Виктория Токарева. Ни с тобой, ни без тебя (сборник)

 
   К власти пришел Ельцин.
   Он мало говорил, но много пил.
   Старая экономика разрушена, новая не построена. В магазинах только минеральная вода и сливочное масло в пачках. Страна походила на самолет, который совершает посадку в тумане. То ли долетит, то ли разобьется. Возможно и первое и второе.
   Началась повальная эмиграция. Уезжали в Америку, в Германию, в Израиль. Кто куда. В России осталось два процента евреев. Тетка Галина была бы довольна.
   Франк эмигрировал в Америку, получил место в университете. Он уехал со своей сестрой – старой девой. Она занималась хозяйством, он читал лекции. Брат и сестра были нежно привязаны друг к другу.
   Алла сменила челночную деятельность на предпринимательскую. У нее появился партнер Манукян из Челябинска.
   Манукян владел сетью мебельных салонов. Он закупал итальянскую мебель в Москве и переправлял в Челябинск. Прибыль – триста процентов.
   Алла познакомилась с ним на бензоколонке, на Ленинском проспекте. Известно, что удачей правит случай: оказаться в нужное время в нужном месте. Место – бензоколонка. Время – двенадцать часов дня.
   Подъехали одновременно. Манукян на джипе, Алла на «Оке». Манукян рассчитывал подкадрить яркую блондинку, но все обернулось гораздо интереснее.
   Алла стала его представителем в Москве. Как деловой партнер Алла оказалась незаменима. Манукян не мог нарадоваться. Прошлая представительница Гаянэ (сестра жены) умела со всеми испортить отношения. Торговалась до крови. Экономия на копейку, ущерб на рубль. С ней никто не хотел иметь дело. Алла всегда умела договориться, наладить нужные контакты. Спокойная, воспитанная, красивая, что немаловажно. Казалось, деньги ее не интересуют. Алла не заботилась о своей выгоде. Все – прозрачно и честно. И Манукян тоже был с ней почти честен. И это оказалось удобнее, чем крутиться и подвирать.
   Алла подключила к мебели Михайлу. Он осуществлял контроль над поставками. В случае мелкого брака чинил сам. Прибивал молоточком, подкручивал, подгонял. Брака было сколько угодно. Итальянцы халтурили не меньше наших. В случае серьезных поломок Михайло посылал на мебельную фабрику рекламацию, требовал замену. И получал замену.
   Манукян был спокоен за качество. Ему повезло с московскими партнерами. Он их ценил. И платил. (Это и значит – ценил.) Деньги пошли серьезные, это тебе не польские шмотки для вещевого рынка.
   Алла поменяла машину. Купила джип, а «Оку» отдала Михайле. Михайло был счастлив. Он любил все старое, поношенное. В старых вещах и предметах есть своя энергетика. Михайло мог по десять лет носить один и тот же свитер. Дыры ему не мешали, а, наоборот, были как родственники. Михайло с удовольствием всовывал себя в «Оку», а джип Аллы казался ему высокомерным и враждебным.
   Джип – красавец: черный, лакированный, кожаный салон, подушки безопасности. Мог развить любую скорость и даже взлететь, как самолет. (Так казалось Алле.) И парить над городом. (Так казалось Алле.) Это тебе не «Ока», в которой она сидела, как лягушонка в коробчонке.
   Был бы жив Славочка, отдала джип ему. Он молодой. В этом году ему исполнилось бы двадцать. Четыре года без Славочки.
   Заработанные деньги широко тратили. Не копили. А зачем? Кому? Племянникам Оське с Васькой? У них свои родители есть.
   Хорошая машина радовала, разнообразила желтую жизнь. Среди пустыни вдруг появился мираж и так же исчез. Был и нет. И снова песок, колючки, гонимые ветром, верткие змеи. Что там еще в пустыне…
 
