Вне себя от горя и ужаса Иван и Илька молча плакали.
В эту минуту служанка пришла сказать, что несколько полицейских спрашивают барина. После прямого обвинения господ Иохаузенов против Дмитрия Николева следователь послал их арестовать убийцу Поха.
Известие об этом не успело распространиться по городу. Никто еще не знал, что дело приняло такой оборот, перешло в решительную фазу и близилось к развязке.
В то время как полицейские обыскивали дом, чтобы удостовериться в отсутствии Николева, Владимир, Иван и Илька, движимые единым чувством, не сговариваясь, выбежали на улицу.
Они хотели найти отца… Не оставлять его одного… Несмотря на столь уничтожающие свидетельства, на столь неопровержимые улики, они отказывались верить в его виновность. Эти несчастные единодушно возмущались при одной мысли об этом. А между тем последние слова, произнесенные Никелевым: «Я погиб!.. я погиб!..» — разве не означали они признание, сорвавшееся с его уст?..
Уже спустились сумерки. Прохожие видели, как Николев выходил из предместья. Владимир, Иван и Илька поспешили в указанном направлении и достигли древней городской стены. Перед ними простиралось пустынное поле. Как бы влекомые инстинктом, направлявшим их шаги, они пошли по перновской дороге.
Пройдя двести шагов, все трое остановились как вкопанные перед распростертым на обочине дороги телом.
Это был Дмитрий Николев.
Рядом с ним валялся окровавленный нож…
Илька и Иван кинулись к телу отца, а Владимир побежал за помощью в ближайший дом.
Пришли крестьяне с носилками и перенесли Николева к нему в дом, где немедленно явившемуся доктору Гамину оставалось лишь установить причину его смерти.
Дмитрий Николев покончил с собой ударом ножа. И, как и Поху, удар был нанесен прямо в сердце. Нож оставил вокруг раны такие же следы, как и на трупе банковского артельщика.
Понимая, что он погиб, несчастный покончил с собой, чтобы избежать достойной кары за свое преступление!
В эту минуту служанка пришла сказать, что несколько полицейских спрашивают барина. После прямого обвинения господ Иохаузенов против Дмитрия Николева следователь послал их арестовать убийцу Поха.
Известие об этом не успело распространиться по городу. Никто еще не знал, что дело приняло такой оборот, перешло в решительную фазу и близилось к развязке.
В то время как полицейские обыскивали дом, чтобы удостовериться в отсутствии Николева, Владимир, Иван и Илька, движимые единым чувством, не сговариваясь, выбежали на улицу.
Они хотели найти отца… Не оставлять его одного… Несмотря на столь уничтожающие свидетельства, на столь неопровержимые улики, они отказывались верить в его виновность. Эти несчастные единодушно возмущались при одной мысли об этом. А между тем последние слова, произнесенные Никелевым: «Я погиб!.. я погиб!..» — разве не означали они признание, сорвавшееся с его уст?..
Уже спустились сумерки. Прохожие видели, как Николев выходил из предместья. Владимир, Иван и Илька поспешили в указанном направлении и достигли древней городской стены. Перед ними простиралось пустынное поле. Как бы влекомые инстинктом, направлявшим их шаги, они пошли по перновской дороге.
Пройдя двести шагов, все трое остановились как вкопанные перед распростертым на обочине дороги телом.
Это был Дмитрий Николев.
Рядом с ним валялся окровавленный нож…
Илька и Иван кинулись к телу отца, а Владимир побежал за помощью в ближайший дом.
Пришли крестьяне с носилками и перенесли Николева к нему в дом, где немедленно явившемуся доктору Гамину оставалось лишь установить причину его смерти.
Дмитрий Николев покончил с собой ударом ножа. И, как и Поху, удар был нанесен прямо в сердце. Нож оставил вокруг раны такие же следы, как и на трупе банковского артельщика.
Понимая, что он погиб, несчастный покончил с собой, чтобы избежать достойной кары за свое преступление!
15. У МОГИЛЫ
Наступила, наконец, развязка уголовной драмы, которая так взволновала все население Прибалтийского края и обострила борьбу двух враждебных партий накануне выборов. Насильственная смерть представителя славянских интересов еще раз обеспечивала победу немцам. Однако национальная рознь не могла прекратиться на этом. Рано или поздно она вспыхнет с новой силой. Так или иначе под давлением правительства русификация Прибалтийских областей неминуемо произойдет.
Мало того, что Дмитрий Николев покончил с собой, но самоубийству сопутствовали еще столь ужасные обстоятельства (оно произошло после случая с украденными кредитками), что больше нельзя было сомневаться в его виновности. Значит, когда, по получении письма Владимира Янова, он покинул Ригу, у него больше не было доверенной ему суммы… Решил ли он признаться во всем сыну своего друга? Или же, совершив растрату, которую не был в состоянии возместить, замышлял спастись бегством? Трудно ответить на эти вопросы. Надо думать, что неожиданное прибытие изгнанника, бежавшего из сибирских копей, захватило его врасплох. Он чувствовал, что его как бы затягивает между зубчатых колес, откуда ему не вырваться, не оставив на зубьях свою разорванную в клочья честь. Владимиру Янову он не мог вернуть отцовское наследство, а господам Иохаузенам не в силах был уплатить долга, срок которому истекал через несколько дней. Ему не было никакого спасения… И вот тут-то по дороге повстречался ему банковский артельщик Пох; ограбив его, он получил возможность привезти в Пернов растраченные им деньги… Первый долг был покрыт. Но какой ценой?.. Ценой двойного преступления — убийства и грабежа!
Когда же все раскрылось, когда на это вначале столь загадочное дело пролился свет, когда благодаря банковской записи кредитные билеты, внесенные в уплату Владимиром Яновым, были признаны за украденные из сумки Поха, разоблаченный преступник Дмитрий Николев, убийца Дмитрий Николев покончил с собой тем самым ножом, которым поразил свою жертву, — одним ударом в самое сердце.
Нечего и говорить, что развязка дела обеспечивала трактирщику Крофу полную безопасность. Как раз вовремя! Г-н Керсдорф хотел было уже подписать приказ об его аресте. Ведь в случае прекращения дела против Николева неминуемо обвинили бы Крофа. У правосудия был выбор только между ними двумя. Известно, какие подозрения падали на корчмаря, поэтому больше всех поражен был следователь, когда узнал о том, что произошло в банкирской конторе братьев Иохаузенов. Теперь ему предстояло объявить виновным не Крофа, а Николева.
Кроф зажил своей обычной жизнью в трактире «Сломанный крест» и даже сумел извлечь некоторую пользу из происшедшего. Ведь он был пострадавшим, невинно осужденным, которому отменили несправедливый приговор!.. Об этом поговорили еще некоторое время и перестали говорить.
Что касается банкиров, то хотя долг Дмитрия Николева и остался неуплаченным, все же они вернули себе врученные Владимиром Яновым восемнадцать тысяч.
