Веркин Эдуард. Герда

   Иногда я говорю, как моя младшая сестра Аглая. Красиво и умно.
   — Да иди ты…
   Ну, я не стал спорить по этому вопросу, мы расстались. Я направился в центр, а разгоряченный неудачей Громов тоже куда-то поспешил, наверное, к своему психотерапевтическому телефонному автомату. Счастливый, два удовольствия сразу — позвонить бесплатно в Усть-Сысольск — раз, обругать зоотехника оленьсовхоза — два.
   А я вполне себе добрался до бульвара Кукуй и стал бродить там туда-сюда. На Кукуе смонтировали сцену, и на ней уже разыгрывалась какая-то тусклая местная группа, что-то вроде «Газгольдер Дэд». Торговцы овощами раскладывали товар — прошлогодние астраханские помидоры, собирался народ с черными воздушными шариками, уже вовсю торговали постерами «Анаболиков» и аудиокассетами — потому что реальные фанаты «Анаболиков» слушали их только на кассетных деках, а лучше на старых «Романтиках».
   Я не был таким яростным поклонником «Бомбардировщиков» и слушал их на дисках, да и то иногда, под настроение, а сейчас вот что-то взял и прикупил «Левую Тишину». И четыре плетенки с помидорами. Семечек еще прикупил два стаканчика — до четырех еще полчаса оставалось, и я устроился на скамейке и стал сидеть в свое удовольствие. Ждал Сашу и Юльку и размышлял о превратностях. О странностях. Вот поехал я в гипермаркет купить ошейник с бисером, и никелированную миску, и резиновые кости, и не думал даже, что через каких-то два часа буду сидеть на скамейке Кукуевского бульвара, плеваться семечками и ждать Сашу из молодежного движения «Булат». С Юлей. С вувузелами. Так.

Глава 4
Храни нас бог от ярости норманн

   Юлю, Сашу и вувузелы я увидел издали. Честно говоря, мне захотелось… Отступить с минимальными потерями, короче. Выглядели обе… терминально. Вот это самое слово, употребленное Громовым, оно им шло. Хотя я бы сказал, немного колхозно. Колхозно-терминально, одним словом. В резиновых сапогах кислотного цвета. В спасательных жилетках. Жилетки были безобразно фиолетовы, вувузелы на их фоне выглядели странно.
   Девчонки подошли ко мне. Та, что Саша, поглядела насмешливо, та, что Юля, понуро.
   — Ну, что, куда идти-то? — спросила Юля, неопрятно выворачивая губу.
   Ей на пиццу не терпелось. Любит пиццу.
   Я улыбнулся и осторожно огляделся. Как-то мне не хотелось, чтобы меня увидели с этими подругами. Не то чтобы я стеснялся, просто…
   Просто они мне не подходили. То есть совсем. Особенно Сашка. Я вообще не люблю очень уж пригородных девушек, а пригородных девушек с вувузелами, да еще и в спасательном жилете чтобы…
   — Ну, так куда? — повторила Юля с нотками тоски в голосе.
   Юля, кажется, ненавидит все живое, это по ней как-то заметно. Если бы Юлю занесло в президентское кресло, она на следующий день бы объявила ядерную войну. Чтобы человечество легло в руинах, установилась-таки долгожданная ядерная зима, единственная погода, полностью соответствующая Юлиному мироощущению. К золе и к пеплу.
   Саша все живое не ненавидит, но кого-то явно ненавидит, судя по лицу. Что-то такое… обиженное есть, точно зуб болит.
   — Туда, — указал я пальцем.
   Мы пошли туда, поближе к сцене. Я, как и говорил, чувствовал себя странно, никак не мог отделаться от ощущения, что иду на областную сельскохозяйственную олимпиаду с двумя птичницами, Юля специализируется по гусям, Саша по перепелкам. Но отступать было поздно. К тому же публика на «Анаболиков» пришла тоже вполне себе специфическая, вряд ли здесь могли объявиться мои знакомые. Да и знакомых у меня гусь наплакал, Юля же по нему специализируется.
