Верн Жюль Габриэль. Миссис Брэкинен

   Время шло, но воспоминания о выпавших на долю семьи Брэникен испытаниях жили по-прежнему среди обитателей Сан-Диего, сохранивших чувства столь же живой симпатии к Долли, как и в тот день, когда обрушилось на нее тяжелое несчастье.
   Наступил 1879 год. Но все, кто был уверен, что и этот год протечет, как и прошлые, не принеся с собой никаких изменений в положении вещей, ошиблись. В течение первых же месяцев этого года доктор Бромлей и все остальные врачи лечебницы были поражены изменениями, проявившимися в психическом состоянии миссис Брэникен. Вызывающее отчаяние спокойствие, апатичное равнодушие ко всем мелочам материальной жизни постепенно сменялись весьма характерным оживлением. Выражалось оно не в виде припадков, с неизбежно следующим за ними состоянием еще большего угнетения духа. Наоборот, казалось, в самой Долли появилась потребность вернуться обратно к разумному человеческому существованию, в ней самой происходила борьба со всеми препятствиями для осуществления этой потребности. При нарочно устроенной встрече с детьми она обратила на них внимание, улыбнулась им.
   Читатели помнят, что в первый период безумия, когда она жила в Проспект-Хауз, у нее также появлялись мимолетные признаки сознания, быстро исчезавшие с наступлением припадка. Теперь, наоборот, проблески эти сделались продолжительными. Долли прилагала все усилия к тому, чтобы найти в глубине своей памяти какие-то далекие воспоминания.
   Неужели миссис Брэникен суждено было вернуть рассудок? Не предстояло ли ей снова пользоваться всей полнотой духовных сил? Увы! В настоящее время, без мужа и ребенка, следовало ли желать для нее этого почти чудесного выздоровления без опасения еще большего, чем в настоящее время, горя для нее?
   Оставляя в стороне вопрос, представлялось это желательным или нет, врачи признали тем не менее возможность добиться этого результата. Все средства были приняты к тому, чтобы производить постоянные оздоровляющие толчки на психическое состояние миссис Брэникен. Признано было даже полезным перевести ее из лечебницы доктора Бром лея и поместить в Проспект-Хауз, в прежде знакомой ей комнате.
   Когда этот переезд состоялся, она, видимо, осознала происшедшую в ее жизни перемену и проявляла, казалось, интерес к новым условиям своего существования.
   С наступлением первых весенних дней — был апрель — возобновлены были прогулки в окрестностях. Несколько раз миссис Брэникен водили на песчаный берег, на стрелку Айленд. Она следила за кораблями, появлявшимися на горизонте, рука ее протягивалась к ним. Но она не проявляла более стремления, как это было ранее, бежать от доктора Бромлея, который сопровождал ее во время прогулок. Не было более признаков возбуждения от шума волн, покрывавших берег пеной.
   Можно было предполагать, что воображение уносило ее по тому пути, по которому проследовал «Франклин», покидая Сан-Диего, как раз в то время, когда мачты его скрывались за высокими утесами. Да… быть может, это было и так!
   И вот однажды уста ее внятно произнесли имя Джона!
   Несомненно было, что недуг, которым страдала миссис Брэникен, был теперь в ином периоде развития, чем ранее, а потому было необходимо внимательно изучать его различные переходные фазы. Последовательно привыкая к новой своей жизни, она мало-помалу узнавала предметы, когда-то ей дорогие. Память возвращалась к ней в той среде, которая принадлежала лично ей. Так, начинал привлекать ее внимание висевший на стене портрет капитана Джона. Она ежедневно рассматривала его, с постоянно возраставшим вниманием, и на ее глазах появлялась иногда невольная слеза.
   Если бы можно было думать, что «Франклин» не погиб, что Джон вдруг и неожиданно может предстать перед ней, о, тогда могло быть, что рассудок вернулся бы к Долли!
   Но, увы, на возвращение Джона нельзя было рассчитывать.
   Вся эта перемена, начавшаяся в Долли, побудила доктора Бром лея произвести над несчастной женщиной испытание в форме потрясения, которое, правда, могло быть и опасным. Он желал воспользоваться тем временем, пока еще замечаемое улучшение в состоянии здоровья больной не пошло вновь на убыль и больная снова не впала в то состояние полнейшего равнодушия ко всему окружающему, которое столь характерно проявлялось в продолжение целых четырех лет. Раз душа ее, казалось, способна еще проявлять себя при воспоминаниях о прошлом, необходимо было заставить эту душу пережить сильное волнение, хотя бы рискуя разбить ее окончательно и навеки. Но все, что угодно, можно было предпочесть дальнейшему пребыванию Долли в этом мраке, равносильном смерти.
