Вероника Иванова. Нити разрубленных узлов

Вероника Иванова
Нити разрубленных узлов

 
Закрыть глаза на занудство правил,
Сковать броню из поникшей чести,
Шагнуть навстречу посмертной славе?
Всё – только вместе.
Да, только вместе!
 
 
Сомнениям перерезать горло,
До крови взбить душевное тесто,
Чтоб прочь из кадки плоти поперло?
Всё – только вместе.
Да, только вместе!
 
 
Забыть себя до поры, до часа,
Когда умрет ветхий пепел мести
И будет не с кем уже прощаться?
Всё – только вместе.
Да, только вместе!
 
 
Идти по трупам чужих желаний
Туда, где стынет святое место,
Рубить соблазнов пустые длани?
Всё – только вместе.
Да, только вместе!
 
 
Вершить ошибки и ставить точки,
Нести по свету дурные вести,
Искать и прятать…
Всё – в одиночку?
Нет, только вместе!
Да, только вместе!
 

Узел первый

   Где-то…
   – Снег слишком чистый.
   Слова улетают в колкую пустоту морозного воздуха. Далеко-далеко. По крайней мере, благополучно добираются до вечнозеленых свечек мериссы, стройными рядами окаймляющих лужайку перед особняком. Летом эта поляна наверняка беспощадно атакует глаза местных жителей яркими пятнами цветников, а сейчас всего лишь убаюкивает взгляд нетронутой белизной снежного ковра.
   Убаюкивает?
   – И ровный. Словно нарочно выгладили.
   Имеют ли смысл мои размышления вслух или вовсе ничего не значат для вечности, которая наблюдает за размеренно-скучным сном имперской провинции, неважно. Вон, Герто, шагающий немного впереди и вполне себе бодрствующий, даже ухом не ведет. Делает вид, что не слышит, хотя можно не сомневаться: слух у потомственного следопыта отменный. При желании легко выиграть пару монет у приезжего простака можно поспорить, что мой напарник способен услышать, как падают снежинки, срывающиеся с подошвы сапога, когда я поднимаю ногу для следующего шага. Падают обратно, на покореженный нашим присутствием белый ковер.
   Или все-таки перед нами расстилается скатерть стола, накрытого для пусть и незваных, но дорогих гостей? Вполне возможно. Кому-то из здешних обитателей вскоре придется дорого заплатить за свои шалости. Без всяких скидок. Сначала – нам с Герто, потом Крылу попечения. И жаль, что во втором случае плата будет взиматься полновесным золотом, когда по совести следовало бы заменить ее на…
   – Точно. Прибирались.
   Герто чуть недовольно дергает пальцем. На правой руке. Указательным. Остальные продолжают безмятежно обнимать рукоять даб-дора.
   Надоела моя бесполезная болтовня? Понял. Затихаю.
   У меня пальцы тоже время от времени вздрагивают, но не из-за волнительного нетерпения, а чтобы чуть взбаламутить застаивающуюся на холоде кровь. Перчатки помогли бы ослабить, а то и вовсе погасить обжигающие прикосновения последнего весеннего морозца, только костяные плашки рукоятей надежнее всего цепляются за человеческую кожу, теплую и живую.
   А вот прочим частям тела не холодно, скорее наоборот. Поэтому больше всего мы похожи сейчас на двух медуз с Зубастого побережья, лениво прогуливающихся по своим владениям. Ни единого резкого движения делать попросту нельзя, иначе особое двойное плетение шерстяных нитей начнет свою работу, задерживая тепло плоти и направляя его на разогрев мышц. Достаточно будет одного прыжка, пружинистого шага или оборота на три четверти, чтобы мы оказались готовы к…
   К тому, ради чего сюда пришли.