   Продвинулись вправо, остановились в гуще толпы, в людях со всех сторон. Народу прибыло действительно много, и он продолжал сгущаться, все больше и больше, народ выдавливался из проулков, спускался по лестнице со стороны музтеатра, я думаю, тысячи три уже скопилось.
   — Когда музыка-то будет? — уныло спросила Юля. — У меня в восемь передача, я хочу передачу посмотреть…
   — Три раза, — успокоил я. — Успеешь, то есть, три раза.
   — А если не успею? — заныла Юля. — Я еще ни одной серии не пропускала, каждый день смотрю. А еще пиццу надо поесть.
   — Я тебе с Интернета скачаю, — пообещал я. — А на пиццу успеем.
   Юля покривилась, а Саша вдруг спросила меня:
   — А ты сам чем занимаешься?
   — Я? Да ничем. Учусь в школе.
   — Ну, это понятно. А еще?
   — В каком смысле?
   — В смысле по жизни? Интересы какие?
   Я уже собирался ответить, но тут внезапно начался концерт, вдруг, как ядерная война, о которой так мечтает Юля. Обрушился сверху, заполонил собой все пространство между людьми, в каждом вдохе оказался рев усилителей, мне показалось, что он оказался даже у меня в голове.
   На сцене объявился бородатый человек, которого встретили радостным воем. Человек поднял руку, и публика смолкла.
   — Ну, привет, — сказал человек. — Снова вместе, снова… Не прошло и года, как мы вновь в вашем городе… Это ведь Бобруйск?
   — Да, — завопили все вокруг. — Бобруйск.
   — Совсем это не Бобруйск, — сказала Юля неприязненно.
   — Так я и знал. Привет, Бобруйск! С вами…
   Над Кукуем повисла еще более глубокая тишина.
   — С вами…
   Тишина стала пронзительней, в тишине кто-то рыгнул, и это выглядело органично.
   — С вами… «Анаболик Бомберс».
   Кукуй взорвался. В воздух поднялись десятки черных шариков, на сцену обрушился водопад мелочи, которую зрители кидали исполнителям, концерт начался.
   — С вами Дрейк Пипуныров.
   Дрейк разорвал на себе майку. Телосложения он был весьма специфического — имел крайне перекачанные грудные мышцы, которыми он безобразно дергал в такт музыке, и мимо музыки, и вообще. Вот и сейчас он выдал грудями заразительную трель, чем вызвал у меня приступ расслоения реальности.
   Но народу понравилось. Сашка рассмеялась. Юлька, несмотря на свой рост, поднялась на цыпочки и выпучила глаза.
   — Он что, правда Пипуныров? — спросила Сашка громко.
   — Ага.
   — Везет же людям с фамилиями, — усмехнулась Саша. — А вообще, герой, вона как ножками сучит.
   — Это шведская фамилия на самом деле! — пояснил я. — В переводе означает «осиновый нос». Или «осиновый кол». Ее издревле присваивали шведским охотникам на нечисть, причем не простым, а из королевских родов! Пипуныров, он, можно сказать, скандинавский принц. Почти Гамлет. Слышали про такого?!
   — Он пахана своего в ухо отравил! — ответила Юля.
   — Зачет. — Я пожал Юле руку.
   «Анаболики» грянули. Дрейк пустился выделывать всевозможные коленца, прыгал и кривлялся, омерзительно выворачивая конечности, очень в соответствии с репертуаром. Песня называлась «Поминки по Геккльбери».
   — Что-то я слов не разбираю, — крикнула Саша на втором куплете. — Так и должно быть?!
   — Да, — крикнул в ответ я. — Это же «Поминки по Геккльбери». Тут ни одного понятного слова.
   — Почему?! — спросила Юля.
   — Культура, — ответил я.
   Саша и Юля посмотрели на меня не просто с интересом, но и с уважением.
   — И откуда ты такой умный?! — спросила Саша.
   — Приготовьте помидоры, — не ответил я и стал доставать овощи, в меру мягкие, в меру плотные, как раз такие, что можно было прицельно метнуть.
   — А тухлыми яйцами чего не кидают?! — поинтересовалась Саша.
