли, при виде которой становилось просто не по себе.
– Обыщи их, – коротко приказал Никита, кивком указывая на меня и Охотника.
Леха с некоторым сомнением посмотрел на Охотника, словно раздумывая, не припомнят ли ему этого впоследствии, но приказу подчинился.
– Чисто. – Он повернулся ко мне. – Руки вверх подыми, – басом велел терминатор.
Пришлось повиноваться. Никита стоял, докуривая сигару, и с интересом следил, как Леха очень профессионально обшаривает каждый сантиметр моего тела.
– Грудь не оторви, все-таки силиконовая, да и деньги немалые плочены, – не выдержала я наконец. – Задница тоже не моя, взяла напрокат у Анджелины Джоли, так что поаккуратнее!
Леха укоризненно поглядел на меня из-под низко нависших бровей и предъявил боссу плоды осмотра – проездной на метро, извлеченный из моего кармана, паспорт, ключи и кошелек, не слишком кишащий денежными единицами. Паспорт заинтересовал Никиту больше всего. Зажав в зубах сигару, он изучил мой документ вдоль и поперек, пока Серега и терминатор переминались на крыльце с ноги на ногу.
– М-м, Стрелицкая… Татьяна Александровна… Ну и фотография!
– У меня тогда длинные волосы были, – раздраженно сказала я, застегивая молнию куртки, которую пришлось расстегнуть в процессе обыска.
– Ни мужа, ни детей, – подвел итог Никита, отдавая мне паспорт. – Что-то ты никому особо не нужна, как я погляжу.
Раньше я полагала, что только женщины способны на такой некрасивый выпад. Никита доказал мне, что я ошибалась. Против моей воли краска бросилась мне в лицо, и я заметила, как Охотник отвел глаза.
– Можешь вести ее к Ипполиту, – милостиво разрешил ему Никита, махнув рукой с сигарой, и снова задымил.
– А мне что делать? – растерялся Серега.
– Отдыхать, умник! Сделал дело, гуляй смело, как говорится. Там и без тебя справятся.
Следует отдать Охотнику должное, он сам распахнул передо мной дверь, и я вошла.
Сначала я отметила про себя, что дом битком набит камерами наблюдения. Они были повсюду – над входом, в холле, в коридорах, которыми мы шли. Похоже, ни один сантиметр жилища Ипполита Шарлахова не оставался без круглосуточного надзора. Потом мне в глаза бросилось изобилие старинных, дорогих и очень красивых вещей, которые попадались буквально на каждом шагу. Судя по всему, Шарлахов был постоянным покупателем на крупнейших мировых аукционах, хотя человек более придирчивый, чем я, не преминул бы заметить, что роскошная мебель, бронза, картины, фарфор, ковры расставлены и развешаны кое-как, без особого вкуса и сознания того, что каждая вещь в этом мире требует соответствующего окружения. В резных шкафах пылились дешевые книжки в мягких обложках, на мраморном столике стояли грязные стаканы, великолепная шелковая обивка белого кресла в стиле не то Людовика XV, не то Людовика XVI была продрана и зашита наспех. Эту обстановку никак нельзя было спутать с каким-нибудь старинным особняком, где каждый предмет знает свое место и занимает его годами, если не веками. Роскошь, которой окружал себя Шарлахов, носила на себе отпечаток мышления выскочки – купили, дорого заплатили и поставили, толком не зная даже, что со всем этим богатством делать.