После похорон отца Илька и Иван, решивший не ехать обратно в Дерпт, вернулись домой, куда многие из прежних друзей Николева не осмеливались больше заглядывать. В обрушившейся на них беде не покинули их только трое: нечего и говорить, что это были Владимир Янов, г-н Делапорт и доктор Гамин.
Брату и сестре все их прошлое и будущее представлялось в неясном свете. Мраком окутаны были и все обстоятельства дела Дмитрия Николева, виновность которого казалась им невероятной. Иван и Илька пришли к мысли, что отец, измученный непрерывными ударами судьбы, сошел с ума и покончил с собой в припадке умопомешательства. В их глазах самоубийство отца еще вовсе не доказывало, что преступление в «Сломанном кресте» совершено им.
Само собой, так же думал и Владимир Янов. Он отказывался верить даже фактам! А между тем, как могли кредитки, номера которых были записаны, оказаться у Дмитрия Николева, если не он ограбил Поха?.. Когда он спорил по этому поводу с доктором Гаминым, старейшим другом семьи, тот с неопровержимой логикой отвечал:
— Готов, дорогой Владимир, все допустить: допускаю, что не Николев ограбил Поха, хотя украденные деньги и оказались у него; допускаю даже, что самоубийство еще не доказательство его виновности, — он мог покончить с собой в припадке умопомрачения, вызванного рядом столь тяжких испытаний… Однако решающим все же является тот факт, что Дмитрий докончил с собой тем же оружием, которым был заколот Пох. Как ни ужасно, — скажу больше, — как ни невероятно все это, но тут приходится склониться перед очевидностью.
— Если это так, — выдвигал последнее возражение Владимир, — это значило бы, что у Дмитрия Николева был такой нож. Почему же ни сын, ни дочь никогда его не видели?.. Ни они, доктор, и ни кто другой!.. Нет, здесь что-то не так…
— Могу вам ответить на это лишь одно, Владимир, конечно, у Дмитрия Николева был этот нож… Какое может быть еще сомнение, когда он воспользовался им дважды, против Поха и против самого себя!..
Владимир Янов, не зная, что ответить, опустил голову…
— Что будет теперь с несчастными детьми? — продолжал доктор.
— Разве Иван не будет мне братом, когда Илька станет моей женой?
Доктор схватил руку Владимира и крепко сжал ее в своей.
— Неужели вы могли думать, доктор, что я откажусь от Ильки, которую я люблю, которая любит меня… будь даже ее отец преступником!..
Да, если и после слов доктора он продолжал упорствовать в своем неверии, то лишь потому, что в любви находил еще силу сомневаться.
— Нет, Владимир, — ответил доктор, — никогда у меня не было и мысли, что вы можете отказаться от женитьбы на Ильке… Разве несчастная в чем-либо виновата?..
— Конечно, нет! — воскликнул Владимир. — В моих глазах это святейшее, благороднейшее существо, девушка, всецело достойная любви честного человека… Венчание отложено, но оно состоится… И если придется покинуть этот город, что же, мы покинем его…
— Узнаю в этом вашу благородную душу, Владимир… Вы хотите жениться на Ильке, но согласится ли Илька?..
— Если она откажет мне, значит — не любит меня…
— Если она откажет вам, Владимир, то не потому ли, что любит вас настоящей любовью и не хочет, чтобы вам когда-либо пришлось краснеть за нее?!
Разговор этот отнюдь не повлиял на решимость Владимира Янова добиться скорейшего брака с Илькой, как только приличия будут соблюдены. Пересуды и разговоры в городе, общественное мнение, даже порицание товарищей — могло ли все это тревожить такого человека, как он?.. Нет, у него были другие заботы: следовало подумать и о собственном положении.
От суммы, врученной ему Дмитрием Никелевым, мало что оставалось. Возвратив деньги братьям Иохаузенам, он сохранил всего две тысячи рублей… Правда, он решил пожертвовать своим состоянием уже тогда, когда пошел в банк уплатить по векселю Дмитрия Николева!.. Ну что ж! Если будущее не пугало его тогда, почему бы ему тревожиться теперь… Он будет работать за себя и за жену… Любила бы его Илька — и нет для него ничего невозможного…
Прошло две недели. Иван, Илька и-Владимир, доктор Гамин были, можно сказать, неразлучны. Доктор и зачастую г-н Делапорт были единственными друзьями, продолжавшими посещать дом учителя.
Владимир еще ни разу не заговаривал о венчании. Но само его присутствие было красноречивее всяких слов. Со своей стороны ни Иван, ни Илька никогда не упоминали об этом. Брат и сестра стали молчаливыми и могли часами сидеть вдвоем, не выходя из комнаты.
Оставшись однажды с Илькой наедине в столовой, Владимир решил, наконец, вызвать ее на разговор.
— Илька, — сказал он с волнением в голосе, — когда тому назад четыре года я покидал Ригу, когда меня разлучили с вами и сослали в Сибирь, я обещал никогда не забывать вас… Забыл я вас?..
— Нет, Владимир.
— Я обещал любить вас всегда… Изменились ли мои чувства?..
— Нет, Владимир, как и мои к вам. И если бы мне дали разрешение, я приехала бы к вам в Сибирь и стала бы вашей женой…
— Женой осужденного, Илька?..
— Женой изгнанника, Владимир, — ответила девушка.
Владимир почувствовал, что скрывается за этим ответом, но не подал виду и продолжал.
— Так вот, Илька, вам не пришлось ехать туда, чтобы стать моей женой… Обстоятельства изменились, я сам приехал сюда, чтобы стать вашим мужем…
— Вы правы, говоря, что обстоятельства изменились, Владимир… Да! и ужасно изменились…
В голосе Ильки чувствовалось страдание, и она вся дрожала, произнося эти слова.
— Дорогая Илька, — сказал Владимир, — какие бы тяжелые воспоминания это ни будило, я должен поговорить с вами… Буду краток… Я пришел лишь просить вас сдержать ваше обещание…
— Мое обещание, Владимир, — ответила Илька, не в силах совладать с теснившими грудь рыданиями, — мое обещание?.. Когда я давала его, я была достойна этого… Но сейчас…
— Сейчас, Илька, вы, как и всегда, достойны сдержать свое обещание!
— Нет, Владимир, надо забыть наши мечты.
— Вы знаете, что никогда я их не забуду!.. Разве не осуществились бы они еще две недели назад, разве не принадлежали бы мы друг другу, не случись накануне свадьбы этого несчастья?..
— Да, — с покорностью сказала Илька, — слава богу, что мы не успели обвенчаться!.. Вам не придется раскаиваться и краснеть, вступив в семью, на которую пали бесчестие и позор!
— Илька, — проникновенным голосом произнес Владимир, — клянусь, я не раскаивался бы и мне нечего было бы краснеть, что я муж Ильки Никелевой, позор не может пасть на нее!..