   Позади медленно растет хвост следов. Если обернуться и прищурить глаза, чтобы притушить белое сияние, то можно заметить легкую поземку, облизывающую пушистые края потревоженного снежного покрова. Посреди полного безветрия она должна бы настораживать, но только не нас. Я не оборачиваюсь, а Герто и подавно. Мы и без подтверждения знаем, что Кана следует за нами верной тенью, никогда не отвлекающейся на что-либо, кроме приказа. Еще три года назад я бы первым посмеялся над своей нынешней уверенностью, но, когда Либбет проснулась, все вопросы и сомнения смело в угол. Вместе с песком, который вечно норовит пробраться в дом на подошвах сапог.
   Парадное крыльцо все ближе, покрытое ровным слоем снега. Выбеленное на всю глубину. Не надо быть большого ума, чтобы почувствовать неладное, взглянув на козырек крыши, который как раз и не должен пропускать на площадку перед двустворчатыми дверьми всякую пакость вроде воды, особенно замерзшей.
   Заметали следы? Конечно. Только перестарались. Впрочем, если не присматриваться…
   Лентяи из здешнего Крыла охранения и не присматривались. Зачем тратить силы понапрасну, если вокруг полно доброхотов, следящих за соседями пристальнее, чем за собственным кошельком? Что там говорила Имарр, брезгливо поглядывая в текст очередного доноса? Спокойствие, царящее в удаленном от городской черты имении, настораживало супружескую чету, совместно встретившую старость еще в ту пору, когда я был беззаботным ребенком. Все прошлые годы в просторном доме не реже чем ежемесячно собирались молодые столичные гуляки. Не то чтобы они сильно шумели или чинили другие неудобства окрестным жителям, но каждый раз старались о себе заявить. А что сейчас? Зима минула, весна скоро вовсю разгуляется – и тишина кругом. Подозрительная.
   Кто-то возразил бы, что могло быть выбрано другое место для сборищ. Например, развлечения нашлись поближе к столице. Да и вообще, причин, чтобы не покидать теплую постель с утра пораньше, при желании можно найти много. Убедительных и разумных. Но только не в том случае, если чувствуешь приближение нового приступа скуки.
   Жизнь вообще скучная штука. Весело бывает лишь первые разы, пока получаешь от нее тумаки, а потом, по прошествии не такого уж и большого времени, приноравливаешься делать шаг в сторону, когда назревает новая угроза благополучию. Привыкаешь выживать. И дело не в том, что враги все поголовно тупы и предсказуемы: предсказуемы и ограничены твои ответные выпады на их атаки. Проще говоря, довольно выучить пару-тройку надежных приемов, и из любых, даже самых опасных и запутанных, обстоятельств выйдешь без потерь. Ну почти.
   Снег мутными змеями взвивается вокруг нас, сплетаясь в изгородь. Ажурную, но стремительно и заблаговременно уплотняющуюся в тех местах, куда направляются стрелы.
   Да, наивно предполагать, что никто не попытается остановить наше приближение еще издалека. Но столь же наивно надеяться, что у нас нет на этот случай соответствующего средства обороны. Будем считать, что глухим шорохом стрел, отлетевших от непробиваемой преграды, прозвучало своего рода приветствие. И вызов конечно же.
   Они появляются внезапно. Встают, опрокидывая снежный ковер. Высокие, широкогрудые, натренированные подолгу задерживать дыхание. Дети какого-то из племен северных земель, рождающиеся со способностью приручать самый лютый холод. Ну что ж, прятаться они научились, признаю. А как насчет драки?
   Поле боя делится пополам, уж слишком далеко я отпустил Герто. Хотя спина к спине мы все равно больше мешали бы друг другу, чем помогали. Зато наши противники наверняка думают иначе. Пусть по их плоским широкоскулым лицам ничего осмысленного и не прочитать, всем известно: войско, разделенное на несколько частей, становится во столько же раз слабее. А вот к нам двоим это не относится, потому что каждый из нас изначально сам по себе. Каждый сам себе армия. Пока что выходит трое на одного, да еще стрелки где-то в доме или рядом с ним. Много это или мало? Сейчас увидим.
