Страница:
— Ты почему такой волосатый?
— Бывает! — неохотно отозвался Алекси. — Знаешь ведь, что человек произошел от обезьяны?..
— Во всяком случае, ты больше похож на собаку! — бесцеремонно изрек сын.
Алекси обиженно забрался под зонтик. Оставшись в одиночестве, Несси небрежно направился к морю. Здесь было мелко, и он спокойно, без всякого колебания вошел в воду. Вначале мальчик словно бы удивился ее прохладе. Однако, заметив, что люди не обращают на это никакого внимания, двинулся дальше. Вода уже доходила ему до шеи, но Несси все так же невозмутимо шел вперед. Когда вода коснулась его подбородка, Алекси вдруг поднял голову и понял, чем это может кончиться. Как безумный, он бросился в воду и настиг Несси, когда над поверхностью виднелись одни лишь его темно-русые волосы. Вытащив сына, Алекси тут же впервые в жизни закатил ему пощечину, которую тот, как потом выяснилось, не забыл до конца жизни. Но сейчас он только мрачно взглянул на отца и спросил:
— Ты почему меня ударил?
— Неужели ты, дурень этакий, не понимаешь, что чуть не утонул?
— Что значит утонул? — спросил мальчик без всякого признака страха.
— Легкие, которыми мы дышим, наполняются водой и человек задыхается.
— Как же они могут наполниться? — не понял Несси. — Ведь рот у меня был закрыт?
— Но ты б его обязательно открыл… Потому что захотел бы глотнуть воздуха.
— Глупости! — презрительно хмыкнул Несси. — Что я, не знаю разницы между водой и воздухом?
— Это делается инстинктивно, дурень!
— Если ты еще раз назовешь меня дурнем, я в тебя плюну! — сухо сказал Несси.
Но Алекси торопливо вытащил мальчика на песок, все еще встревоженный его неожиданным поступком. Впрочем, почему неожиданным, это было вполне в его стиле. Как и немедленно последовавший вопрос:
— Что все-таки значит — инстинкт? Я то и дело слышу это непонятное слово.
Как всегда, вопрос был задан без особого любопытства. Но на этот раз Алекси понял, что обязан ответить.
— Инстинкт — врожденное поведение животных…
— Но я не животное.
— Подожди, не торопись. У людей тоже есть инстинкты, хотя и не столь многочисленные. Инстинкт самосохранения спасает человека там, где ему не хватает опыта… Как в этом случае с морем, например. Что-то вроде безусловного рефлекса. Человек подчиняется ему, не раздумывая.
— Я всегда думаю! — сказал мальчик. — И мне кажется, что этого вполне достаточно.
— Недостаточно! — закричал отец. — Не вытащи я тебя, ты бы утонул…
На этот раз Несси задумался надолго.
— Кажется, у меня и правда совсем нет инстинктов, — сказал он. — Это значит, что я не человек?
Тут Алекси впервые недоуменно вгляделся в красивое бесчувственное лицо сына. И впервые сердце у него сжалось от нежности и сострадания к этому чудо-ребенку, который, вероятно, был гораздо беспомощней остальных — обычных людей.
— Нет, конечно, — мягко ответил он. — У человека инстинкты постепенно уступают место разуму и сознанию.
Лицо мальчика вдруг оживилось.
— А может, я сверхчеловек? — спросил он. — Раз я обогнал людей даже в отношении инстинктов.
Алекси недовольно нахмурился.
— Не люблю я это слово, — ответил он. — Потому что люди, которые себя так называют, обычно стоят даже ниже животных.
В то лето Несси еще раз смертельно напугал родителей. Семья отправилась на прогулку в Аладжа-монастырь близ Варны. По дороге Несси вдруг рванулся в сторону, и, когда вновь появился, в его руке извивалась полуметровая змея. Правда, мальчик держал ее за горло, так что та не могла его ужалить, но Корнелия при виде этой ужасной картины тут же лишилась чувств. Алекси, растерявшись, не знал, кому раньше прийти на помощь. Рядом без чувств лежала жена, а его сын по-прежнему держал перед собой змею, с холодной злобой глядя ей прямо в глаза. В сущности, Несси не испытывал к змее никакой ненависти. Просто ему не хотелось уступать. В конце концов, ведь она была в его власти, а не наоборот.
— Несси! Брось немедленно! — вне себя крикнул Алекси.
Мальчик взглянул на него с недоумением. Почему люди впадают в такие нечеловеческие состояния? Что же оно такое — то, что заставляет их так резко менять свое поведение? — понять было невозможно. Сам Несси никогда и ни при каких обстоятельствах не терял душевного равновесия. Мальчик на секунду задумался, потом недовольно отшвырнул добычу. Змея изогнулась в воздухе, шлепнулась на землю и мгновенно исчезла. Корнелия уже пришла в себя и, наверное, решила, что ей что-то привиделось, настолько спокойным и невозмутимым выглядел Несси. Алекси подошел к нему, кадык его прыгал от возмущения.
— Слушай, ты что, не знаешь, что такое змея?
— Конечно, знаю.
А знаешь, что она ядовитая?
— Это ведь уж, — ответил мальчик. — А ужи не ядовиты.
Алекси только махнул рукой и бросился к жене. Она все так же испуганно глядела на мальчика. Мальчик тоже глядел на нее — пренебрежительно и равнодушно. Тогда Корнелия опустила голову и впервые заплакала — тихо и безутешно. Без всхлипов, почти без слез, просто беззвучно изливала свою боль.
Возможно, была и другая причина. За последний год Алекси словно бы забыл о жене, настолько он был увлечен сыном. Вначале он просто не находил себе места от радости и все время пребывал в таком упоении, что, не замечая странного состояния жены, до поздней ночи донимал ее разговорами о чуде, посетившем их дом. Они создали современного Адама, который положит начало новой породе людей, некоего сверхгения — таков был постоянный лейтмотив его рассуждении. Но шли месяцы, энтузиазм Алекси постепенно угасал, он становился все более задумчивым и рассеянным. И по-прежнему не замечал жены, которая была уже прозрачней воздуха. Но не это пугало и угнетало Корнелию, не это делало столь безысходной ее тоску. Она боялась собственного сына.
В этом Алекси убедился, еще когда они были на Золотых песках. Уже там он скорее догадался, чем понял — Корнелия вообще перестала спать по ночам. С каждым днем она становилась все бледней, печальней и беспомощней. Пока однажды его не разбудил тихий плач, такой горький, жалобный и отчаянный, что он похолодел.