Порядочно поблуждав по комнатам, мы с моим спутником в конце концов оказались в одной из гостиных (судя по размеру дома, в нем явно было их несколько). Неизвестный мне человек, который вообразил себя дизайнером, попытался когда-то оформить всю комнату в темно-красных тонах, но у него мало что получилось, – как в басне про лебедя, рака и щуку: замысел тянул в одну сторону, светлая мебель – в другую, ковры тонкого прихотливого рисунка – в третью. Охотник подошел к окну и, держа руки в карманах, смотрел на что-то, что было интересно ему одному. Прошло несколько минут. Никто не шел, и я уже начала откровенно скучать. На стене висели два портрета: одно полотно – добротный портрет дамы Прекрасной эпохи[7], из тех картин, где все вроде бы на месте и в то же время чего-то остро не хватает. Отвернешься от картины, и сразу же забудешь и лицо модели, и художника. Второй портрет, совершенно не сочетающийся с первым, показался мне работой Гейнсборо[8]: из прямоугольной рамы холодно и надменно смотрела герцогиня XVIII века в пудреном парике, недоумевая, каким ветром ее занесло в эту промозглую Москву.
– Наверное, мне не стоило этого говорить, – выпалила я.
Охотник отодвинулся от окна и посмотрел на меня так, словно только что вспомнил о моем существовании.
– Ты это о чем?
– Да там… этот, как его… Никита. Я его на место поставила. Наверное, не стоило. Он тебе еще это попытается припомнить.
Охотник улыбнулся. Улыбка у него была странная: углы рта слегка растягивались, и верхняя губа задиралась, обнажая зубы. Скорее это была гримаса, чем улыбка.
– Вряд ли. И потом, ты правильно его определила.
– А он в этом доме кто? Охранник?
– Он племянник Ипполита. Возглавляет его службу безопасности.
При словах «служба безопасности» лицо герцогини на портрете стало совсем кислым. Впрочем, это почти наверняка была игра теней – и моего воображения.
– А можно тебя спросить? – осмелела я. – Почему тебя все-таки называют Охотником?
– А почему бы и нет?
– Ты охотишься на людей? А то ты про каких-то ангелов говорил… Ты вроде как любого можешь отыскать, да? Поэтому Ипполит поручил тебе меня найти?
– Ну и зачем спрашиваешь, раз все уже поняла? – проворчал мой собеседник.
– Да, – самодовольно призналась я, – я сообразительная!
Все-таки улыбке – настоящей, открытой – удалось взять приступом его лицо. В уголках глаз обозначились озорные морщинки, черты лица как-то помолодели и смягчились. Я была поражена до глубины души, поняв, что ему на самом деле чуть больше тридцати, а не сорок, как я решила при первой встрече.
– А тебе часто приходилось убивать? – продолжала я. – А то вот Никита упоминал…
– Вздор все это, – холодно ответил Охотник. Мгновенно уголки его губ опустились, он замкнулся и тотчас же постарел. Вновь передо мной был собранный следователь Александр Авдеев с непроницаемым лицом.
Дверь бесшумно растворилась, но вошедший оказался всего-навсего слугой. Его вид и манеры настолько повторяли расхожее представление о типичном английском дворецком, что я ничуть не удивилась, когда вошедший заговорил по-русски с легким акцентом. Он объяснил, что Ипполит Сергеевич задерживается, но скоро будет, и если нам что-нибудь угодно, он, дворецкий, тотчас слетает на метле – пардон, тотчас достанет все, что нам надо.
– Спасибо, нам ничего не нужно, – сказал Охотник. – Мы подождем.
– Сударыня? – на всякий случай повернулся ко мне дворецкий.
Клянусь памятником Пушкину, это был первый раз в моей жизни, когда ко мне обращались подобным образом. Определенно, дом Шарлахова стоил того, чтобы туда попасть.
– Э… м… – в замешательстве пробормотала я. – Спасибо, мне ничего не нужно.
– Если вы вдруг почувствуете надобность в моих услугах…
Господи боже мой, это просто восхитительно – слышать человека, который изъясняется подобным образом! Я словно попала в начало прошлого века. Проклятье, ну почему на мне джемпер и джинсы, а не пенящееся кружевами платье со шлейфом от кудесника Дусе? Я бы тоже могла подать соответствующую реплику! Но в джинсах только и можно, что промямлить нечто нечленораздельное.
Чтобы скрыть, как я переживаю свой позор, я поспешно отступила к книжному шкафу и стала делать вид, что рассматриваю корешки. Сам шкаф был то ли из красного, то ли из розового дерева, но, во всяком случае, не из зеленого, это я могу вам точно сказать.
