Страница:
---------------------------------------------------------------
Перевод Л. Лунгиной
Харьков, "Фолио", 1998
OCR, spellcheck: М. Логачева
---------------------------------------------------------------
Самое важное в жизни -- судить обо всем предвзято. Толпа, как известно,
обычно ошибается, а каждый человек в отдельности всегда прав. Впрочем, не
выводите из этого утверждения правил поведения. Им можно следовать, лишь
пока они не сформулированы. На свете есть только две вещи, ради которых
стоит жить: любовь к красивым девушкам, какова бы она ни была, да
новоорлеанский джаз или Дюк Эллингтон. Всему остальному лучше было бы просто
исчезнуть с лица земли, потому что все остальное -- одно уродство. Именно
это и явствует из нижеследующих страниц, где рассказана самая что ни на есть
доподлинная история, поскольку я сам сочинил ее от начала и до конца. Но при
всем при этом она есть и проекция реальности, однако сдвинутая в иную
плоскость, ухабистую и искривленную, и в ней возникает воспаленная атмосфера
перекошенных жизненных обстоятельств. Итак, как видите, если это и прием, то
вполне приемлемый.
Новый Орлеан, 10 марта 1946 г.
Колен заканчивал свой туалет. Выйдя из ванны, он завернулся в широкую
махровую простыню, оставив обнаженными только ноги да торс. Он взял со
стеклянной полочки пульверизатор и оросил летучим ароматным маслом свои
светлые волосы. Янтарный гребень разделил его шелковистую шевелюру на тонкие
оранжевые пряди, напоминающие борозды, которые вилкой прокладывает веселый
пахарь на блюдце с абрикосовым конфитюром. Отложив гребень, Колен вооружился
щипчиками для ногтей и косо подстриг края своих матовых век, чтобы придать
взгляду таинственность. Ему часто приходилось это делать -- веки быстро
отрастали. Колен включил лампочку увеличительного зеркала и придвинулся к
нему, чтобы проверить состояние своего эпидермиса. У крыльев носа притаилось
несколько угрей. Сильно укрупненные, они поразились своему уродству и тут же
юркнули обратно под кожу. Колен с облегчением погасил лампочку. Он размотал
простыню, стягивающую ему бедра, и кончиком ее принялся удалять последние
капельки воды между пальцами ног. Его отражение в зеркале показалось ему на
кого-то удивительно похоже -- ну, конечно же, на того блондина, который
играет роль Слима в Hollywood Canteen. Круглая голова, маленькие уши, прямой
нос, золотистая кожа. Он так часто улыбался младенческой улыбкой, что на
подбородке у него не могла не появиться ямочка. Он был довольно высокий,
стройный, длинноногий и вообще очень милый. Имя Колен ему, пожалуй,
подходило. С девчонками он говорил ласково, а с парнями -- весело. Почти
всегда у него было хорошее настроение, а в остальное время он спал.
Проткнув дно ванны, он выпустил из нее воду. Выложенный светло-желтой
керамической плиткой пол в ванной комнате имел наклон, и вода стекала в
желоб, который находился как раз над столом жильца, занимавшего квартиру
этажом ниже. Недавно тот, не предупредив Колена, переставил у себя мебель.
Теперь вода лилась на буфет. Колен сунул ноги в сандалии из кожи нетопыря и
надел элегантный домашний костюм -- вельветовые брюки бутылочного цвета и
атласную фисташковую куртку. Махровую простыню он повесил на сушилку, а
коврик для ног перекинул через борт ванны и посыпал крупной солью, чтобы
извлечь из него воду. Коврик тут же оплевался -- он весь покрылся гроздьями
мыльных пузыриков.
Выйдя из ванной комнаты, Колен двинулся на кухню, чтобы лично
присмотреть за последними приготовлениями. Как всегда по понедельникам у
него обедал Шик, живший неподалеку. Правда, нынче была еще суббота, но
Колену не терпелось увидеть Шика и угостить его теми блюдами, которые
вдохновенно стряпал его новый повар Николя. Двадцатидвухлетний Шик был
ровесником Колена и тоже холостяком, да к тому же он разделял его
литературные вкусы, но вот денег у него было куда меньше. Колен же обладал
состоянием, достаточным для того, чтобы не работать на других и ни в чем
себе не отказывать. А вот Шику каждую неделю приходилось бегать к дяде в
министерство, чтобы стрельнуть у него деньжат, потому что профессия инженера
не позволяла ему жить на уровне своих рабочих, а командовать людьми, которые
и одеты лучше тебя, и едят лучше, весьма затруднительно. Изо всех сил
стараясь ему помочь, Колен под любым предлогом звал его обедать. Однако
болезненное самолюбие Шика заставляло Колена постоянно быть начеку -- он
опасался, как бы чересчур частые приглашения не выдали его намерений.
Застекленный с двух сторон коридор, ведущий на кухню, был очень
светлый, и с каждой его стороны пылало по солнцу, потому что Колен любил
свет. Куда ни глянешь, повсюду сияли начищенные до блеска латунные краны.
Игра солнечных бликов на их сверкающей поверхности производила феерическое
впечатление. Кухонные мыши часто плясали под звон разбивающихся о краны
лучей и гонялись за крошечными солнечными зайчиками, которые без конца
дробились и метались по полу, словно желтые ртутные шарики. Колен мимоходом
погладил одну мышку: у нее были длинные черные усы, а серая шкурка на ее
стройном тельце чудо как блестела. Повар кормил мышей превосходно, однако
разъедаться не давал. Днем мыши вели себя тихо, как мыши, и играли только в
коридоре.
Колен толкнул эмалированную дверь кухни. Повар Николя не спускал глаз с
приборной доски. Он сидел за пультом управления, также покрытым
светло-желтой эмалью, в которой были вмонтированы циферблаты различных
кухонных аппаратов, стоявших вдоль стены. Стрелка электроплиты,
запрограммированной на жаренье индейки, дрожала между "почти готово" и
"готово". Птицу вот-вот надо было вынимать. Николя нажал на зеленый тумблер,
приводивший в действие механический щуп, который легко вонзился в индейку, и
в то же мгновение стрелка замерла на отметке "готово". Быстрым движением
Николя вырубил энергопитание плиты и включил тарелкоподогреватель.
-- Будет вкусно? -- спросил Колен.
-- Месье может не сомневаться, -- заверил Николя. -- Индейка
откалибрована очень точно.
-- А что вы приготовили на закуску?
-- Ах, на сей раз я не стал ничего изобретать и занялся чистым
плагиатом. У Гуффе.
-- Да у вас губа не дура! -- заметил Колен. -- Какой же пассаж его
великого творения вы воспроизводите?
-- Тот, что изложен на странице шестьсот тридцать восемь его
"Поваренной книги". Сейчас, месье, я вам его прочту.