— Я верю… да… верю вам, Владимир!.. — воскликнула молодая девушка, прижимая руки к сердцу. — Я знаю благородство вашей души… Нет, вы не раскаялись бы и… не краснели бы за меня!.. Вы любите меня всей душой, но и я люблю вас не меньше…
— Илька, моя обожаемая Илька!.. — воскликнул Владимир и хотел взять ее за руку.
Но она тихонько отстранилась и сказала:
— Да… мы любим друг друга… Любовь наша была нашим счастьем… Но брак стал невозможен…
— Невозможен?! — воскликнул Владимир. — В этом только я, только я один могу быть судьей… Я уже не мальчик… Жизнь моя до сих пор не была так легка, так счастлива, чтобы я не привык обдумывать свои поступки!.. Мне казалось, раз я люблю вас, раз вы любите меня, — наконец-то счастье близко!.. Я надеялся, что вы питаете ко мне достаточно доверия, что считаете справедливым то, что я считаю справедливым; ведь обо всем этом вы не можете иметь правильного суждения.
— Я сужу об этом так, как будет судить свет, Владимир!
— Какое мне дело до того, что вы называете светом, дорогая Илька! Свет для меня — это вы, вы одни… И для вас не должно быть иного света, кроме меня!.. Хотите — мы уедем из этого города?!. Иван последует за нами. И где бы мы ни были, клянусь, мы будем счастливы!.. Илька, дорогая Илька, скажите, что вы согласны быть моей женой…
Он упал перед ней на колени, просил, умолял ее, но, казалось, вид преклоненного Владимира внушал ей еще больше презрения к самой себе.
— Встаньте… встаньте! — твердила она. — Нельзя стоять на коленях перед дочерью…
Он не дал ей договорить.
— Илька… Илька! — повторял он, как безумный, со слезами на глазах. — Будьте моей женой…
— Никогда! — ответила Илька. — Никогда дочь убийцы не станет женой Владимира Янова.
Эта сцена сломила обоих. Илька поднялась к себе в комнату. Доведенный до отчаяния, Владимир вышел из дома. Долго бродил он по улицам города и, наконец, зашел к доктору Гамину.
Доктор сразу понял, что между женихом и невестой произошло объяснение, что теперь между ними выросла непреодолимая преграда, воздвигнутая общественными предрассудками.
Владимир рассказал доктору все, рассказал, как он умолял Ильку изменить свое решение.
— Увы, дорогой Владимир, — ответил доктор Гамин, — ведь я вас предупреждал… Я хорошо знаю Ильку, ничто не заставит ее отказаться от своей клятвы…
— О! Доктор, не отнимайте у меня последнюю надежду!.. Она согласится…
— Никогда, Владимир… У нее непреклонный характер… Она считает себя обесчещенной. Ни за что она не станет вашей женой, ни за что, потому что она дочь убийцы…
— Но если это не так?.. — воскликнул Владимир. — Если отец ее невиновен?
Доктор Гамин отвел глаза в сторону, чтобы не отвечать на этот решенный уже теперь вопрос.
Поборов волнение, совершенно овладев собой, проникновенным голосом, в котором чувствовалась непреоборимая решимость, Владимир произнес тогда:
— Вот что я вам скажу, доктор. Илька жена моя перед богом… и я буду ждать…
— Чего, Владимир?
— Перста божьего!
Прошли месяцы. Ничего не изменилось. Волнение, вызванное делом Николева в различных слоях городского общества, улеглось. О нем перестали говорить. Германская партия победила на городских выборах, и переизбранный в думу Франк Иохаузен потерял, казалось, всякий интерес к семье Никелевых.
Однако, согласные во всем, Иван и Илька не забывали об обязательствах перед банкиром, взятых на себя отцом. Они считали своим долгом оградить его память хотя бы от этого бесчестия.
Для этого нужно было время. Надо было превратить в деньги то малое, чем они еще располагали, продать отцовский дом, библиотеку — все, что только возможно. Быть может, пожертвовав своим последним имуществом, они смогут полностью погасить долг.
Потом видно будет… Илька, если только ей не откажут, будет давать уроки… Не здесь, так, может быть, в другом городе. Иван постарается поступить служащим в какой-нибудь торговый дом.
Но пока что надо было жить. Средства истощались. Небольшие сбережения, сделанные Илькой из заработков отца, таяли с каждым днем. Надо было поторопиться с продажей имущества. Брат и сестра решат потом, оставаться ли им в Риге.
Само собой понятно, что после отказа девушки выйти за него замуж Владимир Янов, хотя бы ради приличия, должен был покинуть дом учителя. Но, поселившись в предместье, он продолжал быть столь же частым гостем, как если бы жил у Никелевых. Он всячески помогал им советом при распродаже их скромного имущества для покрытия долга братьям Иохаузенам. Он предлагал Ильке все, что у него осталось от денег, завещанных отцом, но она упорно отказывалась принять эту помощь.
Восхищаясь величием ее души, благородством характера, обожая ее, Владимир умолял Ильку согласиться выйти за него замуж, отбросить мысль о том, что она недостойна его, внять настойчивым уговорам друзей отца… Но от нее нельзя было ничего добиться, даже надежды на будущее, — воля ее была непреклонна.
Видя отчаяние Владимира, доктор Гамин пытался несколько раз уговорить Ильку, но напрасно…
— Дочь убийцы, — твердила она, — не может быть женой честного человека!
Все в городе знали об этом и не могли не восхищаться благородным характером девушки, в то же время искренне жалея ее.
Между тем время текло своим чередом без каких-либо новых происшествий. Но вот 17 сентября на имя Ивана и Ильки Никелевых пришло письмо.
Письмо это было за подписью рижского священника, семидесятилетнего старца, почитаемого всем православным населением города. Ища утешения, которое может дать только религия, Илька иногда посещала его.
Священник просил брата и сестру явиться в тот же день в пять часов на рижское кладбище.
Доктор Гамин и Владимир получили такие же письма и пришли утром к Никелевым.
Иван показал им письмо за подписью попа Аксеева.
— Что может означать это приглашение, — спросил он, — и почему он вызывает нас на кладбище?
На этом кладбище без всякого церковного обряда был похоронен самоубийца Дмитрий Николев.
— Что вы думаете, доктор?.. — спросил Владимир.
— Думаю, что нам следует прийти туда, куда нас приглашает священник. Это всеми уважаемый, мудрый и осторожный старик; если он счел нужным послать нам такое приглашение, значит у него есть на то серьезные причины!
— Вы пойдете, Илька? — обратился Владимир к молчаливо стоящей девушке.
— Я уже не раз молилась на могиле отца… — ответила Илька. — Пойду… Да услышит нас бог, когда священник помолится с нами вместе…
— В пять часов мы будем на кладбище, — сказал доктор Гамин.