Слуга удалился так же бесшумно и благовоспитанно, как и вошел, так что у меня поневоле закралось подозрение, что его тут и вовсе не было.
– Терпеть не могу ждать, – вырвалось у меня.
– Та же самая проблема, – со смешком признался Охотник.
В комнате было тепло, почти жарко – разительный контраст с большинством московских домов, в которых еще не затопили. Спохватившись, я сняла куртку и положила ее на стул. Не могу ручаться, что красивый старинный стул не поморщился от подобного соседства; во всяком случае, куртка тотчас свалилась на пол, хотя – как написали бы в старомодном романе – ничто не предвещало ее падения. Я подняла куртку, отряхнула и стала искать глазами, куда бы ее пристроить, но тут передо мной как по мановению волшебной палочки возник вышколенный слуга. От неожиданности я даже отскочила назад. Мне почудилось, что он вот-вот скажет: «Сударыня, казнь точно в шестнадцать ноль-ноль, будьте пунктуальны!»
– Тысячу извинений, – промолвил он уже совершенно другим, небрежным тоном и забрал моего желтенького уродца. И я поняла, что манеры и вышколенность он приберегает лишь для тех, кто ему платит, а с такой, как я, можно и вовсе не церемониться.
Слуга скрылся за дверью – а может статься, и ускользнул в дымоход, настолько стремительным было его исчезновение. Прошло несколько томительных минут, во время которых я с преувеличенным вниманием созерцала книги в шкафу и слушала, как тикают на камине большие антикварные часы с пухлощекими амурчиками.
– Может, ты хочешь чего-нибудь выпить? – осведомился Охотник.
– Я еще не ела, – обиженно отозвалась я.
Он усмехнулся.
– Да, верно, мы ведь подняли тебя с постели. Извини.
Я вспомнила, что проснулась часам к десяти, а то и к одиннадцати. Люди в таких случаях обычно начинают оправдываться и говорить, что есть, мол, жаворонки, а есть совы. По-моему, лучше не оправдываться совсем, и поэтому я не сказала ничего.
– Я забыл тебя спросить, – сказал Охотник, помолчав. – Где ты работаешь? Я имею в виду, когда не шьешь кукольные платья?
– Нигде. А смысл?
– Что, в работе нет никакого смысла?
– Конечно. Так называемая работа в подавляющем большинстве случаев – это необходимость мириться с дураками и хамами ради денег, которые точно того не стоят. А жизнь-то одна, другой уже не будет, и время, которое тратится на всякую ерунду, уже никогда не вернуть.
– Интересный у тебя взгляд на вещи, – усмехнулся мой собеседник.
– А я вообще интересная, – не моргнув глазом ответила я. По-моему, я имела право так сказать.
Охотник больше не проронил ни слова, и тишина в красной комнате запеклась, как кровь.
– Прощу прощения за то, что опоздал, – и с этими словами через порог неожиданно шагнул хозяин дома.
Глава 5
Явление флибустьера
По виду ему можно было дать лет сорок пять, если не слишком приглядываться. Но в наши дни бизнесмены тщательно следят за собой, так что истинный возраст Ипполита Сергеевича Шарлахова, я думаю, колебался между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами. Лицо худое, ухоженное, даже холеное, зубы безупречные, как у волка, только что съевшего заблудившуюся дурочку Красную Шапочку. Серые глаза со стальным отливом слегка прищурены. Рыжеватые волосы с проседью, узкогубый рот, искривленный в доброжелательной улыбке. Дед Мороз на новогодней елке, да и только. Но сквозь личину Деда Мороза прорывалось какое-то жесткое, напряженное выражение, под глазами пролегли синие круги. Я вспомнила, что несколько дней назад хоронили его сына Алексея – в закрытом гробу, потому что пули стрелявшего разворотили всю голову.