   — Санэпидстанция запретила. Сальмонеллез. Так что можно только помидорами. Берите.
   Я протянул девчонкам плетенку.
   Девушки огляделись и помидоры взяли. Интересно, а если бы я предложил камни? Психология толпы.
   Музыка оборвалась.
   — А теперь, о други, — сказал Пипуныров, стирая пот с туловища. — Теперь я исполню пьесу, которую я сочинил уже давно, семь лет назад, в тоске и смятенье, в сумерках духа.
   Люди замычали, а Дрейк Пипуныров прорычал в микрофон:
   — Итак, встречайте, это она. «Томато Деспердатор». И да храни нас, господи, от ярости норманн.
   Это был знак. Пароль. К тому, что можно кидать помидоры. Обычно после этой самой фразы начиналось все самое веселое. Народ радостно загудел и стал доставать помидоры, а некоторые уже держали их в руках загодя, и едва Пипуныров помянул норманн, на сцену обрушился помидорный удар, летящие помидоры закрыли свет солнца, вот прямо так.
   — Оба… — выдохнула Юля.
   — Нормально, — сказала Саша.
   Я схватил помидор и запустил его в Дрейка. Конечно, не попал и тут же метнул второй вдогонку.
   — Оригинально тут у вас, однако, — сказала Саша.
   Она примерилась, двинула локтем и запустила томат в Пипунырова.
   Мимо.
   — Я тоже хочу, — прогундела Юля. — Я тоже…
   Юля произвела неловкое насекомье движение правой стороной тела, помидор держала так, будто он был раскаленным, попыталась его метнуть, но помидор остался в руке. Сама же Юля дернулась, как приконтаченная. Что-то с этой Юлей было явно не так, все-таки слишком длинная.
   Сашка же вошла во вкус, метнула уже второй помидор, на этот раз он лег гораздо ближе к цели, попал почти в колено.
   И я тоже почувствовал азарт; оказалось, что швырять помидоры в Пипунырова было весьма и весьма весело. Очень хотелось попасть. Попасть, влупить Пипунырову в лоб, чтобы помидор взорвался красной жижей, чтобы…
   Народ вокруг постепенно погружался в такой же азарт, помидоры сыпались на сцену градом. Дрейк Пипуныров, впрочем, был несокрушим. В него совсем не могли попасть, он ловко бегал между помидорами и пел.
   Иногда, впрочем, Дрейк переставал скакать по сцене и, чтобы порадовать публику, подставлялся под удар, позволял расквасить о себя пару помидоров. Дрейк был уже весь в томате, выглядел страшно и здорово.
   — Во дает, глиста, — восхитилась Сашка. — Сейчас я ему влеплю.
   Она выхватила у меня очередной помидор и запустила им в песенника.
   И неожиданно попала.
   Помидор, выпущенный рукой Сашки, просвистел над головами любителей мордор-панка и поцеловал Пипунырова ровно в лоб. Помидор ей попался хороший, мясистый, сочный. Пипуныров не удержался на ногах и шлепнулся на сцену.
   Толпа радостно заревела.
   Саша как-то погрустнела, а Юля, наоборот, оживилась и стала изгибаться и извиваться, стараясь-таки запустить свой снаряд.
   Дрейк Пипуныров, меж тем, старался подняться, но у него это совсем не получалось — каждую секунду на него валились все новые и новые помидоры, зрители вступили в раж, помидорная кровь ударила им в голову. Я тоже оказался подхвачен томатной волной…
   Музыка опять оборвалась.
   Это тоже было знаком — что помидоры кидать больше не надо, хватит, можно зашибить. Дрейк сел и протер лицо.
   И в этот момент свой помидор запустила Юля. Не знаю, как это у нее получилось. Собственно, это у нее и не получилось — помидор вырвался из рук и расшибся о затылок парня, стоявшего перед нами. К этому моменту помидор Юли был уже изрядно размят, и угодив в твердый череп поклонника «Анаболических Бомбардировщиков», томат с облегчением лопнул и кетчупом стек ему за шиворот.
   Поклонник обернулся.