Он ушел вместе с Владимиром. В назначенный час Иван и Илька явились на кладбище. Друзья уже ожидали их у входа. Все вместе они направились к месту погребения Дмитрия Николева.
Преклонив колени перед могилой, священник молился за упокой души несчастного.
Заслышав шаги, он поднял свою красивую, белую как лунь голову и выпрямился во весь рост. В глазах его горел какой-то особый огонь. Он протянул навстречу пришедшим обе руки, знаком приглашая брата и сестру, доктора и Владимира приблизиться.
Как только Владимир и Илька стали по обе стороны скромной могилы, священник сказал:
— Владимир Янов… вашу руку.
Затем обращаясь к молодой девушке:
— Илька Николева… вашу руку.
И он соединил руки молодых людей над могилой. Взгляд его излучал столько энергии, все лицо дышало такой добротой, что девушка оставила свою руку в руке Владимира.
— Владимир Янов и Илька Николева, — торжественно произнес священник, — обручаю вас перед богом.
Девушка невольно хотела вырвать руку…
— Оставьте, Илька Николева, — ласково сказал старик, — ваша рука принадлежит отныне тому, кто любит вас…
— Меня… дочь убийцы!.. — воскликнула Илька.
— Дочь невинного и даже не самоубийцы… — призывая небо в свидетели, ответил священник.
— Но кто же убийца?.. — весь дрожа от волнения, спросил Иван.
— Хозяин трактира «Сломанный крест»… Кроф!
Мало того, что Дмитрий Николев покончил с собой, но самоубийству сопутствовали еще столь ужасные обстоятельства (оно произошло после случая с украденными кредитками), что больше нельзя было сомневаться в его виновности. Значит, когда, по получении письма Владимира Янова, он покинул Ригу, у него больше не было доверенной ему суммы… Решил ли он признаться во всем сыну своего друга? Или же, совершив растрату, которую не был в состоянии возместить, замышлял спастись бегством? Трудно ответить на эти вопросы. Надо думать, что неожиданное прибытие изгнанника, бежавшего из сибирских копей, захватило его врасплох. Он чувствовал, что его как бы затягивает между зубчатых колес, откуда ему не вырваться, не оставив на зубьях свою разорванную в клочья честь. Владимиру Янову он не мог вернуть отцовское наследство, а господам Иохаузенам не в силах был уплатить долга, срок которому истекал через несколько дней. Ему не было никакого спасения… И вот тут-то по дороге повстречался ему банковский артельщик Пох; ограбив его, он получил возможность привезти в Пернов растраченные им деньги… Первый долг был покрыт. Но какой ценой?.. Ценой двойного преступления — убийства и грабежа!
Когда же все раскрылось, когда на это вначале столь загадочное дело пролился свет, когда благодаря банковской записи кредитные билеты, внесенные в уплату Владимиром Яновым, были признаны за украденные из сумки Поха, разоблаченный преступник Дмитрий Николев, убийца Дмитрий Николев покончил с собой тем самым ножом, которым поразил свою жертву, — одним ударом в самое сердце.
Нечего и говорить, что развязка дела обеспечивала трактирщику Крофу полную безопасность. Как раз вовремя! Г-н Керсдорф хотел было уже подписать приказ об его аресте. Ведь в случае прекращения дела против Николева неминуемо обвинили бы Крофа. У правосудия был выбор только между ними двумя. Известно, какие подозрения падали на корчмаря, поэтому больше всех поражен был следователь, когда узнал о том, что произошло в банкирской конторе братьев Иохаузенов. Теперь ему предстояло объявить виновным не Крофа, а Николева.
Кроф зажил своей обычной жизнью в трактире «Сломанный крест» и даже сумел извлечь некоторую пользу из происшедшего. Ведь он был пострадавшим, невинно осужденным, которому отменили несправедливый приговор!.. Об этом поговорили еще некоторое время и перестали говорить.
Что касается банкиров, то хотя долг Дмитрия Николева и остался неуплаченным, все же они вернули себе врученные Владимиром Яновым восемнадцать тысяч.
После похорон отца Илька и Иван, решивший не ехать обратно в Дерпт, вернулись домой, куда многие из прежних друзей Николева не осмеливались больше заглядывать. В обрушившейся на них беде не покинули их только трое: нечего и говорить, что это были Владимир Янов, г-н Делапорт и доктор Гамин.
Брату и сестре все их прошлое и будущее представлялось в неясном свете. Мраком окутаны были и все обстоятельства дела Дмитрия Николева, виновность которого казалась им невероятной. Иван и Илька пришли к мысли, что отец, измученный непрерывными ударами судьбы, сошел с ума и покончил с собой в припадке умопомешательства. В их глазах самоубийство отца еще вовсе не доказывало, что преступление в «Сломанном кресте» совершено им.
Само собой, так же думал и Владимир Янов. Он отказывался верить даже фактам! А между тем, как могли кредитки, номера которых были записаны, оказаться у Дмитрия Николева, если не он ограбил Поха?.. Когда он спорил по этому поводу с доктором Гаминым, старейшим другом семьи, тот с неопровержимой логикой отвечал:
— Готов, дорогой Владимир, все допустить: допускаю, что не Николев ограбил Поха, хотя украденные деньги и оказались у него; допускаю даже, что самоубийство еще не доказательство его виновности, — он мог покончить с собой в припадке умопомрачения, вызванного рядом столь тяжких испытаний… Однако решающим все же является тот факт, что Дмитрий докончил с собой тем же оружием, которым был заколот Пох. Как ни ужасно, — скажу больше, — как ни невероятно все это, но тут приходится склониться перед очевидностью.
— Если это так, — выдвигал последнее возражение Владимир, — это значило бы, что у Дмитрия Николева был такой нож. Почему же ни сын, ни дочь никогда его не видели?.. Ни они, доктор, и ни кто другой!.. Нет, здесь что-то не так…
— Могу вам ответить на это лишь одно, Владимир, конечно, у Дмитрия Николева был этот нож… Какое может быть еще сомнение, когда он воспользовался им дважды, против Поха и против самого себя!..
Владимир Янов, не зная, что ответить, опустил голову…
— Что будет теперь с несчастными детьми? — продолжал доктор.
— Разве Иван не будет мне братом, когда Илька станет моей женой?
Доктор схватил руку Владимира и крепко сжал ее в своей.
— Неужели вы могли думать, доктор, что я откажусь от Ильки, которую я люблю, которая любит меня… будь даже ее отец преступником!..
Да, если и после слов доктора он продолжал упорствовать в своем неверии, то лишь потому, что в любви находил еще силу сомневаться.
— Нет, Владимир, — ответил доктор, — никогда у меня не было и мысли, что вы можете отказаться от женитьбы на Ильке… Разве несчастная в чем-либо виновата?..
— Конечно, нет! — воскликнул Владимир. — В моих глазах это святейшее, благороднейшее существо, девушка, всецело достойная любви честного человека… Венчание отложено, но оно состоится… И если придется покинуть этот город, что же, мы покинем его…
— Узнаю в этом вашу благородную душу, Владимир… Вы хотите жениться на Ильке, но согласится ли Илька?..
