С корабля на бал – с поезда на подмостки. Взрыв эмоций, поклонники, штурмующие сцену. Побег в никуда. Она еще не поняла, что заблудилась. Или, предположу, она от бабки Ванды унаследовала не только дом, но и способность ориентироваться в здешних дебрях.
   Тем не менее она утомлена. Самое время предложить ей экипаж.
   – Прошу, Татьяна Федоровна, – открываю перед ней дверцу автомобиля. – Едемте?
   – Куда? – хрипловато спрашивает она.
   Куда?! Очень мило! Да она спит на ходу!
   – В ваш дом, разумеется. Я обещал вас дождаться и отвезти. С удовольствием выполню свое обещание.
   – А. Это вы…
   Это, знаете, немного слишком. Я все-таки не личный шофер на жаловании, несмотря на то что два ее чемодана и баул у меня в багажнике, а сумочка брошена на сиденье. «А. Это вы»! Можно бы и повежливее.
   Отвечаю с должной мерой раздражения в голосе:
   – Ну я!
   Она смотрит вопросительно и немного напряженно – в точности мой проходимец кот, когда не знает, накажут его за безобразие или обойдется на сей раз, спасибо хозяйской лени.
   – Так мы едем, Татьяна Федоровна?
   Она кивает и усаживается. Повязывает на шею мятый-перемятый платочек. Откидывает голову, прикрывает глаза.
   – Нам далеко?
   – Не то чтобы. Здесь все близко. Но придется повилять по улицам. У нас тут нет прямых путей, все зигзагом, клубком, синусоидой.
   – Я заметила.
   – Да? Вы вздремните, не стесняйтесь. Не торопясь поедем. Но вы бы пристегнулись на всякий случай.
   – Мне бы не хотелось. Ремень немного давит. Неудобно.
   – Как угодно. Музыку?
   – Мне безразлично.
   Ей безразлично, вот как. А ведь бывает музыка-дуновение, музыка-аромат, музыка-воспоминание. Бывает, что под музыку жизнь катится вспять. Безразлично ей! Вот посмотрим, насколько ей безразлично. Теперь, взволновавшись, главное, не перепутать кнопочку радио с кондиционером, или в самом деле получится дуновение – прямо в ухо.
   Что ж, вот вам музыка, Татьяна Федоровна.
   И зазвучало танго, и небо в тот же миг стало знойным, и страсти-мордасти разыгрались вовсю: любовь, кровь, убийства, страстные слова… Вранье до гробовой доски. Дикость человеческая во всей красе. Красота безумства и нескончаемой, передаваемой по наследству, жестокой любовной игры.
   И жизнь покатилась вспять.
* * *
   И жизнь покатилась вспять.
   Так близко его лицо. Он похож на ее отца, только тот не носил бородку. Он так похож, что иногда даже снится ей в генеральском мундире, и она не может понять, отец это или любовник. И его ненавистную физиономию она разбила сегодня о колонну. Разбила, и осколки полетели во все стороны.
   Разбила? Что только не приснится! Конечно же, это был сон. Один из ее сонных кошмаров, одолевающих с недавнего времени. Какие там осколки? Что за бред? Вот его лицо – настолько близко, насколько позволяет танец. А танец этот позволяет многое, все позволяет – кроме безразличия. «Мне безразлично», – кто-то сказал. Слова эти были ложью.
 
…Там знают огненные страсти,
Там все покорны этой власти,
Там часто по дороге к счастью
Любовь и смерть идут!
 