– Это Ипполит Сергеевич, – просто сказал Охотник. – А это – Татьяна.
Улыбка Шарлахова сделалась на добрый дюйм шире. На всякий случай упомяну, что на нем были черный костюм, белая рубашка и строгий галстук. Часы неброские, платиновые, запонки подобраны к ним. Никаких колец у него на руках я не заметила, даже обручальное кольцо отсутствовало. От Шарлахова пахло приятным мужским парфюмом и еще более приятным запахом огромных денег и огромной же власти, только вот мне почему-то сразу захотелось отодвинуться от него подальше. Абсолютно никакого доверия он мне не внушал.
– Значит, Татьяна, да? Татьяна, э…
– Александровна, – пришел на помощь Охотник.
Улыбаясь, Ипполит Сергеевич глядел на Татьяну Александровну, сжавшуюся в комок в его присутствии. Какой Дед Мороз – да это пират, самый настоящий флибустьер, и того, кто осмелится стать ему поперек дороги, он привяжет к самой большой пушке и сам, собственной рукой поднесет к ней горящий фитиль.
– Добрый д-день, – пробормотала я. – Т-то есть утро.
– Вы, главное, не волнуйтесь, Танечка, – задушевно шепнут пират. Наклонился, отставив одну ногу в сторону, взял мою руку (сейчас отрубит ее саблей, в ужасе подумалось мне) и поцеловал ее, негодяй.
Я в совершенном остолбенении оглянулась на Охотника. Он стоял, пряча улыбку. Два моих отражения съежились в его черных очках.
– Мы с вами, Танюша, – продолжал флибустьер, – должны подружиться.
Все ясно, в разговоре со мной он временно спустил черный флаг с белым черепом и скрещенными костями. Я немного приободрилась.
– Видите ли… Я… То есть… Я хочу сказать… Ну, это…
Весь набор глупостей, которых обычному человеку хватило бы на целую неделю, разом сорвался с моего языка.
– Да вы садитесь, садитесь, – сказал Ипполит Сергеевич. Подвел меня к диванчику (кажется, это все-таки Людовик XV) и заставил опуститься на него.
Я села и вцепилась в колени руками. Ничего более путного мне в голову не пришло.
– Ты успел ее допросить? – более резким тоном, чем он говорил со мной, спросил Шарлахов у моего спутника.
– Нет. На нее уже вышел Калиновский, поэтому я решил, что лучше будет привезти ее сюда.
– Сволочь этот Калиновский, – вздохнул Ипполит. – И как он все успевает, а?
– Он мастер своего дела, – ответил Охотник сдержанно, однако в тоне его мелькнуло нечто вроде – нет, не восхищения, но, во всяком случае, уважения.
– Кто такой Калиновский? – вмешалась я. – Я уже не первый раз слышу это имя… а никто мне ничего не объясняет!
– Калиновский – мент, – Ипполит Сергеевич поморщился, словно надкусил гнилую грушу. – Мерзавец, каких свет не видел. Вам с ним лучше не общаться, Танечка.
– А почему он меня ищет?
– Расследует одно дело, – уклончиво ответил пират.
Какое дело? Если это убийство Алексея Шарлахова, почему моих собеседников так насторожила возможность того, что неведомый Калиновский может меня найти?
– Спасибо, Охотник, что нашел свидетеля, – сказал Ипполит Сергеевич. – Мы тут с Танюшей пообщаемся, а ты навести пока Славу. Деньги у него, как договаривались.
– Хорошо, – отозвался Охотник и удалился бесшумной походкой.
Мне показалось, ему не очень понравилось это упоминание о деньгах при мне, но я не сразу сообразила, что награда ему полагалась за то, что он отыскал меня.
– Я вижу, вы любите книги, – сказал Ипполит Сергеевич. Голос у него был мягкий, приятного тембра. Уютный. Располагающий к себе. Но, бог весть почему, я ему по-прежнему не верила.
