— Уже, — ответил незнакомец, держа наготове две-три рублевые бумажки. — Сколько с меня за ночлег?..
— Один рубль, — ответил корчмарь.
— Вот вам рубль, и отоприте, пожалуйста…
— Сейчас, — произнес Кроф, при свете фонаря проверяя врученную ему бумажку.
Трактирщик направился было к двери, вытащив из кармана большой ключ, как вдруг остановился и спросил:
— Вы не хотите перекусить на дорогу?..
— Нет, ничего не хочу.
— Может, рюмку водки или шнапса?
— Говорю вам, не хочу! Отоприте скорее, я тороплюсь.
— Что ж, как угодно…
Кроф вытащил деревянные засовы, которыми дверь запиралась изнутри, и вставил ключ в замочную скважину. Скрипнул замок.
На дворе было еще совсем темно. Дождь перестал, но ветер не унимался. Земля была устлана сорванными ветками.
Незнакомец надвинул поглубже капюшон, запахнул дорожный плащ и, не произнеся ни слова, стремительно вышел. Сделав несколько шагов, он скрылся во мраке ночи. Путник зашагал по большой дороге по направлению к Пернову, а Кроф запер дверь и снова задвинул засовы.
— Один рубль, — ответил корчмарь.
— Вот вам рубль, и отоприте, пожалуйста…
— Сейчас, — произнес Кроф, при свете фонаря проверяя врученную ему бумажку.
Трактирщик направился было к двери, вытащив из кармана большой ключ, как вдруг остановился и спросил:
— Вы не хотите перекусить на дорогу?..
— Нет, ничего не хочу.
— Может, рюмку водки или шнапса?
— Говорю вам, не хочу! Отоприте скорее, я тороплюсь.
— Что ж, как угодно…
Кроф вытащил деревянные засовы, которыми дверь запиралась изнутри, и вставил ключ в замочную скважину. Скрипнул замок.
На дворе было еще совсем темно. Дождь перестал, но ветер не унимался. Земля была устлана сорванными ветками.
Незнакомец надвинул поглубже капюшон, запахнул дорожный плащ и, не произнеся ни слова, стремительно вышел. Сделав несколько шагов, он скрылся во мраке ночи. Путник зашагал по большой дороге по направлению к Пернову, а Кроф запер дверь и снова задвинул засовы.
6. СЛАВЯНЕ И НЕМЦЫ
Первый чай с бутербродами в столовой братьев Иохаузенов подавали ровно в девять часов утра. Точность — «вплоть до десятых долей», как они сами любили говорить, — была одним из основных качеств этих богатых банкиров. Они отличались пунктуальностью как в обыденной жизни, так и в делах, — причиталось ли им получить с кого-нибудь или платить самим. Старший из братьев, Франк Иохаузен, настойчиво требовал, чтобы завтракали, обедали, ужинали, вставали и ложились спать вовремя — по-военному. Да, кажется, и часы, отведенные на проявление чувств и на развлечения, были строго распределены, наподобие счетов в гроссбухе их банкирского дома — одного из крупнейших в Риге.
И вот в это утро в положенное время самовар не был подан. Почему? Виной была леность лакея Транкеля, специально приставленного к этому делу, — в чем он сам и признался.
Так получилось, что, когда Франк Иохаузен и его брат, госпожа Иохаузен и ее дочь Маргарита вошли в столовую, чай не был заварен, и его нельзя было разлить по расставленным на столе чашкам.
Как известно, богатые немцы Прибалтийского края безо всякого основания кичатся отеческим обращением с прислугой. Семья, как они говорят, осталась патриархальной, к слугам относятся, как к чадам. Поэтому-то, надо полагать, их и наставляют по-отечески поркой.
— Транкель, почему чай еще не подан?.. — спросил Франк Иохаузен.
— Простите, барин, — жалобно ответил Транкель, — но я забыл…
— Это уже не в первый раз, Транкель, и боюсь, что и не в последний, — возразил банкир.
Госпожа Иохаузен и ее деверь, одобрительно закивав головами, подошли к большой кафельной печке, которую, к своему счастью, лакей не забыл разжечь, как самовар.
Транкель потупился и ничего не отвечал. Да! С его стороны это уже не первое нарушение аккуратности, столь любезной братьям Иохаузенам.
Банкир вынул из кармана книжку с отрывными листками, написал несколько строк карандашом и вручил листок Транкелю со словами:
— Отнеси это по адресу и подожди ответа.
Транкель, видимо, уже знал, куда надо доставить записку и каков будет ответ получателя. Не произнеся ни слова, он поклонился, поцеловал барину руку и пошел к двери, чтобы отправиться в полицейский участок.
Записка содержала всего несколько слов:
«Дать двадцать пять розог моему слуге Транкелю.
Франк Иохаузен».
В тот момент, когда слуга выходил, банкир бросил ему вдогонку:
— Не забудь принести квитанцию.
Транкель ни в коем случае не забыл бы об этом. В самом деле, квитанция позволяла банкиру уплатить кому следовало за «отпущенные» розги в соответствии с тарифом, установленным полицейским полковником.
Вот какие порядки существовали и, может быть, существуют до сих пор в Курляндии, Эстляндии, Лифляндии и, вероятно, во многих других областях московской империи.
Скажем несколько слов о семье Иохаузенов.
Известно, какую значительную роль играет в России чиновничество. Над всеми тяготеет «чин», или табель о рангах — лестница в четырнадцать ступеней, которую должны преодолеть от самого малого чина до чина тайного советника все государственные служащие.
Но в России есть и высшие слои, ничего общего не имеющие с чиновничеством. К этим слоям принадлежит в Прибалтийских областях в первую очередь дворянство, пользующееся большим весом и подлинной властью. Дворянство немецкого происхождения, более древнее, чем русская знать, сохранило ряд привилегий, в том числе право жаловать грамотами, которыми не пренебрегают даже члены царствующего дома.
Кроме дворянства, существует буржуазия, играющая не меньшую, а иногда и более значительную роль в областном и городском управлении. Буржуазия, как и дворянство, почти вся немецкого происхождения. К ней принадлежат купцы, почетные граждане и, ступенькой ниже, простые мещане. Сюда относятся банкиры, судовладельцы, ремесленники, купцы, которые, в зависимости от гильдии, платят тот или иной налог, что позволяет им вести торговлю с заграницей. Высший слой буржуазии отличается образованностью, трудолюбием, гостеприимством, строгой нравственностью и честностью. К первым представителям этого класса молва с полным основанием причисляла семью Иохаузенов. Фирма же их пользовалась в России и за границей большим кредитом.