— Если она откажет мне, значит — не любит меня…
— Если она откажет вам, Владимир, то не потому ли, что любит вас настоящей любовью и не хочет, чтобы вам когда-либо пришлось краснеть за нее?!
Разговор этот отнюдь не повлиял на решимость Владимира Янова добиться скорейшего брака с Илькой, как только приличия будут соблюдены. Пересуды и разговоры в городе, общественное мнение, даже порицание товарищей — могло ли все это тревожить такого человека, как он?.. Нет, у него были другие заботы: следовало подумать и о собственном положении.
От суммы, врученной ему Дмитрием Никелевым, мало что оставалось. Возвратив деньги братьям Иохаузенам, он сохранил всего две тысячи рублей… Правда, он решил пожертвовать своим состоянием уже тогда, когда пошел в банк уплатить по векселю Дмитрия Николева!.. Ну что ж! Если будущее не пугало его тогда, почему бы ему тревожиться теперь… Он будет работать за себя и за жену… Любила бы его Илька — и нет для него ничего невозможного…
Прошло две недели. Иван, Илька и-Владимир, доктор Гамин были, можно сказать, неразлучны. Доктор и зачастую г-н Делапорт были единственными друзьями, продолжавшими посещать дом учителя.
Владимир еще ни разу не заговаривал о венчании. Но само его присутствие было красноречивее всяких слов. Со своей стороны ни Иван, ни Илька никогда не упоминали об этом. Брат и сестра стали молчаливыми и могли часами сидеть вдвоем, не выходя из комнаты.
Оставшись однажды с Илькой наедине в столовой, Владимир решил, наконец, вызвать ее на разговор.
— Илька, — сказал он с волнением в голосе, — когда тому назад четыре года я покидал Ригу, когда меня разлучили с вами и сослали в Сибирь, я обещал никогда не забывать вас… Забыл я вас?..
— Нет, Владимир.
— Я обещал любить вас всегда… Изменились ли мои чувства?..
— Нет, Владимир, как и мои к вам. И если бы мне дали разрешение, я приехала бы к вам в Сибирь и стала бы вашей женой…
— Женой осужденного, Илька?..
— Женой изгнанника, Владимир, — ответила девушка.
Владимир почувствовал, что скрывается за этим ответом, но не подал виду и продолжал.
— Так вот, Илька, вам не пришлось ехать туда, чтобы стать моей женой… Обстоятельства изменились, я сам приехал сюда, чтобы стать вашим мужем…
— Вы правы, говоря, что обстоятельства изменились, Владимир… Да! и ужасно изменились…
В голосе Ильки чувствовалось страдание, и она вся дрожала, произнося эти слова.
— Дорогая Илька, — сказал Владимир, — какие бы тяжелые воспоминания это ни будило, я должен поговорить с вами… Буду краток… Я пришел лишь просить вас сдержать ваше обещание…
— Мое обещание, Владимир, — ответила Илька, не в силах совладать с теснившими грудь рыданиями, — мое обещание?.. Когда я давала его, я была достойна этого… Но сейчас…
— Сейчас, Илька, вы, как и всегда, достойны сдержать свое обещание!
— Нет, Владимир, надо забыть наши мечты.
— Вы знаете, что никогда я их не забуду!.. Разве не осуществились бы они еще две недели назад, разве не принадлежали бы мы друг другу, не случись накануне свадьбы этого несчастья?..
— Да, — с покорностью сказала Илька, — слава богу, что мы не успели обвенчаться!.. Вам не придется раскаиваться и краснеть, вступив в семью, на которую пали бесчестие и позор!
— Илька, — проникновенным голосом произнес Владимир, — клянусь, я не раскаивался бы и мне нечего было бы краснеть, что я муж Ильки Никелевой, позор не может пасть на нее!..
— Я верю… да… верю вам, Владимир!.. — воскликнула молодая девушка, прижимая руки к сердцу. — Я знаю благородство вашей души… Нет, вы не раскаялись бы и… не краснели бы за меня!.. Вы любите меня всей душой, но и я люблю вас не меньше…
— Илька, моя обожаемая Илька!.. — воскликнул Владимир и хотел взять ее за руку.
Но она тихонько отстранилась и сказала:
— Да… мы любим друг друга… Любовь наша была нашим счастьем… Но брак стал невозможен…
— Невозможен?! — воскликнул Владимир. — В этом только я, только я один могу быть судьей… Я уже не мальчик… Жизнь моя до сих пор не была так легка, так счастлива, чтобы я не привык обдумывать свои поступки!.. Мне казалось, раз я люблю вас, раз вы любите меня, — наконец-то счастье близко!.. Я надеялся, что вы питаете ко мне достаточно доверия, что считаете справедливым то, что я считаю справедливым; ведь обо всем этом вы не можете иметь правильного суждения.
— Я сужу об этом так, как будет судить свет, Владимир!
— Какое мне дело до того, что вы называете светом, дорогая Илька! Свет для меня — это вы, вы одни… И для вас не должно быть иного света, кроме меня!.. Хотите — мы уедем из этого города?!. Иван последует за нами. И где бы мы ни были, клянусь, мы будем счастливы!.. Илька, дорогая Илька, скажите, что вы согласны быть моей женой…
Он упал перед ней на колени, просил, умолял ее, но, казалось, вид преклоненного Владимира внушал ей еще больше презрения к самой себе.
— Встаньте… встаньте! — твердила она. — Нельзя стоять на коленях перед дочерью…
Он не дал ей договорить.
— Илька… Илька! — повторял он, как безумный, со слезами на глазах. — Будьте моей женой…
— Никогда! — ответила Илька. — Никогда дочь убийцы не станет женой Владимира Янова.
Эта сцена сломила обоих. Илька поднялась к себе в комнату. Доведенный до отчаяния, Владимир вышел из дома. Долго бродил он по улицам города и, наконец, зашел к доктору Гамину.
Доктор сразу понял, что между женихом и невестой произошло объяснение, что теперь между ними выросла непреодолимая преграда, воздвигнутая общественными предрассудками.
Владимир рассказал доктору все, рассказал, как он умолял Ильку изменить свое решение.
— Увы, дорогой Владимир, — ответил доктор Гамин, — ведь я вас предупреждал… Я хорошо знаю Ильку, ничто не заставит ее отказаться от своей клятвы…
— О! Доктор, не отнимайте у меня последнюю надежду!.. Она согласится…
— Никогда, Владимир… У нее непреклонный характер… Она считает себя обесчещенной. Ни за что она не станет вашей женой, ни за что, потому что она дочь убийцы…
— Но если это не так?.. — воскликнул Владимир. — Если отец ее невиновен?
Доктор Гамин отвел глаза в сторону, чтобы не отвечать на этот решенный уже теперь вопрос.
