Виктор Поротников. Русь против Орды. Крах монгольского Ига

   – Ну вот, порядок! – деловито проговорил Космыня. – Пущай повисит эдак наша красавица. А мы между тем боярским холопям учиним допрос с пристрастием. Я думаю, кровь и вопли вразумят черноокую прелестницу. – Космыня со значением подмигнул дьяку Михалке.
   Тот после некоторых колебаний повелел служкам привести на допрос самого крепкого из челядинцев, служившего возницей Федоту Щербатому.
   Несчастного возницу Космыня сначала исхлестал плетью, потом истыкал ему пальцы раскаленной иглой. Когда окровавленный возница очутился на дыбе и у него затрещали кости, то от его пронзительных воплей у дьяка Михалки даже уши заложило.
   Висящая вниз головой Матрена зажала уши руками, чтобы не слышать эти душераздирающие крики. Она также зажмурилась, чтобы не видеть мучений человека, растянутого на дыбе.
   Наконец, потерявшего сознание возницу тюремные служки уволокли из пыточного застенка.
   Космыня вновь уложил Матрену на стол, не развязывая ее подтянутых кверху ног.
   – Ну, милая, будешь говорить? – обратился к узнице Михалко, стоя подле нее и щекоча ей шею гусиным пером.
   – Буду, – кротким голосом ответила Матрена. – Это ты, Михалко Вельяминов?
   – Ну, я, – настороженно проговорил дьяк-дознаватель. – И что с того?
   – Думаю, тебе интересно будет узнать, что твою жену тайно пользует дьяк Якушка Шачебальцев, – промолвила Матрена, растирая пальцами виски и лоб. От долгого висения вниз головой ей стало нехорошо.
   – Это к делу не относится, – усмехнулся Космыня.
   – Тебя не спрашивают, увалень! – повысил голос Михалко, сверкнув очами на костолома. Затем он склонился над Матреной и тихо спросил: – Откуда об этом ведаешь?
   – Ольга сказала, наложница младшего сынка боярина Щербатого, – так же тихо ответила Матрена. – Супруга твоя тайком бегает на двор к попадье Февронии, что в Кривоколенном переулке. Там она встречается с Якушкой Шачебальцевым. Ходят они не по воротам, а через потайной лаз в заборе. Причем ходят среди бела дня, ибо по вечерам ты дома, господине. Может, и сейчас они дома у Февронии, которая, по слухам, давно сводничеством занимается.
   Михалко закусил нижнюю губу и принялся нервно теребить свою куцую бородку. О том, что овдовевшая попадья Феврония занимается сводничеством, было известно и ему. Знал Михалко и то, что княжеский дьяк Якушка Шачебальцев слывет в Москве соблазнителем жен и дев благодаря своей красивой внешности. Якушке было всего-то двадцать девять лет, тем не менее он состоял при великом князе особым порученцем. С Михалкой Якушка был едва знаком, они сторонились друг друга, поскольку имели разных покровителей, разобщенных давней враждой.
   – Эй, увалень, освободи-ка Матрену, – властно бросил Космыне дьяк Михалко. – Да посади-ка ее в угловую темницу, что в конце коридора под лестницей.
   – Там же писарь княжеский сидит, – напомнил дьяку Космыня.
   – Вот к нему и подсади нашу голубушку, – сказал Михалко и погрозил костолому пальцем. – И гляди, чтобы молчок об этом! Даже боярину Ртищеву про Матрену ни слова! Она нужна мне живая и невредимая.
   – Будет исполнено, – ворчливо обронил Космыня, освобождая ноги Матрены от пут. – Никто ничего не узнает. Мне и самому жаль такую красавицу калечить.
   – Я отлучусь ненадолго, – добавил Михалко, подскочив к столу и торопливо убирая в берестяную коробку свои бумаги и письменные принадлежности. – Ежели внезапно нагрянет боярин Ртищев, скажешь ему, что меня срочно вызвал княжеский кравчий. Как вернусь, так продолжим дознание.