   Мнение это разделял и Уильям Эндру, который поддерживал доктора в его решении произвести последнее испытание.
   Двадцать седьмого мая оба они прибыли в Проспект-Хауз за миссис Брэникен. В поджидавшем их у подъезда экипаже они проехали втроем через весь город на набережную, к пристани, от которой отходили паровые лодки, поддерживающие сообщение между городом и стрелкой Лома.
   Доктор Бромлей не имел намерения восстанавливать во всей точности всю обстановку катастрофы, а хотел лишь перенести снова миссис Брэникен в то положение, в котором та находилась в ту минуту, когда ее разум был так внезапно поражен. Глаза Долли сразу чрезвычайно оживились. Видимо, она переживала сильное возбуждение.
   В ней происходил какой-то перелом.
   Доктор Бромлей и Уильям Эндру проводили ее до паровой лодки, и, едва вступила она на палубу, все поступки ее вызвали среди окружающих крайнее удивление. Повинуясь какому-то инстинкту, она выбрала как раз то самое место на скамейке лодки, которое занимала в день переезда по морю со своим ребенком на руках. Взоры ее обращены были в глубину бухты в сторону стрелки Лома, как будто она глазами искала «Баундари» на месте якорной стоянки этого судна.
   Пассажиры лодки узнали миссис Брэникен, и все, будучи предупреждены Уильямом Эндру о предполагаемом испытании, переживали большое волнение. Неужели им предстояло быть очевидцами сцены воскресения, да притом — не тела, а души?
   Само собой разумеется, заблаговременно были приняты все меры, чтобы помешать всякой попытке Долли кинуться в море в момент острого припадка умоисступления.
   Прошли уже с полмили, а Долли не взглянула еще ни разу на поверхность воды. По-прежнему глаза ее были направлены к стрелке Лома.
   Но вот она увидела торговое судно, появившееся у входного бакена и направлявшееся к месту своей стоянки в Карантинной гавани. Лицо ее преобразилось. Она приподнялась с места и следила за движением судна.
   Это не был «Франклин», и она не приняла это судно за него. Покачав головой, она сказала:
   — Джон!.. Мой Джон!.. И ты вскоре вернешься… И я буду здесь, встречу тебя!..
   Тут ее глаза окинули поверхность воды: казалось, она устремляла взгляд их в глубь этой бухты, которую узнала. Испустив раздирающий сердце крик и обращаясь к Уильяму Эндру, она воскликнулд:
   — Эндру… Вы ли это? А он, мой маленький Уайт, ребенок мой, моя крошка. Там… там… припоминаю!.. Припоминаю все!..
   И, выкрикнув эти слова, она упала как подкошенная, обливаясь слезами.

Глава восьмая. ЗАТРУДНИТЕЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

   Возвращение рассудка к миссис Брэникен было настоящим воскресением из мертвых.
   Возможно ли было, следовало ли надеяться, что благополучно пережитый ею кризис, при котором можно было опасаться, что она не вынесет потрясения, действительно был окончательным? Не следовало ли опасаться возвращения тяжкого недуга, когда ей станет известно об отсутствии всяких вестей о «Франклине» в продолжение уже четырех лет, о том, что его окончательно считают погибшим со всем свете, и что, следовательно, и для нее исчезла всякая надежда когда-либо свидеться с капитаном Джоном.
   Совершенно разбитая от только что перенесенного потрясения, Долли была доставлена обратно в Проспект-Хауз. Уильям Эндру и доктор Бром лей не покидали ее, и она передана была ими внимательному и заботливому уходу женской прислуги.
   Перенесенное только что потрясение оказалось, однако, настолько сильным, что вызвало непосредственно за собой сильную нервную горячку. Хотя возвращение умственных способностей к Долли было несомненно, тем не менее продолжавшийся несколько дней подряд бред весьма тревожил врачей. Очевидно, необходимо было усилить меры предосторожности при сообщении ей, когда наступит время, о всей тяжести испытаний, назначенных ей Провидением!
   На последовавший вскоре вопрос Долли о продолжительности ее болезни доктор ответил, заранее будучи готов к этому, что она болела в продолжение двух месяцев.
   «Двух месяцев… только!» — тихо повторила она про себя.
   Ей казалось, что она пережила целую вечность.