   Главное, выбрать правильное место для стартовой позиции. Ну или хотя бы не шибко проигрышное. Для меня таковое находится точно посередине между левым и средним противниками, но, конечно, до намеченного пятачка не так просто добраться, пока ряды врагов сомкнуты. Правда, на подобный замок у меня всегда есть отмычка.
   Делаю шаг. Еще один. И еще.
   Качаюсь на волнах невидимого моря. Если присмотреться, возвращаюсь всякий раз туда же, откуда начинал движение, но, поскольку шаги становятся все шире, кажется, что перемещаюсь в сторону. А вот в какую – выбирает противник. Каждый для себя, потому что каждому из них сейчас видится свое. Своя собственная иллюзия.
   Крайний слева противник не выдерживает раньше других и делает выпад коротким мечом, наконец-то раздвигая ущелье между собой и своим напарником до нужной мне ширины.
   Раскачанный шаг, сразу же сменяющийся другим, таким же танцующим, но уже четко направленным, переносит меня вперед, на клочок тверди, откуда когти даб-доров легко достают до боков северян. Боков, которые свободны от брони, потому что железо – не лучший спутник для прогулки по морозу.
   Еще шаг. Поворот.
   В ответ оба атакуют сразу же. Зло, обиженно и растерянно. А кого они ожидали здесь встретить? Медноголовых солдат, действующих всегда и всюду только по уставу?
   Лево-право, лево-право. Шаг. Поворот.
   Чужое дыхание мокрым хлыстом достает до лица, и в глубине памяти понемногу начинает просыпаться страх оказаться убитым.
   Снег нехотя опадает с моих противников, открывая взгляду одежду, собранную из кусочков коротко стриженного меха, светло-рыжие завитки длинных волос, выбившиеся из-под недостаточно плотно застегнутых капюшонов, тонкие ремни, густой сетью покрывающие торс, ноги и руки…
   Так вот как они управляют теплом своего тела! Любопытно. Жаль только, расспрашивать о подробностях будет некогда. И некого.
   Сила и опасность смертоносного танца галассы кроется именно в близости к тому, кто легкомысленно согласился составить тебе компанию. И неважно, где танцуешь, посреди чистого поля или в лабиринте извилистых коридоров: тесным, как объятия, можно сделать любое пространство.
   Северяне путаются в ногах, стараясь поймать незнакомый ритм. Натыкаются друг на друга, многократно упрощая мою задачу. А ведь если бы оставались стоять на месте, мне было бы куда сложнее добираться до победы…
   В конце концов один из них, видимо самый сообразительный, отходит подальше в сторону, полагая, что увеличившееся расстояние станет ему помощником. В какой-то мере так и могло случиться, только спираль галассы уже раскручена, и мне требуется всего лишь три шага, чтобы вновь оказаться рядом с намеченной жертвой. Правда, не лицом к лицу, а со спины.
   Вот теперь можно воспользоваться клыками. Прямо под ребра.
   Он успевает понять, что просчитался, но не более: на следующем же вдохе рассеченные легкие тонут в крови, и первый из моих противников падает на истоптанный снег.
   Двое оставшихся переглядываются, словно стараясь договориться, как действовать, но, пока они это делают, я снова приближаюсь. Выхожу на позицию атаки.
   Они расходятся, собираясь зажать меня в клещи, и приглашающе скалятся. Киваю, удлиняя шаги, чтобы на последнем почти припасть к земле. Клинки свистят где-то над головой, значительно выше, чем это может оказаться опасным, а клык даб-дора в правой руке взрезает ремни, крест-накрест перехватывающие голень одного из северян.
   Проходит совсем немного времени – я едва успеваю сделать три шага, – и движения воина, чье тело лишилось ременной поддержки, заметно замедляются. Вот он, удобный момент завершить начатое, но делать танец таким коротким… Жалко. Ведь скука только-только ослабила хватку.