— Что с тобой. Корнелия? — испуганно спросил он.
— Давай вернемся в Софию! — умоляюще прошептала она.
— Конечно. Завтра же… Если тебе здесь плохо…
— С тобой мне всюду хорошо, Алекси, — ответила она.
— В чем же дело?
— Не могу я спать в одной комнате с этим мальчиком.
Действительно, она уже несколько месяцев как спала отдельно. Правда, занятый сыном, Алекси тогда не обратил на это внимания. Но сейчас, пораженный ее словами, он спросил:
— Да ты понимаешь, что говоришь, Корнелия? Как это не можешь?
— Не знаю!.. — беспомощно ответила она. — Я его просто боюсь.
Алекси ничего не ответил. Теперь уже он и сам до утра не смыкал глаз, изо всех сил стараясь проникнуть в смысл ее странных слов. Иногда на какие-то мгновения это ему вроде бы удавалось — истина вот-вот готова была обрушиться на него всей своей мощью. Потом он как будто куда-то проваливался, ничего не помнил и ничего не понимал. Никогда еще Алекси не испытывал такого странного состояния, порой ему даже казалось, что он помешался. Рассказать ей правду? Нет, будет еще хуже, гораздо, гораздо хуже. А он теперь должен заботиться только о ней — ни о ком и ни о чем другом. Только о ней.
К рассвету Алекси наконец уснул. Разбудило его жаркое летнее солнце, светившее ему прямо в кровать. Он уже забыл о своих ночных кошмарах. Осталась лишь уверенность, что, если он не хочет потерять жену, нужно немедленно возвращаться в Софию. Больше ничего он не знал и знать не хотел. Причины его уже не интересовали, все равно постичь их было невозможно. Они действительно уехали в тот же день. И единственное, что ему осталось от этих тягостных часов, был робкий, полный благодарности взгляд жены.
— Бывает! — неохотно отозвался Алекси. — Знаешь ведь, что человек произошел от обезьяны?..
— Во всяком случае, ты больше похож на собаку! — бесцеремонно изрек сын.
Алекси обиженно забрался под зонтик. Оставшись в одиночестве, Несси небрежно направился к морю. Здесь было мелко, и он спокойно, без всякого колебания вошел в воду. Вначале мальчик словно бы удивился ее прохладе. Однако, заметив, что люди не обращают на это никакого внимания, двинулся дальше. Вода уже доходила ему до шеи, но Несси все так же невозмутимо шел вперед. Когда вода коснулась его подбородка, Алекси вдруг поднял голову и понял, чем это может кончиться. Как безумный, он бросился в воду и настиг Несси, когда над поверхностью виднелись одни лишь его темно-русые волосы. Вытащив сына, Алекси тут же впервые в жизни закатил ему пощечину, которую тот, как потом выяснилось, не забыл до конца жизни. Но сейчас он только мрачно взглянул на отца и спросил:
— Ты почему меня ударил?
— Неужели ты, дурень этакий, не понимаешь, что чуть не утонул?
— Что значит утонул? — спросил мальчик без всякого признака страха.
— Легкие, которыми мы дышим, наполняются водой и человек задыхается.
— Как же они могут наполниться? — не понял Несси. — Ведь рот у меня был закрыт?
— Но ты б его обязательно открыл… Потому что захотел бы глотнуть воздуха.
— Глупости! — презрительно хмыкнул Несси. — Что я, не знаю разницы между водой и воздухом?
— Это делается инстинктивно, дурень!
— Если ты еще раз назовешь меня дурнем, я в тебя плюну! — сухо сказал Несси.
Но Алекси торопливо вытащил мальчика на песок, все еще встревоженный его неожиданным поступком. Впрочем, почему неожиданным, это было вполне в его стиле. Как и немедленно последовавший вопрос:
— Что все-таки значит — инстинкт? Я то и дело слышу это непонятное слово.
Как всегда, вопрос был задан без особого любопытства. Но на этот раз Алекси понял, что обязан ответить.
— Инстинкт — врожденное поведение животных…
— Но я не животное.
— Подожди, не торопись. У людей тоже есть инстинкты, хотя и не столь многочисленные. Инстинкт самосохранения спасает человека там, где ему не хватает опыта… Как в этом случае с морем, например. Что-то вроде безусловного рефлекса. Человек подчиняется ему, не раздумывая.
— Я всегда думаю! — сказал мальчик. — И мне кажется, что этого вполне достаточно.
— Недостаточно! — закричал отец. — Не вытащи я тебя, ты бы утонул…
На этот раз Несси задумался надолго.
— Кажется, у меня и правда совсем нет инстинктов, — сказал он. — Это значит, что я не человек?
Тут Алекси впервые недоуменно вгляделся в красивое бесчувственное лицо сына. И впервые сердце у него сжалось от нежности и сострадания к этому чудо-ребенку, который, вероятно, был гораздо беспомощней остальных — обычных людей.
— Нет, конечно, — мягко ответил он. — У человека инстинкты постепенно уступают место разуму и сознанию.
Лицо мальчика вдруг оживилось.
— А может, я сверхчеловек? — спросил он. — Раз я обогнал людей даже в отношении инстинктов.
Алекси недовольно нахмурился.
— Не люблю я это слово, — ответил он. — Потому что люди, которые себя так называют, обычно стоят даже ниже животных.
В то лето Несси еще раз смертельно напугал родителей. Семья отправилась на прогулку в Аладжа-монастырь близ Варны. По дороге Несси вдруг рванулся в сторону, и, когда вновь появился, в его руке извивалась полуметровая змея. Правда, мальчик держал ее за горло, так что та не могла его ужалить, но Корнелия при виде этой ужасной картины тут же лишилась чувств. Алекси, растерявшись, не знал, кому раньше прийти на помощь. Рядом без чувств лежала жена, а его сын по-прежнему держал перед собой змею, с холодной злобой глядя ей прямо в глаза. В сущности, Несси не испытывал к змее никакой ненависти. Просто ему не хотелось уступать. В конце концов, ведь она была в его власти, а не наоборот.
— Несси! Брось немедленно! — вне себя крикнул Алекси.
