Страница:
– Потом? – Пеговолосый напрягся, как охотничья собака в стойке.
– Потом кое-что все же вспомнил.
Золотозвенник, приготовившийся к обстоятельному рассказу, сердито фыркнул, наткнувшись на простодушное молчание, и огонек бракка приблизился к моему лицу почти вплотную.
– Что именно?
– Вспомнил, что вышел ночью во двор. Гулял там. Встретил давнего неприятеля и подрался с ним. А подрался, потому что стал таким же сильным.
Темные глаза все же мигнули.
– Дальше!
– А дальше все было просто. Он решил, что я сомневаюсь в его силе, и вцепился в решетку. Итог вам известен.
Золотозвенник еще раз пристально прищурился:
– Больше тебе нечего рассказать?
– Нет, эрте.
Последние слова умирающего, сколь бы важными они ни были, именно в силу своей необъяснимой значимости показались мне опасными в первую очередь для меня самого, поэтому я предпочел промолчать.
– Все готово! – окликнула из-за решетки женщина, и «багряные» отправились обратно.
Что именно творила сереброзвенница Цепи одушевления во время моего допроса, я не видел, но, когда она отошла от тела, мне почудилось, будто мертвецу стало чего-то недоставать. Может быть, части лица, может быть, отдельных кусочков плоти: света факелов, задерживаемого спинами стражников, не хватало, чтобы все ясно разглядеть. Зато я смог лицезреть то, что и в самом деле выглядело поразительно и пугающе.
Женщина подошла к решетке, положила свои ладони на оторванные кисти, начала поглаживать, все настойчивее и настойчивее, а в какой-то момент скользнула в них, как в перчатки, и медленно разжала скрюченные пальцы, словно те вдруг стали ее собственными. Потом руки, живые и мертвые, то ли разделившиеся, то ли еще слепленные друг с другом, спрятались в складках мантии. Бритоголовая, поворачиваясь, чтобы уйти, поймала мой удивленный взгляд, насмешливо подмигнула, и в следующий миг посреди камеры взвились языки костра, охватившего мертвое тело. Очень странного костра, бросающего на стены не желтые или красные, а синеватые отблески.
Пламя взлетело, протрещало от силы с минуту и упало вниз, исчезая в швах между каменными плитами пола. Бракк вновь вернулся в поясные ножны, а сам сопроводитель – за спину своего Ведущего, который, прежде чем покинуть тюремный коридор, повернулся ко мне и сказал:
– Тебе было бы безопаснее забыть все, что ты видел. Но ты не имеешь на это права.
– Сопроводитель Мори!
Таким тоном ко мне всегда обращался лишь один-единственный человек моего мира, ограниченного городскими стенами. Вот только этому человеку полагалось поутру находиться вовсе не на узкой улочке, а в просторном кабинете.
– Эрте?
Ротан Лаолли со-Мерея не растерял умения прятаться от любопытных взоров: я бы прошел мимо него, не заметив или в лучшем случае рассеянно подумав, что один из выступов каменной кладки имеет чуть большие размеры, нежели его соседи.
– Направляетесь на службу?
– Да. Как и должно.
– Не торопитесь. – Он еще глубже спрятал лицо в капюшон плаща, однако это странным образом никак не отразилось на четкости долетающих до меня слов. – Мои ноги уже не те, что в юности, да и бежать вам… некуда.
Забавное совпадение. Когда «багряные» ушли из тюремного коридора, я подумал о том же самом. Правда, так и не смог понять, откуда взялось навязчивое желание оказаться как можно дальше от всего случившегося, самое лучшее – в другой жизни.
– Что вы хотите сказать, эрте?
Лаолли вздохнул:
– Я полагал вас, Мори, одним из наиболее разумных и надежных сопроводителей. Да-да, знаю: среди нас нет ни лучших, не худших, как гласит «Уложение о нерукотворных стенах», но все мы люди, а значит, временами бываем слабы… Так вот, мне казалось, что на ваше усердие можно рассчитывать. И поначалу мои надежды оправдывались.
М-да, начало запутанное и многообещающее. Причем обещающее много дурного, а не приятного.
– Вы не задумывались, почему я направил в патруль городской стражи именно вас? Ведь многие, в том числе и я сам, видели, что зачинщиком драки был сопроводитель Тенн.
Все любопытнее и любопытнее. Только почему-то не хочется разматывать этот клубок.
– По правилам следовало бы наказать его, а не вас, верно? И если бы вы стали возражать… Но вы не стали, как я и предполагал. Вы исполнили приказ, что мне и требовалось. Хотите узнать истинную причину, по которой оказались в патруле?
Честно говоря, нет. Но мое молчание, равно как и любое мое слово, не остановило бы назидательную речь Лаолли:
– Вы были нужны там в своем обычном качестве. Для защиты.
Кажется, теперь все части головоломки заняли предписанные места. И получившийся рисунок мне отчаянно не понравился.
– Хотите спросить, почему вам не было сказано все это заранее? Потому, что вам и не нужно было знать ничего лишнего. Чем больше сведений, тем больше сомнений, а значит, и больше уязвимости. Вы должны были просто действовать, но…
Тут управитель вздохнул еще печальнее, а мне подумалось: лучше бы он визжал, как давеча в кабинете, топал ногами или творил прочий беспредел.
– Вы привлекли к себе внимание. Один из самых неприметных даже в наших рядах, и вдруг такое! Нет, меня не беспокоит участь того нищего. Пусть вы бы даже убили его и еще десяток, ни одного слова упрека вы бы не услышали. Но можно было дать волю своим желаниям иначе? А ведь Надзорные вообще не должны были знать, что той ночью вы входили в состав патруля.
– Эрте?
– Да-да, сопроводитель Мори! Это была личная просьба дамы, с которой я имею честь быть знакомым.
Мамочка настолько опасалась за безопасность своего чада, что вытребовала для него дополнительное охранение? Влиятельная женщина, ничего не скажешь.
– Возможно, вы отправились бы в патрулирование и на следующую ночь, и еще… некоторое количество раз. И если бы были исполнительны и неприметны, как все предыдущие десять лет службы, вам была бы выказана благодарность. Думаю, вы понимаете какая.