   Алла ехала в аэропорт. Надо было встретить партнеров из Минска. Наряду с итальянской мебелью стали закупать белорусскую. Белорусы делали мебель из натурального массива. Не то что итальянцы: ДСП и сверху шпон. Красиво, но не практично. Шпон отходит в конце концов, а дерево – материал честный. И экологический. И цена у белорусов – в десять раз меньше. Серьезная прибыль. Манукян и так уже скупил половину Сибири. Но ему надо: трое сыновей, шесть внуков, две любовницы, и у любовниц семьи. Большие расходы у Манукяна.
   Алла не осуждала Манукяна и не завидовала. На зависть нужны силы, энергия, а у Аллы аккумулятор сел. Энергия не вырабатывалась. Ей было все равно.
   Джип двигался со скоростью шестьдесят километров в час. Впереди – Кольцевая дорога. Еще сто метров – и можно перестраиваться. Посмотрела на часы. У нее в запасе уйма времени. Можно не торопиться, расслабиться. Алла включила музыку: мужской голос пел очень хорошо. Но вдруг…
   Толчок… Темнота… Медленный полет в черном космосе. И ничего.
   Нуль.
 
   …Алла очнулась на асфальте. Ее джип был смят в гармошку. Получается, кто-то вытащил ее из машины и положил на дорогу. Под голову подложена ее сумка.
   В стороне стояла «Газель» с развороченным рылом. Значит, «Газель» столкнулась с джипом лоб в лоб. Откуда она взялась? Потом на суде выяснится: «Газель» подсекла какая-то неопознанная шестерка. «Газель» вильнула вправо, выехала на встречную полосу и лоб в лоб столкнулась с джипом.
   Алла лежала на асфальте. Вокруг нее кольцом стояли люди.
   – Мобильный телефон… – проговорила Алла.
   Ей сунули мобильный телефон. Алла набрала Михайлу, успела сказать:
   – Я попала в аварию. Возле Кольцевой…
   И отключилась. Потеряла сознание.
   Михайло примчался на своей «Оке». По скоплению народа определил место происшествия. «Скорая помощь» уже подошла.
   Аллу укладывали на носилки.
   – Куда вы ее повезете? – строго спросил Михайло.
   – В город Видное, – ответил врач «Скорой помощи».
   – Везите в Склифосовского, – приказал Михайло.
   – Не имеем права, – возразил врач. – Это Московская область. Приписан город Видное.
   – Перестреляю. Всех, – тихо и очень спокойно проговорил Михайло, выговаривая каждую букву.
   Врач растерянно уставился на Михайлу и понял: расстреляет.
   – А куда везти? – переспросил врач.
   – В Склифосовского, – повторил Михайло.
   Лицо у него было каменное. Глаза яростные, как у тигра перед прыжком.
   Ослушаться не рискнул бы никто. Ни один человек.
 
   Удар равен массе, помноженной на ускорение. «Газель», набитая людьми, на полной скорости врезалась в джип.
   Подушки безопасности сработали, защитили, как могли. Алла была пристегнута, ремень шел через ключицу к тазобедренному суставу. Ее качнуло с нечеловеческой силой, и именно эти кости хрустнули: ключица и тазобедренный сустав. Плюс разрыв легкого, внутреннее кровотечение. Потребовалась немедленная операция.
   Если бы Аллу отвезли в Видное, она бы умерла. Лежала бы в приемном покое часа два, никто бы не подошел. А в Институте Склифосовского – другое дело. Другой уровень.
   Операция прошла успешно. Легкое восстановили. Скрепили сломанную ключицу. Хотели сразу заменить тазобедренный сустав, но решили повременить. Операция сложная, больная слабая. Просто зафиксировали сустав спицами и шурупами. Как в плотницком деле.
 
   Алла очнулась после операции. Ей показалось, что она сейчас умрет. Сорвется в смерть. Как будто ступает по тонкому бревну над пропастью. Одно неточное движение – и…
   Кто-то приходил, навещал. Алла ни с кем не общалась. Просто лежала, и все. Совершенно беззащитная. Как будто голая. Боль бушевала в ней, выжимала слезы. Скорее бы уже туда или сюда. Лучше туда. Оборвать все разом – и боль по сыну, и эту непереносимую физическую боль. Но что-то не отпускало. Удерживало.
   Являлся Михайло. Он пребывал в прекрасном настроении.
   – Как хорошо, что ты в больнице, а не на кладбище, – радовался он.
   «Ну не дурак?» – спрашивала себя Алла. Потом думала: «А ведь и в самом деле хорошо».
 
   В больнице долго не держат. Наметилась положительная динамика, и – на выписку.
   Врачи предупредили: на ногу не наступать. Сломанный сустав надо поберечь и ждать: может быть самостоятельно срастется шейка бедра. А если не срастется – тоже не проблема. Можно заменить сустав. Однако свой лучше, чем искусственный.
   Михайло приволок деревянные костыли старого образца – высокие, до подмышки. Довольно уродливые, но устойчивые.
   Первое время Алла висела на них, как мешок с картошкой. Но эти уродцы обеспечивали самостоятельность. Можно самой встать, умыть лицо. Какое это счастье – умыть лицо. Сразу просыпаешься. Можно доскакать до туалета, вернуться обратно. Жизнедеятельность обеспечена. А это – самое главное, как оказалось.
   Можно уместить себя в кресле перед телевизором. Не лежать, а сидеть, голова и спина в вертикальном положении. Кровь не застаивается, а весело бежит. Голова ясная, хороший отток.
   По телевизору много интересного, да все интересно на самом деле. Даже пустые сериалы – и те несут в себе какой-то сюжет и нравственный заряд. Алла горячо сочувствовала героям, отдавалась зрелищу, как ребенок.
   – Включи мозги, – советовал Михайло.
   Но Алле не хотелось включать мозги. Только чувства. Только наивное, бесхитростное восприятие жизни. Как в детстве.
 
   Начало лета. Зелень еще молодая.
   Переехали на дачу, поближе к земле, к траве.
   Михайло выволакивал на участок надувной матрас, сверху кидал овечью шкуру, мехом наружу, и пуховое одеяло – для верности. Земля просохла, но еще не прогрелась.
   Алла любила лежать на животе, подперев голову руками, и смотреть вниз. А внизу, в траве, шла бурная и напряженная жизнь, о которой она раньше не догадывалась. Мошки, букашки, муравьишки – все куда-то торопились по своим неотложным делам. Бабочки-однодневки прилетали сверху, чтобы успеть совокупиться и продолжить род. Один день для них, как целая жизнь для человека. Стрекотали кузнечики на эту же тему. Пели птицы – зазывали самку. Любовь и суета правили этим малым миром.
   Алла никогда прежде не смотрела в землю и не видела этого малого мира. А ведь он есть. Вот он. Существует параллельно с нашей жизнью. Они нас не касаются, кроме комаров. А мы их касаемся. Можем наступить тяжелой ногой. Для них человеческая нога как бетонная плита.
   Михайло привозил с базара землянику. Алла, прежде чем есть, опускала лицо в банку с ягодами, нюхала, вдыхала. О! Как пахнет земляника! Зачем Господь дал ягодам и фруктам такой аромат… Просто так ничего не бывает. Господь как бы говорил: это хорошо. Это надо обязательно съесть. А волчьим ягодам не дано никакого запаха. Значит, не ешь. Не надо.
   А у сгнивших продуктов – отвратительный запах. Значит: не вздумай взять в рот. Плюнь. Выбрось.
   Надо просто слушать природу. Она все расскажет.
   А зачем такая красавица кошка Муська? Чтобы люди кормили и не обижали. Красоту невозможно пнуть ногой. Красота не надоедает.
   Желтизна постепенно уходила. В пустыне появилось яркое пятно – оазис. Алле все больше нравилось жить. Просто жить, и больше ничего. Жизнь просачивалась через уши, глаза, через еду. Прежняя глухая депрессия постепенно таяла. Надвигался новый период: ВОЗРОЖДЕНИЕ. Как в Италии.
 