* * *

   Космыня с грубоватой бесцеремонностью сунул в руки Матрене ее скомканную одежду и башмаки. Затем он втолкнул растерянную Матрену в тесный застенок, расположенный под каменной лестницей, ведущей на второй ярус, и с громким стуком захлопнул за нею тяжелую дубовую дверь.
   – Ой! – смущенно воскликнула Матрена, увидев в полумраке темницы стройного длинноволосого юношу в длинной монашеской одежде.
   Юноша стоял в проходе между двумя дощатыми нарами, расположенными у противоположных стен темницы. Он глядел в маленькое оконце, забранное решеткой, расположенное напротив двери почти под самым потолком. В оконце проливались горячие яркие лучи весеннего солнца. При звуках отпираемых запоров и скрипе отворяемой двери юноша обернулся, да так и застыл, изумленный появлением прекрасной обнаженной незнакомки с растрепанной черной косой, ниспадающей на ее роскошную грудь.
   – Ничего, ежели я немного потесню тебя, младень? – с милой улыбкой проворковала Матрена, довольная тем, что произвела ошеломляющее впечатление на молодого симпатичного монаха.
   – Буду рад потесниться, красавица, – пробормотал юноша, повернувшись к Матрене боком и стараясь не глядеть на ее наготу.
   Матрена проворно облачилась в свою одежду, старательно разгладив на себе помятые рукава и круглый ворот. Ее длинное платье было из хорошей заморской ткани, хотя и неброской расцветки. Добротного качества были и туфельки-чиры из тонкой кожи на ногах у Матрены.
   – Давай знакомиться, младень, – сказала Матрена, приведя себя в порядок и усевшись на краешек тюремного жесткого ложа.
   Она первая назвала свое имя.
   – Микифор, Софронов сын, – представился девушке молодой инок, тоже присев на соседнее ложе.
   – Давно здесь кукуешь? – Матрена обвела рукой тесное помещение. – Не скучно одному-то?
   – Третий день сижу здесь, – ответил Микифор, слегка прокашлявшись. Он заметно волновался. – Скука, конечно, смертная, а что поделаешь? В оконце ведь не выпорхнешь.
   – А я в порубе уже седьмой день мыкаюсь, – поведала Матрена. – Меня вместе с челядинцами бояр Щербатых пригнали сюда на дознание. Побывала сегодня в пыточном застенке, повисела вниз головой, насмотрелась кровавых пыток… До сих пор голова кружится и ноги ватные. – Матрена изобразила грустный вздох, придав своему лицу страдальческое выражение.
   – В чем провинились бояре Щербатые? – поинтересовался Микифор, не спуская глаз с Матрены.
   – Говорят, бояре Щербатые составили заговор против великого князя, – понизив голос, сообщила Матрена. – Будто бы они сговаривались с литовцами извести великого князя ядом. Федота Щербатого княжеские люди убили, а сыновья его успели бежать к литовцам. Я-то в этом злодеянии не замешана, но поскольку была в наложницах у старшего сына боярина Щербатого, то и меня будут стричь под общую гребенку.
   У Матрены вырвался невольный печальный вздох.
   – Сочувствую твоей беде, – участливо промолвил Микифор.
   – Тебя-то здесь за какую вину держат? – Матрена подсела вплотную к Микифору.
   – За правду меня в темницу упекли, – с неким вызовом в голосе ответил Микифор. – Приехал я из Ростова в Москву, чтобы составлять летописный свод о деяниях московских князей. Однако великому князю не понравилось, что я не замалчиваю его недостойные делишки, а излагаю в летописи всю доподлинную истину. Вот княжеский гнев на меня и обрушился!
   – Ты что же, милок, самому великому князю дорогу перешел?! – изумленно вымолвила Матрена. Ее большие блестящие очи от удивления стали и вовсе огромными. – Ну и дела!.. А ты, Микеша, не робкого десятка, как я погляжу! – Матрена с восхищением потрепала юношу по волосам.
   Микифор от сильнейшего смущения на несколько мгновений лишился дара речи. Чувствуя левым боком теплое мягкое плечо черноволосой красавицы и ее крепкое округлое бедро, Микифор вдруг вспотел, хотя в темнице было довольно прохладно. К тому же Микешей его до сих пор никто не называл, ну разве что мать в его детские годы.
   Неловкая пауза тянулась недолго.
   – Ты монах, что ли? – вновь спросила Матрена, мягко коснувшись руки Микифора.
   – Нет, я еще пока послушник, – ответил Микифор, стиснув в своей горячей ладони нежные пальцы Матрены. – Учился я в монастырской школе с семи лет, вот и живу по монастырскому уставу по сей день.
   – Не идет тебе монашеская одежда, Микеша, – сказала Матрена, глядя в глаза послушнику. – Ты же теперь в миру живешь, значит, и одеяние мирское тебе носить следует. Темные рясы токмо старцам-монахам к лицу. Или ты обетом каким-то связан?
   – Ничем я не связан, – поспешно вставил Микифор. – Коль выберусь отсель целым-невредимым, сразу же оденусь в мирской кафтан. Ну а не выберусь…
   Легкая быстрая рука Матрены закрыла рот Микифору.
   – Непременно выберешься, Микеша, – прошептала красавица. – Токмо ты уж помоги и мне из поруба выйти непокалеченной. Я чувствую, не зря судьба нас здесь свела. Видимо, созданы мы друг для друга. А ты как думаешь?
   – Не иначе, есть в этом Божий промысел, дивная моя, – вырвалось у Микифора, совершенно потерявшего голову от соблазнительного вида красавицы Матрены, от запаха ее растрепанных волос, от прикосновений рук.
   Неожиданно для себя самого Микифор крепко обнял Матрену и потянулся устами к ее чувственным губам. Матрена охотно отдалась жадному и неумелому лобзанию молодого послушника, запустив свои гибкие пальцы в его густые давно нечесаные космы.

* * *

   Владыка Вассиан, появившийся в тюремном доме, привел в легкое замешательство дьяка Михалку Вельяминова и костолома Космыню, которые вовсю вели дознание, применяя пытки к челядинцам бояр Щербатых.
   Отлучаясь из темницы, Михалко Вельяминов не застал дома свою жену. Одолеваемый недобрыми подозрениями, он опрометью кинулся к дому попадьи Февронии. В Кривоколенном переулке Михалко лицом к лицу столкнулся со своей обожаемой супругой и одной из ее служанок. Со слов жены выходило, что они ходили на городской рынок «по разным мелким надобностям». Фекла Глебовна, жена Михалки, не привыкла отчитываться перед супругом за каждый свой шаг, поэтому и на этот раз она сразу поставила Михалку на место, едва тот вздумал учинить ей суровый допрос прямо на улице, полной прохожих.
   После бурной перепалки с женой Михалко Вельяминов вернулся к своим обязанностям дознавателя со злобной печатью на лице. Он орал на тюремных служек и на Космыню, допрашивая узников, был безжалостен и груб. В голове у мнительного Михалки вертелась неотвязная мысль, что супруга наставила ему рога и не с кем-то, а с Якушкой Шачебальцевым, хвастливый язык которого непременно разнесет этот слушок по всей Москве.
   Владыка Вассиан потребовал у Михалки прекратить издевательства над людьми, а его самого оставить наедине с узником Микифором. Для придания большего веса своим словам владыка Вассиан показал Михалке письменное распоряжение великого князя, заверенное печатью с двуглавым орлом.
   Михалко повелел служкам развести всех узников по темницам, а Космыне велел произвести уборку в пыточном застенке. Для беседы владыки Вассиана с послушником Микифором была выделена самая чистая комната в тюрьме, расположенная на втором ярусе. Здесь обычно содержали самых знатных узников.
   Семидесятилетний архиепископ последнее время часто хворал, поэтому, едва поднявшись в верхний тюремный покой, он сразу же опустился на стул, мучаясь тяжелой одышкой.
   Вскоре туда же дьяк Михалко привел послушника Микифора, который был бледен, полагая, что его сейчас станут пытать. Увидев своего наставника и покровителя в роскошных архиерейских одеждах с черным клобуком на седой голове, Микифор со слезами радости упал перед старцем на колени и поцеловал его правую руку.
