Виктор Борисович Шкловский. Энергия заблуждения. Книга о сюжете

   Получился другой человек – Тушин.
   Андрей Болконский хотел бы относиться иронически к Тушину, обращается к нему «как к китайцу», как к человеку другого племени, чужому, которым не надо даже интересоваться.
   Заинтересоваться.
   И предрассудок в романе как бы без задания сталкивается с истиной.
   Сперва, еще в плане, Толстой рассматривает князя Анатоля Курагина с заинтересованностью, хочет его показать среди героев народа. Получается он любителем жизни, – и не только любителем жизни, а и любителей жить на чужой счет, спокойным лжецом.
   Энергия заблуждения – это поиск истины в романе.
   В вариантах Анна Каренина сперва некрасивая, толстая, неграциозная, правда обаятельная.
   Она вне интеллекта.
   Имеет плотного, благоразумного, добродушного мужа, он много старше ее. Она влюбляется в молодого, младше себя, человека. Она – женщина, виноватая перед мужем. Она та женщина, про которых Дюма-младший говорил, что это самки каиновой породы. Это французское решение. Во всяком случае, решение Дюма.
   Эпиграф романа «Мне отмщение, и аз воздам» похож на амнистию.
   Не надо тебе убивать, совесть ее убьет.
   Но истина сильней предубеждений.
   Анна Каренина постепенно становится очаровательной. И Лев Николаевич пишет Александрине Толстой, своему другу, странной женщине, с которой обменивается письмами в стиле Руссо. Пишет, что усыновил, вернее, удочерил Анну, она для него своя.
   Каренин в результате попыток, скажу – пробных чертежей, реабилитируется: старый муж оказался не машиной, а человеком. Но Каренин оказался слабым заблуждением, человеком, чья доброта и муки не нужны.
   История литературы – история поиска героев. Можно даже сказать, что это свод истории заблуждений.
   И нет противоречия в том, что гений не боится заблудиться, потому что талант не только выведет, талант, можно сказать, требует заблуждений, ибо он требует напряжения, пищи, материала, он требует лабиринта сцеплений, в которых он призван разбираться.
   Часто говорят о странствующих сюжетах. Но сюжеты странствуют по культуре, которая изменяется.
   Они странствуют в изменяющейся стране.
   Поэтому они разно разгадываются. Они носят на себе различный, как будто не ими созданный, смысловой материал. Они странствуют не переодеваясь, а переосмысливаясь.
   В эпохи изменения – в эпохи предчувствия революции, в эпохи открытия новых стран, в эпохи падения монархии – жажда изменений, поиска в искусстве возрастает.
   «Казаки» Толстого – это гениально решенный сюжет именно такого рода.
   И так же, как метель, завихриваясь, видна материалом, снегом, снежной метелью, она, завихриваясь, разрастается, вырастает из себя, вовлекает в спираль все большую массу перемещенного, взволнованного, так «Казаки» Толстого содержат в себе энергию заблуждения его, «то» времени его, что потом будет повторено, разрастаясь, охватом «Войны и мира», «Анны Карениной», «Воскресения», «Хаджи-Мурата».
   Толстому нужно идти, чтобы видеть сцепление обстоятельств.
 
   Толстой на Кавказе.
   Толстой на Кавказ юношей попал без денег, без документов. Это почти робинзонада. Хотел полюбить и подружиться.
   Полюбил. Вкусил разочарования.
   Он хотел описать это. Записывал по-разному. Начал с намерения создать серию очерков, дать описание древней красивой страны – страны терских казаков.
   Описание Терской линии, по которой расположены станицы, первоначально было очерком. И дальше этот очерк отодвинулся и стал четвертой частью великого и короткого романа «Казаки».
   Роман писался десять лет. Менялись в стадиях работы фамилии героев. Менялась обстановка. Менялись завязки и развязки.
   Сменялись варианты.
   Какую же внятность хотел Толстой? Какая первая задача, первое нахождение конфликта?
   В романе Толстой описывает чувства Оленина. «Оленин был юноша, нигде не кончивший курса, нигде не служивший (только числившийся в каком-то присутственном месте), промотавший половину своего состояния и до двадцати четырех лет не избравший еще себе никакой карьеры и никогда ничего не делавший. Он был то, что называется «молодой человек» в московском обществе».
   Друзья Оленина удивлялись: почему он, довольно богатый человек, с хорошими связями, уезжает, не имея офицерского чина, на Кавказ? Он мог бы жить в Москве.
   Для него нашли бы службу, и он мог бы выгодно жениться, как женился отец Толстого, на богатой женщине, которую смог бы даже неожиданно полюбить. Но у Оленина своя судьба – не новая, не в первый раз описанная. Но в первый раз так описанная.
   Это и судьба пушкинского Алеко, который бежал из своей, вероятно, благополучной жизни к цыганам и не смог жить с цыганами.
   Оленин – человек, никем не гонимый, человек, любимый своими товарищами, почти любящий девушку, которая его любит; оказывается, эта девушка богата и из хорошей семьи.
   Оленин едет из своего мира в мир чужой. Для того чтобы описать неудачную любовь, надо обязательно сказать, что его кто-то любит: иначе, скажу так, иначе это литература про другое. Оленин это почти что сам Толстой.
   Брат Николай, видя, как не ладится жизнь Льва в Ясной и в Москве, давно звал его к себе на Кавказ; вопрос был, по-видимому, решен при свидании в Москве. В марте 1851 года Толстой пишет Т. Ергольской (по-французски): «Приезд Николеньки был для меня очень приятной неожиданностью, так как я почти потерял надежду, что он ко мне приедет. – Я так ему обрадовался, что даже несколько запустил свои обязанности… Теперь я снова в одиночестве, и в полном одиночестве, нигде не бываю и никого не принимаю к себе. Строю планы на весну и лето, одобрите ли вы их? К концу мая приеду в Ясную, проведу там месяц или два, стараясь как можно дольше задержать там Николеньку, а потом с ним вместе съезжу на Кавказ (все это в том случае, ежели мне здесь ничего не удастся)».
   На деле 20 апреля уже выехал с братом в Москву, а оттуда на Кавказ, через Саратов и Астрахань. 30 мая братья приехали в станицу Старогладковскую.
   В тот же вечер Толстой записал в дневнике: «Как я сюда попал? Не знаю. Зачем? Тоже».
   Сам Толстой пишет об Оленине: «В восемнадцать лет Оленин был так свободен, как только бывали свободны русские богатые молодые люди сороковых годов… У него не было ни семьи, ни отечества, ни веры, ни нужды, ни обязанностей…»
   Толстой пишет, что странно построена жизнь той молодежи. Они не находят места в империи Николая.
   Они скитаются в его проспектах.
   А жить – хочется, соглашаться нельзя.
   Спорить тоже нельзя: уже проспорили в декабре.
   Человек, причем человек родовитый, имеющий поместье, коней, собак, родственников, становится как бы изгоем, как бы незаконнорожденным. Он едет на край тогдашнего русского света.
   Едет без надежд.
   Едет путем самого Толстого – через степи. Едет от Волги на Кавказ и видит горы.
   Проехав необычным путем, он увидел новые края.
   Сперва он чувствует, что горы – такой же обман, как любовь, что все, что он читал в книгах, совершенно не существенно. Но потом чувствует – горы становятся его действительностью. Он переживает, передумывает, переощущает свои долги, говорит о своих неопределенных надеждах. И голосом хора новой трагедии звучат – повторяясь – слова: а горы!.. Приближающиеся горы, рельеф их виден, виден характер их сопряженных, сложных поверхностей. Горы становятся новой реальностью. Эти горы – реальность истинная, а не только литературная реальность.
   Эти горы брали в плен людей, и засланных, и просто приехавших сюда по своей воле. Горы Пушкина, Лермонтова. Через эти горы проезжал Грибоедов.
   Романтизм Кавказа много раз обсуждался, подвергался сомнениям. Но Оленин увидит настоящий, великий и как будто еще не увиденный Кавказ. Его впечатление от гор поддержано лакеем Ванюшкой, который говорит: у нас дома не поверят, что это так хорошо.
   Четвертая глава, как мы уже говорили, рассказывает языком почти географическим о том, кто такие терские казаки, как они живут, насколько они состоятельны, насколько они отличаются от населения России. Толстой уже на Кавказе писал, что недаром за границей называют русских «казаками». Казаки – это русские.
   Казаки – это русские, не пережившие крепостного права.
   Петр с трудом брал Азов, но потерял его. Казаки взяли задолго до Петра Азов, потому что эта крепость мешала им входить в Черное море.
   Долго они не отдавали Азова.