Поборов волнение, совершенно овладев собой, проникновенным голосом, в котором чувствовалась непреоборимая решимость, Владимир произнес тогда:
— Вот что я вам скажу, доктор. Илька жена моя перед богом… и я буду ждать…
— Чего, Владимир?
— Перста божьего!
Прошли месяцы. Ничего не изменилось. Волнение, вызванное делом Николева в различных слоях городского общества, улеглось. О нем перестали говорить. Германская партия победила на городских выборах, и переизбранный в думу Франк Иохаузен потерял, казалось, всякий интерес к семье Никелевых.
Однако, согласные во всем, Иван и Илька не забывали об обязательствах перед банкиром, взятых на себя отцом. Они считали своим долгом оградить его память хотя бы от этого бесчестия.
Для этого нужно было время. Надо было превратить в деньги то малое, чем они еще располагали, продать отцовский дом, библиотеку — все, что только возможно. Быть может, пожертвовав своим последним имуществом, они смогут полностью погасить долг.
Потом видно будет… Илька, если только ей не откажут, будет давать уроки… Не здесь, так, может быть, в другом городе. Иван постарается поступить служащим в какой-нибудь торговый дом.
Но пока что надо было жить. Средства истощались. Небольшие сбережения, сделанные Илькой из заработков отца, таяли с каждым днем. Надо было поторопиться с продажей имущества. Брат и сестра решат потом, оставаться ли им в Риге.
Само собой понятно, что после отказа девушки выйти за него замуж Владимир Янов, хотя бы ради приличия, должен был покинуть дом учителя. Но, поселившись в предместье, он продолжал быть столь же частым гостем, как если бы жил у Никелевых. Он всячески помогал им советом при распродаже их скромного имущества для покрытия долга братьям Иохаузенам. Он предлагал Ильке все, что у него осталось от денег, завещанных отцом, но она упорно отказывалась принять эту помощь.
Восхищаясь величием ее души, благородством характера, обожая ее, Владимир умолял Ильку согласиться выйти за него замуж, отбросить мысль о том, что она недостойна его, внять настойчивым уговорам друзей отца… Но от нее нельзя было ничего добиться, даже надежды на будущее, — воля ее была непреклонна.
Видя отчаяние Владимира, доктор Гамин пытался несколько раз уговорить Ильку, но напрасно…
— Дочь убийцы, — твердила она, — не может быть женой честного человека!
Все в городе знали об этом и не могли не восхищаться благородным характером девушки, в то же время искренне жалея ее.
Между тем время текло своим чередом без каких-либо новых происшествий. Но вот 17 сентября на имя Ивана и Ильки Никелевых пришло письмо.
Письмо это было за подписью рижского священника, семидесятилетнего старца, почитаемого всем православным населением города. Ища утешения, которое может дать только религия, Илька иногда посещала его.
Священник просил брата и сестру явиться в тот же день в пять часов на рижское кладбище.
Доктор Гамин и Владимир получили такие же письма и пришли утром к Никелевым.
Иван показал им письмо за подписью попа Аксеева.
— Что может означать это приглашение, — спросил он, — и почему он вызывает нас на кладбище?
На этом кладбище без всякого церковного обряда был похоронен самоубийца Дмитрий Николев.
— Что вы думаете, доктор?.. — спросил Владимир.
— Думаю, что нам следует прийти туда, куда нас приглашает священник. Это всеми уважаемый, мудрый и осторожный старик; если он счел нужным послать нам такое приглашение, значит у него есть на то серьезные причины!
— Вы пойдете, Илька? — обратился Владимир к молчаливо стоящей девушке.
— Я уже не раз молилась на могиле отца… — ответила Илька. — Пойду… Да услышит нас бог, когда священник помолится с нами вместе…
— В пять часов мы будем на кладбище, — сказал доктор Гамин.
Он ушел вместе с Владимиром. В назначенный час Иван и Илька явились на кладбище. Друзья уже ожидали их у входа. Все вместе они направились к месту погребения Дмитрия Николева.
Преклонив колени перед могилой, священник молился за упокой души несчастного.
Заслышав шаги, он поднял свою красивую, белую как лунь голову и выпрямился во весь рост. В глазах его горел какой-то особый огонь. Он протянул навстречу пришедшим обе руки, знаком приглашая брата и сестру, доктора и Владимира приблизиться.
Как только Владимир и Илька стали по обе стороны скромной могилы, священник сказал:
— Владимир Янов… вашу руку.
Затем обращаясь к молодой девушке:
— Илька Николева… вашу руку.
И он соединил руки молодых людей над могилой. Взгляд его излучал столько энергии, все лицо дышало такой добротой, что девушка оставила свою руку в руке Владимира.
— Владимир Янов и Илька Николева, — торжественно произнес священник, — обручаю вас перед богом.
Девушка невольно хотела вырвать руку…
— Оставьте, Илька Николева, — ласково сказал старик, — ваша рука принадлежит отныне тому, кто любит вас…
— Меня… дочь убийцы!.. — воскликнула Илька.
— Дочь невинного и даже не самоубийцы… — призывая небо в свидетели, ответил священник.
— Но кто же убийца?.. — весь дрожа от волнения, спросил Иван.
— Хозяин трактира «Сломанный крест»… Кроф!
16. ИСПОВЕДЬ
Трактирщик Кроф, заболевший воспалением легких, накануне скончался. Агония его продолжалась всего несколько часов.
Уже пять месяцев мучимый раскаянием, перед смертью корчмарь велел позвать попа Аксеева и исповедался ему.
Исповедь эту старик записал, и Кроф поставил под нею свою подпись. Священник должен был после его смерти предать документ гласности.
Эта исповедь была, признанием Крофа, и ей надлежало восстановить доброе имя Дмитрия Николева. Из исповеди подлинного убийцы читатель узнает, благодаря какому стечению обстоятельств Крофу удалось переложить ответственность за преступление на плечи Николева. Вот что содержала эта исповедь:
В ночь с 13 на 14 апреля Дмитрий Николев и Пох прибыли в трактир «Сломанный крест».
При виде сумки Поха трактирщик, дела которого уже давно шли неважно, замыслил обокрасть банковского артельщика. Однако из осторожности следовало выждать, чтобы другой постоялец, собиравшийся уйти в четыре часа утра, покинул корчму. Но трактирщику не терпелось, и в два часа после полуночи, надеясь, что Пох не услышит, он вошел в его комнату.
Однако Пох не спал и, освещенный фонарем Крофа, приподнялся на кровати. Видя, что он обнаружен, корчмарь, задумавший лишь ограбить артельщика, бросился на несчастного и ножом, который носил на поясе — шведским ножом с защелкой, — нанес ему смертельный удар в сердце.
Засунув руку в сумку Поха, он вытащил оттуда пятнадцать тысяч сторублевыми кредитными билетами.
