И Иванов - как перед дорогой - основательно набузонился.
Солнце с красными веками и глазами выползло из-за согр. Заскрипело крыльцо. Властно зашаркали ноги.
- Идут...
И вместе с дядей Михайлом вошел человек с винтовкой. Кинул Иванову:
- Собирайся. В штаб тебя требуют.
По улице - человек с сотню, а то и больше - на конях. Кто с дробовиком, кто с топором, кто с вилами, у коих выломаны крайние зубья. Редкие с винтовками и шашками. Летают и орут:
- Долой камунистов!
- Да здрастват Совецка власть!
В окошках - выпученные глаза и серые лица баб и сплюснутые стеклами носы ребятишек.
А в штабе сидят два брата кожзаводчика из села в 60-ти верстах от Тои - в рубахах, но важные и один в пиджаке - писарь, должно быть. Штаб в дому у Рублева. И Семен тут же подсевает. А губы у него в болячках, и немного присвистывает.
На столе - мясо жареное кусками в тарелках и самосядка мутная в графине и по столу в лужицах.
Штабные впились в вошедшего.
- Вот. Привел, - сказал мужик с винтовкой и опустился на скамью у двери. - Ну-ко... закурить дай-ка.
- Как фамилия? - спросил в пиджаке и, подумав, добавил. - Ваша?
- Иванов.
- Откуда? Какое в Томске настроение масс? Что вы тут делаете? А изыскания-то эти кому пользу дадут? Коммунистам?
- Населению, конечно, вообще. Какая бы власть ни была. Просушатся болота - удобная земля получится.
- Коммунист?.. Вы-то партийный?
- Нет.
- Как же начальством служите?
- Как специалист.
- Врет он, господа-товарищи, - вмешался Семен. - Он тут всех заверял: восстание, грит, от кулаков токо может поттить. Не вступайте, грит.
- Тэ-эк. Постой-ка... Жалашь нам послужить? - подвинулся к технику кожзаводчик Гаврила Сапожков. - Нам, то-ись народу. В армею нашу встать?
- Народу я и так служу... А в армию вашу пойти не могу.
- Почему этта? Ну?
- Не могу, граждане, народ обманывать.
- Омманывать?! - удивился смелости техника Гаврила. - Стало мы, по-твоему, народ омманывам? А-а?
- Да вот вы, к примеру, за Советскую власть идете и против коммунистов. Несуразно...
- Э-э... сволочь, - оборвал Сапожков. - Ты, я вижу, в одну дудку с имя дудишь.
Он зарычал было и сжал кулаки, но Иванов слишком прямо и светло смотрел ему в глаза.
- Уведите в сарай эттого... к протчим...
Повел Иванова тот же с винтовкой, и Семен за ними вышел. А в сенцах развернулся и с размаху по скуле и глазу хватил техника. Глаз мигом побагровел и запух.
Взревел диким зверем Иванов, чует, что не будет ему пощады, что вот сейчас кончать его будут. И одна только режущая животная сила задвигала его мозгом, его мускулами: бороться, до конца бороться. Зубами рвать до последнего вздоха.
Обернулся с ревом и мигом сгребся за ствол и приклад изо всей силы рванул к себе. Лопнул ремень у антабки, и винтовка со свистом взлетела над Ивановым.
Одно мгновение это было.
Вместе с Семеном, обхватившим, как клещами, техника сзаду у пояса, соскользнул он по трем ступеням за порог во двор и тут тяжелым вихрем-вьюном завертелся. Не мог удержаться на нем Семен, проехался носками и коленками по земле и руки опустил, а в следующий момент череп его разлетелся от удара прикладом - остервенел Иванов.
С распухшим сизым глазом, со сшибленной на бок повязкой на лбу и в разорванной на пласты гимнастерке, плечистый и мычащий - был он страшен.
Кругом уже: из избы, с улицы, от ворот орали и сбегались мужики, и сопровождающий козлом прыгал около. От сарая, где караульный стоял, грохнул выстрел, и пуля ожгла-пробила плечо Иванову.
