Страница:
Вот и сегодня – пропала суббота, в общем. Подтянутый постовой милиционер, почти ровесник, в очередной раз с понимающим сочувствием бросил взгляд на Половинкина, поправил обшлаг модного белого кителя и отвернулся. Было жарковато.
Коля вздохнул, поглядел на часы, потом на порочные лилии. Наверное, лучше всего будет оставить их у какого-нибудь памятника.
Он огляделся.
И в этот самый момент знакомые иголочки упёрлись в виски. Так случалось, когда он чувствовал, и Коля привык относиться к иголочкам как к хорошим подружкам, всегда готовым предостеречь его от падающей сосульки или наряда вне очереди. В этот раз подружки казались чем-то напуганными.
Половинкин стал осторожно осматривать площадь перед Историческим музеем. Не прямо перед собой, нет: любой охотник (и любой читатель приключенческих книг) знает, как верно дикий зверь чувствует прямой взгляд. Сержант государственной безопасности с безразличным видом пялился в никуда и деликатно ощупывал гуляющих прохожих периферийным зрением. До тех пор, пока нежные иголочки не запели ему прямо в виски, тонко и звонко: динь-дон, динь-дон! вот-и-он! вот-и-он!
По брусчатке площади не быстро, но очень спокойно и целеустремлённо вышагивал высокий худощавый юноша в странной коричневой робе, похожей на костюм лёгкого водолаза. Юноша не выглядел крепким, но жилистым и точным в движениях. Он низко наклонил коротко стриженную голову и мог бы показаться сутулым, если бы такая осанка не казалась всего лишь подготовкой к внезапному прыжку. На поясе странного костюма болталась недлинная металлическая штуковина, вроде складной подзорной трубы, что хранилась в сундуке у деда в Саратове. Коля мог бы поклясться чем угодно, что безобидная с виду железяка была оружием, и очень важным для его владельца: правая рука гражданина всё время тянулась к этой трубе, оглаживала кончиками пальцев, но всякий раз будто отдёргивалась, убедившись в близости оружия. Кисть руки, кисти обеих рук были плотно покрыты шрамами, и Коле сразу не понравилась естественная привычность этих шрамов, как будто гражданин в водолазном костюме считал явное уродство такой же важной частью себя, как и непонятное оружие на поясе.
И странного юношу, и все его странные подробности Половинкин успел рассмотреть хоть и периферийным зрением, но чётко и быстро. Так же быстро сержант госбезопасности принял решение последовать за гражданином, который уже сворачивал за угол музея, направляясь, по всей видимости, к гранитной глыбе Мавзолея Владимира Ильича Ленина. Не понравился Коле гражданин, ох не понравился.
Неприметно следуя за юношей в водолазном костюме, Половинкин обратил внимание, что гуляющие, которых к вечеру рабочего дня собралось на площади уже немало, как бы сами собой расступаются перед всё так же ровно вышагивающим «водолазом». Перед Колей, допустим, тоже многие расступались, но Коля-то всё-таки был парень видный, да и новенькая форма способствовала. Не боялись, конечно, – кто же в СССР забоится формы сотрудника НКВД, кроме, ясное дело, шпионов и бухаринских недобитков. Уважали. А вот перед странным юношей прохожие расступались так, будто вовсе не видят его, просто вдруг захотелось поближе рассмотреть особенно интересный камень в брусчатке или приспичило переступить с ноги на ногу.
Коля с тревожным интересом наблюдал, как юноша приближается к небольшой очереди, сгрудившейся перед входом в Мавзолей. Вопреки его ожиданиям, никто из собравшихся прохожих не одёрнул наглеца, нарушающего покойное достоинство святого места, не щёлкнул парня по носу со словами «куда прёшь, не на базаре». Толпа расступилась перед юношей, как морская вода перед каким-то древним колдуном в сборнике завиральных сказок, который Коля читал у деда в Саратове.
На самого Половинкина прохожие смотрели несколько неодобрительно, дороги никто особо уступать не спешил, и он уж начал беспокоиться, что упустит вероятного нарушителя, когда тот, поравнявшись с торжественно-чёрным провалом входа в Мавзолей, вдруг запнулся и сбил шаг, удивлённо поворачивая голову вправо. Только что сосредоточенно поджатые губы на мгновение приоткрылись, сделались почти пухлыми, как будто их обладатель столкнулся с невообразимо высокой силой, заведомо превышающей его собственные детские силы.
Но растерянность продолжалась лишь краткий миг. Юноша снова поджал губы, опустил голову, отвернулся от багрово-алой надписи «ЛЕНИН» и продолжил своё целеустремлённое движение к парадным воротам Кремля – Спасской башне. «Как паровоз», – подумал Половинкин и в этот именно момент всей душой, всеми её иголочками почувствовал, что «водолаза» во что бы то ни стало необходимо остановить, не дать ему войти в Кремль, иначе случится что-то непоправимо ужасное и окончательное. Юноша был не просто странным – он был вражеским диверсантом, понял Коля и мысленно взвыл от восторга. Подвиг! Подвиг! – эта мысль наполнила его силой и уверенностью. Жаль, нет пистолета, да кто ж с пистолетом ходит на свидание.
Он ускорил шаг, но воздух вокруг будто бы сгустился, не давая ни бежать, ни дышать толком. Преследуемый двигался неожиданно быстро, всё так же по прямой. Всего несколько метров заставили Колю взмокнуть, но он стиснул зубы и сокращал расстояние.
Диверсант вдруг остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Всё так же не поднимая головы, он очень плавно, как в замедленной съёмке, начал разворачиваться прямо на подбегающего Колю, правой рукой хватаясь за свою непонятную трубу и в сильном угрожающем жесте вскидывая левую навстречу сержанту.
«Пропала суббота», – весело подумал Коля Половинкин, подныривая под эту занесённую руку и тыча букетом нежно-розовых лилий прямо в серые холодные глаза диверсанта.
Глава 3
Коля вздохнул, поглядел на часы, потом на порочные лилии. Наверное, лучше всего будет оставить их у какого-нибудь памятника.
Он огляделся.
И в этот самый момент знакомые иголочки упёрлись в виски. Так случалось, когда он чувствовал, и Коля привык относиться к иголочкам как к хорошим подружкам, всегда готовым предостеречь его от падающей сосульки или наряда вне очереди. В этот раз подружки казались чем-то напуганными.
