Нам совершенно безразлично, как будет решен вопрос с императорскими сокровищами. Зато Фарускиара это очень интересует. Но какое, в сущности, ему дело — отцепят вагон или не отцепят, поедет он дальше или нет? Однако он не может скрыть тревоги, и Гангир выглядит озабоченным, и монголы явно раздосадованы. Они перешептываются и с неприязнью поглядывают на представителей местной власти.
И тут губернатору сообщают о подвиге Фарускиара — как он отбил нападение на поезд и не только спас сокровища богдыхана, но и навсегда избавил страну от грозного разбойника Ки Цзана. Губернатор обращается к нашему герою с благодарственным словом, восхваляя его доблесть и давая понять, что Сын Неба не оставит такую услугу без вознаграждения. Пан Шао быстро переводит нам витиеватую речь сановника.
Директор Правления Великой Трансазиатской магистрали слушает эти похвалы с обычным для него спокойствием, но вместе с тем и с заметным нетерпением. Быть может, он считает себя выше любых похвал и наград, даже если они исходят с такой высоты? Не проявляется ли в этом его монгольская гордость?
Наконец мы выходим на вокзальную площадь. От беглого осмотра Ланьчжоу у меня сохранились довольно отчетливые воспоминания.
Прежде всего, и здесь два города — внешний и внутренний. На этот раз нет никаких развалин. Город многолюдный, население деятельное, предприимчивое, привыкшее, благодаря железной дороге, к присутствию иностранцев и не докучающее им нескромным любопытством. Обширные кварталы расположены на правом берегу реки Хуанхэ, достигающей тут почти двух километров в ширину. Хуанхэ — Желтая река, знаменитая Желтая река, которая пробегает четыре тысячи пятьсот километров, вынося свои глинистые воды в глубину Чжилийского залива.
— Не в устье ли Хуанхэ, неподалеку от Тяньцзиня, наш барон должен сесть на пароход в Иокогаму? — спрашивает майор Нольтиц.
— Именно там, — отвечаю я.
— Он пропустит пароход, — замечает господин Катерна.
— Если только не догонит его вплавь, — подхватываю я.
— Или как топор не пойдет ко дну, — добавляет первый комик.
— А ведь он может еще успеть, — говорит майор Нольтиц. — Если мы пойдем дальше без опозданий, то в Тяньцзине будем двадцать третьего, в шесть утра. Пароход же отправляется только в одиннадцать.
— Пропустит он пароход или нет, — отвечаю я, — это его забота, а мы, друзья, продолжим нашу прогулку.
Мы выходим на берег к тому месту, где через Желтую реку переброшен понтонный мост. От быстрого течения мост качается, как суденышко на волнах. Госпожа Катерна, рискнувшая было вступить на зыбкий настил, тотчас же почувствовала головокружение и сильно побледнела.
— Каролина!.. Каролина!.. — жалобно восклицает ее муж. — У тебя будет морская болезнь! Вернись! Приди в себя!..
Госпожа Катерна «приходит в себя», и мы поднимаемся в гору, к пагоде, которая высится над всем городом. Видели мы еще, разумеется, только снаружи, — крупные промышленные предприятия — пушечный завод и оружейную фабрику. Обслуживаются они исключительно китайцами. Прошлись мы также по прекрасному саду, прилегающему к дому губернатора. Сад очень причудлив: повсюду беседки, мостики, водоемы и ворота в форме китайских ваз. Павильонов и загнутых крыш там больше, чем деревьев и тени. А дальше — вымощенные кирпичом аллеи, среди остатков фундамента Великой стены.
Без десяти минут десять, совершенно измученные, мы вернулись на вокзал. От невыносимого зноя и духоты одежда прилипла к телу.
Первым делом я окидываю взглядом состав. Вагон с сокровищами все на том же месте, предпоследний в поезде, под охраной китайских солдат.
Прибыла депеша, которую ждал губернатор: вышеупомянутый вагон приказано переправить в Пекин и сдать сокровища на руки министру финансов.
А где же вельможный Фарускиар? Я его что-то не вижу. Неужели он нас покинул?..
Нет. Вот он стоит на площадке, и монголы только что вошли в свой вагон. Фульк Эфринель тоже вернулся из города. Под мышкой у него портфель с образцами продукции торгового дома «Стронг Бульбуль и Кo». Надо полагать, что он уже успел обделать кое-какие делишки. Вернулась и миссис Эфринель. Вполне возможно, что ей удалось закупить в Ланьчжоу партию волос. Но пришли они на вокзал порознь и сели на свои места, даже не подавая виду, что знакомы друг с другом.
Остальные пассажиры — сплошь китайцы, многие из них едут в Пекин, другие взяли билеты до промежуточных станций — Сиань, Тунгуань, Шаньсянь, Тайюань. В поезде, должно быть, около сотни пассажиров. Все мои номера налицо. Тринадцать, по-прежнему тринадцать! Как хорошо, что я не суеверен!
Мы стояли на площадке, когда раздался последний звонок. Господин Катерна спросил свою жену, что ей показалось самым любопытным в Ланьчжоу.
— Самым любопытным, Адольф? Большие клетки с чучелами птиц, вывешенные на стенах и на деревьях. Только птицы какие-то странные.
— Действительно, странные, госпожа Катерна, — ответил Пан Шао, — птицы, которые при жизни умели говорить…
— Значит, это были попугаи?
— Нет, головы преступников…
— Какой ужас! — воскликнула субретка, всплеснув руками.
— Ничего не поделаешь, Каролина, — поучительно заметил господин Катерна, — таковы уж обычаи в этой стране! note 105
И тут губернатору сообщают о подвиге Фарускиара — как он отбил нападение на поезд и не только спас сокровища богдыхана, но и навсегда избавил страну от грозного разбойника Ки Цзана. Губернатор обращается к нашему герою с благодарственным словом, восхваляя его доблесть и давая понять, что Сын Неба не оставит такую услугу без вознаграждения. Пан Шао быстро переводит нам витиеватую речь сановника.
Директор Правления Великой Трансазиатской магистрали слушает эти похвалы с обычным для него спокойствием, но вместе с тем и с заметным нетерпением. Быть может, он считает себя выше любых похвал и наград, даже если они исходят с такой высоты? Не проявляется ли в этом его монгольская гордость?
Наконец мы выходим на вокзальную площадь. От беглого осмотра Ланьчжоу у меня сохранились довольно отчетливые воспоминания.