– Э… да. – Я заставила себя оторвать взгляд от книжного шкафа и посмотрела пирату в лицо. Интересно, как он выглядит, если его раздеть? Наверняка у него впалая грудь и ноги короткие. Но главное все-таки не это. Главное – боюсь я его? Или все-таки нет?
– Представьте себе, я тоже. С самого детства.
Я не сразу сообразила, что он говорит о книгах.
– В самом деле? – промямлила я.
– Да. А вы, какие книги вы любите?
– Попробуйте угадать, – предложила я в порыве вдохновения.
Ипполит Сергеевич окинул меня задумчивым взором, потирая подбородок.
– Любовные романы? – наконец предположил он. Но не слишком уверенно.
– Мимо.
– Неужели детективы?
– Холодно.
– Слава богу, наконец-то мне повстречался человек, который не читает детективы, – с улыбкой заметил пират. – Ну так что же вы читаете? Я заинтригован!
– Книги об истории моды. И вообще все историческое. – Я улыбнулась ему в лицо. Наверное, улыбка на моих губах дергалась, как в предсмертной агонии.
– Это и в самом деле так интересно?
– Для меня – да.
– Что ж, тогда я вдвойне рад нашему знакомству. – Он вновь улыбнулся. Глаза его следили за мной, не отрываясь. – И хотя вы не любите детективы, нам все же придется найти общий язык. Ведь ситуация, в которую попали мы оба, вполне детективная. – Он говорил нарочито легким тоном, но я понимала, что эта легкость ему нелегко дается. – Совершено убийство. Вы – свидетель. Я хочу отыскать убийцу и воздать ему по заслугам. И вы можете мне в этом помочь.
Я расцепила руки. Откинулась на спинку дивана и мгновение подумала.
– Наверное, могу. Можно вопрос?
– Пожалуйста. – Глаза пирата слегка сузились.
– Это Гейнсборо? – Я кивнула на портрет герцогини.
– О, да вы знаток, – улыбнулся Шарлахов. – Да, это он.
– Просто в английской живописи очень мало художников, которых стоит знать, – объявила я. – А вторая картина чья?
– Гре… Нет, Грюн. Жюль Грюн[9]. Я повесил его в этой комнате, потому что его фамилия тоже начинается на букву Г.
Я вытаращила глаза. Честно говоря, такой принцип размещения картин попался мне впервые.
– По-вашему, полотна плохо сочетаются? – осведомился пират, пристально наблюдая за мной.
Зря я упустила из виду, что мой собеседник не то чтобы читал мысли – нет, просто жизнь в опасности и множество людей, с которыми ему волей-неволей приходилось пересекаться, выработали у него проницательность выше обычного. Я поторопилась сделать невинное лицо – хоть и отлично понимала, что уж кому-кому, а Татьяне Стрелицкой точно не удастся его провести.
– Меня смущает разница стилей, – сказала я, почти не покривив душой.
– Стиль – последнее, что меня заботит, – отозвался Шарлахов. – Главное для меня…
«Стоимость картины, – мысленно подсказала я. – Но ты, конечно, выразишь это иначе, не так в лоб».
– Чтобы вещь мне нравилась, – закончил мой собеседник. – Вообще я не поклонник Гейнсборо, но меня заинтересовала история изображенной им дамы.
Я оглянулась на герцогиню, которая, казалось, с живейшим интересом слушала наш разговор.
– А какая у нее может быть история?
– Это история человека, у которого было все, – ответил Шарлахов, улыбаясь одними глазами. – Молодость, красота, богатство, любимый муж, который души в ней не чаял, множество поклонников. Высокий титул, наконец, а в те времена это кое-что значило. Да что там кое-что – почти все. Она устраивала приемы, на которые надевала то платья из лепестков роз, то наряды из нитей драгоценных камней… Какие-то умопомрачительные празднества, куда были званы даже не все принцы, и попасть туда считалось великой честью. Особенно она любила одеваться богиней, знаете, на античный манер. – Я открыла было рот, чтобы сказать, что античные боги вообще-то не питали особой склонности к одежде, но посмотрела на вдохновенное лицо Шарлахова и решила промолчать. – Поэты наперебой посвящали ей поэмы и сонеты, она тратила деньги, не считая… могла позволить себе любые прихоти, любые безумства. Для нее в окрестностях Лондона муж велел построить в рекордные сроки какой-то фантастический замок, и этот замок, по-моему, существует до сих пор. Словом, весь мир был у ее ног.