Коренное население Прибалтийских областей находится в зависимости от этих привилегированных слоев. Оно состоит из крестьян, пахарей, оседлых земледельцев. Прозябающих в бедности латышских крестьян по меньшей мере миллион. Они говорят на своем древнем славянском диалекте, тогда как немецкий остается языком горожан. Хотя эти крестьяне уже не крепостные, но с ними поступают не лучше. Иногда их насильно женят, чтобы увеличить количество семей, которых помещики вправе облагать податями.
Вполне понятно поэтому, что русский император решил изменить это плачевное положение вещей. Правительство стремилось приобщить славянское население к областному и городскому управлению. Это вызвало упорную борьбу, страшные последствия которой мы увидим в этой повести.
Главным директором банкирского дома являлся старший из братьев — Франк Иохаузен. Младший — был холост. Старший, в возрасте сорока пяти лет, женился на немке из Франкфурта и был отцом двух детей: сына Карла, которому шел девятнадцатый год, и двенадцатилетней дочери. Карл в то время заканчивал образование в Дерптском университете, где учился и сын Дмитрия Николева.
Следует напомнить, что Рига, основанная еще в тринадцатом веке, в большей степени немецкий, чем русский город. Самая архитектура домов с высокими крышами и ступенчатыми фронтонами, выходящими на улицу, говорит об этом. Правда, некоторые здания своими причудливыми формами и позолоченными куполами напоминают строения византийского стиля.
Рига теперь больше не крепость. Центром ее является площадь Ратуши, по одну сторону которой расположено восхитительное здание ратуши, увенчанное высокой колокольней с круглыми куполами, где заседает городская дума, по другую сторону — старинный дом Черноголовых. Это здание, ощетинившееся остроконечными колоколенками, на которых вращаются жалобно скрипящие флюгера, не столько радует глаз, сколько производит странное впечатление.
На этой-то площади и стоит дом банкиров Иохаузенов. Это довольно красивое здание современной архитектуры, Банкирская контора помещается в первом этаже; приемные апартаменты братьев Иохаузенов — во втором. Таким образом банк находится в центре торгового квартала и благодаря размаху своей деятельности и широким связям пользуется большим и даже решающим влиянием на городские дела.
В семье Иохаузенов царит согласие и полное взаимопонимание. Старший брат руководит всей деятельностью фирмы. На младшем лежит забота о внутреннем распорядке и счетоводство.
Госпожа Иохаузен весьма заурядная женщина, типичная немка. Со славянами она держится чрезвычайно надменно. Рижское дворянство хорошо относится к ней, и это только поощряет ее врожденную чванливость.
Итак, семья Иохаузенов занимала одно из первых мест в среде высшей городской буржуазии, а также и в финансовом мире края. Но и вне Прибалтийских областей — в Волжско-Камском, в Учетном и в Международном банках в Петербурге — фирма пользовалась исключительным кредитом. Если бы братья Иохаузены ликвидировали свои дела, то явились бы обладателями одного из крупнейших состояний Прибалтийского края.
Франк Иохаузен заседал в городской думе и был одним из самых влиятельных ее гласных. С непреклонным упорством защищал он всегда привилегии своей касты. Его превозносили и им восхищались как глашатаем идей, укоренившихся в высших классах еще со времен завоевания Лифляндии. А следовательно, стремление правительства сломить упорство выходцев германской крови и русифицировать край было направлено и против него, затрагивало и его лично.
Губернатором Прибалтийского края в то время был генерал Горко. Человек большого ума, понимающий всю трудность порученного ему дела, он вел себя с немцами весьма осторожно. В то же время он подготовлял победу славянского населения и вносил необходимые изменения в общественный уклад, стараясь не прибегать к крайним средствам. Он был тверд, но справедлив. Ему претили жестокие меры, могущие вызвать открытый конфликт.
Во главе полиции стоял полковник Рагенов — чистокровный русский. Этот высокий чиновник не обладал гибкостью своего начальника и был склонен видеть врага во всяком лифляндце, эстляндце или курляндце не славянской крови. Человек лет пятидесяти, смелый, решительный, непреклонный полицейский служака, он ни перед чем не останавливался, и губернатору с трудом удавалось умерять его пыл. Рагенов был готов сокрушить любое препятствие, имей он свободу действий, тогда как следовало, скорее, не сокрушать, а ослаблять влияние немцев.
Пусть не вызовет удивления, что нам понадобилось подробно охарактеризовать этих лиц. Хотя это и не персонажи первого плана, все же они играют немаловажную роль в этой судебной драме, которая благодаря политическим страстям и национальной розни наделала столько шума в Прибалтийском крае.
Следующим после полковника лицом по департаменту полиции, достойным нашего внимания, являлся майор Вердер — непосредственный подчиненный и прямая противоположность Рагенова. Майор был чисто немецкого происхождения и в исполнение своих обязанностей вносил свойственное немцам чрезмерное усердие. Майор стоял за немцев, как полковник за славян. Он яростно преследовал русских и покровительствовал германцам. И если бы не вмешательство генерала Горко с его разумной умеренностью, то, несмотря на разницу в чинах, между полковником и майором нередко вспыхивали бы ссоры.
Следует также заметить, что майору Вердеру весьма ревностно помогал унтер-офицер Эк, который уже появлялся в начале нашей повести во время преследования беглого из сибирских копей. Рвение Эка отнюдь не нуждалось в подстегивании. Он всегда был готов выполнить свои служебные обязанности и старался даже больше, чем ему полагалось, в особенности когда преследовал славянина. Братья Иохаузены, которым он оказал ряд личных услуг — услуг, щедро вознагражденных у окошечка кассира банка, — тоже весьма ценили его.
Теперь все обстоятельства выяснены и можно представить себе, в какой обстановке должны были столкнуться противники на выборах в городскую думу. Против Франка Иохаузена, полного решимости не уступать своего места, правительство, а также простои народ, — чьи избирательные права были теперь сильно расширены новым законом об избирательном цензе, — выставляли кандидатуру Дмитрия Николева.
