Страница:
Ярослав Веров
Третья концепция равновесия
Отвлеченно говоря, может быть несколько типов относительного равновесия; одни из них, так сказать, полнозвучны, другие – бедны, одни прочны, другие – неустойчивы; одни имеют потенциал высокий, другие – низкий. Известный тип равновесия может быть весьма недостаточным, как небезусловною может быть и дающая его религия. Отвлеченно же говоря, должен быть тип совершенного равновесия и наивысшего потенциала, соответствующий человеческой природе.
П. Флоренский
Она еще не родилась,
Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.
Светлой памяти Натальи Хаткиной, первого читателя этого романа
Пролог
Большое бесчисленно распределенное облако медленно приближалось к окоему горизонта. Из недр планетарных раздавались некие планетарные звуки. Две таинственные тени зависли над великой горой Пука. Они таинственно молчали вот уже второе столетие. Гигантские океанические хребты неспешно продвигались на север. Вслед за ними подтягивался южный магнитный полюс.
Огромные воздушные массы, называемые Онема в еще не рожденном народе племени Татауна, медленно и настороженно передвигались над просторами бескрайних пространств, до сих пор лишенных времени. Могучие подводные течения непредсказуемо извивались в подводных же глубинах, показывая собой всю непостижимость бытия и несостоятельность еще не открытого в этом секторе Вселенной закона Случайных Чисел. И все бы ничего, да вот только собственного спутника, луны то бишь, не было у этого мира. И огорченный такой несправедливостью – мир грустил.
А где-то в бескрайних глубинах Вселенной, мерно раскачиваясь, темная и грустная, плыла одинокая луна. И была она грустна и одинока именно из-за того, что плыла безо всякого понимания. А над планетой, над просторами колышущихся волн с белоснежными барашками, плыли размеренно и неторопливо те самые грозные, но тем не менее неторопливые и замысловато задумчивые воздушные массы. Они были молодые и глупые. И ничего не понимающие в сущности бытия.
Огромные воздушные массы, называемые Онема в еще не рожденном народе племени Татауна, медленно и настороженно передвигались над просторами бескрайних пространств, до сих пор лишенных времени. Могучие подводные течения непредсказуемо извивались в подводных же глубинах, показывая собой всю непостижимость бытия и несостоятельность еще не открытого в этом секторе Вселенной закона Случайных Чисел. И все бы ничего, да вот только собственного спутника, луны то бишь, не было у этого мира. И огорченный такой несправедливостью – мир грустил.
А где-то в бескрайних глубинах Вселенной, мерно раскачиваясь, темная и грустная, плыла одинокая луна. И была она грустна и одинока именно из-за того, что плыла безо всякого понимания. А над планетой, над просторами колышущихся волн с белоснежными барашками, плыли размеренно и неторопливо те самые грозные, но тем не менее неторопливые и замысловато задумчивые воздушные массы. Они были молодые и глупые. И ничего не понимающие в сущности бытия.
Часть 1
ТРИ К ОДНОМУ – НЕРУШИМЫЙ ЗАКОН ВСЕЛЕННОЙ
Глава 1
А бытие, между тем, тоже текло плавно и размеренно, тихо и ненавязчиво, не мешая ничему в мире. И мир продолжал быть, невзирая на всякие частные неприятности весьма общего характера. Но не в этом проявляла себя сущность бытия, а в своей принципиальной непостижимости. Эту сущность, тем не менее, вот уже много эпициклов пытался постигнуть герой нашей поучительной истории Фомич.
Некогда занимавший высокий пост в Карантинно-Санитарном Управлении Галактики, Фомич ныне отбывал пожизненный срок в Галактическом Отстойнике, или попросту в Отстое.
Итак, Отстой, Сегмент А234. Утро семьдесят третьего по счету откида Фомича в Отстое.
– Слышь, Фомич, чего смурной такой? Небось опять о сущности бытия затуманился, так ты это облишь, – заговорил второй герой этой истории, Лукреций. – Сам же вчера, когда тебя от блока питания отдирали, признался, что непостижима эта штука. И как ты эдак к тому блоку присосался? Говорили же тебе, фаза сдвинута согласно распоряжению Основного. Имей понятие, Фомич, и не ерепенься.
– Эх, Лукреций, – сухо, с грустным вздохом, присвистнул Фомич, – куда тебе постичь предмет моих раздумий? Ведь даже и мне это пока непосильно. Но есть, есть в твоих словах изрядная доля истины: актуальна ли сейчас сущность бытия, когда третий откид зарплату не возмещают? Что делать будем, Кеша?
– Права качать, что ж еще, – Лукреций энергично почесал бок правой промежуточной конечностью. – Вот валенки зажали, пусть выдадут. А как выдадут – тогда в тепле и поразмыслим. Ноги-то, они тепло любят. И тараночки б. С пивом.
– Да, я бы не отказался, – с глубочайшей грустью в голосе объявил Фомич. – А еще лучше не отказаться от элмоновой настоечки. Знаешь, на корешках растеньица одноименного настоенной. Просто прелесть…
А за защитным полем жутко выл и надрывно свистел тропический ураган «Рыбка», заваливая бескрайние просторы этой закинутой на самый край Галактики планеты крупными хлопьями замороженного аммиака, понуждая застигнутого непогодой случайного путника поглубже закопаться в сугроб, после чего затянуть в теплом аммиачном убежище унылую песнь «О Далеких Мирах Растана-Юни». Бледное Светило слабо пробивало лучами своими пелену урагана. Кургузые говорящие скалы жались в плотные кучки, не переставая бормотать свои былинные заклинания. Долина же представлялась большой наполненной аммиачным снегом сковородой, плавающей в беспредельности метанового океана, который, впрочем, отсюда, со сковороды, было не разглядеть.
А Лукреций все распалялся:
– В натуре, щас сморкалкой-то вжикну, да по Полюсному Контакту!
– Ну-ну, Кеша, ты так не горячись. Забыл чем в Отстое шутки-то плохи?
– А этим, значит, можно? – и Лукреций мрачно мотнул головой в сторону группы лохматых индивидов, развлекавшихся подбрасыванием Главного Опреснителя Сегмента А234 под самый свод купола защиты их ячейки Отстоя. – Щас я им…
А лохматые тем временем выломали очередную железяку из Локальной Установки Обогрева, невзирая на неоднократные предупреждения Основного Истопника. При этом они ссылались на соответствующий пункт Устава о личной физической ответственности, исключающей тем самым ответственность объективационную. В углу, окончательно сместившись из фокуса воспламенения, одиноко светила струя обогрева. Лохматым на это было явно наплевать.