Мальчик взглянул на него с недоумением. Почему люди впадают в такие нечеловеческие состояния? Что же оно такое — то, что заставляет их так резко менять свое поведение? — понять было невозможно. Сам Несси никогда и ни при каких обстоятельствах не терял душевного равновесия. Мальчик на секунду задумался, потом недовольно отшвырнул добычу. Змея изогнулась в воздухе, шлепнулась на землю и мгновенно исчезла. Корнелия уже пришла в себя и, наверное, решила, что ей что-то привиделось, настолько спокойным и невозмутимым выглядел Несси. Алекси подошел к нему, кадык его прыгал от возмущения.
— Слушай, ты что, не знаешь, что такое змея?
— Конечно, знаю.
А знаешь, что она ядовитая?
— Это ведь уж, — ответил мальчик. — А ужи не ядовиты.
Алекси только махнул рукой и бросился к жене. Она все так же испуганно глядела на мальчика. Мальчик тоже глядел на нее — пренебрежительно и равнодушно. Тогда Корнелия опустила голову и впервые заплакала — тихо и безутешно. Без всхлипов, почти без слез, просто беззвучно изливала свою боль.
Возможно, была и другая причина. За последний год Алекси словно бы забыл о жене, настолько он был увлечен сыном. Вначале он просто не находил себе места от радости и все время пребывал в таком упоении, что, не замечая странного состояния жены, до поздней ночи донимал ее разговорами о чуде, посетившем их дом. Они создали современного Адама, который положит начало новой породе людей, некоего сверхгения — таков был постоянный лейтмотив его рассуждении. Но шли месяцы, энтузиазм Алекси постепенно угасал, он становился все более задумчивым и рассеянным. И по-прежнему не замечал жены, которая была уже прозрачней воздуха. Но не это пугало и угнетало Корнелию, не это делало столь безысходной ее тоску. Она боялась собственного сына.
В этом Алекси убедился, еще когда они были на Золотых песках. Уже там он скорее догадался, чем понял — Корнелия вообще перестала спать по ночам. С каждым днем она становилась все бледней, печальней и беспомощней. Пока однажды его не разбудил тихий плач, такой горький, жалобный и отчаянный, что он похолодел.
— Что с тобой. Корнелия? — испуганно спросил он.
— Давай вернемся в Софию! — умоляюще прошептала она.
— Конечно. Завтра же… Если тебе здесь плохо…
— С тобой мне всюду хорошо, Алекси, — ответила она.
— В чем же дело?
— Не могу я спать в одной комнате с этим мальчиком.
Действительно, она уже несколько месяцев как спала отдельно. Правда, занятый сыном, Алекси тогда не обратил на это внимания. Но сейчас, пораженный ее словами, он спросил:
— Да ты понимаешь, что говоришь, Корнелия? Как это не можешь?
— Не знаю!.. — беспомощно ответила она. — Я его просто боюсь.
Алекси ничего не ответил. Теперь уже он и сам до утра не смыкал глаз, изо всех сил стараясь проникнуть в смысл ее странных слов. Иногда на какие-то мгновения это ему вроде бы удавалось — истина вот-вот готова была обрушиться на него всей своей мощью. Потом он как будто куда-то проваливался, ничего не помнил и ничего не понимал. Никогда еще Алекси не испытывал такого странного состояния, порой ему даже казалось, что он помешался. Рассказать ей правду? Нет, будет еще хуже, гораздо, гораздо хуже. А он теперь должен заботиться только о ней — ни о ком и ни о чем другом. Только о ней.
К рассвету Алекси наконец уснул. Разбудило его жаркое летнее солнце, светившее ему прямо в кровать. Он уже забыл о своих ночных кошмарах. Осталась лишь уверенность, что, если он не хочет потерять жену, нужно немедленно возвращаться в Софию. Больше ничего он не знал и знать не хотел. Причины его уже не интересовали, все равно постичь их было невозможно. Они действительно уехали в тот же день. И единственное, что ему осталось от этих тягостных часов, был робкий, полный благодарности взгляд жены.
5
Первые несколько недель, казалось, все было в порядке, словно внезапно вернулось доброе старое время, когда Несси еще не было на свете. Алекси вновь готовил вкусные, тонко приправленные мясные блюда, которыми он славился среди коллег. Стиральная машина просто пела под его руками. На поблекшем грустном лице Корнелии стала изредка появляться бледная улыбка. Это еще больше вдохновило Алекси, и как-то он сам сводил жену в театр, не поинтересовавшись даже, на что. Но давали «Видения» Ибсена, и Корнелия вернулась домой совсем расстроенная, хотя внешне никак этого не проявила. Алекси понял и стал к жене еще внимательней. Теперь уже и он порой посматривал на Несси так, словно мальчик и вправду был во всем виноват. Но Несси не обратил на это никакого внимания. Ему давно надоел этот некрасивый, волосатый человек, чье навязчивое внимание тяготило его гораздо больше, чем заботы этих тупиц — ученых мужей. Но от них он все же хоть что-то узнавал, а от отца — ничего. Для него отец был просто-напросто ограниченным человеком. Вот мать — та вызывала у него хоть какой-то интерес, он и сам не знал, почему. Во всяком случае, ее отчужденность и холодность импонировали ему гораздо больше.
Отнюдь не отличаясь наблюдательностью, Несси, однако, заметил, что мать перестала даже глядеть в его сторону. С каждым днем все более подавленная и задумчивая, в их просторной квартире она казалась тенью. После временного прояснения тучи вновь сгустились. Пока Алекси был на работе, Корнелия целые дни проводила в своей комнате, погруженная в апатию и меланхолию, которые порядком испугали бы Алекси, если бы он мог видеть ее в таком состоянии. Но при нем она из последних сил, порой даже чрезмерно, старалась казаться оживленной, пыталась прислушиваться к его разговорам, иногда и сама роняла несколько слов. Корнелия действительно любила мужа и жалела его за то, что ему так не повезло в жизни — главным образом, как она считала, с женитьбой. К тому же именно в это время перед Алекси забрезжило что-то вроде научной удачи, и он рванулся к ней, словно старый, усталый пес, наконец-то напавший на след косули. Разочарованный в сыне, измученный вечным страхом за жену, Алекси отдался работе с какой-то нечеловеческой страстью, поразившей даже его коллег. Быть может, в эти дни он впервые в жизни поверил, что именно ему удастся прославить свой институт.
Но поскольку, как всегда, сил его явно не хватало, он трудился как одержимый, а вечером мозг, разгоряченный непосильной работой, не давал ему уснуть. Алекси часами вертелся, не сознавая, что рядом, тоже без сна, в смертельном страхе, как бы он этого не заметил, лежит жена. И однажды он все-таки заметил. Вернее, не он, а его полное любви сердце — это оно первым прислушалось к бесшумному дыханию, угадало истину.
— Ты не спишь, Корнелия? — тихонько спросил Алекси.
— Только что проснулась, — солгала она.
Алекси не поверил. И внезапно в каком-то внутреннем потрясении осознал, что снова забыл о ней. Пораженный, он помолчал, а потом заговорил снова:
— Что с тобой, дорогая? Что тебя мучает?
Корнелия молчала. Алекси казалось, что она перестала дышать.
— Ты должна мне сказать, неужели не понимаешь? — умоляюще продолжал он. — Тебе самой станет легче, вот увидишь.
Всем сердцем почувствовала Корнелия его доброту и поняла, что больше не может молчать.
— Не знаю, Алекси, — беспомощно ответила она. — Я просто чувствую себя лишней в этой жизни. Лишней и никому не нужной. Я только отравляю тебе жизнь, мешаю, самым ужасным образом убиваю в тебе веру в себя.
— Но ты же прекрасно знаешь, что это не так! — горячо возразил Алекси. — Умоляю, скажи мне настоящую причину. Уж не в Несси ли все дело?
— Не знаю! — подавленно ответила Корнелия. — Ничего я не понимаю. Но это началось после его рождения.
— Что тебя в нем раздражает? Что тебе невыносимо?
— Я же говорю, Алекси, — не знаю. Может быть, его бесчувственность. Он не любит ни меня, ни тебя, ни даже себя самого. Он никого и ничего не любит… Разве это человек? Неужели это мы его породили? Просто не могу поверить. И это меня пугает, понимаешь?
— Глупости, милая! — воскликнул Алекси. — Уж это-то не должно тебя тревожить.
— Почему, Алекси? Прошу тебя, объясни.
— Но это же так просто, — ответил порядком приободрившийся Алекси. — Сама видишь, мальчик отличается невероятно сильным, исключительным умом. Пока, по крайней мере в этом возрасте, ум его доминирует над всем остальным. И подавляет своей мощью все: чувства, инстинкты, страсти. Они у него есть, только пока никак не могут проявиться.
— Не знаю! — ответила Корнелия. — Я думаю, он просто родился таким — бесчувственным.
— Нет, нет, это невозможно! — горячо возразил Алекси. — Ты же знаешь, что чувства пробуждаются намного медленней разума. То есть, я имею в виду, большие, сильные чувства. И к сожалению, гораздо быстрей увядают. Они пробудятся и у него, Корнелия, вот увидишь. Если разум — это и вправду свет, он укажет ему верный путь.
— Почему же разум, Алекси? — тихо сказала Корнелия. — Не помню, каким было мое чувство и когда оно родилось во мне. Но, увидев первый в своей жизни цветок, я уже твердо знала, что его люблю. И меня вовсе не интересовало, как он называется, где растет, сколько у него тычинок. Мне вполне хватало того, что это цветок.
— Не забывай, ты все-таки женщина, дорогая… Вот увидишь, он еще переменится.
— Может быть, — уныло сказала Корнелия. — Но все, что прорастает с трудом, обречено на малокровие и рано увядает.
Алекси знал, что она права. Но согласиться с ней — значило лишить ее последней надежды.
— И все-таки все зависит от почвы! — чуть не в отчаянии возразил он. — Только от почвы, Корнелия… На доброй почве все вырастает высоким и сильным…
Алекси даже не подозревал, насколько поможет Корнелии этот безнадежный разговор. Впервые за несколько месяцев в ее взгляде появился слабый блеск и даже, пожалуй, какая-то робкая надежда. Прошло еще несколько дней, и Корнелия снова взялась за лиру, тронула ее сильные, упругие струны, издававшие такие нежные звуки. Услышав их, Алекси понял, что перейден какой-то очень важный, может быть, роковой рубеж.
Так эта странная семья вновь зажила обычной будничной жизнью без каких-либо особых потрясений. Алекси все больше терял интерес к Несси, пока однажды не осознал, что и сам он тоже побаивается сына — вернее, не его, а ледяного взгляда и холодного равнодушия, с какими тот высказывал свои мысли и суждения. Казалось, между ними нет ничего общего, хотя они и были отец и сын. Несси все больше и больше читал, причем с какой-то невероятной быстротой. Порой, глядя, как мелькают под его рукой страницы, Алекси не без основания спрашивал себя, думает ли мальчик о том, что читает. Несси проглатывал книги одну за другой, но при этом ни одна жилка не трепетала на его красивом лице, ни одна самая слабая искорка не вспыхивала в глазах. Он был похож на змею, которая заглатывает мышей и лягушек без признака жадности или удовлетворения — просто чтобы набить ими желудок. Именно в это время встал вопрос о его образовании. Но как отдать его в школу, если по возрасту Несси подходил разве что для детского сада? Да и ученые мужи хорошо понимали, что такому мальчику тесны стены любой школы. Если так пойдет и дальше, в семь лет ему нужно будет поступать не в начальную школу, а прямо в университет. Но как, на основании каких документов? Кто выдаст ему аттестат? Ни заочное, ни частное обучение детей такого возраста законом не предусматривалось.
Доцент Колев взял на себя эстетическое воспитание Несси, не смущаясь тем, что такого предмета нет ни в одной учебной программе. Видно, тоже решил обогатить эту священную область новыми методами, итогом многолетних размышлений. И естественно — создать научный труд, долженствующий взбудоражить дремлющую педагогическую мысль. Доцент Колев прекрасно понимал, что опыт будет невероятно трудным, даже рискованным. Ведь воспитать гармонически развитую личность намного сложнее, чем изобрести какую-нибудь электронную машину. И все же молодой ученый даже представить себе не мог, какую несокрушимую железобетонную стену придется ему пробивать. Через несколько месяцев упорнейшей работы он вынужден был признать, что к «миру прекрасного» Несси просто-напросто не может иметь другого отношения, кроме презрительного.
Были и еще открытия, поразившие доцента и приведшие его в полное недоумение. Так, например, мальчик совершенно серьезно считал, что все, о чем написано в романах, имело место в действительности. Но это еще куда ни шло. Доцент Колев с изумлением обнаружил также, что Несси принимает показываемые по телевизору художественные фильмы за прямую передачу с места событий. А с тем, что называется «фильмовым временем», его могучий разум вообще не желал считаться. Факт, что некоторые герои старели у него на глазах, не производил на мальчика никакого впечатления.
Несси был страшно удивлен, когда молодой доцент объяснил ему, в чем тут дело. Все, что тот говорил о художественном вымысле, о его отличии от реальной действительности, показалось мальчику чистейшим обманом.
— Вымысел есть вымысел! — раздраженно возражал он. — Не может вымысел быть истиной. Это логический абсурд.
— Художественный вымысел — нечто большее, чем обычная реальность, — упорствовал доцент. — Это конденсированная истина.
— Глупости! — холодно ответил мальчик. — Истина одна, простая и неприкрашенная. Ваша конденсированная истина — уже не истина, а ложь.
Но доцент Колев не хотел сдаваться. На следующий день он принес две прекрасные цветные репродукции «Махи обнаженной» и «Махи одетой» Гойи. На них Несси соблаговолил взглянуть с некоторым интересом.
— Какая из двух картин тебе больше нравится? — спросил молодой доцент.
— Конечно, голая! — не задумываясь, ответил Несси.
— Да, все так и говорят, — довольно кивнул доцент. — А как ты думаешь, почему?
— Голая гораздо красивее.
— Так. А что здесь красивее, рисунок или женщина?
— Конечно, женщина.
— Видишь ли, Несси… Маха эта умерла очень давно, она — всего-навсего прах, и только. Логично?
— Вполне.
— Значит, это картина красивая, а не женщина.
— Не верю, — невозмутимо возразил мальчик. — Живая маха, наверное, была еще красивее.
— Почему ты так думаешь?
— Очень просто. Что лучше, эта репродукция или сама картина?
— Естественно, картина.
— Вот видите! Как может копия быть лучше оригинала?
Доцент Колев не собирался сдаваться, но упорство ему не помогло. Он даже представить себе не мог, какой ужас последует из всех этих эстетических разговоров. На следующий день Несси подошел к матери и спокойно сказал:
— Мама, я хочу увидеть голую женщину!
Как ни привыкла Корнелия к неожиданным выходкам сына, в первый момент она растерялась.
— Зачем?
— Просто так!.. Интересно.
— К сожалению, в моем распоряжении нет голых женщин, — враждебно ответила мать.
Но Несси совершенно не умел замечать подобных оттенков.
— Тогда возьми меня в баню, — сказал он.
— Детей туда не пускают.
— А Румена вчера водили. Он мне сам сказал.
— Румен еще маленький… Ты по сравнению с ним вон какой верзила! — уже с трудом скрывая ненависть, ответила мать.
Несси нахмурился.
— Тогда я хочу видеть тебя.
— Меня? — Корнелия задохнулась. — Я же тебе мать, скотина ты этакая!
— Подумаешь, мать! Что из того? Ты ведь такая же женщина, как другие?
Что-то оборвалось в душе Корнелии, кроткой, ласковой, доброй женщины, которая даже к фикусу относилась с нежностью, словно к человеку. Не помня себя, она схватила кухонный нож и подняла его над головой.
— Убирайся отсюда, ничтожество! — в исступлении закричала она. — Убирайся, или я тебя убью!..
Но Несси спокойно смотрел на нее своими ясными синими глазами. Вид у него был по-прежнему невозмутимый. Правда, необычное поведение матери удивило его, но не настолько, чтобы заставить отступить хоть на шаг. Так он никогда и не узнал, насколько, в сущности, в ту минуту был близок к смерти. Корнелия отшвырнула нож и как безумная, с глухим рыданием бросилась прочь из комнаты.
В тот вечер Алекси вернулся домой довольно поздно. Он был приглашен на ужин с иностранцами, куда нельзя было не пойти. Раздевшись в темноте, он торопливо нырнул под одеяло.
— Спишь, Корнелия? — спросил он тихо.
— Не сплю, — непривычно ясным и твердым голосом ответила она.
Алекси сразу понял — произошло что-то ужасное.
— Что с тобой? — вскинулся он. — Что случилось?
— Теперь я знаю, Алекси!.. Мы родили не человека, мы родили чудовище! Какого-то огромного белого ящера!
— Ведь мы же договорились, Корнелия… — неуверенно возразил он.
— Да, он чудовище! — продолжала она задыхаясь. — Мы в этом виноваты, Алекси, мы и должны его убить.
— Ты с ума сошла! — Алекси мгновенно протрезвел.
— Да, сошла! Я сумасшедшая, сумасшедшая, сумасшедшая! — слабеющим голосом всхлипывала несчастная женщина.
В ту ночь Алекси не понял, что это была правда. Через два дня Корнелия повесилась. Алекси был на работе, но словно бы почувствовал миг, когда остановилось ее сердце. Казалось, какая-то тень прошла сквозь его душу. Он испуганно поднял голову. Ничего, самый обычный день. Никого нет. Весеннее солнце мягким спокойным светом заливает кабинет, за окнами еле заметно покачиваются зеленые верхушки двух тополей… Алекси вскочил и бросился из комнаты. Потом он никогда не мог вспомнить, как добрался домой. Нервно позвонил, но за дверью было тихо. Не было слышно мягких, знакомых шагов жены. Тревога душила его. Прежде чем найти ключи, он два раза обшарил карманы.
— Корнелия! — крикнул он еще в прихожей.
Никто не ответил. Он обошел холл, спальню, в последней надежде заглянул в пустую неприбранную кухню. Наконец нашел ее в ванной — посиневшую, застывшую, страшную. В ночной рубашке, босая, она висела на белом шелковом шнуре от своего японского кимоно. Померкшие глаза смотрели прямо на него. Шея невероятно удлинилась, искривленная там, где шнур врезался в тело.
Алекси так никогда и не узнал, сколько времени простоял перед трупом. Очнулся он, лишь почувствовав, что рядом появился Несси. Лицо мальчика странно вытянулось и напряглось, но глаз его отец не увидел. Это продолжалось словно бы целую вечность. Наконец Несси, похоже, овладел собой, и, когда он наконец посмотрел на отца, взгляд его, как всегда, был пустым и спокойным.
— Зачем она это сделала? — спросил он серьезно.
— Не знаю, — ответил отец. — Ты видел ее утром?
— Да.
— Она что-нибудь говорила? Ты ничего необычного не заметил?