   …Их первый танец. Как истинный тангеро, он пригласил ее на танцевальную дорожку взглядом и улыбкой. В знак согласия она не отвела взгляда, ответила на улыбку, приняла руку, подалась навстречу.
   «„Салон?“ „Фантазия?“ „Нуово?“ „Милонга“?»
   «Мне безразлично, – сказала она тогда, когда он предложил выбрать стиль. – Ты ведешь, не я. Это же танго».
   …Первый спектакль, в котором они играли вместе, назывался «Танго в облаках». Приходилось много танцевать, отрабатывать шаги, фигуры, движения. За время репетиций она сменила четыре пары туфель: ломались каблуки, лезли наружу супинаторы, расползались специальные подушки-подкладки, рвались ремешки, отскакивали пряжки. Она замучилась добывать специальную обувь. Кроме того, туфли стоили немало.
   Но она была влюблена и танцевала историю их любви. Каждый раз новую, по мере того как постигала словарь движений и училась импровизировать, отвечать движением на движение, вести диалог.
   Плечи сдвинуты, шаг длинный и долгий, как у крадущейся кошки, – неуверенность в чувстве. Усложненный украшенный шаг, игра стопой – я дарю тебе надежду, я немного влюблена, я кокетлива, я, может быть, готова к поцелую. Спина прямая, взгляд прямо в глаза – я жду тебя, я тебя приемлю. Щека к щеке, объятия, наклон, бедро к бедру – я твоя. Быть может. До следующего танго. До следующей «трехминутной истории любви».
   Любовь на три минуты и вечная тоска по утрате.
   Он учил ее тонкостям лучше всякого балетмейстера.
   – Ты знаешь, танго – танец очень приземленный. Ты, конечно, легка как пушинка, двигаешься прелестно, но нужно обязательно чувствовать землю, ее притяжение. И еще – ось танца. Всё вокруг нее, маятником. Немножко хмельным заблудившимся маятником. Вперед, назад, спиралью, винтом, но не вверх. Не вверх, а по земле. Земная любовь, земная тоска, земная страсть… Или тебе небесной хочется? Именно в облаках?
   – Мне… безразлично.
   – Не ври… – шептал он ей на ухо, щекотал шею бородкой.
   – В облаках – это глупость. Глупое название, глупый спектакль. Глупые декорации – от этой облачной белизны глаза слезятся. Только и есть хорошего – танцы. Я чувствую себя кошачьим хвостом, когда танцую, – призналась она. – Вроде бы и сама по себе, но…
   – Кто кем управляет? Кот хвостом или хвост котом? Старая проблема. Кот хвостом, разумеется, что бы там хвост о себе ни думал. Ты, главное, помни три закона: никогда не удерживай, никогда не отталкивай, не думай. Не думай – это самое важное. Можно любить и ненавидеть, сомневаться и робеть, можно терять благоразумие и стыдливость, можно изменять и ревновать… Но главное – не думать, чтобы все было искренне. Тогда будет кипение, безумие, боль и страсть. Гордость и насилие. Тогда будет танго. Настоящее. Тогда сердце будет биться правильно: раз, два, три, четыре, раз, два… Понимаешь? Одно сердце на двоих.
   – И оно рвется.
   – Да, иногда, но не сейчас. Танцуем?
   – Не сейчас.
   – Почему еще?
   – Не знаю. Просто музыку послушаем.
   Запись была роскошная, настоящая, из Аргентины. Вел органчик бандонеон, ритм держали низкие фортепьянные регистры, звуки скрипок окутывали, овевали мелодией, завораживали до сердечного ущемления.
 
Поют о страсти нежно скрипки,
И Кло, сгибая стан свой гибкий
И рассыпая всем улыбки,
Танцует вновь танго…
 
   – «Чуть зажигался свет вечерний, она плясала с ним в таверне для пьяной и разгульной черни… – напевала она, – но вот однажды с крошечной эстрады ее в Париж увез английский сэр…»
   – «В ночных шикарных ресторанах, – подхватил он немного дурашливо, – на низких бархатных диванах…»
   У него очаровательный баритон. Они вполне могли бы не только танцевать вместе, но и петь.
   – Завтра премьера. У меня есть для тебя подарок… – загадочно улыбается он. – Вот, примерь. Не представляешь, у кого из-под носа я это увел. И не проси, не скажу – страшная тайна, смертельно опасная для тех, кто ее знает. «…В ночных шикарных ресторанах с шампанским в узеньких стаканах проводит ночи Кло…»
   Он, напевая, наклоняется и протягивает коробку, до этой самой минуты задвинутую под стул и прикрытую газетой. В коробке туфли. И какие туфли! Мечта каждой тангеры. И вообще – мечта! Темнокрасные, из мягкой прочной кожи, на стойком, верном каблучке, с ремешками накрест через подъем. Черная стелька с подушечками и золотым фирменным знаком.
   – Примеришь?
   Подошли идеально.
   – Как ты угадал размер?
   – Упер твои старые туфельки, те, что развалились.
   – Фу!
   – Подумаешь! Это ты у нас брезгливая кошка.
   – А как же платье?
   – Что такое с платьем?
   – У меня золотистое с синим, а туфли красные. Попугайское сочетание, да еще на белом фоне. Слушай, Шубин, мне просто необходимо новое платье к этим туфлям. Я думаю, ты сам понимаешь.
   – По-моему, и так неплохо, – поднимает он брови. – Желтое с синим и красное. Танго, оно яркости требует, экспрессии.
   – Ты меня что, дразнишь? Экспрессии, но не дикости же! Я все-таки не дворовую девчонку играю, а шантанную приму.
   – Один черт, в общем-то.
   – Черт не черт. Платье.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента