Сообщения о том, что англичане и французы намерены вмешаться в войну, усилили растущую обеспокоенность Сталина ее последствиями – начавшись как местный конфликт, она грозила стать частью всеобщей войны, которая пока что тлела в Европе. По предложению Сталина Советское правительство, не теряя престижа, обратилось к финскому правительству с предложением возобновить переговоры о мире и одновременно, после небольшой паузы, советские войска в конце февраля начали новое мощное наступление. В начале марта им удалось охватить выборгскую группировку финнов с северо-востока, а затем, форсировав Выборгский залив, обойти Выборгский укрепленный район с северо-запада, и полностью очистить его от противника к утру 13 марта. Падение линии Маннергейма и разгром основной группировки финских войск поставили Финляндию на грань поражения.
В первых числах марта правительство Финляндии само обратилось к Советскому правительству с просьбой о мире. И хотя СССР имел полную возможность занять своими войсками всю Финляндию, Сталин ограничился минимальными требованиями, необходимыми для обеспечения безопасности северо-западных границ. У западных лидеров, признавших после Советско-финской войны умеренность СССР в территориальных притязаниях к другим странам, рассеялись опасения по отношению к Сталину.
Мир, подписанный в Москве 12 марта, отодвигал границу на Карельском перешейке на 150 км от Ленинграда. СССР была передана часть территории на полуостровах Средний и Рыбачий и предоставлен в аренду на 30 лет полуостров Ханко. СССР обязывался вывести свои войска из района Петсамо.[103]
Победа над Финляндией была достигнута большой ценой. Наши потери убитыми, умершими, пропавшими без вести составили 126 875 человек Из них убитых – 65 384 человек Потери финских войск убитыми – 48,3 тыс. человек.
Но подлинный ущерб Советскому Союзу принесло падение престижа Красной Армии как военной силы. Военные ведомства в Лондоне, Париже и Вашингтоне списали Советскую Россию как военную державу. Правительства Англии и Франции, анализируя итоги Советско-финской войны, сделали вывод, что их опора на Восточный фронт не имеет перспективы, и они стали избегать сотрудничества с Советским Союзом, и одновременно подталкивать Гитлера к разгрому слабого противника.
Война советскими генералами велась бездарно, на основе опыта Первой мировой войны, тактика и оперативное искусство которой устарели. Выстроенную оборону финской армии командующие армиями и командиры корпусов и дивизий пытались прорвать одной пехотой, плохо поддержанной артиллерией и танками и еще хуже авиацией. Пехота, артиллерия, танки, авиация действовали в той войне не как одно целое, а разрозненно, и эта болезнь была присуща Красной Армии и в начале Великой Отечественной войны.
Все что применил германский вермахт в войне с Польшей: массированное применение танков и массированное применение авиации, действовавших как единое целое – осталось для советских генералов незамеченным. Повсеместно шла недооценка артиллерии, а если она и применялась, то большей частью для поражения наземных целей в глубине обороны противника, а не для непосредственной поддержки атакующей пехоты. Боялись поразить свою пехоту, а то, что она массово гибла при прорыве оборонительных позиций – списывали на врага. Авиация не училась работать в интересах ближнего боя, и ее роль была принижена и оторвана от боевых действий сухопутных войск Управление войсками и материально-техническое обеспечение войск находилось на уровне гражданской войны, и должных выводов народный комиссариат обороны до нападения фашистской Германии на Советский Союз так и не сделал.
После плохо проведенной Советско-финской войны наркомат обороны Красной Армии медлил с изучением боевого опыта и совершенно не занимался устранением ошибок при использования различных родов войск и специальных войск в бою и операции, наивно полагая, что война уже многому научила командный состав. А вот в Германии для войск вермахта был подготовлен обзор под названием «Из опыта Русско-финской войны», который, по указанию главнокомандующего сухопутными войсками, осенью 1940 года был направлен во все нижестоящие штабы вплоть до дивизии. В обзоре обобщалась тактика советских войск в наступлении и обороне, приводились конкретные примеры их действий, давалась им оценка. В частности, обращалось внимание на умение советских военнослужащих быстро и основательно окапываться, а также на то, что после этого их трудно было выбить с занятых позиций. Сообщалось, что финны поэтому контратаковали остановившегося противника сразу, не давая ему закрепиться, что обычно приносило им успех В отчете подчеркивалось упорство советских войск в обороне, но одновременно отмечалась ее небольшая глубина, неумелое использование местности, плохая маскировка. Указывалось на однообразие и большую длительность советской артиллерийской подготовки. Это позволяло финнам уходить из под обстрела, а затем возвращаться на старые позиции в полной готовности к отражению атаки. Отмечались также многие недостатки в организации советским командованием наступления: плохая разведка, демаскирующий шум танков в выжидательных районах, отсутствие четкого взаимодействия между сухопутными войсками и авиацией и т. д. Командование вермахта предполагало, что опыт Советско-финской войны с пользой будет применен при подготовке немецких войск к операции «Барбаросса».[104]
Пока шла Советско-финская война, Гитлер готовился к нападению на Францию, и чтобы исключить вмешательство Англии на континенте, он разрабатывал операции по захвату Дании, Голландии и Норвегии.
Норвегия и Дания принадлежали к тому типу государств, где нацистская пропаганда одерживала верх над национальной политикой, для которой вечными ценностями являются отстаивание суверенитета и независимости своей страны. В этих странах, в среде правящего класса и в политических партиях, шло сильное брожение, и многие влиятельные государственных чиновников стали или откровенными коллаборационистами, или их пособниками. Все они с вожделением ждали появления в своей стране сил вермахта, чтобы открыто возглавить движение в поддержку гитлеровской Германии на европейском континенте. Целью оккупации Дании и Норвегии стало стремление Гитлера к завоеванию морских и воздушных опорных пунктов для усиления позиций Германии в войне против Англии и Франции. Особое внимание отводилось завоеванию военно-морских баз этих государств. Их захват обеспечивал надежный выход немецкому флоту и подводным силам из узкой «немецкой бухты», а также свободный выход в Северную Атлантику и доставку шведской железной руды через Нарвик вдоль норвежского побережья в Германию[105]. Этих целей намечалось достичь внезапным нападением, без применения в широких масштабах военной силы и без боя, чтобы одновременно занять Данию и все норвежское побережье от Осло до Нарвика, упреждая возможное вмешательство англичан и французов. При этом было предусмотрено, что в Норвегии немцам могло быть оказано сильное сопротивление, и для ее завоевания были выделены достаточные силы вермахта. Оккупацию Дании предполагалось осуществить одновременно с оккупацией Норвегии, и, «по возможности, в согласии с датским правительством». После оккупации немецкие войска должны были взять на себя защиту датского нейтралитета.
Норвегия представлялась более сильным противником и большие трудности для немецкого командования представляла переброска за 2000 км немецких войск на важнейшие пункты укрепленного побережья Норвегии, труднодоступные в силу своих природных условий. Нельзя было не считаться с английским флотом, господствовавшим в Норвежском море.
Разработка плана захвата Дании и Норвегии сначала была возложена на Генеральный штаб, но там оказалось так много сомневающихся в успехе, что к ним примкнул и Кейтель. Гитлера осенила идея поручить разработку плана операции непосредственному ее исполнителю, генералу фон Фолькенхорсту, который быстро разработал смелую и рискованную операцию, отвечающую духу Гитлера и тот сразу назвал ее «самым дерзким мероприятием в истории»[106]. 1 апреля, в полдень, в имперской канцелярии в Берлине после короткого обсуждения плана операции с Герингом, Редером, Кейтелем и фон Фолькенхорстом Гитлер в качестве дня «Х» утвердил 9 апреля. Операция готовилась с величайшими предосторожностями и скрытностью, и относительно настоящих ее целей все участники были сознательно введены в заблуждение. Немцы спешили с ее проведением, так как им стало известно, что англичане и французы намерены в марте провести десантную операцию в Норвегии. Но Гитлеру неизвестно было высказывание У. Черчилля, сказанное им на заседании правительства, что «…мы больше выиграем, чем проиграем, от нападения Германии на Норвегию и Швецию»[107]. Глубокий и аналитический ум подсказывал Черчиллю, что чем больше Гитлер будет распылять силы, тем меньше у него будет шансов навязать Англии свою стратегию.
Оккупация Дании прошла легко, без пролития крови. Начавшиеся в 5 часов утра 9 апреля переговоры немецких посланников с датским правительством в Копенгагене, как и предвиделось, через короткое время закончились принятием германских условий – безоговорочной капитуляции. Датское правительство и король приказали датским войскам не оказывать сопротивления и уже к вечеру все важнейшие пункты страны, порты, гарнизоны и аэродромы находились в руках немцев[108]. Коллаборационисты ликовали, они пришли к власти и стали служить захватническим целям Гитлера.
Завоевание Норвегии проходило в более сложных условиях, так как в судьбу этой страны вмешались англичане и французы, и хотя их усилия не дали того результата, на который рассчитывали в Лондоне и Париже, но они способствовали тому, чтобы в Англии, в ее правящих кругах, произошло резкое размежевание между теми, кто хотел и дальше потворствовать агрессивной политике Гитлера и его непримиримыми противниками во главе с Уинстоном Черчиллем, который в разгар германо-норвежской войны возглавил правительство Великобритании. Это было событие поважнее завоевания немцами Дании и Норвегии. В лице Черчилля мир приобрел непримиримого борца с фашистской идеологией, который поднимет неисчислимые силы британской империи на войну с Гитлером, и это будет знаменательным событием в ходе Второй мировой войны.
С упрямством, свойственным большинству англичан, Черчилль призывал соотечественников к решительной и смертельной борьбе с гитлеровской Германией. Его речи было сродни факелу для людей, бежавших в ночи, и искавших верного пути к спасению. Правительство, которое он возглавил, было коалиционное, и в нем министрами оставались Чемберлен, Галифакс и Вуд, одобрившие Мюнхенское соглашение и разделявшие, вместе с большой частью влиятельных людей в Англии, идею дальнейшего сотрудничества с Гитлером, а не противоборства. И силу этого прогитлеровского крыла в правящих кругах Лондона не скрывал и сам Черчилль в своем письме к Рузвельту: «Я не могу отвечать за своих преемников, которые в условиях крайнего отчаяния и беспомощности могут оказаться вынужденными выполнить волю Германии».[109]
Десантные войска гитлеровской Германии, численностью в три дивизии, перебрасывались в Норвегию на военных кораблях и самолетах, чтобы с ходу захватить города Осло, Кристиансунн, Ставангер, Берген, Тронхейм и Нарвик 5 апреля вышедшая первая группа германских эсминцев, имевших на борту горно-стрелковые войска для высадки в Норвегии, были замечены английскими разведывательными самолетами, и они сопровождали их на всем пути. Немцы ожидали разгрома от встречи с английской эскадрой, но движение немецких военных кораблей английское командование приняло не за переброску войск, а рассматривало как мероприятие, направленное против их подготовки к высадке десантных войск.