Толкнуло его. Сверлящий и сверкающий инстинкт подсказывал ему: вот как, вот как...
Может быть!
Кинулся он в задний двор, в калитку.
На огороды... через прясла-горотьбу... через речку Тою в вытоптанные скотом кусты, где не различить следов... И в ту сторону, откуда не ждут нападения бандиты, и посты не выставлены - в тайгу.
Колотящийся в теле ужас - быть растоптанным озверелой толпой - надбавлял силы и бегу. Как ветер свистевший, тут же рядом с ним несся Иванов саженными прыжками по воде. Сзади грохали, улюлюкали, топотали. Несколько дробинок на излете ущипнули ему спину.
Ага! Стихает барабанная дробь ног. Далеко, будто сзади крики...
Шагах в ста за речкой Тоей оглянулся Иванов.
Только один тоинский новобранец и тот, у которого он отнял винтовку, выбрались за ним на берег, подымаются. А вся толпа на том берегу осталась и разноголосит:
- Вали! Вали!
- Бросай, робя! Куды он денется?
- Сдохнет в тайге-то.
- Сам выйдет.
- А винтовка-то, винтовка-то с ем.
- Винтовку-то упер... ну-у!
- Ничо... с раной. Куды удет?
Многие уже ворочались улицей в деревню...
Приложился он и выстрелил. Мужичонка всплеснул руками и упал обратно навзничь в реку. А новобранец сразу прилип к земле и пополз, как змея, по обрыву назад.
Но задерживаться некогда было. Вершники могли еще нагнать, и надо было бежать и бежать и путать следы. Поэтому, скрывшись в одном направлении - видном всем - в согры, там он круто повернул вправо и почти опушкой краснолесья, выбирая бестравные плешины, понесся к Баксе.
По ней прошел вверх с версту, обходя камыши и осоку и увязая в илу.
Полный покой и молчание. Никого не слышно.
Ни звука человеческого.
Одни комары и пауты гудят и ослепляют.
Вышел Иванов на берег, ударился немного в таежную чащу и перевел дух - упал.
Плечо пробитое жгло и болело; теперь он это ощущал так, что порой зубы стискивал - стреляло по руке и к шее.
Что же делать дальше?
Положение было безнадежное: Куда итти? Когда это кончится? Сколько дней блудить ему по чаще?
А рану его может разбарабанить, и сдохнет он тут в тайге, изъеденный гнусом, а то, может, еще на зверя напорется.
Платок со лба он снял. К чему? - весь и так разрисованный теперь. Подвязался им по-бабьи: все меньше есть будет проклятый овод.
Пить!
Спустился опять к Баксе и долго и жадно пил в пустых зарослях, а после того в тайге лег в высокой траве и предался раздумью. Первое чувство радости от минования смертельной опасности и ощущения свободы потемнело...
Винтовку он осмотрел: "N-ского завода N 71203" и в магазинной коробке еще четыре патрона.
Хорошо! Пригодилось-таки колчаковское обученье, когда интеллигенцию в войска забирали.
Теперь: итти!
Итти надо к жилью - так или иначе. И непременно глушью, - не по дороге, не то изловят - не помилуют уж.
Итти туда - где бы хоть немного знали. А то как куренка прирежут: коммунист-де или выдадут.
Одно такое место есть и довольно близкое - заплутаться трудно: выселок Заболотье.
Шесть верст по чаще, по трясинам... Но там и перевязку хоть какую сделают у Вариного крестного и не донесут.
Тряхнул Иванов головой, поднялся-покривился от боли в плече и двинулся осторожно, стараясь не хрустеть, не шуметь, в лесную гущу да мокрые заросли на топь, что между Баксой и выселком.
А солнце уж прямо бьет.
8.
Целый день гоняли взад-вперед по деревне вершники. Была объявлена всеобщая мобилизация, и председатель Сельсовета в пене и мыле бегал от штаба по избам и обратно, собирал ратных и хлеб, и мяса на варево банде, и наряжал косить траву лошадям.