Разбежаться, что ли, и воткнуться лбом в стену? У меня, оказывается, был еще один шанс устроить будущее, причем шанс надежный, как крепостная стена. И я опять же собственными руками… Неужели Бож меня проклял? И когда только успел?
– Но вы вдруг повели себя иначе, чем я ожидал. Совсем иначе!
Захотелось оправдаться, пусть и с запозданием:
– Донос настрочил тот, кого я должен был охранять.
Лаолли махнул рукой:
– Разве это имеет какое-либо значение? Он, кто-то другой… Доноса вообще не должно было появиться, понимаете?
– Никто другой не стал бы доносить.
– Нужно было действовать иначе, – повторил управитель, делая вид, что не расслышал мои слова. – Но даже пусть бы с ним, с доносом… Что вы устроили потом? Зачем вам понадобилось возвращаться? Вы искали справедливость?
– Я просто хотел знать, эрте.
– Что знать?
– Почему он так поступил.
– Видимо, узнали. Но расстроили даму настолько, что мне стоило большого труда замять эту историю.
Если бы подробности были известны мне заранее, никакой истории не было бы. А с другой стороны… Полагалось всего лишь исполнить приказ, действуя в рамках строгих правил, и участники событий остались бы довольны. Особенно я сам.
– Я получил рапорт об изменениях, начинающихся в вашей плоти, сопроводитель Мори.
Еще одна нерадостная весть. Может быть, хватит на сегодня?
– Это должно было произойти, рано или поздно. Конечно, я мог бы оставить вас на службе до крайнего срока, но, думаю, вы понимаете… Я этого не сделаю. В течение ближайших дней вас пригласят в Наблюдательный дом в последний раз, а пока можете отдыхать.
Вот так. На одной ноте, рассеянно-печальным тоном. Зачем только было ради разговора покидать кабинет и с утра пораньше ждать на морозе? Я мог бы все то же самое выслушать в Сопроводительном крыле. Хотя у тамошних стен ушей явно больше, чем у здешних, а Лаолли все же требовалось выговориться.
– Как прикажете, эрте.
Он не стал прощаться, повернулся и неторопливо пошел вверх по улице. А я отправился вниз, причем во всех смыслах сразу.
Терпение было качеством, вложенным в меня стараниями родителей еще в самом раннем детстве, а потом развитое и мной самим, не по доброй воле, но усердно. Так почему же оно вдруг покинуло меня? Всего-то и требовалось: подождать. Не предпринимать ничего, а плыть по течению, которое вот-вот должно было прибить мою утлую лодку к блистательному берегу. Утешает лишь то, что изначальные намерения оказались верными, и прилежное исполнение службы принесло свои плоды, увы, теперь недозрелыми валяющиеся у меня под ногами.
Несколько дней ожидания, и пинок под зад. Остается надеяться, что мое имя не попадет в списки тех, кто вовсе неугоден на дарственной службе, тогда проще будет повеситься, чем продолжать жить. И надо придумать, что делать дальше, а для начала… обрадовать жену, тем более ноги уже принесли меня к порогу.
Порогу, который я переступил, как чужой.
Дома пахло степью. Вернее, тем, что я знал о степи со слов Лодии. Пахло травой, сожженной солнечными лучами, пахло пылью, медленно оседающей на дорогу, оставшуюся за спиной, пахло свободой бескрайних просторов. А над облаком горьковатого, но не освежающего, а останавливающего дыхание аромата плыла музыка.
Я часто слышал, как жена терзает струны своей лютни, и еще чаще просил ее не играть при мне. О нет, она была вполне сносной музыкантшей, на улицах города приходится слушать куда большую мерзость, но звуки, вылетающие из-под пальцев Лодии, ничего не будили в моей душе. До сегодняшнего дня.
Это непременно должно было стать песней, протяжной, нарастающей по силе с каждым перебором струн, но пока это еще оставалось мелодией. В ней слышался топот копыт, бряцание стали и клекот стервятников, кружащих над полем будущей битвы. В ней звенела смертная тоска юного воина, ни разу еще не лишавшего жизни своего противника, вдохновленная буйным воображением и рассказами ветеранов, надрывная, наигранная и в то же время предельно искренняя. Скоро начнется бой, и первыми погибнут фантазии, но их смерть заметят намного позже, чем на орошенную кровью землю упадут тела, и бездыханные, и еще дышащие…
– Я дома.
Привычные слова вдруг показались неуместными, словно захватчики, вторгшиеся в чужую страну.
– Хорошо.
Она ответила, не прекращая играть. Сегодня меня не будут встречать у порога? Мир перевернулся с ног на голову?
Лодия сидела у окна, чуть склонившись над лютней, поглощенная своим занятием так глубоко, что даже ее спина словно говорила: «Не мешай». Но если раньше это показалось бы робкой просьбой, то теперь мне почудился бесстрастный приказ.
Волосы были небрежно сколоты на затылке длинной шпилькой, стекали из-под нее на спину тремя густыми ручьями, в которые мне вдруг до безумия захотелось погрузить пальцы. Странно, жена никогда прежде не носила такой прически, даже перед сном заплетая тугую косу, словно стыдилась неукротимости своих локонов. И узкие плечи выглядят по-прежнему хрупкими, но вовсе не беззащитными, а дерзко ощетинившимися острыми костями.
– Тебе сегодня никуда не нужно идти?
– Я ждала тебя.
Ни оттенка чувства. Страстностью Лодия не отличалась никогда, но в последний раз, когда я разговаривал с ней, голос моей аленны звучал совсем иначе, а теперь кажется, будто все, что трепетало в ее душе, досталось струнам. Или мое воображение просто решило вдруг не на шутку разыграться?
– Я мог задержаться и дольше.
Она молча кивнула, но не соглашаясь с моими словами, а всего лишь подавая знак, что слышала их.
– Мне нужно кое-что тебе сказать.
Мелодия с видимым неудовольствием умерила свою силу.
– Скоро меня уволят со службы.
Вместо ответа раздался рассеянно-насмешливый перелив.
– И я пока не знаю, чем займусь дальше.
Музыка равнодушно пожала плечами вместо Лодии.
Ничего не понимаю. Ей совсем не интересно узнать о том, что спустя несколько дней нам придется покинуть дом, оплачиваемый из дарственной казны? Странно. Аленна цеплялась за столицу руками, ногами и зубами, проявляя удивительное упорство, а теперь спокойно принимает весть, означающую крушение надежд, совместных и каждого из нас по отдельности. Может быть, не спала всю ночь, потому и находится в бесстрастной полудреме?