Англичане медлили с собиранием своих военно-морских сил, и они ограничились постановкой минных заграждений на пути немецкой эскадры между Тронхеймом и Бергеном, что не помешало немцам достичь намеченной цели. Строго в соответствии с планом операции, рано утром 9 апреля началась высадка немецких десантных войск в портах Нарвика, Тронхейма, Бергена, Ставангера, Эгерсунна, Кристиансунна и Арендаля. В Осло немецкие войска смогли прорваться только к 9 часам утра[110]. За несколько дней немцы смогли овладеть наиболее важными портами и административными центрами Норвегии, но англичане в середине апреля попытались выбить немецкий десант из стратегически важного района Нарвика, где немецкая авиация еще не могла проявить большой активности из-за удаленности аэродромов. Однако высаженные в Намсусе, Ондальснесе и Харстаде, а потом и в Нарвике английские и французские десанты числом около дивизии в каждом порту, хотя и действовали несогласованно и разрозненно – все же могли бы заставить немцев покинуть Северную Норвегию, если бы 10 мая не началось наступление немецких войск на западе против Франции. Война вступала в новую важную фазу, и сейчас надо было думать об усилении обороны самой Англии и спасении Франции. Оставляя Норвегию, англичане сумели нанести существенный урон военно-морскому флоту немцев, так что победа досталась тем дорогой ценой. В морском сражении в Нарвик-фиорде были потоплены девять германских миноносцев, а три крейсера получили тяжелые повреждения.
10 мая 1940 года, в день начала наступления вермахта на западе, с целью оправдать варварские налеты германской авиации на города Бельгии и Голландии, гитлеровцы совершили чудовищную провокацию. Германская авиация подвергла бомбардировке университетский город Германии Фрейбург. Были разрушены женский пансионат, больница. По сообщению фашистской прессы, в городе было убито 24 человека. Этот провокационный налет был приписан авиации Бельгии и Голландии и использован как предлог для налета на эти страны, а также и для оправдания варварских действий немецко-фашистских властей против народов других стран. Гитлеровское правительство угрожало, что в случае налетов вражеской авиации на немецкие города последуют пятикратные налеты люфтваффе на города противника.[111]
Отвлекающие удары Гитлера по Дании, Голландии и Норвегии не насторожили правительство Франции, хотя предупреждения о готовящемся нападении немцев непрерывно поступали в Париж.
Накануне Второй мировой войны Франция переживала длительный период экономического застоя. Достаточно сказать, что в 1938 году она добывала столько же угля, сколько и в 1913 году, а чугуна и стали выплавлялось даже меньше по сравнению с тем же периодом. В целом, объем промышленной продукции в 1938 году был на 8% меньше, чем в 1913 году[112]. Страной управляли «200 семейств», сплотившихся в финансовую олигархию, и они меньше всего думали о развитии индустриальной базы; извлечь как можно быстрее прибыль было их главной целью, и они достигали этого путем размещения капиталов за рубежом. В канун войны они организовали бегство капиталов из Франции, что нанесло мощный удар экономике страны и нормальному функционированию всей государственной системы.
Объявив войну Германии, Англия и Франция ее не вели, и они ничем не провоцировали Гитлера – ни бомбежками городов и сосредоточений войск, ни задержанием германских судов в море – ведь английский флот был сильнее германского в несколько раз, а вместе с французским они господствовали в Атлантике. Гитлер в личных встречах с Чемберленом и Даладье хорошо изучил их характеры и знал их безволие и бесхребетность, что совершенно справедливо позволяло ему говорить о руководителях Англии и Франции того времени: «Если они и объявили войну, то это еще не значит, что они будут ее вести»[113]. В это время и в самой Франции среди правящего класса существовало три основных течения, по-разному относящихся к войне. К первому принадлежал круг влиятельных лиц во главе с Анри де Кериллиса, или Марэна, которые считали, что война есть извечное соперничество между французами и немцами за лидерство на Европейском континенте и этим положением можно временно и поступиться. Их деятельность носила скорее декларативный характер, и они не имели большого влияния в обществе. Совершенно в другом ключе действовала группировка мюнхенцев во главе с Жоржем Бонне, Фланденом и другими политическими деятелями, твердо стоявших на позициях сговора с фашистским агрессором. И было еще третье, основное течение в политической жизни Франции, в которой сформировалась и открыто действовала пятая колонна, лидерами которой были агенты германской разведки типа Лаваля, Дорио, де Бринона, требовавшие сговора с Гитлером и установления в стране тоталитарного режима наподобие профашистских режимов в Германии и Италии[114]. Их духовным отцом был маршал Петен, и они чувствовали поддержку своих политических взглядов 200 богатыми семействами Франции, что делало приверженцев двух последних течений хозяевами положения в стране.
Самые пораженческие настроения во Франции исходили от военных руководителей армии и флота, превозносивших боевую мощь вермахта и разуверившихся в способностях французской армии противостоять ему в войне. Маршал А. Петен, адмирал Ж. Дарлан, генералы М. Вейган и Ж. Вьюменен распространяли пораженческие настроения не только в военной среде, но и среди членов правительства, и они надломили их волю к сопротивлению.