– То есть ей так казалось.
– Вы чертовски трезво смотрите на вещи, Танечка. Конечно, казалось, и все это было не более чем иллюзия. Поэты писали стихи в надежде на награду, художники рисовали портреты в расчете на славу и гонорар, льстецы льстили, потому что кому-то же надо льстить, ну, и так далее. Как по-вашему, чем это могло закончиться?
– Чем угодно, – пожала я плечами. – К примеру, она постарела, остепенилась, ударилась в религию и завела девяносто девять домашних питомцев. Или постарела, но одевалась еще более вызывающе и платила поэтам вдвое больше прежнего, чтобы они ее восхваляли, как раньше. Или родила дюжину детей и стала почтенной матерью семейства, которая уже никому не была интересна. Или…
– У нее был только один сын, – перебил меня Шарлахов. – И она не остепенилась, нет. Просто однажды она встретила свою судьбу, назовем это так. Был он то ли малоизвестный композитор, то ли вообще часовщик. Не слишком молодой, не красавец и к тому же обремененный семьей. Про положение в обществе я вообще молчу… И богиня потеряла голову. Шептались, что этот человек ее приворожил, потому что он обращался с ней возмутительно грубо, но она во всем ему повиновалась и смотрела на него, как преданная собака. Она осыпала его подарками, возила с собой в карете, была готова по его первому знаку сделать что угодно… А между тем поговаривают, что он чуть ли не поколачивал ее. И, несмотря на это, она наотрез отказывалась с ним расстаться. Она бы и замуж за него вышла, но он не желал бросать жену и детей.
– Это Ипполит Сергеевич, – просто сказал Охотник. – А это – Татьяна.
Улыбка Шарлахова сделалась на добрый дюйм шире. На всякий случай упомяну, что на нем были черный костюм, белая рубашка и строгий галстук. Часы неброские, платиновые, запонки подобраны к ним. Никаких колец у него на руках я не заметила, даже обручальное кольцо отсутствовало. От Шарлахова пахло приятным мужским парфюмом и еще более приятным запахом огромных денег и огромной же власти, только вот мне почему-то сразу захотелось отодвинуться от него подальше. Абсолютно никакого доверия он мне не внушал.
– Значит, Татьяна, да? Татьяна, э…
– Александровна, – пришел на помощь Охотник.
Улыбаясь, Ипполит Сергеевич глядел на Татьяну Александровну, сжавшуюся в комок в его присутствии. Какой Дед Мороз – да это пират, самый настоящий флибустьер, и того, кто осмелится стать ему поперек дороги, он привяжет к самой большой пушке и сам, собственной рукой поднесет к ней горящий фитиль.
– Добрый д-день, – пробормотала я. – Т-то есть утро.
– Вы, главное, не волнуйтесь, Танечка, – задушевно шепнут пират. Наклонился, отставив одну ногу в сторону, взял мою руку (сейчас отрубит ее саблей, в ужасе подумалось мне) и поцеловал ее, негодяй.
Я в совершенном остолбенении оглянулась на Охотника. Он стоял, пряча улыбку. Два моих отражения съежились в его черных очках.
– Мы с вами, Танюша, – продолжал флибустьер, – должны подружиться.
Все ясно, в разговоре со мной он временно спустил черный флаг с белым черепом и скрещенными костями. Я немного приободрилась.
– Видите ли… Я… То есть… Я хочу сказать… Ну, это…
Весь набор глупостей, которых обычному человеку хватило бы на целую неделю, разом сорвался с моего языка.