– Ты понимаешь, о чем я говорю?
Мелодия взлетела и прервалась, уступив место словам:
– Да. И мне тоже нужно кое-что тебе сказать.
Лодия ушла тем же утром. Надела лучшее свое платье, закуталась в зимний плащ, взяла в руки лютню и ушла. Если то, о чем она рассказала, соответствовало истине хотя бы наполовину, моей аленне более не нужны вещи из прошлого. В том числе и я.
Соглашение о расторжении временного брака ближе к вечеру принес прыщавый бумагомаратель, отмеченный Медным звеном Цепи единения. Получил мою подпись, привычно спрятал листок в кипе ему подобных, засунул папку под мышку и откланялся, скучно позевывая, а я, закрывая за ничтожным чиновником дверь, понял, что завидую. Не его службе, нагоняющей тоску еще до пробуждения ранним утром, а знаку на чахлой груди.
Если ты в Цепи, ты никогда ее не покинешь. Обреченность на то, чтобы занимать свое место? Да. Но, какой бы страшной она ни казалась, все же чувствовать своими плечами чужие как-то… спокойнее.
Ремешки, шнурки, пряжки. Впервые получив на руки одеяние сопроводителя, я подумал, что никогда не научусь справляться с бесчисленными застежками. Потом, сосчитав их, ужаснулся еще больше. Но понадобилось лишь время, и не особенно долгое, чтобы натренировать память пальцев. Память, которая больше не представляет никакой ценности.
Сегодня завершится все, чему я отдавал силы, к чему прилагал старания и направлял стремления. Десять беззаботных лет, избавлявших меня от необходимости принимать решения, потому что впереди всегда шел Ведущий, а моим делом было лишь наблюдать, предугадывая приказы, необходимые к исполнению. И действовать в полном согласии с чужой волей.
Бракк, заметно потускневший без подпитки снадобьями и покрывшийся сеточкой морщин, качнулся на перевязи. Попадет ли он к другому сопроводителю или будет пылиться в хранилище, пока не умрет собственной смертью от истощения? Помню, у всех моих соучеников посохи были новенькие, только-только вышедшие из-под резца мастера. Значит, и от меня не останется ничего, кроме упоминания в архивных списках Сопроводительного крыла.
– Сопроводитель Мори? Следуйте за мной.
Это я умею делать лучше всего прочего. Следовать. Последний раз идти через путаницу коридоров Наблюдательного дома, краем глаза не отпуская сутулую спину служки, а остальную часть внимания рассеяв по сторонам.
Вверх, вниз, направо, налево. Шаг все еще легок и упруг, но мне осталось совсем недолго наслаждаться послушной мощью собственного тела. Как только остатки зелий вымоет из крови, мяса и костей, я стану тем же, кем был много лет назад. Просто человеком.
– Прошу вас.
Двери распахиваются, пропускают меня внутрь и бесшумно закрываются, отрезая путь к отступлению. Лиловый кабинет? Лаолли снизошел до оказания прощальных почестей? Впрочем, радости от созерцания тяжелых бархатных занавесей, раздвинутых ровно настолько, чтобы я, войдя, оказался в узкой полосе слепящего солнечного света, нет никакой.
– Присаживайтесь.
Женщина, сидящая за огромным письменным столом и кажущаяся в черном мундире Цепи внутреннего надзора еще тоньше и изящнее, нежели на самом деле, указала на стул, поставленный все в той же ярко освещенной части кабинета. Мне не оставалось ничего другого, как занять предложенное место и, щуря глаза, дожидаться продолжения беседы.
Коротко стриженные пушистые светлые волосы, на солнце сияющие золотом, а на груди – отблески совсем другого металла. Серебряное звено. Надо же, такая юная, а уже облечена немалой властью.
– Полное имя: Ханнер Мори со-Веента…
Она не спрашивает, я не поддакиваю. А по тону голоса кажется, что сереброзвенница зачитывает сведения обо мне для кого-то третьего, присутствующего в кабинете, но остающегося невидимым.
– Место рождения: Веента, столица Логаренского Дарствия…
И если в детстве я гордился этой приставкой к имени, то, повзрослев, почти возненавидел.
Мой давний предок жил в той Веенте, что еще и не помышляла становиться столицей. Крохотная деревушка у подножия замка, пожалованная будущим первым Дарохранителем Логарена Рорвику Мори за верную службу. Прошли многие десятилетия, прежде чем замок разросся до размеров города, поглотив окрестные земли и приняв имя исчезнувшего поселения. А еще век спустя пышное «со-Веента» начало появляться в именах столичных жителей без разбора и быстро обесценилось, указывая лишь на то, что его обладатель сумел очутиться в столице и всеми правдами и неправдами остаться в ней.
– Год рождения: семьсот третий от обретения Логаренского Дарствия…
Да, давненько я появился на свет. Жаль, что не в самом начале века, а то было бы куда легче считать прожитые года.
– Отец: Лоран Мори со-Веента. Мать: Илана Этели со-Ронна…
Спокойные, умеренные во всем люди. Супружеская пара, вызывающая удивление у соседей, ни разу не услышавших отголосков ни одной ссоры. Отец вообще не любил дома повышать голос, отшучивался, что ему и на службе надоедает драть глотку, командуя подчиненными. Мама тоже была молчалива, но своей тихой улыбкой, почти никогда не покидающей губ, искупала и этот, и прочие недостатки, которых я, правда, не помню. Уже не помню.
– Умерли весной семьсот двадцать третьего года…
Чумной весной. Были ли они больны или попали под горячую руку Звеньев Цепи упокоения, я так и не узнал. Хотя признаться честно, не слишком и старался. В те дни меня и прочих будущих сопроводителей не выпускали из стен Наблюдательного дома, пока чума не пошла на спад, а наши тела не оказались напичканы всеми необходимыми для борьбы с недугом зельями. А когда весна вступила в свои права по-настоящему и в каменные лабиринты городских улиц пришло тепло, было уже поздно о чем-то сожалеть. Единственное, что я мог сделать, это постоять несколько минут на пепелище родного дома, повернуться и отправиться обратно в ясную чистоту Сопроводительного крыла.