Но какими проклятиями разразился Кроф, когда в одном из отделений сумки он обнаружил записку следующего содержания:
«Список номеров кредитных билетов, копия которого находится у братьев Иохаузенов».
Это была обычная предосторожность Поха, когда он шел совершать платеж за счет банка.
Значит, преступнику не удастся, не подвергаясь большой опасности, спустить эти кредитки!.. Значит, это убийство не принесет ему никакой выгоды!..
Тогда-то явилась у него мысль свалить ответственность за преступление на постояльца, спавшего в другой комнате. Он вышел из корчмы, сделал царапины на стене под подоконником комнаты незнакомого путешественника, кочергой выломал ставень окна Поха и вернулся в дом.
Приведенный в бешенство мыслью, что эти деньги окажутся не только бесполезными, но и опасными в его руках, он возымел преступнейшую мысль.
Почему бы не пробраться в комнату незнакомца, подсунуть ему эти деньги в карман, предварительно вытащив у него те, которые, вероятно, при нем были?..
Как уже известно, Дмитрий Николев имел при себе двадцать тысяч рублей, которые собирался вернуть Владимиру Янову. И вот, пока он спал глубоким сном, Кроф вытащил у него из кармана все деньги… Номера этих кредитных билетов не были никому известны!.. Трактирщик отсчитал пятнадцать тысяч рублей и подменил их кредитками банковского артельщика. Затем, никем не замеченный, он вышел из комнаты и во дворе под елью зарыл эти деньги, а также и нож, которым зарезал Поха, зарыл так хорошо, что все поиски полиции оказались тщетны.
В четыре часа утра, простившись с корчмарем, Дмитрий Николев вышел из «Сломанного креста» и направился в Пернов, где его ожидал Владимир Янов. Теперь понятно, как благодаря хитрости трактирщика подозрения, в скором времени превратившиеся в неопровержимые улики, пали на учителя.
Завладев кредитными билетами Дмитрия Николева, который не мог заметить и не заметил подмены, Кроф, ничего не опасаясь, начал тратить их. Тем не менее делал он это чрезвычайно осторожно и брал деньги лишь на неотложные нужды.
В ходе следствия, которое было поручено г-ну Керсдорфу, унтер-офицер Эк признал в Дмитрии Николеве путешественника, на которого падали все подозрения. Упорно отрицая свою виновность, учитель в то же время отказался объяснить причины своей поездки и подвергся бы, вероятно, аресту, если бы появление Владимира Янова не спасло его от этой участи.
Видя, что Николев все больше отводит от себя обвинение, Кроф начал испытывать страх, понимая, что в таком случае подозрения падут на него. Несмотря на то, что за ним в корчме все время наблюдали полицейские, он замыслил новую хитрость, которая, по его мнению, должна была снова набросить тень на путешественника, подозреваемого в совершении преступления. Он выпачкал кровью и сжег один из кредитных билетов, оставив только один уголок его, взобрался ночью на крышу корчмы и бросил его в очаг комнаты, которую занимал Николев, где этот обгорелый клочок и обнаружили на следующий день.
После этой находки Дмитрия Николева снова допросили. Но г-н Керсдорф, который в душе не мог поверить в его виновность, не отдал приказа об аресте.
Все более обеспокоенный, Кроф был осведомлен о том, в чем его обвиняли защитники Николева. Крофа подозревали в убийстве банковского артельщика и в том, что он, всячески стараясь навлечь подозрения на невиновного, поставил после ухода путешественника кочергу в его комнату и подбросил уголок кредитки в золу очага, где при первом обыске его не обнаружили. Вследствие этого все, что Николев выигрывал во мнении следователя, шло во вред Крофу. Он надеялся все же, что при размене украденные кредитные билеты опознают и это нанесет Николеву последний удар, который и доконает его. Но Владимир Янов не имел еще случая воспользоваться этими кредитками.
Наконец Кроф понял, что его скоро арестуют и что этот арест приведет его к гибели. О! Если бы он знал, что украденные кредитные билеты будут 14 мая вручены господам Иохаузенам и в них признают кредитки, находившиеся в сумке Поха! Ведь это было окончательным осуждением Дмитрия Николева. Разве пришла бы ему тогда дьявольская мысль отвести от себя обвинение в первом убийстве, совершив второе?!
Но он этого не знал, или, вернее, узнал об этом уже после совершения второго убийства! Он еще был на свободе, свободно мог ездить в Ригу, куда его часто вызывал следователь. И он приехал туда в тот самый вечер и с наступлением сумерек бродил вокруг дома учителя, ища случая убить его, чтобы навести на мысль, будто Николев покончил самоубийством.
Обстоятельства благоприятствовали ему. После ужасной сцены с Владимиром в присутствии сына и дочери Николев, как безумный, выбежал из дома. Кроф последовал за ним за город, и тут, на безлюдной дороге, убил его тем же ножом, которым убил Поха. Нож этот он бросил рядом с телом убитого.
Кто мог теперь сомневаться, что приведенный в отчаянье последними уликами в виде украденных кредитных билетов, Дмитрий Николев покончил с собой, а следовательно, он и есть убийца из трактира «Сломанный крест»?..
Никто в этом и не усомнился. И это новое преступление привело к желанному для убийцы результату.
Следствие само собой прекратилось, и огражденный если не от угрызений совести, то от всех подозрений, Кроф мог теперь спокойно пользоваться тем, что ему принесло это двойное убийство.
В руках его находились кредитки, которые он обменял на кредитки Поха, номера их не были никому известны, и ничто не мешало ему, не подвергаясь никакой опасности, пустить их в ход.
Но недолго пользовался Кроф доходом от двух убийств. Схватив воспаление легких и с ужасом чувствуя приближение смерти, он покаялся и продиктовал свою исповедь священнику, вручив ему деньги, принадлежавшие по праву Владимиру Янову. Исповедь свою он наказал предать гласности.
Итак, доброе имя Дмитрия Николева было полностью восстановлено. Однако он лежал в могиле, и ничто не могло утешить его сына, дочь и друзей в их глубоком горе.
Так закончилась эта столь нашумевшая в свое время драма, оставившая неизгладимый след в судебной хронике Прибалтийского края.
1904 г.
Уже пять месяцев мучимый раскаянием, перед смертью корчмарь велел позвать попа Аксеева и исповедался ему.
Исповедь эту старик записал, и Кроф поставил под нею свою подпись. Священник должен был после его смерти предать документ гласности.
Эта исповедь была, признанием Крофа, и ей надлежало восстановить доброе имя Дмитрия Николева. Из исповеди подлинного убийцы читатель узнает, благодаря какому стечению обстоятельств Крофу удалось переложить ответственность за преступление на плечи Николева. Вот что содержала эта исповедь:
В ночь с 13 на 14 апреля Дмитрий Николев и Пох прибыли в трактир «Сломанный крест».