   И все же приходится благосклонно принять щедрый дар случая, когда северянин, осознавший, что лишен одного из своих преимуществ, возможно самого главного, бросается в отчаянную атаку. А на мою долю остается только разочарование скользить мимо, чуть прижимая режущую кромку клыка к его шее там, где волоски бороды становятся совсем редкими.
   Третий противник отступает немного назад, явно показывая, что безрассудно нападать не собирается, но и просто так оружие не сложит.
   – Тебе еще не надоело? – спрашивает Герто, и я невольно бросаю короткий взгляд в его сторону.
   Как и можно было предположить, следопыт со своей долей врагов уже давно разобрался. Наверное, за первый же проход. Но ему, в отличие от меня, скучно не жить, скучно рисковать жизнью.
   – Сейчас закончу.
   Он еле уловимо пожимает плечами, вновь отрешаясь от мира.
   Чем Герто занимается в такие минуты, не знает никто. Может быть, разговаривает с предками. Может быть, сочиняет поэму для своей возлюбленной. Иногда кажется, что ему известно нечто невероятное, нечто такое, что придает человеческому существованию глубокий и драгоценный смысл. Наверное, подобное знание могло бы помочь мне победить скуку, но все никак не соберусь разузнать, в чем оно состоит.
   Впрочем, достаточно и того, что Герто будет стоять рядом, ожидая завершения моих дел, по меньшей мере, до вечера. Или до конца вечности, если нам суждено подойти к нему вместе. Да, каждый из нас сам по себе, но только в бою, потому что галасса – танец, в котором не бывает партнеров.
   Северянин понимает, что обречен: даже если случится чудо и побежденным все-таки окажусь я, в пяти шагах к югу от пятачка последнего боя расслабил мышцы человек, не оставивший своим противникам ни единого шанса. Однако обреченности не хватает, чтобы заставить безрассудно атаковать, и рыжебородый враг напротив меня напряженно приминает ступнями снег, не отводя взгляда от… Моих ног, которые все так же пританцовывают, рисуя на поляне дугу следов, становящуюся все шире и шире.
   Не люблю первым наносить удар, но заставлять Герто ждать еще хотя бы четверть минуты кажется кощунственным, особенно если взглянуть на его юное лицо, наполненное покоем. Более безмятежны только надгробия на семейных кладбищах, а я с раннего детства считаю осквернение могил самым последним из недостойных поступков.
   Танец подходит к своему завершению, а я к северянину. В три шага. Первый – самый длинный, остальные почти семенящие.
   Подхожу. Кланяюсь, с искренним сожалением разводя руки в стороны, и клыки даб-доров тускло подмигивают ничего не понимающему смертнику. А потом поклон плавно переходит в прыжок, и я взлетаю над рыжеволосым гигантом, запоздало задумываясь, хватит ли силы толчка, ведь это препятствие оказывается выше обычных почти на ладонь.
   Силы хватает. Ступни касаются пушистого снега за спиной противника, а когти – да, теперь уже когти, а не клыки, потому что бить назад всегда удобнее когтями, – впиваются в плоть, спрятанную под мехами и кожей.
   Первый. Второй. Третий. Расчет окончен.
   Герто осуждающе зевает, поворачивается и продолжает прерванный нелепой засадой путь. Я отправляюсь следом.
   Стрелки так и не показываются, наверное, предпочитают сбежать, а не вступать в бой, тем более свою плату они, скорее всего, получили заранее. Как, впрочем, и эти рыжебородые на лужайке. А зачем мертвецам золото?
   Дверь конечно же крепко заперта, но нам не приходится даже задумываться о замках и засовах, потому что у нас есть Кана: створки распадаются на щепки, труху и стальную стружку, а пройти через облако пыли, повисшее в дверном проеме, смог бы и ребенок, едва научившийся ходить.