Фомичу тоже было наплевать на это безобразие. Его занимали другие вещи. Он сидел на лежаке, болтал в воздухе нижними и с ностальгическими прищелкиваниями в голосе разглагольствовал:
– Вот и я в детстве, помнится, тоже что-то такое наблюдал. Субстанциональные выбросы, анализирующие последовательности предикативных посылок. Как же это было чудно, весело и радостно. Эх, Кеша, врожденные идеи, что может быть прекраснее! А как нет врожденных идей, то любые представления внешней реальности оказываются лишь комбинацией ощущений и имеют одно субъективное значение. Из-за чего все содержание внешнего мира носит субъективный характер и, следовательно, внешнее бытие остается за неизвестною причиною наших ощущений. Но тогда, Лукреций, как же можно приписать неизвестной причине предметное бытие? И что мы имеем? Вещь, значит, не есть сущее, а сущее – не есть вещь. Я на это, Кеша, никак не согласен. У меня принципы, тоже врожденные, между прочим. Хотя, можешь ли ты постичь сию драму идей?
– Как же не могу-то? – обиделся Лукреций. – Очень даже могу. Как не мочь-то, когда сам, помню, как возьмешься всеми правыми за Исходник, да как направишь его в нужную сторону. Знай себе успевай перманентные выбросы вылавливать. А то, помню, еще когда мы всей семьей жили в окрестностях Двойного Пульсара Лим, мы с дружбанами выхлопной коллектор Боевого Рейдера Первого Типа подпилили наугольниками. Такими штучками с хромопластиковыми зубчиками, сейчас таких уже нигде и не увидишь. Так нас потом весь экипаж и батальон обслуживания по полигону реперными шмурлами гонял. Ну и досталось нам тогда, Фомич, на орехи. Двенадцать оборотов отлеживался. Зато потом… – и крупная слеза неожиданно выкатилась из морщинистого глаза Лукреция.
Лукреций снял ее с лица рукавом и удивленно на нее посмотрел. И сокрушенно шмыргнул обонялкой.
– Что-то я не помню, чтобы у тебя была семья, – подозрительно зевнул Фомич и, почесав за задним ухом, с интересом уставился в смотровой светопропускатель.
– Ну так и что ж? В системе Двойного Пульсара Лим у меня и не такое было!
– Ладно, рассказывай. Там что, континуум причинностный с нарушениями хода был?
– Чего? – не понял Лукреций. – Да нет. Если хочешь знать, у меня было целых три семьи, только об этом говорить нечего. Лишнее это. Тем более, что от всех трех я сбегал, стало быть их и не было вовсе…
Фомич аж подпрыгнул.
– Стой, Кеша, ты мне интересную идейку подкинул. Как бы это аккуратно сформулировать? Если нечто было, но мыслящий объект это отрицает, то было ли это на самом деле? Должны же быть у мыслящего объекта онтологические права! – Фомич даже раззеленелся от внезапно налетевшей мысли.
– Права? Как же, помню. В системе Четырех Зеркалок мы с дружбанами, только не с теми, что в системе Двойного Пульсара Лим, а с другими, из местных, права качали. А надо сказать, это самое качание прав требовало, чтоб соображалка была – не то, что у лохматых. Там ежели не так качнешь, так тебя тут же унавозят. Проблема у них была с Унавоживанием Почв. И без качания, опять же, никак нельзя. Забреют в Защитники Порядка, а это гораздо хуже, чем быть унавоженным.
В этот момент с грохотом всхлопнулся общий впускатель, и внутри Отстоя возникла тень Основного.
– Значит так, господа Отбыватели, в противоречие параграфу пять Действующего Устава Галактического Отстоя, задержанная зарплата не возмещается больше ни валенками, ни подзарядкой от агрегирующего питателя. Хотя, права качать сегодня не запрещается, опять же в противоречие параграфу шесть статьи одна тысяча третьей вышеназванного Устава. А от себя добавлю: вы, мужики, меня, знаю за кого держите, так я не сержусь. Наоборот, никогда еще обо мне не думали так, как вы. А думали обо мне по-разному. Вот взять того же знаменитого Цыца из общности Лесопроходимцев, что в туманности Кука, мнимая ему память. Так удумал, стервец, что я – не я, а Отражатель Дыхания Отбывателей. Ну и где он теперь? Не знаете? Вот и я о том же. А вы еще сможете узнать, если, конечно, перестанете соответствовать.
И с этими словами тень Основного схлопнулась. Пронесся лишь порыв ветра. И тут же тревожно замерцали Мигалки, квазиживые организмы, во множестве гнездящиеся на сводах Отстоя.
Некогда занимавший высокий пост в Карантинно-Санитарном Управлении Галактики, Фомич ныне отбывал пожизненный срок в Галактическом Отстойнике, или попросту в Отстое.
Итак, Отстой, Сегмент А234. Утро семьдесят третьего по счету откида Фомича в Отстое.
– Слышь, Фомич, чего смурной такой? Небось опять о сущности бытия затуманился, так ты это облишь, – заговорил второй герой этой истории, Лукреций. – Сам же вчера, когда тебя от блока питания отдирали, признался, что непостижима эта штука. И как ты эдак к тому блоку присосался? Говорили же тебе, фаза сдвинута согласно распоряжению Основного. Имей понятие, Фомич, и не ерепенься.
– Эх, Лукреций, – сухо, с грустным вздохом, присвистнул Фомич, – куда тебе постичь предмет моих раздумий? Ведь даже и мне это пока непосильно. Но есть, есть в твоих словах изрядная доля истины: актуальна ли сейчас сущность бытия, когда третий откид зарплату не возмещают? Что делать будем, Кеша?
– Права качать, что ж еще, – Лукреций энергично почесал бок правой промежуточной конечностью. – Вот валенки зажали, пусть выдадут. А как выдадут – тогда в тепле и поразмыслим. Ноги-то, они тепло любят. И тараночки б. С пивом.
– Да, я бы не отказался, – с глубочайшей грустью в голосе объявил Фомич. – А еще лучше не отказаться от элмоновой настоечки. Знаешь, на корешках растеньица одноименного настоенной. Просто прелесть…
А за защитным полем жутко выл и надрывно свистел тропический ураган «Рыбка», заваливая бескрайние просторы этой закинутой на самый край Галактики планеты крупными хлопьями замороженного аммиака, понуждая застигнутого непогодой случайного путника поглубже закопаться в сугроб, после чего затянуть в теплом аммиачном убежище унылую песнь «О Далеких Мирах Растана-Юни». Бледное Светило слабо пробивало лучами своими пелену урагана. Кургузые говорящие скалы жались в плотные кучки, не переставая бормотать свои былинные заклинания. Долина же представлялась большой наполненной аммиачным снегом сковородой, плавающей в беспредельности метанового океана, который, впрочем, отсюда, со сковороды, было не разглядеть.