– Да вы садитесь, садитесь, – сказал Ипполит Сергеевич. Подвел меня к диванчику (кажется, это все-таки Людовик XV) и заставил опуститься на него.
Я села и вцепилась в колени руками. Ничего более путного мне в голову не пришло.
– Ты успел ее допросить? – более резким тоном, чем он говорил со мной, спросил Шарлахов у моего спутника.
– Нет. На нее уже вышел Калиновский, поэтому я решил, что лучше будет привезти ее сюда.
– Сволочь этот Калиновский, – вздохнул Ипполит. – И как он все успевает, а?
– Он мастер своего дела, – ответил Охотник сдержанно, однако в тоне его мелькнуло нечто вроде – нет, не восхищения, но, во всяком случае, уважения.
– Кто такой Калиновский? – вмешалась я. – Я уже не первый раз слышу это имя… а никто мне ничего не объясняет!
– Калиновский – мент, – Ипполит Сергеевич поморщился, словно надкусил гнилую грушу. – Мерзавец, каких свет не видел. Вам с ним лучше не общаться, Танечка.
– А почему он меня ищет?
– Расследует одно дело, – уклончиво ответил пират.
Какое дело? Если это убийство Алексея Шарлахова, почему моих собеседников так насторожила возможность того, что неведомый Калиновский может меня найти?
– Спасибо, Охотник, что нашел свидетеля, – сказал Ипполит Сергеевич. – Мы тут с Танюшей пообщаемся, а ты навести пока Славу. Деньги у него, как договаривались.
– Хорошо, – отозвался Охотник и удалился бесшумной походкой.
Мне показалось, ему не очень понравилось это упоминание о деньгах при мне, но я не сразу сообразила, что награда ему полагалась за то, что он отыскал меня.
– Я вижу, вы любите книги, – сказал Ипполит Сергеевич. Голос у него был мягкий, приятного тембра. Уютный. Располагающий к себе. Но, бог весть почему, я ему по-прежнему не верила.
– Э… да. – Я заставила себя оторвать взгляд от книжного шкафа и посмотрела пирату в лицо. Интересно, как он выглядит, если его раздеть? Наверняка у него впалая грудь и ноги короткие. Но главное все-таки не это. Главное – боюсь я его? Или все-таки нет?
– Представьте себе, я тоже. С самого детства.
Я не сразу сообразила, что он говорит о книгах.
– В самом деле? – промямлила я.
– Да. А вы, какие книги вы любите?
– Попробуйте угадать, – предложила я в порыве вдохновения.
Ипполит Сергеевич окинул меня задумчивым взором, потирая подбородок.
– Любовные романы? – наконец предположил он. Но не слишком уверенно.
– Мимо.
– Неужели детективы?
– Холодно.
– Слава богу, наконец-то мне повстречался человек, который не читает детективы, – с улыбкой заметил пират. – Ну так что же вы читаете? Я заинтригован!
– Книги об истории моды. И вообще все историческое. – Я улыбнулась ему в лицо. Наверное, улыбка на моих губах дергалась, как в предсмертной агонии.
– Это и в самом деле так интересно?
– Для меня – да.
– Что ж, тогда я вдвойне рад нашему знакомству. – Он вновь улыбнулся. Глаза его следили за мной, не отрываясь. – И хотя вы не любите детективы, нам все же придется найти общий язык. Ведь ситуация, в которую попали мы оба, вполне детективная. – Он говорил нарочито легким тоном, но я понимала, что эта легкость ему нелегко дается. – Совершено убийство. Вы – свидетель. Я хочу отыскать убийцу и воздать ему по заслугам. И вы можете мне в этом помочь.
Я расцепила руки. Откинулась на спинку дивана и мгновение подумала.
– Наверное, могу. Можно вопрос?
– Пожалуйста. – Глаза пирата слегка сузились.
– Это Гейнсборо? – Я кивнула на портрет герцогини.
– О, да вы знаток, – улыбнулся Шарлахов. – Да, это он.
– Просто в английской живописи очень мало художников, которых стоит знать, – объявила я. – А вторая картина чья?