   Я сразу узнал его. Нет, конкретно этого я не встречал, но таких, как он, видывал.
   Гопник.
   — Ты чего это? — поинтересовался гопник.
   — Я не специально, — повинно ответила Юля.
   — Не специально… — передразнил гопник. — Таким корягам надо дома сидеть, а не по концертам расхаживать.
   — Что ты сказал?! — вмешалась Сашка. — Что ты сказал, урод?!
   — Ты кого назвала уродом?!
   — Тебя, прыщеватый.
   — Кто тут прыщеватый…
   Гопник потянулся к Сашке, она, недолго думая, треснула его. Конечно же, вувузелой. Дудка снова сломалась пополам, некрепкая дудка. Гопник поглядел вверх, себе на лоб, а потом толкнул Сашку.
   Не знаю, что со мной случилось. Наверное, инстинкт. Саша и Юля были на концерте как бы со мной, и я вдруг почувствовал, что они под моей защитой. К тому же они… Ну, Юля была вообще выразительно убога, а убогих обижать нехорошо. А Саша… По сравнению с гопником, она казалась маленькой и слабой, от толчка она едва не упала, и от боли еще поморщилась.
   Поэтому, когда гопарь толкнул Сашу и назвал ее козой, я как-то разозлился. Разозлившись, я поступил просто — достал из кармана газовый баллончик и прыснул негодяю в наглую харю.
   Гопник зарычал и попытался достать меня кулаком. Однако видел он уже не очень хорошо, поэтому со всей дури треснул по загривку здоровенного мужика справа.
   Мужик, видимо, к такому обращению был привычен, поэтому, не шибко раздумывая, ударил в ответ.
   Гопник осел.
   — Смотрите, гасятся, — крикнул со сцены Пипуныров. — А-а-а.
   Пипуныров умело пришел в сценический экстаз, укусил себя за руку и принялся высоко подпрыгивать и плевать в зрителей, остальные «Анаболики» пустились исполнять композицию «Плацкарт до Ривендейла», кстати, весьма неплохую, мне нравилась, написана в стиле спидкор, по скорости и энергетике весьма напоминала летящий с горки локомотив и способна была дробить камни в почках.
   При первых же звуках этой музыки я почувствовал, что мне тоже хочется. Вот так, как все. И я уже кинулся на гопника, но тут кто-то подсек меня справа, и тут же вокруг меня сомкнулась толпа…
   Короче, храни нас, бог, от ярости норманн. В себя я пришел уже в стороне от концерта, в окружении нескольких омоновцев.
   Сашка тоже была тут.
   — Отпустили его, — крикнула она. — А ну-ка, быстро отпустили!
   Ей тоже, кстати, досталось. Пострадала блузка — правого рукава не было. То есть он имелся, но автономно торчал из кармана. Левая сторона жилета неприятно распорота — то ли очень острым ножом, то ли бритвой, из разреза вываливался пух. Губа распухла.
   Но в целом она выглядела бодренько.
   — Я сказала — отпустили, — рыкнула она.
   Саша полезла в карман, полицаи среагировали, подскочили, вывернули руки, надели наручники.
   Саша еще что-то пригрозила, но полицаи вступать в дискуссии не собирались, быстренько поволокли ее прочь. Я попытался дернуться, но ко мне тут же был применен стремительный прием, в результате которого я оказался на асфальте лицом вниз, с заведенной за спину кистью, а еще через секунду меня уже тащили куда-то три здоровых омоновца.
   Как оказалось, полиция была заранее подготовлена к концерту «Анаболиков» — в проулке рядом с рыболовным магазином дежурил омоновский автобус, и две милицейские «буханки». «Воронки», возникло у меня в голове правильное слово.
   Вообще-то я часто видел такое по телевизору и в Интернете, но чтобы вот так, собственноручно, нет. Интересно. Много разной полиции, обряженной в пластмассовую броню и похожей на космических штурмовиков, так что пока меня несли, я успел почувствовать себя немного Люком Скайуокером, и вообще, борцом за свободу.
   — Этих в автобус, — велел полицейский в начальственном бронежилете. — Принимать по-мягкому.