А Лукреций все распалялся:
– В натуре, щас сморкалкой-то вжикну, да по Полюсному Контакту!
– Ну-ну, Кеша, ты так не горячись. Забыл чем в Отстое шутки-то плохи?
– А этим, значит, можно? – и Лукреций мрачно мотнул головой в сторону группы лохматых индивидов, развлекавшихся подбрасыванием Главного Опреснителя Сегмента А234 под самый свод купола защиты их ячейки Отстоя. – Щас я им…
А лохматые тем временем выломали очередную железяку из Локальной Установки Обогрева, невзирая на неоднократные предупреждения Основного Истопника. При этом они ссылались на соответствующий пункт Устава о личной физической ответственности, исключающей тем самым ответственность объективационную. В углу, окончательно сместившись из фокуса воспламенения, одиноко светила струя обогрева. Лохматым на это было явно наплевать.
Фомичу тоже было наплевать на это безобразие. Его занимали другие вещи. Он сидел на лежаке, болтал в воздухе нижними и с ностальгическими прищелкиваниями в голосе разглагольствовал:
– Вот и я в детстве, помнится, тоже что-то такое наблюдал. Субстанциональные выбросы, анализирующие последовательности предикативных посылок. Как же это было чудно, весело и радостно. Эх, Кеша, врожденные идеи, что может быть прекраснее! А как нет врожденных идей, то любые представления внешней реальности оказываются лишь комбинацией ощущений и имеют одно субъективное значение. Из-за чего все содержание внешнего мира носит субъективный характер и, следовательно, внешнее бытие остается за неизвестною причиною наших ощущений. Но тогда, Лукреций, как же можно приписать неизвестной причине предметное бытие? И что мы имеем? Вещь, значит, не есть сущее, а сущее – не есть вещь. Я на это, Кеша, никак не согласен. У меня принципы, тоже врожденные, между прочим. Хотя, можешь ли ты постичь сию драму идей?
– Как же не могу-то? – обиделся Лукреций. – Очень даже могу. Как не мочь-то, когда сам, помню, как возьмешься всеми правыми за Исходник, да как направишь его в нужную сторону. Знай себе успевай перманентные выбросы вылавливать. А то, помню, еще когда мы всей семьей жили в окрестностях Двойного Пульсара Лим, мы с дружбанами выхлопной коллектор Боевого Рейдера Первого Типа подпилили наугольниками. Такими штучками с хромопластиковыми зубчиками, сейчас таких уже нигде и не увидишь. Так нас потом весь экипаж и батальон обслуживания по полигону реперными шмурлами гонял. Ну и досталось нам тогда, Фомич, на орехи. Двенадцать оборотов отлеживался. Зато потом… – и крупная слеза неожиданно выкатилась из морщинистого глаза Лукреция.
Лукреций снял ее с лица рукавом и удивленно на нее посмотрел. И сокрушенно шмыргнул обонялкой.
– Что-то я не помню, чтобы у тебя была семья, – подозрительно зевнул Фомич и, почесав за задним ухом, с интересом уставился в смотровой светопропускатель.
– Ну так и что ж? В системе Двойного Пульсара Лим у меня и не такое было!
– Ладно, рассказывай. Там что, континуум причинностный с нарушениями хода был?
– Чего? – не понял Лукреций. – Да нет. Если хочешь знать, у меня было целых три семьи, только об этом говорить нечего. Лишнее это. Тем более, что от всех трех я сбегал, стало быть их и не было вовсе…
Фомич аж подпрыгнул.
– Стой, Кеша, ты мне интересную идейку подкинул. Как бы это аккуратно сформулировать? Если нечто было, но мыслящий объект это отрицает, то было ли это на самом деле? Должны же быть у мыслящего объекта онтологические права! – Фомич даже раззеленелся от внезапно налетевшей мысли.
– Права? Как же, помню. В системе Четырех Зеркалок мы с дружбанами, только не с теми, что в системе Двойного Пульсара Лим, а с другими, из местных, права качали. А надо сказать, это самое качание прав требовало, чтоб соображалка была – не то, что у лохматых. Там ежели не так качнешь, так тебя тут же унавозят. Проблема у них была с Унавоживанием Почв. И без качания, опять же, никак нельзя. Забреют в Защитники Порядка, а это гораздо хуже, чем быть унавоженным.
В этот момент с грохотом всхлопнулся общий впускатель, и внутри Отстоя возникла тень Основного.
– Значит так, господа Отбыватели, в противоречие параграфу пять Действующего Устава Галактического Отстоя, задержанная зарплата не возмещается больше ни валенками, ни подзарядкой от агрегирующего питателя. Хотя, права качать сегодня не запрещается, опять же в противоречие параграфу шесть статьи одна тысяча третьей вышеназванного Устава. А от себя добавлю: вы, мужики, меня, знаю за кого держите, так я не сержусь. Наоборот, никогда еще обо мне не думали так, как вы. А думали обо мне по-разному. Вот взять того же знаменитого Цыца из общности Лесопроходимцев, что в туманности Кука, мнимая ему память. Так удумал, стервец, что я – не я, а Отражатель Дыхания Отбывателей. Ну и где он теперь? Не знаете? Вот и я о том же. А вы еще сможете узнать, если, конечно, перестанете соответствовать.
И с этими словами тень Основного схлопнулась. Пронесся лишь порыв ветра. И тут же тревожно замерцали Мигалки, квазиживые организмы, во множестве гнездящиеся на сводах Отстоя.
Глава 2
Какими же недобрыми ветрами занесло наших героев в Отстой? С чего началась эта история? Дело было так.
Главный Координатор Пространственно-Временных Связей отдела Второго Закона Термодинамики Карантинно-Санитарного Управления Фомич, пребывая в некоторой рассеянной задумчивости, слушал обращенную к нему речь Спонсора Сектора. Из коей следовало, что во вверенном ему Секторе систематически наблюдаются злостные отклонения от Второго Закона Термодинамики. Например в виде появления сомнительного качества скоплений диффузной материи и непрогнозируемых Гигантских Флуктуаций.