— Ничего, — ответил мальчик. — Она вообще на меня не смотрит… Я для нее давно уже не существую.
Алекси с такой силой стиснул зубы, что они скрипнули.
— Убирайся отсюда! — Голос у него был мертвый. — И знай: ты для меня отныне тоже не существуешь.
Во врачебном заключении было сказано, что Корнелия покончила с собой в результате сильной психической депрессии, возможно, в параноическом состоянии.
Отнюдь не отличаясь наблюдательностью, Несси, однако, заметил, что мать перестала даже глядеть в его сторону. С каждым днем все более подавленная и задумчивая, в их просторной квартире она казалась тенью. После временного прояснения тучи вновь сгустились. Пока Алекси был на работе, Корнелия целые дни проводила в своей комнате, погруженная в апатию и меланхолию, которые порядком испугали бы Алекси, если бы он мог видеть ее в таком состоянии. Но при нем она из последних сил, порой даже чрезмерно, старалась казаться оживленной, пыталась прислушиваться к его разговорам, иногда и сама роняла несколько слов. Корнелия действительно любила мужа и жалела его за то, что ему так не повезло в жизни — главным образом, как она считала, с женитьбой. К тому же именно в это время перед Алекси забрезжило что-то вроде научной удачи, и он рванулся к ней, словно старый, усталый пес, наконец-то напавший на след косули. Разочарованный в сыне, измученный вечным страхом за жену, Алекси отдался работе с какой-то нечеловеческой страстью, поразившей даже его коллег. Быть может, в эти дни он впервые в жизни поверил, что именно ему удастся прославить свой институт.
Но поскольку, как всегда, сил его явно не хватало, он трудился как одержимый, а вечером мозг, разгоряченный непосильной работой, не давал ему уснуть. Алекси часами вертелся, не сознавая, что рядом, тоже без сна, в смертельном страхе, как бы он этого не заметил, лежит жена. И однажды он все-таки заметил. Вернее, не он, а его полное любви сердце — это оно первым прислушалось к бесшумному дыханию, угадало истину.
— Ты не спишь, Корнелия? — тихонько спросил Алекси.
— Только что проснулась, — солгала она.
Алекси не поверил. И внезапно в каком-то внутреннем потрясении осознал, что снова забыл о ней. Пораженный, он помолчал, а потом заговорил снова:
— Что с тобой, дорогая? Что тебя мучает?
Корнелия молчала. Алекси казалось, что она перестала дышать.
— Ты должна мне сказать, неужели не понимаешь? — умоляюще продолжал он. — Тебе самой станет легче, вот увидишь.
Всем сердцем почувствовала Корнелия его доброту и поняла, что больше не может молчать.
— Не знаю, Алекси, — беспомощно ответила она. — Я просто чувствую себя лишней в этой жизни. Лишней и никому не нужной. Я только отравляю тебе жизнь, мешаю, самым ужасным образом убиваю в тебе веру в себя.
— Но ты же прекрасно знаешь, что это не так! — горячо возразил Алекси. — Умоляю, скажи мне настоящую причину. Уж не в Несси ли все дело?
— Не знаю! — подавленно ответила Корнелия. — Ничего я не понимаю. Но это началось после его рождения.
— Что тебя в нем раздражает? Что тебе невыносимо?
— Я же говорю, Алекси, — не знаю. Может быть, его бесчувственность. Он не любит ни меня, ни тебя, ни даже себя самого. Он никого и ничего не любит… Разве это человек? Неужели это мы его породили? Просто не могу поверить. И это меня пугает, понимаешь?
— Глупости, милая! — воскликнул Алекси. — Уж это-то не должно тебя тревожить.
— Почему, Алекси? Прошу тебя, объясни.
— Но это же так просто, — ответил порядком приободрившийся Алекси. — Сама видишь, мальчик отличается невероятно сильным, исключительным умом. Пока, по крайней мере в этом возрасте, ум его доминирует над всем остальным. И подавляет своей мощью все: чувства, инстинкты, страсти. Они у него есть, только пока никак не могут проявиться.
— Не знаю! — ответила Корнелия. — Я думаю, он просто родился таким — бесчувственным.
— Нет, нет, это невозможно! — горячо возразил Алекси. — Ты же знаешь, что чувства пробуждаются намного медленней разума. То есть, я имею в виду, большие, сильные чувства. И к сожалению, гораздо быстрей увядают. Они пробудятся и у него, Корнелия, вот увидишь. Если разум — это и вправду свет, он укажет ему верный путь.
— Почему же разум, Алекси? — тихо сказала Корнелия. — Не помню, каким было мое чувство и когда оно родилось во мне. Но, увидев первый в своей жизни цветок, я уже твердо знала, что его люблю. И меня вовсе не интересовало, как он называется, где растет, сколько у него тычинок. Мне вполне хватало того, что это цветок.
— Не забывай, ты все-таки женщина, дорогая… Вот увидишь, он еще переменится.
— Может быть, — уныло сказала Корнелия. — Но все, что прорастает с трудом, обречено на малокровие и рано увядает.
Алекси знал, что она права. Но согласиться с ней — значило лишить ее последней надежды.
— И все-таки все зависит от почвы! — чуть не в отчаянии возразил он. — Только от почвы, Корнелия… На доброй почве все вырастает высоким и сильным…
Алекси даже не подозревал, насколько поможет Корнелии этот безнадежный разговор. Впервые за несколько месяцев в ее взгляде появился слабый блеск и даже, пожалуй, какая-то робкая надежда. Прошло еще несколько дней, и Корнелия снова взялась за лиру, тронула ее сильные, упругие струны, издававшие такие нежные звуки. Услышав их, Алекси понял, что перейден какой-то очень важный, может быть, роковой рубеж.