   Толстой понимает, что как военная сила казаки под Азовом сражались как русские, а не созданные по немецкому образцу наемники.
   Эти хорошие войска как бы случайно носили название потешных.
   Название солдат дано для игры молодого принца.
   Казаки были хорошими войсками с очень большими недостатками.
   Но Наполеон боялся их. Впоследствии даже хотел создать в своей армии нечто похожее.
   Казаки, в сущности говоря, сражались не только на поле битвы, но и в тех странах, где происходила война; иначе говоря, они становились частью пейзажа.
   Для европейца можно было бы объяснить, что в них есть что-то похожее на «разбойников» в творчестве молодого Шиллера или благородных разбойников итальянского Возрождения.
   Выйти казачеству, уйти было трудно, потому что те казаки, которых знал Толстой, имели очень хорошие отвоеванные куски земли, тоже отрезки из очень богатых земель, завоеванных русскими.
   Казачество – одна из загадок России. Плохо читанная. Разгадывал эту загадку недавно Шолохов в «Тихом Доне», в своей книге долгих исканий.
   Другие люди.
   Другие женщины.
   Другие правила, нравы.
   Это Кавказ Ерошки – старого казака, вольного человека, у которого была самая большая слава, самое лучшее оружие. И решает: «Это все – фальшь».
   Правда – природа.
   То есть охота.
   Правда – настоящее казачество и настоящие горы. Брошка на них не удивляется.
   Ерошка почти великан, он могуч, широкая грудь, могучие плечи, руки и ноги, не утратившие мускулов, они скрадывают рост казака.
   Слова Ерошки, те слова, которые он говорит о душе Оленина: «Ты нелюбимый», – приговор.
   Ерошка – человек своей нравственности. Он мало верит в бога, но это его не беспокоит.
   Не боится он посмертного возмездия.
   Говорит: умрешь, ну что ж, вырастет трава.
   Оленин, врастая в казачью жизнь, решает; ну и что, что из меня вырастет трава.
   Он не враждебен кабанам, на которых охотится: он не боится смерти.
   Казак уезжает. Беспрерывны их посылы, он воюет. Женщина дома, на ней хозяйство, хлеб и виноград и скот на руках. Женщины красивы, великолепны; прекрасные, великолепные создания. Они кажутся, мы бы сказали, людьми другой, настоящей галактики.
   В разговоре о женщине казаки говорят пренебрежительно, а в доме к женщине относятся с почтением: в женщине реальны основы жизни.
   И Оленин влюбляется в Марьяну – одну из красивейших женщин в станице.
   Марьяна существовала. Мы знаем даже ее имя. Ее прозвище было «Соболька». Услышав, что Толстой воюет в большой войне, она «посмотрела внимательно».
   Об этом друзья сочли необходимым написать в воюющий Севастополь – так была она прекрасна, улыбнувшись на имя Толстого.
   Толстой, человек, реально живущий много месяцев в этой станице, не может создать сюжета, который бы выразил сущность этой жизни.
   Он изменяет вариант за вариантом, вырастая на этом.
   Здесь он оглянулся на свое детство. Смог написать как бы мемуары мальчика. Не увидеть себя мальчиком, а быть тем мальчиком, ребенком, который записывает то, что он видит.
   На Тереке Толстой пережил первую углубленность жизни.
   Он и тут играл в карты. Проигрывался. Старался проигрыш уходивших тысяч представить небольшим несчастьем.
   Хотел сэкономить на стоимости хлеба, вина, платья.
   Он нашел друга – казака, похожего на Лукашку. Этот казак, его облик был трудно нарисован Толстым.
   Толстой говорил, что он не может сразу нарисовать круг. Он должен долго подправлять.
   Толстой разглядывал своих героев, вынашивая их не девять месяцев, как женщина вынашивает ребенка, а годы.
   Он сперва видел своих героев, как будто они его знакомые, и приписывал им то, что приписывается полузнакомым людям, и постепенно они, изменяясь, становились ему хорошо известны.
   Энергия заблуждения была энергией исследования человека, а для этого исследования человек входил в разные обстоятельства, реально предполагаемые, и потом эти обстоятельства сами входили в личную жизнь Толстого.
   Он ревновал женщину.
   Он хотел не «жить» с ней, он хотел «жить ее жизнью».
   И не знал, как построить нестареющий роман.
   Он его хотел написать даже стихами и написал два варианта стихов.
   Это не былины.