Французское командование надеялось обеспечить безопасность своих границ пограничными укреплениями с полумиллионной армией, вооруженной в значительной степени устаревшей материальной частью. Вместо того чтобы перевооружить армию современными средствами вооруженной борьбы, насытить ее автотранспортом с целью повышения ее подвижности, подготовить промышленность на случай мобилизации и увеличить общую численность армии, французское правительство пошло по другому пути. Оно свелось к выработке оборонительной доктрины, в основу которой были положены оборонительные действия на базе прочно укрепленных пограничных рубежей. За несколько месяцев до начала Второй мировой войны на совещании английских и французских военных штабов (в апреле 1939 года) «было решено, что на первом этапе война будет носить со стороны Англии и Франции оборонительный характер»[115]. При этом считалось, что подобная стратегия не потребует массовых количеств новых подвижных средств борьбы[116]. Другими словами, Франция стала придерживаться преимущественно оборонительной военной идеологии, что наложило свой отпечаток на состояние вооруженных сил и воспитание командного и рядового состава. Отсюда необычайная, почти слепая, вера в решающее значение обороны на линии Мажино. Остается непреложным фактом, «что командование как французской, так и английской армий верили в миф о невозможности для Германии предпринять крупное наступление через Арденны»[117]. О своей армии французское правительство проявляло мало заботы. Лучшие танки оно отправляло в Польшу, Турцию, Румынию и Югославию с расчетом их применения не столько в войне с Германией, сколько в войне против Советского Союза.
Нельзя при этом забывать, что до 10 мая Франция и Англия уже восемь с лишним месяцев находились в состоянии войны с Германией, их войска были отмобилизованы и занимали боевые оборонительные позиции, в том числе линию Мажино. Англо-французы видели, как немцы разделались с Польшей, с Данией, Норвегией, но и это их не насторожило. Мало того, правительство Франции и Англии из надежных источников имели сведения о скором наступлении немцев. Еще в марте министр иностранных дел Италии граф Чиано, зять Муссолини, будучи противником войны и предвидевший крах Италии, раскрыл планы Гитлера французскому послу А. Франсуа-Понсе, а через несколько дней – американскому эмиссару Уоллесу. А 7 мая уже Генштаб Франции предупредили из Бельгии о готовящемся германском вторжении. Почему не среагировали? Во французском правительстве и военном министерстве было много чиновников, сознательно умалявших значение этой информации и готовивших Францию к поражению. Послевоенные суды над Лавалем, Петеном и другими государственными деятелями Вишистского правительства только подтверждают этот вывод. Никакое государство не может победить в войне, если в ее правительстве имеются пособники врага. Характерной чертой французской политической мысли в 1 940 году являлось надежда на возможность умиротворения Германии и предотвращения войны. Она питалась также надеждами высших кругов, определяющих политику Франции, что Германия ввяжется в войну против СССР и оставит в покое западные страны. Базируясь на этих призрачных надеждах, стратегия западных держав не имела даже какого-либо плана активного противодействия германской агрессии.
Несмотря на объявление войны Германии, финансовая и промышленная кооперация между французскими и германскими капиталистами ни в чем не ослабла, и она продолжала функционировать, несмотря на все причуды «странной» войны. На франко-германской границе стояла тишина, какую можно ощущать только в заповедниках: солдатам строго настрого запрещалось приближаться к границе и провоцировать немецких солдат. Неуклонно падало и моральное состояние французской армии. Значительная часть офицерского корпуса не желала войны с Германией, и такие настроения им насаждали профашистские органы буржуазной печати Франции.
Военная мысль во Франции была придавлена поклонниками фашистского режима в Германии, а ее доктрина носила чисто оборонительный характер. Перед Первой мировой войной французская армия воспитывалась в духе наступательных действий, и достижение стратегических целей считалось возможным только путем уничтожения противника в наступлении.[118]
Когда правительство возглавлял Э. Даладье, «то он, казалось, олицетворял собою чувство покорности и отчаяния, которое испытывала страна… На страницах газет он всегда казался главным плакальщиком на похоронах своей родины»[119]. Когда кабинет Даладье пал – депутаты осудили его не за то, что он не выполнил обещаний защищать Польшу и не смог организовать фронт антигитлеровской войны, а за то, что он не сумел воспользоваться Советско-финским конфликтом для перерастания его в активную коалиционную войну против Советского Союза с участием на стороне Франции и Англии скандинавских стран и гитлеровской Германии. Мир, на который пошли белофинны в результате поражения, нанесенного им Красной Армией, спутал все карты французских стратегов. Именно это обстоятельство и повергла французскую реакцию в ярость, которая обрушилась на правительство Даладье. Возглавил правительство Поль Рейно, отличавшийся огромным честолюбием и заурядным умом, и более решительно настроенный на недопущение войны с гитлеровской Германией. В своей программной речи он «ни словом не обмолвился о намерениях правительства предпринять хоть какие-либо шаги для организации войны с гитлеровской Германией». Но в то же время, в своем послании английскому правительству, Рейно предлагал начать совместные боевые действия на севере – в скандинавских странах и на юге – со стороны Кавказа с тем, «чтобы парализовать Россию».[120]
Настаивая на высадке англо-французских войск в Скандинавии, французское правительство было уверено, что мир между Финляндией и СССР непрочен и его, при содействии той же Германии, легко можно было взорвать. За предшествующие семь месяцев «странной войны» французское правительство окончательно уверовало, что бездействие обеих сторон может продлиться долго, и оно всячески стремилось перенести войну на Восток, на те земли и территории, которые Гитлер наметил для расширения жизненного пространства Германии в своем программном труде «Моя борьба». И совсем не случайно, что за месяц до нападения Германии на Францию французский кабинет детализирует способы бомбардировок нефтяных промыслов на Кавказе через Турцию и усиливал свою военно-воздушную группировку в Сирии. В качестве объектов бомбардировок намечались города Баку, Батуми, Грозный и Поти. 23 апреля 1940 года, за семнадцать дней до нападения Германии на Францию, вопрос об агрессии против СССР в районе Кавказа был предметом специального обсуждения высшего совета союзников, состоявшегося в Париже. На этом совещании англичане заявили, что вся их авиация задействована в сражении за Норвегию и потому не может быть использована для намеченных операций на Востоке, что вызвало неудовольствие премьер-министра Рейно[121]. Война стояла уже у порога Франции, но ее правящие круги заботило не укрепление обороноспособности собственной страны перед гитлеровской агрессией, а военные провокации против Советского Союза, с помощью которых они надеялись отвести угрозу от себя и навлечь ее на других.