Координатор Фомич стоял у обзорной панорамы, прислонясь к холод – ной терпкости панели впускателя, и загадочно улыбался своим потаенным мыслям. На душе было легко и свободно. Где-то пели птички, пиликал Большой Аккомпаниатор, наигрывая Марш Боевых Соратников. «Почувствовали, значит, зашевелились», – радостно думал Фомич. Беспокойство Спонсора означало одно – все те десять дливов, что Фомич провел в должности Главного Координатора, прошли не напрасно. Ибо Второй Закон, хотя и неохотно, но начал поддаваться неотступному напору могучего интеллекта Фомича. «Я же говорил вам, что бытие вещей суть их представление!» – Главный Координатор наконец ощутил то самое, едва уловимое, что называется смыслом жизни.
А надо сказать, что Сектор Галактики, который курировал Фомич, был на довольно приличном расстоянии от направления главной компоненты волнового вектора знаменитой Радиогалактики У. По статистическим рассчетам Отдела Головных Преобразований излучение Радиогалактики У никак не могло влиять на ситуацию во вверенном Секторе. Но это были одни лишь теории. На самом же деле, благодаря этому могучему излучению, особенно его длинноволновой составляющей, покой в Секторе систематически нарушался. Знал об этом Фомич, знал, но всячески замалчивал эту неравновесность. За что, собственно, впоследствии и поплатился.
Второй наш герой, Лукреций, работал Техником-Наладчиком обычного «Демона Максвелла», единственного, кстати, на весь Сектор. Все еще недостаточно освободившись от некоторых привычек, приобретенных во времена далекой молодости, он нет-нет да и ввязывался в не совсем корректные по отношению ко Второму Закону аферы.
Вот так и жил он обычной жизнью Техника-Наладчика обычного «Демона Максвелла», когда однажды нагрянула к нему делегация Гравористых Ынтров с планеты Микзар-5. А надо заметить, Лукреций в тот пук находился в глубоком проколе после того, как неудачно загнал запаску стартового ключа мужикам якобы из Космической Экспедиционной Службы. В обмен те мужики предоставили ему управляющий фрагмент третьей аннигиляционно-транзисционной тяги межпланетного балтогруза, которую от Лукреция уже давно ждали некие покупатели. Фрагмент оказался со скрытым изъяном. Изъян этот настолько бросался в глаза, что предложить фрагмент могли только последние астронавты, космическое хулиганье, каковыми они на самом деле и являлись. А не заметить его мог только вдребезги пьяный Лукреций, каковым он обычно и бывал в конце каждого рабочего пука.
А дальше было так. Заваливает вскоре Лукреций в известную забегаловку «У Сверхновой», как всегда развеяться, пропустить пару блюмов зеленухи, ну и как обычно – набить кому-нибудь морду, или что там у них подвернется. Просмоленный трактирщик Ширь, хорошо зная веселую натуру Кеши, не мешкая проложил фарватер к его любимому столику у северного окна. За соседним же столиком вольготно развалился житель народности Айо-Какайна, одной своей конечностью лениво перелистывая брошюрку «О проблемах бытия квадруполых андропоидов». Брошюрка была нашрифтована на языке Лимпоников. И судя по тому, что абориген читал ее с обратной стороны, резкими толчками переворачивая страницы, – читал он не с целью получения знаний, а для разжигания аппетита.
– Опять тут всякая мразь пасется! – недружелюбно пробормотал Лукреций, со всего размаха всадил крючок для питания в ножку седадла жителя Айо-Какайна и с силой дернул. Абориген рухнул на пол с подозрительной поспешностью.
Трактирщик хитро прищурился и щелкнул испускателем. Немедля подскочила официетка, лихо волоча за собой тяжело груженную тележку с обычным заказом Лукреция. Лукреций аппетитно втянул обонялкой разноцветное облако ароматов, сопровождавшее тележку.
– А мне? – обиженно пропищал с пола абориген, неуверенно пошамкав своими плуперными конечностями, употребляемыми обычно в напряженные моменты жизни. – Я раньше сделал заказ!
– Отлезь, люпус, – миролюбиво ухмыльнулся Лукреций и всосал первый блюм, тут же закусив его охлажденным приаме. Из обонялки вырвалось голубоватое облачко спор уснуженного инея. – Ух, хорошо пошло! Говорю вам, мужики, быть дождю. Видали, как иней-то верхом пошел?
– Какой дождь? – озадаченно пропищал абориген. – Отродясь в наших краях дождя не бывало.
– Ты сначала Дистановый Диалект выучи, неуч, а уж потом свою говорилку раззявывай, – почти дружелюбно сказал Лукреций, разомлев слегка от первой дозы.
А в это время в забегаловке мало по малу устанавливалась нормальная вечерняя атмосфера, столики уже не пустовали, по всему залу оживленно сновали официетки, развозя заказанные блюда. Сквозь низко висящее облако ароматических испарений и дымовых образований с трудом можно было различить небольшой помостик у фосфоресцентной стены. На помостике постепенно разрасталась пузырчатая масса музыкального коллектора. Было хорошо и уютно. В этой атмосфере Лукреций чувствовал себя как дома, которого у него, впрочем, никогда не было.
– Где твой дом, усталый путник… – гнусаво затянул свою первую мелодию коллектор.
– Где, где… Где надо – там и дом, – вновь стал распаляться Лукреций, озираясь в поисках оппонента.
Пока вроде никто не возражал. Это его еще больше распалило. Ненавязчиво в поле зрения возник все тот же незадачливый абориген, непроизвольно вызвав воспоминание о злосчастно приобретенной аннигиляционной тяге и, как следствие – полной финансовой несостоятельности. Да и желтковый, с мелкопупырчатой фрутью окрас аборигена не способствовал смягчению ситуации.
Лукреций перешел к активным действиям не мешкая. Он еще раз обвел взглядом залу и окончательно зафиксировался на аборигене. Бедолага как раз мучался над сахарной косточкой прыгающего пыгна, пытаясь не разгрызая впихнуть ее в свою узкую глотательницу. Крупные, сверкающие капли выступили на его затылочных долях.
– Где-то я тебя уже видел, – зловеще заверил Лукреций ничего не подозревающего аборигена. И припечатал его тяжелым взглядом к седадлу: – Не ты ли это тогда дышал мне в затылок, когда мы с дружбанами перли коленчатость эн-мерности по Немой Протоке Парки Примы?
Абориген никак не реагировал на эти слова, продолжая безуспешные попытки заглотнуть сахарную косточку.