   Приезжала Гузелька. Трындела о своих делах. Она работала в левом банке. В девяностые годы такие банки вспухали и лопались, как пузыри после дождя.
   Алла слушала вполуха. Жизнь Гузельки напоминала стакан воды из-под крана, с ржавчиной и вредными примесями. А у Аллы – родниковая вода. Струя бьет прямо из-под земли. Некрасиво, но полезно. Экологически чисто.
   Гузелька рассказала, что перезванивается с Франком. Он своей жизнью недоволен, но возвращаться не хочет. Типичная ситуация. Все недовольны, и все не хотят возвращаться.
   Гузелька поделилась своей мечтой: родить от Франка мальчика. Получился бы татарин с евреем. Она назвала бы его Чингиз-Хаим.
   – Так роди, – сказала Алла.
   Гузелька смотрела перед собой. И Алла догадалась, что идея с Чингиз-Хаимом посещала ее давно, может, даже тогда, в Ялте. Но Алла стояла на пути. А теперь не стоит.
   – Хочешь себе позволить – позволь, – вспомнила Алла.
   – Кларка не хочет.
   – А кто это? – не сообразила Алла.
   – Его сестра. Он против сестры не пойдет.
   Понятно. На пути стоит сестра. Ее не отодвинешь.
   Чеховская ситуация. Чехов тоже не мог совместить свою жену Ольгу Книппер с сестрой Машей. Всех можно понять.
 
   Михайло умел по шесть часов сидеть перед телевизором.
   В прежние времена Алла опрокидывала на него ведра оскорблений. А теперь смотрела и думала: может быть, он прав? Лучше вот так сидеть и ничего не делать, чем взбивать коктейль из бесполезной деятельности. Тетка Галина всю жизнь колотилась, создавала единый могучий Советский Союз. Пришли неблагодарные потомки и в одночасье разрушили ее детище.
   Так что лучше бы она вышивала подушки крестом.
   А Чернобыльская АЭС. Тоже были задействованы большие умы. А чем кончилось? Убили Землю и людей. Возможно, поэтому заболел Славочка. Рвануло далеко, но прошли кислотные дожди… Может быть, не стоит торопить прогресс, не стоит загонять себя в ловушку. Так что сидит Михайло, уставившись в телевизор, как гусь. И пусть сидит.
   Лень – это инстинкт самосохранения. Не исключено, что предки Михайлы так устали от крестьянских работ, вычерпав всю энергию рода, что потомкам остались крохи. И в результате – Михайло перед телевизором в трусах. Ноги кривые, лохматые. Неандертал.
   Алла не выдерживала и напускалась на Михайлу по старой привычке.
   – Если ты сейчас же не встанешь, я плесну под тебя кипяток.
   – Лучше скажи «спасибо» за то, что я не отвез тебя в Видное, – беззлобно отбрехивался Михайло. – Сейчас бы плескала в другом месте.
   Алла застывала на костылях, обдумывала сказанное. Потом произносила осознанно:
   – Спасибо.
   – Я без шуток, – уточнял Михайло.
   – Так и я без шуток.
   Какие там шутки. Она родилась второй раз. Впереди – большой кусок жизни. И не просто прозябание в песках, а именно – жизнь, какой ее задумал Бог.

* * *

   Михайло достал современные костыли, швейцарские. Легкие, короткие, под локоть. Алла скакала на них легко и даже щеголевато. Могла добраться до ближнего ларька с рюкзачком на спине, чтобы руки были свободны. Ей нравилось быть самостоятельной.
   Люди охотно с ней здоровались и пропускали без очереди. Родственники, включая племянников Оську и Ваську, тоже ласкали и сочувствовали. Мир расцветал лаской и улыбками. Казалось, будто изменился климат. Так что у калек есть свои преимущества. На двух ногах, конечно, лучше, чем на костылях, но и на костылях неплохо. Главное – двигаться.
   Алла радовалась каждому дню. Иногда приходила мысль: а не предает ли она Славочку? Но разве Славочке лучше от ее непролазной тоски, от песка, в который проваливаешься по горло… Он, конечно, этого не знает. А вдруг знает? Вдруг они рядом, наши мертвые. Параллельный мир с иными физическими законами…
   Боль и страдания – то, что остается вместо ушедшего сына. Вместо Славочки – живого и теплого – одна большая боль. Но ведь это лучше, чем совсем ничего. Боль – это напоминание. Настойчивое напоминание, и пусть оно будет.
   Пройдет время. Боль не уйдет, но как-то приспособится, станет совместимой с жизнью. С ней можно будет жить.
   Печаль и сожаление – то, что остается вместо ушедшей любви… Вместо Марека – светлая печаль. Было бы хуже, если бы не осталось ничего.
   То, что есть в настоящем, – с нами. Но и то, что было, – тоже с нами неотступно.