Участие в борьбе на выборах простого домашнего учителя без состояния и общественного положения, противопоставление его могущественному банкиру, представителю высшей буржуазии и высокомерного дворянства, служило весьма важным признаком для людей проницательных. Разве не предвещало это в ближайшем будущем изменения политических условий в крае в ущерб тем слоям, в чьих руках сосредоточивалась административная власть и управление городскими делами?
Тем не менее братья Иохаузены не теряли надежды одержать победу, во всяком случае над своим непосредственным противником. Они рассчитывали погубить в зародыше растущую популярность Дмитрия Николева. Не пройдет и шести недель, как станет явным, что несостоятельный должник, осужденный судом, — который после распродажи имущества с торгов будет выброшен на улицу, разорен, оставлен без крова, — не может быть гласным думы.
Как мы уже знаем, через полтора месяца, 15 июля, истекал срок векселя, выданного Дмитрием Николевым банкирскому дому Иохаузенов в обеспечение долга своего отца. Речь шла о восемнадцати тысячах рублей — сумме огромной для бедного учителя математики. Сможет ли он ее уплатить?.. Иохаузены были убеждены, что ему не удастся произвести платеж, который освободил бы его от всех долгов. Лишь с большим трудом Николев сделал предыдущие взносы, а с этого времени его материальное положение вряд ли улучшилось. Нет! Он окажется не в состоянии погасить свой долг банку. Если он придет просить отсрочку, Иохаузены не пощадят его. Они расправятся не только с должником
— они погубят политического противника.
Братья Иохаузены и не подозревали, что неожиданное, невероятное стечение обстоятельств будет способствовать выполнению их планов. Будь в их распоряжении небесные громы и молнии, и тогда они не смогли бы столь своевременно и смертельно поразить своего популярного соперника, как это само собой случилось.
Между тем, подчиняясь приказанию барина, Транкель спешил — возможно, слово это здесь не подходит, — итак, он спешил выполнить, его поручение. Понурив голову, неуверенным шагом он отправился знакомой дорогой в полицейский участок. Покинув дом банкиров и оставив слева рижский замок с желтыми стенами — резиденцию генерал-губернатора края, он прошелся между палатками рынка, где торгуют всякой всячиной: разным хламом, безделушками, ветошью, образками и кухонной посудой; затем, для бодрости, он раскошелился на чашку горячего чая с водкой, которым бойко торгуют разносчики, со вздохом покосился на молоденьких прачек, пересек ряд улиц, где повстречал везущих тележки каторжников, за которыми наблюдал надзиратель. С почтением посмотрел он на этих несчастных, которых нисколько не порочит суровый приговор к каторжным работам за какие-нибудь незначительные провинности, и, наконец, приплелся в полицейский участок.
Здесь слугу Иохаузенов приняли как старого знакомого. Навстречу ему протянулись руки полицейских, и он ответил каждому дружеским пожатием.
— Эге, вот и Транкель! — воскликнул один из полицейских. — Что-то давненько тебя не было видно, никак с полгода?..
— Нет, не так уж давно! — отвечал Транкель.
— А кто тебя прислал?..
— Барин, господин Иохаузен послал.
— Так, так… И ты, конечно, хочешь говорить с майором Вердером?
— Если возможно.
— Он как раз прибыл, Транкель. Если тебя не затруднит пройти к нему, он будет рад принять тебя.
Весьма гордый оказанным ему приемом, Транкель направился к майору. Он тихонько постучал в дверь кабинета и, получив короткий ответ, вошел.
Майор сидел за столом и листал пачку бумаг. Подняв на вошедшего глаза, он сказал:
— А, это ты, Транкель?..
— Я самый, господин майор.
— И ты пришел, чтобы…
— Меня послал господин Иохаузен.
— Серьезный случай?..
— Самовар не мог раздуть нынче утром…
— Должно быть, ты забыл его разжечь?.. — усмехнулся майор.
— Все может быть.
— И сколько тебе причитается?
— Вот бумага.
И Транкель вручил майору записку, которую ему дал хозяин.
— О! Какая-то мелочишка, — сказал майор, пробежав записку.
— Гм, гм! — кашлянул Транкель.
— Всего лишь двадцать пять плетей!
Само собой разумеется, Транкель предпочел бы отделаться дюжиной.
— Ну что же, — сказал майор, — сейчас выдадим тебе сполна, не заставим ждать. — И он подозвал одного из своих подчиненных.
Полицейский вошел и вытянулся по-военному.
— Двадцать пять плетей, — приказал майор, — и полегче… как другу. Вот если бы это был славянин! Ступай раздевайся, Транкель. Когда покончишь с этим, приходи за квитанцией…
— Спасибо, господин майор!
Транкель вышел из кабинета майора и проследовал за полицейским в комнату, где должна была состояться экзекуция.
С ним обойдутся как с другом, как с завсегдатаем участка, жаловаться не приходится.
Транкель обнажил верхнюю часть туловища, согнулся и подставил спину. Полицейский взмахнул плетью.
Но в ту самую минуту, когда он собирался нанести первый из двадцати пяти ударов, у входа в участок внезапно поднялась суматоха.
Какой-то запыхавшийся от быстрого бега человек неистово кричал:
— Майор Вердер!.. Майор Вердер!
Плеть, занесенная над спиной Транкеля, повисла в воздухе — полицейский выглянул в дверь, чтобы узнать причину шума.
Столь же любопытному Транкелю не оставалось ничего другого, как тоже выглянуть.
На шум вышел из своего кабинета и майор Вердер.
— Что здесь происходит? — спросил он.
Человек приблизился к нему, поднес руку к козырьку фуражки и вручил ему телеграмму, сказав: «Совершено преступление…»
— Когда?.. — спросил майор.
— Нынче ночью.
— Какое преступление?..
— Убийство…
— Где?..
— На дороге в Пернов, в трактире «Сломанный крест»…
— Кого убили?..
— Артельщика банка Иохаузенов!
— Как!.. беднягу Поха? — воскликнул Транкель. — Мой друг Пох убит?..
— Цель преступления?.. — спросил майор.
— Ограбление. В комнате, где был убит Пох, найдена его пустая сумка.
— Что было в ней?..