В первых числах марта правительство Финляндии само обратилось к Советскому правительству с просьбой о мире. И хотя СССР имел полную возможность занять своими войсками всю Финляндию, Сталин ограничился минимальными требованиями, необходимыми для обеспечения безопасности северо-западных границ. У западных лидеров, признавших после Советско-финской войны умеренность СССР в территориальных притязаниях к другим странам, рассеялись опасения по отношению к Сталину.
Мир, подписанный в Москве 12 марта, отодвигал границу на Карельском перешейке на 150 км от Ленинграда. СССР была передана часть территории на полуостровах Средний и Рыбачий и предоставлен в аренду на 30 лет полуостров Ханко. СССР обязывался вывести свои войска из района Петсамо.[103]
Победа над Финляндией была достигнута большой ценой. Наши потери убитыми, умершими, пропавшими без вести составили 126 875 человек Из них убитых – 65 384 человек Потери финских войск убитыми – 48,3 тыс. человек.
Но подлинный ущерб Советскому Союзу принесло падение престижа Красной Армии как военной силы. Военные ведомства в Лондоне, Париже и Вашингтоне списали Советскую Россию как военную державу. Правительства Англии и Франции, анализируя итоги Советско-финской войны, сделали вывод, что их опора на Восточный фронт не имеет перспективы, и они стали избегать сотрудничества с Советским Союзом, и одновременно подталкивать Гитлера к разгрому слабого противника.
Война советскими генералами велась бездарно, на основе опыта Первой мировой войны, тактика и оперативное искусство которой устарели. Выстроенную оборону финской армии командующие армиями и командиры корпусов и дивизий пытались прорвать одной пехотой, плохо поддержанной артиллерией и танками и еще хуже авиацией. Пехота, артиллерия, танки, авиация действовали в той войне не как одно целое, а разрозненно, и эта болезнь была присуща Красной Армии и в начале Великой Отечественной войны.
Все что применил германский вермахт в войне с Польшей: массированное применение танков и массированное применение авиации, действовавших как единое целое – осталось для советских генералов незамеченным. Повсеместно шла недооценка артиллерии, а если она и применялась, то большей частью для поражения наземных целей в глубине обороны противника, а не для непосредственной поддержки атакующей пехоты. Боялись поразить свою пехоту, а то, что она массово гибла при прорыве оборонительных позиций – списывали на врага. Авиация не училась работать в интересах ближнего боя, и ее роль была принижена и оторвана от боевых действий сухопутных войск Управление войсками и материально-техническое обеспечение войск находилось на уровне гражданской войны, и должных выводов народный комиссариат обороны до нападения фашистской Германии на Советский Союз так и не сделал.
После плохо проведенной Советско-финской войны наркомат обороны Красной Армии медлил с изучением боевого опыта и совершенно не занимался устранением ошибок при использования различных родов войск и специальных войск в бою и операции, наивно полагая, что война уже многому научила командный состав. А вот в Германии для войск вермахта был подготовлен обзор под названием «Из опыта Русско-финской войны», который, по указанию главнокомандующего сухопутными войсками, осенью 1940 года был направлен во все нижестоящие штабы вплоть до дивизии. В обзоре обобщалась тактика советских войск в наступлении и обороне, приводились конкретные примеры их действий, давалась им оценка. В частности, обращалось внимание на умение советских военнослужащих быстро и основательно окапываться, а также на то, что после этого их трудно было выбить с занятых позиций. Сообщалось, что финны поэтому контратаковали остановившегося противника сразу, не давая ему закрепиться, что обычно приносило им успех В отчете подчеркивалось упорство советских войск в обороне, но одновременно отмечалась ее небольшая глубина, неумелое использование местности, плохая маскировка. Указывалось на однообразие и большую длительность советской артиллерийской подготовки. Это позволяло финнам уходить из под обстрела, а затем возвращаться на старые позиции в полной готовности к отражению атаки. Отмечались также многие недостатки в организации советским командованием наступления: плохая разведка, демаскирующий шум танков в выжидательных районах, отсутствие четкого взаимодействия между сухопутными войсками и авиацией и т. д. Командование вермахта предполагало, что опыт Советско-финской войны с пользой будет применен при подготовке немецких войск к операции «Барбаросса».[104]
Пока шла Советско-финская война, Гитлер готовился к нападению на Францию, и чтобы исключить вмешательство Англии на континенте, он разрабатывал операции по захвату Дании, Голландии и Норвегии.
Норвегия и Дания принадлежали к тому типу государств, где нацистская пропаганда одерживала верх над национальной политикой, для которой вечными ценностями являются отстаивание суверенитета и независимости своей страны. В этих странах, в среде правящего класса и в политических партиях, шло сильное брожение, и многие влиятельные государственных чиновников стали или откровенными коллаборационистами, или их пособниками. Все они с вожделением ждали появления в своей стране сил вермахта, чтобы открыто возглавить движение в поддержку гитлеровской Германии на европейском континенте. Целью оккупации Дании и Норвегии стало стремление Гитлера к завоеванию морских и воздушных опорных пунктов для усиления позиций Германии в войне против Англии и Франции. Особое внимание отводилось завоеванию военно-морских баз этих государств. Их захват обеспечивал надежный выход немецкому флоту и подводным силам из узкой «немецкой бухты», а также свободный выход в Северную Атлантику и доставку шведской железной руды через Нарвик вдоль норвежского побережья в Германию[105]. Этих целей намечалось достичь внезапным нападением, без применения в широких масштабах военной силы и без боя, чтобы одновременно занять Данию и все норвежское побережье от Осло до Нарвика, упреждая возможное вмешательство англичан и французов. При этом было предусмотрено, что в Норвегии немцам могло быть оказано сильное сопротивление, и для ее завоевания были выделены достаточные силы вермахта. Оккупацию Дании предполагалось осуществить одновременно с оккупацией Норвегии, и, «по возможности, в согласии с датским правительством». После оккупации немецкие войска должны были взять на себя защиту датского нейтралитета.