Прежде всего, и здесь два города — внешний и внутренний. На этот раз нет никаких развалин. Город многолюдный, население деятельное, предприимчивое, привыкшее, благодаря железной дороге, к присутствию иностранцев и не докучающее им нескромным любопытством. Обширные кварталы расположены на правом берегу реки Хуанхэ, достигающей тут почти двух километров в ширину. Хуанхэ — Желтая река, знаменитая Желтая река, которая пробегает четыре тысячи пятьсот километров, вынося свои глинистые воды в глубину Чжилийского залива.
— Не в устье ли Хуанхэ, неподалеку от Тяньцзиня, наш барон должен сесть на пароход в Иокогаму? — спрашивает майор Нольтиц.
— Именно там, — отвечаю я.
— Он пропустит пароход, — замечает господин Катерна.
— Если только не догонит его вплавь, — подхватываю я.
— Или как топор не пойдет ко дну, — добавляет первый комик.
— А ведь он может еще успеть, — говорит майор Нольтиц. — Если мы пойдем дальше без опозданий, то в Тяньцзине будем двадцать третьего, в шесть утра. Пароход же отправляется только в одиннадцать.
— Пропустит он пароход или нет, — отвечаю я, — это его забота, а мы, друзья, продолжим нашу прогулку.
Мы выходим на берег к тому месту, где через Желтую реку переброшен понтонный мост. От быстрого течения мост качается, как суденышко на волнах. Госпожа Катерна, рискнувшая было вступить на зыбкий настил, тотчас же почувствовала головокружение и сильно побледнела.
— Каролина!.. Каролина!.. — жалобно восклицает ее муж. — У тебя будет морская болезнь! Вернись! Приди в себя!..
Госпожа Катерна «приходит в себя», и мы поднимаемся в гору, к пагоде, которая высится над всем городом. Видели мы еще, разумеется, только снаружи, — крупные промышленные предприятия — пушечный завод и оружейную фабрику. Обслуживаются они исключительно китайцами. Прошлись мы также по прекрасному саду, прилегающему к дому губернатора. Сад очень причудлив: повсюду беседки, мостики, водоемы и ворота в форме китайских ваз. Павильонов и загнутых крыш там больше, чем деревьев и тени. А дальше — вымощенные кирпичом аллеи, среди остатков фундамента Великой стены.
Без десяти минут десять, совершенно измученные, мы вернулись на вокзал. От невыносимого зноя и духоты одежда прилипла к телу.
Первым делом я окидываю взглядом состав. Вагон с сокровищами все на том же месте, предпоследний в поезде, под охраной китайских солдат.
Прибыла депеша, которую ждал губернатор: вышеупомянутый вагон приказано переправить в Пекин и сдать сокровища на руки министру финансов.
А где же вельможный Фарускиар? Я его что-то не вижу. Неужели он нас покинул?..
Нет. Вот он стоит на площадке, и монголы только что вошли в свой вагон. Фульк Эфринель тоже вернулся из города. Под мышкой у него портфель с образцами продукции торгового дома «Стронг Бульбуль и Кo». Надо полагать, что он уже успел обделать кое-какие делишки. Вернулась и миссис Эфринель. Вполне возможно, что ей удалось закупить в Ланьчжоу партию волос. Но пришли они на вокзал порознь и сели на свои места, даже не подавая виду, что знакомы друг с другом.
Остальные пассажиры — сплошь китайцы, многие из них едут в Пекин, другие взяли билеты до промежуточных станций — Сиань, Тунгуань, Шаньсянь, Тайюань. В поезде, должно быть, около сотни пассажиров. Все мои номера налицо. Тринадцать, по-прежнему тринадцать! Как хорошо, что я не суеверен!
Мы стояли на площадке, когда раздался последний звонок. Господин Катерна спросил свою жену, что ей показалось самым любопытным в Ланьчжоу.
— Самым любопытным, Адольф? Большие клетки с чучелами птиц, вывешенные на стенах и на деревьях. Только птицы какие-то странные.
— Действительно, странные, госпожа Катерна, — ответил Пан Шао, — птицы, которые при жизни умели говорить…
— Значит, это были попугаи?
— Нет, головы преступников…
— Какой ужас! — воскликнула субретка, всплеснув руками.
— Ничего не поделаешь, Каролина, — поучительно заметил господин Катерна, — таковы уж обычаи в этой стране! note 105
24
От Ланьчжоу дорога идет по хорошо обработанной местности, обильно орошаемой реками, но такой холмистой, что должна все время кружить и огибать препятствия. Здесь нередко встречаются инженерные сооружения — мосты и виадуки: многие из них — деревянные, и у пассажира поневоле замирает сердце, когда дощатый настил прогибается под тяжестью поезда. Не следует забывать, что мы в Поднебесной Империи, где даже несколько тысяч жертв железнодорожных катастроф составили бы ничтожнейший процент от четырехсотмиллионного населения.
— К тому же, — говорит Пан Шао, — Сын Неба сам никогда не ездит по железной дороге.
Тем лучше для него!
На сравнительно небольшом участке рельсовый путь тянется вдоль Великой стены, повторяя ее прихотливые изгибы. От этой колоссальной искусственной преграды, возведенной некогда на границе Китая и Монголии, остались только глыбы гранита и красноватого кварца, служившие ей фундаментом, кирпичные террасы с парапетами неодинаковой высоты, старые пушки, изъеденные ржавчиной и обросшие мхом, а также квадратные сторожевые башни с уцелевшими кое-где зубцами. Непрерывная куртина note 106 поднимается к облакам, спускается в долины, изгибается, выпрямляется, исчезает вдали, сливаясь с неровностями почвы.
В шесть часов вечера — получасовая остановка в Тяньшуе. Я успеваю заметить лишь несколько высоких пагод. В десять часов мы прибываем в Сиань, где стоим сорок пять минут. Было темно, и я ничего не смог разглядеть.
Понадобилась целая ночь на трехсоткилометровый перегон от этого города до Шаньсяня.
Я думаю, что лондонцам вполне бы могло показаться, что в Шаньсяне они как у себя дома. Надо полагать, что у миссис Эфринель сложилось именно такое впечатление. Правда, здесь нет ни Стрэнда note 107 с его невообразимой сутолокой, скоплением пешеходов и экипажей, ни Темзы с бесконечными вереницами барж и паровых судов. Ничего этого здесь нет. Но мы очутились в такой плотной завесе британского тумана, что невозможно было разглядеть ни пагод, ни домов.
Туман держался весь день, и это немало затрудняло движение. Но китайские машинисты хорошо знают свое дело. Их внимательность, старание и сноровка могут быть поставлены в пример машинистам западноевропейских дорог.