   Широкая лестница ведет на второй этаж, прямо к просторной зале, над которой вместо потолка раскинулось прозрачное стеклянное небо. Здесь светло. Очень светло. Сегодня за облаками не видно солнца, поэтому хозяева дома зажгли сотни ярких свечей, чтобы обмануть природу.
   И природа обманулась.
   Герто предупреждающе поднимает руку, но я и сам вижу, что представление уже началось, а становиться еще одной парой актеров на этой сцене мы не собираемся. Только внимательно понаблюдаем за разворачивающимся действом, благо оно будет совсем недолгим.
   Их пятеро. Не так много, как можно было бы ожидать, но и немало.
   Молодые. Почти дети. Пальцы брюнетки, обернувшейся на звук наших шагов, не отмечены даже следами наперстка, хотя всем известно, что добропорядочная девица на выданье должна уметь вышить на свадебном покрове имя своего будущего мужа.
   Одеты в самое лучшее, самое изящное и драгоценное, когда разумнее было бы накинуть на себя одну лишь простыню. Неужели думают, что тело, закованное в корсет или не менее тугой камзол, скажет им спасибо после многих месяцев неподвижности?
   А впрочем, думают ли они вообще хоть о чем-то, если собрались рано утром вокруг пустой хрустальной чаши?
   Вернее, почти пустой.
   Быстрые взмахи раскрывающихся черно-синих крыльев невозможно уловить глазом. Кажется, что бабочка, покинувшая надежное убежище кокона, замерла на краешке изъеденного своим предыдущим воплощением листа, а вот воздух вокруг нее быстро и ощутимо мутнеет облаком пепла над потухшим пожарищем.
   Я непроизвольно закрываю ладонью нос и рот. Герто делает то же самое, хотя нам ничто не может угрожать: хрупкое создание, столь неуместное посреди снегов и морозов, живет всего несколько минут, успевая наделить своим ядовитым даром лишь тех, кто находится рядом.
   Тех, кто готов его принять.
   Тех, кто жадно склоняется над прозрачным сосудом и дрожащими ноздрями втягивает в себя мертвенно-серый туман.
   Вдох. Другой. На третьем они падают. Кому повезло – обратно, в покинутое было кресло, кому не повезло – на паркетную мозаику пола. Проходит минута, и в зале больше нет блистательного общества, собравшегося в ожидании чуда, остались только безвольные тряпичные куклы и вялое насекомое, сейчас не вызывающее ни восхищения, ни трепета.
   Лезвие даб-дора срезает верхушки горящих свечей, и канделябр летит, направленный рукой Герто, в самую середину стеклянного купола, который через мгновение звонкими осколками осыпается вниз, прямо на людей, лишившихся сознания. Да, кто-то из них непременно поранится, но намного важнее убить морозным воздухом дитя знойного юга, а что касается этих несчастных…
   – Кана?
   Она приходит на зов, вихрем врываясь в потолочный пролом и повисая над столом, в центре которого доживает последние мгновения существо, ставшее проклятием империи Дайа. Под длинным подолом пышной юбки не видно ног нашей защитницы, но мне почему-то кажется, что Кана пританцовывает от нетерпения. Впрочем, так и должно быть: девочка хочет поскорее приняться за свою работу, а наша на сегодня закончена.
   Мы с Герто возвращаемся обратно, туда, откуда начали ленивый путь двух медуз, – к просторным саням, по бокам запряженным пепельногривыми вивернами. Звери дремлют, положив лобастые головы на лапы, не отвлекаясь даже на наше приближение. Только когда сани, скрипнув, чуть приседают под добавившимся весом, справа раздается недовольное урчание разбуженной кошки.