Колен присел на табурет, обитый пористым каучуком, покрытым сверху
промасленным шелком в цвет кухонных стен, и Николя начал читать:
-- "Запеките паштет как для закуски. Разделайте крупного угря и
нарежьте его ломтями толщиной в три сантиметра. Положите куски рыбы в
кастрюлю, залейте белым вином, добавьте соли, перца, тонко нарезанного лука,
две-три веточки петрушки, немного тмина, лаврового листа и зубок чесноку..."
Правда, мне, увы, не удалось вырвать его так, как положено, потому что
зубодерные щипцы у нас совсем разболтались.
-- Я велю купить новые, -- сказал Колен.
Николя продолжал:
-- "...Когда угорь сварится, выньте его из кастрюли и положите на
противень. Процедите бульон сквозь шелковое сито, добавьте немного испанки и
томите на медленном огне, пока соус не загустеет. Пропустите его сквозь
волосяное сито, залейте им рыбу и кипятите минуты две, не больше. Затем
разложите куски угря на паштете, украсьте жареными шампиньонами, в середину
воткните букет из молок карпа и залейте все это оставшимся соусом".
-- Хорошо, -- одобрил Колен. -- Надеюсь, Шик это оценит.
-- Я не имею удовольствия быть знакомым с месье Шиком, -- заметил
Николя, -- но если это блюдо ему не понравится, то в следующий раз я
приготовлю что-нибудь другое, и таким образом мне постепенно удастся
определить с большой степенью точности всю гамму его вкусовых пристрастий от
до до до.
-- Конечно, -- сказал Колен. -- Засим я вас покину, Николя. Пойду
накрывать на стол.
Он прошел по коридору в обратном направлении, пересек прихожую и
оказался в столовой, служащей и гостиной: ее бежевато-розовые стены и
голубой ковер не утомляли глаз, даже когда они были широко раскрыты.
Эта комната, площадью, примерно, четыре метра на пять, выходила двумя
продолговатыми окнами на бульвар Луи Армстронга. Зеркальные стекла
раздвигались, благодаря чему весенние ароматы, если, разумеется, таковые
имелись снаружи, могли проникнуть и внутрь помещения. Угол у противоположной
стены занимал дубовый стол. По двум его сторонам стояли скамьи, а по двум
другим -- дубовые стулья с подушками из синего сафьяна на сиденьях. Вот и
вся меблировка, не считая длинной низкой полки, оборудованной под дискотеку,
проигрывателя высшего класса и еще одной полки, симметричной первой, где
хранились рогатки, тарелки, стаканы и прочие предметы, без которых
цивилизованные люди не садятся за стол.
Колен выбрал голубую скатерть -- под цвет ковра. Посредине стола вместо
вазы он поставил колбу с двумя заспиртованными куриными эмбрионами, в
точности воспроизводившими пластику призрака из балета "Видение розы" в
исполнении Нижинского, а вокруг разложил веточки мимозы необыкновенной:
знакомый ему садовник получил этот новый сорт от скрещения мима и розы,
которая вместе с невинностью потеряла и букву "Р". Потом достал с полки
белые фарфоровые тарелки с золотыми прожилками, по две каждому, и по прибору
из нержавеющей стали с ажурными ручками, которые между двумя пластинками из
плексигласа было вставлено чучело божьей коровки -- на счастье. Два
хрустальных бокала и две салфетки, сложенные наподобие тиар, завершали
сервировку. На все эти приготовления ушло некоторое время. Едва они были
закончены, как звонок сорвался с цепи и тем самым известил Колена о приходе
Шика.
Колен расправил складочку на скатерти и пошел открывать дверь.
-- Как поживаешь? -- спросил Шик.
-- А ты-то как? -- вместо ответа спросил Колен. -- Раздевайся и пойдем,
посмотрим, что делает Николя.
-- Новый повар?
-- Да, -- ответил Колен, -- я выменял его у тети, отдал ей моего
старого повара и килограмм бельгийского кофе в придачу.
-- Ты им доволен? -- сбросил Шик.
-- Похоже, дело он знает. Ученик Гуффе.
-- Человека из чемодана? -- в ужасе воскликнул Шик, и его черные усики
трагически поникли.
-- Да нет, болван, Жюля Гуффе, знаменитого кулинара.
-- В этом я не силен... Знаешь, кроме Жан-Соля Партра я мало что читаю.
Он пошел за Коленом по выложенному плитками коридору, погладил мышей и
попутно зарядил свою зажигалку капелькой солнца.
-- Николя, -- сказал Колен, входя на кухню, -- познакомьтесь,
пожалуйста: мой друг Шик.
-- Добрый день, месье, -- произнес Николя.
-- Добрый день, Николя, -- ответил Шик. -- Скажите, у вас нет
племянницы, которую зовут Ализа?
-- Есть, месье, -- подтвердил Николя. -- И, смею заметить, весьма
красивая девушка.
-- Между вами большое фамильное сходство, -- сказал Шик, -- хотя по
линии бюста некоторое различие имеется.
-- Да, у меня с годами грудь стала шире, -- уточнил Николя, -- а у
Ализы она развивалась, так сказать, перпендикулярно, если месье позволит мне
называть вещи своими именами.
-- Выходит, мы почти что в семейном кругу, -- обрадовался Колен, -- а
вы мне не говорили, Николя, что у вас есть племянница.
-- Моя сестра сбилась с пути, -- признался Николя. -- Она изучала
философию. В семье, которая гордится своими традициями, о таких вещах
предпочитают молчать.
-- М-да, -- сказал Колен, -- пожалуй, вы правы. Во всяком случае, я вас
понимаю. Покажите-ка нам лучше ваш паштет с угрем...
-- Сейчас небезопасно открывать духовку, -- предупредил Николя, -- не
то произойдет резкое обезвоживание блюда в результате того, что внутрь
проникнет воздух меньшей влажности, чем тот, который ее заполняет.
-- Я предпочитаю увидеть это блюдо, когда его подадут на стол, --
сказал Шик.
-- Пусть это будет сюрпризом.
-- Горячо одобряю вас, месье, -- сказал Николя. -- Осмелюсь ли
попросить месье разрешить мне вернуться к моим делам?
-- Конечно, Николя, пожалуйста.
И повар вновь взялся за прерванную работу, которая состояла в том, что
он опрокидывал на тарелки формочки с заливным из морского языка, украшенного
ломтиками трюфеля, как и положено для рыбной закуски. Колен и Шик вышли из
кухни.
-- Не выпьешь ли аперитив? -- спросил Колен. -- Мой пианоктейль уже
настроен, можешь его опробовать.
-- Как, пианоктейль уже работает? -- спросил Шик.
-- Да, и притом отлично. Трудно было его наладить, но результат
превзошел все мои ожидания. Я сыграл "Black and Tan Fantasy" и получил
совершенно поразительную смесь.
-- Какой принцип ты положил в основу механизма? -- спросил Шик.
-- Каждой клавише соответствует либо какой-нибудь крепкий напиток, либо
ликер, либо сироп. Правая педаль добавляет в смесь сбитое яйцо, а левая --
кусочек льда. Для получения сельтерской воды надо извлекать тремоло в
высоком регистре. Дозы всех ингредиентов определяются длительностью звука:
одной шестьдесят четвертой соответствует шестнадцатая часть объема, взятого
за единицу, четверти -- единица объема, а целой ноте
-- четыре единицы. Когда играешь медленную мелодию, включается особая
система регистров, чтобы доза коктейля не увеличивалась, иначе порция
получилась бы слишком большой, а только повышалась его крепость. Кроме того,
можно, в зависимости от продолжительности мелодии, изменить величину объема,
взятого за единицу, уменьшив его, например, в сто раз, чтобы получить
напиток, в котором, с помощью особого модератора, учтены все законы
гармонии.
-- Все это очень сложно, -- сказал Шик.
-- Механизмом управляет электронное устройство через реле. Не стану
вдаваться в детали, ты же сам хорошо разбираешься в этих вещах. Притом,
заметь, это еще и пианино, на котором прекрасно можно играть.
-- Невероятно! -- воскликнул Шик.
-- Осталась, правда, одна недоделка, -- сказал Колен, -- вот никак не
налажу правую педаль, которая регулирует сбивание яиц. Пришлось поставить
дополнительное сцепление, потому что, когда играешь что-нибудь слишком hot,
в коктейль попадают куски омлета, и их трудно глотать. Со временем я это,
конечно, устраню, а пока придется быть повнимательней. Да, забыл сказать,
что сливки -- это "соль" в контроктаве.
-- Сейчас сделаю себе коктейль на мотив "Loveless Love". Это должно
быть нечто невообразимое, -- сказал Шик.
-- Пианоктейль стоит пока в чулане, который я оборудовал под
мастерскую, -- сказал Колен,
-- я не успел еще привинтить к нему деку. Идем. Для начала я его
запрограммирую на два коктейля граммов по двести.
Шик сел за пианоктейль. Едва замер последний звук, как с сухим треском
откинулась середина передней панели и показалась шеренга стаканов. Два из
них были наполнены до краев аппетитной на вид жидкостью.
-- Когда ты взял фальшивую ноту, я испугался, -- сказал Колен, -- но к
счастью, она оказалась в той же тональности.
-- Он учитывает и тональность? -- спросил Шик.
-- Не всегда, -- сказал Колен, -- это была чересчур сложная задача. Но
некоторая зависимость все же есть. Ну, пей, и пошли к столу.
-- Паштет с угрем просто изумителен. -- Сказал Шик. -- Кто надоумил
тебя заказать такое блюдо?
-- Идея принадлежит Николя, -- сказал Колен. -- У нас тут есть, вернее,
был угорь, который каждый день появлялся в умывальнике, выползал из крана.
-- Забавно! -- сказал Шик. -- С чего бы это?
-- Он дотягивался до зубной пасты и пожирал ее, нажимая зубами на
тюбик. Николя пользуется исключительно американской ананасной пастой, и
угрю, видимо, она пришлась по вкусу.
-- А как он его поймал? -- поинтересовался Шик.
-- Вместо тюбика с пастой он положил настоящий ананас. Когда угорь
лакомился пастой, он ее легко заглатывал и беспрепятственно уползал назад, а
тут вышло иначе: чем энергичней он втягивал голову в края, тем глубже его
зубы вонзались в ананас. Николя...
Колен осекся и замолчал.
-- Что Николя? -- спросил Шик.
-- Не решаюсь сказать, боюсь отбить у тебя аппетит.
-- Говори, я уже почти все съел.
-- Тогда Николя вошел в ванную и бритвой отсек ему голову. Потом открыл
кран, и угорь оказался в умывальнике.
-- И все? -- сказал Шик.-- Положи мне еще паштета. Надеюсь, в
водопроводной трубе живет и его многочисленное семейство.
-- Николя положил на умывальник тюбик с малиновой пастой, так что
посмотрим... Послушай, кто эта Ализа, о которой ты с ним говорил?..
-- Я как раз о ней думал. Впервые я увидел ее на лекции Жан-Соля. Мы
случайно оказались рядом -- оба лежали ничком под кафедрой, там мы и
познакомились.
-- Какая она? -- спросил Колен.
-- Я не мастер описывать, -- ответил Шик. -- Она прелестна...
- А!
Вошел Николя, неся блюдо с индейкой.
-- Садитесь с нами, Николя, -- сказал Колен. -- Ведь, в конце концов,
как справедливо заметил Шик, вы почти член нашей семьи.
-- Если месье не возражает, я сперва займусь мышами, -- ответил Николя.
-- Я скоро приду. Индейка порезана... Вот соус...
-- Обрати на него внимание, -- сказал Колен. -- Это сметанный соус из
манго и можжевельника, им заполняют мешочки, сшитые из тонко отбитого
телячьего филе. Ты на них нажимаешь, и соус течет струйками.
-- Нет слов! -- воскликнул Шик.
-- Не можешь ли ты мне сказать, хотя бы в самых общих чертах, как ты с
ней познакомился?.. -- продолжал свое Колен.
-- Право, не знаю... Я ее спросил, любит ли она Жан-Соля Партра, она
ответила, что собирает все, что он пишет... Тогда я ей сказал: "Я тоже..." И
всякий раз, когда я ей что-нибудь говорил, она отвечала: "Я тоже..." и vice
versa*. В конце концов, только для того, чтобы поставить экзистенциальный
опыт, я сказал: "Я вас люблю", -- а она в ответ воскликнула: "О!.."
-- Опыт не удался, -- заметил Колен.
-- Да, -- согласился Шик, -- но она все же не ушла. Тогда я сказал:
"Мне в эту сторону", -- а она ответила: "А мне -- нет", и добавила: "Мне в
ту".
-- Невероятно!
-- Тогда я сказал: "И мне тоже в ту". И стал ходить за ней по пятам
повсюду, куда бы она ни шла.
-- И чем же это кончилось?
-- Ну... Просто пришло время ложиться в постель... Колен поперхнулся,
и, чтобы прийти в себя, ему пришлось выпить пол-литра бургундского.
-- Завтра мы с ней идем на каток. Завтра воскресенье... Пойдешь с нами?
Мы решили идти утром, когда там не так много народа. Я, правда, немного
стесняюсь, потому что катаюсь неважно, но зато мы сумеем поговорить о
Партре.
-- Хорошо, -- пообещал Колен. -- Я пойду с Николя... Может, у него есть
еще племянницы...
* Наоборот (лат.).
Колен вышел из вагона метро и поднялся по лестнице. Однако он оказался
не там, где рассчитывал, и, чтобы сориентироваться, обошел площадь. С
помощью желтого шелкового платка он определил направление ветра, первый же
порыв сдул с него цвет и унес на большое здание неправильной формы, которое
сразу стало походить на каток "Молитор".
Миновав зимний бассейн, Колен вошел в каменную громаду с бокового
входа. Створки стеклянных дверей с медными переплетами, хлопая, вели с ним
двойную игру -- и впускали, и отталкивали. Колен протянул абонемент, который
подмигнул контролеру двумя уже пробитыми глазками. Контролер ответил
понимающей улыбкой, что, однако, не помешало ему пробить третий глазок в
оранжевой картонке, и она тут же ослепла. Колен без зазрения совести сунул
ее обратно в свой бумаговый сафьяник, то есть сафьяновый бумажник, и свернул
налево, в устланный прорезиненной дорожкой коридор, где находились кабины
для переодевания. На первом этаже свободных мест не было. Поэтому он
поднялся по бетонной лестнице на второй этаж. Навстречу ему скакали верзилы
-- ведь все они были на вертикальных стальных полозьях, -- тщетно стараясь
сохранить при этом естественность движений. Служитель в белом свитере открыл
ему кабину и сунул в карман чаевые, но по всему было видно, что он лжец, что
чая не пьет, что для него это не невинные чаевые, а винные, или даже
коньячные. Он оставил клиента в этом застенке, небрежно начертав мелом его
инициалы на специально для этого предназначенном черном прямоугольнике.
Колен обратил внимание на то, что у служителя была голова не человека, а
голубя, и удивился, что он приставлен к катку, а не к бассейну.
С катка подымался овальный скрип полозьев, и музыка, звучавшая из
установленных вокруг динамиков, придавала ему весьма сложную структуру.
Однако шум, который производили конькобежцы, еще не достиг того уровня
громкости, который бывает в часы наплыва -- тогда его можно принять за топот
полка, марширующего в слякоть по булыжной мостовой. Колен поискал глазами
Ализу и Шика, но их на катке не было. Николя должен был прийти попозже: он
еще возился на кухне, готовя обед.
Развязывая шнурки, Колен обнаружил, что на полуботинках уже нет
подметок. Он достал из кармана пакетик пластыря, но его оказалось слишком
мало. Тогда он положил полуботинки в лужицу под цементной скамейкой и полил
их концентрированным удобрением, чтобы кожа снова отросла. Потом Колен надел
шерстяные носки в широкую желто-лиловую полоску и ботинки с коньками. Их
полозья спереди раздваивались, чтобы легче было поворачивать.
Он вышел из кабины и спустился на этаж ниже. Ноги его вихлялись, пока
он брел по дорожкам из перфорированного каучука, которым были устланы
бетонные полы коридоров. Но едва он отважился ступить на лед, как ему
пришлось опрометью кинуться назад и подняться на две деревянные ступени, не
то его сбила бы с ног мчавшаяся во весь опор конькобежка. Блистательно
выполнив ласточку, она пожинала лавры, а уборщик тем временем сметал
разлетавшиеся во все стороны лавровые листья. И тут Колен вдруг увидел Шика
и Ализу, выходивших на лед с другой стороны катка. Он сделал им знак, но они
этого не заметили. Тогда он кинулся к ним наперерез потоку катающихся,
которые двигались по кругу. Конькобежцы, понося его на чем свет стоит,
тормозили и в результате, подшибая друг друга, валились на лед. Эта "куча
мала" росла с каждой секундой за счет врезавшихся в нее несчастных созданий,
отчаянно размахивавших руками и ногами, передергивавших плечами и
извивавшихся всем телом, прежде чем рухнуть на тех, кто был уже повержен.
Лед от солнца подтаял, и под этой растущей на глазах горой тел плескалась
вода. Очень скоро там уже собралось девять десятых катающихся, и каток таким
образом оказался почти в полном распоряжении Шика с Ализой. Они подъехали к
груде беспомощных копошившихся людей. Шик узнал Колена по его раздвоенным
конькам и извлек его из самой гущи, вытащив за лодыжки. Они пожали друг
другу руки, Шик представил ему Ализу, и Колен пристроился слева от нее,
поскольку Шик уже находился одесную.
Посторонившись, они пропустили уборщиков, которые, не надеясь найти в
этом живом месиве что-либо кроме не представляющих никакого интереса
продуктов распада личности, вооружились скребками и двинулись к стоку
нечистот, толкая перед собой всю кучу разом. При этом они пели гимн катка
"Молитор", сочиненный еще в 1709 году Вайяном-Кутюрье: Господа,
Соблаговолите, пожалуйста, Очистить каток,
Чтобы дать нам возможность Произвести уборку.
Все это сопровождалось гудками клаксона, чтобы даже самые закаленные
души содрогнулись от ужаса.
Те, кто еще катался, аплодисментами приветствовали такую инициативу, и
мусорный люк, поглотив все останки, захлопнулся. Шик, Ализа и Колен вознесли
краткую молитву и заскользили по льду.
Колен не спускал глаз с Ализы. По странной случайности на ней был белый
свитер и желтая юбка. Ботинки ее тоже были бело-желтыми, и каталась она на
"канадах". Дымчатый цвет ее шелковых чулок оттенялся белыми носками, которые
она подвернула, чтобы прикрыть верхнюю часть низких ботинок, зашнурованных
белыми шнурками, трижды обмотанными вокруг лодыжек. К этому надо добавить
ярко-зеленую шелковую косынку и на редкость густую копну вьющихся белокурых
волос, которые обрамляли ее лицо. Она смотрела на мир широко открытыми
синими глазами, а занимаемая ею часть пространства во вселенной была
ограничена гладкой золотистой кожей. Руки и икры у нее были круглыми, талия
-- тонкой, а бюст очерчен очень четко, словно на хорошей фотографии.
Колен отвел взгляд, чтобы обрести равновесие, ему это удалось, и,
опустив глаза, он спросил Шика, как тот себя чувствует после паштета с
угрем.
-- Не напоминай мне об этом, -- сказал Шик. -- Я всю ночь ловил рыбу в
своей раковине, надеясь, что и мне удастся поймать угря. Но попадались
только форели.
-- Николя и из них что-нибудь приготовит! -- заверил его Колен. -- У
вас удивительно талантливый дядя, -- сказал он, обращаясь уже к Ализе.
-- Он -- гордость семьи, -- ответила Ализа. -- Моя мать все не может
утешиться, что вышла замуж за какого-то там доктора математических наук, в
то время как ее брат так преуспел в жизни.
-- Ваш отец -- доктор математических наук?
-- Да, он профессор Коллеж-де-Франс и действительный член Академии наук
или что-то в этом роде... -- сказала Ализа. -- Стыдно... в тридцать восемь
лет. Мог бы и постараться. К счастью, есть дядя Николя.
-- Разве он не собирался прийти сюда сегодня? -- спросил Шик. От
светлых волос Ализы исходил изумительный аромат. Колен посторонился.
-- Видимо, он опоздает. Утром у него возникла какая-то новая идея.
Давайте пойдем ко мне обедать, ладно? Тогда мы узнаем, во что он ее
воплотит...
-- Отлично, -- сказал Шик. -- Но если ты рассчитываешь, что я приму
твое приглашение, у тебя превратное представление об объективной реальности.
Тебе необходимо найти себе пару, чтобы нас было четверо. Иначе я не пущу
Перевод Л. Лунгиной
Харьков, "Фолио", 1998
OCR, spellcheck: М. Логачева
---------------------------------------------------------------
Самое важное в жизни -- судить обо всем предвзято. Толпа, как известно,
обычно ошибается, а каждый человек в отдельности всегда прав. Впрочем, не
выводите из этого утверждения правил поведения. Им можно следовать, лишь
пока они не сформулированы. На свете есть только две вещи, ради которых
стоит жить: любовь к красивым девушкам, какова бы она ни была, да
новоорлеанский джаз или Дюк Эллингтон. Всему остальному лучше было бы просто
исчезнуть с лица земли, потому что все остальное -- одно уродство. Именно
это и явствует из нижеследующих страниц, где рассказана самая что ни на есть
доподлинная история, поскольку я сам сочинил ее от начала и до конца. Но при
всем при этом она есть и проекция реальности, однако сдвинутая в иную
плоскость, ухабистую и искривленную, и в ней возникает воспаленная атмосфера
перекошенных жизненных обстоятельств. Итак, как видите, если это и прием, то
вполне приемлемый.
Новый Орлеан, 10 марта 1946 г.
Колен заканчивал свой туалет. Выйдя из ванны, он завернулся в широкую
махровую простыню, оставив обнаженными только ноги да торс. Он взял со
стеклянной полочки пульверизатор и оросил летучим ароматным маслом свои
светлые волосы. Янтарный гребень разделил его шелковистую шевелюру на тонкие
оранжевые пряди, напоминающие борозды, которые вилкой прокладывает веселый
пахарь на блюдце с абрикосовым конфитюром. Отложив гребень, Колен вооружился
щипчиками для ногтей и косо подстриг края своих матовых век, чтобы придать
взгляду таинственность. Ему часто приходилось это делать -- веки быстро
отрастали. Колен включил лампочку увеличительного зеркала и придвинулся к
нему, чтобы проверить состояние своего эпидермиса. У крыльев носа притаилось
несколько угрей. Сильно укрупненные, они поразились своему уродству и тут же
юркнули обратно под кожу. Колен с облегчением погасил лампочку. Он размотал
простыню, стягивающую ему бедра, и кончиком ее принялся удалять последние
капельки воды между пальцами ног. Его отражение в зеркале показалось ему на
кого-то удивительно похоже -- ну, конечно же, на того блондина, который
играет роль Слима в Hollywood Canteen. Круглая голова, маленькие уши, прямой
нос, золотистая кожа. Он так часто улыбался младенческой улыбкой, что на
подбородке у него не могла не появиться ямочка. Он был довольно высокий,
стройный, длинноногий и вообще очень милый. Имя Колен ему, пожалуй,
подходило. С девчонками он говорил ласково, а с парнями -- весело. Почти
всегда у него было хорошее настроение, а в остальное время он спал.
Проткнув дно ванны, он выпустил из нее воду. Выложенный светло-желтой
керамической плиткой пол в ванной комнате имел наклон, и вода стекала в
желоб, который находился как раз над столом жильца, занимавшего квартиру
этажом ниже. Недавно тот, не предупредив Колена, переставил у себя мебель.
Теперь вода лилась на буфет. Колен сунул ноги в сандалии из кожи нетопыря и
надел элегантный домашний костюм -- вельветовые брюки бутылочного цвета и
атласную фисташковую куртку. Махровую простыню он повесил на сушилку, а
коврик для ног перекинул через борт ванны и посыпал крупной солью, чтобы
извлечь из него воду. Коврик тут же оплевался -- он весь покрылся гроздьями
мыльных пузыриков.
Выйдя из ванной комнаты, Колен двинулся на кухню, чтобы лично
присмотреть за последними приготовлениями. Как всегда по понедельникам у
него обедал Шик, живший неподалеку. Правда, нынче была еще суббота, но
Колену не терпелось увидеть Шика и угостить его теми блюдами, которые
вдохновенно стряпал его новый повар Николя. Двадцатидвухлетний Шик был
ровесником Колена и тоже холостяком, да к тому же он разделял его
литературные вкусы, но вот денег у него было куда меньше. Колен же обладал
состоянием, достаточным для того, чтобы не работать на других и ни в чем
себе не отказывать. А вот Шику каждую неделю приходилось бегать к дяде в
министерство, чтобы стрельнуть у него деньжат, потому что профессия инженера
не позволяла ему жить на уровне своих рабочих, а командовать людьми, которые
и одеты лучше тебя, и едят лучше, весьма затруднительно. Изо всех сил
стараясь ему помочь, Колен под любым предлогом звал его обедать. Однако
болезненное самолюбие Шика заставляло Колена постоянно быть начеку -- он
опасался, как бы чересчур частые приглашения не выдали его намерений.
Застекленный с двух сторон коридор, ведущий на кухню, был очень
светлый, и с каждой его стороны пылало по солнцу, потому что Колен любил
свет. Куда ни глянешь, повсюду сияли начищенные до блеска латунные краны.
Игра солнечных бликов на их сверкающей поверхности производила феерическое
впечатление. Кухонные мыши часто плясали под звон разбивающихся о краны
лучей и гонялись за крошечными солнечными зайчиками, которые без конца
дробились и метались по полу, словно желтые ртутные шарики. Колен мимоходом
погладил одну мышку: у нее были длинные черные усы, а серая шкурка на ее
стройном тельце чудо как блестела. Повар кормил мышей превосходно, однако
разъедаться не давал. Днем мыши вели себя тихо, как мыши, и играли только в
коридоре.
Колен толкнул эмалированную дверь кухни. Повар Николя не спускал глаз с
приборной доски. Он сидел за пультом управления, также покрытым
светло-желтой эмалью, в которой были вмонтированы циферблаты различных
кухонных аппаратов, стоявших вдоль стены. Стрелка электроплиты,
запрограммированной на жаренье индейки, дрожала между "почти готово" и
"готово". Птицу вот-вот надо было вынимать. Николя нажал на зеленый тумблер,
приводивший в действие механический щуп, который легко вонзился в индейку, и
в то же мгновение стрелка замерла на отметке "готово". Быстрым движением
Николя вырубил энергопитание плиты и включил тарелкоподогреватель.
-- Будет вкусно? -- спросил Колен.
-- Месье может не сомневаться, -- заверил Николя. -- Индейка
откалибрована очень точно.
-- А что вы приготовили на закуску?
-- Ах, на сей раз я не стал ничего изобретать и занялся чистым
плагиатом. У Гуффе.
-- Да у вас губа не дура! -- заметил Колен. -- Какой же пассаж его
великого творения вы воспроизводите?
-- Тот, что изложен на странице шестьсот тридцать восемь его
"Поваренной книги". Сейчас, месье, я вам его прочту.
Колен присел на табурет, обитый пористым каучуком, покрытым сверху
промасленным шелком в цвет кухонных стен, и Николя начал читать:
-- "Запеките паштет как для закуски. Разделайте крупного угря и
нарежьте его ломтями толщиной в три сантиметра. Положите куски рыбы в
кастрюлю, залейте белым вином, добавьте соли, перца, тонко нарезанного лука,
две-три веточки петрушки, немного тмина, лаврового листа и зубок чесноку..."
Правда, мне, увы, не удалось вырвать его так, как положено, потому что
зубодерные щипцы у нас совсем разболтались.
-- Я велю купить новые, -- сказал Колен.
Николя продолжал:
-- "...Когда угорь сварится, выньте его из кастрюли и положите на
противень. Процедите бульон сквозь шелковое сито, добавьте немного испанки и
томите на медленном огне, пока соус не загустеет. Пропустите его сквозь
волосяное сито, залейте им рыбу и кипятите минуты две, не больше. Затем
разложите куски угря на паштете, украсьте жареными шампиньонами, в середину
воткните букет из молок карпа и залейте все это оставшимся соусом".
-- Хорошо, -- одобрил Колен. -- Надеюсь, Шик это оценит.
-- Я не имею удовольствия быть знакомым с месье Шиком, -- заметил
Николя, -- но если это блюдо ему не понравится, то в следующий раз я
приготовлю что-нибудь другое, и таким образом мне постепенно удастся
определить с большой степенью точности всю гамму его вкусовых пристрастий от
до до до.
-- Конечно, -- сказал Колен. -- Засим я вас покину, Николя. Пойду
накрывать на стол.
Он прошел по коридору в обратном направлении, пересек прихожую и
оказался в столовой, служащей и гостиной: ее бежевато-розовые стены и
голубой ковер не утомляли глаз, даже когда они были широко раскрыты.
Эта комната, площадью, примерно, четыре метра на пять, выходила двумя
продолговатыми окнами на бульвар Луи Армстронга. Зеркальные стекла
раздвигались, благодаря чему весенние ароматы, если, разумеется, таковые
имелись снаружи, могли проникнуть и внутрь помещения. Угол у противоположной
стены занимал дубовый стол. По двум его сторонам стояли скамьи, а по двум
другим -- дубовые стулья с подушками из синего сафьяна на сиденьях. Вот и
вся меблировка, не считая длинной низкой полки, оборудованной под дискотеку,
проигрывателя высшего класса и еще одной полки, симметричной первой, где
хранились рогатки, тарелки, стаканы и прочие предметы, без которых
цивилизованные люди не садятся за стол.
Колен выбрал голубую скатерть -- под цвет ковра. Посредине стола вместо
вазы он поставил колбу с двумя заспиртованными куриными эмбрионами, в
точности воспроизводившими пластику призрака из балета "Видение розы" в
исполнении Нижинского, а вокруг разложил веточки мимозы необыкновенной:
знакомый ему садовник получил этот новый сорт от скрещения мима и розы,
которая вместе с невинностью потеряла и букву "Р". Потом достал с полки
белые фарфоровые тарелки с золотыми прожилками, по две каждому, и по прибору
из нержавеющей стали с ажурными ручками, которые между двумя пластинками из
плексигласа было вставлено чучело божьей коровки -- на счастье. Два
хрустальных бокала и две салфетки, сложенные наподобие тиар, завершали
сервировку. На все эти приготовления ушло некоторое время. Едва они были
закончены, как звонок сорвался с цепи и тем самым известил Колена о приходе
Шика.
Колен расправил складочку на скатерти и пошел открывать дверь.
-- Как поживаешь? -- спросил Шик.
-- А ты-то как? -- вместо ответа спросил Колен. -- Раздевайся и пойдем,
посмотрим, что делает Николя.
-- Новый повар?
-- Да, -- ответил Колен, -- я выменял его у тети, отдал ей моего
старого повара и килограмм бельгийского кофе в придачу.
-- Ты им доволен? -- сбросил Шик.
-- Похоже, дело он знает. Ученик Гуффе.
-- Человека из чемодана? -- в ужасе воскликнул Шик, и его черные усики
трагически поникли.
-- Да нет, болван, Жюля Гуффе, знаменитого кулинара.
-- В этом я не силен... Знаешь, кроме Жан-Соля Партра я мало что читаю.
Он пошел за Коленом по выложенному плитками коридору, погладил мышей и
попутно зарядил свою зажигалку капелькой солнца.
-- Николя, -- сказал Колен, входя на кухню, -- познакомьтесь,
пожалуйста: мой друг Шик.
-- Добрый день, месье, -- произнес Николя.
-- Добрый день, Николя, -- ответил Шик. -- Скажите, у вас нет
племянницы, которую зовут Ализа?
-- Есть, месье, -- подтвердил Николя. -- И, смею заметить, весьма
красивая девушка.
-- Между вами большое фамильное сходство, -- сказал Шик, -- хотя по
линии бюста некоторое различие имеется.
-- Да, у меня с годами грудь стала шире, -- уточнил Николя, -- а у
Ализы она развивалась, так сказать, перпендикулярно, если месье позволит мне
называть вещи своими именами.
-- Выходит, мы почти что в семейном кругу, -- обрадовался Колен, -- а
вы мне не говорили, Николя, что у вас есть племянница.
-- Моя сестра сбилась с пути, -- признался Николя. -- Она изучала
философию. В семье, которая гордится своими традициями, о таких вещах
предпочитают молчать.
-- М-да, -- сказал Колен, -- пожалуй, вы правы. Во всяком случае, я вас
понимаю. Покажите-ка нам лучше ваш паштет с угрем...
-- Сейчас небезопасно открывать духовку, -- предупредил Николя, -- не
то произойдет резкое обезвоживание блюда в результате того, что внутрь
проникнет воздух меньшей влажности, чем тот, который ее заполняет.
-- Я предпочитаю увидеть это блюдо, когда его подадут на стол, --
сказал Шик.
-- Пусть это будет сюрпризом.
-- Горячо одобряю вас, месье, -- сказал Николя. -- Осмелюсь ли
попросить месье разрешить мне вернуться к моим делам?
-- Конечно, Николя, пожалуйста.
И повар вновь взялся за прерванную работу, которая состояла в том, что
он опрокидывал на тарелки формочки с заливным из морского языка, украшенного
ломтиками трюфеля, как и положено для рыбной закуски. Колен и Шик вышли из
кухни.
-- Не выпьешь ли аперитив? -- спросил Колен. -- Мой пианоктейль уже
настроен, можешь его опробовать.
-- Как, пианоктейль уже работает? -- спросил Шик.
-- Да, и притом отлично. Трудно было его наладить, но результат
превзошел все мои ожидания. Я сыграл "Black and Tan Fantasy" и получил
совершенно поразительную смесь.
-- Какой принцип ты положил в основу механизма? -- спросил Шик.