— Не знаю, господин майор. Но это можно узнать в банке.
Телеграмма из Пернова содержала те же сведения.
Обратившись к полицейским, майор Вердер приказал:
— Ты… ступай предупреди следователя Керсдорфа…
— Слушаюсь, господин майор!
— Ты… беги к доктору Гамину…
— Слушаюсь, господин майор!..
— Да скажите обоим, чтобы немедленно шли в банк Иохаузенов. Я их там буду ждать.
Полицейские поспешно выбежали из участка, а несколько минут спустя майор Вердер шагал уже по направлению к банку Иохаузенов.
Вот как случилось, что в суматохе, вызванной известием об убийстве, Транкель так и не получил причитавшихся ему за упущение по службе двадцати пяти плетей.
И вот в это утро в положенное время самовар не был подан. Почему? Виной была леность лакея Транкеля, специально приставленного к этому делу, — в чем он сам и признался.
Так получилось, что, когда Франк Иохаузен и его брат, госпожа Иохаузен и ее дочь Маргарита вошли в столовую, чай не был заварен, и его нельзя было разлить по расставленным на столе чашкам.
Как известно, богатые немцы Прибалтийского края безо всякого основания кичатся отеческим обращением с прислугой. Семья, как они говорят, осталась патриархальной, к слугам относятся, как к чадам. Поэтому-то, надо полагать, их и наставляют по-отечески поркой.
— Транкель, почему чай еще не подан?.. — спросил Франк Иохаузен.
— Простите, барин, — жалобно ответил Транкель, — но я забыл…
— Это уже не в первый раз, Транкель, и боюсь, что и не в последний, — возразил банкир.
Госпожа Иохаузен и ее деверь, одобрительно закивав головами, подошли к большой кафельной печке, которую, к своему счастью, лакей не забыл разжечь, как самовар.
Транкель потупился и ничего не отвечал. Да! С его стороны это уже не первое нарушение аккуратности, столь любезной братьям Иохаузенам.
Банкир вынул из кармана книжку с отрывными листками, написал несколько строк карандашом и вручил листок Транкелю со словами:
— Отнеси это по адресу и подожди ответа.
Транкель, видимо, уже знал, куда надо доставить записку и каков будет ответ получателя. Не произнеся ни слова, он поклонился, поцеловал барину руку и пошел к двери, чтобы отправиться в полицейский участок.
Записка содержала всего несколько слов:
«Дать двадцать пять розог моему слуге Транкелю.
Франк Иохаузен».
В тот момент, когда слуга выходил, банкир бросил ему вдогонку:
— Не забудь принести квитанцию.
Транкель ни в коем случае не забыл бы об этом. В самом деле, квитанция позволяла банкиру уплатить кому следовало за «отпущенные» розги в соответствии с тарифом, установленным полицейским полковником.
Вот какие порядки существовали и, может быть, существуют до сих пор в Курляндии, Эстляндии, Лифляндии и, вероятно, во многих других областях московской империи.
Скажем несколько слов о семье Иохаузенов.
Известно, какую значительную роль играет в России чиновничество. Над всеми тяготеет «чин», или табель о рангах — лестница в четырнадцать ступеней, которую должны преодолеть от самого малого чина до чина тайного советника все государственные служащие.
Но в России есть и высшие слои, ничего общего не имеющие с чиновничеством. К этим слоям принадлежит в Прибалтийских областях в первую очередь дворянство, пользующееся большим весом и подлинной властью. Дворянство немецкого происхождения, более древнее, чем русская знать, сохранило ряд привилегий, в том числе право жаловать грамотами, которыми не пренебрегают даже члены царствующего дома.
Кроме дворянства, существует буржуазия, играющая не меньшую, а иногда и более значительную роль в областном и городском управлении. Буржуазия, как и дворянство, почти вся немецкого происхождения. К ней принадлежат купцы, почетные граждане и, ступенькой ниже, простые мещане. Сюда относятся банкиры, судовладельцы, ремесленники, купцы, которые, в зависимости от гильдии, платят тот или иной налог, что позволяет им вести торговлю с заграницей. Высший слой буржуазии отличается образованностью, трудолюбием, гостеприимством, строгой нравственностью и честностью. К первым представителям этого класса молва с полным основанием причисляла семью Иохаузенов. Фирма же их пользовалась в России и за границей большим кредитом.
Коренное население Прибалтийских областей находится в зависимости от этих привилегированных слоев. Оно состоит из крестьян, пахарей, оседлых земледельцев. Прозябающих в бедности латышских крестьян по меньшей мере миллион. Они говорят на своем древнем славянском диалекте, тогда как немецкий остается языком горожан. Хотя эти крестьяне уже не крепостные, но с ними поступают не лучше. Иногда их насильно женят, чтобы увеличить количество семей, которых помещики вправе облагать податями.
Вполне понятно поэтому, что русский император решил изменить это плачевное положение вещей. Правительство стремилось приобщить славянское население к областному и городскому управлению. Это вызвало упорную борьбу, страшные последствия которой мы увидим в этой повести.
Главным директором банкирского дома являлся старший из братьев — Франк Иохаузен. Младший — был холост. Старший, в возрасте сорока пяти лет, женился на немке из Франкфурта и был отцом двух детей: сына Карла, которому шел девятнадцатый год, и двенадцатилетней дочери. Карл в то время заканчивал образование в Дерптском университете, где учился и сын Дмитрия Николева.
Следует напомнить, что Рига, основанная еще в тринадцатом веке, в большей степени немецкий, чем русский город. Самая архитектура домов с высокими крышами и ступенчатыми фронтонами, выходящими на улицу, говорит об этом. Правда, некоторые здания своими причудливыми формами и позолоченными куполами напоминают строения византийского стиля.
Рига теперь больше не крепость. Центром ее является площадь Ратуши, по одну сторону которой расположено восхитительное здание ратуши, увенчанное высокой колокольней с круглыми куполами, где заседает городская дума, по другую сторону — старинный дом Черноголовых. Это здание, ощетинившееся остроконечными колоколенками, на которых вращаются жалобно скрипящие флюгера, не столько радует глаз, сколько производит странное впечатление.