   Удаляясь, дьяк Михалко плотно притворил за собой дверь. Он знал, что владыка Вассиан является духовным отцом великого князя, поэтому сильно робел перед ним.
   – Сядь, сын мой, – усталым голосом промолвил архиепископ, указав послушнику на другой стул. – И выслушай меня внимательно.
   Микифор подчинился, глядя на владыку преданными глазами.
   – Прочитал я ту часть летописи, написанную твоею рукой, сын мой, – заговорил владыка Вассиан, глядя на своего воспитанника из-под густых седых бровей. – И скажу тебе так. Нельзя осуждать орла за то, что от его клюва и когтей гибнут другие птицы, ибо орлу Богом дано право летать выше всех и видеть зорче прочих птиц. Коль уничтожить всех орлов, то небо не очистится от пернатых хищников. Место орлов займут ястребы и коршуны, которые хоть и летают пониже и не обладают орлиной мощью, но добычи своей все же не упустят. Истреби ястребов и коршунов, вместо них царями неба станут соколы, луни и канюки. То есть суть природы, где сильный поедает слабого, все едино не изменится.
   Владыка Вассиан потер лоб узловатыми пальцами, словно старался вспомнить, что еще он хотел сказать своему воспитаннику.
   Микифор взирал на преподобного архиерея в почтительном молчании, сложив руки на колени.
   – Зачем ты упомянул в летописи об ослеплении великим князем воеводы Федора Васильевича Басенка, сын мой? – с неудовольствием заметил владыка Вассиан, прислонив свой длинный посох к своему плечу. – Это случилось семнадцать лет тому назад, к чему было ворошить далекое прошлое?
   Видя, что архиепископ ждет от него ответа, Микифор негромко пробормотал, как бы оправдываясь:
   – Воевода Федор Басенок был верным сподвижником отца Ивана Васильевича. Без него Василий Темный вряд ли стал бы великим князем. Получается, что Иван Васильевич отплатил Федору Басенку за преданную службу черной неблагодарностью. Я вспомнил об этом в той связи, что этой весной ослепленный Федор Басенок умер в ссылке в Кирилло-Белозерском монастыре.
   – Некстати ты вспомнил про Басенка, сын мой, – нахмурился владыка Вассиан. – Не мог Иван Васильевич покарать Федора Басенка столь сурово ни за что ни про что. Ни ты, ни я не знаем, что произошло между ними семнадцать лет тому назад. Известно лишь то, что Федор Басенок вздумал в чем-то не подчиниться Ивану Васильевичу, который только-только утвердился на московском столе. Иван Васильевич был вынужден наказать Федора Басенка, дабы соблюсти свое величие и не дать соблазна прочим воеводам выступать против воли великого князя.
   Микифор понимающе покивал головой. Теперь ему стало ясно, почему так разгневался на него Иван Васильевич.
   – Еще, сын мой, ты вздумал оправдывать младших братьев великого князя, которые затеяли смуту, удалившись в Великие Луки, поближе к литовской границе, – продолжил владыка Вассиан тем же недовольным тоном. – Не спорю, ты правдиво и бесстрастно изложил суть этой замятни. И все же не учел одной мелочи, которая кажущееся беззаконие великого князя способна превратить в образчик справедливости.
   – Прости, отче, – промолвил Микифор, – не пойму, чего же я не учел в этом деле?