Сколько строк репортерской хроники пропало у меня из-за тумана! Вот уж действительно не повезло нам на подступах к Тяньцзиню! Я не видел ни ущелий, ни оврагов, среди которых вьется колея. В непроглядной мгле мы проехали двести тридцать километров и в десять часов вечера достигли большой станции Тайюань.
Какой тоскливый день!
С наступлением вечера туман рассеялся, но не успели мы порадоваться, как опустилась ночь, и ночь претемная!
Я выхожу на вокзал, покупаю в буфете несколько пирожков и бутылку вина. Хочу нанести Кинко последний визит. Мы выпьем за его здоровье и за его будущее счастье с хорошенькой румынкой. Он проехал «зайцем», я-то знаю об этом, а вот если бы узнала Компания Великого Трансазиатского пути… Нет, она не узнает!..
Фарускиар и Гангир чинно прохаживаются по платформе. На этот раз их внимание привлекает не вагон с сокровищами, а головной багажный. Почему-то они оглядывают его с особенным любопытством.
Уж не подозревают ли они, что Кинко?.. Нет, это исключено. Ага! Они наблюдают за машинистом и кочегаром, двумя молодыми китайцами, только что принявшими состав. Быть может, господина Фарускиара интересуют люди, которым доверена транспортировка императорской казны, а вместе с нею и добрая сотня человеческих жизней?
Дается сигнал к отправлению. Ровно в полночь мы покидаем Тайюань.
Ночь, как я уже говорил, выдалась темная — ни луны, ни звезд. В нижних слоях атмосферы клубятся тучи.
Мне легко будет пробраться в багажный вагон. Никто меня не заметит. Да я и не очень-то злоупотреблял посещениями Кинко за эти двенадцать дней путешествия…
Мои размышления прерывает Попов:
— Вы еще не легли спать, господин Бомбарнак?
— Собираюсь. Из-за тумана пришлось весь день просидеть в душном вагоне. Захотелось немножко подышать свежим воздухом. А где будет следующая остановка?
— В Шоуяне. Не доезжая этой станции — разъезд, откуда отходит Нанкинская линия.
— Покойной ночи, господин Попов.
— Покойной ночи, господин Бомбарнак!
И вот я опять один.
Мне вздумалось прогуляться по всему поезду. На минуту останавливаюсь на площадке перед вагоном с сокровищами. Все пассажиры, кроме китайских жандармов, видят последние сны — последние, разумеется, на Великом Трансазиатском пути.
Возвращаюсь обратно. И Попов, кажется, крепко спит у себя в каморке, именуемой служебным отделением.
Отворяю дверь багажного вагона, проскальзываю внутрь и легким покашливанием даю знать Кинко о своем приходе.
Стенка ящика раздвигается, загорается лампочка.
В обмен на пирожки и бутылку вина получаю благодарности и, как было задумано, пью с моим славным румыном за здоровье Зинки Клорк. Завтра я с ней непременно познакомлюсь.
Без десяти час. Минут через десять мы минуем разъезд. Нанкинскую линию еще только начали прокладывать. Она обрывается на пятом или шестом километре, где строится сейчас виадук. Пан Шао говорил мне, что это будет большое сооружение в долине Чжу. Китайские инженеры успели пока что возвести опорные столбы, высотою около ста футов. В месте соединения Нанкинской ветки с Великой Трансазиатской магистралью установлена уже стрелка, позволяющая перегонять поезда на новую линию. Через три-четыре месяца ее собираются закончить.
Чтобы не быть застигнутым врасплох во время стоянки, я прощаюсь с Кинко. Иду к выходу и вдруг слышу на задней площадке шаги.
— Берегитесь, Кинко! — говорю я вполголоса.
Лампа сейчас же гаснет, мы оба замираем.
Я не ошибся — кто-то хочет войти в вагон.
— Створка, задвиньте створку, — напоминаю я.
Ящик закрыт. Я один во мраке.
Конечно, это Попов, больше некому. Что он подумает, если застанет меня здесь?
Мне уже пришлось однажды прятаться между тюками, когда я явился в первый раз к молодому румыну. Ну, что ж, спрячусь еще разок! Попов даже при свете фонаря не заметит меня за ящиками Фулька Эфринеля.
Но это не Попов. Без фонаря он бы не вошел в багажник.
Ба! Да тут не один человек, а несколько! Вот они пробираются через вагон, отворяют дверь, выходят на переднюю площадку…
Это пассажиры, можно не сомневаться, но только зачем они здесь… и в такой час?
Попробую разузнать! Если предчувствие не обманывает меня, они что-то затевают…
Подхожу к передней стенке вагона, прислушиваюсь. Несмотря на грохот поезда, голоса звучат довольно внятно.
Тысяча и десять тысяч чертей! Да ведь это Фарускиар разговаривает по-русски с Гангиром. Он, он, я не ошибаюсь!.. И с ними четыре монгола… Что им здесь понадобилось? Почему они собрались на площадке перед тендером? О чем они совещаются?
Сейчас выясню. До меня доходит почти каждое слово.
— Скоро мы будем у разъезда?
— Через несколько минут.
— И можно быть уверенным, что у стрелки дежурит Кардек?
— Да, так мы условились.
Условились? О чем, с кем, и кто такой этот Кардек?
Разговор продолжается:
— Нужно подождать, пока не покажется сигнал, — говорит Фарускиар.
— Зеленый огонь? — спрашивает Гангир.
— Да, он будет означать, что стрелка переведена.
Не схожу ли я с ума? Не снится ли мне это? О какой стрелке они говорят?
Проходит полминуты. Я собираюсь с мыслями. Надо скорее предупредить Попова.
Я хотел побежать к выходу, но был остановлен возгласом Гангира:
— Сигнал!.. Вот зеленый сигнал!
— Это значит, что поезд будет пущен по Нанкинской ветке, — подтвердил Фарускиар.
По Нанкинской ветке!.. Мы все тогда погибнем!.. В пяти километрах — долина Чжоу, где строится виадук. Следовательно, поезд несется в пропасть…
Да, не напрасны были подозрения майора Нольтица! Он не обманулся насчет великолепного Фарускиара! Директор Правления Великой Трансазиатской магистрали — отъявленный злодей, который втерся в доверие Компании лишь за тем, чтобы выждать подходящий случай и подготовить внезапный удар. Случай представился, когда на горизонте стали маячить миллионы китайского императора. И если Фарускиар защищал от шайки Ки Цзана сокровища Сына Неба, то только потому, что сам позарился на добычу. Нападение бандитов на поезд расстраивало его преступные планы. Вот почему он так храбро сражался! Вот из-за чего он рисковал жизнью и вел себя, как герой! А ты, бедняжка Клодиус, оказался настоящим болваном! Еще раз быть одураченным, снова плюхнуться в лужу… Ну и осел!..