Норвегия представлялась более сильным противником и большие трудности для немецкого командования представляла переброска за 2000 км немецких войск на важнейшие пункты укрепленного побережья Норвегии, труднодоступные в силу своих природных условий. Нельзя было не считаться с английским флотом, господствовавшим в Норвежском море.
Разработка плана захвата Дании и Норвегии сначала была возложена на Генеральный штаб, но там оказалось так много сомневающихся в успехе, что к ним примкнул и Кейтель. Гитлера осенила идея поручить разработку плана операции непосредственному ее исполнителю, генералу фон Фолькенхорсту, который быстро разработал смелую и рискованную операцию, отвечающую духу Гитлера и тот сразу назвал ее «самым дерзким мероприятием в истории»[106]. 1 апреля, в полдень, в имперской канцелярии в Берлине после короткого обсуждения плана операции с Герингом, Редером, Кейтелем и фон Фолькенхорстом Гитлер в качестве дня «Х» утвердил 9 апреля. Операция готовилась с величайшими предосторожностями и скрытностью, и относительно настоящих ее целей все участники были сознательно введены в заблуждение. Немцы спешили с ее проведением, так как им стало известно, что англичане и французы намерены в марте провести десантную операцию в Норвегии. Но Гитлеру неизвестно было высказывание У. Черчилля, сказанное им на заседании правительства, что «…мы больше выиграем, чем проиграем, от нападения Германии на Норвегию и Швецию»[107]. Глубокий и аналитический ум подсказывал Черчиллю, что чем больше Гитлер будет распылять силы, тем меньше у него будет шансов навязать Англии свою стратегию.
Оккупация Дании прошла легко, без пролития крови. Начавшиеся в 5 часов утра 9 апреля переговоры немецких посланников с датским правительством в Копенгагене, как и предвиделось, через короткое время закончились принятием германских условий – безоговорочной капитуляции. Датское правительство и король приказали датским войскам не оказывать сопротивления и уже к вечеру все важнейшие пункты страны, порты, гарнизоны и аэродромы находились в руках немцев[108]. Коллаборационисты ликовали, они пришли к власти и стали служить захватническим целям Гитлера.
Завоевание Норвегии проходило в более сложных условиях, так как в судьбу этой страны вмешались англичане и французы, и хотя их усилия не дали того результата, на который рассчитывали в Лондоне и Париже, но они способствовали тому, чтобы в Англии, в ее правящих кругах, произошло резкое размежевание между теми, кто хотел и дальше потворствовать агрессивной политике Гитлера и его непримиримыми противниками во главе с Уинстоном Черчиллем, который в разгар германо-норвежской войны возглавил правительство Великобритании. Это было событие поважнее завоевания немцами Дании и Норвегии. В лице Черчилля мир приобрел непримиримого борца с фашистской идеологией, который поднимет неисчислимые силы британской империи на войну с Гитлером, и это будет знаменательным событием в ходе Второй мировой войны.
С упрямством, свойственным большинству англичан, Черчилль призывал соотечественников к решительной и смертельной борьбе с гитлеровской Германией. Его речи было сродни факелу для людей, бежавших в ночи, и искавших верного пути к спасению. Правительство, которое он возглавил, было коалиционное, и в нем министрами оставались Чемберлен, Галифакс и Вуд, одобрившие Мюнхенское соглашение и разделявшие, вместе с большой частью влиятельных людей в Англии, идею дальнейшего сотрудничества с Гитлером, а не противоборства. И силу этого прогитлеровского крыла в правящих кругах Лондона не скрывал и сам Черчилль в своем письме к Рузвельту: «Я не могу отвечать за своих преемников, которые в условиях крайнего отчаяния и беспомощности могут оказаться вынужденными выполнить волю Германии».[109]
Десантные войска гитлеровской Германии, численностью в три дивизии, перебрасывались в Норвегию на военных кораблях и самолетах, чтобы с ходу захватить города Осло, Кристиансунн, Ставангер, Берген, Тронхейм и Нарвик 5 апреля вышедшая первая группа германских эсминцев, имевших на борту горно-стрелковые войска для высадки в Норвегии, были замечены английскими разведывательными самолетами, и они сопровождали их на всем пути. Немцы ожидали разгрома от встречи с английской эскадрой, но движение немецких военных кораблей английское командование приняло не за переброску войск, а рассматривало как мероприятие, направленное против их подготовки к высадке десантных войск.