   — Только два месяца! Значит, Джон не мог еще вернуться! Известно ли ему, что наш несчастный ребенок…
   — Эндру писал ему, — отвечал доктор Бромлей, не задумываясь.
   — Получались ли вести о «Франклине»?
   Последовал ответ, что капитан Джон написал, вероятно из Сингапура, но письма его еще не получены. Судя же по сообщениям, появлявшимся в морских бюллетенях, можно было надеяться, что «Франклин» прибудет в непродолжительном времени в Индию, о чем и ожидались со дня на день телеграфные извещения.
   На вопрос Долли о причинах отсутствия Джейн Боркер врач сказал ей, что мистер и миссис Боркер отправились путешествовать и время их возвращения неизвестно. Уильям Эндру взял на себя тяжелую обязанность — сообщить миссис Брэникен о катастрофе с «Франклином».
   Решено было по общему соглашению отсрочить сообщение об этом новом для нее тяжелом испытании до того времени, когда психическое состояние ее настолько укрепится, что можно будет не опасаться вновь гибельных последствий для ее рассудка. Признано было вместе с тем необходимым постепенно подготовлять ее к печальной истине с тем, чтобы она оказалась в состоянии прийти постепенно и непосредственно без посторонних указаний к заключению, что никто из состава экипажа не мог спастись при крушении судна.
   Отложено было равным образом сообщение о наследстве, перешедшем ей вследствие смерти Эдуарда Стартера, ибо было признано, что не существовало никаких побудительных причин спешить с этим сообщением, раз Долли лишена возможности разделить богатство со своим мужем. Воспрещено было всякое общение миссис Брэникен с внешним миром в продолжение двух недель, и только доктор и Уильям Эндру навещали ее. Очень сильное вначале лихорадочное состояние постепенно спадало и должно было вскоре совершенно прекратиться. Доктор прописал больной полное молчание как ввиду возможного ухудшения состояния ее здоровья, так и для того, чтобы избежать необходимости отвечать ей на слишком определенные и затруднительные вопросы. Более всего, однако, избегали всяких намеков на прошлое, которые могли бы навести ее на догадки о времени, действительно истекшем со дня гибели ее ребенка и отъезда капитана Джона. Необходимо было, чтобы текущий 1879 год казался для нее в продолжение еще некоторого времени 1875 годом.
   Впрочем, пока Долли проявляла лишь одно желание, правильнее говоря — большое, весьма естественное нетерпение: получить от Джона письмо. Она рассчитывала, что так как «Франклин» мог уже прибыть в Калькутту, и, наверно, уже прибыл туда, то торговый дом Эндру должен был со дня на день получить об этом телеграмму. А затем вскоре должно было прийти и письмо. Сама же она решила тотчас написать Джону, как только несколько окрепнет.
   Увы! Что могло заключаться в этом письме ее — первом адресованном ему после замужества, так как они впервые расстались? О скольких грустных событиях должна она была сообщить ему!
   Возвращаясь к прошлому, Долли упрекала себя в гибели ребенка. Она живо припоминала этот злополучный день 31 марта!
   Оставь она маленького Уайта в Проспект-Хауз, он бы не погиб! Для чего взяла она его с собой, отправляясь на «Баундари»! Зачем не приняла она предложения капитана Эллиса выждать, пока судно пристанет к набережной Сан-Диего?.. Не произошло бы этого страшного несчастья! Точно так же, зачем, повинуясь безотчетному движению, схватила она ребенка с рук кормилицы в то время, как паровая шлюпка круто повернула в сторону, избегая столкновения? Она упала и выпустила из своих рук, из рук матери, маленького Уайта, тогда как ей следовало, наоборот, повинуясь материнскому инстинкту, еще крепче прижать ребенка к себе.
   Несчастный ребенок лишился даже могилы, которую могла бы посещать мать, чтобы вечно оплакивать его!
   Все эти воспоминания, постоянно возникавшие в ее уме, в значительной мере ухудшали состояние здоровья Долли. Несколько раз у нее возобновлялся сильный бред, вызванный лихорадочным состоянием, который чрезвычайно тревожил Бром лея. Припадки эти, к счастью, постоянно делались слабее, и наконец вовсе прекратились, и скоро уже не было причин опасаться за психическое состояние миссис Брэникен. Приближалось время, когда Уильяму Эндру представится возможность открыть Долли всю правду.