Вмиг все вскипело внутри Лукреция, и вместе с этим дискантно вскипели и отвесно оборвались звуки музыкального коллектора, никогда не отличавшегося храбростью. В забегаловке воцарилась тишина. Завсегдатаи знали: издавать звуки, когда Техник-Наладчик в таком настроении, опасно. Куда-то исчезли официетки, а музыкальный коллектор приплюснуто растекся блином по своему помосту. Тишину нарушало лишь громкое жадное чмоканье ничего не подозревающего аборигена.
Заметил ли абориген мгновенное изменение обстановки – сказать трудно. От короткого удара верхней аборигена вынесло в окно. Дыра в окне незамедлительно стала затягиваться. Наполовину протолкнутая было в глотательницу аборигена сахарная косточка еще долго с легким шелестом вращалась на опустевшем столике.
Тут же, по уже устоявшейся традиции, зал потихоньку наполнился звуками, а к столику Лукреция бойко подкатила веселая официетка и вывалила на столик второй блюм. Вмиг подобревший Лукреций расслабленно откинулся на спинку седадла и стал неторопливо потягивать блюм, со знанием дела заедая его любимыми фаршированными в прыне карликовыми снипсами и блуждая по залу мечтательным взглядом.
Опять заголосил коллектор, разливая задушевные звуки вальса «Покорителей Пространства». Соседний столик тут же оказался занятым.
Так бы и закончился этот обычный вечерок в трактире «У Сверхновой», если бы новые соседи не обсуждали свои проблемы так громко. Не обратить на них внимание Лукрецию было просто невозможно.
– А ты заметил, – орал один из них, – как она за последние два длива бессовестно сильно покраснела, зараза?!
– Чур тебя, не говори так о ней. Она этого не любит! – прокашлявшись, испуганно просипел второй, более старый на вид, чем его собеседники.
– Да только к чему теперь все эти ритуальные тонкости! Она краснеет оборот за оборотом, – сокрушенно махнул верхней левой третий.
– А ведь мы ей в прошлом дливе столько жертв принесли!! – не унимался первый. – А ей хоть бы что!! Две любимые луны – Пруньку и Тауньку скормили. Помню, я на Тауньке еще в детстве по чатным рытвинам крапиков гонял.
– А кто не гонял, скажи?
– Ну я не гонял, – удивился старый. – Во времена моего детства у нас Тауньки еще не было, не успели еще… это самое…
– А на Пруньке, помните, какой замечательный камнепадик-то был? Со всей Галактики поглазеть на него прилетали.
– Ой, не говори, сил нет об этом вспоминать. Муторно-то как, братья-Ынтры! – грохнул по столу верхней правой третий.
– Нет, ну в самом деле, мужики, вы это завязывайте. Здесь общество, понимаешь, культурно устроилось, прочуханка легкая такая пошла. А из-за вас, вон, коллектора не слыхать, – в обычной своей манере обратился к трем Ынтрам Лукреций.
– Ты, странник, видно у нас в системе Микзара не бывал.
– То-то я смотрю и никак не признаю его, – поддакнул опять невпопад Старый Ынтр.
– Я не странник, я техник. А вы-то кто будете? Раскричались тут.
– Ынтры мы, сынок, Ынтры. Гравористые. Слыхал, небось?
– А… Слыхал, как не слыхать. А вот повидать не довелось… Ведь это у вас светило – Белый Сверхгигант, один на всю Галактику? Единственный в своем роде, можно сказать – Бриллиант Ночного Неба?
– То-то и оно. Был белый сверхгигант, а стал желтый карлик. И в красного превращается прямо на глазах.
– Чур тебя! – негодующе затрясся старый. – Не красный еще!
– Э, недолго ждать осталось. Все одно – всем нам теперь в распыл.
– Отчего ж так сразу-то? – удивился Лукреций. – Не один вам люпус – карлик, гигант? Свет есть, греет. Не пойму я вас. Мутные вы какие-то.
– ?!! – в крайней степени возмущения пошел лиловыми пятнами Старый Ынтр.
– Свет, тепло – это все лирика, господин хороший. Да только жить с красным карликом нам никак нельзя, – поднял на Лукреция свои сканирующие дуги первый Ынтр.
– Этические принципы не позволяют. Вот дело-то как обстоит. У нас красны только дрымы, а чтобы солнце – этого нам не пережить! – раздельно произнес третий.
Совершенно внезапно Лукреций заинтересовался этим делом. Он заказал добавочный блюм и решил поразмыслить. К размышлениям же его подвигла главным образом не проблема Ынтров, а проблема собственных финансовых затруднений. «А ведь их карлик на пару миллионов кредитов тянет», – возникло в голове.
– Так говорите, вам с красным карликом никак нельзя? – с деловой озабоченностью в голосе обратился он к Ынтрам.
– Никак, сынок.
– С карликом можно, с красным вот нельзя.
– Таковы уж наши этические принципы.
– Ясно. А позвольте поразмыслить вслух, если вам не в обиду… В принципе, изменение цвета звезды задача с технической точки зрения не такая уж безнадежная. Ежели, конечно, подойти творчески. Но сами понимаете – транспортировка технического устройства, накладные расходы… – и Лукреций многозначительно замолчал, повернувшись к окну, за которым, как обычно в это позднее вечернее время, возгоралась Сверхновая.
Сверхновую трактирщик Ширь, мужик не без выдумки, повесил на орбите для привлечения галактян и прочих обитателей Галактики, кто при деньгах, в свой трактир.
– И на сколько же это нам потянет? – озабоченно спросил первый.
– Мы, сынок, ради принципов за наличностью не постоим, – невпопад брякнул старик.
– А может, по бартеру получится? – предложил третий.
– Да я, собственно, так это, в порядке размышлений вслух. Как ни крути – целая звезда… Не ящик с запчастями. Здесь помозговать надобно. Кто бы, интересно, мог с ней совладать, с проблемкой вашей? Хотя, вот если б использовать штучку такую, «Демон Максвелла» называется. И запустить ее, ну скажем, на три серии оборотов. Тогда может что и получится. Только кто, опять же, за это возьмется?
– А ежели ты, спаситель наш?! – воскликнул старик, восторженно ткнув в Лукреция своей морщинистой семерней.
– За пять сотен, – осторожно добавил первый.
– Нет, парни, за такую сумму на нашей базе только шпангоуты пассажирским лоханкам правят! – возмутился Лукреций. – Так то плановая работа! И никакого творчества. А у вас такое тонкое и щепетильное дельце.
– А может все-таки бартером? – уже не так уверенно предложил третий.
– Три двести и никакого бартера, – сурово заявил Лукреций. – Об этом дельце завтра же во всем Секторе заговорят. А это ж такое дело – могут и с работы попереть.
– Три двести? – подпрыгнул первый. – Тысяч?!!
– Не губи, сердешный! Да мы за нашу родимую последние лохмотья с себя… – бухнулся на все три нижние Старый Ынтр.
– Я все в толк не возьму – чем бартер-то плох? – никак не мог сообразить третий.
– Три миллиона! Вперед и наличными, – твердо заявил Техник-Наладчик.
– Да как?.. Ты что?.. Откуда?.. За как?.. – наперебой заголосили Ынтры.
Лукреций осмотрелся. Все в зале смотрели в его сторону.
– Вы что, мужики, юмора не понимаете? Да я так. Развлекаюсь.
– Так ты, значит, развлекаешься?! – недобро прижмурился первый Ынтр, внушительных габаритов мужик, и покрылся боевой мухравистой слизью.
– Дык, а как же? – резко сбавил обороты Лукреций. – Я же говорил, дело это творческое…
– А послушай, сынок, меня, старика. Почему бы не разрешить это творческое дело добром? – внезапно заговорил разумно Старый Ынтр, широко раскрыв доселе закрытые верхние сканирующие дуги. – Мы ведь, яхонтовый, давно за тобой наблюдаем. Не скажешь ли нам, кто эдак полтора длива тому фурху суспензионную загнал бородавочникам канопнистым? Или вот, к примеру, была, помнится, в квадранте Цэ-6 черная такая дырочка, микрошка, понимаешь, эдакая. Никому, вроде бы, не мешала. А ведь это дело можно и поглубже копнуть. Хотя зачем далеко ходить – возьмем тех же астронавтов отъявленных. Откуда у них, спрашивается, возник нулевый стартовый ключ? И куда они теперь двинутся на своих жутких ретункерах? Не задумывался? А стоило бы. Так что, посуди сам, куда тебе, брильянтовый, рыпаться? Ты у нас вот весь где, – и Старый Ынтр плотно сомкнул обе промежуточные.
– Ты не то, что спектральный состав выправишь, ты наш карлик вручную перекрасишь! – рявкнул первый.
– Ах вот даже как… – промычал в некоторой задумчивости Лукреций. – Тогда, стало быть, так: два миллиона и никакого бартера. Первый сразу, второй по окончании работ. И мой сегодняшний ужин за ваш счет.
С этими словами Лукреций высосал остаток блюма, поднялся и не спеша, как и подобает Технику-Наладчику, направился к выходу. Вослед ему раздались восторженные аплодисменты сидящих в зале. Официетки обменивались лукавыми трелями, завсегдатаи уважительно перешептывались в том плане, что, мол, молодец наш Кеша, не посрамил честь Сектора, уел этих периферийных выскочек, и подпускали при этом тактичную долю завистливых вздохов. Музыкальный коллектор грянул Победную Песнь «Ты мой единственный Герой».
Главный Координатор Пространственно-Временных Связей отдела Второго Закона Термодинамики Карантинно-Санитарного Управления Фомич, пребывая в некоторой рассеянной задумчивости, слушал обращенную к нему речь Спонсора Сектора. Из коей следовало, что во вверенном ему Секторе систематически наблюдаются злостные отклонения от Второго Закона Термодинамики. Например в виде появления сомнительного качества скоплений диффузной материи и непрогнозируемых Гигантских Флуктуаций.
Координатор Фомич стоял у обзорной панорамы, прислонясь к холод – ной терпкости панели впускателя, и загадочно улыбался своим потаенным мыслям. На душе было легко и свободно. Где-то пели птички, пиликал Большой Аккомпаниатор, наигрывая Марш Боевых Соратников. «Почувствовали, значит, зашевелились», – радостно думал Фомич. Беспокойство Спонсора означало одно – все те десять дливов, что Фомич провел в должности Главного Координатора, прошли не напрасно. Ибо Второй Закон, хотя и неохотно, но начал поддаваться неотступному напору могучего интеллекта Фомича. «Я же говорил вам, что бытие вещей суть их представление!» – Главный Координатор наконец ощутил то самое, едва уловимое, что называется смыслом жизни.
А надо сказать, что Сектор Галактики, который курировал Фомич, был на довольно приличном расстоянии от направления главной компоненты волнового вектора знаменитой Радиогалактики У. По статистическим рассчетам Отдела Головных Преобразований излучение Радиогалактики У никак не могло влиять на ситуацию во вверенном Секторе. Но это были одни лишь теории. На самом же деле, благодаря этому могучему излучению, особенно его длинноволновой составляющей, покой в Секторе систематически нарушался. Знал об этом Фомич, знал, но всячески замалчивал эту неравновесность. За что, собственно, впоследствии и поплатился.
Второй наш герой, Лукреций, работал Техником-Наладчиком обычного «Демона Максвелла», единственного, кстати, на весь Сектор. Все еще недостаточно освободившись от некоторых привычек, приобретенных во времена далекой молодости, он нет-нет да и ввязывался в не совсем корректные по отношению ко Второму Закону аферы.
Вот так и жил он обычной жизнью Техника-Наладчика обычного «Демона Максвелла», когда однажды нагрянула к нему делегация Гравористых Ынтров с планеты Микзар-5. А надо заметить, Лукреций в тот пук находился в глубоком проколе после того, как неудачно загнал запаску стартового ключа мужикам якобы из Космической Экспедиционной Службы. В обмен те мужики предоставили ему управляющий фрагмент третьей аннигиляционно-транзисционной тяги межпланетного балтогруза, которую от Лукреция уже давно ждали некие покупатели. Фрагмент оказался со скрытым изъяном. Изъян этот настолько бросался в глаза, что предложить фрагмент могли только последние астронавты, космическое хулиганье, каковыми они на самом деле и являлись. А не заметить его мог только вдребезги пьяный Лукреций, каковым он обычно и бывал в конце каждого рабочего пука.
А дальше было так. Заваливает вскоре Лукреций в известную забегаловку «У Сверхновой», как всегда развеяться, пропустить пару блюмов зеленухи, ну и как обычно – набить кому-нибудь морду, или что там у них подвернется. Просмоленный трактирщик Ширь, хорошо зная веселую натуру Кеши, не мешкая проложил фарватер к его любимому столику у северного окна. За соседним же столиком вольготно развалился житель народности Айо-Какайна, одной своей конечностью лениво перелистывая брошюрку «О проблемах бытия квадруполых андропоидов». Брошюрка была нашрифтована на языке Лимпоников. И судя по тому, что абориген читал ее с обратной стороны, резкими толчками переворачивая страницы, – читал он не с целью получения знаний, а для разжигания аппетита.
– Опять тут всякая мразь пасется! – недружелюбно пробормотал Лукреций, со всего размаха всадил крючок для питания в ножку седадла жителя Айо-Какайна и с силой дернул. Абориген рухнул на пол с подозрительной поспешностью.
Трактирщик хитро прищурился и щелкнул испускателем. Немедля подскочила официетка, лихо волоча за собой тяжело груженную тележку с обычным заказом Лукреция. Лукреций аппетитно втянул обонялкой разноцветное облако ароматов, сопровождавшее тележку.
– А мне? – обиженно пропищал с пола абориген, неуверенно пошамкав своими плуперными конечностями, употребляемыми обычно в напряженные моменты жизни. – Я раньше сделал заказ!
– Отлезь, люпус, – миролюбиво ухмыльнулся Лукреций и всосал первый блюм, тут же закусив его охлажденным приаме. Из обонялки вырвалось голубоватое облачко спор уснуженного инея. – Ух, хорошо пошло! Говорю вам, мужики, быть дождю. Видали, как иней-то верхом пошел?
– Какой дождь? – озадаченно пропищал абориген. – Отродясь в наших краях дождя не бывало.
– Ты сначала Дистановый Диалект выучи, неуч, а уж потом свою говорилку раззявывай, – почти дружелюбно сказал Лукреций, разомлев слегка от первой дозы.
А в это время в забегаловке мало по малу устанавливалась нормальная вечерняя атмосфера, столики уже не пустовали, по всему залу оживленно сновали официетки, развозя заказанные блюда. Сквозь низко висящее облако ароматических испарений и дымовых образований с трудом можно было различить небольшой помостик у фосфоресцентной стены. На помостике постепенно разрасталась пузырчатая масса музыкального коллектора. Было хорошо и уютно. В этой атмосфере Лукреций чувствовал себя как дома, которого у него, впрочем, никогда не было.
– Где твой дом, усталый путник… – гнусаво затянул свою первую мелодию коллектор.
– Где, где… Где надо – там и дом, – вновь стал распаляться Лукреций, озираясь в поисках оппонента.
Пока вроде никто не возражал. Это его еще больше распалило. Ненавязчиво в поле зрения возник все тот же незадачливый абориген, непроизвольно вызвав воспоминание о злосчастно приобретенной аннигиляционной тяге и, как следствие – полной финансовой несостоятельности. Да и желтковый, с мелкопупырчатой фрутью окрас аборигена не способствовал смягчению ситуации.
Лукреций перешел к активным действиям не мешкая. Он еще раз обвел взглядом залу и окончательно зафиксировался на аборигене. Бедолага как раз мучался над сахарной косточкой прыгающего пыгна, пытаясь не разгрызая впихнуть ее в свою узкую глотательницу. Крупные, сверкающие капли выступили на его затылочных долях.
– Где-то я тебя уже видел, – зловеще заверил Лукреций ничего не подозревающего аборигена. И припечатал его тяжелым взглядом к седадлу: – Не ты ли это тогда дышал мне в затылок, когда мы с дружбанами перли коленчатость эн-мерности по Немой Протоке Парки Примы?
Абориген никак не реагировал на эти слова, продолжая безуспешные попытки заглотнуть сахарную косточку.
Вмиг все вскипело внутри Лукреция, и вместе с этим дискантно вскипели и отвесно оборвались звуки музыкального коллектора, никогда не отличавшегося храбростью. В забегаловке воцарилась тишина. Завсегдатаи знали: издавать звуки, когда Техник-Наладчик в таком настроении, опасно. Куда-то исчезли официетки, а музыкальный коллектор приплюснуто растекся блином по своему помосту. Тишину нарушало лишь громкое жадное чмоканье ничего не подозревающего аборигена.
Заметил ли абориген мгновенное изменение обстановки – сказать трудно. От короткого удара верхней аборигена вынесло в окно. Дыра в окне незамедлительно стала затягиваться. Наполовину протолкнутая было в глотательницу аборигена сахарная косточка еще долго с легким шелестом вращалась на опустевшем столике.
Тут же, по уже устоявшейся традиции, зал потихоньку наполнился звуками, а к столику Лукреция бойко подкатила веселая официетка и вывалила на столик второй блюм. Вмиг подобревший Лукреций расслабленно откинулся на спинку седадла и стал неторопливо потягивать блюм, со знанием дела заедая его любимыми фаршированными в прыне карликовыми снипсами и блуждая по залу мечтательным взглядом.
Опять заголосил коллектор, разливая задушевные звуки вальса «Покорителей Пространства». Соседний столик тут же оказался занятым.
Так бы и закончился этот обычный вечерок в трактире «У Сверхновой», если бы новые соседи не обсуждали свои проблемы так громко. Не обратить на них внимание Лукрецию было просто невозможно.
– А ты заметил, – орал один из них, – как она за последние два длива бессовестно сильно покраснела, зараза?!
– Чур тебя, не говори так о ней. Она этого не любит! – прокашлявшись, испуганно просипел второй, более старый на вид, чем его собеседники.
– Да только к чему теперь все эти ритуальные тонкости! Она краснеет оборот за оборотом, – сокрушенно махнул верхней левой третий.
– А ведь мы ей в прошлом дливе столько жертв принесли!! – не унимался первый. – А ей хоть бы что!! Две любимые луны – Пруньку и Тауньку скормили. Помню, я на Тауньке еще в детстве по чатным рытвинам крапиков гонял.
– А кто не гонял, скажи?
– Ну я не гонял, – удивился старый. – Во времена моего детства у нас Тауньки еще не было, не успели еще… это самое…
– А на Пруньке, помните, какой замечательный камнепадик-то был? Со всей Галактики поглазеть на него прилетали.
– Ой, не говори, сил нет об этом вспоминать. Муторно-то как, братья-Ынтры! – грохнул по столу верхней правой третий.
– Нет, ну в самом деле, мужики, вы это завязывайте. Здесь общество, понимаешь, культурно устроилось, прочуханка легкая такая пошла. А из-за вас, вон, коллектора не слыхать, – в обычной своей манере обратился к трем Ынтрам Лукреций.
– Ты, странник, видно у нас в системе Микзара не бывал.
– То-то я смотрю и никак не признаю его, – поддакнул опять невпопад Старый Ынтр.