* * *

   …Маленькая девочка, щекастая и глазастая, протянула ручки.
   Алла подняла девочку на руки, ощутила ее тяжеленькую попку.
   – Ты кто? – спросила Алла.
   – Яся, – ответила девочка.
   – А ты чья?
   – Твоя.
   Алла открыла глаза. Знакомые стены. Михайло рядом, храпит с треском, как вертолет.
   А где девочка? Она привиделась так явственно, что казалось – это не сон, а явь. К чему бы это…
   Алла захотела пить. Пошла на кухню, прихватив один костыль. Налила в чашку воды. Но вдруг…
   К горлу подплыла тошнота, голову стянуло холодным обручем. Алла знала эти приметы. Она беременна, вот что. Славочка послал девочку в утешение, вместо себя. А может, Бог послал. Или просто Михайло постарался…
   В детстве она любила смотреть на солнце сквозь закопченное стекло. Свет сквозь тьму. Радость сквозь печаль.
   Меньше чем через год откроется новая глава ее жизни под названием Яся.
   Алле нравились имена, которые одинаково читаются в оба конца.
   В дверях возник Михайло, пришлепал в мягких тапках.
   Алла смотрела на Михайлу – глазастого, щекастого, преданного до последней капли крови. Прочный мужик, без затей и без предательств.
   – Тебе плохо? – проверил Михайло.
   – Нет. Мне хорошо.
   Алла дернулась было сообщить оглушительную новость, но передумала. Боялась сглазить.