– Гре… Нет, Грюн. Жюль Грюн[9]. Я повесил его в этой комнате, потому что его фамилия тоже начинается на букву Г.
Я вытаращила глаза. Честно говоря, такой принцип размещения картин попался мне впервые.
– По-вашему, полотна плохо сочетаются? – осведомился пират, пристально наблюдая за мной.
Зря я упустила из виду, что мой собеседник не то чтобы читал мысли – нет, просто жизнь в опасности и множество людей, с которыми ему волей-неволей приходилось пересекаться, выработали у него проницательность выше обычного. Я поторопилась сделать невинное лицо – хоть и отлично понимала, что уж кому-кому, а Татьяне Стрелицкой точно не удастся его провести.
– Меня смущает разница стилей, – сказала я, почти не покривив душой.
– Стиль – последнее, что меня заботит, – отозвался Шарлахов. – Главное для меня…
«Стоимость картины, – мысленно подсказала я. – Но ты, конечно, выразишь это иначе, не так в лоб».
– Чтобы вещь мне нравилась, – закончил мой собеседник. – Вообще я не поклонник Гейнсборо, но меня заинтересовала история изображенной им дамы.
Я оглянулась на герцогиню, которая, казалось, с живейшим интересом слушала наш разговор.
– А какая у нее может быть история?
– Это история человека, у которого было все, – ответил Шарлахов, улыбаясь одними глазами. – Молодость, красота, богатство, любимый муж, который души в ней не чаял, множество поклонников. Высокий титул, наконец, а в те времена это кое-что значило. Да что там кое-что – почти все. Она устраивала приемы, на которые надевала то платья из лепестков роз, то наряды из нитей драгоценных камней… Какие-то умопомрачительные празднества, куда были званы даже не все принцы, и попасть туда считалось великой честью. Особенно она любила одеваться богиней, знаете, на античный манер. – Я открыла было рот, чтобы сказать, что античные боги вообще-то не питали особой склонности к одежде, но посмотрела на вдохновенное лицо Шарлахова и решила промолчать. – Поэты наперебой посвящали ей поэмы и сонеты, она тратила деньги, не считая… могла позволить себе любые прихоти, любые безумства. Для нее в окрестностях Лондона муж велел построить в рекордные сроки какой-то фантастический замок, и этот замок, по-моему, существует до сих пор. Словом, весь мир был у ее ног.
– То есть ей так казалось.
– Вы чертовски трезво смотрите на вещи, Танечка. Конечно, казалось, и все это было не более чем иллюзия. Поэты писали стихи в надежде на награду, художники рисовали портреты в расчете на славу и гонорар, льстецы льстили, потому что кому-то же надо льстить, ну, и так далее. Как по-вашему, чем это могло закончиться?
– Чем угодно, – пожала я плечами. – К примеру, она постарела, остепенилась, ударилась в религию и завела девяносто девять домашних питомцев. Или постарела, но одевалась еще более вызывающе и платила поэтам вдвое больше прежнего, чтобы они ее восхваляли, как раньше. Или родила дюжину детей и стала почтенной матерью семейства, которая уже никому не была интересна. Или…
– У нее был только один сын, – перебил меня Шарлахов. – И она не остепенилась, нет. Просто однажды она встретила свою судьбу, назовем это так. Был он то ли малоизвестный композитор, то ли вообще часовщик. Не слишком молодой, не красавец и к тому же обремененный семьей. Про положение в обществе я вообще молчу… И богиня потеряла голову. Шептались, что этот человек ее приворожил, потому что он обращался с ней возмутительно грубо, но она во всем ему повиновалась и смотрела на него, как преданная собака. Она осыпала его подарками, возила с собой в карете, была готова по его первому знаку сделать что угодно… А между тем поговаривают, что он чуть ли не поколачивал ее. И, несмотря на это, она наотрез отказывалась с ним расстаться. Она бы и замуж за него вышла, но он не желал бросать жену и детей.