Прежде всего надо помешать злодеям исполнить гнусный замысел. Надо спасти поезд, несущийся на всех парах к недостроенному виадуку. Надо спасти пассажиров от ужасной катастрофы. На сокровища, которыми хотят овладеть злоумышленники, мне наплевать, как на старую хронику. Ведь дело идет о жизни многих людей и о моей собственной жизни!..
Хочу побежать к Попову — и не могу сдвинуться с места. Ноги словно свинцом налились. Голова отяжелела.
Неужели мы катимся в бездну? А может быть, я и в самом деле схожу с ума? Ведь Фарускиар и его сообщники тоже разделят нашу участь и погибнут вместе с нами…
В эту минуту со стороны паровоза раздаются крики, крики людей, которых убивают… Нет сомнения! Машиниста и кочегара зарезали. Я чувствую, как поезд сбавляет скорость.
Теперь все понятно: один из бандитов умеет управлять локомотивом. Замедление хода позволит им всем соскочить на полотно и убежать еще до катастрофы.
Наконец мне удается побороть оцепенение. Шатаясь, как пьяный, я едва добираюсь до ящика Кинко и сообщаю ему в нескольких словах о случившемся.
— Мы пропали! — восклицаю я в отчаянии.
— А может быть, и нет, — отвечает он, и, прежде, чем я успеваю опомниться, выходит из ящика, выбегает из вагона и лезет на тендер.
— Идите! Идите сюда! Идите поскорей! — твердит он.
Не помню, как мне это удалось, но уже через несколько секунд я оказался рядом с ним в паровозной будке. Ноги скользят в крови — в крови машиниста и кочегара, сброшенных на путь.
Фарускиар и его сообщники исчезли. Но прежде, чем убежать, один из них отпустил тормоза, усилил подачу пара, набил топку углем, и теперь поезд мчится с чудовищной скоростью.
Еще несколько минут, и мы поравняемся с виадуком в долине Чжу.
Кинко не теряет самообладания и мужества. Но — увы! — он не знает, как обращаться с регулятором, как отключить подачу пара, как перевести тормоза.
— Нужно сказать Попову! — говорю я.
— А что сделает Попов? Нет, медлить нельзя! Осталось одно средство.
— Какое?
— Усилить огонь, — спокойно отвечает Кинко, — закрыть все клапаны, взорвать локомотив…
— Неужели только это отчаянное средство может остановить поезд, прежде чем он достигнет виадука и сорвется в пропасть?
Кинко энергично подбрасывает в топку уголь — лопату за лопатой.
Давление увеличивается, котел бурлит, пар со свистом вырывается из клапанов. Скорость резко возрастает — она больше ста километров.
— Скажите всем, чтобы скорее бежали в задние вагоны! — кричит мне Кинко.
— А вы сами?
— Торопитесь, торопитесь, время не ждет!
И я вижу, как он изо всех сил налегает на рычаги, закрывая клапаны и отдушины.
— Прочь, прочь отсюда! — приказывает мне румын.
Я слезаю с тендера, пробегаю через багажный вагон, бужу Попова и кричу не своим голосом:
— Назад!.. Все назад!..
Проснувшиеся пассажиры толпятся в проходах, устремляясь в задние вагоны…
Вдруг раздался ужасающий взрыв, за которым следует резкий толчок.
На какое-то мгновение поезд замирает, а потом, увлекаемый силой инерции, продолжает катиться вперед, проходит еще с полкилометра и останавливается…
Попов, майор. Катерна, я и большинство пассажиров — все мы тотчас же спрыгиваем на полотно.
В темноте перед нами смутно рисуются строительные леса и очертания мостовых опор, поставленных для будущего виадука в долине Чжу.
Еще каких-нибудь двести шагов, и поезд Великой Трансазиатской магистрали был бы поглощен бездной.
— К тому же, — говорит Пан Шао, — Сын Неба сам никогда не ездит по железной дороге.
Тем лучше для него!
На сравнительно небольшом участке рельсовый путь тянется вдоль Великой стены, повторяя ее прихотливые изгибы. От этой колоссальной искусственной преграды, возведенной некогда на границе Китая и Монголии, остались только глыбы гранита и красноватого кварца, служившие ей фундаментом, кирпичные террасы с парапетами неодинаковой высоты, старые пушки, изъеденные ржавчиной и обросшие мхом, а также квадратные сторожевые башни с уцелевшими кое-где зубцами. Непрерывная куртина note 106 поднимается к облакам, спускается в долины, изгибается, выпрямляется, исчезает вдали, сливаясь с неровностями почвы.
В шесть часов вечера — получасовая остановка в Тяньшуе. Я успеваю заметить лишь несколько высоких пагод. В десять часов мы прибываем в Сиань, где стоим сорок пять минут. Было темно, и я ничего не смог разглядеть.
Понадобилась целая ночь на трехсоткилометровый перегон от этого города до Шаньсяня.
Я думаю, что лондонцам вполне бы могло показаться, что в Шаньсяне они как у себя дома. Надо полагать, что у миссис Эфринель сложилось именно такое впечатление. Правда, здесь нет ни Стрэнда note 107 с его невообразимой сутолокой, скоплением пешеходов и экипажей, ни Темзы с бесконечными вереницами барж и паровых судов. Ничего этого здесь нет. Но мы очутились в такой плотной завесе британского тумана, что невозможно было разглядеть ни пагод, ни домов.
Туман держался весь день, и это немало затрудняло движение. Но китайские машинисты хорошо знают свое дело. Их внимательность, старание и сноровка могут быть поставлены в пример машинистам западноевропейских дорог.
Сколько строк репортерской хроники пропало у меня из-за тумана! Вот уж действительно не повезло нам на подступах к Тяньцзиню! Я не видел ни ущелий, ни оврагов, среди которых вьется колея. В непроглядной мгле мы проехали двести тридцать километров и в десять часов вечера достигли большой станции Тайюань.
Какой тоскливый день!
С наступлением вечера туман рассеялся, но не успели мы порадоваться, как опустилась ночь, и ночь претемная!