Уничтожено было все. Вещи, мебель, драгоценности, стены, крыша, люди. «Они умерли быстро», – успокоил меня кто-то из служек, собирающих жирный пепел в полотняные мешки. Может быть. Скорее всего, солгал. Но для меня тогда не было никакой разницы, а верить хотелось в лучшее.
– Поступил на обучение в Сопроводительное крыло осенью семьсот двадцатого года…
По настоянию отца. Лоран Мори считал, что именно таков самый надежный путь в высшие сферы служивых людей. Впрочем, я вряд ли исполнял бы обязанности сопроводителя более года или двух: отец, будучи Серебряным звеном Цепи градоустроения, собирался воплотить мое будущее в собственном ведомстве. Вот только Чумная весна успешно спутала все планы.
– Получил должность сопроводителя осенью семьсот двадцать пятого года…
И ухватился за нее. Больше попросту не за что было. Хотя осознание происходящего пришло несколько позже, а первые годы я словно плыл в тумане, подчиняя свою жизнь сторонним указаниям. Еще очень долго, к примеру, не мог изжить обиду на отца, вздумавшего умереть, оставив меня ни с чем, как говорят в народе, с одним только добрым именем. Были бессонные ночи, на исходе которых голова звенела, как пустой котел. Были костяшки пальцев, разбитые до крови в попытке вырваться из круга злобы.
Я любил своих родителей. И я ненавидел их за то, что они покинули меня. Все, что я вспоминал, шепча их имена, это наставления о необходимости старательной и прилежной службы, приносящей благо прежде всего Дарствию, а уже только потом тебе самому. Терпение и усердие добиваются не меньших высот, чем отвага и дерзость, учили меня. Не всем дано быть героями, и не всегда жертвование жизнью достойно похвалы. Умереть легко – жить, изо дня в день исполняя свою службу, гораздо труднее и тем почетнее…
Он все говорил верно, мой отец. Жаль, что цепочка его советов оборвалась слишком рано, намного раньше, чем я смог оценить и осознать их простодушную правоту.
– Заключено временное супружество с Лодией Лакк со-Кейхана в семьсот двадцать восьмом году. Расторгнуто в семьсот тридцать пятом году…
Это тоже был шаг к намеченной цели, потому что начальство благоволило женатым подчиненным больше, чем холостым, и негласно принуждало заключать супружеские союзы, пусть и временные.
Я не собирался делить с худосочной южанкой всю оставшуюся жизнь. В сущности, мне было даже все равно, как выглядит аленна, как звучит ее голос: служба отнимала большую часть суток, и оставшегося времени едва хватало на то, чтобы закрыть глаза и провалиться в бессодержательный сон. Впрочем, надо признать, Лодия старалась. Следила за порядком в доме, а вернее, в тех нескольких комнатушках, что были отведены нам для проживания Сопроводительным крылом. Готовила ужины, вкуса которых я чаще всего не чувствовал, проглатывая не жуя. Согревала постель, хотя и тут следовала лишь моим пожеланиям, не навязываясь, но и не прекословя.
Она была хорошей женой, а главное, вольно или невольно поддерживала иллюзию правильности происходящего. Позволяла мне верить, что я являюсь главой хоть чего-то на этом свете.
– За время службы нареканий не поступало…
Да, и я горжусь этим. Хотя, с другой стороны, если бы во мне было поменьше старания и смирения, пребывание в Сопроводительном крыле могло закончиться намного раньше и, может быть, мне удалось бы начать все заново. В той же городской страже, к примеру. А что? Поступи я туда, глядишь, к нынешнему году уже протирал бы штаны в каком-нибудь кабинетном кресле. Или собирал бы мзду на улицах, что тоже неплохо.
– Представлен к увольнению в связи с необратимыми изменениями телесной плоти…
Если бы я знал заранее, что меня ожидает, не согласился бы исполнять отцовскую волю. Ни за какие посулы. Понимаю, почему Лоран Мори умолчал о неминуемом исходе сопроводительского века: рассчитывал успеть перевести меня на другую службу. Понимаю, но простить не могу. И добро бы каждый из нас уходил в одно и то же время, так нет, кто-то ухитрялся задерживаться едва ли вдвое больше положенного. Везение, Боженка его раздери! Простое везение. Будь у меня больше дней в запасе, разве я упустил бы все представившиеся шансы? Да никогда в жизни!
– Приказ об увольнении подписан управителем Сопроводительного крыла нынешнего дня семьсот тридцать пятого года от обретения Логаренского Дарствия. Вам будет выдана заверенная печатью Наблюдательного дома копия.
– Не стоит утруждать писарей.
Женщина оторвала взгляд от бумаг.
Что проку в свидетельстве о бездарно потерянных годах? Личное удовлетворение и только. Любой мало-мальски сведущий человек не примет на достойную службу сопроводителя, уволенного по указанной причине. Все, о чем ходят легенды, присутствует в нас лишь благодаря стараниям Цепи одушевления, а когда подходит срок и тело больше не может принимать в себя усиливающие зелья, мы перестаем чем-либо отличаться от прочих людей. Если говорить строго, скоро тот же капитан патруля городской стражи будет выглядеть в поединке предпочтительнее, чем я, потому что хорошо изучил пределы своих возможностей, дарованных от рождения и взращенных долгими занятиями.
Да, меня тоже учили. Но учили в расчете на повышенную гибкость и прочность связок, на остроту зрения, превышающую обычную в несколько раз, на способность держать удар столько, сколько потребуется, а не сколько может выдержать нежная человеческая плоть.
Я встал, отстегнул от пояса ножны и положил бракк на стол.
– Имеющиеся при вас вещи не обязательны к сдаче, эрте Мори, – предупредила сереброзвенница.
– Я не хотел бы оставлять их себе.
Она рассеянно кивнула, но вопрос все же прозвучал. Хотя и не из ее уст.
– Позволите узнать почему?
– Потом кое-что все же вспомнил.
Золотозвенник, приготовившийся к обстоятельному рассказу, сердито фыркнул, наткнувшись на простодушное молчание, и огонек бракка приблизился к моему лицу почти вплотную.
– Что именно?
– Вспомнил, что вышел ночью во двор. Гулял там. Встретил давнего неприятеля и подрался с ним. А подрался, потому что стал таким же сильным.