   Скорее – исторические песни.
   В них рассказывается, как уходят казаки за реку, воевать с горцами. И как одни возвращаются, других привозят ранеными или убитыми.
   Жизнь казачества в работе, в гульбе, в войне, в любви, в простоте и высокомерии; они считают, что только одни они и есть настоящие люди.
   Оленин был человеком своего времени. О нем записал Толстой в текстах, которые ему пришлось выкинуть из книги, вероятно по соображениям цензуры. Там было написано: «Странно подделывалась русская молодежь к жизни в последние времена. Весь порыв силы, сдержанный в жизненной внешней деятельности, переходил в другую область внутренней деятельности и в ней развивался с тем большей свободой и силой. Хорошие натуры русской молодежи сороковых годов все приняли на себя этот отпечаток несоразмерности внутреннего развития с способностью деятельности праздного умствования, ничем не сдержанной свободы мысли, космополитизма и праздной, но горячей любви без цели и предмета».
   Оленин ехал в литературную Утопию, обожаемую землю свободы и любви.
   Девушка, его любящая, была для другой жизни; другой, но знакомой.
   Он мечтал о синеглазой черкешенке, близкой потому, что она «чужая».
   Эту мечту потом опроверг и возвысил Лев Николаевич Толстой в прекрасном рассказе «Кавказский пленник». Русский небогатый офицер, рукодел, покорный сын матери, попадает в плен. Была измена богатого друга, который мог прикрыть его уход своим оружием. Жилин дружит с черкесской девочкой.
   Лепит для нее игрушки, ласков с ней, и она освобождает его из ямы.
   Тут нет любви, тут есть высокая дружба и вера во всеобщую правду человеческого сердца.
   Лев Николаевич выделял эту повесть и считал ее единственной просто написанной.
   Едет в великое будущее молодой недоучка Толстой. Едет с флейтой, на которой не научится играть, с английским словарем, с недопереведенной книгой Стерна, с очень хорошим костюмом, который взят от французского портного, который он не оплатил и оплатит приблизительно через десятилетие. Он едет созреть и стать писателем. Но он не знает, что есть разные нравственности и разные освобождения. Едет научиться разнообразию человеческих сердец. Едет освободиться от иллюзий.
   В старину мадеру ставили на палубу парусника и считали, что когда корабль дважды пересечет экватор, вот тогда вино станет совершенным.
   Поставлю слова эти в любое место книги моей, вот хоть в это; в любое место, когда человек едет без адреса.
   Поэт не безумен. Он знает, что он берет в руки. Он часто начинает с иронии.
   Сколько раз усталое человечество думало о том, что нужно вернуться к первоначальной жизни, жизни счастливых дикарей, понятых изолированно. Так вот, в поэзии дикари – это не те люди, которые имеют свои дикие представления, это люди, которые не имеют наших преступлений, которые чисты от наших ошибок. Их осознал Руссо в великой работе.
   По следам их шел Пушкин в «Цыганах».
   Его помнят цыгане Молдавии. Они не помнят точно, но они согласны помнить, что такой русский барин, русский офицер Александр Пушкин мог ходить с цыганами, мог иметь ребенка от цыганки.
   В память этого ребенка род Пушкина почти существует в цыганском воображении и не кажется фантастикой.
   Во имя этого Рене искал счастья среди людей, свободных от культуры.
   О них писал великий, с трудом забытый Шатобриан.
   И наш почти современник, во всяком случае, современник всех великих людей, Толстой, хотел уйти не просто к крестьянам, свободным от знания, свободным от барства, свободным от притеснений, живущим в каких-то далеких степях, почти на краю или на краю Русской империи. Он разыскивал своего Оленина, своего Рене в дворянских родословных книгах, старых дворянских преданиях.
   Он все надеялся, что, может быть, найдется этот человек.
   Но не один, а вместе с открытым им обществом.
   Первые планы романа «Казаки» называются «Марьяна». Потом они называются «Беглец».
   Человек приехал на Кавказ. Он офицер, и он живет в зажиточном доме казака. Казачка изменяет мужу.
   Довольно обычно.
   Как бы нет разницы между нравами офицера и казачки, которая живет рядом с горской войной на узкой полосе плодородного берега Терека.
   Тут только 300 сажен земли в ширину. Тут есть сады, посаженные этими людьми. Сытый скот. Охота. Работа.