   Как только совершенно определенно наступил период выздоровления, Долли разрешено было встать с кровати. Она расположилась в кресле перед окнами, откуда открывался вид на Сан-Диего, за стрелку Лома, вплоть до видимого горизонта. Она оставалась в кресле в продолжение многих часов. Выразив затем желание написать Джону, она излила ему всю горечь по поводу гибели ребенка. Этого письма Джону не суждено было получить никогда. Взяв письмо, Уильям Эндру обещал приложить его к остальной корреспонденции, отправляемой в Индию, после чего миссис Брэникен как бы успокоилась, живя лишь надеждой получить вскоре непосредственно или иными путями известие о «Франклине».
   Но долго так продолжаться не могло. Долли должна была неминуемо узнать о том, что скрывали от нее, быть может, с излишней осторожностью. Чем более сосредоточивалась она на мысли, что скоро получит письмо от Джона, что каждый день приближает их встречу, тем тяжелее должен был быть удар.
   Справедливость подобного предположения полностью выяснилась вслед за разговором, происходившим 19 июня между миссис Брэникен и Уильямом Эндру.
   В тот день Долли впервые вышла в сад, где Уильям Эндру и нашел ее на скамье. Усевшись рядом с ней, он взял ее руки и горячо пожал их. Миссис Брэникен чувствовала себя уже значительно лучше. На лице ее появился прежний румянец, хотя глаза по-прежнему были заплаканы.
   — Вы заметно поправляетесь, дорогая Долли, — заметил Уильям Эндру, — не правда ли, вы чувствуете себя лучше?
   — Совершенно верно, мистер Эндру, — отвечала Долли, — но мне кажется, что я значительно постарела за эти два месяца. Бедный мой Джон найдет, что я очень изменилась! Я теперь совершенно одинока и одна ожидаю его возвращения!
   — Не унывайте, дорогая Долли, не унывайте! Запрещаю вам падать духом! Я заменяю вам теперь отца… да, отца… и требую послушания с вашей стороны.
   — Дорогой мистер Эндру, вы отправили мое письмо Джону? — спросила Долли.
   — Конечно, но необходимо вооружиться терпением! Почта из Индии весьма часто запаздывает. Ну вот, вы снова плачете! Пожалуйста, не плачьте!
   — Могу ли я сдержать слезы при воспоминаниях… И разве не должна я винить себя?..
   — Нет, нет, вам, бедная мать, не в чем винить себя! Господь послал вам тяжкое испытание, но воля Его такова, что каждое испытание должно закончиться!
   «Господь… — тихо про себя повторила миссис Брэникен, — Господь, которому угодно будет вернуть мне Джона!»
   — Был ли у вас сегодня доктор, дорогая Долли? — спросил Уильям Эндру.
   — Да, и остался доволен состоянием моего здоровья. Силы возвращаются, и мне можно будет вскоре выходить.
   — Не раньше, чем он это разрешит, Долли.
   — Конечно, мистер Эндру, я обещаю вам быть осторожной.
   — Я рассчитываю, что вы сдержите свое обещание.
   — Вы не получали больше известий о «Франклине», мистер Эндру?
   — Нет, не получал, и это не удивляет меня. Весьма часто корабли, идущие в Индию, очень опаздывают.
   — Джон мог написать из Сингапура? Разве он не заходил туда?
   — Несомненно, он писал из Сингапура, Долли! Возможно, однако, что он запоздал лишь на несколько часов, чтобы отправить письмо с только что отошедшим в установленный срок почтовым пароходом, и этого достаточно, чтобы письмо его задержано было на две недели.
   — Таким образом, вас не удивляет неполучение до сего времени письма Джона?
   — Нисколько, — отвечал Уильям Эндру, все более и более затрудняясь продолжать разговор в этом направлении.
   — А в морских бюллетенях не появлялось отметок о «Франклине»? — спросила Долли.
   — Нет, не появлялось, со времени встречи с «Баундари», то есть приблизительно…
   — Да… два месяца тому назад. И для чего нужна была эта встреча! Не произойди она, я не поехала бы на «Баундари», и дитя мое…
   На лице миссис Брэникен появилось выражение тяжелой скорби, и она горько заплакала.
   — Не плачьте, дорогая Долли, не плачьте, умоляю вас, — успокаивал ее Уильям Эндру.
   — Не знаю, мистер Эндру… Я часто мучаюсь ужасным предчувствием… Я и сама не понимаю, что это такое?.. Я предчувствую новое для себя несчастье… Я чрезвычайно тревожусь о Джоне.
   — Не надо тревожиться, Долли! Нет никаких причин для этого.