На этой-то площади и стоит дом банкиров Иохаузенов. Это довольно красивое здание современной архитектуры, Банкирская контора помещается в первом этаже; приемные апартаменты братьев Иохаузенов — во втором. Таким образом банк находится в центре торгового квартала и благодаря размаху своей деятельности и широким связям пользуется большим и даже решающим влиянием на городские дела.
В семье Иохаузенов царит согласие и полное взаимопонимание. Старший брат руководит всей деятельностью фирмы. На младшем лежит забота о внутреннем распорядке и счетоводство.
Госпожа Иохаузен весьма заурядная женщина, типичная немка. Со славянами она держится чрезвычайно надменно. Рижское дворянство хорошо относится к ней, и это только поощряет ее врожденную чванливость.
Итак, семья Иохаузенов занимала одно из первых мест в среде высшей городской буржуазии, а также и в финансовом мире края. Но и вне Прибалтийских областей — в Волжско-Камском, в Учетном и в Международном банках в Петербурге — фирма пользовалась исключительным кредитом. Если бы братья Иохаузены ликвидировали свои дела, то явились бы обладателями одного из крупнейших состояний Прибалтийского края.
Франк Иохаузен заседал в городской думе и был одним из самых влиятельных ее гласных. С непреклонным упорством защищал он всегда привилегии своей касты. Его превозносили и им восхищались как глашатаем идей, укоренившихся в высших классах еще со времен завоевания Лифляндии. А следовательно, стремление правительства сломить упорство выходцев германской крови и русифицировать край было направлено и против него, затрагивало и его лично.
Губернатором Прибалтийского края в то время был генерал Горко. Человек большого ума, понимающий всю трудность порученного ему дела, он вел себя с немцами весьма осторожно. В то же время он подготовлял победу славянского населения и вносил необходимые изменения в общественный уклад, стараясь не прибегать к крайним средствам. Он был тверд, но справедлив. Ему претили жестокие меры, могущие вызвать открытый конфликт.
Во главе полиции стоял полковник Рагенов — чистокровный русский. Этот высокий чиновник не обладал гибкостью своего начальника и был склонен видеть врага во всяком лифляндце, эстляндце или курляндце не славянской крови. Человек лет пятидесяти, смелый, решительный, непреклонный полицейский служака, он ни перед чем не останавливался, и губернатору с трудом удавалось умерять его пыл. Рагенов был готов сокрушить любое препятствие, имей он свободу действий, тогда как следовало, скорее, не сокрушать, а ослаблять влияние немцев.
Пусть не вызовет удивления, что нам понадобилось подробно охарактеризовать этих лиц. Хотя это и не персонажи первого плана, все же они играют немаловажную роль в этой судебной драме, которая благодаря политическим страстям и национальной розни наделала столько шума в Прибалтийском крае.
Следующим после полковника лицом по департаменту полиции, достойным нашего внимания, являлся майор Вердер — непосредственный подчиненный и прямая противоположность Рагенова. Майор был чисто немецкого происхождения и в исполнение своих обязанностей вносил свойственное немцам чрезмерное усердие. Майор стоял за немцев, как полковник за славян. Он яростно преследовал русских и покровительствовал германцам. И если бы не вмешательство генерала Горко с его разумной умеренностью, то, несмотря на разницу в чинах, между полковником и майором нередко вспыхивали бы ссоры.
Следует также заметить, что майору Вердеру весьма ревностно помогал унтер-офицер Эк, который уже появлялся в начале нашей повести во время преследования беглого из сибирских копей. Рвение Эка отнюдь не нуждалось в подстегивании. Он всегда был готов выполнить свои служебные обязанности и старался даже больше, чем ему полагалось, в особенности когда преследовал славянина. Братья Иохаузены, которым он оказал ряд личных услуг — услуг, щедро вознагражденных у окошечка кассира банка, — тоже весьма ценили его.
Теперь все обстоятельства выяснены и можно представить себе, в какой обстановке должны были столкнуться противники на выборах в городскую думу. Против Франка Иохаузена, полного решимости не уступать своего места, правительство, а также простои народ, — чьи избирательные права были теперь сильно расширены новым законом об избирательном цензе, — выставляли кандидатуру Дмитрия Николева.
Участие в борьбе на выборах простого домашнего учителя без состояния и общественного положения, противопоставление его могущественному банкиру, представителю высшей буржуазии и высокомерного дворянства, служило весьма важным признаком для людей проницательных. Разве не предвещало это в ближайшем будущем изменения политических условий в крае в ущерб тем слоям, в чьих руках сосредоточивалась административная власть и управление городскими делами?
Тем не менее братья Иохаузены не теряли надежды одержать победу, во всяком случае над своим непосредственным противником. Они рассчитывали погубить в зародыше растущую популярность Дмитрия Николева. Не пройдет и шести недель, как станет явным, что несостоятельный должник, осужденный судом, — который после распродажи имущества с торгов будет выброшен на улицу, разорен, оставлен без крова, — не может быть гласным думы.
Как мы уже знаем, через полтора месяца, 15 июля, истекал срок векселя, выданного Дмитрием Николевым банкирскому дому Иохаузенов в обеспечение долга своего отца. Речь шла о восемнадцати тысячах рублей — сумме огромной для бедного учителя математики. Сможет ли он ее уплатить?.. Иохаузены были убеждены, что ему не удастся произвести платеж, который освободил бы его от всех долгов. Лишь с большим трудом Николев сделал предыдущие взносы, а с этого времени его материальное положение вряд ли улучшилось. Нет! Он окажется не в состоянии погасить свой долг банку. Если он придет просить отсрочку, Иохаузены не пощадят его. Они расправятся не только с должником
— они погубят политического противника.
Братья Иохаузены и не подозревали, что неожиданное, невероятное стечение обстоятельств будет способствовать выполнению их планов. Будь в их распоряжении небесные громы и молнии, и тогда они не смогли бы столь своевременно и смертельно поразить своего популярного соперника, как это само собой случилось.