Отказаться и думать нельзя было: до 45 лет все - не калеки - должны были садиться на-конь и двигаться с бандой сначала на поселок Чигин, а потом и на волость Елгай.
С теми, которых засадили в сарай, - два милиционера, четверо из ячейки и двое техников - было покончено. Милиционеров и ячейковцев били каждого долго нестерпимо мужицким боем. Исколотые вилами, разбитые ружейными прикладами, растоптанные сапогами - они представляли из себя огромные смятые битки, мясо, перемешанное с лоскутьями лопатины*1, особенно Василий-партийный - около него постарались Хряпов и Рублев. ________________
*1 Лопатина - одежда.
Бабам убитых тоже досталось: Рублихой и Хряпихой они были исцарапаны в ручьи, и платье на них висело клочьями.
Вот-то хохотали мужики!
Одного техника зарубили топором, а другого, Кольку Круткина, тоже искровянили, - но он выползал на коленях пощаду и ехал теперь вместе с прочим диким ополчением в наступление.
За Ивановым порыскали вершники, порыскали и плюнули: все равно - либо сдохнет, либо им в руки выйдет. Тайга ведь - не что-нибудь.
Разведка по дорогам вперед проехала, понюхала, донесла:
- Неприятелев слыху нет.
После того Гаврила-кожзаводчик на вороном - а тот ржет, урусит слегка - речь держал:
- Граждане-товаришшы! Которы ждали большевиков... Хто пришел? Халиганы... Тпру-у, ты - чорт! Грабители. Бога ругают и дела нарушают. Все идем противу их! Весь народ поднялси. Чо делают с народом - хозяйство рушат. У меня добро отняли, у еттого отобрали, у того разорили. Дочиста обирают... Эка ты... стой!.. Ну, не стерпела земля надругания - повсеместно, кто с чем попало, противу грабителев идет. Чо дают - от богатых отбирают - ничо. Али и дают - кому? Подзаборникам, зимогорам - в провал. Камуна! Она - кому-то - на! выходит, а кому - нет! Сулят все токо - омманщики. Потому сами мы должны в свое мозолистые руки власть взять... Э-э, ты, - дура!.. Граждане товаришшы! Не устоят шалаберники перед миром хресьянским. Не дадимса-а-а! Едем бить камунистов! Бей их - живоглотов! Да здрастват Совецка власть! Ура-а-а!
- Урра-а-а!
- Бей их! Будя!
- Бе-ей! Ура-а! - перекатилось, заклокотало по пестрой толпе, нестройно, однако, и несогласно.
С площади перед школой галдящая армия кричит, ржет, шумит, спорит, бабы тут же причитают-всхлипывают. Солнце уж к западу поглядывало, - повалила на Чигин.
Впереди на вороных игрунах - братья, кожзаводчики Сапожковы, с наганами у поясов; за ними писарь в пиджаке на худой, уназменной, сивой кобыле; а там взводы ополченцев.
Набор каждой деревни составлял отдельный взвод: павловцы, воробьевские, гнилоярцы, боровинские... Тоинскими командовал Рублев, который тоже откуда-то выкопал две винтовки и ящик с патронами, живо по запазухам рассовали тысячу.
Всего бандитов было до двухсот. Близ ста, сказывал Гаврила, должны были присоединиться от поскотины - с охраны сняться. Вооруженных винтовками - человек двадцать. У остальных: вилы, топоры, колья, а то и проземленные пятерни одни. Все на-вершнях: без седел - на пестриках*1, азямах, чапанах и полушубках.
- Разобьем камуницкай отряд-от, - все будет! - обнадеживал сподвижников Гаврила Сапожков.
Но мужики (большая, пожалуй, часть) - хоть и зевали: бей! - ехали, опустив голову, а нутро дрожало, как холодное.
Дядя Михайло из годов вышел - дома остался. Поглядел вслед, головой покрутил:
- Ничо не выйдет у их. Одно - што в землю произведут их. Сомустили народ-от здря кулачье: видать теперь, хто таки. И техника-то, Федор Палыча, извели. О-хо-хо! - душевнай человек был...