Англичане медлили с собиранием своих военно-морских сил, и они ограничились постановкой минных заграждений на пути немецкой эскадры между Тронхеймом и Бергеном, что не помешало немцам достичь намеченной цели. Строго в соответствии с планом операции, рано утром 9 апреля началась высадка немецких десантных войск в портах Нарвика, Тронхейма, Бергена, Ставангера, Эгерсунна, Кристиансунна и Арендаля. В Осло немецкие войска смогли прорваться только к 9 часам утра[110]. За несколько дней немцы смогли овладеть наиболее важными портами и административными центрами Норвегии, но англичане в середине апреля попытались выбить немецкий десант из стратегически важного района Нарвика, где немецкая авиация еще не могла проявить большой активности из-за удаленности аэродромов. Однако высаженные в Намсусе, Ондальснесе и Харстаде, а потом и в Нарвике английские и французские десанты числом около дивизии в каждом порту, хотя и действовали несогласованно и разрозненно – все же могли бы заставить немцев покинуть Северную Норвегию, если бы 10 мая не началось наступление немецких войск на западе против Франции. Война вступала в новую важную фазу, и сейчас надо было думать об усилении обороны самой Англии и спасении Франции. Оставляя Норвегию, англичане сумели нанести существенный урон военно-морскому флоту немцев, так что победа досталась тем дорогой ценой. В морском сражении в Нарвик-фиорде были потоплены девять германских миноносцев, а три крейсера получили тяжелые повреждения.
10 мая 1940 года, в день начала наступления вермахта на западе, с целью оправдать варварские налеты германской авиации на города Бельгии и Голландии, гитлеровцы совершили чудовищную провокацию. Германская авиация подвергла бомбардировке университетский город Германии Фрейбург. Были разрушены женский пансионат, больница. По сообщению фашистской прессы, в городе было убито 24 человека. Этот провокационный налет был приписан авиации Бельгии и Голландии и использован как предлог для налета на эти страны, а также и для оправдания варварских действий немецко-фашистских властей против народов других стран. Гитлеровское правительство угрожало, что в случае налетов вражеской авиации на немецкие города последуют пятикратные налеты люфтваффе на города противника.[111]
Отвлекающие удары Гитлера по Дании, Голландии и Норвегии не насторожили правительство Франции, хотя предупреждения о готовящемся нападении немцев непрерывно поступали в Париж.
Накануне Второй мировой войны Франция переживала длительный период экономического застоя. Достаточно сказать, что в 1938 году она добывала столько же угля, сколько и в 1913 году, а чугуна и стали выплавлялось даже меньше по сравнению с тем же периодом. В целом, объем промышленной продукции в 1938 году был на 8% меньше, чем в 1913 году[112]. Страной управляли «200 семейств», сплотившихся в финансовую олигархию, и они меньше всего думали о развитии индустриальной базы; извлечь как можно быстрее прибыль было их главной целью, и они достигали этого путем размещения капиталов за рубежом. В канун войны они организовали бегство капиталов из Франции, что нанесло мощный удар экономике страны и нормальному функционированию всей государственной системы.
Объявив войну Германии, Англия и Франция ее не вели, и они ничем не провоцировали Гитлера – ни бомбежками городов и сосредоточений войск, ни задержанием германских судов в море – ведь английский флот был сильнее германского в несколько раз, а вместе с французским они господствовали в Атлантике. Гитлер в личных встречах с Чемберленом и Даладье хорошо изучил их характеры и знал их безволие и бесхребетность, что совершенно справедливо позволяло ему говорить о руководителях Англии и Франции того времени: «Если они и объявили войну, то это еще не значит, что они будут ее вести»[113]. В это время и в самой Франции среди правящего класса существовало три основных течения, по-разному относящихся к войне. К первому принадлежал круг влиятельных лиц во главе с Анри де Кериллиса, или Марэна, которые считали, что война есть извечное соперничество между французами и немцами за лидерство на Европейском континенте и этим положением можно временно и поступиться. Их деятельность носила скорее декларативный характер, и они не имели большого влияния в обществе. Совершенно в другом ключе действовала группировка мюнхенцев во главе с Жоржем Бонне, Фланденом и другими политическими деятелями, твердо стоявших на позициях сговора с фашистским агрессором. И было еще третье, основное течение в политической жизни Франции, в которой сформировалась и открыто действовала пятая колонна, лидерами которой были агенты германской разведки типа Лаваля, Дорио, де Бринона, требовавшие сговора с Гитлером и установления в стране тоталитарного режима наподобие профашистских режимов в Германии и Италии[114]. Их духовным отцом был маршал Петен, и они чувствовали поддержку своих политических взглядов 200 богатыми семействами Франции, что делало приверженцев двух последних течений хозяевами положения в стране.
Самые пораженческие настроения во Франции исходили от военных руководителей армии и флота, превозносивших боевую мощь вермахта и разуверившихся в способностях французской армии противостоять ему в войне. Маршал А. Петен, адмирал Ж. Дарлан, генералы М. Вейган и Ж. Вьюменен распространяли пораженческие настроения не только в военной среде, но и среди членов правительства, и они надломили их волю к сопротивлению.
Французское командование надеялось обеспечить безопасность своих границ пограничными укреплениями с полумиллионной армией, вооруженной в значительной степени устаревшей материальной частью. Вместо того чтобы перевооружить армию современными средствами вооруженной борьбы, насытить ее автотранспортом с целью повышения ее подвижности, подготовить промышленность на случай мобилизации и увеличить общую численность армии, французское правительство пошло по другому пути. Оно свелось к выработке оборонительной доктрины, в основу которой были положены оборонительные действия на базе прочно укрепленных пограничных рубежей. За несколько месяцев до начала Второй мировой войны на совещании английских и французских военных штабов (в апреле 1939 года) «было решено, что на первом этапе война будет носить со стороны Англии и Франции оборонительный характер»[115]. При этом считалось, что подобная стратегия не потребует массовых количеств новых подвижных средств борьбы[116]. Другими словами, Франция стала придерживаться преимущественно оборонительной военной идеологии, что наложило свой отпечаток на состояние вооруженных сил и воспитание командного и рядового состава. Отсюда необычайная, почти слепая, вера в решающее значение обороны на линии Мажино. Остается непреложным фактом, «что командование как французской, так и английской армий верили в миф о невозможности для Германии предпринять крупное наступление через Арденны»[117]. О своей армии французское правительство проявляло мало заботы. Лучшие танки оно отправляло в Польшу, Турцию, Румынию и Югославию с расчетом их применения не столько в войне с Германией, сколько в войне против Советского Союза.