Я выхожу на вокзал, покупаю в буфете несколько пирожков и бутылку вина. Хочу нанести Кинко последний визит. Мы выпьем за его здоровье и за его будущее счастье с хорошенькой румынкой. Он проехал «зайцем», я-то знаю об этом, а вот если бы узнала Компания Великого Трансазиатского пути… Нет, она не узнает!..
Фарускиар и Гангир чинно прохаживаются по платформе. На этот раз их внимание привлекает не вагон с сокровищами, а головной багажный. Почему-то они оглядывают его с особенным любопытством.
Уж не подозревают ли они, что Кинко?.. Нет, это исключено. Ага! Они наблюдают за машинистом и кочегаром, двумя молодыми китайцами, только что принявшими состав. Быть может, господина Фарускиара интересуют люди, которым доверена транспортировка императорской казны, а вместе с нею и добрая сотня человеческих жизней?
Дается сигнал к отправлению. Ровно в полночь мы покидаем Тайюань.
Ночь, как я уже говорил, выдалась темная — ни луны, ни звезд. В нижних слоях атмосферы клубятся тучи.
Мне легко будет пробраться в багажный вагон. Никто меня не заметит. Да я и не очень-то злоупотреблял посещениями Кинко за эти двенадцать дней путешествия…
Мои размышления прерывает Попов:
— Вы еще не легли спать, господин Бомбарнак?
— Собираюсь. Из-за тумана пришлось весь день просидеть в душном вагоне. Захотелось немножко подышать свежим воздухом. А где будет следующая остановка?
— В Шоуяне. Не доезжая этой станции — разъезд, откуда отходит Нанкинская линия.
— Покойной ночи, господин Попов.
— Покойной ночи, господин Бомбарнак!
И вот я опять один.
Мне вздумалось прогуляться по всему поезду. На минуту останавливаюсь на площадке перед вагоном с сокровищами. Все пассажиры, кроме китайских жандармов, видят последние сны — последние, разумеется, на Великом Трансазиатском пути.
Возвращаюсь обратно. И Попов, кажется, крепко спит у себя в каморке, именуемой служебным отделением.
Отворяю дверь багажного вагона, проскальзываю внутрь и легким покашливанием даю знать Кинко о своем приходе.
Стенка ящика раздвигается, загорается лампочка.
В обмен на пирожки и бутылку вина получаю благодарности и, как было задумано, пью с моим славным румыном за здоровье Зинки Клорк. Завтра я с ней непременно познакомлюсь.
Без десяти час. Минут через десять мы минуем разъезд. Нанкинскую линию еще только начали прокладывать. Она обрывается на пятом или шестом километре, где строится сейчас виадук. Пан Шао говорил мне, что это будет большое сооружение в долине Чжу. Китайские инженеры успели пока что возвести опорные столбы, высотою около ста футов. В месте соединения Нанкинской ветки с Великой Трансазиатской магистралью установлена уже стрелка, позволяющая перегонять поезда на новую линию. Через три-четыре месяца ее собираются закончить.
Чтобы не быть застигнутым врасплох во время стоянки, я прощаюсь с Кинко. Иду к выходу и вдруг слышу на задней площадке шаги.
— Берегитесь, Кинко! — говорю я вполголоса.
Лампа сейчас же гаснет, мы оба замираем.
Я не ошибся — кто-то хочет войти в вагон.
— Створка, задвиньте створку, — напоминаю я.
Ящик закрыт. Я один во мраке.
Конечно, это Попов, больше некому. Что он подумает, если застанет меня здесь?
Мне уже пришлось однажды прятаться между тюками, когда я явился в первый раз к молодому румыну. Ну, что ж, спрячусь еще разок! Попов даже при свете фонаря не заметит меня за ящиками Фулька Эфринеля.
Но это не Попов. Без фонаря он бы не вошел в багажник.
Ба! Да тут не один человек, а несколько! Вот они пробираются через вагон, отворяют дверь, выходят на переднюю площадку…
Это пассажиры, можно не сомневаться, но только зачем они здесь… и в такой час?
Попробую разузнать! Если предчувствие не обманывает меня, они что-то затевают…
Подхожу к передней стенке вагона, прислушиваюсь. Несмотря на грохот поезда, голоса звучат довольно внятно.
Тысяча и десять тысяч чертей! Да ведь это Фарускиар разговаривает по-русски с Гангиром. Он, он, я не ошибаюсь!.. И с ними четыре монгола… Что им здесь понадобилось? Почему они собрались на площадке перед тендером? О чем они совещаются?
Сейчас выясню. До меня доходит почти каждое слово.
— Скоро мы будем у разъезда?
— Через несколько минут.
— И можно быть уверенным, что у стрелки дежурит Кардек?
— Да, так мы условились.
Условились? О чем, с кем, и кто такой этот Кардек?
Разговор продолжается:
— Нужно подождать, пока не покажется сигнал, — говорит Фарускиар.
— Зеленый огонь? — спрашивает Гангир.
— Да, он будет означать, что стрелка переведена.
Не схожу ли я с ума? Не снится ли мне это? О какой стрелке они говорят?
Проходит полминуты. Я собираюсь с мыслями. Надо скорее предупредить Попова.
Я хотел побежать к выходу, но был остановлен возгласом Гангира:
— Сигнал!.. Вот зеленый сигнал!
— Это значит, что поезд будет пущен по Нанкинской ветке, — подтвердил Фарускиар.
По Нанкинской ветке!.. Мы все тогда погибнем!.. В пяти километрах — долина Чжоу, где строится виадук. Следовательно, поезд несется в пропасть…
Да, не напрасны были подозрения майора Нольтица! Он не обманулся насчет великолепного Фарускиара! Директор Правления Великой Трансазиатской магистрали — отъявленный злодей, который втерся в доверие Компании лишь за тем, чтобы выждать подходящий случай и подготовить внезапный удар. Случай представился, когда на горизонте стали маячить миллионы китайского императора. И если Фарускиар защищал от шайки Ки Цзана сокровища Сына Неба, то только потому, что сам позарился на добычу. Нападение бандитов на поезд расстраивало его преступные планы. Вот почему он так храбро сражался! Вот из-за чего он рисковал жизнью и вел себя, как герой! А ты, бедняжка Клодиус, оказался настоящим болваном! Еще раз быть одураченным, снова плюхнуться в лужу… Ну и осел!..
Прежде всего надо помешать злодеям исполнить гнусный замысел. Надо спасти поезд, несущийся на всех парах к недостроенному виадуку. Надо спасти пассажиров от ужасной катастрофы. На сокровища, которыми хотят овладеть злоумышленники, мне наплевать, как на старую хронику. Ведь дело идет о жизни многих людей и о моей собственной жизни!..