А баба его, подпирая черной сморщенной рукой подбородок, как больным зубом мучась, - раскачивалась:
- Народу сколь унистожили, о, господи... Чо буот? Чо буот?
Томительно и жутко было ждать оставшимся в деревне событий? а они уж быстро и четко отбивали: раз-два, раз-два!
Было все так. В Колывани бывшие офицеры, заключенные в концентрационный лагерь, ночью перебили стражу и власть в городе захватили. Два дня держались, порядки свои наводили, - но на третий накрыли их подошедшие революционные части, и восстание было подавлено.
Отголоски его, однако, прокатились по окружным волостям. Кулаки воспользовались этим.
Велики сибирские пространства, и широко разбросаны поселки. Пока-то милицейский район в Воронове стягивал свои силы и помаленьку двигался. Тут рассеется, - там, глядишь, опять. _______________
*1 Пестрик - домотканный коврик.
Но не успела пестрая и гулкая толпа допереть до речки Кочегай, откуда оставалось версты три до Чигина, - как вдруг из-за речки с правого берега отчетливо прозвучало:
- Пли! - и вслед за этим громовый залп.
Два-три человека свалились с лошадей.
Неожиданная, суровая действительность глянула прямо в глаза пьяным своими криками и жарким днем мужикам. Сразу подрубила все постромки.
Безумный ужас обуял банду. Вздыбились лошади. Рев, неукротимый вопль вырвался и понесся в леса. Давя друг друга, бросились врассыпную люди назад - по дороге, вправо, влево, в кусты... А из-за Кочегая уже трещали одиночные крепкие взгрохи, и тонкие, меткие пули сверлили душный воздух.
Сапожков Гаврила что-то орал, махал наганом, пытался остановить сподвижников, но и сам мчался за ними, раненый в ногу.
Шайка рассеялась вмиг. Пешая милиция, числом около семидесяти человек, сначала бегом, а потом шагом пустилась вслед, в Тою.
Тоинские, кроме Хряпова и Рублева, прискакали домой, бросили лошадей на руки бабам и попрятались по сеновалам, в бурьянах таежных, а кто и на поля угнал.
Деревня, - как вымерла.
--------------
Левое плечо Иванова горело и ныло и больно уже было не только им шевелить, но и самому шевелиться.
Солнце давно уж покатилось под гору, и духотная жарынь висла в лесу. Овод жужжал над ним и ел его, как на пиру. Усталый - он плохо оборонялся. Паутины слепили глаза, вязали веки и слепляли пальцы.
Несколько раз он сбивался с пути и возвращался обратно. Винтовка нестерпимо оттягивала плечо и грудь ломило. Несчетно раз он выходил к Баксе и мочил пересохшее горло и треснутые губы.
Наконец решил он итти по Баксе, берегом, не показываясь на реку до самой тропки на Заболотье. С час, как издалека слышались частые горошистые выстрелы, но потом все смолкло, а помутившейся головой, в которой как гарь стояла, Иванов, конечно, не мог представить в чем дело.
После того обочиной тропы шел он долго, заплетаясь ногами спотыкаясь, хлюпая в мочежинах, путаясь в зарослях, подпираясь винтовкой, и, - наконец, - упал боком меж кочек в сограх в ржавую воду...
Обросшие лишаями и зеленой щетью, лапы шумно раздвинули листву. Он еще увидел в ней: широкоскулое, прорезанное морщинами, как плугом, лицо с выпуклыми, обтянутыми клочковатой шерстью и зеленым мхом, надбровными дугами, черную усмешку, завязшую в желтых клыках, - и услышал хриплый шопот:
- ...Ну и назюзюкался ты, гостенек дорогой... Сынок названный...
- Тайга!..
--------------
Перед заходом солнца он был подобран милицейской разведкой. С раздутым плечом, с руками и лицом, которые были одной сплошной раной, разъеденной торжествующим гнусом.
Отрядный фельдшер промыл и перевязал раны, а с рассветом отправил Иванова в Вороновскую больницу. С ним выпросилась и Варя:
- Хушь довезу, тятенька... А потом уж косить...