Половинкин стал осторожно осматривать площадь перед Историческим музеем. Не прямо перед собой, нет: любой охотник (и любой читатель приключенческих книг) знает, как верно дикий зверь чувствует прямой взгляд. Сержант государственной безопасности с безразличным видом пялился в никуда и деликатно ощупывал гуляющих прохожих периферийным зрением. До тех пор, пока нежные иголочки не запели ему прямо в виски, тонко и звонко: динь-дон, динь-дон! вот-и-он! вот-и-он!
По брусчатке площади не быстро, но очень спокойно и целеустремлённо вышагивал высокий худощавый юноша в странной коричневой робе, похожей на костюм лёгкого водолаза. Юноша не выглядел крепким, но жилистым и точным в движениях. Он низко наклонил коротко стриженную голову и мог бы показаться сутулым, если бы такая осанка не казалась всего лишь подготовкой к внезапному прыжку. На поясе странного костюма болталась недлинная металлическая штуковина, вроде складной подзорной трубы, что хранилась в сундуке у деда в Саратове. Коля мог бы поклясться чем угодно, что безобидная с виду железяка была оружием, и очень важным для его владельца: правая рука гражданина всё время тянулась к этой трубе, оглаживала кончиками пальцев, но всякий раз будто отдёргивалась, убедившись в близости оружия. Кисть руки, кисти обеих рук были плотно покрыты шрамами, и Коле сразу не понравилась естественная привычность этих шрамов, как будто гражданин в водолазном костюме считал явное уродство такой же важной частью себя, как и непонятное оружие на поясе.
И странного юношу, и все его странные подробности Половинкин успел рассмотреть хоть и периферийным зрением, но чётко и быстро. Так же быстро сержант госбезопасности принял решение последовать за гражданином, который уже сворачивал за угол музея, направляясь, по всей видимости, к гранитной глыбе Мавзолея Владимира Ильича Ленина. Не понравился Коле гражданин, ох не понравился.
Неприметно следуя за юношей в водолазном костюме, Половинкин обратил внимание, что гуляющие, которых к вечеру рабочего дня собралось на площади уже немало, как бы сами собой расступаются перед всё так же ровно вышагивающим «водолазом». Перед Колей, допустим, тоже многие расступались, но Коля-то всё-таки был парень видный, да и новенькая форма способствовала. Не боялись, конечно, – кто же в СССР забоится формы сотрудника НКВД, кроме, ясное дело, шпионов и бухаринских недобитков. Уважали. А вот перед странным юношей прохожие расступались так, будто вовсе не видят его, просто вдруг захотелось поближе рассмотреть особенно интересный камень в брусчатке или приспичило переступить с ноги на ногу.
Коля с тревожным интересом наблюдал, как юноша приближается к небольшой очереди, сгрудившейся перед входом в Мавзолей. Вопреки его ожиданиям, никто из собравшихся прохожих не одёрнул наглеца, нарушающего покойное достоинство святого места, не щёлкнул парня по носу со словами «куда прёшь, не на базаре». Толпа расступилась перед юношей, как морская вода перед каким-то древним колдуном в сборнике завиральных сказок, который Коля читал у деда в Саратове.
На самого Половинкина прохожие смотрели несколько неодобрительно, дороги никто особо уступать не спешил, и он уж начал беспокоиться, что упустит вероятного нарушителя, когда тот, поравнявшись с торжественно-чёрным провалом входа в Мавзолей, вдруг запнулся и сбил шаг, удивлённо поворачивая голову вправо. Только что сосредоточенно поджатые губы на мгновение приоткрылись, сделались почти пухлыми, как будто их обладатель столкнулся с невообразимо высокой силой, заведомо превышающей его собственные детские силы.
Но растерянность продолжалась лишь краткий миг. Юноша снова поджал губы, опустил голову, отвернулся от багрово-алой надписи «ЛЕНИН» и продолжил своё целеустремлённое движение к парадным воротам Кремля – Спасской башне. «Как паровоз», – подумал Половинкин и в этот именно момент всей душой, всеми её иголочками почувствовал, что «водолаза» во что бы то ни стало необходимо остановить, не дать ему войти в Кремль, иначе случится что-то непоправимо ужасное и окончательное. Юноша был не просто странным – он был вражеским диверсантом, понял Коля и мысленно взвыл от восторга. Подвиг! Подвиг! – эта мысль наполнила его силой и уверенностью. Жаль, нет пистолета, да кто ж с пистолетом ходит на свидание.
Он ускорил шаг, но воздух вокруг будто бы сгустился, не давая ни бежать, ни дышать толком. Преследуемый двигался неожиданно быстро, всё так же по прямой. Всего несколько метров заставили Колю взмокнуть, но он стиснул зубы и сокращал расстояние.
Диверсант вдруг остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Всё так же не поднимая головы, он очень плавно, как в замедленной съёмке, начал разворачиваться прямо на подбегающего Колю, правой рукой хватаясь за свою непонятную трубу и в сильном угрожающем жесте вскидывая левую навстречу сержанту.
«Пропала суббота», – весело подумал Коля Половинкин, подныривая под эту занесённую руку и тыча букетом нежно-розовых лилий прямо в серые холодные глаза диверсанта.
Глава 3
Парад планет
Гуманоид привыкает ко всему.
Вчера ты боишься каждого встречного. Красномордый адмирал Криф орёт на тебя, надменный командор Пьет гоняет по палубам с дурацкими поручениями, даже собственные товарищи по кубрику, такие же лейтенанты, подкладывают в твою койку вонючих фондорских гипножаб и мочатся в казённый скафандр.
Потом выясняется, что бояться надо гораздо меньшего количества людей, потому что почти все твои обидчики вдруг – пфф! – украшают вакуум, погребены под завалами алустила, сложены штабелями в корабельных банях, в лучшем случае – купаются в цистернах с противной сладковатой бактой.
А потом ты вдруг превращаешься в капитана сильнейшего Имперского линкора, и тебе не нужно бояться ни адмирала Крифа – потому что Криф казнён, – ни даже хозяина этого самого корабля, Лорда Вейдера. Потому что борьба за живучесть, пожаробезопасность и герметичность, восстановление планетарных приводов и хотя бы одного генератора щитов, руководство аварийными командами, анализ повреждений и оставшихся ресурсов – всё это не оставляет времени на глупые страхи.
Таус думал, что сразу после аудиенции Вейдер удалится в свою каюту, отдыхать, медитировать, искать пути в Силе – что там положено делать джедаям. Но нет, Владыка ситх всё время был рядом, его приказания всякий раз оказывались точны, а советы – полезны; да и техники становились гораздо покладистее, когда за спиной Тауса вырастала высокая фигура в чёрном плаще.