Нельзя при этом забывать, что до 10 мая Франция и Англия уже восемь с лишним месяцев находились в состоянии войны с Германией, их войска были отмобилизованы и занимали боевые оборонительные позиции, в том числе линию Мажино. Англо-французы видели, как немцы разделались с Польшей, с Данией, Норвегией, но и это их не насторожило. Мало того, правительство Франции и Англии из надежных источников имели сведения о скором наступлении немцев. Еще в марте министр иностранных дел Италии граф Чиано, зять Муссолини, будучи противником войны и предвидевший крах Италии, раскрыл планы Гитлера французскому послу А. Франсуа-Понсе, а через несколько дней – американскому эмиссару Уоллесу. А 7 мая уже Генштаб Франции предупредили из Бельгии о готовящемся германском вторжении. Почему не среагировали? Во французском правительстве и военном министерстве было много чиновников, сознательно умалявших значение этой информации и готовивших Францию к поражению. Послевоенные суды над Лавалем, Петеном и другими государственными деятелями Вишистского правительства только подтверждают этот вывод. Никакое государство не может победить в войне, если в ее правительстве имеются пособники врага. Характерной чертой французской политической мысли в 1 940 году являлось надежда на возможность умиротворения Германии и предотвращения войны. Она питалась также надеждами высших кругов, определяющих политику Франции, что Германия ввяжется в войну против СССР и оставит в покое западные страны. Базируясь на этих призрачных надеждах, стратегия западных держав не имела даже какого-либо плана активного противодействия германской агрессии.
Несмотря на объявление войны Германии, финансовая и промышленная кооперация между французскими и германскими капиталистами ни в чем не ослабла, и она продолжала функционировать, несмотря на все причуды «странной» войны. На франко-германской границе стояла тишина, какую можно ощущать только в заповедниках: солдатам строго настрого запрещалось приближаться к границе и провоцировать немецких солдат. Неуклонно падало и моральное состояние французской армии. Значительная часть офицерского корпуса не желала войны с Германией, и такие настроения им насаждали профашистские органы буржуазной печати Франции.
Военная мысль во Франции была придавлена поклонниками фашистского режима в Германии, а ее доктрина носила чисто оборонительный характер. Перед Первой мировой войной французская армия воспитывалась в духе наступательных действий, и достижение стратегических целей считалось возможным только путем уничтожения противника в наступлении.[118]
Когда правительство возглавлял Э. Даладье, «то он, казалось, олицетворял собою чувство покорности и отчаяния, которое испытывала страна… На страницах газет он всегда казался главным плакальщиком на похоронах своей родины»[119]. Когда кабинет Даладье пал – депутаты осудили его не за то, что он не выполнил обещаний защищать Польшу и не смог организовать фронт антигитлеровской войны, а за то, что он не сумел воспользоваться Советско-финским конфликтом для перерастания его в активную коалиционную войну против Советского Союза с участием на стороне Франции и Англии скандинавских стран и гитлеровской Германии. Мир, на который пошли белофинны в результате поражения, нанесенного им Красной Армией, спутал все карты французских стратегов. Именно это обстоятельство и повергла французскую реакцию в ярость, которая обрушилась на правительство Даладье. Возглавил правительство Поль Рейно, отличавшийся огромным честолюбием и заурядным умом, и более решительно настроенный на недопущение войны с гитлеровской Германией. В своей программной речи он «ни словом не обмолвился о намерениях правительства предпринять хоть какие-либо шаги для организации войны с гитлеровской Германией». Но в то же время, в своем послании английскому правительству, Рейно предлагал начать совместные боевые действия на севере – в скандинавских странах и на юге – со стороны Кавказа с тем, «чтобы парализовать Россию».[120]
Настаивая на высадке англо-французских войск в Скандинавии, французское правительство было уверено, что мир между Финляндией и СССР непрочен и его, при содействии той же Германии, легко можно было взорвать. За предшествующие семь месяцев «странной войны» французское правительство окончательно уверовало, что бездействие обеих сторон может продлиться долго, и оно всячески стремилось перенести войну на Восток, на те земли и территории, которые Гитлер наметил для расширения жизненного пространства Германии в своем программном труде «Моя борьба». И совсем не случайно, что за месяц до нападения Германии на Францию французский кабинет детализирует способы бомбардировок нефтяных промыслов на Кавказе через Турцию и усиливал свою военно-воздушную группировку в Сирии. В качестве объектов бомбардировок намечались города Баку, Батуми, Грозный и Поти. 23 апреля 1940 года, за семнадцать дней до нападения Германии на Францию, вопрос об агрессии против СССР в районе Кавказа был предметом специального обсуждения высшего совета союзников, состоявшегося в Париже. На этом совещании англичане заявили, что вся их авиация задействована в сражении за Норвегию и потому не может быть использована для намеченных операций на Востоке, что вызвало неудовольствие премьер-министра Рейно[121]. Война стояла уже у порога Франции, но ее правящие круги заботило не укрепление обороноспособности собственной страны перед гитлеровской агрессией, а военные провокации против Советского Союза, с помощью которых они надеялись отвести угрозу от себя и навлечь ее на других.