Хочу побежать к Попову — и не могу сдвинуться с места. Ноги словно свинцом налились. Голова отяжелела.
Неужели мы катимся в бездну? А может быть, я и в самом деле схожу с ума? Ведь Фарускиар и его сообщники тоже разделят нашу участь и погибнут вместе с нами…
В эту минуту со стороны паровоза раздаются крики, крики людей, которых убивают… Нет сомнения! Машиниста и кочегара зарезали. Я чувствую, как поезд сбавляет скорость.
Теперь все понятно: один из бандитов умеет управлять локомотивом. Замедление хода позволит им всем соскочить на полотно и убежать еще до катастрофы.
Наконец мне удается побороть оцепенение. Шатаясь, как пьяный, я едва добираюсь до ящика Кинко и сообщаю ему в нескольких словах о случившемся.
— Мы пропали! — восклицаю я в отчаянии.
— А может быть, и нет, — отвечает он, и, прежде, чем я успеваю опомниться, выходит из ящика, выбегает из вагона и лезет на тендер.
— Идите! Идите сюда! Идите поскорей! — твердит он.
Не помню, как мне это удалось, но уже через несколько секунд я оказался рядом с ним в паровозной будке. Ноги скользят в крови — в крови машиниста и кочегара, сброшенных на путь.
Фарускиар и его сообщники исчезли. Но прежде, чем убежать, один из них отпустил тормоза, усилил подачу пара, набил топку углем, и теперь поезд мчится с чудовищной скоростью.
Еще несколько минут, и мы поравняемся с виадуком в долине Чжу.
Кинко не теряет самообладания и мужества. Но — увы! — он не знает, как обращаться с регулятором, как отключить подачу пара, как перевести тормоза.
— Нужно сказать Попову! — говорю я.
— А что сделает Попов? Нет, медлить нельзя! Осталось одно средство.
— Какое?
— Усилить огонь, — спокойно отвечает Кинко, — закрыть все клапаны, взорвать локомотив…
— Неужели только это отчаянное средство может остановить поезд, прежде чем он достигнет виадука и сорвется в пропасть?
Кинко энергично подбрасывает в топку уголь — лопату за лопатой.
Давление увеличивается, котел бурлит, пар со свистом вырывается из клапанов. Скорость резко возрастает — она больше ста километров.
— Скажите всем, чтобы скорее бежали в задние вагоны! — кричит мне Кинко.
— А вы сами?
— Торопитесь, торопитесь, время не ждет!
И я вижу, как он изо всех сил налегает на рычаги, закрывая клапаны и отдушины.
— Прочь, прочь отсюда! — приказывает мне румын.
Я слезаю с тендера, пробегаю через багажный вагон, бужу Попова и кричу не своим голосом:
— Назад!.. Все назад!..
Проснувшиеся пассажиры толпятся в проходах, устремляясь в задние вагоны…
Вдруг раздался ужасающий взрыв, за которым следует резкий толчок.
На какое-то мгновение поезд замирает, а потом, увлекаемый силой инерции, продолжает катиться вперед, проходит еще с полкилометра и останавливается…
Попов, майор. Катерна, я и большинство пассажиров — все мы тотчас же спрыгиваем на полотно.
В темноте перед нами смутно рисуются строительные леса и очертания мостовых опор, поставленных для будущего виадука в долине Чжу.
Еще каких-нибудь двести шагов, и поезд Великой Трансазиатской магистрали был бы поглощен бездной.
25
А я так боялся томительного однообразия этого заурядного путешествия в шесть тысяч километров, не ожидая от него никаких ярких впечатлений и переживаний, достойных печатного станка. И, по правде сказать, я даже не надеялся найти для моей хроники какой-нибудь стоящий материал!
Но несомненно и то, что я опять попал впросак. Угораздило же меня в телеграмме, посланной «XX веку», представить Фарускиара героем! Правда, намерения у меня были самые лучшие, но недаром говорится — благими намерениями вымощен ад. Поэтому ваш покорный слуга вполне заслуживает чести стать мостильщиком ада.
Мы находимся в двухстах шагах от долины Чжу, широкой впадины, потребовавшей сооружения виадука, протяженностью приблизительно в триста пятьдесят — четыреста футов. Каменистое дно впадины лежит на глубине ста футов. Если бы поезд свалился в пропасть, не уцелела бы ни одна живая душа. Эта катастрофа, безусловно, интересная с точки зрения репортажа, стоила бы целой сотни жертв. Но благодаря хладнокровию и решительности молодого румына мы все были спасены от гибели.
Все ли? Нет, не все. За наше спасение Кинко заплатил своей жизнью…
А вдруг ему повезло и смерть его миновала?. Случись такое чудо, он, конечно, вернулся бы в свое убежище и стал бы терпеливо дожидаться моего прихода.
Воспользовавшись всеобщей суматохой, я опять пробираюсь в багажный вагон. Увы, никаких надежд! Ящик пуст, пуст, как сейф прогоревшего банка. Бедный Кинко стал жертвой своего великодушия.
Так вот кто был настоящим героем! Не гнусный бандит Фарускиар, которого я так неосторожно прославил на весь мир, а скромный румын, этот жалкий железнодорожный «заяц», этот несчастный жених, которого напрасно будет ждать его невеста.
Я воздам ему должное, я расскажу о его подвиге! Вряд ли я поступлю нескромно, если раскрою его тайну. Да, он обманул Компанию Великой Трансазиатской магистрали, но не будь этого обмана, поезд со всеми пассажирами был бы теперь на дне пропасти. Не окажись среди нас этого смельчака, мы все как один погибли бы ужасной смертью…
Обескураженный, я снова спускаюсь на полотно, с тяжелым сердцем, со слезами на глазах.
План Фарускиара, которому едва не помешал его соперник Ки Цзан, задуман был очень ловко. Ему ничего не стоило направить поезд на боковую ветку, ведущую к недостроенному виадуку. На месте соединения обеих линий должен был дежурить соучастник бандитов и в нужный момент перевести стрелку. И как только показался зеленый сигнал, подтвердивший, что «все в порядке», злодеи убили машиниста и кочегара, замедлили на минуту скорость и соскочили на ходу с поезда, предварительно набив до отказа раскаленную топку. А теперь они, наверное, уже спустились в долину Чжу, чтобы найти среди обломков крушения сокровища богдыхана. Они надеялись скрыть свое ужасное преступление под покровом темной ночи… Самой утонченной китайской казни достойны такие негодяи!