   — Не имеешь права, — серьезно заявила Саша. — Мы несовершеннолетние.
   — Ага, — усмехнулся полицейский.
   Нас затолкнули в автобус, усадили рядышком на передние сиденья и пристегнули наручниками к ввареным в стенки скобам. Не больно, кстати, но странные ощущения я перенес; это необычно — видеть собственную руку в наручнике.
   — Не имеете права пристегивать, — сказала Сашка. — Мы несовершеннолетние, нас нельзя пристегивать! Это серьезное нарушение!
   — А нечего сопротивление оказывать, — огрызнулся полицейский. — Сидите теперь.
   Ну, мы стали сидеть.
   Внутри автобуса было не очень много народу. В основном нетрезвая молодежь всякого сорта, от лохматых студентов в белых мокасинах до стриженых парней в коротких ветровках. Ну, еще парочка совсем посторонних товарищей неопределенного возраста, непонятно как сюда вообще попавших, видимо, за компанию. Имелись в автобусе и какие-то другие люди, пристегнутые, видимо, «по-жесткому», с заведением рук за спину, эти выглядели так… Так, что было ясно — «по-жесткому» их взяли не зря.
   — Ты что, первый раз? — спросила Сашка.
   — Ага.
   — Понятно, — Сашка устроилась поудобнее на сиденье. — Не переживай. Скоро выпустят.
   — Да я и не переживаю…
   — Переживаешь, — Сашка улыбнулась. — Все переживают, когда первый раз в обезьянник попадают. Я тоже переживала. Сейчас нет. Да мы до обезьянника и не доберемся, скоро Борис подъедет.
   — Какой такой Борис? — спросил я.
   — Старший офицер… Короче, он решает проблемы. Серьезный мужик. Сейчас.
   Сашка достала телефон, позвонила.
   — Да, я. Да, приняли, представляешь? Кукуев ручей, автозак. Не, пока по-мягкому. Да, ждем.
   — Телефон! — крикнул омоновец. — Убери телефон.
   Сашка послала ему воздушный поцелуй.
   Омоновец оказался рядом и попытался телефон отобрать, но Сашка ловко спрятала его в жилетку. Боец протянул было руку, но Сашка вдруг дико взвизгнула. Громко и истерично, омоновец отскочил.
   — Шмонать меня не советую, — сварливо сказала Сашка. — Очень потом пожалеешь.
   Омоновец плюнул и отступил в сторону.

Глава 5
Инсекторцизм

   — Может, еще капнуть? — спросила Алька. — Что-то медленно бегут. Капнуть каплю?
   — Я те капну.
   Я отобрал у Альки пузырек и прочитал:
   — «Одну каплю на десять килограмм веса». Капнули уже три. Я думаю…
   Я поглядел на собаку.
   Она послушно сидела на полу и смотрела на нас. Терпеливо и внимательно, улавливая каждое движение; так могут смотреть только псы.
   — А вдруг она больше весит?
   — Может быть.
   Наверное, больше. Вон какая здоровенная. А после трех капель на самом деле бегут не очень шибко, с прохладцей.
   — Ладно, еще три капли добавим, — сказал я. — Для эффекта.
   — Ты на спину еще капни, — посоветовала Алька.
   — На спину нельзя. Со спины она слизнуть может, только на затылок можно.
   Я скрутил с пузырька крышку, капнул на собачью голову три зеленые капли. Ну, и четвертую для верности.
   Стали ждать.
   Я ждал молча, размышлял о прогрессе. Прогресс все-таки благо. Вот в девятнадцатом веке с блохами была сплошная засада, везде они были. На лошадях, на людях, на собаках, так и скакали, как бешеные. И кусали всех подряд, и какого-нибудь занюханного извозчика под Костромой, и государя императора в Гатчине, и все были перед ними равны и беззащитны. Ну, разве что государь надевал под золоченый камзол серебряную блохоловку, а извозчик дышал на насекомых чесночным духом, от которого те несколько соловели.
   А еще клопы, кажется. Чичиков страдал от клопов, и чтобы они не очень сильно его терзали, мылся особым мылом.