– Я не странник, я техник. А вы-то кто будете? Раскричались тут.
– Ынтры мы, сынок, Ынтры. Гравористые. Слыхал, небось?
– А… Слыхал, как не слыхать. А вот повидать не довелось… Ведь это у вас светило – Белый Сверхгигант, один на всю Галактику? Единственный в своем роде, можно сказать – Бриллиант Ночного Неба?
– То-то и оно. Был белый сверхгигант, а стал желтый карлик. И в красного превращается прямо на глазах.
– Чур тебя! – негодующе затрясся старый. – Не красный еще!
– Э, недолго ждать осталось. Все одно – всем нам теперь в распыл.
– Отчего ж так сразу-то? – удивился Лукреций. – Не один вам люпус – карлик, гигант? Свет есть, греет. Не пойму я вас. Мутные вы какие-то.
– ?!! – в крайней степени возмущения пошел лиловыми пятнами Старый Ынтр.
– Свет, тепло – это все лирика, господин хороший. Да только жить с красным карликом нам никак нельзя, – поднял на Лукреция свои сканирующие дуги первый Ынтр.
– Этические принципы не позволяют. Вот дело-то как обстоит. У нас красны только дрымы, а чтобы солнце – этого нам не пережить! – раздельно произнес третий.
Совершенно внезапно Лукреций заинтересовался этим делом. Он заказал добавочный блюм и решил поразмыслить. К размышлениям же его подвигла главным образом не проблема Ынтров, а проблема собственных финансовых затруднений. «А ведь их карлик на пару миллионов кредитов тянет», – возникло в голове.
– Так говорите, вам с красным карликом никак нельзя? – с деловой озабоченностью в голосе обратился он к Ынтрам.
– Никак, сынок.
– С карликом можно, с красным вот нельзя.
– Таковы уж наши этические принципы.
– Ясно. А позвольте поразмыслить вслух, если вам не в обиду… В принципе, изменение цвета звезды задача с технической точки зрения не такая уж безнадежная. Ежели, конечно, подойти творчески. Но сами понимаете – транспортировка технического устройства, накладные расходы… – и Лукреций многозначительно замолчал, повернувшись к окну, за которым, как обычно в это позднее вечернее время, возгоралась Сверхновая.
Сверхновую трактирщик Ширь, мужик не без выдумки, повесил на орбите для привлечения галактян и прочих обитателей Галактики, кто при деньгах, в свой трактир.
– И на сколько же это нам потянет? – озабоченно спросил первый.
– Мы, сынок, ради принципов за наличностью не постоим, – невпопад брякнул старик.
– А может, по бартеру получится? – предложил третий.
– Да я, собственно, так это, в порядке размышлений вслух. Как ни крути – целая звезда… Не ящик с запчастями. Здесь помозговать надобно. Кто бы, интересно, мог с ней совладать, с проблемкой вашей? Хотя, вот если б использовать штучку такую, «Демон Максвелла» называется. И запустить ее, ну скажем, на три серии оборотов. Тогда может что и получится. Только кто, опять же, за это возьмется?
– А ежели ты, спаситель наш?! – воскликнул старик, восторженно ткнув в Лукреция своей морщинистой семерней.
– За пять сотен, – осторожно добавил первый.
– Нет, парни, за такую сумму на нашей базе только шпангоуты пассажирским лоханкам правят! – возмутился Лукреций. – Так то плановая работа! И никакого творчества. А у вас такое тонкое и щепетильное дельце.
– А может все-таки бартером? – уже не так уверенно предложил третий.
– Три двести и никакого бартера, – сурово заявил Лукреций. – Об этом дельце завтра же во всем Секторе заговорят. А это ж такое дело – могут и с работы попереть.
– Три двести? – подпрыгнул первый. – Тысяч?!!
– Не губи, сердешный! Да мы за нашу родимую последние лохмотья с себя… – бухнулся на все три нижние Старый Ынтр.
– Я все в толк не возьму – чем бартер-то плох? – никак не мог сообразить третий.
– Три миллиона! Вперед и наличными, – твердо заявил Техник-Наладчик.
– Да как?.. Ты что?.. Откуда?.. За как?.. – наперебой заголосили Ынтры.
Лукреций осмотрелся. Все в зале смотрели в его сторону.
– Вы что, мужики, юмора не понимаете? Да я так. Развлекаюсь.
– Так ты, значит, развлекаешься?! – недобро прижмурился первый Ынтр, внушительных габаритов мужик, и покрылся боевой мухравистой слизью.
– Дык, а как же? – резко сбавил обороты Лукреций. – Я же говорил, дело это творческое…
– А послушай, сынок, меня, старика. Почему бы не разрешить это творческое дело добром? – внезапно заговорил разумно Старый Ынтр, широко раскрыв доселе закрытые верхние сканирующие дуги. – Мы ведь, яхонтовый, давно за тобой наблюдаем. Не скажешь ли нам, кто эдак полтора длива тому фурху суспензионную загнал бородавочникам канопнистым? Или вот, к примеру, была, помнится, в квадранте Цэ-6 черная такая дырочка, микрошка, понимаешь, эдакая. Никому, вроде бы, не мешала. А ведь это дело можно и поглубже копнуть. Хотя зачем далеко ходить – возьмем тех же астронавтов отъявленных. Откуда у них, спрашивается, возник нулевый стартовый ключ? И куда они теперь двинутся на своих жутких ретункерах? Не задумывался? А стоило бы. Так что, посуди сам, куда тебе, брильянтовый, рыпаться? Ты у нас вот весь где, – и Старый Ынтр плотно сомкнул обе промежуточные.
– Ты не то, что спектральный состав выправишь, ты наш карлик вручную перекрасишь! – рявкнул первый.
– Ах вот даже как… – промычал в некоторой задумчивости Лукреций. – Тогда, стало быть, так: два миллиона и никакого бартера. Первый сразу, второй по окончании работ. И мой сегодняшний ужин за ваш счет.
С этими словами Лукреций высосал остаток блюма, поднялся и не спеша, как и подобает Технику-Наладчику, направился к выходу. Вослед ему раздались восторженные аплодисменты сидящих в зале. Официетки обменивались лукавыми трелями, завсегдатаи уважительно перешептывались в том плане, что, мол, молодец наш Кеша, не посрамил честь Сектора, уел этих периферийных выскочек, и подпускали при этом тактичную долю завистливых вздохов. Музыкальный коллектор грянул Победную Песнь «Ты мой единственный Герой».