- У, язви вас. Любвя тожа...
Солнце с красными веками и глазами выползло из-за согр. Заскрипело крыльцо. Властно зашаркали ноги.
- Идут...
И вместе с дядей Михайлом вошел человек с винтовкой. Кинул Иванову:
- Собирайся. В штаб тебя требуют.
По улице - человек с сотню, а то и больше - на конях. Кто с дробовиком, кто с топором, кто с вилами, у коих выломаны крайние зубья. Редкие с винтовками и шашками. Летают и орут:
- Долой камунистов!
- Да здрастват Совецка власть!
В окошках - выпученные глаза и серые лица баб и сплюснутые стеклами носы ребятишек.
А в штабе сидят два брата кожзаводчика из села в 60-ти верстах от Тои - в рубахах, но важные и один в пиджаке - писарь, должно быть. Штаб в дому у Рублева. И Семен тут же подсевает. А губы у него в болячках, и немного присвистывает.
На столе - мясо жареное кусками в тарелках и самосядка мутная в графине и по столу в лужицах.
Штабные впились в вошедшего.
- Вот. Привел, - сказал мужик с винтовкой и опустился на скамью у двери. - Ну-ко... закурить дай-ка.
- Как фамилия? - спросил в пиджаке и, подумав, добавил. - Ваша?
- Иванов.
- Откуда? Какое в Томске настроение масс? Что вы тут делаете? А изыскания-то эти кому пользу дадут? Коммунистам?
- Населению, конечно, вообще. Какая бы власть ни была. Просушатся болота - удобная земля получится.
- Коммунист?.. Вы-то партийный?
- Нет.
- Как же начальством служите?
- Как специалист.
- Врет он, господа-товарищи, - вмешался Семен. - Он тут всех заверял: восстание, грит, от кулаков токо может поттить. Не вступайте, грит.
- Тэ-эк. Постой-ка... Жалашь нам послужить? - подвинулся к технику кожзаводчик Гаврила Сапожков. - Нам, то-ись народу. В армею нашу встать?
- Народу я и так служу... А в армию вашу пойти не могу.
- Почему этта? Ну?
- Не могу, граждане, народ обманывать.
- Омманывать?! - удивился смелости техника Гаврила. - Стало мы, по-твоему, народ омманывам? А-а?
- Да вот вы, к примеру, за Советскую власть идете и против коммунистов. Несуразно...
- Э-э... сволочь, - оборвал Сапожков. - Ты, я вижу, в одну дудку с имя дудишь.
Он зарычал было и сжал кулаки, но Иванов слишком прямо и светло смотрел ему в глаза.
- Уведите в сарай эттого... к протчим...
Повел Иванова тот же с винтовкой, и Семен за ними вышел. А в сенцах развернулся и с размаху по скуле и глазу хватил техника. Глаз мигом побагровел и запух.
Взревел диким зверем Иванов, чует, что не будет ему пощады, что вот сейчас кончать его будут. И одна только режущая животная сила задвигала его мозгом, его мускулами: бороться, до конца бороться. Зубами рвать до последнего вздоха.
Обернулся с ревом и мигом сгребся за ствол и приклад изо всей силы рванул к себе. Лопнул ремень у антабки, и винтовка со свистом взлетела над Ивановым.
Одно мгновение это было.
Вместе с Семеном, обхватившим, как клещами, техника сзаду у пояса, соскользнул он по трем ступеням за порог во двор и тут тяжелым вихрем-вьюном завертелся. Не мог удержаться на нем Семен, проехался носками и коленками по земле и руки опустил, а в следующий момент череп его разлетелся от удара прикладом - остервенел Иванов.
С распухшим сизым глазом, со сшибленной на бок повязкой на лбу и в разорванной на пласты гимнастерке, плечистый и мычащий - был он страшен.
Кругом уже: из избы, с улицы, от ворот орали и сбегались мужики, и сопровождающий козлом прыгал около. От сарая, где караульный стоял, грохнул выстрел, и пуля ожгла-пробила плечо Иванову.