   Проходит еще минута или две, и теперь взрыкивают уже все виверны, потому что к двум живым присоединяются пять полуживых тел, принесенных ветром из ладоней заботливой Каны. Да и она предпочитает занять место рядом со своими подопечными, а не добираться до города на крыльях природной магии. Должно быть, устала. Хотя кто их знает, этих «выдохов»…
   Виверны напрягают спины, раздвигая кожистые крылья, делают несколько бесшумных шагов по снегу, каждый раз зябко отряхивая лапы, и поднимаются в воздух. Ремни упряжи натягиваются, заставляя нагруженные сани последовать примеру зверей, умеющих летать, и земля, накрытая белым плащом, начинает уходить вниз.
   Видно, что Кане больше всего прочего хочется сейчас вздремнуть, но она не позволяет своим глазам закрываться. Ответственная девочка. Знает же, что «вдохам» сейчас ничто не угрожает. Это раньше, еще во времена моего детства, на караваны, подобные нашему, частенько нападали, чтобы сжечь на большом огне тех, кто переступил границу мира. Это теперь защитников старых традиций приструнили. По непонятной причине, кстати, ведь недовольных со временем не становится меньше. Более того, в столице, как утверждает свежая сплетня, их ряды медленно, но верно пополняются представителями весьма влиятельных семей.
   Хотя торговать «вратами мечты» все равно будут, даже под страхом смертной казни до седьмого колена. Уж больно хороший куш можно получить. И покупатели всегда находятся. Мне, помнится, тоже предлагали купить. Только со временем ошиблись: я к тому дню вдоволь насмотрелся на застывшую в странном сне Либбет и всерьез подумывал лишь о том, чтобы поскорее удрать от столичных соблазнов.
   До усыпальницы меньше часа лету. Вот под нами еще проплывают снежные поля с первыми прогалинами, оставшимися от недавней оттепели, а стоит отвести взгляд или зажмуриться на мгновение, и в нескольких футах от полозьев саней уже горбятся черепичными спинами дома на окраине Наббини.
   Городок маленький, ничем не примечательный, удаленный от излюбленных имперской знатью мест времяпрепровождения. Словом, лучшее место, чтобы жить спокойно. Правда, здешний покой требовался вовсе не мне: я взвыл от скуки уже спустя дюжину дней, когда перезнакомился со всеми местными красавицами и мудрецами. Но моя свобода была связана по рукам и ногам ожиданием пробуждения племянницы, и пришлось смириться. Вернее, повнимательнее принюхаться к тому, чем время от времени дышал захолустный городок. А потом зверь и в самом деле, как это обычно происходит, выбежал на ловца. Лоб в лоб…
   Виверны входят в спираль приземления. Примерно три с половиной круга, и лапы наших ездовых животных мягко пружинят, касаясь припорошенных инеем камней брусчатки. На высоких галереях внутреннего двора не видно ни единой живой души. Точно так же пусты и стены просторного дома, лишенные малейшего отверстия. Свет здесь не нужен, обилие свежего воздуха и вовсе ни к чему, потому что «вдохи» все равно что мертвецы: им и слабого сквозняка хватит. Эти простые вещи мне объяснили, еще когда я обустраивал покой Либбет. Правда, тогда в жестокую правду верилось с трудом, и уши сами собой пропускали мимо любые слова, хоть чем-то ужасавшие воображение. А потом насмотрелся. Привык.
   Кана, спрыгнувшая с саней еще над усыпальницей, парит над нашими головами в невидимых струях холодного воздуха и при этом блаженно щурится, как будто сейчас на дворе не студеное начало весны, а лето в самом разгаре.
   Неужели не чувствует разницы? Или ее тело столь беспрекословно подчиняется приказам разума? Тонкое полотно на лифе платья вряд ли способно защитить и от мороза, и от жары, а на коже, как ни присматривайся, ни единого пупырышка не заметно. Завидная власть над самим собой. Да и над окрестной природой тоже. Вот только завидовать что-то не получается. По крайней мере, у меня.