-- Каждой клавише соответствует либо какой-нибудь крепкий напиток, либо
ликер, либо сироп. Правая педаль добавляет в смесь сбитое яйцо, а левая --
кусочек льда. Для получения сельтерской воды надо извлекать тремоло в
высоком регистре. Дозы всех ингредиентов определяются длительностью звука:
одной шестьдесят четвертой соответствует шестнадцатая часть объема, взятого
за единицу, четверти -- единица объема, а целой ноте
-- четыре единицы. Когда играешь медленную мелодию, включается особая
система регистров, чтобы доза коктейля не увеличивалась, иначе порция
получилась бы слишком большой, а только повышалась его крепость. Кроме того,
можно, в зависимости от продолжительности мелодии, изменить величину объема,
взятого за единицу, уменьшив его, например, в сто раз, чтобы получить
напиток, в котором, с помощью особого модератора, учтены все законы
гармонии.
-- Все это очень сложно, -- сказал Шик.
-- Механизмом управляет электронное устройство через реле. Не стану
вдаваться в детали, ты же сам хорошо разбираешься в этих вещах. Притом,
заметь, это еще и пианино, на котором прекрасно можно играть.
-- Невероятно! -- воскликнул Шик.
-- Осталась, правда, одна недоделка, -- сказал Колен, -- вот никак не
налажу правую педаль, которая регулирует сбивание яиц. Пришлось поставить
дополнительное сцепление, потому что, когда играешь что-нибудь слишком hot,
в коктейль попадают куски омлета, и их трудно глотать. Со временем я это,
конечно, устраню, а пока придется быть повнимательней. Да, забыл сказать,
что сливки -- это "соль" в контроктаве.
-- Сейчас сделаю себе коктейль на мотив "Loveless Love". Это должно
быть нечто невообразимое, -- сказал Шик.
-- Пианоктейль стоит пока в чулане, который я оборудовал под
мастерскую, -- сказал Колен,
-- я не успел еще привинтить к нему деку. Идем. Для начала я его
запрограммирую на два коктейля граммов по двести.
Шик сел за пианоктейль. Едва замер последний звук, как с сухим треском
откинулась середина передней панели и показалась шеренга стаканов. Два из
них были наполнены до краев аппетитной на вид жидкостью.
-- Когда ты взял фальшивую ноту, я испугался, -- сказал Колен, -- но к
счастью, она оказалась в той же тональности.
-- Он учитывает и тональность? -- спросил Шик.
-- Не всегда, -- сказал Колен, -- это была чересчур сложная задача. Но
некоторая зависимость все же есть. Ну, пей, и пошли к столу.
-- Паштет с угрем просто изумителен. -- Сказал Шик. -- Кто надоумил
тебя заказать такое блюдо?
-- Идея принадлежит Николя, -- сказал Колен. -- У нас тут есть, вернее,
был угорь, который каждый день появлялся в умывальнике, выползал из крана.
-- Забавно! -- сказал Шик. -- С чего бы это?
-- Он дотягивался до зубной пасты и пожирал ее, нажимая зубами на
тюбик. Николя пользуется исключительно американской ананасной пастой, и
угрю, видимо, она пришлась по вкусу.
-- А как он его поймал? -- поинтересовался Шик.
-- Вместо тюбика с пастой он положил настоящий ананас. Когда угорь
лакомился пастой, он ее легко заглатывал и беспрепятственно уползал назад, а
тут вышло иначе: чем энергичней он втягивал голову в края, тем глубже его
зубы вонзались в ананас. Николя...
Колен осекся и замолчал.
-- Что Николя? -- спросил Шик.
-- Не решаюсь сказать, боюсь отбить у тебя аппетит.
-- Говори, я уже почти все съел.
-- Тогда Николя вошел в ванную и бритвой отсек ему голову. Потом открыл
кран, и угорь оказался в умывальнике.
-- И все? -- сказал Шик.-- Положи мне еще паштета. Надеюсь, в
водопроводной трубе живет и его многочисленное семейство.
-- Николя положил на умывальник тюбик с малиновой пастой, так что
посмотрим... Послушай, кто эта Ализа, о которой ты с ним говорил?..
-- Я как раз о ней думал. Впервые я увидел ее на лекции Жан-Соля. Мы
случайно оказались рядом -- оба лежали ничком под кафедрой, там мы и
познакомились.
-- Какая она? -- спросил Колен.
-- Я не мастер описывать, -- ответил Шик. -- Она прелестна...
- А!
Вошел Николя, неся блюдо с индейкой.
-- Садитесь с нами, Николя, -- сказал Колен. -- Ведь, в конце концов,
как справедливо заметил Шик, вы почти член нашей семьи.
-- Если месье не возражает, я сперва займусь мышами, -- ответил Николя.
-- Я скоро приду. Индейка порезана... Вот соус...
-- Обрати на него внимание, -- сказал Колен. -- Это сметанный соус из
манго и можжевельника, им заполняют мешочки, сшитые из тонко отбитого
телячьего филе. Ты на них нажимаешь, и соус течет струйками.
-- Нет слов! -- воскликнул Шик.
-- Не можешь ли ты мне сказать, хотя бы в самых общих чертах, как ты с
ней познакомился?.. -- продолжал свое Колен.
-- Право, не знаю... Я ее спросил, любит ли она Жан-Соля Партра, она
ответила, что собирает все, что он пишет... Тогда я ей сказал: "Я тоже..." И
всякий раз, когда я ей что-нибудь говорил, она отвечала: "Я тоже..." и vice
versa*. В конце концов, только для того, чтобы поставить экзистенциальный
опыт, я сказал: "Я вас люблю", -- а она в ответ воскликнула: "О!.."
-- Опыт не удался, -- заметил Колен.
-- Да, -- согласился Шик, -- но она все же не ушла. Тогда я сказал:
"Мне в эту сторону", -- а она ответила: "А мне -- нет", и добавила: "Мне в
ту".
-- Невероятно!
-- Тогда я сказал: "И мне тоже в ту". И стал ходить за ней по пятам
повсюду, куда бы она ни шла.
-- И чем же это кончилось?
-- Ну... Просто пришло время ложиться в постель... Колен поперхнулся,
и, чтобы прийти в себя, ему пришлось выпить пол-литра бургундского.
-- Завтра мы с ней идем на каток. Завтра воскресенье... Пойдешь с нами?
Мы решили идти утром, когда там не так много народа. Я, правда, немного
стесняюсь, потому что катаюсь неважно, но зато мы сумеем поговорить о
Партре.
-- Хорошо, -- пообещал Колен. -- Я пойду с Николя... Может, у него есть
еще племянницы...
* Наоборот (лат.).
Колен вышел из вагона метро и поднялся по лестнице. Однако он оказался
не там, где рассчитывал, и, чтобы сориентироваться, обошел площадь. С
помощью желтого шелкового платка он определил направление ветра, первый же
порыв сдул с него цвет и унес на большое здание неправильной формы, которое
сразу стало походить на каток "Молитор".