При виде сумки Поха трактирщик, дела которого уже давно шли неважно, замыслил обокрасть банковского артельщика. Однако из осторожности следовало выждать, чтобы другой постоялец, собиравшийся уйти в четыре часа утра, покинул корчму. Но трактирщику не терпелось, и в два часа после полуночи, надеясь, что Пох не услышит, он вошел в его комнату.
Однако Пох не спал и, освещенный фонарем Крофа, приподнялся на кровати. Видя, что он обнаружен, корчмарь, задумавший лишь ограбить артельщика, бросился на несчастного и ножом, который носил на поясе — шведским ножом с защелкой, — нанес ему смертельный удар в сердце.
Засунув руку в сумку Поха, он вытащил оттуда пятнадцать тысяч сторублевыми кредитными билетами.
Но какими проклятиями разразился Кроф, когда в одном из отделений сумки он обнаружил записку следующего содержания:
«Список номеров кредитных билетов, копия которого находится у братьев Иохаузенов».
Это была обычная предосторожность Поха, когда он шел совершать платеж за счет банка.
Значит, преступнику не удастся, не подвергаясь большой опасности, спустить эти кредитки!.. Значит, это убийство не принесет ему никакой выгоды!..
Тогда-то явилась у него мысль свалить ответственность за преступление на постояльца, спавшего в другой комнате. Он вышел из корчмы, сделал царапины на стене под подоконником комнаты незнакомого путешественника, кочергой выломал ставень окна Поха и вернулся в дом.
Приведенный в бешенство мыслью, что эти деньги окажутся не только бесполезными, но и опасными в его руках, он возымел преступнейшую мысль.
Почему бы не пробраться в комнату незнакомца, подсунуть ему эти деньги в карман, предварительно вытащив у него те, которые, вероятно, при нем были?..
Как уже известно, Дмитрий Николев имел при себе двадцать тысяч рублей, которые собирался вернуть Владимиру Янову. И вот, пока он спал глубоким сном, Кроф вытащил у него из кармана все деньги… Номера этих кредитных билетов не были никому известны!.. Трактирщик отсчитал пятнадцать тысяч рублей и подменил их кредитками банковского артельщика. Затем, никем не замеченный, он вышел из комнаты и во дворе под елью зарыл эти деньги, а также и нож, которым зарезал Поха, зарыл так хорошо, что все поиски полиции оказались тщетны.
В четыре часа утра, простившись с корчмарем, Дмитрий Николев вышел из «Сломанного креста» и направился в Пернов, где его ожидал Владимир Янов. Теперь понятно, как благодаря хитрости трактирщика подозрения, в скором времени превратившиеся в неопровержимые улики, пали на учителя.
Завладев кредитными билетами Дмитрия Николева, который не мог заметить и не заметил подмены, Кроф, ничего не опасаясь, начал тратить их. Тем не менее делал он это чрезвычайно осторожно и брал деньги лишь на неотложные нужды.
В ходе следствия, которое было поручено г-ну Керсдорфу, унтер-офицер Эк признал в Дмитрии Николеве путешественника, на которого падали все подозрения. Упорно отрицая свою виновность, учитель в то же время отказался объяснить причины своей поездки и подвергся бы, вероятно, аресту, если бы появление Владимира Янова не спасло его от этой участи.
Видя, что Николев все больше отводит от себя обвинение, Кроф начал испытывать страх, понимая, что в таком случае подозрения падут на него. Несмотря на то, что за ним в корчме все время наблюдали полицейские, он замыслил новую хитрость, которая, по его мнению, должна была снова набросить тень на путешественника, подозреваемого в совершении преступления. Он выпачкал кровью и сжег один из кредитных билетов, оставив только один уголок его, взобрался ночью на крышу корчмы и бросил его в очаг комнаты, которую занимал Николев, где этот обгорелый клочок и обнаружили на следующий день.
После этой находки Дмитрия Николева снова допросили. Но г-н Керсдорф, который в душе не мог поверить в его виновность, не отдал приказа об аресте.
Все более обеспокоенный, Кроф был осведомлен о том, в чем его обвиняли защитники Николева. Крофа подозревали в убийстве банковского артельщика и в том, что он, всячески стараясь навлечь подозрения на невиновного, поставил после ухода путешественника кочергу в его комнату и подбросил уголок кредитки в золу очага, где при первом обыске его не обнаружили. Вследствие этого все, что Николев выигрывал во мнении следователя, шло во вред Крофу. Он надеялся все же, что при размене украденные кредитные билеты опознают и это нанесет Николеву последний удар, который и доконает его. Но Владимир Янов не имел еще случая воспользоваться этими кредитками.
Наконец Кроф понял, что его скоро арестуют и что этот арест приведет его к гибели. О! Если бы он знал, что украденные кредитные билеты будут 14 мая вручены господам Иохаузенам и в них признают кредитки, находившиеся в сумке Поха! Ведь это было окончательным осуждением Дмитрия Николева. Разве пришла бы ему тогда дьявольская мысль отвести от себя обвинение в первом убийстве, совершив второе?!
Но он этого не знал, или, вернее, узнал об этом уже после совершения второго убийства! Он еще был на свободе, свободно мог ездить в Ригу, куда его часто вызывал следователь. И он приехал туда в тот самый вечер и с наступлением сумерек бродил вокруг дома учителя, ища случая убить его, чтобы навести на мысль, будто Николев покончил самоубийством.
Обстоятельства благоприятствовали ему. После ужасной сцены с Владимиром в присутствии сына и дочери Николев, как безумный, выбежал из дома. Кроф последовал за ним за город, и тут, на безлюдной дороге, убил его тем же ножом, которым убил Поха. Нож этот он бросил рядом с телом убитого.
Кто мог теперь сомневаться, что приведенный в отчаянье последними уликами в виде украденных кредитных билетов, Дмитрий Николев покончил с собой, а следовательно, он и есть убийца из трактира «Сломанный крест»?..
Никто в этом и не усомнился. И это новое преступление привело к желанному для убийцы результату.
Следствие само собой прекратилось, и огражденный если не от угрызений совести, то от всех подозрений, Кроф мог теперь спокойно пользоваться тем, что ему принесло это двойное убийство.
В руках его находились кредитки, которые он обменял на кредитки Поха, номера их не были никому известны, и ничто не мешало ему, не подвергаясь никакой опасности, пустить их в ход.
Но недолго пользовался Кроф доходом от двух убийств. Схватив воспаление легких и с ужасом чувствуя приближение смерти, он покаялся и продиктовал свою исповедь священнику, вручив ему деньги, принадлежавшие по праву Владимиру Янову. Исповедь свою он наказал предать гласности.
Итак, доброе имя Дмитрия Николева было полностью восстановлено. Однако он лежал в могиле, и ничто не могло утешить его сына, дочь и друзей в их глубоком горе.
Так закончилась эта столь нашумевшая в свое время драма, оставившая неизгладимый след в судебной хронике Прибалтийского края.
1904 г.