Так эта странная семья вновь зажила обычной будничной жизнью без каких-либо особых потрясений. Алекси все больше терял интерес к Несси, пока однажды не осознал, что и сам он тоже побаивается сына — вернее, не его, а ледяного взгляда и холодного равнодушия, с какими тот высказывал свои мысли и суждения. Казалось, между ними нет ничего общего, хотя они и были отец и сын. Несси все больше и больше читал, причем с какой-то невероятной быстротой. Порой, глядя, как мелькают под его рукой страницы, Алекси не без основания спрашивал себя, думает ли мальчик о том, что читает. Несси проглатывал книги одну за другой, но при этом ни одна жилка не трепетала на его красивом лице, ни одна самая слабая искорка не вспыхивала в глазах. Он был похож на змею, которая заглатывает мышей и лягушек без признака жадности или удовлетворения — просто чтобы набить ими желудок. Именно в это время встал вопрос о его образовании. Но как отдать его в школу, если по возрасту Несси подходил разве что для детского сада? Да и ученые мужи хорошо понимали, что такому мальчику тесны стены любой школы. Если так пойдет и дальше, в семь лет ему нужно будет поступать не в начальную школу, а прямо в университет. Но как, на основании каких документов? Кто выдаст ему аттестат? Ни заочное, ни частное обучение детей такого возраста законом не предусматривалось.
Доцент Колев взял на себя эстетическое воспитание Несси, не смущаясь тем, что такого предмета нет ни в одной учебной программе. Видно, тоже решил обогатить эту священную область новыми методами, итогом многолетних размышлений. И естественно — создать научный труд, долженствующий взбудоражить дремлющую педагогическую мысль. Доцент Колев прекрасно понимал, что опыт будет невероятно трудным, даже рискованным. Ведь воспитать гармонически развитую личность намного сложнее, чем изобрести какую-нибудь электронную машину. И все же молодой ученый даже представить себе не мог, какую несокрушимую железобетонную стену придется ему пробивать. Через несколько месяцев упорнейшей работы он вынужден был признать, что к «миру прекрасного» Несси просто-напросто не может иметь другого отношения, кроме презрительного.
Были и еще открытия, поразившие доцента и приведшие его в полное недоумение. Так, например, мальчик совершенно серьезно считал, что все, о чем написано в романах, имело место в действительности. Но это еще куда ни шло. Доцент Колев с изумлением обнаружил также, что Несси принимает показываемые по телевизору художественные фильмы за прямую передачу с места событий. А с тем, что называется «фильмовым временем», его могучий разум вообще не желал считаться. Факт, что некоторые герои старели у него на глазах, не производил на мальчика никакого впечатления.
Несси был страшно удивлен, когда молодой доцент объяснил ему, в чем тут дело. Все, что тот говорил о художественном вымысле, о его отличии от реальной действительности, показалось мальчику чистейшим обманом.
— Вымысел есть вымысел! — раздраженно возражал он. — Не может вымысел быть истиной. Это логический абсурд.
— Художественный вымысел — нечто большее, чем обычная реальность, — упорствовал доцент. — Это конденсированная истина.
— Глупости! — холодно ответил мальчик. — Истина одна, простая и неприкрашенная. Ваша конденсированная истина — уже не истина, а ложь.
Но доцент Колев не хотел сдаваться. На следующий день он принес две прекрасные цветные репродукции «Махи обнаженной» и «Махи одетой» Гойи. На них Несси соблаговолил взглянуть с некоторым интересом.
— Какая из двух картин тебе больше нравится? — спросил молодой доцент.
— Конечно, голая! — не задумываясь, ответил Несси.
— Да, все так и говорят, — довольно кивнул доцент. — А как ты думаешь, почему?
— Голая гораздо красивее.
— Так. А что здесь красивее, рисунок или женщина?
— Конечно, женщина.
— Видишь ли, Несси… Маха эта умерла очень давно, она — всего-навсего прах, и только. Логично?
— Вполне.
— Значит, это картина красивая, а не женщина.
— Не верю, — невозмутимо возразил мальчик. — Живая маха, наверное, была еще красивее.
— Почему ты так думаешь?
— Очень просто. Что лучше, эта репродукция или сама картина?
— Естественно, картина.
— Вот видите! Как может копия быть лучше оригинала?
Доцент Колев не собирался сдаваться, но упорство ему не помогло. Он даже представить себе не мог, какой ужас последует из всех этих эстетических разговоров. На следующий день Несси подошел к матери и спокойно сказал:
— Мама, я хочу увидеть голую женщину!
Как ни привыкла Корнелия к неожиданным выходкам сына, в первый момент она растерялась.
— Зачем?
— Просто так!.. Интересно.
— К сожалению, в моем распоряжении нет голых женщин, — враждебно ответила мать.
Но Несси совершенно не умел замечать подобных оттенков.
— Тогда возьми меня в баню, — сказал он.
— Детей туда не пускают.
— А Румена вчера водили. Он мне сам сказал.
— Румен еще маленький… Ты по сравнению с ним вон какой верзила! — уже с трудом скрывая ненависть, ответила мать.
Несси нахмурился.
— Тогда я хочу видеть тебя.
— Меня? — Корнелия задохнулась. — Я же тебе мать, скотина ты этакая!
— Подумаешь, мать! Что из того? Ты ведь такая же женщина, как другие?
Что-то оборвалось в душе Корнелии, кроткой, ласковой, доброй женщины, которая даже к фикусу относилась с нежностью, словно к человеку. Не помня себя, она схватила кухонный нож и подняла его над головой.
— Убирайся отсюда, ничтожество! — в исступлении закричала она. — Убирайся, или я тебя убью!..
Но Несси спокойно смотрел на нее своими ясными синими глазами. Вид у него был по-прежнему невозмутимый. Правда, необычное поведение матери удивило его, но не настолько, чтобы заставить отступить хоть на шаг. Так он никогда и не узнал, насколько, в сущности, в ту минуту был близок к смерти. Корнелия отшвырнула нож и как безумная, с глухим рыданием бросилась прочь из комнаты.
В тот вечер Алекси вернулся домой довольно поздно. Он был приглашен на ужин с иностранцами, куда нельзя было не пойти. Раздевшись в темноте, он торопливо нырнул под одеяло.
— Спишь, Корнелия? — спросил он тихо.
— Не сплю, — непривычно ясным и твердым голосом ответила она.
Алекси сразу понял — произошло что-то ужасное.
— Что с тобой? — вскинулся он. — Что случилось?
— Теперь я знаю, Алекси!.. Мы родили не человека, мы родили чудовище! Какого-то огромного белого ящера!
— Ведь мы же договорились, Корнелия… — неуверенно возразил он.
— Да, он чудовище! — продолжала она задыхаясь. — Мы в этом виноваты, Алекси, мы и должны его убить.
— Ты с ума сошла! — Алекси мгновенно протрезвел.
— Да, сошла! Я сумасшедшая, сумасшедшая, сумасшедшая! — слабеющим голосом всхлипывала несчастная женщина.