Толкнуло его. Сверлящий и сверкающий инстинкт подсказывал ему: вот как, вот как...
Может быть!
Кинулся он в задний двор, в калитку.
На огороды... через прясла-горотьбу... через речку Тою в вытоптанные скотом кусты, где не различить следов... И в ту сторону, откуда не ждут нападения бандиты, и посты не выставлены - в тайгу.
Колотящийся в теле ужас - быть растоптанным озверелой толпой - надбавлял силы и бегу. Как ветер свистевший, тут же рядом с ним несся Иванов саженными прыжками по воде. Сзади грохали, улюлюкали, топотали. Несколько дробинок на излете ущипнули ему спину.
Ага! Стихает барабанная дробь ног. Далеко, будто сзади крики...
Шагах в ста за речкой Тоей оглянулся Иванов.
Только один тоинский новобранец и тот, у которого он отнял винтовку, выбрались за ним на берег, подымаются. А вся толпа на том берегу осталась и разноголосит:
- Вали! Вали!
- Бросай, робя! Куды он денется?
- Сдохнет в тайге-то.
- Сам выйдет.
- А винтовка-то, винтовка-то с ем.
- Винтовку-то упер... ну-у!
- Ничо... с раной. Куды удет?
Многие уже ворочались улицей в деревню...
Приложился он и выстрелил. Мужичонка всплеснул руками и упал обратно навзничь в реку. А новобранец сразу прилип к земле и пополз, как змея, по обрыву назад.
Но задерживаться некогда было. Вершники могли еще нагнать, и надо было бежать и бежать и путать следы. Поэтому, скрывшись в одном направлении - видном всем - в согры, там он круто повернул вправо и почти опушкой краснолесья, выбирая бестравные плешины, понесся к Баксе.
По ней прошел вверх с версту, обходя камыши и осоку и увязая в илу.
Полный покой и молчание. Никого не слышно.
Ни звука человеческого.
Одни комары и пауты гудят и ослепляют.
Вышел Иванов на берег, ударился немного в таежную чащу и перевел дух - упал.
Плечо пробитое жгло и болело; теперь он это ощущал так, что порой зубы стискивал - стреляло по руке и к шее.
Что же делать дальше?
Положение было безнадежное: Куда итти? Когда это кончится? Сколько дней блудить ему по чаще?
А рану его может разбарабанить, и сдохнет он тут в тайге, изъеденный гнусом, а то, может, еще на зверя напорется.
Платок со лба он снял. К чему? - весь и так разрисованный теперь. Подвязался им по-бабьи: все меньше есть будет проклятый овод.
Пить!
Спустился опять к Баксе и долго и жадно пил в пустых зарослях, а после того в тайге лег в высокой траве и предался раздумью. Первое чувство радости от минования смертельной опасности и ощущения свободы потемнело...
Винтовку он осмотрел: "N-ского завода N 71203" и в магазинной коробке еще четыре патрона.
Хорошо! Пригодилось-таки колчаковское обученье, когда интеллигенцию в войска забирали.
Теперь: итти!
Итти надо к жилью - так или иначе. И непременно глушью, - не по дороге, не то изловят - не помилуют уж.
Итти туда - где бы хоть немного знали. А то как куренка прирежут: коммунист-де или выдадут.
Одно такое место есть и довольно близкое - заплутаться трудно: выселок Заболотье.
Шесть верст по чаще, по трясинам... Но там и перевязку хоть какую сделают у Вариного крестного и не донесут.
Тряхнул Иванов головой, поднялся-покривился от боли в плече и двинулся осторожно, стараясь не хрустеть, не шуметь, в лесную гущу да мокрые заросли на топь, что между Баксой и выселком.
А солнце уж прямо бьет.
8.
Целый день гоняли взад-вперед по деревне вершники. Была объявлена всеобщая мобилизация, и председатель Сельсовета в пене и мыле бегал от штаба по избам и обратно, собирал ратных и хлеб, и мяса на варево банде, и наряжал косить траву лошадям.
Отказаться и думать нельзя было: до 45 лет все - не калеки - должны были садиться на-конь и двигаться с бандой сначала на поселок Чигин, а потом и на волость Елгай.