Ни с тобой, ни без тебя

   Лариса Николаевна, для домашних – Лора, шла по берегу Мертвого моря. Она приезжала сюда каждый год лечить суставы, но не только.
   Ее нравилась тугая теплая вода, в которую погружаешься, как в счастье. Ее завораживали горы, похожие на лежащих сфинксов. И очень может быть, что это были не камни, а соляные холмы, занесенные песком, – бежевые, древние. Они так же выглядели во времена Иисуса Христа. Возможно, он стоял здесь с учениками и смотрел. И о чем-то думал в этот момент.
   Лора отмечала: в этих местах особое дыхание. Испарения Мертвого моря исцеляют бронхи, бром успокаивает нервы. Солнце не обжигает, поскольку котловина на 500 метров ниже уровня моря. Солнце ласкает и нежит.
   И конечно же – общение. Лариса Николаевна любила общаться с русскими евреями. Просто висеть в море было скучно, а зацепишься языком – и время бежит незаметно.
   Каждый человек интересен по-своему, как книга. Лариса Николаевна с интересом листает эти книги. Сюзанна из Франции. Тамара из Барнаула.
   Лариса Николаевна – из Москвы. Сюзанна немного понимает по-русски.
   – Вы живете в Париже? – спросила Лариса Николаевна.
   – В Каннах.
   – О! Там кинофестивали.
   – Да, да… Каждый год.
   – Вы их любите?
   – Нет. Совсем нет. Вот мой фестиваль.
   Сюзанна проводит рукой над водами Мертвого моря.
   – Вы любите Израиль?
   – Жить здесь – нет. У меня дом в Каннах и под Парижем.
   «Неплохо», – подумала Лариса Николаевна.
   К ним приблизилась Тамара.
   Лариса Николаевна знала Тамару по прошлым приездам. И знала ее историю. История такова:
   Тамара родом из Барнаула. Там она работала, там влюбилась в некоего Борю. Боря – умница, красавец и очень хороший человек. Все при нем, за исключением одного НО.
   Боря – алкоголик. Когда он был трезвым, невозможно было представить его пьяным. И наоборот.
   На Борю ушло пятнадцать лет жизни – с двадцати пяти до сорока. Тамара все это время надеялась, что он бросит пить, женится на ней и у них родятся красивые здоровые дети. Но не произошло ни первого, ни второго, ни третьего. Он не бросил пить и не женился. Жизнь не сложилась. Впереди жалкая перспектива: стареть в любовницах, а потом просто стареть.
   Началась перестройка, демократия, антисемитизм.
   Тамара продала квартиру и переехала в Израиль на постоянное место жительства. Ей достался город Холон, пригород Тель-Авива. Море – в десяти минутах ходьбы. Пальмы. Похоже на Сухуми. Курорт.
   Соседи оказались дружественные, симпатичные. Приняли участие в ее жизни. Познакомили с нестарым вдовцом, турецким евреем. Тамара называла его Турок.
   Они понравились друг другу и стали жить вместе.
   Турок не мог нарадоваться новой жизни. В хорошие минуты он говорил Тамаре:
   – Бог ударил меня по левому плечу, но погладил по правому.
   Это значило: Бог наказал Турка потерей любимой больной жены, но дал другую – здоровую и молодую.
   Тамара намекнула Турку: хорошо бы он повел ее под хупу. (По христианским обычаям это называется «под венец».)
   Турок ответил:
   – Верующий еврей женится только один раз.
   – Но она же умерла, – возразила Тамара.
   – Перед детьми неудобно, – сознался Турок.
   Брак оставался гражданским. После смерти Турка Тамара ничего бы не получила. Осталась при своих. Но она не заглядывала так далеко вперед. А в настоящем – они были вполне счастливы. Жили беспечно и весело, как дети. Тамара часто задавалась вопросом: «За что мне такое счастье?» Видимо, судьба подарила ей компенсацию за Борю.
   Лариса Николаевна впервые увидела Тамару в прошлом году, в этом же отеле. Отель – пять звезд. Жить в нем – счастье.
   Каждую субботу праздновали «шабат». Столы покрыты льняной скатертью, густое вино, наподобие кагора, фаршированная рыба. Молитва перед трапезой – все так торжественно и трогательно.
   Тамара в тот год была улыбающаяся, счастливая, легкая. По вечерам танцевала с Турком под музыку, и по тому, как он вел ее в танце, как они двигались и смотрели друг на друга, было видно, что после танцев они вернутся в номер и лягут в постель. И Бог снов покровительственно хлопнет турка по правому плечу.
   Они оба были молоды, но не первой молодостью, а второй. Ей сорок, ему пятьдесят. У них есть прошлое, но и будущее тоже есть.
   Прошло пять лет. Их счастье было ровным и насыщенным, как хорошее вино.
   Турку исполнилось пятьдесят пять. Эту дату справляли торжественно. В ресторане. Собрались все друзья и родственники, и, конечно же, дети.