Вейдер, очевидно, тоже пострадал во время катастрофы. Таус слышал прерывистое дыхание из-под маски, видел, как тёмный джедай иной раз замедлял шаги, словно они причиняли ему острую боль. Но низкий уверенный голос звучал всё так же твёрдо – дух превыше плоти; тем более что эта плоть, по слухам, наполовину была из пластика и металла.
В кадровых вопросах Вейдер не ограничился повышением Игнази. Он заполнил ряд вакантных должностей на мостике уцелевшими офицерами из 501-го Легиона и отряда «Буран». Расчётная десантная нагрузка «Палача» составляла тридцать восемь тысяч бойцов, но в пробном рейсе на борту оказалось около пяти. После катастрофы из обоих легионов уцелело менее трёх тысяч. Да, каждый из них отличался умом, сообразительностью, был силён и прекрасно тренирован – но, увы, лишь для действий на поверхности. Многие из легионеров, разумеется, обладали навыками пилотирования десантных средств, однако челнок против Имперского Суперразрушителя – всё равно что гизка против ранкора. Конечно, при великой нужде можно попытаться погладить… Нужда была велика.
С палубными пилотажными группами дело обстояло ещё хуже. Их кубрики располагались рядом с Основным ангаром, на который пришёлся первый же удар. Уцелело всего около тридцати пилотов – меньше, чем пригодной для пилотирования техники. Вероятно, для подмены выбитого командного состава эти лётчики подошли бы лучше легионеров, но совсем уж раздёргивать их было нельзя: случись что – и линкор можно будет прикрыть только остатками СИД-истребителей. На ионники и турболазеры надежды было мало: оставшихся силовых агрегатов впритык хватало на обеспечение энергопотребления самого корабля, а сдвоенные ионные двигатели палубников были неприхотливы, надёжны и обладали автономностью в пределах двух стандартных суток. Впрочем, Таус не верил, что в случае сколь-нибудь серьёзной атаки «Палач» протянет хотя бы пару часов.
Какими соображениями руководствовался Вейдер, формируя новый командный состав? Наверное, эта его Сила позволяет как-то отличать достойных; Таусу было некогда задумываться. Как бы то ни было, среди вновь назначенных офицеров флотских не было, флотские – каста особая; но роскошествовать уже не приходилось. Поэтому Таус испытал немалое удивление, когда протокольный дроид доложил о прибытии лейтенанта Эклипс и в залу Резервного оперативного центра решительно вошла гибкая высокая блондинка в строгой тёмно-синей форме Имперского военного флота.
Лаврентий Палыч Берия любил знать всё. Такая работа. Потому и тащил на себе огромных воз научных проектов, старался досконально вникать в тонкости всех технических новинок, с которыми соприкасался: от электронных счётных устройств, которые ещё в 1939 году представил в Московском энергетическом институте профессор Сергей Алексеевич Лебедев, до – много позже – атомного проекта.
Да и не в одной работе дело; обладая от природы тонкой, романтичной натурой, Народный комиссар Внутренних дел СССР чувствовал – он всегда чувствовал, – когда вселенная подбрасывала интересную загадку. Берия, как и всё советское руководство, знал о предстоящем военном конфликте с Германией и при других обстоятельствах не стал бы отвлекаться, но сегодня загадка оказалась особенно заковыристой и привлекла внимание Самого.
– Говоришь, никто его не видел? – Сталину крепко нездоровилось. Но спокойный хрипловатый голос звучал всё так же твёрдо – дух превыше плоти; тем более, когда эти дух и плоть носят такое несгибаемое имя.
– Так точно, товарищ Сталин. Этот сержант, Половинкин, утверждает, что следовал за диверсантом от самого Исторического музея и будто бы люди сами расступались, будто бы невидимка он.
– А как же сам сержант его углядел?
– Говорит, просто почувствовал. А потом заметил водолазный костюм. Ну и пошёл за ним.
– Твоё ведомство?
– Так точно, товарищ Сталин. Но он не на службе был, девушку ждал, я проверил. Он сейчас у нас, до выяснения, можно уточнить.
– Лаврентий, некогда нам уточнять. Сам знаешь… – Сталин не договорил, но Берия понимал его без слов.
– Мои подтверждают. Видели сержанта госбезопасности, шёл по Красной площади с букетом. У самой Спасской вдруг рванулся к воротам, и тут перед ним будто бы из воздуха образовался этот диверсант. Они схватились, пока охрана подбежала, этот Половинкин его уж придушил, насилу отцепили.
– Крепок твой Половинкин, – хмыкнул Сталин, – водолаза придушил.
– Иосиф, – очень осторожно сказал Берия, – это не самое интересное.
Он помолчал, подбирая слова поточнее:
– Во-первых, костюм не водолазный, а вроде рабочей робы. Вот только материал мы опознать не можем.
Сталин усмехнулся.
– Роба дешёвая, а материал модный?
– Никак нет, материал обычный. Только его невозможно разрезать – не берёт ни одна сталь.
– Вот из чего надо самолёты делать, Лаврентий. Надёжные были бы самолёты, это тебе не перкаль, – Сталин любил авиацию, уделял ей много сил и не понаслышке знал конструкторскую проблематику.
– Мало того, он не поддаётся воздействию огня, – добавил Берия. – Не горит совсем. Мы пробовали бунзеновской.
Сталин снова усмехнулся, ослабил воротник. Поздняя вечерняя прохлада почти не снимала с тела болезненный жар.
– Практично, – признал он, снова подумав об авиации, – а что «во-вторых»?
– Во-вторых, – сказал Берия, – этот диверсант вроде бы пытался ударить сержанта то ли какой-то лампочкой, то ли электрической дугой.
– Электрической дугой? – с лёгким сомнением переспросил Сталин.
– Так точно. Но Половинкин у него эту дугу выбил почти сразу, он никого даже не зацепил. Оказалась просто небольшая труба с клавишей. Мы нажимать не стали, срочно вызвали Патона.
– Евгения Оскаровича? – уточнил Сталин. – Он же мостами занимается.
– Обычно мостами, но сейчас он со сто восемьдесят третьим заводом работает, налаживает им автоматическую систему сварки для танков.
– Это хорошо. Танков должно быть много. И что товарищ Патон?
– Евгений Оскарович эту трубу разобрал. Утверждает, что не сварочный прибор. Нет, и не бомба, – ответил нарком на невысказанный вопрос, – люди Судоплатова сразу собаками проверили. Там внутри были просто несколько стекляшек, небольшой кристалл и ещё ряд деталей. Товарищ Патон назначение прибора объяснить затрудняется, но ничего подобного из зарубежного опыта ему тоже не известно.