В ту ночь Алекси не понял, что это была правда. Через два дня Корнелия повесилась. Алекси был на работе, но словно бы почувствовал миг, когда остановилось ее сердце. Казалось, какая-то тень прошла сквозь его душу. Он испуганно поднял голову. Ничего, самый обычный день. Никого нет. Весеннее солнце мягким спокойным светом заливает кабинет, за окнами еле заметно покачиваются зеленые верхушки двух тополей… Алекси вскочил и бросился из комнаты. Потом он никогда не мог вспомнить, как добрался домой. Нервно позвонил, но за дверью было тихо. Не было слышно мягких, знакомых шагов жены. Тревога душила его. Прежде чем найти ключи, он два раза обшарил карманы.
— Корнелия! — крикнул он еще в прихожей.
Никто не ответил. Он обошел холл, спальню, в последней надежде заглянул в пустую неприбранную кухню. Наконец нашел ее в ванной — посиневшую, застывшую, страшную. В ночной рубашке, босая, она висела на белом шелковом шнуре от своего японского кимоно. Померкшие глаза смотрели прямо на него. Шея невероятно удлинилась, искривленная там, где шнур врезался в тело.
Алекси так никогда и не узнал, сколько времени простоял перед трупом. Очнулся он, лишь почувствовав, что рядом появился Несси. Лицо мальчика странно вытянулось и напряглось, но глаз его отец не увидел. Это продолжалось словно бы целую вечность. Наконец Несси, похоже, овладел собой, и, когда он наконец посмотрел на отца, взгляд его, как всегда, был пустым и спокойным.
— Зачем она это сделала? — спросил он серьезно.
— Не знаю, — ответил отец. — Ты видел ее утром?
— Да.
— Она что-нибудь говорила? Ты ничего необычного не заметил?
— Ничего, — ответил мальчик. — Она вообще на меня не смотрит… Я для нее давно уже не существую.
Алекси с такой силой стиснул зубы, что они скрипнули.
— Убирайся отсюда! — Голос у него был мертвый. — И знай: ты для меня отныне тоже не существуешь.
Во врачебном заключении было сказано, что Корнелия покончила с собой в результате сильной психической депрессии, возможно, в параноическом состоянии.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Не будем подробно рассказывать о жизни Несси до его тринадцати лет. Правда, данных об этом периоде так много, что в них можно попросту утонуть. Но это — материалы и исследования, интересные главным образом для специалистов. Мы же, как вы, вероятно, убедились, хоть и придерживаемся фактов, частенько пытаемся разглядеть и то, что кроется за ними. Конечно, нас можно упрекнуть, что мы подменяем литературу некоторыми науками, но это в данном случае не самое важное. В конце концов, все мы в одинаковой степени заинтересованы в том, чтобы понять смысл этой странной судьбы. Потому что при всей своей необычности она не более невероятна, чем, скажем, телевидение каких-нибудь полсотни лет назад.
В сущности, до десяти лет в жизни Несси не произошло никаких особых событий или приключений. Вероятно, у любого мальчишки с его улицы биография гораздо богаче и интересней. Да и могло ли быть иначе? Безошибочный механизм его разума предохранял Несси от естественных в юности необдуманных поступков, мальчишеских ошибок, рискованных шагов, и, естественно, со стороны жизнь его могла показаться скучной и монотонной. Но это было не совсем так. Несси никогда не скучал. Жизнь представлялась ему своего рода огромной книгой, заполненной формулами и уравнениями, которые он ненасытно решал с утра до вечера. В его размеренном существовании не было неожиданностей, для каждого икса и игрека он всегда, рано или поздно, находил точное и окончательное значение. Абсолютно уверенный в себе, он не ведал никаких внутренних конфликтов.
Одевался Несси очень аккуратно, хотя нельзя сказать, чтобы со вкусом. К чести его нужно отметить, что на моду он не обращал никакого внимания. Лохматые немытые парни в потертых залатанных джинсах и в нечищенной обуви вызывали у него безмерное отвращение. Он просто не понимал, как это можно, не чувствуя постоянного зуда, носить бороду. И неужели она не мешает им спать? Несси ненавидел магнитофоны, современную музыку, сборища в квартирах — «на хатах», как выражались соседские парни и девушки. Он не курил, не прикасался к спиртному. Последнее вызывало у него особенно мрачные воспоминания. Однажды он из любопытства выпил две рюмки водки, да еще, по чьему-то совету, залпом. Это настолько затуманило ему голову, так спутало ясные, безупречно отрегулированные мысли, что Несси попросту испугался. «В самом деле, только законченные кретины могут так по-идиотски разрушать самое прекрасное и ценное, что есть у человека».
В сущности, до десяти лет в жизни Несси не произошло никаких особых событий или приключений. Вероятно, у любого мальчишки с его улицы биография гораздо богаче и интересней. Да и могло ли быть иначе? Безошибочный механизм его разума предохранял Несси от естественных в юности необдуманных поступков, мальчишеских ошибок, рискованных шагов, и, естественно, со стороны жизнь его могла показаться скучной и монотонной. Но это было не совсем так. Несси никогда не скучал. Жизнь представлялась ему своего рода огромной книгой, заполненной формулами и уравнениями, которые он ненасытно решал с утра до вечера. В его размеренном существовании не было неожиданностей, для каждого икса и игрека он всегда, рано или поздно, находил точное и окончательное значение. Абсолютно уверенный в себе, он не ведал никаких внутренних конфликтов.
Одевался Несси очень аккуратно, хотя нельзя сказать, чтобы со вкусом. К чести его нужно отметить, что на моду он не обращал никакого внимания. Лохматые немытые парни в потертых залатанных джинсах и в нечищенной обуви вызывали у него безмерное отвращение. Он просто не понимал, как это можно, не чувствуя постоянного зуда, носить бороду. И неужели она не мешает им спать? Несси ненавидел магнитофоны, современную музыку, сборища в квартирах — «на хатах», как выражались соседские парни и девушки. Он не курил, не прикасался к спиртному. Последнее вызывало у него особенно мрачные воспоминания. Однажды он из любопытства выпил две рюмки водки, да еще, по чьему-то совету, залпом. Это настолько затуманило ему голову, так спутало ясные, безупречно отрегулированные мысли, что Несси попросту испугался. «В самом деле, только законченные кретины могут так по-идиотски разрушать самое прекрасное и ценное, что есть у человека».