   Дети – это три дочери. Старшая пришла со своими детьми, то есть внуками. Средняя дочь проходила службу в армии и пришла на юбилей в форме. У нее не было времени переодеться.
   Младшая дочь училась живописи и подарила отцу картину. На картине были изображены все члены семьи: отец, покойная мать, три дочери, зять и два внука – мальчик и девочка. И это все. Тамары там не было и близко.
   Что это значило? Очень просто. Они не считали Тамару членом своей семьи.
   Да, живет с отцом некая русская (все, кто из России, – русские), обстирывает его, готовит еду, убирает в доме, сексуально обслуживает – бесплатная рабсила плюс проститутка. Но семья (как там говорят: мешпоха) – это другое. В семью Тамара не входит.
   У Тамары потемнело в глазах. Она устроила скандал прямо на месте, в ресторане. Она испортила весь праздник. Она орала Турку в лицо:
   – Немедленно под хупу, или я сейчас же ухожу.
   – Уходи, – сказали дочери. – Что же ты стоишь?
   Турок безмолвствовал, тем самым поддерживал дочерей. Тамара ушла.
   – Я правильно сделала? – спросила Тамара у своей соседки, тоже русской. В Москве ее звали Римма, а здесь Ривка.
   – Правильно, – согласилась Ривка. – Только не надо было скандалить при людях. Скандалить – это унижаться.
   – А как?
   – Промолчать. А потом вернуться домой и поставить ультиматум.
   Тамара позвонила Турку по телефону и повторила свое требование. Под хупу. А иначе полный разрыв отношений.
   Турок тяжело молчал. Страдал. Но стоял как скала. Тамара перестала звонить. Ушла на погружение. Она выжидала, что Турок не выдержит одиночества и приползет к ее ногам.
   Но оказывается, турка познакомили с другой женщиной, моложе Тамары. Разведенной.
   Эту весть принесла Ривка.
   – Разводушка, понимаешь? – спросила Ривка.
   – Конечно, понимаю, – отозвалась Тамара. – Чего там не понять?
   – Из Марокко, – уточнила Ривка. – Марокканка.
   Турок стал жить с марокканкой, а Тамара осталась на бобах.
   Время шло, она тосковала. Жалела, что проявила максимализм. Лучше было жить без хупы, чем никак.
   Тамара – красивая женщина, с высшим образованием. Книги читала. Знает русскую классику, это тебе не мароканье, которое понаехало из Африки, на хвостах качаются. Русские евреи принесли высокую русскую культуру на землю обетованную. Но Турку не нужен был Достоевский. Ему нужна была просто женщина с сиськами, а все женщины одинаковы и взаимозаменяемы.
   Турок и сам не семи пядей во лбу. Перекупщик овощей.
   Тамара работала в русской газете. Писала статьи и очерки. Ее называли «золотое перо».
   За Тамарой стал ухаживать завотделом. Не чета Турку. Но…
   Чужой. И не так пахнет.
   От Турка пахло фруктами: персиками, яблоками. Ничто на свете не издает такого аромата, как спелые яблоки.
   Господь Бог снабдил фрукты буквально божественным ароматом. Зачем? Чтобы летели пчелы.
   А от завотделом пахло рыбой. При этом у него были любовницы в машбюро и среди внештатных журналисток. Никого не пропускал.
   Разве можно сравнить его с Турком? Турок был предан каждой своей клеточкой. Каждой своей секундой. Принадлежал ВЕСЬ. Он привык быть преданным и верным.
   Тамара стала жалеть, что тянула его под хупу. Что такое хупа? Формальность. Штамп в паспорте. А люди живут не штампами, а духом и материей.
   Однажды ей приснился сон: Турок пришел к ней и заплакал. И она тоже заплакала.
   Проснулась в слезах. Вся подушка была мокрой.
   Тамара встала с постели, подошла к телефону и позвонила своему Турку. Он взял трубку, и в его голосе зазвенела такая радость…
   Дальше все случилось как во сне. Сон оказался вещий. Он пришел и заплакал, и она заплакала. Когда прошли первые минуты размягчения души, Тамара проговорила, сморкаясь в платок:
   – Мы больше никогда не расстанемся, но ты должен повести меня под хупу…
   – Нет, – слабо отозвался Турок.
   Он любил – да. Он скучал – да. Хочет ли он обратно к Тамаре – несомненно. Но под хупу – нет. Этим самым он предаст жену и обидит детей. А семья для верующего еврея – святое. Семья – это часть веры.
   Тамара поняла, что сломить сопротивление невозможно. Единственно, что удалось выколотить: пенсия Турка после его смерти отходила Тамаре.
   Это можно оформить как-то.
   Турок, прежде чем дать согласие, навел справки: может ли пенсия после его смерти отойти детям? Сказали: нет. Не может. Значит, после его смерти пенсия просто пропадет. Не достанется никому. В таком случае – пусть ее забирает Тамара. Дети не ущемлены.