Между тем, подчиняясь приказанию барина, Транкель спешил — возможно, слово это здесь не подходит, — итак, он спешил выполнить, его поручение. Понурив голову, неуверенным шагом он отправился знакомой дорогой в полицейский участок. Покинув дом банкиров и оставив слева рижский замок с желтыми стенами — резиденцию генерал-губернатора края, он прошелся между палатками рынка, где торгуют всякой всячиной: разным хламом, безделушками, ветошью, образками и кухонной посудой; затем, для бодрости, он раскошелился на чашку горячего чая с водкой, которым бойко торгуют разносчики, со вздохом покосился на молоденьких прачек, пересек ряд улиц, где повстречал везущих тележки каторжников, за которыми наблюдал надзиратель. С почтением посмотрел он на этих несчастных, которых нисколько не порочит суровый приговор к каторжным работам за какие-нибудь незначительные провинности, и, наконец, приплелся в полицейский участок.
Здесь слугу Иохаузенов приняли как старого знакомого. Навстречу ему протянулись руки полицейских, и он ответил каждому дружеским пожатием.
— Эге, вот и Транкель! — воскликнул один из полицейских. — Что-то давненько тебя не было видно, никак с полгода?..
— Нет, не так уж давно! — отвечал Транкель.
— А кто тебя прислал?..
— Барин, господин Иохаузен послал.
— Так, так… И ты, конечно, хочешь говорить с майором Вердером?
— Если возможно.
— Он как раз прибыл, Транкель. Если тебя не затруднит пройти к нему, он будет рад принять тебя.
Весьма гордый оказанным ему приемом, Транкель направился к майору. Он тихонько постучал в дверь кабинета и, получив короткий ответ, вошел.
Майор сидел за столом и листал пачку бумаг. Подняв на вошедшего глаза, он сказал:
— А, это ты, Транкель?..
— Я самый, господин майор.
— И ты пришел, чтобы…
— Меня послал господин Иохаузен.
— Серьезный случай?..
— Самовар не мог раздуть нынче утром…
— Должно быть, ты забыл его разжечь?.. — усмехнулся майор.
— Все может быть.
— И сколько тебе причитается?
— Вот бумага.
И Транкель вручил майору записку, которую ему дал хозяин.
— О! Какая-то мелочишка, — сказал майор, пробежав записку.
— Гм, гм! — кашлянул Транкель.
— Всего лишь двадцать пять плетей!
Само собой разумеется, Транкель предпочел бы отделаться дюжиной.
— Ну что же, — сказал майор, — сейчас выдадим тебе сполна, не заставим ждать. — И он подозвал одного из своих подчиненных.
Полицейский вошел и вытянулся по-военному.
— Двадцать пять плетей, — приказал майор, — и полегче… как другу. Вот если бы это был славянин! Ступай раздевайся, Транкель. Когда покончишь с этим, приходи за квитанцией…
— Спасибо, господин майор!
Транкель вышел из кабинета майора и проследовал за полицейским в комнату, где должна была состояться экзекуция.
С ним обойдутся как с другом, как с завсегдатаем участка, жаловаться не приходится.
Транкель обнажил верхнюю часть туловища, согнулся и подставил спину. Полицейский взмахнул плетью.
Но в ту самую минуту, когда он собирался нанести первый из двадцати пяти ударов, у входа в участок внезапно поднялась суматоха.
Какой-то запыхавшийся от быстрого бега человек неистово кричал:
— Майор Вердер!.. Майор Вердер!
Плеть, занесенная над спиной Транкеля, повисла в воздухе — полицейский выглянул в дверь, чтобы узнать причину шума.
Столь же любопытному Транкелю не оставалось ничего другого, как тоже выглянуть.
На шум вышел из своего кабинета и майор Вердер.
— Что здесь происходит? — спросил он.
Человек приблизился к нему, поднес руку к козырьку фуражки и вручил ему телеграмму, сказав: «Совершено преступление…»
— Когда?.. — спросил майор.
— Нынче ночью.
— Какое преступление?..
— Убийство…
— Где?..
— На дороге в Пернов, в трактире «Сломанный крест»…
— Кого убили?..
— Артельщика банка Иохаузенов!
— Как!.. беднягу Поха? — воскликнул Транкель. — Мой друг Пох убит?..
— Цель преступления?.. — спросил майор.
— Ограбление. В комнате, где был убит Пох, найдена его пустая сумка.
— Что было в ней?..
— Не знаю, господин майор. Но это можно узнать в банке.
Телеграмма из Пернова содержала те же сведения.
Обратившись к полицейским, майор Вердер приказал:
— Ты… ступай предупреди следователя Керсдорфа…
— Слушаюсь, господин майор!
— Ты… беги к доктору Гамину…
— Слушаюсь, господин майор!..
— Да скажите обоим, чтобы немедленно шли в банк Иохаузенов. Я их там буду ждать.
Полицейские поспешно выбежали из участка, а несколько минут спустя майор Вердер шагал уже по направлению к банку Иохаузенов.
Вот как случилось, что в суматохе, вызванной известием об убийстве, Транкель так и не получил причитавшихся ему за упущение по службе двадцати пяти плетей.
7. РАССЛЕДОВАНИЕ
Спустя два часа после описанного происшествия по дороге в Пернов мчался экипаж — не телега, не почтовая карета, а дорожный экипаж Франка Иохаузена, запряженный тройкой почтовых, которых сменяли на каждой станции. Несмотря на быструю езду, было мало надежды прибыть раньше ночи в трактир «Сломанный крест». Поэтому путешественники решили остановиться в пути, за один перегон от места назначения, и рано утром добраться до корчмы.
В карете ехали банкир, майор Вердер, доктор Гамин, призванный установить причину смерти Поха, следователь Керсдорф, которому было поручено расследовать это дело, и судебный писарь. Задние места в карете заняли двое полицейских.
Скажем несколько слов о следователе Керсдорфе, поскольку другие персонажи уже известны читателю и появлялись в ходе нашего повествования.
Следователю было лет около пятидесяти. Коллеги весьма ценили его, и он справедливо пользовался всеобщим уважением: можно было только восхищаться проницательностью и тонкостью, которые он проявлял при расследовании преступлений. Человек испытанной честности, он не поддавался ничьему влиянию, никакому давлению, откуда бы оно ни исходило. Политика никогда не диктовала ему решений. Этот человек был олицетворением закона. Малообщительный, замкнутей, он мало говорил и много думал.
В предстоящем следствии сталкивались противоположные флюиды, как говорят физики, которые вряд ли удалось бы согласовать, если в дело вмешалась бы политика. Ведь с одной стороны выступали банкир Иохаузен и майор Вердер — оба немецкого происхождения, а с другой — славянин доктор Гамин. Следователя Керсдорфа, единственного из всех, не обуревали бушевавшие тогда в Прибалтийском крае страсти, порожденные национальной рознью.