Темные глаза все же мигнули.
– Дальше!
– А дальше все было просто. Он решил, что я сомневаюсь в его силе, и вцепился в решетку. Итог вам известен.
Золотозвенник еще раз пристально прищурился:
– Больше тебе нечего рассказать?
– Нет, эрте.
Последние слова умирающего, сколь бы важными они ни были, именно в силу своей необъяснимой значимости показались мне опасными в первую очередь для меня самого, поэтому я предпочел промолчать.
– Все готово! – окликнула из-за решетки женщина, и «багряные» отправились обратно.
Что именно творила сереброзвенница Цепи одушевления во время моего допроса, я не видел, но, когда она отошла от тела, мне почудилось, будто мертвецу стало чего-то недоставать. Может быть, части лица, может быть, отдельных кусочков плоти: света факелов, задерживаемого спинами стражников, не хватало, чтобы все ясно разглядеть. Зато я смог лицезреть то, что и в самом деле выглядело поразительно и пугающе.
Женщина подошла к решетке, положила свои ладони на оторванные кисти, начала поглаживать, все настойчивее и настойчивее, а в какой-то момент скользнула в них, как в перчатки, и медленно разжала скрюченные пальцы, словно те вдруг стали ее собственными. Потом руки, живые и мертвые, то ли разделившиеся, то ли еще слепленные друг с другом, спрятались в складках мантии. Бритоголовая, поворачиваясь, чтобы уйти, поймала мой удивленный взгляд, насмешливо подмигнула, и в следующий миг посреди камеры взвились языки костра, охватившего мертвое тело. Очень странного костра, бросающего на стены не желтые или красные, а синеватые отблески.
Пламя взлетело, протрещало от силы с минуту и упало вниз, исчезая в швах между каменными плитами пола. Бракк вновь вернулся в поясные ножны, а сам сопроводитель – за спину своего Ведущего, который, прежде чем покинуть тюремный коридор, повернулся ко мне и сказал:
– Тебе было бы безопаснее забыть все, что ты видел. Но ты не имеешь на это права.
* * *
С прибытием сонного тюремного начальства пришла и моя свобода: стражники вернули изъятые при аресте вещи, к которым, судя по всему, разумно предпочли не прикасаться больше необходимого, и препроводили навстречу начинающемуся дню, морозному и празднично ясному, словно вознаграждающему взгляд яркими красками за мутную тревогу минувшей ночи. Времени до утренней поверки оставалось совсем немного, но не успел я ускорить шаг, намереваясь как можно скорее добраться до Наблюдательного дома, меня догнал оклик:– Сопроводитель Мори!
Таким тоном ко мне всегда обращался лишь один-единственный человек моего мира, ограниченного городскими стенами. Вот только этому человеку полагалось поутру находиться вовсе не на узкой улочке, а в просторном кабинете.
– Эрте?
Ротан Лаолли со-Мерея не растерял умения прятаться от любопытных взоров: я бы прошел мимо него, не заметив или в лучшем случае рассеянно подумав, что один из выступов каменной кладки имеет чуть большие размеры, нежели его соседи.
– Направляетесь на службу?
– Да. Как и должно.
– Не торопитесь. – Он еще глубже спрятал лицо в капюшон плаща, однако это странным образом никак не отразилось на четкости долетающих до меня слов. – Мои ноги уже не те, что в юности, да и бежать вам… некуда.
Забавное совпадение. Когда «багряные» ушли из тюремного коридора, я подумал о том же самом. Правда, так и не смог понять, откуда взялось навязчивое желание оказаться как можно дальше от всего случившегося, самое лучшее – в другой жизни.
– Что вы хотите сказать, эрте?
Лаолли вздохнул:
– Я полагал вас, Мори, одним из наиболее разумных и надежных сопроводителей. Да-да, знаю: среди нас нет ни лучших, не худших, как гласит «Уложение о нерукотворных стенах», но все мы люди, а значит, временами бываем слабы… Так вот, мне казалось, что на ваше усердие можно рассчитывать. И поначалу мои надежды оправдывались.
М-да, начало запутанное и многообещающее. Причем обещающее много дурного, а не приятного.
– Вы не задумывались, почему я направил в патруль городской стражи именно вас? Ведь многие, в том числе и я сам, видели, что зачинщиком драки был сопроводитель Тенн.
Все любопытнее и любопытнее. Только почему-то не хочется разматывать этот клубок.
– По правилам следовало бы наказать его, а не вас, верно? И если бы вы стали возражать… Но вы не стали, как я и предполагал. Вы исполнили приказ, что мне и требовалось. Хотите узнать истинную причину, по которой оказались в патруле?
Честно говоря, нет. Но мое молчание, равно как и любое мое слово, не остановило бы назидательную речь Лаолли:
– Вы были нужны там в своем обычном качестве. Для защиты.
Кажется, теперь все части головоломки заняли предписанные места. И получившийся рисунок мне отчаянно не понравился.
– Хотите спросить, почему вам не было сказано все это заранее? Потому, что вам и не нужно было знать ничего лишнего. Чем больше сведений, тем больше сомнений, а значит, и больше уязвимости. Вы должны были просто действовать, но…
Тут управитель вздохнул еще печальнее, а мне подумалось: лучше бы он визжал, как давеча в кабинете, топал ногами или творил прочий беспредел.
– Вы привлекли к себе внимание. Один из самых неприметных даже в наших рядах, и вдруг такое! Нет, меня не беспокоит участь того нищего. Пусть вы бы даже убили его и еще десяток, ни одного слова упрека вы бы не услышали. Но можно было дать волю своим желаниям иначе? А ведь Надзорные вообще не должны были знать, что той ночью вы входили в состав патруля.
– Эрте?
– Да-да, сопроводитель Мори! Это была личная просьба дамы, с которой я имею честь быть знакомым.
Мамочка настолько опасалась за безопасность своего чада, что вытребовала для него дополнительное охранение? Влиятельная женщина, ничего не скажешь.
– Возможно, вы отправились бы в патрулирование и на следующую ночь, и еще… некоторое количество раз. И если бы были исполнительны и неприметны, как все предыдущие десять лет службы, вам была бы выказана благодарность. Думаю, вы понимаете какая.