Но, к счастью, они жестоко обманулись! К тому же есть свидетель, и он сделает все возможное, чтобы бандиты были пойманы и понесли заслуженную кару. И раз уже нет в живых бедного Кинко, то свидетелем буду я.
Это решено. Я расскажу обо всем китайским властям, после того, как повидаю Зинку Клорк. Надо будет исподволь подготовить ее к горестному известию, чтобы несчастье не обрушилось на нее сразу, как удар грома. Завтра же, как только мы приедем в Пекин, первым делом я отправлюсь на улицу Ша-Хуа.
И если Зинка Клорк не захочет, чтобы я разгласил тайну ее покойного жениха, то ничто не помешает мне сообщить все подробности о злодеянии Фарускиара, Гангира и четырех бандитов, действовавших с ними заодно. Я видел сам, как они прошли через багажный вагон, я выследил их, подслушал разговор на площадке, слышал предсмертные крики машиниста и кочегара, а потом разбудил пассажиров воплями: «Назад!.. Все назад!» Все это я могу подтвердить под присягой.
Увы! Я слишком поздно прозрел. Но ведь есть, как вы знаете, один человек, давно уже заподозривший Фарускиара в недобрых намерениях, и он только ждет случая выступить в роли обличителя!
У разбитого паровоза собралась группа людей, среди них — майор Нольтиц, немецкий барон, господин Катерна, Фульк Эфринель, Пан Шао, Попов и я. Китайские жандармы, верные своему долгу, оцепили вагон с сокровищами. Что бы ни случилось, они не покинут его ни на минуту. Фонари, принесенные багажным контролером из хвостового вагона, позволили нам увидеть, что осталось от локомотива.
Поезд, как помнит читатель, шел на большой скорости и остановился не сразу. Объясняется это тем, что взрыв произошел в верхней части котла. Колеса уцелели, и локомотив продолжал еще некоторое время двигаться по инерции. Поэтому пассажиры отделались лишь сильным толчком.
Паровозная топка и котел превратились в бесформенные обломки. Мы увидели сломанные и скрученные трубы, смятые цилиндры, разъединенные рычаги. Нашим взорам открылись зияющие раны и обнаженные внутренности железного трупа.
Уничтожен не только локомотив, но и тендер приведен в негодность. Водяные баки пробиты, уголь высыпался на полотно. Зато передний багажный вагон остался, как это ни удивительно, почти неповрежденным.
Потеряна последняя надежда: у молодого румына не было никаких шансов на спасение. При таком взрыве его могло убить, разорвать на части, разнести в клочья. Неудивительно, что даже и следов не осталось от его тела.
Мы долго стояли молча, потрясенные ужасным зрелищем.
— Нет сомнения, машинист и кочегар погибли при взрыве, — нарушает молчание кто-то из присутствующих.
— Несчастные люди! — произносит Попов с тяжелым вздохом. — Я только одного не могу понять — как поезд очутился на Нанкинской ветке и почему они этого не заметили.
— Ночь очень темная, и машинист мог не заметить, что стрелка была переведена, — говорит Фульк Эфринель.
— Да, это единственное возможное объяснение, — соглашается Попов. — Машинисту следовало остановить поезд, а мы, наоборот, неслись со страшной скоростью.
— Но кому понадобилось перевести стрелку? — спрашивает Пан Шао. — Ведь Нанкинская ветка еще не действует, и виадук не достроен.
— Я думаю, это небрежность, — отвечает Попов.
— А я считаю, что злой умысел, — подхватывает Фульк Эфринель. — Преступники хотели устроить крушение и заинтересованы были в гибели пассажиров.
— С какой же целью? — спрашивает Попов.
— Да все с той же! — восклицает Фульк Эфринель. — Чтобы похитить императорскую казну. Что еще могло прельстить преступников? Разве не с целью грабежа бандиты напали на нас между Черченом и Чарклыком? Считайте, что мы вторично подверглись нападению.
Американец и сам не подозревал, насколько он был близок к истине.
— Вы, стало быть, полагаете, — говорит Попов, — что после шайки Ки Цзана другие разбойники осмелились…
Майор Нольтиц, до сих пор не принимавший участия в разговоре, перебивает Попова и говорит громко и внятно, так, чтобы его все услышали:
— Где господин Фарускиар?
Пассажиры оборачиваются, ожидая ответа.
— Где его приятель Гангир? — продолжает майор.
Ответа нет.
— А где четверо монголов, которые ехали в последнем вагоне? — снова спрашивает майор.
Ни один из них не отозвался.
Пассажиры кричат хором:
— Господин Фарускиар, где вы, где вы?
Молчание.
Попов входит в вагон, в котором ехал Фарускиар.
В вагоне пусто.
Пусто? Нет, не совсем. Сэр Фрэнсис Травельян спокойно сидит на своем месте, холодный и неприступный, совершенно чуждый всему происходящему. Ему ни до чего нет дела. Быть может, он думает в эту минуту, что на русско-китайской железной дороге не оберешься бестолковщины и беспорядков? Где это видано, чтобы стрелку переводил всякий, кому вздумается? Где это слыхано, чтобы поезд пошел не по своему пути?
Но несомненно и то, что я опять попал впросак. Угораздило же меня в телеграмме, посланной «XX веку», представить Фарускиара героем! Правда, намерения у меня были самые лучшие, но недаром говорится — благими намерениями вымощен ад. Поэтому ваш покорный слуга вполне заслуживает чести стать мостильщиком ада.
Мы находимся в двухстах шагах от долины Чжу, широкой впадины, потребовавшей сооружения виадука, протяженностью приблизительно в триста пятьдесят — четыреста футов. Каменистое дно впадины лежит на глубине ста футов. Если бы поезд свалился в пропасть, не уцелела бы ни одна живая душа. Эта катастрофа, безусловно, интересная с точки зрения репортажа, стоила бы целой сотни жертв. Но благодаря хладнокровию и решительности молодого румына мы все были спасены от гибели.
Все ли? Нет, не все. За наше спасение Кинко заплатил своей жизнью…
А вдруг ему повезло и смерть его миновала?. Случись такое чудо, он, конечно, вернулся бы в свое убежище и стал бы терпеливо дожидаться моего прихода.
Воспользовавшись всеобщей суматохой, я опять пробираюсь в багажный вагон. Увы, никаких надежд! Ящик пуст, пуст, как сейф прогоревшего банка. Бедный Кинко стал жертвой своего великодушия.