   — Не пришлете ли вы мне, мистер Эндру, те газеты, в которых помещены морские бюллетени? Я желала бы их просмотреть.
   — Охотно, дорогая Долли, я пришлю их вам… Но ведь мне первому сделалось бы известным обо всем, что могло иметь хоть малейшее отношение к «Франклину», О встрече его с другим судном в пути, приходе его в Индию, и, само собой разумеется, я не преминул бы тогда…
   Необходимо было, однако, переменить тему разговора, ибо миссис Брэникен, несомненно, заметила бы в конце концов все недомолвки в ответах Уильяма Эндру, невольно избегавшего ее взглядов, когда она обращалась к нему с более настойчивыми вопросами. Достойный судовладелец собирался поэтому перевести разговор на тему о кончине старика Эдуарда Стартера и огромном состоянии, оставленном им племяннице, но Долли предупредила его следующим вопросом:
   — Мне передавали, что Джейн Боркер с мужем путешествуют? Давно ли они выехали из Сан-Диего?
   — Нет, недавно… Две или три недели тому назад…
   — А скоро ли ожидают их обратно?
   — Не знаю, — отвечал Уильям Эндру, — мы не получали никаких известии от них.
   — Неизвестно, куда они направились?
   — Неизвестно, дорогая Долли. Лен Боркер вел весьма рискованные дела, которые могли потребовать отлучки его в далекие, весьма далекие места…
   — А Джейн?
   — Миссис Боркер должна была сопровождать своего мужа… и я не могу сказать вам о том, что с ними произошло.
   — Бедная Джейн! — сказала миссис Брэникен. — Я очень люблю ее и счастлива была бы видеть ее… Она единственная моя родственница!
   Она, очевидно, не думала даже об Эдуарде Стартере и своем родстве с ним.
   — Как могло случиться, что Джейн до сих пор ничего не написала мне? — спросила она.
   — Вы были очень больны, дорогая Долли, когда Боркер и жена его покинули Сан-Диего.
   — Это так, господин Эндру, для чего писать человеку, лишенному возможности понимать! Жаль бедную Джейн! Тяжела ее жизнь. Я всегда опасалась, что Лен Боркер кончит плохо. Кажется, и Джон разделял эти опасения.
   — Никто, однако, не был подготовлен к столь печальному исходу, — отвечал Уильям Эндру.
   — Разве отъезд Лена Боркера из Сан-Диего вызван был неблагоприятным положением его дел? — с живостью спросила Долли, смотря на Уильяма Эндру, видимо смущенного. — Отвечайте, господин Эндру, — продолжала она. — Не скрывайте от меня ничего! Я желаю все знать.
   — Хорошо, Долли, я не буду скрывать от вас несчастья, о котором вам пришлось бы рано или поздно узнать. Действительно, дела Лена Боркера за последнее время очень расстроились! Он не мог выплатить своих обязательств, последовали жалобы на него, и он просто-напросто бежал, спасаясь от преследования закона.
   — И Джейн последовала за ним?
   — Вероятно, он принудил ее к этому, а вам известно полное ее подчинение его воле.
   — Бедная, бедная Джейн! — тихо промолвила миссис Брэникен. — Как жаль мне ее, и как была бы я счастлива помочь ей в чем-нибудь.
   — Вы могли бы помочь! — сказал Уильям Эндру. — Да, вы могли бы спасти Лена Боркера, если не ради его самого, ибо он вовсе не заслуживает ни малейшей симпатии, то по крайней мере ради его жены.
   — Я уверена, что Джон одобрил бы употребление на это скромных наших средств.
   Уильям Эндру благоразумно воздержался от сообщения ей о растрате всего ее приданого Леном Боркером, ибо пришлось бы пояснить ей, что Лен Боркер был назначен ее опекуном, а при этом мог явиться вопрос, каким образом столько крупных событий произошло в такой короткий промежуток времени.
   Поэтому Уильям Эндру ограничился тем, что ответил ей:
   — Вам не приходится, дорогая Долли, упоминать более о вашем скромном имущественном положении… Оно значительно изменилось в настоящее время!
   — Что хотите вы сказать этим, господин Эндру? — спросила миссис Брэникен.
   — Я желаю сказать, что вы в настоящее время богаты, и очень богаты.
   — Я?
   — Да, вы! Дядя ваш, Эдуард Стартер, скончался.
   — Скончался? Он скончался? И когда же?