   С натугой отворяется невзрачная дверь, и к нам выходит сторож, кутающийся в наборный плащ из кроличьих шкурок. Суровый, как сама усыпальница, старик оглядывает неурочную работу, покоящуюся в санях, вздыхает, делает рукой знак, мол, тащите все это за мной, и направляется к створкам ворот.
   Звякает дужка открытого замка, шуршит сдвигаемый в сторону засов. Главный проход к местам временного упокоения распахивается, как пасть зевающей виверны. Темная и дурно пахнущая. Да и как она может не пахнуть, если «вдохи» пусть и мертвы, но только на одну половину, а та, вторая, которая еще сохраняет связь с этим миром, делает все то же самое, что и живые люди. Конечно, сторож присматривает за вверенным ему складом, но не более. Найдутся желающие ходить за своими незадачливыми родственниками или возлюбленными – пожалуйста. Не найдутся – раз в месяц младшие Перья Крыла попечения обметут, обмоют, белье сменят. В полном соответствии с количеством монет, выделенных из городской казны на сие малопривлекательное дело. Я, честно говоря, поначалу вовсе не собирался сидеть у постели Либбет, но, когда увидел хлев, где ей было назначено провести ближайшие годы, понял, что не позволю этого. Себе не позволю в первую очередь.
   – Посветить вам или сами дорогу найдете? – спрашивает сторож, и Кана растерянно задумывается, ведь, кроме нее, из нас троих никто не пойдет внутрь.
   Ни мне, ни Герто там делать нечего. Видеть видели, нюхать желания не испытываем, тяжести поднимать – тем более. А еще остерегаемся дотрагиваться до тех, чье тело осталось здесь, а дух ушел в далекие странствия. И Кана это прекрасно знает, потому что не уверенно, а обреченно просит:
   – Посветите.
   Она ведь тоже не жаждет переступать порог, однажды разделивший ее собственный мир пополам. Пусть не помнит, что случилось на той стороне, но ясно видно: при каждом, даже случайном, взгляде в темноту меж створками ворот Кана задерживает дыхание, словно ей предстоит нырнуть в бездну.
   Сторож кивает, доставая огниво. Искры, падающие на промасленный фитиль факела, разгораются неохотно, словно даже огонь не желает вторгаться в глубины усыпальницы. А когда пламя все же занимается, становится понятно, что его едва-едва хватит на освещение полоски пола под ногами сторожа: коридор слишком широк. Должно быть, когда-то здесь легко проезжали кареты, доставляющие несчастных в последний приют.
   Старое здание, очень старое. И очень большое. Зачем предкам нынешних жителей Наббини требовалось столько места для «вдохов»? Неужели в прежние времена их число переваливало за сотни даже в крохотном городке? А может быть, здесь просто всегда уважали право выбора?
   Кана не поводит и бровью, а одно из тел поднимается над санями и плавно движется к входу усыпальницы, следом за сторожем. Кажется, это та самая девочка, что обернулась на звук наших шагов…
   А может, и не она: все «вдохи» похожи друг на друга восковой бледностью и расплывчатостью расслабленных черт. Ну уж когда юное тело опустится на лежанку и скроется под ветхим саваном, оно точно ничем не будет отличаться от прочих обитателей этой бесстрастной тишины.
   Короткая процессия, в хвосте которой одновременно степенно и испуганно следует Кана, решившая на некоторое время отказаться от полетов, исчезает в темноте коридора. И мы с Герто предпочли бы давным-давно исчезнуть куда-нибудь подальше отсюда, но на своих двоих штурмовать высокие стены лениво, а другого способа выбраться из колодца двора, кроме как взлетев, не предусмотрено: входные ворота намертво замурованы. Сторож никогда не покидает своих подопечных, редкие гости пользуются вивернами и летающей живностью, а те, кто рано или поздно станут «выдохами», сами смогут летать. Да и многое другое смогут.