   – Излагаю тебе суть, сын мой, – принялся терпеливо объяснять Микифору владыка Вассиан. – Ты пишешь в летописном своде, что боярин Иван Оболенский перешел от великого князя на службу к его младшему брату Борису Волоцкому. При этом, сын мой, ты поясняешь, что по договорным княжеским грамотам признается право свободного перехода бояр от великого князя к любому из удельных князей и наоборот. Далее ты с возмущением излагаешь, что великий князь послал своих верных людей к Борису Волоцкому с требованием выдать ему Ивана Оболенского. Борис Волоцкий не подчинился старшему брату, тогда Иван Васильевич с помощью своего боровского наместника Василия Образца устроил засаду близ поместья Ивана Оболенского. Бедняга Оболенский таким образом вскоре был схвачен и в оковах доставлен в Москву. Это и стало формальной причиной возмущения младших братьев великого князя, которые обвиняют его в самоуправстве…
   – Но ведь это и есть чистейшей воды самоуправство! – пылко воскликнул Микифор, чуть привстав со стула. – Великий князь по закону не имеет права брать под стражу боярина, ушедшего от него к удельному князю. Это дело должно быть вынесено на общий суд всех удельных князей.
   – Сядь! – Архиепископ раздраженно махнул рукой на послушника. – Ишь, какой законник выискался! Ты выслушай меня до конца, сынок.
   Излагая дальнейшую суть дела, владыка Вассиан поведал Микифору о том, что боярин Иван Оболенский до своего ухода к Борису Волоцкому был великокняжеским наместником в Великих Луках. Местные жители, страдая от жестокости и мздоимства боярина Оболенского, отправили жалобу великому князю. Иван Васильевич принял сторону жалобщиков и присудил Ивану Оболенскому выплатить огромный штраф. Оскорбленный таким поворотом дела, боярин Оболенский бежал ко князю Борису Волоцкому, зная об его неприязни к великому князю. При этом Иван Оболенский не выплатил горожанам тех денег, которые с него причитались согласно великокняжескому суду.
   – Ну что, сын мой, теперь-то ты уразумел, какую важную мелочь ты упустил, излагая эту межкняжескую распрю, – назидательно проговорил владыка Вассиан, по-отечески погрозив Микифору пальцем. – Упоминая о праве сильных мира сего, ты совсем позабыл о попранных правах великолуцких горожан, обобранных до нитки бессовестным боярином Оболенским! В своей запальчивости, младень, ты обвинил великого князя в беззаконии, хотя именно Иван Васильевич встал на защиту обиженных и оскорбленных! Великий князь не пожелал, чтобы стяжатель ушел от заслуженной кары, применив для этого силу и хитрость. Прав ли был Иван Васильевич иль не прав, столь рьяно преследуя боярина Оболенского, судить не нам, а нашим потомкам.
   По лицу Микифора было видно, что после всего услышанного в нем случилась некая внутренняя перемена.
   – Признаюсь, отче, – виновато обронил Микифор, – я не ведал о злодействах Ивана Оболенского в Великих Луках, не знал и о наложенном на него штрафе. Конечно, это существенно меняет дело!
   – Великий князь прощает тебя, сын мой, – сказал владыка Вассиан, погладив свою седую бороду. – Тебе придется заново переписать помеченные мною листы летописи. И впредь, младень, не спеши делать выводы, взирая на дела великого князя со своей колокольни. Великий князь дозволяет тебе и дальше вести летописный свод, но уже под моим присмотром.
   Вернувшись в свой тесный застенок, чтобы забрать плащ и молитвенник, Микифор стал прощаться с Матреной, чувствуя, что расстаться с нею выше его сил. Тогда он решился на отчаянную выходку. Набросив на плечи Матрене свой монашеский плащ и взяв ее за руку, Микифор уверенно вышел вместе с нею в тюремный коридор.
   – Эй, красавица, а ты куда? – окликнул Матрену плешивый тюремный надзиратель со связкой больших ключей в руке. – Тебя отпускать не велено!
   – Ты очумел, что ли, негодяй! – прикрикнул на лысого коротышку Микифор. – Это невеста моя! Сам архиепископ Вассиан прибыл сюда за нами с бумагой от великого князя! Ты что же, будешь перечить воле владыки Вассиана?!
   – Прости, господин, – испуганно залепетал служка. – Я – человек маленький. Мне приказали, я исполняю.
   – Кто приказал? – рявкнул Микифор, нависая над низкорослым надзирателем.
   – Дьяк Михалко Вельяминов, – ответил служка, шмыгая носом. – Вон он идет!