   — Да, уже…
   Уильям Эндру едва не выдал себя, указав точное время кончины Эдуарда Стартера, последовавшей два года назад; это раскрыло бы сразу истину, но Долли была вся поглощена мыслью, что кончина дяди и бегство двоюродной сестры делали ее круглой сиротой. Узнав затем, что вследствие смерти родственника, который был почти ей незнаком и о наследстве которого Джон и она говорили между собой как о деле, которое могло осуществиться лишь в очень далеком будущем, она сделалась владелицей состояния в два миллиона долларов, Долли получила от этого известия лишь радость, что теперь может оказывать помощь нуждающимся.
   — Да, да, Эндру, — сказала она, — я помогла бы несчастной Джейн! Спасла бы ее от разорения и позора! Где она? Где может она быть? Что станется с ней?
   Уильяму Эндру пришлось сообщить ей о неудачных розысках Лена Боркера. Невозможно было узнать, скрывается ли он в каком-нибудь отдаленном штате или же покинул Америку.
   — Однако, быть может, удастся еще узнать, где они находятся, раз Джейн и он покинули Сан-Диего всего лишь несколько недель тому назад? — заметила на это миссис Брэникен.
   — Да, несколько недель тому назад! — поспешил подтвердить ее слова Уильям Эндру.
   Долли думала в это время лишь об одном: Джону не придется более плавать благодаря наследству Эдуарда Стартера. Они больше не расстанутся. Путешествие его на «Франклине» по делам торгового дома Эндру будет последним. И действительно, путешествие это было последним, ибо капитану Джону не суждено было вернуться обратно.
   — Дорогой Эндру! — воскликнула Долли. — Как только вернется Джон, это будет последним его плаванием! Он должен будет пожертвовать своей любовью к морю ради меня! Мы будем тогда жить вместе, всегда вместе! Никто не разъединит нас тогда.
   При одной мысли о том, что все эти мечты о счастье должны были потерпеть крушение от одного лишь слова, которое неизбежно надо будет произнести, если не тотчас, то в ближайшем будущем, Уильям Эндру чувствовал, как самообладание постепенно покидало его. Он поспешил закончить разговор, но прежде чем удалиться, взял у Долли обещание, что она будет вести себя благоразумно, не покинет своего теперешнего местопребывания и не вернется к прежнему образу жизни раньше получения разрешения врача. В свою очередь, ему пришлось вновь повторить обещание не замедлить сообщением в Проспект-Хауз обо всем, что удастся узнать о «Франклине», прямо или через других лиц.
   Когда Уильям Эндру передал доктору Бромлею содержание этого разговора, последний выразил опасение, как бы миссис Брэникен не узнала всей истины вследствие какой-либо неосторожности, — не узнала бы действительной продолжительности ее болезни, а также и того, что о судьбе «Франклина» ничего не известно уже четыре года и что ей не суждено уже увидеться с Джоном. В силу таких соображений он предпочитал, чтобы Долли была поставлена в известность обо всем происшедшем либо Уильямом Эндру, либо им самим, так как в обоих случаях можно было принять все меры предосторожности.
   В заключение решено было открыть истину миссис Брэникен по прошествии недели, когда не будет уже никаких обстоятельств и причин, оправдывающих дальнейшее пребывание Долли в имении.
   — И пошли ей Господь силы вынести это испытание! — заключил Уильям Эндру.
   Прежний жизненный обиход миссис Брэникен в Проспект-Хауз оставался неизменным в продолжение всей последней недели июня. Физические силы и энергия постепенно возвращались к ней благодаря тщательному уходу. Задача, выпавшая на долю Уильяма Эндру, представлялась весьма затруднительной, потому что Долли настойчиво предлагала ему такие вопросы, отвечать на которые было преждевременно.
   Он навестил ее 23-го числа, чтобы передать крупную сумму денег в личное ее распоряжение и дать ей отчет о состоянии ее капитала, помещенного в Национальном банке в Сан-Диего и заключающегося в разных процентных бумагах. Во время этого свидания Долли проявила полное равнодушие ко всему тому, о чем сообщал Уильям Эндру. Она едва слушала его. Она говорила только о Джоне, все мысли ее были о нем. Как! Нет еще письма!.. Это очень беспокоило ее. Как могло случиться, что торговый дом Эндру не получил еще телеграммы с извещением о прибытии «Франклина» в Индию? Судовладелец пытался успокоить Долли, сообщая ей о телеграммах, посланных им в Калькутту и ожидаемых со дня на день ответах на них. Словом, если и удалось отвлечь ее внимание, то ему пришлось все-таки испытать чувство большого недоумения вследствие неожиданного обращения ее к нему с вопросом: