Страница:
Он продолжал молчать.
– Выговорись, наконец. Ты же утверждаешь, что пытаешься уничтожить свой страх. Так чего ты боишься? Что я с тобой не соглашусь? Что с тобой не согласятся остальные? Или ты лжешь и это не твое видение и переживание, а попытка выглядеть интересной в моих глазах и глазах остальных. Тебе все еще так важны внешние плюс подкрепления? Выговорись, наконец.
– Я вижу, что любовь и смерть суть одно. Только знание о том, что умирает, что сгорает в огне этой любви и видение того, что после этого пожара остается, дает силы не отступить. В конце концов, все оказалось так ясно, так просто – сначала нужно умереть, или, чтобы снять пафос, «обессебениться», а потом можно говорить. Нет, не правильно, потом уже ни о чем говорить не нужно, потом просто открывается любовь.
Огромное светящееся, полное покоя и напряжения пространство раскрылось, и она ощутила себя у порога и услышала, как смолкла ее речь. Лишь на долю мгновения задержалась она у этого порога и шагнула и почувствовала, как в это самое мгновение оно вошло в нее, и она даже услышала, как шевельнулось на краю сознания – «это не возможно». Но все уже произошло и начало жить, пульсировать и взаимодействовать по неведомым ей законам, про которые она знала только одно – это прекрасные законы.
– Сама идея, что не все в жизни гладко, хорошо и правильно, она уже, практически признание, что в жизни что-то не хорошо. Слишком много страданий, неудач, боли, разочарований, и совсем мало радости.
– Не кому радоваться – субъекта нет.
Похоже, он говорил уже давно. Было слышно какие усилия предпринимают слушатели, чтобы сохранить внимание, то, отвлекаясь на жужжащих провокаторов-комаров, то, делая вид, что что-то записывают, иногда коротко задремывая, а некоторые, борясь с сознанием, которое не желало, ничего этого знать, и просто выключалось, принимали сложные и неудобные позы, чтобы его обхитрить.
Так вот, за пределами этого существует то, что в словах называется Вера и Любовь. Я уже говорил, что с психологической точки зрения Вера – это, когда ты входишь в кого-то или во что-то, а Любовь – это, когда ты в себя впускаешь кого-то или что-то. Когда Любовь и Вера совпадают, рождается то, что в словах называется Мудрость.
И Вера и Любовь это романтизм, обладающий колоссальной трансформацией, преображением. Именно эти два, совершенно романтических момента, присутствуя в жизни любого человека, делают знание живым, а романтизм – мудрым. И тогда возможно изменение отношений с реальностью и с собой тоже. Что собственно и есть трансформация и на уровне рационального.
Когда система управления, основанная на самоконтроле, сменяется системой управления, основанной на том, что называется самосознанием, а на языке романтизма, на котором, надеюсь к твоей великой радости, мы сегодня разговариваем, гораздо лучше взять романтический термин, трактуя его абсолютно реалистически. И этот термин существует. Дух!
Два огромных, гармоничных в роскошной листве дуба образовывали Врата, одновременно охраняя вход. Высокая сочная трава, которой разная высота и многообразные оттенки стеблей предавали вид живого, ручной работы ковра, который безжалостные персидские мастера выбрасывают на дорогу, под колеса повозок и копыта ослов и лошадей, чтобы сошел с него глянец и блеск новодела и пролежав так некоторое время, потом, вымытый и высушенный, он приобрел бы мягкую нежность и благородство цвета, за которые ценители во всем мире готовы вот уже сколько веков платить огромные деньги.
– Вера живая – это войти в Дух! В пространство, обозначенное этим словом. А Любовь живая – это впустить пространство Духа в себя! В свою субъективность. Если это произойдет, произойдет Преображение Господне или просто Преображение, которое на скучном языке называется трансформация. И тогда человек обретает Бытие…
Это был уже не тот интеллигентный голос профессионального актера, который доброжелательно беседует с приятной ему публикой. Это была вибрация, ограниченная словами, как ограничен чашей огонь, чтобы его живая и опасная сила не разрушила то, что была предназначена породить.
И тогда, превратности и несовершенство устройства под названием «совместная жизнь людей» не смогут разрушить вашу субъектность, и вы никогда не станете «консервой» или «живым трупом». Вы обретете бессмертие не как некую бесконечную протяженность конвенционального времени, а как бессмертие при жизни: пока живу – я бессмертен!
Манящий свет Врат вспыхнул с невыносимой яркостью, и Свет этот не изливался, а как сверкающая дорога, указывал Путь. Он был плотен и прозрачен одновременно, он был так невероятен и так вымечтан, так знаком. Души рванулись, но люди замерли.
– Мастер, а мы жизнью жить будем?!
Тысячи раз описанный восточный базар. Фрукты, овощи, переливы красок, ароматы, изобилие. И все-таки – это только фон. Люди. Люди восточного базара. Старухи с огромными плетеными корзинами, полными винограда и лепешек на головах, увлеченные перемыванием косточек всех родственников и знакомых. Дети и старики, сидящие на ковриках в ожидании покупателей, в позах, которым позавидует опытный йог, а уж бедный европейский подражатель просто умрет от зависти. Загадочные и важные продавцы каких-то загадочных и очень полезных снадобий и окруженные мешками с разноцветным и разнообразно пахнущим содержимым степенные как алхимики, продавцы специй.
– Что ты идешь, как ни в чем не бывало? Ты, что не представляешь, сколько женщин сейчас тебе завидуют? Я, между прочим, здесь очень известен.
Великий послал ее на базар, и велел Бойцу сопровождать ее, чтобы не украли. Почтение, с которым тот принял поручение, было столь демонстративным, что наводило на мысль о том, что же ему стоило сопровождать эту нелепую, совершенно не в его вкусе, не повышающую своим видом его статус не только Бойца, но и красавца-мужчины, женщину.
– Что вы все таскаетесь сюда? Приключений на свою голову ищите. Это Азия, здесь правильное отношение к женщине. Сиди дома, живи тихо, слушайся мужа. Великий слишком добр, да и стареет.
Она молча протянула ему тяжелую сетку с покупками.
Чертов каратюга, он даже не пошелохнулся. Она оставила сетку на тротуаре и, не оборачиваясь, пошла к автобусной остановке.
– Прячься, побьет, я старый, он сильный. – Великий оттолкнул ее в угол комнаты и демонстративно прикрыл собой, когда дрожащий, как струна от бешенства, с характерной страшноватой улыбкой на губах и совершенно черными пустыми глазами Боец, наконец, вернулся.
Он не решился оставить продукты.
Двор дома местного знахаря, скорее похожий на Ноев ковчег, где нашли себе пристанище каждой твари по паре, благостный и ленивый, как все на юге в середине дня. Резкий холодящий душу вопль, летящее, как из лука выпущенное тело. Бедный, ни в чем не повинный, старый забор, он мог еще долго давать тень прохожим.
Свет ровный и сильный, так похожий на сияние глаз Великого. Или наоборот было бы правильнее? Свет не здешний возник в пространстве, казалось, ниоткуда. Он мгновенно раскрылся, как цветок, и черная убийственная волна растворилась в нем без остатка.
Боец так много и часто играл в смерть, что когда подпустил ее слишком близко, она сразу узнала его и уже не отпустила.
Тень Великого Мастера метался по квартире, стараясь спасти ситуацию. Правда, метания в его исполнении скорее были похожи на плавное перетекание ртути. Незнакомая женщина взахлеб рыдала в углу дивана, как рыдают при последнем прощании.
– Помогай! Ох, уж эти женщины, пока сами не вляпаетесь, все равно не поверите. Сколько можно говорить – это мужские игры. Ты же сама женщина, скажи на милость, вас, что уже ни что другое не возбуждает.
Тень был прекрасный Воин, и был готов при необходимости хранить и защищать, но принять в товарищи?
– Отойди от автобуса, пожалуйста, я на самолет опоздаю, мне нельзя не лететь.
Она с трудом процарапала окошечко в замерзшем стекле автобуса и умоляющее смотрела на этого невзрачного, какого-то кособокого, в смешной шапке с покрасневшим на морозе не раз перебитым носом человека, который в действительности был великолепным Воином, а сейчас с удовольствием подростка, из симпатии, таскающего девчонку за косички, играл с пространством.
И автобус стоял. Стоял в нарушение всех правил и графиков, пассажиры подпрыгивали на местах, самые нетерпеливые выбегали к диспетчеру в поисках водителя.
– Не проверяй, я все равно не останусь. Мое время в этом городе кончилось.
– Какие мы праведные!
Словно ветер пробежал по салону. Ничего не понимающий водитель, что-то бормоча про неисправные часы и внезапно расстроившийся желудок, влетел в автобус, клянясь всеми святыми, что наверстает график. На тротуаре никого не было.
– Да, что же это такое?
– Мужчины. Даже лучшие из них с трудом преодолевают свои три убогие, заложенные биологией и социумом программы в отношении женщин: или дари наслаждение, или рожай детей, а если не делаешь ни того, ни другого, то помой, хотя бы посуду, вытри пыль, в конце, концов.
– Мне всегда были интересны, те места, где человек избегает ясности.
Беседа у костра, как всегда затянулась. Ночь подступила к самому кругу, освещенному неровными всплесками пламени и искр, треск дров, плеск рыбы в королевском пруду, неясные звуки ночи и тяжелые свинцовые, волнистые как смятая пуховая перина облака создавали иллюзию странной защищенности, закрытости ситуации, как будто, сидящие у костра находились в каком-то необыкновенном доме, созданном гением компьютерного дизайна.
– Мне всегда хотелось понять, почему же именно в этом месте люди так избегают ясности.
Он обвел всех пристальным взглядом, и каждый ощутил себя как пойманый с поличным преступник. И засуетились, и понадевали безразличные лица, и состроили виноватые физиономии. И самые дерзкие попытались изобразить, что уж к ним-то это никакого отношения не имеет.
– Отношения – это очень важно, очень значимо, собственно говоря, внешняя жизнь человека в основном из этого и состоит. А человеки избегают ясности, и конкретности восприятия своего пространства отношений, извините, как черт ладана. Чего они так боятся? Почему на это жалко потратить время и некоторое количество умственных усилий?
Есть такие области человеческой жизни, которые человек сознательно мистифицирует. Ему нравится, чтобы это было мистифицировано, иррационально, непознаваемо, необъяснимо. И даже европейский человек, какими мы тут все более или менее являемся, который хочет все понимать, как только речь идет об отношениях, уже никакого понимания не хочет.
– Ты отбираешь у людей сказку.
– Ты это о чем?
– Ну, как же. Отношения – это сказка, злая, добрая, со счастливым концом обязательно, а если он пока не случился, то это злые колдуны, баба Яга, Кащей Бессмертный виноваты.
– Ну, ну, тебя на роль заступницы народной потянуло? На заре ты их всех не буди? Эта роль в мистерии уже занята.
Почему же человек так мистифицирует свои собственные отношения, почему он не хочет осознать, разобраться, почему он предпочитает мучиться, жаловаться, быть неудовлетворенным, запутываться в отношениях, ходить по кругу?
Сколько слов придумано для описания плохих отношений. О хороших-то, чего говорить?
Одни так несчастливы, другие так несчастливы, третьи еще как-то несчастливы, все отношения ужасно запутаны, в них очень трудно разобраться, трудно их начать, а еще труднее с ними закончить.
– А выход есть, мастер?
– Есть. Целых два. Первый – рациональный. Классифицировать все отношения по принципу, который вам больше нравится, ближе – дальше, или по принципу долгие – короткие, более значимые – менее значимые. Сделать такой смотр: где тут у меня кто? А почему у меня тут это? А это у меня тут зачем? Где лгу? Где не лгу. Ну, собственно, кто из вас хоть иногда не наводит порядок в своем хозяйстве. А отношения это ваше хозяйство и есть.
Я понимаю, что многие со мной не согласятся, наверное, но понять что-то про отношения свои и других, без признания, осознавания того, что большая, подавляющая часть, отношений, основана на взаимном приспособлении и это не есть ложь и притворство, это есть уважение и не прикрываемая ничем заинтересованность в этих отношениях, Когда не нужно подводить базис, который внешним образом объяснил бы ваше желание вступить в отношения с теми или иными людьми, когда вы просто говорите: я хочу, я в этом заинтересован, а поскольку я заинтересован, то я делаю усилия для того, чтобы это произошло. Усилия же в отношениях – это усилия поиска взаимно приемлемого стиля этих отношений.
И получается, что искренние отношения – это такие отношения, заинтересованность в который человек не скрывает. Все остальные варианты – не искренние.
Таков второй путь к внятности отношений.
Взгляд Богородицы из-под тяжелого оклада был неожиданно суров. Она все вслушивалась, и вслушивалась в нее, пытаясь увидеть, что привело иконописца к такому решению, убрать из канонического образа матери Спасителя все тепло и сочувствие и оставить только непреклонную суровость и укор людям, не оправдавшим своими жизнями терновый венец ее сына.
– Пойдемте.
Легкое касание чьей-то руки отвлекло ее. Он удалялся, даже не обернувшись. Ряса на нем была самая простая, да и потрепанная. Статная фигура, уже слегка грузноватая, развернутые плечи, почти чеканный шаг. Он двигался к выходу из храма, уверенно проходя через толпу прихожан, которых было не мало не смотря на ранний час в эту первую пятницу страстной недели.
Когда она, наконец, добралась до выхода, он уже сидел на лавочке под огромной цветущей липой, откуда открывался неземной красоты вид на великую реку, лесистые горы на другом берегу и знаменитый простор, столько раз воспетый художниками и поэтами, который из-за многократно тиражируемых дешевых копий и репродукций, мог бы показаться банальным, если бы не был подлинным. Монастырь стоял над самым обрывом, как страж и маяк.
– Что вас так удивило? Он заговорил, как будто они были давно знакомы, без пауз и предисловий.
– Не слишком ли она сурова?
– Не слишком ли вы веселы?
– Радость еще ни чему не навредила, а в пользу страха я не верю давно.
– Даже в страх Божий?
– Вы предлагаете бояться Его, как милиционера на углу?
Я не сильна в богословии, но чувствую и вижу, не страх он заповедал, а любовь. А боящийся, как известно, в любви не совершенен. И мне, кажется, я даже знаю почему.
Он поднял на нее удивленный взгляд. Но что-то сомкнулось в ней и сложилось в одно мгновение. Все, что копилось годами, о чем думалось, плакалось и печалилось. Чаша, предназначенная в ней для огорчений и печалей, вдруг переполнилась, перелилась через край и… опустошилась.
Она ответила на его взгляд в неколебимой уверенности своего видения.
Полковник ВДВ в отставке, а ныне черный монах отец Василий закончил свой рассказ о мирском пути и замолчал. Она смотрела на него с пониманием, но без сочувствия.
Ее старый знакомый, греческий монах из Храма Гроба Господня, что в Священном граде Иерусалиме, встал перед ее внутренним взором. Его сияющие не преходящей радостью глаза были полны доброжелательства и сострадания.
Судьба, как крест. Судьба, как дар.
– Осторожно! Не суди, не сравнивай.
Путь каждого из них определен, и они имели мужество, каждый по-своему принять его.
Самолет бежал по взлетной полосе. Между деревьями вдали мелькнула полоска реки, купола и кресты монастыря и ей даже показалось, что она слышит колокольный звон.
Она улетала из этого города, но впервые в жизни никуда не возвращалась, а просто летела дальше.
Часть вторая
– Выговорись, наконец. Ты же утверждаешь, что пытаешься уничтожить свой страх. Так чего ты боишься? Что я с тобой не соглашусь? Что с тобой не согласятся остальные? Или ты лжешь и это не твое видение и переживание, а попытка выглядеть интересной в моих глазах и глазах остальных. Тебе все еще так важны внешние плюс подкрепления? Выговорись, наконец.
– Я вижу, что любовь и смерть суть одно. Только знание о том, что умирает, что сгорает в огне этой любви и видение того, что после этого пожара остается, дает силы не отступить. В конце концов, все оказалось так ясно, так просто – сначала нужно умереть, или, чтобы снять пафос, «обессебениться», а потом можно говорить. Нет, не правильно, потом уже ни о чем говорить не нужно, потом просто открывается любовь.
Огромное светящееся, полное покоя и напряжения пространство раскрылось, и она ощутила себя у порога и услышала, как смолкла ее речь. Лишь на долю мгновения задержалась она у этого порога и шагнула и почувствовала, как в это самое мгновение оно вошло в нее, и она даже услышала, как шевельнулось на краю сознания – «это не возможно». Но все уже произошло и начало жить, пульсировать и взаимодействовать по неведомым ей законам, про которые она знала только одно – это прекрасные законы.
***
– Сама идея, что не все в жизни гладко, хорошо и правильно, она уже, практически признание, что в жизни что-то не хорошо. Слишком много страданий, неудач, боли, разочарований, и совсем мало радости.
– Не кому радоваться – субъекта нет.
Похоже, он говорил уже давно. Было слышно какие усилия предпринимают слушатели, чтобы сохранить внимание, то, отвлекаясь на жужжащих провокаторов-комаров, то, делая вид, что что-то записывают, иногда коротко задремывая, а некоторые, борясь с сознанием, которое не желало, ничего этого знать, и просто выключалось, принимали сложные и неудобные позы, чтобы его обхитрить.
Так вот, за пределами этого существует то, что в словах называется Вера и Любовь. Я уже говорил, что с психологической точки зрения Вера – это, когда ты входишь в кого-то или во что-то, а Любовь – это, когда ты в себя впускаешь кого-то или что-то. Когда Любовь и Вера совпадают, рождается то, что в словах называется Мудрость.
И Вера и Любовь это романтизм, обладающий колоссальной трансформацией, преображением. Именно эти два, совершенно романтических момента, присутствуя в жизни любого человека, делают знание живым, а романтизм – мудрым. И тогда возможно изменение отношений с реальностью и с собой тоже. Что собственно и есть трансформация и на уровне рационального.
Когда система управления, основанная на самоконтроле, сменяется системой управления, основанной на том, что называется самосознанием, а на языке романтизма, на котором, надеюсь к твоей великой радости, мы сегодня разговариваем, гораздо лучше взять романтический термин, трактуя его абсолютно реалистически. И этот термин существует. Дух!
Два огромных, гармоничных в роскошной листве дуба образовывали Врата, одновременно охраняя вход. Высокая сочная трава, которой разная высота и многообразные оттенки стеблей предавали вид живого, ручной работы ковра, который безжалостные персидские мастера выбрасывают на дорогу, под колеса повозок и копыта ослов и лошадей, чтобы сошел с него глянец и блеск новодела и пролежав так некоторое время, потом, вымытый и высушенный, он приобрел бы мягкую нежность и благородство цвета, за которые ценители во всем мире готовы вот уже сколько веков платить огромные деньги.
– Вера живая – это войти в Дух! В пространство, обозначенное этим словом. А Любовь живая – это впустить пространство Духа в себя! В свою субъективность. Если это произойдет, произойдет Преображение Господне или просто Преображение, которое на скучном языке называется трансформация. И тогда человек обретает Бытие…
Это был уже не тот интеллигентный голос профессионального актера, который доброжелательно беседует с приятной ему публикой. Это была вибрация, ограниченная словами, как ограничен чашей огонь, чтобы его живая и опасная сила не разрушила то, что была предназначена породить.
И тогда, превратности и несовершенство устройства под названием «совместная жизнь людей» не смогут разрушить вашу субъектность, и вы никогда не станете «консервой» или «живым трупом». Вы обретете бессмертие не как некую бесконечную протяженность конвенционального времени, а как бессмертие при жизни: пока живу – я бессмертен!
Манящий свет Врат вспыхнул с невыносимой яркостью, и Свет этот не изливался, а как сверкающая дорога, указывал Путь. Он был плотен и прозрачен одновременно, он был так невероятен и так вымечтан, так знаком. Души рванулись, но люди замерли.
– Мастер, а мы жизнью жить будем?!
***
Тысячи раз описанный восточный базар. Фрукты, овощи, переливы красок, ароматы, изобилие. И все-таки – это только фон. Люди. Люди восточного базара. Старухи с огромными плетеными корзинами, полными винограда и лепешек на головах, увлеченные перемыванием косточек всех родственников и знакомых. Дети и старики, сидящие на ковриках в ожидании покупателей, в позах, которым позавидует опытный йог, а уж бедный европейский подражатель просто умрет от зависти. Загадочные и важные продавцы каких-то загадочных и очень полезных снадобий и окруженные мешками с разноцветным и разнообразно пахнущим содержимым степенные как алхимики, продавцы специй.
– Что ты идешь, как ни в чем не бывало? Ты, что не представляешь, сколько женщин сейчас тебе завидуют? Я, между прочим, здесь очень известен.
Великий послал ее на базар, и велел Бойцу сопровождать ее, чтобы не украли. Почтение, с которым тот принял поручение, было столь демонстративным, что наводило на мысль о том, что же ему стоило сопровождать эту нелепую, совершенно не в его вкусе, не повышающую своим видом его статус не только Бойца, но и красавца-мужчины, женщину.
– Что вы все таскаетесь сюда? Приключений на свою голову ищите. Это Азия, здесь правильное отношение к женщине. Сиди дома, живи тихо, слушайся мужа. Великий слишком добр, да и стареет.
Она молча протянула ему тяжелую сетку с покупками.
Чертов каратюга, он даже не пошелохнулся. Она оставила сетку на тротуаре и, не оборачиваясь, пошла к автобусной остановке.
– Прячься, побьет, я старый, он сильный. – Великий оттолкнул ее в угол комнаты и демонстративно прикрыл собой, когда дрожащий, как струна от бешенства, с характерной страшноватой улыбкой на губах и совершенно черными пустыми глазами Боец, наконец, вернулся.
Он не решился оставить продукты.
***
Двор дома местного знахаря, скорее похожий на Ноев ковчег, где нашли себе пристанище каждой твари по паре, благостный и ленивый, как все на юге в середине дня. Резкий холодящий душу вопль, летящее, как из лука выпущенное тело. Бедный, ни в чем не повинный, старый забор, он мог еще долго давать тень прохожим.
Свет ровный и сильный, так похожий на сияние глаз Великого. Или наоборот было бы правильнее? Свет не здешний возник в пространстве, казалось, ниоткуда. Он мгновенно раскрылся, как цветок, и черная убийственная волна растворилась в нем без остатка.
Боец так много и часто играл в смерть, что когда подпустил ее слишком близко, она сразу узнала его и уже не отпустила.
Тень Великого Мастера метался по квартире, стараясь спасти ситуацию. Правда, метания в его исполнении скорее были похожи на плавное перетекание ртути. Незнакомая женщина взахлеб рыдала в углу дивана, как рыдают при последнем прощании.
– Помогай! Ох, уж эти женщины, пока сами не вляпаетесь, все равно не поверите. Сколько можно говорить – это мужские игры. Ты же сама женщина, скажи на милость, вас, что уже ни что другое не возбуждает.
Тень был прекрасный Воин, и был готов при необходимости хранить и защищать, но принять в товарищи?
***
– Отойди от автобуса, пожалуйста, я на самолет опоздаю, мне нельзя не лететь.
Она с трудом процарапала окошечко в замерзшем стекле автобуса и умоляющее смотрела на этого невзрачного, какого-то кособокого, в смешной шапке с покрасневшим на морозе не раз перебитым носом человека, который в действительности был великолепным Воином, а сейчас с удовольствием подростка, из симпатии, таскающего девчонку за косички, играл с пространством.
И автобус стоял. Стоял в нарушение всех правил и графиков, пассажиры подпрыгивали на местах, самые нетерпеливые выбегали к диспетчеру в поисках водителя.
– Не проверяй, я все равно не останусь. Мое время в этом городе кончилось.
– Какие мы праведные!
Словно ветер пробежал по салону. Ничего не понимающий водитель, что-то бормоча про неисправные часы и внезапно расстроившийся желудок, влетел в автобус, клянясь всеми святыми, что наверстает график. На тротуаре никого не было.
– Да, что же это такое?
– Мужчины. Даже лучшие из них с трудом преодолевают свои три убогие, заложенные биологией и социумом программы в отношении женщин: или дари наслаждение, или рожай детей, а если не делаешь ни того, ни другого, то помой, хотя бы посуду, вытри пыль, в конце, концов.
***
– Мне всегда были интересны, те места, где человек избегает ясности.
Беседа у костра, как всегда затянулась. Ночь подступила к самому кругу, освещенному неровными всплесками пламени и искр, треск дров, плеск рыбы в королевском пруду, неясные звуки ночи и тяжелые свинцовые, волнистые как смятая пуховая перина облака создавали иллюзию странной защищенности, закрытости ситуации, как будто, сидящие у костра находились в каком-то необыкновенном доме, созданном гением компьютерного дизайна.
– Мне всегда хотелось понять, почему же именно в этом месте люди так избегают ясности.
Он обвел всех пристальным взглядом, и каждый ощутил себя как пойманый с поличным преступник. И засуетились, и понадевали безразличные лица, и состроили виноватые физиономии. И самые дерзкие попытались изобразить, что уж к ним-то это никакого отношения не имеет.
– Отношения – это очень важно, очень значимо, собственно говоря, внешняя жизнь человека в основном из этого и состоит. А человеки избегают ясности, и конкретности восприятия своего пространства отношений, извините, как черт ладана. Чего они так боятся? Почему на это жалко потратить время и некоторое количество умственных усилий?
Есть такие области человеческой жизни, которые человек сознательно мистифицирует. Ему нравится, чтобы это было мистифицировано, иррационально, непознаваемо, необъяснимо. И даже европейский человек, какими мы тут все более или менее являемся, который хочет все понимать, как только речь идет об отношениях, уже никакого понимания не хочет.
– Ты отбираешь у людей сказку.
– Ты это о чем?
– Ну, как же. Отношения – это сказка, злая, добрая, со счастливым концом обязательно, а если он пока не случился, то это злые колдуны, баба Яга, Кащей Бессмертный виноваты.
– Ну, ну, тебя на роль заступницы народной потянуло? На заре ты их всех не буди? Эта роль в мистерии уже занята.
Почему же человек так мистифицирует свои собственные отношения, почему он не хочет осознать, разобраться, почему он предпочитает мучиться, жаловаться, быть неудовлетворенным, запутываться в отношениях, ходить по кругу?
Сколько слов придумано для описания плохих отношений. О хороших-то, чего говорить?
Одни так несчастливы, другие так несчастливы, третьи еще как-то несчастливы, все отношения ужасно запутаны, в них очень трудно разобраться, трудно их начать, а еще труднее с ними закончить.
– А выход есть, мастер?
– Есть. Целых два. Первый – рациональный. Классифицировать все отношения по принципу, который вам больше нравится, ближе – дальше, или по принципу долгие – короткие, более значимые – менее значимые. Сделать такой смотр: где тут у меня кто? А почему у меня тут это? А это у меня тут зачем? Где лгу? Где не лгу. Ну, собственно, кто из вас хоть иногда не наводит порядок в своем хозяйстве. А отношения это ваше хозяйство и есть.
Я понимаю, что многие со мной не согласятся, наверное, но понять что-то про отношения свои и других, без признания, осознавания того, что большая, подавляющая часть, отношений, основана на взаимном приспособлении и это не есть ложь и притворство, это есть уважение и не прикрываемая ничем заинтересованность в этих отношениях, Когда не нужно подводить базис, который внешним образом объяснил бы ваше желание вступить в отношения с теми или иными людьми, когда вы просто говорите: я хочу, я в этом заинтересован, а поскольку я заинтересован, то я делаю усилия для того, чтобы это произошло. Усилия же в отношениях – это усилия поиска взаимно приемлемого стиля этих отношений.
И получается, что искренние отношения – это такие отношения, заинтересованность в который человек не скрывает. Все остальные варианты – не искренние.
Таков второй путь к внятности отношений.
***
Взгляд Богородицы из-под тяжелого оклада был неожиданно суров. Она все вслушивалась, и вслушивалась в нее, пытаясь увидеть, что привело иконописца к такому решению, убрать из канонического образа матери Спасителя все тепло и сочувствие и оставить только непреклонную суровость и укор людям, не оправдавшим своими жизнями терновый венец ее сына.
– Пойдемте.
Легкое касание чьей-то руки отвлекло ее. Он удалялся, даже не обернувшись. Ряса на нем была самая простая, да и потрепанная. Статная фигура, уже слегка грузноватая, развернутые плечи, почти чеканный шаг. Он двигался к выходу из храма, уверенно проходя через толпу прихожан, которых было не мало не смотря на ранний час в эту первую пятницу страстной недели.
Когда она, наконец, добралась до выхода, он уже сидел на лавочке под огромной цветущей липой, откуда открывался неземной красоты вид на великую реку, лесистые горы на другом берегу и знаменитый простор, столько раз воспетый художниками и поэтами, который из-за многократно тиражируемых дешевых копий и репродукций, мог бы показаться банальным, если бы не был подлинным. Монастырь стоял над самым обрывом, как страж и маяк.
– Что вас так удивило? Он заговорил, как будто они были давно знакомы, без пауз и предисловий.
– Не слишком ли она сурова?
– Не слишком ли вы веселы?
– Радость еще ни чему не навредила, а в пользу страха я не верю давно.
– Даже в страх Божий?
– Вы предлагаете бояться Его, как милиционера на углу?
Я не сильна в богословии, но чувствую и вижу, не страх он заповедал, а любовь. А боящийся, как известно, в любви не совершенен. И мне, кажется, я даже знаю почему.
Он поднял на нее удивленный взгляд. Но что-то сомкнулось в ней и сложилось в одно мгновение. Все, что копилось годами, о чем думалось, плакалось и печалилось. Чаша, предназначенная в ней для огорчений и печалей, вдруг переполнилась, перелилась через край и… опустошилась.
Она ответила на его взгляд в неколебимой уверенности своего видения.
Полковник ВДВ в отставке, а ныне черный монах отец Василий закончил свой рассказ о мирском пути и замолчал. Она смотрела на него с пониманием, но без сочувствия.
Ее старый знакомый, греческий монах из Храма Гроба Господня, что в Священном граде Иерусалиме, встал перед ее внутренним взором. Его сияющие не преходящей радостью глаза были полны доброжелательства и сострадания.