В пути беседу поддерживали — да и то лишь временами — только банкир и майор.
Франк Иохаузен не скрывал глубокого сожаления по поводу смерти бедняги Поха. Он чрезвычайно ценил своего артельщика — человека исключительной честности и беззаветной преданности, служившего в банке уже многие годы.
— Бедняжка Зинаида! — вздохнул он. — Как велико будет ее горе, когда она узнает об убийстве жениха!..
Да, на днях должна была состояться в Риге их свадьба, но банковского артельщика вместо церкви отвезут на кладбище!
Что касается майора, то, хотя участь несчастной жертвы и не оставляла его равнодушным, все же мысль о поимке убийцы заботила его гораздо больше. До расследования на месте преступления, до ознакомления с обстоятельствами, при которых произошло убийство, ничего нельзя еще сказать. Возможно, найдутся какие-нибудь улики, какой-нибудь след, по которому можно будет направить поиски. В сущности майор Вердер склонен был приписывать убийство одному из разбойников, которыми кишела в то время часть Лифляндии. Поэтому он надеялся, что отряды полиции, ведущие розыск в окрестностях, изловят убийцу.
Задача доктора Гамина ограничивалась освидетельствованием трупа Поха, установлением причин его смерти. Только после этого он выскажет свое мнение. Сейчас он был озабочен, вернее обеспокоен, совсем другим. В самом деле, накануне вечером, как обычно зайдя к учителю, он не застал его дома. От Ильки он узнал, что отец ее уехал. В этот день Николев, даже не повидавшись с дочерью перед отъездом, сообщил ей в записке, что на два-три дня уезжает из Риги. Куда он едет?.. Никаких объяснений на этот счет он не дал. Была ли эта поездка задумана им уже с вечера?.. Наверное, так как никаких писем после вчерашнего возвращения домой он не получал. А между тем накануне он ничего не сообщил о своем замысле ни дочери, ни доктору, ни консулу. Не показался ли он им особенно озабоченным в тот вечер? Пожалуй. Но разве спросишь у столь замкнутого человека, чем он встревожен? Верно лишь то, что ранним утром следующего дня, уведомив Ильку запиской, он безо всяких объяснений пустился в путь. Илька была сильно встревожена, да и доктор, покидая ее, разделял ее тревогу.
Экипаж быстро мчался по дороге. Верховой, высланный вперед, отдавал распоряжения, чтобы свежие лошади ждали на каждой следующей станции. Таким образом путешественники не теряли времени, и если бы они выехали из Риги на три часа раньше, расследование могло бы начаться в тот же день.
Воздух был сухой и слегка морозный. Буря, свирепствовавшая накануне, утихла, дул легкий северо-восточный ветер. Но на большой дороге все же гуляла вьюга, и лошадям приходилось трудно.
На полпути путешественники сделали получасовой привал. Пообедав в скромной корчме, они тотчас же снова пустились в путь.
Погруженные в свои мысли, они теперь ехали молча. Если не считать нескольких слов, которыми изредка перебрасывались Франк Иохаузен и майор, в экипаже царила полная тишина. Как ни быстро мчалась карета, пассажирам все казалось, что ямщик недостаточно гонит лошадей. Самый нетерпеливый из всех, майор, то и дело понукал ямщиков, ругал их, даже грозил им, когда лошади в гору замедляли шаг.
Одним словом, когда экипаж въехал на последнюю станцию перед Перновым, пробило пять, Низко стоящее над горизонтом солнце должно было скоро скрыться, а до трактира «Сломанный крест» оставалось еще около десяти верст.
— Господа, — сказал следователь Керсдорф, — наступит уже темнота, когда мы прибудем на место. Начинать в таких условиях расследование не очень-то удобно… Предлагаю отложить до завтрашнего утра… Да и не найдем мы приличных комнат в трактире «Сломанный крест». Переночуем лучше около станции в корчме…
— Весьма разумное предложение, — отвечал доктор Гамин. — Если вдобавок выехать на заре…
— Остановимся здесь, если только майор Вердер не имеет ничего против, — сказал тогда Франк Иохаузен.
— Я не возражаю, но это задержит следствие, — ответил майор, которому не терпелось поскорей прибыть на место преступления.
— Наверное к трактиру с утра приставлена стража? — спросил следователь.
— Конечно, — ответил майор. — В депеше из Пернова сказано, что туда немедленно отправлен отряд полицейских с приказом не пускать никого и воспретить Крофу общаться с кем бы то ни было…
— В таком случае, — заметил г-н Керсдорф, — задержка на одну ночь не повредит ведению следствия…
— Так-то оно так, — возразил майор, — но за это время убийца успеет далеко уйти от трактира «Сломанный крест».
Майор рассуждал как весьма опытный полицейский. Однако надвигалась ночь, и тени сумерек сгущались. Разумнее было подождать до утра.
Итак, банкир и его спутники остановились в пристанционной корчме. Они здесь поужинали и кое-как устроились на ночь в отведенных им комнатах.
На следующий день, 15 апреля, как только рассвело, экипаж выехал со станции и к семи часам подкатил к трактиру.
Охранявшие его перновские полицейские встретили прибывших на крыльце. Кроф расхаживал по большой комнате корчмы. Прибегать к силе, чтобы удержать его в корчме, не пришлось. Зачем ему покидать свой дом?.. Наоборот. Разве не должен он обслуживать полицейских, подавать им все, в чем они будут нуждаться? Разве не обязан находиться в распоряжении следователя, который будет производить допрос?.. Чьи показания, как не его, могут быть так ценны при начале следствия?
В карете ехали банкир, майор Вердер, доктор Гамин, призванный установить причину смерти Поха, следователь Керсдорф, которому было поручено расследовать это дело, и судебный писарь. Задние места в карете заняли двое полицейских.
Скажем несколько слов о следователе Керсдорфе, поскольку другие персонажи уже известны читателю и появлялись в ходе нашего повествования.