– Это не диверсант, Лаврентий, – очень спокойно сказал Иосиф Виссарионович, – это не просто диверсант.
– Иосиф, ты думаешь, это как-то связано… – Берия чуть поднял голову, не отводя умных глаз от лица Сталина.
– Что твой сержант говорит?
– Убеждён, что труба – оружие. Объяснить не может, говорит – почувствовал.
– Почувствовал, значит… Где прибор?
– У Судоплатова. Он сейчас в приёмной.
Сталин снял телефонную трубку.
– Товарищ Поскрёбышев… нет, чай не надо. Пригласите товарища Судоплатова. И позвоните Меркулову, пусть приведёт этого сержанта, Половинкина. Да, и тогда уж чай.
– При капитане Игнази вы можете говорить свободно, лейтенант, – произнёс Вейдер.
«Он всё равно скоро тут сдохнет», – привычно съёрничал про себя Таус, отрываясь от бесконечной кипы рапортов и рассеянно присматриваясь к лейтенанту Эклипс.
Лейтенант была хороша. Гибкая фигурка, правильные черты лица – у него дома такое лицо назвали бы породистым. Прямой взгляд чистых чуть раскосых глаз, светлые волосы, сейчас торопливо убранные под форменную фуражку. Девушка, очевидно, знала, что ей идёт форма, и носила её с видимой гордостью. Конечно, в Эклипс не было такой совершенной тонкой красоты, как, например, в танцовщицах альдераанского балета, каждый год прилетавших к ним на Арканис. Животной привлекательностью твилекки девушка тоже не обладала.
«И к лучшему», – подумал Таус. Он охотно признавал за самим собой некоторую мягкотелость, потому тянулся к женщинам строгим. Лейтенант Эклипс производила достаточно строгое впечатление.
– Лорд Вейдер, – губы девушки чуть подрагивали, но держалась она ровно и смотрела прямо перед собой. – Старкиллер захвачен аборигенами.
Отброшенное Вейдером кресло прокувыркалось через всю залу и, ударившись о стену, осыпало дождём обломков протокольного дроида.
– Безмозглый мальчишка!
Владыка ситх в несколько быстрых шагов пересёк Резервный оперативный центр и навис над Эклипс.
– Как это произошло, лейтенант?
Девушка стояла теперь ещё прямее, но страха заметно не было. Таус мимолётно позавидовал её выдержке. Протокольный дроид очень-очень вежливо выкатился за дверь.
– Я посадила «Тень» согласно приказу, в укромном месте. Генератор невидимости всё время был включён, визуально обнаружить нас не могли. Радарами тоже… кажется, у них вообще нет радаров.
Девушка на секунду умолкла, восстанавливая дыхание.
Таус подумал, что даже если у аборигенов этой чахлой планетки и есть какие-то там радары, то засечь Имперский диверсионный корабль они всё равно вряд ли могли. Он не сомневался, что «Тень», о которой говорила девушка, была диверсионным транспортом – раз уж на нём установлен генератор невидимости.
– Старкиллер приказал открыть люк и вышел, – продолжала девушка, – просто вышел. Он сказал только, что пойдёт к источнику Силы и заберёт то, что должен.
– Он взял с собой дроида? – гораздо спокойнее спросил Вейдер.
– Нет, мой Лорд. Но он сказал, что Прокси всё записывает, у Старкиллера в комбинезоне была спрятана камера. В воротнике.
Владыка ситх молча протянул руку. Эклипс тут же достала из нагрудного кармана карту памяти, отдала Вейдеру. «Умная», – подумал Таус, внимательно разглядывая нагрудный карман.
Так же молча Вейдер прошёл за стол, сел в одно из уцелевших кресел, откинул плащ. Нагрудные индикаторы системы жизнеобеспечения мигали приветливо, как вечно слезящиеся глаза флаг-капитана Банну. Таус заворожённо наблюдал, как Вейдер вставляет карту в разъём на броне. Ему всегда хотелось иметь возможность залезать в Голосеть без помощи вычислителя или планшета. Стоишь себе на вахте, заскучал – открываешь, например, нар-шаддарский канал «твилекка+»…
Вейдер резко откинулся в кресле, матовые перчатки стиснули подлокотники, широкие плечи поочерёдно подрагивали.
Капитан поглядел на Эклипс. Девушка чуть заметно ему подмигнула.
– Безмозглый мальчишка, – негромко повторил Вейдер. Чёрные его ладони по-прежнему крепко сжимали подлокотники, но сидел он теперь ровно. – Он был слаб, когда я нашёл его. Теперь ненависть стала его силой. Он слишком привык идти напролом.
Эклипс сделала шаг вперёд, и Таус снова поразился её отваге.
– Мой Лорд, я прошу разрешения взять отделение легионеров и…
– Я займусь этим лично, лейтенант. Нам потребуется дроид-переводчик. Подготовьте «Тень».
После драки с водолазом, который сначала оказался диверсантом, а потом сварщиком, Колю было уже сложно удивить, на сегодня запас удивления казался исчерпанным.
Там, на площади, сперва его крепко скрутила набежавшая охрана. Половинкин потрогал набухший нос. Но потом ничего, разобрались. Куда унесли бесчувственного юношу, он не знал. А сам он тут же предъявил удостоверение, дал первичные показания, мол, так и так, диверсанта задержал, чего ж.
Прикатил товарищ генерал-майор Абакумов, здоровый мужик, явно и сам не дурак подраться. Посмотрел на Половинкина, на рассыпанные цветочки. Похмыкал, забрал Колю с собой.
Поехали на Лубянку, к следователям. Коля снова всё подробно рассказывал, отвечал на вопросы. Вечерело. Следователь был ласков, предложил папиросу, потом бутерброд. Папиросу Коля взял, а вот от бутерброда пришлось отказаться: прибежал взмыленный майор и забрал Половинкина. В коридоре коротко бросил: «Крути дырки, орден заработал», – и потащил за собой. Коля подумал, что орден, конечно, гораздо лучше бутерброда.