Судьба, как крест. Судьба, как дар.
– Осторожно! Не суди, не сравнивай.
Путь каждого из них определен, и они имели мужество, каждый по-своему принять его.
***
Самолет бежал по взлетной полосе. Между деревьями вдали мелькнула полоска реки, купола и кресты монастыря и ей даже показалось, что она слышит колокольный звон.
Она улетала из этого города, но впервые в жизни никуда не возвращалась, а просто летела дальше.
Часть вторая
Вы знаете, что такое Традиция, живущая на базаре? А ашрам в центре огромного города, оправленный в форму интеллигентного общедоступного клуба?
Так вот, Мастер такой Традиции именно в таком ашраме, в самом богемном районе города, в котором, чтобы не говорили, а главной улицей служит река, и внешний ритм жизни большинства горожан завязан на расписание развода мостов, беседует при не малом стечении народа на ему, и как выясняется не только ему интересные темы.
Еще на улице, у дверей, она заметила того, кто всегда был рядом с Мастером. Доброжелательная располагающая улыбка, холодный взгляд. Узнал, не узнал? Этот человек при любом пересечении не оставлял ее равнодушной. Она знала, что в этой ситуации ему поручена роль хозяина и его новый внешний статус, несомненно, должен был отразиться на его привычной манере поведения. Пока она успела об этом подумать, он растворился в толпе посетителей клуба, так, как растворялся в любой толпе, где только ей не доводилось его видеть.
– А популярность-то субботних бесед растет.
– Когда в них участвует Мастер, то уж точно.
– Ну, не скажи, даже когда ведущие сами без приглашенных гостей беседуют тоже приходит не мало народу.
– А, собственно, за что боролись?
– Я только одного боюсь, как бы это все в просто очередной клуб не превратилось.
– Да уж, рискованный человек ваш Мастер. Ашрам на базаре – это что-то новенькое.
Легкое волнение в толпе, мощная волна в пространстве, обычная суета у дверей. Приехал.
Ведущими оказались двое из «леопардов». Какая неожиданная и блестящая практика!
– В духовных текстах, которые мне встречались, говорится об Актерах с большой буквы, вы говорите об Игроках. Игра, игрок. А вот, чтобы говорилось о режиссерах, никогда не доводилось встречать. Что за человек такой – режиссер?
– Ты справедливо подметил – в текстах это действительно не встречается.
Что такое режиссер? Режиссер в определенном смысле Демиург, он создает на основе текстов, из людей, из декораций замкнутый художественный мир со своим законом, хронотопом. Он создает целый мир, куда включено много людей, которых мы не видим на сцене: осветители, костюмеры, операторы, т. е. человек, который на основе текста создает абсолютно реальную вещь, реальные события.
– Но это социальная профессия. Это театр. А можно ли эту профессиональную позицию перенести на жизнь?
– Давайте попробуем. Попробуем перенести проекцию на жизнь на основе какого-нибудь текста, допустим называемого Традицией. Если человек претендует на роль режиссера, то он должен на основе этого текста создать некое действие, что естественно чревато манией величия и претензией на роль Демиурга.
У режиссера на театре всегда есть текст. Вот и получается, в самом широком понимании режиссер – это человек, который на основе текста создает реальность. И он может это сделать, потому что владеет профессией.
Необычность ситуации возводила игру на совсем новый и неожиданный уровень. Ситуация была столь очевидно многослойна, столь многопланова, что ей пришлось вспомнить все, чему учили с тем, чтобы извлечь из нее максимум. Открытый социум вносил свои нюансы и оттенки. В пространстве, сталкивались, сплетались, иногда полностью смешиваясь, а иногда, совершенно не соприкасаясь, разные уровни восприятия, внимания и видения ситуации. Здесь одновременно слушали Мастера, беседовали с профессором, общались с режиссером. Здесь удовлетворяли любопытство, вооружались информацией, увеличивали уровень понимания, медитировали и учились.
– Какая игра! Какие возможности!
– Не отвлекайся!
– Да, да. Соединяя, не смешивай…
Вот именно, разделяя, не разрывай.
– Недавно в Интернете был вопрос к Мастеру. Что делает Мастер? Учитель учит, водитель ведет, а что делает Мастер?
– Мастер? А вот это и делает – ситуацию. В общепринятом контексте, Мастер это тот, кто создает ситуацию, тот, кто не пытается управлять людьми, влиять на них, властвовать, обучать. Он делает это через ситуации, и сам, в идеале, является ситуацией.
– А что такое ситуация?
– Ситуация это прежде всего событие, если воспользоваться профессиональной режиссерской терминологией. Цепь событий и составляет сюжет. Задача – так построить эту цепь, чтобы было убедительно, заразительно, выразительно и вовлекало.
Присутствующих явно задело за живое, от их включенной заинтересованности возникло ощущение, что в зале стало на много больше людей. Вопросы посыпались, как из рога изобилия.
– А события, ситуации, откуда они берутся, если мы говорим о жизни? Что или кто решает, что именно такие ситуации нужны именно для этого человека, чтобы с ним что-то произошло?
Как это происходит?
Где автор?
Где сценарий?
– Традиция это и есть сценарий. Тот текст, которым я пользуюсь в качестве источника для постановок. Сценарист неизвестен, согласно этому же тексту. Человек только предполагает, а располагает к счастью не он. Мы говорим, что сценарист это Реальность.
С точки зрения нашей Традиции существует такое постоянное действие как Мистерия. И в этой Мистерии и роли распределяются, и события происходят. Мы можем только гипотетически предполагать, кто или что является Автором этой Мистерии, т. е. поверх жизни, житейских историй существует еще Мистериальная история.
Спектакль шел к концу.
– Где это видано, «Гамлет» с четырьмя актерами?
– О чем может быть эта пьеса?
– Что они могут сделать вчетвером?
В черном пространстве, общем для сцены и зала четыре актера, четыре героя, живущие в мире, который создал режиссер, используя как текст великую пьесу, загадочного англичанина, отвечали на один из главных вопросов, который только может задать себе человек: Почему же мы не в Витенберге? Почему мы не там, где хотим быть больше всего на свете? И почему мы не такие, какими хотим и можем быть? И, растревожив душу, свою и зрителей уходили они один, за одним из этого мира, оставляя каждому шанс обрести свой ответ.