Разбежаться, что ли, и воткнуться лбом в стену? У меня, оказывается, был еще один шанс устроить будущее, причем шанс надежный, как крепостная стена. И я опять же собственными руками… Неужели Бож меня проклял? И когда только успел?
– Но вы вдруг повели себя иначе, чем я ожидал. Совсем иначе!
Захотелось оправдаться, пусть и с запозданием:
– Донос настрочил тот, кого я должен был охранять.
Лаолли махнул рукой:
– Разве это имеет какое-либо значение? Он, кто-то другой… Доноса вообще не должно было появиться, понимаете?
– Никто другой не стал бы доносить.
– Нужно было действовать иначе, – повторил управитель, делая вид, что не расслышал мои слова. – Но даже пусть бы с ним, с доносом… Что вы устроили потом? Зачем вам понадобилось возвращаться? Вы искали справедливость?
– Я просто хотел знать, эрте.
– Что знать?
– Почему он так поступил.
– Видимо, узнали. Но расстроили даму настолько, что мне стоило большого труда замять эту историю.
Если бы подробности были известны мне заранее, никакой истории не было бы. А с другой стороны… Полагалось всего лишь исполнить приказ, действуя в рамках строгих правил, и участники событий остались бы довольны. Особенно я сам.
– Я получил рапорт об изменениях, начинающихся в вашей плоти, сопроводитель Мори.
Еще одна нерадостная весть. Может быть, хватит на сегодня?
– Это должно было произойти, рано или поздно. Конечно, я мог бы оставить вас на службе до крайнего срока, но, думаю, вы понимаете… Я этого не сделаю. В течение ближайших дней вас пригласят в Наблюдательный дом в последний раз, а пока можете отдыхать.
Вот так. На одной ноте, рассеянно-печальным тоном. Зачем только было ради разговора покидать кабинет и с утра пораньше ждать на морозе? Я мог бы все то же самое выслушать в Сопроводительном крыле. Хотя у тамошних стен ушей явно больше, чем у здешних, а Лаолли все же требовалось выговориться.
– Как прикажете, эрте.
Он не стал прощаться, повернулся и неторопливо пошел вверх по улице. А я отправился вниз, причем во всех смыслах сразу.
Терпение было качеством, вложенным в меня стараниями родителей еще в самом раннем детстве, а потом развитое и мной самим, не по доброй воле, но усердно. Так почему же оно вдруг покинуло меня? Всего-то и требовалось: подождать. Не предпринимать ничего, а плыть по течению, которое вот-вот должно было прибить мою утлую лодку к блистательному берегу. Утешает лишь то, что изначальные намерения оказались верными, и прилежное исполнение службы принесло свои плоды, увы, теперь недозрелыми валяющиеся у меня под ногами.
Несколько дней ожидания, и пинок под зад. Остается надеяться, что мое имя не попадет в списки тех, кто вовсе неугоден на дарственной службе, тогда проще будет повеситься, чем продолжать жить. И надо придумать, что делать дальше, а для начала… обрадовать жену, тем более ноги уже принесли меня к порогу.
Порогу, который я переступил, как чужой.
Дома пахло степью. Вернее, тем, что я знал о степи со слов Лодии. Пахло травой, сожженной солнечными лучами, пахло пылью, медленно оседающей на дорогу, оставшуюся за спиной, пахло свободой бескрайних просторов. А над облаком горьковатого, но не освежающего, а останавливающего дыхание аромата плыла музыка.
Я часто слышал, как жена терзает струны своей лютни, и еще чаще просил ее не играть при мне. О нет, она была вполне сносной музыкантшей, на улицах города приходится слушать куда большую мерзость, но звуки, вылетающие из-под пальцев Лодии, ничего не будили в моей душе. До сегодняшнего дня.
Это непременно должно было стать песней, протяжной, нарастающей по силе с каждым перебором струн, но пока это еще оставалось мелодией. В ней слышался топот копыт, бряцание стали и клекот стервятников, кружащих над полем будущей битвы. В ней звенела смертная тоска юного воина, ни разу еще не лишавшего жизни своего противника, вдохновленная буйным воображением и рассказами ветеранов, надрывная, наигранная и в то же время предельно искренняя. Скоро начнется бой, и первыми погибнут фантазии, но их смерть заметят намного позже, чем на орошенную кровью землю упадут тела, и бездыханные, и еще дышащие…
– Я дома.
Привычные слова вдруг показались неуместными, словно захватчики, вторгшиеся в чужую страну.
– Хорошо.
Она ответила, не прекращая играть. Сегодня меня не будут встречать у порога? Мир перевернулся с ног на голову?
Лодия сидела у окна, чуть склонившись над лютней, поглощенная своим занятием так глубоко, что даже ее спина словно говорила: «Не мешай». Но если раньше это показалось бы робкой просьбой, то теперь мне почудился бесстрастный приказ.
Волосы были небрежно сколоты на затылке длинной шпилькой, стекали из-под нее на спину тремя густыми ручьями, в которые мне вдруг до безумия захотелось погрузить пальцы. Странно, жена никогда прежде не носила такой прически, даже перед сном заплетая тугую косу, словно стыдилась неукротимости своих локонов. И узкие плечи выглядят по-прежнему хрупкими, но вовсе не беззащитными, а дерзко ощетинившимися острыми костями.
– Тебе сегодня никуда не нужно идти?
– Я ждала тебя.
Ни оттенка чувства. Страстностью Лодия не отличалась никогда, но в последний раз, когда я разговаривал с ней, голос моей аленны звучал совсем иначе, а теперь кажется, будто все, что трепетало в ее душе, досталось струнам. Или мое воображение просто решило вдруг не на шутку разыграться?
– Я мог задержаться и дольше.
Она молча кивнула, но не соглашаясь с моими словами, а всего лишь подавая знак, что слышала их.
– Мне нужно кое-что тебе сказать.
Мелодия с видимым неудовольствием умерила свою силу.
– Скоро меня уволят со службы.
Вместо ответа раздался рассеянно-насмешливый перелив.
– И я пока не знаю, чем займусь дальше.
Музыка равнодушно пожала плечами вместо Лодии.
Ничего не понимаю. Ей совсем не интересно узнать о том, что спустя несколько дней нам придется покинуть дом, оплачиваемый из дарственной казны? Странно. Аленна цеплялась за столицу руками, ногами и зубами, проявляя удивительное упорство, а теперь спокойно принимает весть, означающую крушение надежд, совместных и каждого из нас по отдельности. Может быть, не спала всю ночь, потому и находится в бесстрастной полудреме?