С теми, которых засадили в сарай, - два милиционера, четверо из ячейки и двое техников - было покончено. Милиционеров и ячейковцев били каждого долго нестерпимо мужицким боем. Исколотые вилами, разбитые ружейными прикладами, растоптанные сапогами - они представляли из себя огромные смятые битки, мясо, перемешанное с лоскутьями лопатины*1, особенно Василий-партийный - около него постарались Хряпов и Рублев. ________________
*1 Лопатина - одежда.
Бабам убитых тоже досталось: Рублихой и Хряпихой они были исцарапаны в ручьи, и платье на них висело клочьями.
Вот-то хохотали мужики!
Одного техника зарубили топором, а другого, Кольку Круткина, тоже искровянили, - но он выползал на коленях пощаду и ехал теперь вместе с прочим диким ополчением в наступление.
За Ивановым порыскали вершники, порыскали и плюнули: все равно - либо сдохнет, либо им в руки выйдет. Тайга ведь - не что-нибудь.
Разведка по дорогам вперед проехала, понюхала, донесла:
- Неприятелев слыху нет.
После того Гаврила-кожзаводчик на вороном - а тот ржет, урусит слегка - речь держал:
- Граждане-товаришшы! Которы ждали большевиков... Хто пришел? Халиганы... Тпру-у, ты - чорт! Грабители. Бога ругают и дела нарушают. Все идем противу их! Весь народ поднялси. Чо делают с народом - хозяйство рушат. У меня добро отняли, у еттого отобрали, у того разорили. Дочиста обирают... Эка ты... стой!.. Ну, не стерпела земля надругания - повсеместно, кто с чем попало, противу грабителев идет. Чо дают - от богатых отбирают - ничо. Али и дают - кому? Подзаборникам, зимогорам - в провал. Камуна! Она - кому-то - на! выходит, а кому - нет! Сулят все токо - омманщики. Потому сами мы должны в свое мозолистые руки власть взять... Э-э, ты, - дура!.. Граждане товаришшы! Не устоят шалаберники перед миром хресьянским. Не дадимса-а-а! Едем бить камунистов! Бей их - живоглотов! Да здрастват Совецка власть! Ура-а-а!
- Урра-а-а!
- Бей их! Будя!
- Бе-ей! Ура-а! - перекатилось, заклокотало по пестрой толпе, нестройно, однако, и несогласно.
С площади перед школой галдящая армия кричит, ржет, шумит, спорит, бабы тут же причитают-всхлипывают. Солнце уж к западу поглядывало, - повалила на Чигин.
Впереди на вороных игрунах - братья, кожзаводчики Сапожковы, с наганами у поясов; за ними писарь в пиджаке на худой, уназменной, сивой кобыле; а там взводы ополченцев.
Набор каждой деревни составлял отдельный взвод: павловцы, воробьевские, гнилоярцы, боровинские... Тоинскими командовал Рублев, который тоже откуда-то выкопал две винтовки и ящик с патронами, живо по запазухам рассовали тысячу.
Всего бандитов было до двухсот. Близ ста, сказывал Гаврила, должны были присоединиться от поскотины - с охраны сняться. Вооруженных винтовками - человек двадцать. У остальных: вилы, топоры, колья, а то и проземленные пятерни одни. Все на-вершнях: без седел - на пестриках*1, азямах, чапанах и полушубках.
- Разобьем камуницкай отряд-от, - все будет! - обнадеживал сподвижников Гаврила Сапожков.
Но мужики (большая, пожалуй, часть) - хоть и зевали: бей! - ехали, опустив голову, а нутро дрожало, как холодное.
Дядя Михайло из годов вышел - дома остался. Поглядел вслед, головой покрутил:
- Ничо не выйдет у их. Одно - што в землю произведут их. Сомустили народ-от здря кулачье: видать теперь, хто таки. И техника-то, Федор Палыча, извели. О-хо-хо! - душевнай человек был...