Поехали снова в Кремль. Коля снова отвечал на вопросы. Пришли Абакумов, товарищ комиссар государственной безопасности первого ранга Меркулов – ну, этот-то явный интеллигент, – сержанту госбезопасности эти люди, конечно, были известны, но вот на личное знакомство он никак не рассчитывал. С ними седоусый гражданский по имени Евгений Оскарович. Показали Коле электрическую трубу, что он выбил из рук у диверсанта на площади. Половинкин твёрдо знал, что это оружие – но обосновать не мог. Гражданский сердился, шевелил усами, наконец ушёл. Коля думал об орденах и бутербродах. Но больше всё-таки о бутербродах. С толстой ливерной колбасой. С жареными куриными сердечками, разрезанными вдоль и смазанными сметаной. С крыжовниковым вареньем…
Додумать ему не удалось, потому что снова пришлось удивляться. Пока они вместе поднимались в бывший Сенатский дворец, товарищ Меркулов благожелательно рассказывал, что товарищ Иосиф Виссарионович Сталин живёт в Кремле с 1922 года, в 1930 тут сделали перепланировку, а центральное отопление появилось совсем недавно, до этого топили дровами, но идут они, конечно, не домой к товарищу Сталину, а в рабочий кабинет, на второй этаж.
С этого момента сержант госбезопасности, что называется, «поплыл». Слишком уж много впечатлений свалилось на парня в один день. Коля думал, что даже если получит орден – у деда в Саратове всё равно их два и ещё несколько медалей. Думал, что бес с ними, с бутербродами – не в бутербродах счастье. Думал, что Зинаида – девушка глупая, но даже если бы была умная – много девушек на свете.
А товарищ Сталин – один.
Ну ведь просто же никто не поверит, когда он будет рассказывать, как спас товарища Сталина от сварщика-диверсанта, а товарищ Сталин ему за это, может быть, даже пожал руку.
И до того ото всей этой катавасии обалдел Коля, что не мог потом вспомнить ни как шёл по коридору, украдкой ощупывая дубовые панели со вставками из карельской берёзы, ни проверявшую его охрану, ни доброе лицо товарища Поскрёбышева, как раз протиравшего синей бархоткой умную лысую голову.
Восстанавливаются Колины воспоминания вот с какого эпизода.
Стоит, значит, он по стойке «смирно!» в кабинете товарища Сталина и смотрит на стол. На столе – телефон, графин, пепельница, всякие такие полезные вещи. И, кстати, чай с бутербродами. А в центре стола – тот самый маленький сварочный аппарат, которым диверсант на площади размахивал.
За столом кругом сидят товарищи Меркулов, Абакумов, Берия… господи, Берия!.. какой «господи», я же комсомолец… Ещё какой-то незнакомый генерал-лейтенант с цепкими глазами…
И вот тут сержанта госбезопасности, что называется, «отпустило».
Потому что смотрел он прямо на товарища Сталина, а товарищ Сталин улыбался в усы, и понимал Коля, что нигде, никогда, ни за что не случится в честной его жизни ничего более важного. И даже если придётся отдать честную его жизнь за социалистическое Отечество, и если вдруг бог на небе всё-таки есть, и если Коля вдруг вознесётся на небо – даже там, на небе, не увидит Коля никого главнее товарища Сталина.
Тут товарищ Сталин снова указал ему на стул, и только Коля Половинкин выдохнул и собрался наконец присесть, как знакомые подружки-иголочки остро и беспрекословно упёрлись ему в виски. Как-то совсем нехорошо упёрлись.
Из приёмной послышался металлический хруст, крики и звуки падающих тел. Что характерно, падали эти тела не на пол, скорее разлетались по стенам и даже вроде бы к потолку. Раздался глухой треск, и Коля почему-то сразу понял, что это разваливается напополам письменный стол. Звенело стекло.
Первым среагировал незнакомый генерал-лейтенант. Подобравшись и хищно ощерившись, будто раскусил негодную цукерку, он прыжком занял позицию справа от двери. Одной рукой нашаривал он кобуру, да кобура была пуста; другой отмахнулся за спину, мол, не спи, укрывай! Абакумов с Меркуловым двигались тоже, и Берия, сидевший ко входу спиной, неудобнее всех, разворачивался вместе со стулом, на одной ножке.
Товарищ Сталин по-прежнему стоял с нераскуренной трубкой в руке. Он не казался напуганным, ни даже взволнованным. Он казался довольным.
Коля мимолётом подивился выдержке вождя, подхватил со стола тяжёлую пепельницу; в другую руку будто сам собою прыгнул маленький сварочный аппарат. Коля не знал, зачем: пепельница-то для броска была явно пригоднее.
Вопли в приёмной стихли. Умная лысая голова товарища Поскрёбышева просунулась было в кабинет, раскрыла рот – да так и сгинула обратно вместе с половинкой крепкой, тяжёлой дубовой двери. Вторая половина взорвалась ворохом древесной трухи, засыпая кабинет опилками. Бронзовые петли качнулись ещё раз и застыли, роняя гнутые шурупы.
На пороге возвышалась огромная чёрная фигура в блестящей каске, тёмном матовом нагруднике и длинном широком плаще. Руки и ноги пришельца покрывали перчатки и сапоги из плотного каучука, вроде автомобильных покрышек.
Подробнее Коля рассмотреть не успел, потому что опомнившиеся генералы не сговариваясь оттянулись от входа и как-то сами собой выстроились в тонкую линию между гигантом и товарищем Сталиным.
Гигант медленно повернул голову, и Коля понял, что вместо лица у пришельца маска со жвалами и круглыми глазами, как у огромной вши с агитплаката «Красноармеец! Берегись тифа!». Маска теперь смотрела прямо на Колю.
«Ещё один сварщик, бригадир, наверное», – подумал Половинкин, поспешно вставая в шеренгу с начальством.
«Занятные лампочки на груди», – подумал Берия, вспоминая электрические счётные устройства профессора Лебедева.
«Какой типаж для пьесы про инженера!» – подумал Меркулов, мысленно прикидывая сюжетец.
«Здоровый шкафчик, ну да не таких роняли», – подумал Абакумов, незаметно разминая трицепсы.
Вчера ты боишься каждого встречного. Красномордый адмирал Криф орёт на тебя, надменный командор Пьет гоняет по палубам с дурацкими поручениями, даже собственные товарищи по кубрику, такие же лейтенанты, подкладывают в твою койку вонючих фондорских гипножаб и мочатся в казённый скафандр.
Потом выясняется, что бояться надо гораздо меньшего количества людей, потому что почти все твои обидчики вдруг – пфф! – украшают вакуум, погребены под завалами алустила, сложены штабелями в корабельных банях, в лучшем случае – купаются в цистернах с противной сладковатой бактой.
А потом ты вдруг превращаешься в капитана сильнейшего Имперского линкора, и тебе не нужно бояться ни адмирала Крифа – потому что Криф казнён, – ни даже хозяина этого самого корабля, Лорда Вейдера. Потому что борьба за живучесть, пожаробезопасность и герметичность, восстановление планетарных приводов и хотя бы одного генератора щитов, руководство аварийными командами, анализ повреждений и оставшихся ресурсов – всё это не оставляет времени на глупые страхи.
Таус думал, что сразу после аудиенции Вейдер удалится в свою каюту, отдыхать, медитировать, искать пути в Силе – что там положено делать джедаям. Но нет, Владыка ситх всё время был рядом, его приказания всякий раз оказывались точны, а советы – полезны; да и техники становились гораздо покладистее, когда за спиной Тауса вырастала высокая фигура в чёрном плаще.
Вейдер, очевидно, тоже пострадал во время катастрофы. Таус слышал прерывистое дыхание из-под маски, видел, как тёмный джедай иной раз замедлял шаги, словно они причиняли ему острую боль. Но низкий уверенный голос звучал всё так же твёрдо – дух превыше плоти; тем более что эта плоть, по слухам, наполовину была из пластика и металла.
В кадровых вопросах Вейдер не ограничился повышением Игнази. Он заполнил ряд вакантных должностей на мостике уцелевшими офицерами из 501-го Легиона и отряда «Буран». Расчётная десантная нагрузка «Палача» составляла тридцать восемь тысяч бойцов, но в пробном рейсе на борту оказалось около пяти. После катастрофы из обоих легионов уцелело менее трёх тысяч. Да, каждый из них отличался умом, сообразительностью, был силён и прекрасно тренирован – но, увы, лишь для действий на поверхности. Многие из легионеров, разумеется, обладали навыками пилотирования десантных средств, однако челнок против Имперского Суперразрушителя – всё равно что гизка против ранкора. Конечно, при великой нужде можно попытаться погладить… Нужда была велика.
С палубными пилотажными группами дело обстояло ещё хуже. Их кубрики располагались рядом с Основным ангаром, на который пришёлся первый же удар. Уцелело всего около тридцати пилотов – меньше, чем пригодной для пилотирования техники. Вероятно, для подмены выбитого командного состава эти лётчики подошли бы лучше легионеров, но совсем уж раздёргивать их было нельзя: случись что – и линкор можно будет прикрыть только остатками СИД-истребителей. На ионники и турболазеры надежды было мало: оставшихся силовых агрегатов впритык хватало на обеспечение энергопотребления самого корабля, а сдвоенные ионные двигатели палубников были неприхотливы, надёжны и обладали автономностью в пределах двух стандартных суток. Впрочем, Таус не верил, что в случае сколь-нибудь серьёзной атаки «Палач» протянет хотя бы пару часов.
Какими соображениями руководствовался Вейдер, формируя новый командный состав? Наверное, эта его Сила позволяет как-то отличать достойных; Таусу было некогда задумываться. Как бы то ни было, среди вновь назначенных офицеров флотских не было, флотские – каста особая; но роскошествовать уже не приходилось. Поэтому Таус испытал немалое удивление, когда протокольный дроид доложил о прибытии лейтенанта Эклипс и в залу Резервного оперативного центра решительно вошла гибкая высокая блондинка в строгой тёмно-синей форме Имперского военного флота.
Лаврентий Палыч Берия любил знать всё. Такая работа. Потому и тащил на себе огромных воз научных проектов, старался досконально вникать в тонкости всех технических новинок, с которыми соприкасался: от электронных счётных устройств, которые ещё в 1939 году представил в Московском энергетическом институте профессор Сергей Алексеевич Лебедев, до – много позже – атомного проекта.
Да и не в одной работе дело; обладая от природы тонкой, романтичной натурой, Народный комиссар Внутренних дел СССР чувствовал – он всегда чувствовал, – когда вселенная подбрасывала интересную загадку. Берия, как и всё советское руководство, знал о предстоящем военном конфликте с Германией и при других обстоятельствах не стал бы отвлекаться, но сегодня загадка оказалась особенно заковыристой и привлекла внимание Самого.
– Говоришь, никто его не видел? – Сталину крепко нездоровилось. Но спокойный хрипловатый голос звучал всё так же твёрдо – дух превыше плоти; тем более, когда эти дух и плоть носят такое несгибаемое имя.
– Так точно, товарищ Сталин. Этот сержант, Половинкин, утверждает, что следовал за диверсантом от самого Исторического музея и будто бы люди сами расступались, будто бы невидимка он.
– А как же сам сержант его углядел?
– Говорит, просто почувствовал. А потом заметил водолазный костюм. Ну и пошёл за ним.
– Твоё ведомство?
– Так точно, товарищ Сталин. Но он не на службе был, девушку ждал, я проверил. Он сейчас у нас, до выяснения, можно уточнить.
– Лаврентий, некогда нам уточнять. Сам знаешь… – Сталин не договорил, но Берия понимал его без слов.
– Мои подтверждают. Видели сержанта госбезопасности, шёл по Красной площади с букетом. У самой Спасской вдруг рванулся к воротам, и тут перед ним будто бы из воздуха образовался этот диверсант. Они схватились, пока охрана подбежала, этот Половинкин его уж придушил, насилу отцепили.
– Крепок твой Половинкин, – хмыкнул Сталин, – водолаза придушил.
– Иосиф, – очень осторожно сказал Берия, – это не самое интересное.
Он помолчал, подбирая слова поточнее:
– Во-первых, костюм не водолазный, а вроде рабочей робы. Вот только материал мы опознать не можем.
Сталин усмехнулся.
– Роба дешёвая, а материал модный?
– Никак нет, материал обычный. Только его невозможно разрезать – не берёт ни одна сталь.
– Вот из чего надо самолёты делать, Лаврентий. Надёжные были бы самолёты, это тебе не перкаль, – Сталин любил авиацию, уделял ей много сил и не понаслышке знал конструкторскую проблематику.
– Мало того, он не поддаётся воздействию огня, – добавил Берия. – Не горит совсем. Мы пробовали бунзеновской.
Сталин снова усмехнулся, ослабил воротник. Поздняя вечерняя прохлада почти не снимала с тела болезненный жар.
– Практично, – признал он, снова подумав об авиации, – а что «во-вторых»?
– Во-вторых, – сказал Берия, – этот диверсант вроде бы пытался ударить сержанта то ли какой-то лампочкой, то ли электрической дугой.
– Электрической дугой? – с лёгким сомнением переспросил Сталин.
– Так точно. Но Половинкин у него эту дугу выбил почти сразу, он никого даже не зацепил. Оказалась просто небольшая труба с клавишей. Мы нажимать не стали, срочно вызвали Патона.
– Евгения Оскаровича? – уточнил Сталин. – Он же мостами занимается.
– Обычно мостами, но сейчас он со сто восемьдесят третьим заводом работает, налаживает им автоматическую систему сварки для танков.
– Это хорошо. Танков должно быть много. И что товарищ Патон?
– Евгений Оскарович эту трубу разобрал. Утверждает, что не сварочный прибор. Нет, и не бомба, – ответил нарком на невысказанный вопрос, – люди Судоплатова сразу собаками проверили. Там внутри были просто несколько стекляшек, небольшой кристалл и ещё ряд деталей. Товарищ Патон назначение прибора объяснить затрудняется, но ничего подобного из зарубежного опыта ему тоже не известно.
– Это не диверсант, Лаврентий, – очень спокойно сказал Иосиф Виссарионович, – это не просто диверсант.
– Иосиф, ты думаешь, это как-то связано… – Берия чуть поднял голову, не отводя умных глаз от лица Сталина.
– Что твой сержант говорит?
– Убеждён, что труба – оружие. Объяснить не может, говорит – почувствовал.
– Почувствовал, значит… Где прибор?
– У Судоплатова. Он сейчас в приёмной.
Сталин снял телефонную трубку.
– Товарищ Поскрёбышев… нет, чай не надо. Пригласите товарища Судоплатова. И позвоните Меркулову, пусть приведёт этого сержанта, Половинкина. Да, и тогда уж чай.
– При капитане Игнази вы можете говорить свободно, лейтенант, – произнёс Вейдер.
«Он всё равно скоро тут сдохнет», – привычно съёрничал про себя Таус, отрываясь от бесконечной кипы рапортов и рассеянно присматриваясь к лейтенанту Эклипс.
Лейтенант была хороша. Гибкая фигурка, правильные черты лица – у него дома такое лицо назвали бы породистым. Прямой взгляд чистых чуть раскосых глаз, светлые волосы, сейчас торопливо убранные под форменную фуражку. Девушка, очевидно, знала, что ей идёт форма, и носила её с видимой гордостью. Конечно, в Эклипс не было такой совершенной тонкой красоты, как, например, в танцовщицах альдераанского балета, каждый год прилетавших к ним на Арканис. Животной привлекательностью твилекки девушка тоже не обладала.
«И к лучшему», – подумал Таус. Он охотно признавал за самим собой некоторую мягкотелость, потому тянулся к женщинам строгим. Лейтенант Эклипс производила достаточно строгое впечатление.
– Лорд Вейдер, – губы девушки чуть подрагивали, но держалась она ровно и смотрела прямо перед собой. – Старкиллер захвачен аборигенами.
Отброшенное Вейдером кресло прокувыркалось через всю залу и, ударившись о стену, осыпало дождём обломков протокольного дроида.
– Безмозглый мальчишка!
Владыка ситх в несколько быстрых шагов пересёк Резервный оперативный центр и навис над Эклипс.
– Как это произошло, лейтенант?
Девушка стояла теперь ещё прямее, но страха заметно не было. Таус мимолётно позавидовал её выдержке. Протокольный дроид очень-очень вежливо выкатился за дверь.
– Я посадила «Тень» согласно приказу, в укромном месте. Генератор невидимости всё время был включён, визуально обнаружить нас не могли. Радарами тоже… кажется, у них вообще нет радаров.
Девушка на секунду умолкла, восстанавливая дыхание.
Таус подумал, что даже если у аборигенов этой чахлой планетки и есть какие-то там радары, то засечь Имперский диверсионный корабль они всё равно вряд ли могли. Он не сомневался, что «Тень», о которой говорила девушка, была диверсионным транспортом – раз уж на нём установлен генератор невидимости.
– Старкиллер приказал открыть люк и вышел, – продолжала девушка, – просто вышел. Он сказал только, что пойдёт к источнику Силы и заберёт то, что должен.
– Он взял с собой дроида? – гораздо спокойнее спросил Вейдер.
– Нет, мой Лорд. Но он сказал, что Прокси всё записывает, у Старкиллера в комбинезоне была спрятана камера. В воротнике.
Владыка ситх молча протянул руку. Эклипс тут же достала из нагрудного кармана карту памяти, отдала Вейдеру. «Умная», – подумал Таус, внимательно разглядывая нагрудный карман.
Так же молча Вейдер прошёл за стол, сел в одно из уцелевших кресел, откинул плащ. Нагрудные индикаторы системы жизнеобеспечения мигали приветливо, как вечно слезящиеся глаза флаг-капитана Банну. Таус заворожённо наблюдал, как Вейдер вставляет карту в разъём на броне. Ему всегда хотелось иметь возможность залезать в Голосеть без помощи вычислителя или планшета. Стоишь себе на вахте, заскучал – открываешь, например, нар-шаддарский канал «твилекка+»…
Вейдер резко откинулся в кресле, матовые перчатки стиснули подлокотники, широкие плечи поочерёдно подрагивали.
Капитан поглядел на Эклипс. Девушка чуть заметно ему подмигнула.
– Безмозглый мальчишка, – негромко повторил Вейдер. Чёрные его ладони по-прежнему крепко сжимали подлокотники, но сидел он теперь ровно. – Он был слаб, когда я нашёл его. Теперь ненависть стала его силой. Он слишком привык идти напролом.
Эклипс сделала шаг вперёд, и Таус снова поразился её отваге.
– Мой Лорд, я прошу разрешения взять отделение легионеров и…
– Я займусь этим лично, лейтенант. Нам потребуется дроид-переводчик. Подготовьте «Тень».
После драки с водолазом, который сначала оказался диверсантом, а потом сварщиком, Колю было уже сложно удивить, на сегодня запас удивления казался исчерпанным.
Там, на площади, сперва его крепко скрутила набежавшая охрана. Половинкин потрогал набухший нос. Но потом ничего, разобрались. Куда унесли бесчувственного юношу, он не знал. А сам он тут же предъявил удостоверение, дал первичные показания, мол, так и так, диверсанта задержал, чего ж.
Прикатил товарищ генерал-майор Абакумов, здоровый мужик, явно и сам не дурак подраться. Посмотрел на Половинкина, на рассыпанные цветочки. Похмыкал, забрал Колю с собой.