– Ты понимаешь, о чем я говорю?
Мелодия взлетела и прервалась, уступив место словам:
– Да. И мне тоже нужно кое-что тебе сказать.
* * *
Провести гребнем требовалось ровно сотню раз в каждом из пяти направлений, чтобы разглаживающая мазь превратила шевелюру любой кудрявости в совершенно прямую и плотную настолько, чтобы та могла бы противостоять даже ураганному ветру. Я делал это каждые три дня, и за столько лет совсем забыл, какого цвета и вида мои волосы на самом деле. Ничего, скоро вспомню. Как и многое другое.Лодия ушла тем же утром. Надела лучшее свое платье, закуталась в зимний плащ, взяла в руки лютню и ушла. Если то, о чем она рассказала, соответствовало истине хотя бы наполовину, моей аленне более не нужны вещи из прошлого. В том числе и я.
Соглашение о расторжении временного брака ближе к вечеру принес прыщавый бумагомаратель, отмеченный Медным звеном Цепи единения. Получил мою подпись, привычно спрятал листок в кипе ему подобных, засунул папку под мышку и откланялся, скучно позевывая, а я, закрывая за ничтожным чиновником дверь, понял, что завидую. Не его службе, нагоняющей тоску еще до пробуждения ранним утром, а знаку на чахлой груди.
Если ты в Цепи, ты никогда ее не покинешь. Обреченность на то, чтобы занимать свое место? Да. Но, какой бы страшной она ни казалась, все же чувствовать своими плечами чужие как-то… спокойнее.
Ремешки, шнурки, пряжки. Впервые получив на руки одеяние сопроводителя, я подумал, что никогда не научусь справляться с бесчисленными застежками. Потом, сосчитав их, ужаснулся еще больше. Но понадобилось лишь время, и не особенно долгое, чтобы натренировать память пальцев. Память, которая больше не представляет никакой ценности.
Сегодня завершится все, чему я отдавал силы, к чему прилагал старания и направлял стремления. Десять беззаботных лет, избавлявших меня от необходимости принимать решения, потому что впереди всегда шел Ведущий, а моим делом было лишь наблюдать, предугадывая приказы, необходимые к исполнению. И действовать в полном согласии с чужой волей.
Бракк, заметно потускневший без подпитки снадобьями и покрывшийся сеточкой морщин, качнулся на перевязи. Попадет ли он к другому сопроводителю или будет пылиться в хранилище, пока не умрет собственной смертью от истощения? Помню, у всех моих соучеников посохи были новенькие, только-только вышедшие из-под резца мастера. Значит, и от меня не останется ничего, кроме упоминания в архивных списках Сопроводительного крыла.
– Сопроводитель Мори? Следуйте за мной.
Это я умею делать лучше всего прочего. Следовать. Последний раз идти через путаницу коридоров Наблюдательного дома, краем глаза не отпуская сутулую спину служки, а остальную часть внимания рассеяв по сторонам.
Вверх, вниз, направо, налево. Шаг все еще легок и упруг, но мне осталось совсем недолго наслаждаться послушной мощью собственного тела. Как только остатки зелий вымоет из крови, мяса и костей, я стану тем же, кем был много лет назад. Просто человеком.
– Прошу вас.
Двери распахиваются, пропускают меня внутрь и бесшумно закрываются, отрезая путь к отступлению. Лиловый кабинет? Лаолли снизошел до оказания прощальных почестей? Впрочем, радости от созерцания тяжелых бархатных занавесей, раздвинутых ровно настолько, чтобы я, войдя, оказался в узкой полосе слепящего солнечного света, нет никакой.
– Присаживайтесь.
Женщина, сидящая за огромным письменным столом и кажущаяся в черном мундире Цепи внутреннего надзора еще тоньше и изящнее, нежели на самом деле, указала на стул, поставленный все в той же ярко освещенной части кабинета. Мне не оставалось ничего другого, как занять предложенное место и, щуря глаза, дожидаться продолжения беседы.
Коротко стриженные пушистые светлые волосы, на солнце сияющие золотом, а на груди – отблески совсем другого металла. Серебряное звено. Надо же, такая юная, а уже облечена немалой властью.
– Полное имя: Ханнер Мори со-Веента…
Она не спрашивает, я не поддакиваю. А по тону голоса кажется, что сереброзвенница зачитывает сведения обо мне для кого-то третьего, присутствующего в кабинете, но остающегося невидимым.
– Место рождения: Веента, столица Логаренского Дарствия…
И если в детстве я гордился этой приставкой к имени, то, повзрослев, почти возненавидел.
Мой давний предок жил в той Веенте, что еще и не помышляла становиться столицей. Крохотная деревушка у подножия замка, пожалованная будущим первым Дарохранителем Логарена Рорвику Мори за верную службу. Прошли многие десятилетия, прежде чем замок разросся до размеров города, поглотив окрестные земли и приняв имя исчезнувшего поселения. А еще век спустя пышное «со-Веента» начало появляться в именах столичных жителей без разбора и быстро обесценилось, указывая лишь на то, что его обладатель сумел очутиться в столице и всеми правдами и неправдами остаться в ней.
– Год рождения: семьсот третий от обретения Логаренского Дарствия…
Да, давненько я появился на свет. Жаль, что не в самом начале века, а то было бы куда легче считать прожитые года.
– Отец: Лоран Мори со-Веента. Мать: Илана Этели со-Ронна…
Спокойные, умеренные во всем люди. Супружеская пара, вызывающая удивление у соседей, ни разу не услышавших отголосков ни одной ссоры. Отец вообще не любил дома повышать голос, отшучивался, что ему и на службе надоедает драть глотку, командуя подчиненными. Мама тоже была молчалива, но своей тихой улыбкой, почти никогда не покидающей губ, искупала и этот, и прочие недостатки, которых я, правда, не помню. Уже не помню.