Так вот кто был настоящим героем! Не гнусный бандит Фарускиар, которого я так неосторожно прославил на весь мир, а скромный румын, этот жалкий железнодорожный «заяц», этот несчастный жених, которого напрасно будет ждать его невеста.
Я воздам ему должное, я расскажу о его подвиге! Вряд ли я поступлю нескромно, если раскрою его тайну. Да, он обманул Компанию Великой Трансазиатской магистрали, но не будь этого обмана, поезд со всеми пассажирами был бы теперь на дне пропасти. Не окажись среди нас этого смельчака, мы все как один погибли бы ужасной смертью…
Обескураженный, я снова спускаюсь на полотно, с тяжелым сердцем, со слезами на глазах.
План Фарускиара, которому едва не помешал его соперник Ки Цзан, задуман был очень ловко. Ему ничего не стоило направить поезд на боковую ветку, ведущую к недостроенному виадуку. На месте соединения обеих линий должен был дежурить соучастник бандитов и в нужный момент перевести стрелку. И как только показался зеленый сигнал, подтвердивший, что «все в порядке», злодеи убили машиниста и кочегара, замедлили на минуту скорость и соскочили на ходу с поезда, предварительно набив до отказа раскаленную топку. А теперь они, наверное, уже спустились в долину Чжу, чтобы найти среди обломков крушения сокровища богдыхана. Они надеялись скрыть свое ужасное преступление под покровом темной ночи… Самой утонченной китайской казни достойны такие негодяи!
Но, к счастью, они жестоко обманулись! К тому же есть свидетель, и он сделает все возможное, чтобы бандиты были пойманы и понесли заслуженную кару. И раз уже нет в живых бедного Кинко, то свидетелем буду я.
Это решено. Я расскажу обо всем китайским властям, после того, как повидаю Зинку Клорк. Надо будет исподволь подготовить ее к горестному известию, чтобы несчастье не обрушилось на нее сразу, как удар грома. Завтра же, как только мы приедем в Пекин, первым делом я отправлюсь на улицу Ша-Хуа.
И если Зинка Клорк не захочет, чтобы я разгласил тайну ее покойного жениха, то ничто не помешает мне сообщить все подробности о злодеянии Фарускиара, Гангира и четырех бандитов, действовавших с ними заодно. Я видел сам, как они прошли через багажный вагон, я выследил их, подслушал разговор на площадке, слышал предсмертные крики машиниста и кочегара, а потом разбудил пассажиров воплями: «Назад!.. Все назад!» Все это я могу подтвердить под присягой.
Увы! Я слишком поздно прозрел. Но ведь есть, как вы знаете, один человек, давно уже заподозривший Фарускиара в недобрых намерениях, и он только ждет случая выступить в роли обличителя!
У разбитого паровоза собралась группа людей, среди них — майор Нольтиц, немецкий барон, господин Катерна, Фульк Эфринель, Пан Шао, Попов и я. Китайские жандармы, верные своему долгу, оцепили вагон с сокровищами. Что бы ни случилось, они не покинут его ни на минуту. Фонари, принесенные багажным контролером из хвостового вагона, позволили нам увидеть, что осталось от локомотива.
Поезд, как помнит читатель, шел на большой скорости и остановился не сразу. Объясняется это тем, что взрыв произошел в верхней части котла. Колеса уцелели, и локомотив продолжал еще некоторое время двигаться по инерции. Поэтому пассажиры отделались лишь сильным толчком.
Паровозная топка и котел превратились в бесформенные обломки. Мы увидели сломанные и скрученные трубы, смятые цилиндры, разъединенные рычаги. Нашим взорам открылись зияющие раны и обнаженные внутренности железного трупа.
Уничтожен не только локомотив, но и тендер приведен в негодность. Водяные баки пробиты, уголь высыпался на полотно. Зато передний багажный вагон остался, как это ни удивительно, почти неповрежденным.
Потеряна последняя надежда: у молодого румына не было никаких шансов на спасение. При таком взрыве его могло убить, разорвать на части, разнести в клочья. Неудивительно, что даже и следов не осталось от его тела.
Мы долго стояли молча, потрясенные ужасным зрелищем.
— Нет сомнения, машинист и кочегар погибли при взрыве, — нарушает молчание кто-то из присутствующих.
— Несчастные люди! — произносит Попов с тяжелым вздохом. — Я только одного не могу понять — как поезд очутился на Нанкинской ветке и почему они этого не заметили.
— Ночь очень темная, и машинист мог не заметить, что стрелка была переведена, — говорит Фульк Эфринель.
— Да, это единственное возможное объяснение, — соглашается Попов. — Машинисту следовало остановить поезд, а мы, наоборот, неслись со страшной скоростью.
— Но кому понадобилось перевести стрелку? — спрашивает Пан Шао. — Ведь Нанкинская ветка еще не действует, и виадук не достроен.
— Я думаю, это небрежность, — отвечает Попов.
— А я считаю, что злой умысел, — подхватывает Фульк Эфринель. — Преступники хотели устроить крушение и заинтересованы были в гибели пассажиров.
— С какой же целью? — спрашивает Попов.
— Да все с той же! — восклицает Фульк Эфринель. — Чтобы похитить императорскую казну. Что еще могло прельстить преступников? Разве не с целью грабежа бандиты напали на нас между Черченом и Чарклыком? Считайте, что мы вторично подверглись нападению.
Американец и сам не подозревал, насколько он был близок к истине.
— Вы, стало быть, полагаете, — говорит Попов, — что после шайки Ки Цзана другие разбойники осмелились…
Майор Нольтиц, до сих пор не принимавший участия в разговоре, перебивает Попова и говорит громко и внятно, так, чтобы его все услышали:
— Где господин Фарускиар?
Пассажиры оборачиваются, ожидая ответа.
— Где его приятель Гангир? — продолжает майор.
Ответа нет.
— А где четверо монголов, которые ехали в последнем вагоне? — снова спрашивает майор.
Ни один из них не отозвался.
Пассажиры кричат хором:
— Господин Фарускиар, где вы, где вы?
Молчание.
Попов входит в вагон, в котором ехал Фарускиар.
В вагоне пусто.
Пусто? Нет, не совсем. Сэр Фрэнсис Травельян спокойно сидит на своем месте, холодный и неприступный, совершенно чуждый всему происходящему. Ему ни до чего нет дела. Быть может, он думает в эту минуту, что на русско-китайской железной дороге не оберешься бестолковщины и беспорядков? Где это видано, чтобы стрелку переводил всякий, кому вздумается? Где это слыхано, чтобы поезд пошел не по своему пути?