Миновав зимний бассейн, Колен вошел в каменную громаду с бокового
входа. Створки стеклянных дверей с медными переплетами, хлопая, вели с ним
двойную игру -- и впускали, и отталкивали. Колен протянул абонемент, который
подмигнул контролеру двумя уже пробитыми глазками. Контролер ответил
понимающей улыбкой, что, однако, не помешало ему пробить третий глазок в
оранжевой картонке, и она тут же ослепла. Колен без зазрения совести сунул
ее обратно в свой бумаговый сафьяник, то есть сафьяновый бумажник, и свернул
налево, в устланный прорезиненной дорожкой коридор, где находились кабины
для переодевания. На первом этаже свободных мест не было. Поэтому он
поднялся по бетонной лестнице на второй этаж. Навстречу ему скакали верзилы
-- ведь все они были на вертикальных стальных полозьях, -- тщетно стараясь
сохранить при этом естественность движений. Служитель в белом свитере открыл
ему кабину и сунул в карман чаевые, но по всему было видно, что он лжец, что
чая не пьет, что для него это не невинные чаевые, а винные, или даже
коньячные. Он оставил клиента в этом застенке, небрежно начертав мелом его
инициалы на специально для этого предназначенном черном прямоугольнике.
Колен обратил внимание на то, что у служителя была голова не человека, а
голубя, и удивился, что он приставлен к катку, а не к бассейну.
С катка подымался овальный скрип полозьев, и музыка, звучавшая из
установленных вокруг динамиков, придавала ему весьма сложную структуру.
Однако шум, который производили конькобежцы, еще не достиг того уровня
громкости, который бывает в часы наплыва -- тогда его можно принять за топот
полка, марширующего в слякоть по булыжной мостовой. Колен поискал глазами
Ализу и Шика, но их на катке не было. Николя должен был прийти попозже: он
еще возился на кухне, готовя обед.
Развязывая шнурки, Колен обнаружил, что на полуботинках уже нет
подметок. Он достал из кармана пакетик пластыря, но его оказалось слишком
мало. Тогда он положил полуботинки в лужицу под цементной скамейкой и полил
их концентрированным удобрением, чтобы кожа снова отросла. Потом Колен надел
шерстяные носки в широкую желто-лиловую полоску и ботинки с коньками. Их
полозья спереди раздваивались, чтобы легче было поворачивать.
Он вышел из кабины и спустился на этаж ниже. Ноги его вихлялись, пока
он брел по дорожкам из перфорированного каучука, которым были устланы
бетонные полы коридоров. Но едва он отважился ступить на лед, как ему
пришлось опрометью кинуться назад и подняться на две деревянные ступени, не
то его сбила бы с ног мчавшаяся во весь опор конькобежка. Блистательно
выполнив ласточку, она пожинала лавры, а уборщик тем временем сметал
разлетавшиеся во все стороны лавровые листья. И тут Колен вдруг увидел Шика
и Ализу, выходивших на лед с другой стороны катка. Он сделал им знак, но они
этого не заметили. Тогда он кинулся к ним наперерез потоку катающихся,
которые двигались по кругу. Конькобежцы, понося его на чем свет стоит,
тормозили и в результате, подшибая друг друга, валились на лед. Эта "куча
мала" росла с каждой секундой за счет врезавшихся в нее несчастных созданий,
отчаянно размахивавших руками и ногами, передергивавших плечами и
извивавшихся всем телом, прежде чем рухнуть на тех, кто был уже повержен.
Лед от солнца подтаял, и под этой растущей на глазах горой тел плескалась
вода. Очень скоро там уже собралось девять десятых катающихся, и каток таким
образом оказался почти в полном распоряжении Шика с Ализой. Они подъехали к
груде беспомощных копошившихся людей. Шик узнал Колена по его раздвоенным
конькам и извлек его из самой гущи, вытащив за лодыжки. Они пожали друг
другу руки, Шик представил ему Ализу, и Колен пристроился слева от нее,
поскольку Шик уже находился одесную.
Посторонившись, они пропустили уборщиков, которые, не надеясь найти в
этом живом месиве что-либо кроме не представляющих никакого интереса
продуктов распада личности, вооружились скребками и двинулись к стоку
нечистот, толкая перед собой всю кучу разом. При этом они пели гимн катка
"Молитор", сочиненный еще в 1709 году Вайяном-Кутюрье: Господа,
Соблаговолите, пожалуйста, Очистить каток,
Чтобы дать нам возможность Произвести уборку.
Все это сопровождалось гудками клаксона, чтобы даже самые закаленные
души содрогнулись от ужаса.
Те, кто еще катался, аплодисментами приветствовали такую инициативу, и
мусорный люк, поглотив все останки, захлопнулся. Шик, Ализа и Колен вознесли
краткую молитву и заскользили по льду.
Колен не спускал глаз с Ализы. По странной случайности на ней был белый
свитер и желтая юбка. Ботинки ее тоже были бело-желтыми, и каталась она на
"канадах". Дымчатый цвет ее шелковых чулок оттенялся белыми носками, которые
она подвернула, чтобы прикрыть верхнюю часть низких ботинок, зашнурованных
белыми шнурками, трижды обмотанными вокруг лодыжек. К этому надо добавить
ярко-зеленую шелковую косынку и на редкость густую копну вьющихся белокурых
волос, которые обрамляли ее лицо. Она смотрела на мир широко открытыми
синими глазами, а занимаемая ею часть пространства во вселенной была
ограничена гладкой золотистой кожей. Руки и икры у нее были круглыми, талия
-- тонкой, а бюст очерчен очень четко, словно на хорошей фотографии.
Колен отвел взгляд, чтобы обрести равновесие, ему это удалось, и,
опустив глаза, он спросил Шика, как тот себя чувствует после паштета с
угрем.
-- Не напоминай мне об этом, -- сказал Шик. -- Я всю ночь ловил рыбу в
своей раковине, надеясь, что и мне удастся поймать угря. Но попадались
только форели.
-- Николя и из них что-нибудь приготовит! -- заверил его Колен. -- У
вас удивительно талантливый дядя, -- сказал он, обращаясь уже к Ализе.
-- Он -- гордость семьи, -- ответила Ализа. -- Моя мать все не может
утешиться, что вышла замуж за какого-то там доктора математических наук, в
то время как ее брат так преуспел в жизни.
-- Ваш отец -- доктор математических наук?
-- Да, он профессор Коллеж-де-Франс и действительный член Академии наук
или что-то в этом роде... -- сказала Ализа. -- Стыдно... в тридцать восемь
лет. Мог бы и постараться. К счастью, есть дядя Николя.
-- Разве он не собирался прийти сюда сегодня? -- спросил Шик. От
светлых волос Ализы исходил изумительный аромат. Колен посторонился.
-- Видимо, он опоздает. Утром у него возникла какая-то новая идея.
Давайте пойдем ко мне обедать, ладно? Тогда мы узнаем, во что он ее
воплотит...
-- Отлично, -- сказал Шик. -- Но если ты рассчитываешь, что я приму
твое приглашение, у тебя превратное представление об объективной реальности.
Тебе необходимо найти себе пару, чтобы нас было четверо. Иначе я не пущу