   – Сейчас я с ним переведаюсь! – угрожающе обронил Микифор и широким шагом двинулся навстречу дьяку, потянув Матрену за собой.
   Дьяк Михалко невольно растерялся, когда Микифор принялся грозить ему гневом великого князя, если тот не выпустит из тюрьмы и Матрену вместе с ним.
   – Ты разве не видел, что было написано в бумаге от великого князя? – наступал на дьяка Микифор. – Там было написано, что владыка Вассиан имеет право забрать из тюрьмы любого узника. Иными словами, архиепископ может взять отсюда и двух и трех человек, по своему выбору. Владыка Вассиан забирает нас двоих. – Микифор указал пальцем на себя и Матрену. – Он разве не сказал тебе об этом?
   – Владыка упомянул лишь про тебя… – растерянно пробормотал дьяк Михалко. – Про эту девицу он ничего не говорил.
   – Ну так я говорю тебе от имени владыки, что ты не имеешь права удерживать в тюрьме эту девушку, поскольку мы с ней помолвлены, – чеканя слова, громко произнес Микифор. – Кстати, тебе ведомо, кто есть я?
   Михалко отрицательно помотал головой.
   – Я – личный летописец великого князя! Уразумел? – Микифор горделиво ударил себя кулаком в грудь. И, чуть понизив голос, добавил: – А владыка Вассиан доводится мне родственником. Ну, зачем тебе ссориться со мной и духовником великого князя, а? – Микифор подмигнул дьяку Михалке и дружески хлопнул его по плечу.
   – Ладно, ступайте! – отмахнулся Михалко и зашагал дальше по коридору.

Глава пятая
Великокняжеский гонец

   – Ты почто, щучий хвост, посмел бегать от меня и у брата моего защиты просить? – гневно молвил Иван Васильевич, возвышаясь над коленопреклоненным боярином Оболенским, который пришибленно глядел в пол, втянув голову в плечи. – Иль не по справедливости я штраф на тебя наложил, мздоимец хренов? Ты же целый город чуть по миру не пустил, отнимая у людей последнее, сучье отродье! За то, что ты, подлая душа, набедокурил в Великих Луках да вдобавок поссорил меня с младшими братьями, получишь за это такое возмездие…
   Расхаживающий взад-вперед Иван Васильевич замер на месте, сделав паузу.
   Боярин Оболенский, грузный и бородатый, с красным мясистым лицом, с жалобными причитаниями повалился в ноги великому князю. Он прополз на четвереньках по мозаичному полу и принялся целовать красные сапоги великого князя с загнутыми носками.
   – Отец родной, прости Христа ради! – слезно мямлил виновник великокняжеского гнева, распластав по полу широкие полы своего парчового опашня. – Виноват, каюсь! Преступил я меру дозволенного, признаю вину свою. Помилосердствуй, княже!..
   – Для начала штраф заплатишь до последнего рубля, паршивец! – проговорил Иван Васильевич, брезгливо отступив в сторону. – Имущество твое пойдет в мою казну. Пусть-ка жена твоя и дети в нужде помыкаются. А ты сам, боров пузатый, в темнице посидишь покуда. Коль не столкуюсь я с братьями своими миром, значит, придется мне за оружие браться, и тогда, негодяй, первой слетит с плеч твоя голова.
   Иван Васильевич шагнул к растянувшемуся на полу хныкающему боярину и сердито постучал костяшками пальцев по его взъерошенной макушке.
   – Эй, стража! – Иван Васильевич громко хлопнул в ладоши. – Убрать отсюда этого олуха! В темницу его, голубчика!
   Вбежавшие в роскошный просторный зал княжеские гридни в белых длинных кафтанах с красными галунами на груди подхватили стонущего боярина Оболенского под руки и поволокли его прочь.
   Когда затворились створы высоких резных дверей и затихли в дальних переходах жалобные стоны осужденного боярина, Иван Васильевич подошел к столу, за которым сидел его секретарь Василий Долматов, посыпавший мелким песком только что исписанный лист грубой желтой бумаги.
   – Ну как, Васька, готово послание? – спросил великий князь.