Четверо юродивых истово молились, обратясь в зал, где благополучные и любопытствующие, сидели зрители.
– Достоевский? На четверых?
– Такая громадина, такой роман? О чем это они?
– Как ему в голову пришло?
Да, что они душу-то травят, нам, что в жизни забот не хватает?
Забот-то хватает. А души?
– Ваш театр – это же не развлечение. Вы заставляете зрителей страдать и мучиться. Это уже не искусство. Чего вы хотите от зрителей?
– Ничего. Я их бужу.
– Кто Вас просил!
Первый же звук взорвал тишину и покой огромного знаменитого на весь мир Собора, как крик о помощи, как вопль роженицы, как смертный стон. Зал встрепенулся, растерянный и удивленный, непонимающий, но души их уже услышали и отозвались, и раскрылись навстречу. И каждый знал, что музыка необыкновенная, не похожая ни на что, чтобы даже самому искушенному меломану доводилось слышать, музыка, которая рождалась в эти мгновения – это не только талант и душа музыкантов, но и душа каждого из них. И нежные переливы, и суровые аккорды, и хитросплетение звуков, чувств, мелодий и переживаний – это все, и одиночество, и чудо рождения, и чудо совместного бытия, по которому так страждет душа.
– Ваше творчество не может быть признанно, как самостоятельное искусство.
– Это эксплуатация зрителя.
– У вас такой талант, почему вы не хотите использовать его традиционно?
– Классно, ребята! Но это не наш формат.
– Вы что, хотите вдвоем мир переделать?
Маэстро был бесконечно знаменит и так свободен, как только может быть свободен абсолютно довольный своей жизнью и судьбой человек. Он был весел, доступен и откровенен.
– Это здорово. Это талантливо, смело и ни на что не похоже. Поверьте мне, вами будут восхищаться. – Глаза мудреца хитро блеснули. – Или над вами будут потешаться. Это уж как сложится.
Звон бубенцов рассыпался в пространстве и растворился.
– Вот вы говорите, чтобы увидеть ситуацию нужно стать в позицию режиссера, а как видит режиссер?
– Читает поведение.
Он принял решение умереть. И умирал. Он принял его сам, бесповоротно и окончательно, не приняв во внимание слезы родителей, мольбы жены и увещевания друзей. Болезнь, вполне подвластная современной медицине, казалось, на какое-то время даже отступила, растерянная, из-за отсутствия ожидаемого сопротивления. Но быстро освоилась с ситуацией и с каждым часом все смелее вступала в свои права. А он пытался жить, как не в чем не бывало, игнорируя не только ее, но и тут, вечную, которая сама не приближаясь, маячила чуть в стороне, спокойно дожидаясь, увы, уже не далекого часа.
– Нельзя же так бояться жизни, чтобы предпочесть смерть.
Она волновалась, разговаривая с ним, потому что не могла не признать, что бессмертная искорка надежды, что еще не поздно и есть хоть какой-то шанс, что он передумает, и все еще кончится хорошо, как в страшной сказке со счастливым концом, жила в ней. Они беседовали уже давно. Мастер привез его к ней в гости, по его просьбе, и она всматривалась и вслушивалась в этого спокойного, еще недавно столь благополучного и успешного молодого человека, чье непоколебимое и неординарное решение вызывало уважение, но не в коей мере не понимание и сочувствие.
Так вот, Мастер такой Традиции именно в таком ашраме, в самом богемном районе города, в котором, чтобы не говорили, а главной улицей служит река, и внешний ритм жизни большинства горожан завязан на расписание развода мостов, беседует при не малом стечении народа на ему, и как выясняется не только ему интересные темы.
Еще на улице, у дверей, она заметила того, кто всегда был рядом с Мастером. Доброжелательная располагающая улыбка, холодный взгляд. Узнал, не узнал? Этот человек при любом пересечении не оставлял ее равнодушной. Она знала, что в этой ситуации ему поручена роль хозяина и его новый внешний статус, несомненно, должен был отразиться на его привычной манере поведения. Пока она успела об этом подумать, он растворился в толпе посетителей клуба, так, как растворялся в любой толпе, где только ей не доводилось его видеть.
– А популярность-то субботних бесед растет.
– Когда в них участвует Мастер, то уж точно.
– Ну, не скажи, даже когда ведущие сами без приглашенных гостей беседуют тоже приходит не мало народу.
– А, собственно, за что боролись?
– Я только одного боюсь, как бы это все в просто очередной клуб не превратилось.
– Да уж, рискованный человек ваш Мастер. Ашрам на базаре – это что-то новенькое.
Легкое волнение в толпе, мощная волна в пространстве, обычная суета у дверей. Приехал.
Ведущими оказались двое из «леопардов». Какая неожиданная и блестящая практика!
– В духовных текстах, которые мне встречались, говорится об Актерах с большой буквы, вы говорите об Игроках. Игра, игрок. А вот, чтобы говорилось о режиссерах, никогда не доводилось встречать. Что за человек такой – режиссер?
– Ты справедливо подметил – в текстах это действительно не встречается.
Что такое режиссер? Режиссер в определенном смысле Демиург, он создает на основе текстов, из людей, из декораций замкнутый художественный мир со своим законом, хронотопом. Он создает целый мир, куда включено много людей, которых мы не видим на сцене: осветители, костюмеры, операторы, т. е. человек, который на основе текста создает абсолютно реальную вещь, реальные события.
– Но это социальная профессия. Это театр. А можно ли эту профессиональную позицию перенести на жизнь?
– Давайте попробуем. Попробуем перенести проекцию на жизнь на основе какого-нибудь текста, допустим называемого Традицией. Если человек претендует на роль режиссера, то он должен на основе этого текста создать некое действие, что естественно чревато манией величия и претензией на роль Демиурга.
У режиссера на театре всегда есть текст. Вот и получается, в самом широком понимании режиссер – это человек, который на основе текста создает реальность. И он может это сделать, потому что владеет профессией.