   Работа всегда – дома ли мужчина, уехал ли мужчина на добычу.
   Чем дальше пишется книга, тем дальше расходится мир Оленина и мир Марьяны, тем точнее он описан.
   Не только Марьяна не понимает Оленина.
   Лукашка, молодой бедный казак, смелый, ловкий, свободный, не понимает приезжего.
   Он видит, что это человек как будто неплохой, щедрый. У Лукашки не было коня, и поэтому он был неполным казаком. Но мать его гордилась своим сыном. И разница между состоянием Марьяны, дочери зажиточного казака, и Лукашкой была не так велика.
   Марьяна была красавица, а Лукашка был красивым казаком, который мог добыть деньги работой, добычей.
   Лошадь подарена. Это приблизило Лукашку к Марьяне, но не приблизило Лукашку к Оленину. Он просто подозревает, почему такой подарок, становится смущен и говорит: вот юнкер подарил лошадь. А Оленин – не то он волонтер, не то он юнкер, ждущий своего производства.
   Уж очень он свободен с деньгами.
   Потом у него какие-то слуги – дворовые, крепостные.
   Не то один, не то два.
   Ему собак привозили из России.
   Собаки хорошие, а дело темное.
   Оленин красив, молод, богат, даже согласен стать старовером, что очень трудно для православного, да еще такого аристократа, который может из-за этого пострадать по службе. Он предлагает Марьяне замужество, но он не участник казачьей жизни, и все решается словами Марьяны: «Уйди, постылый». Она как бы упрекает его в гибели казаков при столкновении с абреками, которые переправились через Терек, – может быть, хотели отбить табун. С ними встретились казаки. Лукашка догадался защититься возом сена. Но все же несколько казаков были перебиты, и Марьяна отказывается от брака, от богатства из-за того, что пострадала ее станица, ее соседи-побочники.
   Десять лет зреет роман.
   Толстой иногда скрывает от друзей и родственников, что роман пишется.
   Берет с собой рукопись в заграничные поездки; он скрывает это даже от брата, который все же думал, что какая-то большая вещь зреет у младшего брата.
   Странная вещь – он правду принял за сказку. А вещь созревает, теряя выдумки.
   Она выщелачивается из традиций.
   Задуман был абрек – русский казак, который убегает к чеченцам, в шамилевскую рать. Такие люди были. У Шамиля были даже пушки, отлитые русскими казаками.
   Обычно бежали люди не только угнетенные, а люди морально униженные. Русский абрек был дважды абреком. Он покинул не только свой аул, он покинул свой народ.
   Был и Епифан Сехин. Он ездил на ту сторону. Гулял вместе с чеченцами. Угонял лошадей. Продавал их чеченцам же. Для него просто не было границы, как ее не было для волка, или оленя, или для птицы. Ведь терские казаки сидели на Тереке со времен Ивана Грозного или со времен Алексея Михайловича, когда была большая религиозная реформа – исправление церковных книг, очень неохотно принятая народом.
   Толстой в дневнике писал, что не получается с бегством казака в горы. И не получилось. Традиционно человек, убежавший в другой народ, должен выпасть из этого народа.
   Ревновать, убить соперника и женщину – таковы «Цыганы». Или он должен любить. Убежать. Женщина должна кончить самоубийством. Таков «Кавказский пленник» Пушкина.
   У Толстого сменялись вариант за вариантом. Было и так, что русский офицер женился на казачке, а человек, который ее любил, – казак – вернулся и убил офицера. Или убил Марьяну. И этого героя, абрека, вешают.
   Когда его хватают, он не отбивается, а когда его ведут вешать, он спокойно поправляет петлю на шее. Он неустрашим. И происходит убийство. И какой-то русский, который любил Марьяну, принимает на себя вину.
   Аксинья, оставив которую ехал Толстой на Кавказ, оживает через много десятилетий в маленькой повести «Дьявол». И там герой повести еще раз постарается убить ее, чтобы наконец освободиться от соблазна.
   Повесть «Дьявол» написана почти одновременно с «Крейцеровой сонатой».
   Герой повести то убивает себя, то женщину, которую он любит, то автор убивает их обоих. Если можно зримо видеть, как мучается Толстой – как быть, – то это здесь.
   Проходит десять лет. Десять лет работы над романом, в котором всего только девять печатных листов. Это маленькая книжечка. И Толстой берет другую развязку.