А баба его, подпирая черной сморщенной рукой подбородок, как больным зубом мучась, - раскачивалась:
- Народу сколь унистожили, о, господи... Чо буот? Чо буот?
Томительно и жутко было ждать оставшимся в деревне событий? а они уж быстро и четко отбивали: раз-два, раз-два!
Было все так. В Колывани бывшие офицеры, заключенные в концентрационный лагерь, ночью перебили стражу и власть в городе захватили. Два дня держались, порядки свои наводили, - но на третий накрыли их подошедшие революционные части, и восстание было подавлено.
Отголоски его, однако, прокатились по окружным волостям. Кулаки воспользовались этим.
Велики сибирские пространства, и широко разбросаны поселки. Пока-то милицейский район в Воронове стягивал свои силы и помаленьку двигался. Тут рассеется, - там, глядишь, опять. _______________
*1 Пестрик - домотканный коврик.
Но не успела пестрая и гулкая толпа допереть до речки Кочегай, откуда оставалось версты три до Чигина, - как вдруг из-за речки с правого берега отчетливо прозвучало:
- Пли! - и вслед за этим громовый залп.
Два-три человека свалились с лошадей.
Неожиданная, суровая действительность глянула прямо в глаза пьяным своими криками и жарким днем мужикам. Сразу подрубила все постромки.
Безумный ужас обуял банду. Вздыбились лошади. Рев, неукротимый вопль вырвался и понесся в леса. Давя друг друга, бросились врассыпную люди назад - по дороге, вправо, влево, в кусты... А из-за Кочегая уже трещали одиночные крепкие взгрохи, и тонкие, меткие пули сверлили душный воздух.
Сапожков Гаврила что-то орал, махал наганом, пытался остановить сподвижников, но и сам мчался за ними, раненый в ногу.
Шайка рассеялась вмиг. Пешая милиция, числом около семидесяти человек, сначала бегом, а потом шагом пустилась вслед, в Тою.
Тоинские, кроме Хряпова и Рублева, прискакали домой, бросили лошадей на руки бабам и попрятались по сеновалам, в бурьянах таежных, а кто и на поля угнал.
Деревня, - как вымерла.
--------------
Левое плечо Иванова горело и ныло и больно уже было не только им шевелить, но и самому шевелиться.
Солнце давно уж покатилось под гору, и духотная жарынь висла в лесу. Овод жужжал над ним и ел его, как на пиру. Усталый - он плохо оборонялся. Паутины слепили глаза, вязали веки и слепляли пальцы.
Несколько раз он сбивался с пути и возвращался обратно. Винтовка нестерпимо оттягивала плечо и грудь ломило. Несчетно раз он выходил к Баксе и мочил пересохшее горло и треснутые губы.
Наконец решил он итти по Баксе, берегом, не показываясь на реку до самой тропки на Заболотье. С час, как издалека слышались частые горошистые выстрелы, но потом все смолкло, а помутившейся головой, в которой как гарь стояла, Иванов, конечно, не мог представить в чем дело.
После того обочиной тропы шел он долго, заплетаясь ногами спотыкаясь, хлюпая в мочежинах, путаясь в зарослях, подпираясь винтовкой, и, - наконец, - упал боком меж кочек в сограх в ржавую воду...
Обросшие лишаями и зеленой щетью, лапы шумно раздвинули листву. Он еще увидел в ней: широкоскулое, прорезанное морщинами, как плугом, лицо с выпуклыми, обтянутыми клочковатой шерстью и зеленым мхом, надбровными дугами, черную усмешку, завязшую в желтых клыках, - и услышал хриплый шопот:
- ...Ну и назюзюкался ты, гостенек дорогой... Сынок названный...
- Тайга!..
--------------
Перед заходом солнца он был подобран милицейской разведкой. С раздутым плечом, с руками и лицом, которые были одной сплошной раной, разъеденной торжествующим гнусом.
Отрядный фельдшер промыл и перевязал раны, а с рассветом отправил Иванова в Вороновскую больницу. С ним выпросилась и Варя:
- Хушь довезу, тятенька... А потом уж косить...
- У, язви вас. Любвя тожа...