Следователю было лет около пятидесяти. Коллеги весьма ценили его, и он справедливо пользовался всеобщим уважением: можно было только восхищаться проницательностью и тонкостью, которые он проявлял при расследовании преступлений. Человек испытанной честности, он не поддавался ничьему влиянию, никакому давлению, откуда бы оно ни исходило. Политика никогда не диктовала ему решений. Этот человек был олицетворением закона. Малообщительный, замкнутей, он мало говорил и много думал.
В предстоящем следствии сталкивались противоположные флюиды, как говорят физики, которые вряд ли удалось бы согласовать, если в дело вмешалась бы политика. Ведь с одной стороны выступали банкир Иохаузен и майор Вердер — оба немецкого происхождения, а с другой — славянин доктор Гамин. Следователя Керсдорфа, единственного из всех, не обуревали бушевавшие тогда в Прибалтийском крае страсти, порожденные национальной рознью.
В пути беседу поддерживали — да и то лишь временами — только банкир и майор.
Франк Иохаузен не скрывал глубокого сожаления по поводу смерти бедняги Поха. Он чрезвычайно ценил своего артельщика — человека исключительной честности и беззаветной преданности, служившего в банке уже многие годы.
— Бедняжка Зинаида! — вздохнул он. — Как велико будет ее горе, когда она узнает об убийстве жениха!..
Да, на днях должна была состояться в Риге их свадьба, но банковского артельщика вместо церкви отвезут на кладбище!
Что касается майора, то, хотя участь несчастной жертвы и не оставляла его равнодушным, все же мысль о поимке убийцы заботила его гораздо больше. До расследования на месте преступления, до ознакомления с обстоятельствами, при которых произошло убийство, ничего нельзя еще сказать. Возможно, найдутся какие-нибудь улики, какой-нибудь след, по которому можно будет направить поиски. В сущности майор Вердер склонен был приписывать убийство одному из разбойников, которыми кишела в то время часть Лифляндии. Поэтому он надеялся, что отряды полиции, ведущие розыск в окрестностях, изловят убийцу.
Задача доктора Гамина ограничивалась освидетельствованием трупа Поха, установлением причин его смерти. Только после этого он выскажет свое мнение. Сейчас он был озабочен, вернее обеспокоен, совсем другим. В самом деле, накануне вечером, как обычно зайдя к учителю, он не застал его дома. От Ильки он узнал, что отец ее уехал. В этот день Николев, даже не повидавшись с дочерью перед отъездом, сообщил ей в записке, что на два-три дня уезжает из Риги. Куда он едет?.. Никаких объяснений на этот счет он не дал. Была ли эта поездка задумана им уже с вечера?.. Наверное, так как никаких писем после вчерашнего возвращения домой он не получал. А между тем накануне он ничего не сообщил о своем замысле ни дочери, ни доктору, ни консулу. Не показался ли он им особенно озабоченным в тот вечер? Пожалуй. Но разве спросишь у столь замкнутого человека, чем он встревожен? Верно лишь то, что ранним утром следующего дня, уведомив Ильку запиской, он безо всяких объяснений пустился в путь. Илька была сильно встревожена, да и доктор, покидая ее, разделял ее тревогу.
Экипаж быстро мчался по дороге. Верховой, высланный вперед, отдавал распоряжения, чтобы свежие лошади ждали на каждой следующей станции. Таким образом путешественники не теряли времени, и если бы они выехали из Риги на три часа раньше, расследование могло бы начаться в тот же день.
Воздух был сухой и слегка морозный. Буря, свирепствовавшая накануне, утихла, дул легкий северо-восточный ветер. Но на большой дороге все же гуляла вьюга, и лошадям приходилось трудно.
На полпути путешественники сделали получасовой привал. Пообедав в скромной корчме, они тотчас же снова пустились в путь.
Погруженные в свои мысли, они теперь ехали молча. Если не считать нескольких слов, которыми изредка перебрасывались Франк Иохаузен и майор, в экипаже царила полная тишина. Как ни быстро мчалась карета, пассажирам все казалось, что ямщик недостаточно гонит лошадей. Самый нетерпеливый из всех, майор, то и дело понукал ямщиков, ругал их, даже грозил им, когда лошади в гору замедляли шаг.
Одним словом, когда экипаж въехал на последнюю станцию перед Перновым, пробило пять, Низко стоящее над горизонтом солнце должно было скоро скрыться, а до трактира «Сломанный крест» оставалось еще около десяти верст.
— Господа, — сказал следователь Керсдорф, — наступит уже темнота, когда мы прибудем на место. Начинать в таких условиях расследование не очень-то удобно… Предлагаю отложить до завтрашнего утра… Да и не найдем мы приличных комнат в трактире «Сломанный крест». Переночуем лучше около станции в корчме…
— Весьма разумное предложение, — отвечал доктор Гамин. — Если вдобавок выехать на заре…
— Остановимся здесь, если только майор Вердер не имеет ничего против, — сказал тогда Франк Иохаузен.
— Я не возражаю, но это задержит следствие, — ответил майор, которому не терпелось поскорей прибыть на место преступления.
— Наверное к трактиру с утра приставлена стража? — спросил следователь.
— Конечно, — ответил майор. — В депеше из Пернова сказано, что туда немедленно отправлен отряд полицейских с приказом не пускать никого и воспретить Крофу общаться с кем бы то ни было…
— В таком случае, — заметил г-н Керсдорф, — задержка на одну ночь не повредит ведению следствия…
— Так-то оно так, — возразил майор, — но за это время убийца успеет далеко уйти от трактира «Сломанный крест».
Майор рассуждал как весьма опытный полицейский. Однако надвигалась ночь, и тени сумерек сгущались. Разумнее было подождать до утра.
Итак, банкир и его спутники остановились в пристанционной корчме. Они здесь поужинали и кое-как устроились на ночь в отведенных им комнатах.
На следующий день, 15 апреля, как только рассвело, экипаж выехал со станции и к семи часам подкатил к трактиру.
Охранявшие его перновские полицейские встретили прибывших на крыльце. Кроф расхаживал по большой комнате корчмы. Прибегать к силе, чтобы удержать его в корчме, не пришлось. Зачем ему покидать свой дом?.. Наоборот. Разве не должен он обслуживать полицейских, подавать им все, в чем они будут нуждаться? Разве не обязан находиться в распоряжении следователя, который будет производить допрос?.. Чьи показания, как не его, могут быть так ценны при начале следствия?