   — Хорошая собака, — Алька потрепала псину за шею. — Очень хорошая собака. Вообще-то, я, конечно, хотела тойтерьера, чтобы в карман умещался. Но сейчас я думаю, хорошо, что мы его не купили. Вон у Надьки этот тойтерьер есть, так она с ним намучилась. Он ей то ноутбук сгрызет, то в тапки нагадит. И все время у него то понос, то дисплазия. А у этой зверюги никакой дисплазии не будет, да?
   Алька постучала собаку по голове.
   Забавно. Никогда не думал, что у нас будет собака. Что у меня будет собака. Собака — это что-то…
   Трудно передать, странное ощущение. Всю жизнь жил сам по себе, а тут собака. Да еще такая. Ходит, смотрит, чешется. Блохи на ней живут, оказывается, а мы их травим с Алькой.
   Странно. Неожиданно. И вчера, на концерте, тоже… То есть после концерта. К чему бы это?
   Вокруг собаки Алька положила веревку, пропитанную керосином — она где-то прочитала, что ни одно вменяемое насекомое не может перебраться через веревку, пропитанную керосином и свернутую кольцом. Пока Алька была права. Блохи, в изобилии спрыгивающие с собаки, действительно через веревку перебраться не могли. Влезали на нее и, одурманенные керосиновыми парами, обрушивались вниз, на пол. А я собирал их мыльницей. Довольно много их скопилось, мерзкие такие, жирные, шевелятся. Трудно быть собакой, жрут тебя такие твари, а ты терпи, терпи, ну, зубами можешь поскрежетать.
   Я предложил блох просто давить, но Алька не согласилась — во-первых, блохи неприятно щелкали, во-вторых, Альке их было жаль. Я ей сказал, что блохи все равно сдохнут, мы же их травим, Алька возразила, сказала, что она отнесет их к забору и выпустит там, они полежат на воздухе, очухаются и расползутся, и никакого кровопролития. Я не стал переубеждать, пусть. Алька хитрая, и всегда ведет себя как ей удобно. Иногда как первоклашка, иногда как пэтэушница, а иногда как взрослая тетенька, театральная студия, одним словом. Иногда я сам забываю, сколько ей лет. Наверное, поэтому, мне с ней интересно. Зачем ей эти блохи?
   — Надо еще глистов выгнать, — с авторитетным видом заявила Алька. — Мы и специальные таблетки купили, от всех самых известных и от некоторых неизвестных.
   Интересно, собирается ли Алька проявлять гуманизм в отношении бычьих цепней?
   — Лови. Вон побежала.
   — Ловлю.
   Я ловил блох, Алька разбирала вчерашние покупки. Покупок много, большая коробка, которую Алька притащила из гаража чуть ли не волоком, я не очень удивился; мама полумерами не ограничивалась, покупала так покупала. С запасом.
   Алька извлекла толстый ошейник с кармашками, в которых торчали квадратные свинцовые гирьки.
   — Это зачем? — не понял я.
   — Как зачем? Утяжелители. Ну, чтобы мускулатуру качать.
   — Понятно…
   Алька вытащила коробочку с зажимом на липучке.
   — А это что? — спросил я.
   — Маяк.
   Алька ткнула пальцем в потолок. Собака тоже поглядела в потолок.
   — Джипиэс маяк, — сказала она. — С независимыми аккумуляторами, они могут год работать. Если собака потеряется, ее можно по обычному телефону проследить. Незаменимая штука. В случае чего, ее можно будет вернуть.
   Точно. Как мать не додумалась раньше приобрести такие ошейники для нас? А что, очень удобно, всегда на поводке.
   — Попонка, — Алька извлекла из коробки собачий жилет. — На случай плохой погоды.
   Я подумал, что следующим собачьим аксессуаром достанутся калоши, но это оказался электроповодок. Длинный шнур, который втягивался сам с помощью моторчика.
   Свисток, бесшумно-ультразвуковой, его звук должна различать каждая собака. Алька тут же приняла дуть в свисток, барабанные перепонки у меня тотчас заболели, а собака даже ухом не повела.