– Умерли весной семьсот двадцать третьего года…
Чумной весной. Были ли они больны или попали под горячую руку Звеньев Цепи упокоения, я так и не узнал. Хотя признаться честно, не слишком и старался. В те дни меня и прочих будущих сопроводителей не выпускали из стен Наблюдательного дома, пока чума не пошла на спад, а наши тела не оказались напичканы всеми необходимыми для борьбы с недугом зельями. А когда весна вступила в свои права по-настоящему и в каменные лабиринты городских улиц пришло тепло, было уже поздно о чем-то сожалеть. Единственное, что я мог сделать, это постоять несколько минут на пепелище родного дома, повернуться и отправиться обратно в ясную чистоту Сопроводительного крыла.
Уничтожено было все. Вещи, мебель, драгоценности, стены, крыша, люди. «Они умерли быстро», – успокоил меня кто-то из служек, собирающих жирный пепел в полотняные мешки. Может быть. Скорее всего, солгал. Но для меня тогда не было никакой разницы, а верить хотелось в лучшее.
– Поступил на обучение в Сопроводительное крыло осенью семьсот двадцатого года…
По настоянию отца. Лоран Мори считал, что именно таков самый надежный путь в высшие сферы служивых людей. Впрочем, я вряд ли исполнял бы обязанности сопроводителя более года или двух: отец, будучи Серебряным звеном Цепи градоустроения, собирался воплотить мое будущее в собственном ведомстве. Вот только Чумная весна успешно спутала все планы.
– Получил должность сопроводителя осенью семьсот двадцать пятого года…
И ухватился за нее. Больше попросту не за что было. Хотя осознание происходящего пришло несколько позже, а первые годы я словно плыл в тумане, подчиняя свою жизнь сторонним указаниям. Еще очень долго, к примеру, не мог изжить обиду на отца, вздумавшего умереть, оставив меня ни с чем, как говорят в народе, с одним только добрым именем. Были бессонные ночи, на исходе которых голова звенела, как пустой котел. Были костяшки пальцев, разбитые до крови в попытке вырваться из круга злобы.
Я любил своих родителей. И я ненавидел их за то, что они покинули меня. Все, что я вспоминал, шепча их имена, это наставления о необходимости старательной и прилежной службы, приносящей благо прежде всего Дарствию, а уже только потом тебе самому. Терпение и усердие добиваются не меньших высот, чем отвага и дерзость, учили меня. Не всем дано быть героями, и не всегда жертвование жизнью достойно похвалы. Умереть легко – жить, изо дня в день исполняя свою службу, гораздо труднее и тем почетнее…
Он все говорил верно, мой отец. Жаль, что цепочка его советов оборвалась слишком рано, намного раньше, чем я смог оценить и осознать их простодушную правоту.
– Заключено временное супружество с Лодией Лакк со-Кейхана в семьсот двадцать восьмом году. Расторгнуто в семьсот тридцать пятом году…
Это тоже был шаг к намеченной цели, потому что начальство благоволило женатым подчиненным больше, чем холостым, и негласно принуждало заключать супружеские союзы, пусть и временные.
Я не собирался делить с худосочной южанкой всю оставшуюся жизнь. В сущности, мне было даже все равно, как выглядит аленна, как звучит ее голос: служба отнимала большую часть суток, и оставшегося времени едва хватало на то, чтобы закрыть глаза и провалиться в бессодержательный сон. Впрочем, надо признать, Лодия старалась. Следила за порядком в доме, а вернее, в тех нескольких комнатушках, что были отведены нам для проживания Сопроводительным крылом. Готовила ужины, вкуса которых я чаще всего не чувствовал, проглатывая не жуя. Согревала постель, хотя и тут следовала лишь моим пожеланиям, не навязываясь, но и не прекословя.
Она была хорошей женой, а главное, вольно или невольно поддерживала иллюзию правильности происходящего. Позволяла мне верить, что я являюсь главой хоть чего-то на этом свете.
– За время службы нареканий не поступало…
Да, и я горжусь этим. Хотя, с другой стороны, если бы во мне было поменьше старания и смирения, пребывание в Сопроводительном крыле могло закончиться намного раньше и, может быть, мне удалось бы начать все заново. В той же городской страже, к примеру. А что? Поступи я туда, глядишь, к нынешнему году уже протирал бы штаны в каком-нибудь кабинетном кресле. Или собирал бы мзду на улицах, что тоже неплохо.
– Представлен к увольнению в связи с необратимыми изменениями телесной плоти…
Если бы я знал заранее, что меня ожидает, не согласился бы исполнять отцовскую волю. Ни за какие посулы. Понимаю, почему Лоран Мори умолчал о неминуемом исходе сопроводительского века: рассчитывал успеть перевести меня на другую службу. Понимаю, но простить не могу. И добро бы каждый из нас уходил в одно и то же время, так нет, кто-то ухитрялся задерживаться едва ли вдвое больше положенного. Везение, Боженка его раздери! Простое везение. Будь у меня больше дней в запасе, разве я упустил бы все представившиеся шансы? Да никогда в жизни!
– Приказ об увольнении подписан управителем Сопроводительного крыла нынешнего дня семьсот тридцать пятого года от обретения Логаренского Дарствия. Вам будет выдана заверенная печатью Наблюдательного дома копия.
– Не стоит утруждать писарей.
Женщина оторвала взгляд от бумаг.
Что проку в свидетельстве о бездарно потерянных годах? Личное удовлетворение и только. Любой мало-мальски сведущий человек не примет на достойную службу сопроводителя, уволенного по указанной причине. Все, о чем ходят легенды, присутствует в нас лишь благодаря стараниям Цепи одушевления, а когда подходит срок и тело больше не может принимать в себя усиливающие зелья, мы перестаем чем-либо отличаться от прочих людей. Если говорить строго, скоро тот же капитан патруля городской стражи будет выглядеть в поединке предпочтительнее, чем я, потому что хорошо изучил пределы своих возможностей, дарованных от рождения и взращенных долгими занятиями.
Да, меня тоже учили. Но учили в расчете на повышенную гибкость и прочность связок, на остроту зрения, превышающую обычную в несколько раз, на способность держать удар столько, сколько потребуется, а не сколько может выдержать нежная человеческая плоть.
Я встал, отстегнул от пояса ножны и положил бракк на стол.
– Имеющиеся при вас вещи не обязательны к сдаче, эрте Мори, – предупредила сереброзвенница.
– Я не хотел бы оставлять их себе.
Она рассеянно кивнула, но вопрос все же прозвучал. Хотя и не из ее уст.
– Позволите узнать почему?