Поехали на Лубянку, к следователям. Коля снова всё подробно рассказывал, отвечал на вопросы. Вечерело. Следователь был ласков, предложил папиросу, потом бутерброд. Папиросу Коля взял, а вот от бутерброда пришлось отказаться: прибежал взмыленный майор и забрал Половинкина. В коридоре коротко бросил: «Крути дырки, орден заработал», – и потащил за собой. Коля подумал, что орден, конечно, гораздо лучше бутерброда.
Поехали снова в Кремль. Коля снова отвечал на вопросы. Пришли Абакумов, товарищ комиссар государственной безопасности первого ранга Меркулов – ну, этот-то явный интеллигент, – сержанту госбезопасности эти люди, конечно, были известны, но вот на личное знакомство он никак не рассчитывал. С ними седоусый гражданский по имени Евгений Оскарович. Показали Коле электрическую трубу, что он выбил из рук у диверсанта на площади. Половинкин твёрдо знал, что это оружие – но обосновать не мог. Гражданский сердился, шевелил усами, наконец ушёл. Коля думал об орденах и бутербродах. Но больше всё-таки о бутербродах. С толстой ливерной колбасой. С жареными куриными сердечками, разрезанными вдоль и смазанными сметаной. С крыжовниковым вареньем…
Додумать ему не удалось, потому что снова пришлось удивляться. Пока они вместе поднимались в бывший Сенатский дворец, товарищ Меркулов благожелательно рассказывал, что товарищ Иосиф Виссарионович Сталин живёт в Кремле с 1922 года, в 1930 тут сделали перепланировку, а центральное отопление появилось совсем недавно, до этого топили дровами, но идут они, конечно, не домой к товарищу Сталину, а в рабочий кабинет, на второй этаж.
С этого момента сержант госбезопасности, что называется, «поплыл». Слишком уж много впечатлений свалилось на парня в один день. Коля думал, что даже если получит орден – у деда в Саратове всё равно их два и ещё несколько медалей. Думал, что бес с ними, с бутербродами – не в бутербродах счастье. Думал, что Зинаида – девушка глупая, но даже если бы была умная – много девушек на свете.
А товарищ Сталин – один.
Ну ведь просто же никто не поверит, когда он будет рассказывать, как спас товарища Сталина от сварщика-диверсанта, а товарищ Сталин ему за это, может быть, даже пожал руку.
И до того ото всей этой катавасии обалдел Коля, что не мог потом вспомнить ни как шёл по коридору, украдкой ощупывая дубовые панели со вставками из карельской берёзы, ни проверявшую его охрану, ни доброе лицо товарища Поскрёбышева, как раз протиравшего синей бархоткой умную лысую голову.
Восстанавливаются Колины воспоминания вот с какого эпизода.
Стоит, значит, он по стойке «смирно!» в кабинете товарища Сталина и смотрит на стол. На столе – телефон, графин, пепельница, всякие такие полезные вещи. И, кстати, чай с бутербродами. А в центре стола – тот самый маленький сварочный аппарат, которым диверсант на площади размахивал.
За столом кругом сидят товарищи Меркулов, Абакумов, Берия… господи, Берия!.. какой «господи», я же комсомолец… Ещё какой-то незнакомый генерал-лейтенант с цепкими глазами…
И вот тут сержанта госбезопасности, что называется, «отпустило».
Потому что смотрел он прямо на товарища Сталина, а товарищ Сталин улыбался в усы, и понимал Коля, что нигде, никогда, ни за что не случится в честной его жизни ничего более важного. И даже если придётся отдать честную его жизнь за социалистическое Отечество, и если вдруг бог на небе всё-таки есть, и если Коля вдруг вознесётся на небо – даже там, на небе, не увидит Коля никого главнее товарища Сталина.
Тут товарищ Сталин снова указал ему на стул, и только Коля Половинкин выдохнул и собрался наконец присесть, как знакомые подружки-иголочки остро и беспрекословно упёрлись ему в виски. Как-то совсем нехорошо упёрлись.
Из приёмной послышался металлический хруст, крики и звуки падающих тел. Что характерно, падали эти тела не на пол, скорее разлетались по стенам и даже вроде бы к потолку. Раздался глухой треск, и Коля почему-то сразу понял, что это разваливается напополам письменный стол. Звенело стекло.
Первым среагировал незнакомый генерал-лейтенант. Подобравшись и хищно ощерившись, будто раскусил негодную цукерку, он прыжком занял позицию справа от двери. Одной рукой нашаривал он кобуру, да кобура была пуста; другой отмахнулся за спину, мол, не спи, укрывай! Абакумов с Меркуловым двигались тоже, и Берия, сидевший ко входу спиной, неудобнее всех, разворачивался вместе со стулом, на одной ножке.
Товарищ Сталин по-прежнему стоял с нераскуренной трубкой в руке. Он не казался напуганным, ни даже взволнованным. Он казался довольным.
Коля мимолётом подивился выдержке вождя, подхватил со стола тяжёлую пепельницу; в другую руку будто сам собою прыгнул маленький сварочный аппарат. Коля не знал, зачем: пепельница-то для броска была явно пригоднее.
Вопли в приёмной стихли. Умная лысая голова товарища Поскрёбышева просунулась было в кабинет, раскрыла рот – да так и сгинула обратно вместе с половинкой крепкой, тяжёлой дубовой двери. Вторая половина взорвалась ворохом древесной трухи, засыпая кабинет опилками. Бронзовые петли качнулись ещё раз и застыли, роняя гнутые шурупы.
На пороге возвышалась огромная чёрная фигура в блестящей каске, тёмном матовом нагруднике и длинном широком плаще. Руки и ноги пришельца покрывали перчатки и сапоги из плотного каучука, вроде автомобильных покрышек.
Подробнее Коля рассмотреть не успел, потому что опомнившиеся генералы не сговариваясь оттянулись от входа и как-то сами собой выстроились в тонкую линию между гигантом и товарищем Сталиным.
Гигант медленно повернул голову, и Коля понял, что вместо лица у пришельца маска со жвалами и круглыми глазами, как у огромной вши с агитплаката «Красноармеец! Берегись тифа!». Маска теперь смотрела прямо на Колю.
«Ещё один сварщик, бригадир, наверное», – подумал Половинкин, поспешно вставая в шеренгу с начальством.
«Занятные лампочки на груди», – подумал Берия, вспоминая электрические счётные устройства профессора Лебедева.
«Какой типаж для пьесы про инженера!» – подумал Меркулов, мысленно прикидывая сюжетец.
«Здоровый шкафчик, ну да не таких роняли», – подумал Абакумов, незаметно разминая трицепсы.