   Как мы уже говорили, переправились абреки с той стороны. С ними перестреливались казаки. И в бою был ранен Лукашка, человек, который любил Марьяну. И она тогда отвергла иноземца, чужака Оленина, с которым она до этого и не сошлась. Этот бой был трещиной между просто русскими и казаками. Люди разлюбились, разошлись.
   Конца в «Казаках» нет, то есть нет традиционного конца.
   Оленин уезжает.
   У ворот стоят Марьяна и Брошка.
   Разговаривают.
   Оленин, которого Ерошка назвал «нелюбимым» и как бы оплакивал его, сидя вместе с ним за вином, – он уезжает. Старик казак Ерошка, друг и учитель Оленина, – научил его законам охоты, законам простой жизни, – и женщина, которая все-таки интересовалась Олениным, – они разговаривают друг с другом, но не о том человеке, который уезжает.
   Пылит коляска, падает пыль, и исчезает память о человеке. Он выпал из жизни станицы.
   Энергия заблуждения в поисках сюжета скрыта. Вещь как будто не была окончена. Но это был настоящий конец. Новый конец. Концы толстовской прозы как концы прозы Чехова, они не были условны.
   Толстой скрывал новость своего открытия. Он продал роман как недописанный. Сказал, что он это сделал для того, чтобы рукопись не была изрезана для заклейки окон. А роман был окончен. Окончен по-настоящему.
   Толстой уехал с Кавказа не так далеко. Поехал воевать с хорошо вооруженными французами, англичанами, турками и итальянцами, которые все вместе подстригали когти Николаю I, человеку, который проспал изменения техники своего времени. Он думал, что он лев. Он был престарелым бульдогом.
   Защищать Севастополь Толстой уехал с недописанной, неразрешенной судьбой своего героя.
   И во всех своих романах он продолжает поиски своего реального единства с историей.
   Лев Николаевич следил за собой, писал дневники, ставил себе отметки, возвращался к прежним мыслям, и поэтому за ним легко идти, когда знаешь, что ищешь.
   Я хочу вернуться на оставленную дорогу. Толстой, уже написавший «Отрочество», размышляя о своей гениальности, в которую верил, записывает в дневнике 7 июля 1854 года: «Что я такое? Один из четырех сыновей отставного подполковника, оставшийся с 7-летнего возраста без родителей, под опекой женщин и посторонних, не получивший ни светского, ни ученого образования и вышедший на волю 17-ти лет без большого состояния, без всякого общественного положения и, главное, без правил; человек, расстроивший свои дела до последней крайности, без цели и наслаждения проведший лучшие годы своей жизни, наконец изгнавший себя на Кавказ, чтоб уйти от долгов… оттуда, придравшись к каким-то связям, существовавшим между его отцом и командующим армией, перешедший в Дунайскую армию 26 лет прапорщиком, почти без средств, кроме жалованья… без практических способностей» —
   – выговаривает он сам себе; но когда Толстой пишет: «Я дурен собой, неловок, нечистоплотен и светски необразован. – Я раздражителен, скучен для других, нескромен, нетерпим… и стыдлив, как ребенок. Я почти невежда. Что я знаю, тому я выучился кое-как сам, урывками, без связи, без толку, и то так мало. У меня нет ни ума практического, ни ума светского, ни ума делового… Я так честолюбив… что часто боюсь, я могу выбрать между славой и добродетелью первую…» – то это человек, который почувствовал в себе гения. Человек, брошенный всеми, но идущий поэтической, своей дорогой бесконечно повторяющихся ошибок и снова находящий свой путь, – который будет единственным путем и поэтому почти не находил.
   Он часто делал открытия, перечитывая, перепроверяя себя, и вдруг открывает, что он любит Кавказ, хотя и по-своему, но сильно любит. Посмотрев прекрасные горы, он уехал с Кавказа на другую дорогу.
   «Действительно хорош этот край дикий, в котором соединились две противоположные вещи; война и свобода». В Пушкине его поразили «Цыганы», «которых, странно, не понимал до сих пор».
   Великий человек, он в это время уже писатель, неожиданный, ни на что не похожий, человек со своей дорогой, он и дневники свои пишет не для доказательства, а как маленькие рассказы.
   Толстой величайший человек, и именно поэтому он герой не на своем месте.
   Он не помещается в своей собственной биографии. На Кавказе, несмотря на участие в перестрелках, он не получил георгиевского креста, а он за ним ехал.