   — Наверное, для китайских собак предназначено, — заключила Алька.
   А еще были никелированные миски, которые не скользили по полу. Неизгрызаемые кости. Мячи-дразнилки. Автопоилка. Несколько чесалок. Все, что нужно для счастья, так и есть.
   — Вы, я смотрю, уже разобрались?
   Мать потихонечку спустилась со второго этажа, выглядела заспанно, сиеста после фруктового ленча.
   — Как успехи? — спросила она.
   — Бегут, — ответила Алька.
   — Это хорошо, что бегут. А то как-то мне не хочется, чтобы в диване завелись какие-нибудь клещи.
   — Они там и так есть, — заверила Алька. — Просто невидимые.
   — Видимых нам еще не хватало. Мерзость какая….
   Алька пожала плечами.
   — В среднем человеке живет до полукилограмма паразитов, — сообщила она. — Если с нас паразиты побегут, тоже мало не покажется.
   — Ну да, — согласилась мать. — Долго вы еще?
   — Еще мыть будем. Потом ногти надо подстричь, а то они длинные, как у орла, и уже кое-где расслаиваться начали. Потом выгулять…
   — К двум часам заканчивайте, — велела мать.
   — А что? Почему к двум? Я хотела еще расчесать…
   Алька заканючила. Что она хотела расчесать, и уже приготовила массажную расческу, и вообще за собакой требуется уход, у нее проблемы с шерстью, нужен специальный корм для блестящести.
   — К двум, — сказала мать. — Времени еще целый вагон. А у меня сегодня мероприятие, вы же знаете.
   — Я не могу, — тут же ответила Алька. — У меня доктор же. Мозголог.
   Мать поглядела на Альку с прищуром.
   — Но мы же договаривались, — настойчиво напомнила мать.
   — Так и с доктором я тоже договаривалась, — возразила Алька. — Нет, если вы хотите, я могу от него отказаться, мне он самой не нравится…
   Мать стала нервничать щекой.
   — Ладно, я поеду, — сказал я.
   Мать кивнула молча и удалилась.
   — Зачем я ей каждый раз нужна, — не пойму, — вздохнула Алька. — Ну, ты, понятно, таскать коробки, они тяжелые. А я? Хожу как дурочка, стою, улыбаюсь…
   — У тебя очень красивая улыбка, — сказал я. — Она вселяет надежду.
   — Ага, три раза и всё невзирая. Надежда в канаве зебру доедает, сам знаешь…
   Минут через двадцать блохи перестали сыпаться, Алька сказала, что все, можно идти мыться, она только ванну наберет. Ушлепала. А я остался один. То есть с собакой. Та продолжала сидеть в веревке, послушно, не смея переступить через круг. Меня это снова удивило. Тогда, в Горюново, это была просто Ракша-Сатана, а здесь…
   Глаза. У нее были странные, какие-то не собачьи. Нет, я в собачьих глазах особо не разбирался вообще-то, но здесь совсем другое… Синие-синие. И смотрела она ими тоже странно, точно ощупывала помещение, точно стараясь увидеть то, чего нет.
   Я разомкнул кольцо. Веревку скомкал и выбросил в мусор. Собака сделала шаг, подошла ко мне и положила голову на колени.
   Тяжелая башка. То есть очень тяжелая. Как гиря. Я погладил ее по лбу, а собака издала неодобрительное урчание. Тогда я догадался и почесал за ушами. Урчание тут же приобрело другую окраску, я принялся чесать псину. За ушами, за шеей, по бокам, со смехом отмечая, что когда я скреб ее за бок, задняя лапа начинала дергаться.
   У меня никогда не было собаки. И морской свинки тоже не было. Даже хомячка, даже самого паршивенького, джунгарского, который умещается в кулаке. Не то чтобы любовь к животным не поощрялась в нашей семье, просто у меня никакой тяги к живой природе не обнаруживалось, однажды завел двух бойцовских рыбок, но они друг друга убили, а аквариум засох, правильно отец говорил. Было мне, кажется, пять лет, и эта жестокость мира природы произвела на меня неприятное впечатление, желание и дальше с ней знакомиться отпало.