   – Готово, княже, – ответил секретарь, ловким уверенным движением стряхнув мелкие песчинки с листа на пол. – Прочитать?
   – Не надо. – Великий князь опустился на стул, с хрустом разминая свои длинные пальцы. – Запечатай сию грамоту моей княжеской печатью и немедля отправь ее с гонцом к моим мятежным братьям в Великие Луки. Да гонца толкового подбери, дело-то важное!
   – Исполню, княже, – промолвил секретарь, с шелестом сворачивая письмо в трубку.
   – До полудня меня не тревожь, – сказал Иван Васильевич, не глядя на секретаря. – Я буду у великой княгини. Скажешь боярину Андрею Плещееву, пусть он соберет после обедни думных бояр в тронном зале. Нужно обсудить кое-что…
   Расправив сутулые плечи, великий князь направился к дверям с закругленным верхом, ведущим в женские покои дворца. Его высокая фигура, облаченная в расшитое золотыми нитками длинное платно, с широкими рукавами до локтя, то попадала в поток солнечного света, льющийся в узкие окна, то оказывалась в голубоватой тени. Богато убранное жемчугом и драгоценными камнями оплечье, а также соболья шапка с роскошным верхом, дополнявшие наряд московского князя, блестели и переливались всякий раз, оказываясь в потоке солнечных лучей.

* * *

   Доставить великокняжескую грамоту в Великие Луки Василий Долматов поручил Тимофею Оплетину, который хоть и недавно стал гонцом великого князя, зато выказал себя в этом деле смелым и находчивым. Дважды нападали на Тимофея в пути лихие люди, коих немало шастает по лесным дорогам, и оба раза он без ран и синяков ускользнул от разбойников.
   – Через Волок Ламский и Ржеву не езди, – напутствовал Тимофея Василий Долматов, – города эти входят в удел Бориса Волоцкого. Мало ли что удумают тамошние людишки при виде гонца из Москвы, береженого Бог бережет. Езжай лучше через Дмитров и Тверь, друже. Пусть дорога через Тверь получится длиннее, зато целее будешь.
   В Великих Луках не задерживайся, поспешай обратно в Москву с ответом от великокняжеских братьев. И пусть они письменный ответ дадут, а не изустный.
   Выехав верхом на коне из Москвы через Фроловские ворота, Тимофей поскакал по раскисшей весенней дороге на север, к верховьям реки Клязьмы. К вечеру он был уже в Дмитрове, где поменял усталого коня на свежего. Из Дмитрова Тимофей выехал рано утром и, обгоняя медленные купеческие обозы, помчался знакомой дорогой в Тверь, куда он добрался уже затемно. Дальнейший путь Тимофея пролегал через Торжок, мимо озера Селигер, по новгородским лесам до быстрой реки Ловать, впадающей в озеро Ильмень. В верховьях Ловати находился город Великие Луки, давным-давно основанный новгородцами.
   Городок был невелик даже по сравнению с Дмитровом и Торжком, обосновавшиеся здесь со своими княжескими дворами Андрей Большой и Борис Волоцкий терпели тесноту и острую нехватку провианта. Вздумав бросить вызов старшему брату, они толком не знали, как заставить Ивана Васильевича принять их условия и на какие силы рассчитывать, если московский князь станет грозить им войной. Потому-то мятежные братья с плохо скрываемым беспокойством приняли послание от великого князя, доставленное Тимофеем Оплетиным.
   Оба князя со своими телохранителями и челядью расположились в двухъярусном тереме наместника, пустовавшем с той поры, как отсюда бежал вымогатель и притеснитель Иван Оболенский. Поскольку вся дворня мятежных князей и семьи их верных бояр не могли поместиться в тереме наместника, поэтому многие дома в Великих Луках, даже совсем ветхие, были заняты приближенными Андрея Большого и Бориса Волоцкого. Городок выглядел, как пристанище осевшего здесь огромного табора из нескольких сотен человек с женщинами и детьми, со спиханным в повозки скарбом, со множеством лошадей, коров и охотничьих собак.