***
Необычность ситуации возводила игру на совсем новый и неожиданный уровень. Ситуация была столь очевидно многослойна, столь многопланова, что ей пришлось вспомнить все, чему учили с тем, чтобы извлечь из нее максимум. Открытый социум вносил свои нюансы и оттенки. В пространстве, сталкивались, сплетались, иногда полностью смешиваясь, а иногда, совершенно не соприкасаясь, разные уровни восприятия, внимания и видения ситуации. Здесь одновременно слушали Мастера, беседовали с профессором, общались с режиссером. Здесь удовлетворяли любопытство, вооружались информацией, увеличивали уровень понимания, медитировали и учились.
– Какая игра! Какие возможности!
– Не отвлекайся!
– Да, да. Соединяя, не смешивай…
Вот именно, разделяя, не разрывай.
***
– Недавно в Интернете был вопрос к Мастеру. Что делает Мастер? Учитель учит, водитель ведет, а что делает Мастер?
– Мастер? А вот это и делает – ситуацию. В общепринятом контексте, Мастер это тот, кто создает ситуацию, тот, кто не пытается управлять людьми, влиять на них, властвовать, обучать. Он делает это через ситуации, и сам, в идеале, является ситуацией.
– А что такое ситуация?
– Ситуация это прежде всего событие, если воспользоваться профессиональной режиссерской терминологией. Цепь событий и составляет сюжет. Задача – так построить эту цепь, чтобы было убедительно, заразительно, выразительно и вовлекало.
Присутствующих явно задело за живое, от их включенной заинтересованности возникло ощущение, что в зале стало на много больше людей. Вопросы посыпались, как из рога изобилия.
– А события, ситуации, откуда они берутся, если мы говорим о жизни? Что или кто решает, что именно такие ситуации нужны именно для этого человека, чтобы с ним что-то произошло?
Как это происходит?
Где автор?
Где сценарий?
– Традиция это и есть сценарий. Тот текст, которым я пользуюсь в качестве источника для постановок. Сценарист неизвестен, согласно этому же тексту. Человек только предполагает, а располагает к счастью не он. Мы говорим, что сценарист это Реальность.
С точки зрения нашей Традиции существует такое постоянное действие как Мистерия. И в этой Мистерии и роли распределяются, и события происходят. Мы можем только гипотетически предполагать, кто или что является Автором этой Мистерии, т. е. поверх жизни, житейских историй существует еще Мистериальная история.
***
Спектакль шел к концу.
– Где это видано, «Гамлет» с четырьмя актерами?
– О чем может быть эта пьеса?
– Что они могут сделать вчетвером?
В черном пространстве, общем для сцены и зала четыре актера, четыре героя, живущие в мире, который создал режиссер, используя как текст великую пьесу, загадочного англичанина, отвечали на один из главных вопросов, который только может задать себе человек: Почему же мы не в Витенберге? Почему мы не там, где хотим быть больше всего на свете? И почему мы не такие, какими хотим и можем быть? И, растревожив душу, свою и зрителей уходили они один, за одним из этого мира, оставляя каждому шанс обрести свой ответ.
Четверо юродивых истово молились, обратясь в зал, где благополучные и любопытствующие, сидели зрители.
– Достоевский? На четверых?
– Такая громадина, такой роман? О чем это они?
– Как ему в голову пришло?
Да, что они душу-то травят, нам, что в жизни забот не хватает?
Забот-то хватает. А души?
– Ваш театр – это же не развлечение. Вы заставляете зрителей страдать и мучиться. Это уже не искусство. Чего вы хотите от зрителей?
– Ничего. Я их бужу.
– Кто Вас просил!
Первый же звук взорвал тишину и покой огромного знаменитого на весь мир Собора, как крик о помощи, как вопль роженицы, как смертный стон. Зал встрепенулся, растерянный и удивленный, непонимающий, но души их уже услышали и отозвались, и раскрылись навстречу. И каждый знал, что музыка необыкновенная, не похожая ни на что, чтобы даже самому искушенному меломану доводилось слышать, музыка, которая рождалась в эти мгновения – это не только талант и душа музыкантов, но и душа каждого из них. И нежные переливы, и суровые аккорды, и хитросплетение звуков, чувств, мелодий и переживаний – это все, и одиночество, и чудо рождения, и чудо совместного бытия, по которому так страждет душа.
– Ваше творчество не может быть признанно, как самостоятельное искусство.
– Это эксплуатация зрителя.
– У вас такой талант, почему вы не хотите использовать его традиционно?
– Классно, ребята! Но это не наш формат.
– Вы что, хотите вдвоем мир переделать?
Маэстро был бесконечно знаменит и так свободен, как только может быть свободен абсолютно довольный своей жизнью и судьбой человек. Он был весел, доступен и откровенен.
– Это здорово. Это талантливо, смело и ни на что не похоже. Поверьте мне, вами будут восхищаться. – Глаза мудреца хитро блеснули. – Или над вами будут потешаться. Это уж как сложится.
Звон бубенцов рассыпался в пространстве и растворился.
***
– Вот вы говорите, чтобы увидеть ситуацию нужно стать в позицию режиссера, а как видит режиссер?
– Читает поведение.
***
Он принял решение умереть. И умирал. Он принял его сам, бесповоротно и окончательно, не приняв во внимание слезы родителей, мольбы жены и увещевания друзей. Болезнь, вполне подвластная современной медицине, казалось, на какое-то время даже отступила, растерянная, из-за отсутствия ожидаемого сопротивления. Но быстро освоилась с ситуацией и с каждым часом все смелее вступала в свои права. А он пытался жить, как не в чем не бывало, игнорируя не только ее, но и тут, вечную, которая сама не приближаясь, маячила чуть в стороне, спокойно дожидаясь, увы, уже не далекого часа.
– Нельзя же так бояться жизни, чтобы предпочесть смерть.
Она волновалась, разговаривая с ним, потому что не могла не признать, что бессмертная искорка надежды, что еще не поздно и есть хоть какой-то шанс, что он передумает, и все еще кончится хорошо, как в страшной сказке со счастливым концом, жила в ней. Они беседовали уже давно. Мастер привез его к ней в гости, по его просьбе, и она всматривалась и вслушивалась в этого спокойного, еще недавно столь благополучного и успешного молодого человека, чье непоколебимое и неординарное решение вызывало уважение, но не в коей мере не понимание и сочувствие.