Виктория Токарева. Так плохо, как сегодня (сборник)

   Неожиданно мне позвонила Полина Жук.
   – Я хочу к вам приехать, – сказала Полина. Мне хотелось спросить: зачем? Но я воздержалась.
   – Ты на машине? Я далеко живу, – предупредила я.
   – Не имеет значения. Я хочу вас видеть.
   – Я тоже хочу тебя видеть, – созналась я. – Приезжай. Пиши адрес.
   Полина приехала на другой день.
   Она привезла мне в подарок свой альбом фотографий. На мелованной финской бумаге – пейзажи, портреты. Дух захватывает от красоты и тайны. В эту тайну можно проникнуть только с помощью таланта.
   В старых лицах просвечивают молодые, и становится понятно: жизнь непрерывна.
   Мы сели обедать.
   – У тебя есть мастерская? – спросила я.
   – В том-то и дело…
   Полина рассказала свою печальную историю, довольно типичную для интеллигенции.
   Жить не на что. Она сдала свою квартиру, а сама переехала в мастерскую. Но мастерскую отбирают, поскольку закончился срок аренды.
   – Какой выход? – спросила я.
   – Приватизировать мастерскую.
   – А от кого это зависит?
   – От мэра.
   Я догадалась: Полина хочет, чтобы я позвонила мэру. В этом цель ее приезда.
   – Я нового мэра не знаю. Он меня тоже, – объяснила я.
   – Веля знает. Веля пообещал, что попросит. Он уже записался на прием. Его примут через неделю.
   Значит, цель визита – не мастерская. Тогда что? А может быть, ничего. Просто соскучилась и приехала.
   Общение тоже роскошь, своего рода бриллиант, особенно общение близких по разуму и жизненному восприятию.
   Мы выпили. По телу разлилась благодать и полное спокойствие.
   Полина рассказала, как от нее ушел первый муж. Он был моложе ее на десять лет.
   – К молодой? – спросила я.
   – На десять лет его моложе.
   – Значит, тебя на двадцать, – посчитала я.
   – Ну да… – согласилась Полина.
   – Этого следовало ожидать.
   – Почему же? – не поняла Полина. – Разве я не красивая?
   Она держала фужер у лица. Большие глаза над хрусталем.
   – Я красивая, не зануда, сама зарабатываю… – перечислила Полина. – Была такая любовь…
   – Была и сплыла.
   – Но почему?
   – Ему захотелось детей. А родить должна молодая. У цыган женщина рожает с двенадцати лет. А в семнадцать уже считается старуха.
   – Мы же не цыгане, – возразила Полина.
   – Ты хочешь, чтобы я с ним поговорила? – догадалась я.
   – С кем?
   – С твоим мужем…
   – Вы что, с ума сошли? Зачем он мне? Я Велю люблю.
   – А с Велей у тебя какая разница?
   – Двадцать пять лет. Но я их не чувствую. Моя душа слилась с его душой. У нас одна душа на двоих. Я все время слышу его присутствие.
   – И сейчас?
   – И сейчас…
   Наступила пауза. В тишине две души, обнявшись, как в вальсе, медленно проплыли над нашими головами.
   – Я хочу родить от Вели ребенка, – проговорила Полина.
   Теперь я поняла наконец – зачем Полина приехала. За советом.
   – Тебе нужно мое мнение? – проверила я.
   – Да. Это очень серьезно. Мне не с кем посоветоваться.
   – Веле шестьдесят пять. У него большое прошлое, но маленькое будущее.
   – У него прекрасные гены, – возразила Полина. – И у меня тоже очень хорошие гены. Мой отец был большой художник. Мать – наполовину татарка. Красавица. У нас будет потрясающий ребенок. Я привезу его к Веле на океан.
   – То-то Эмма обрадуется…
   – Эмма будет наблюдать, как он растет, и не думать о смерти. Она выйдет из депрессии и воспрянет. И Веля воспрянет. У них же нет общих детей.
   – Ты о ком думаешь – о себе или об Эмме? – не поняла я.
   – Это выход для всех. Новая жизнь всех возродит. И ребенок сам получит жизнь. Я почему-то думаю, что это будет мальчик.
   Я смотрела на Полину. В ней совершенно не было захватнического начала. Она была готова делиться всем, что имела и не имела, только бы Веля воспрял для жизни.
   – А сколько люди живут? – спросила я.
   – Не знаю. Князю Голицыну девяносто шесть.
   – Ну вот, а Веле только шестьдесят пять. Значит у него в запасе тридцать лет. Мальчик успеет вырасти и получить образование.
   Полина просветлела и обрадовалась, как будто действительно от меня зависело их общее будущее.
 
   Веля приехал в Москву. У него было несколько срочных дел, и в том числе визит к новому мэру. Он собрался просить мастерскую для Полины.
   Веля не любил просить. Если бы можно было купить, он так бы и сделал. Но откуда деньги у эмигранта?
   В русской литературе воспеваются честные неудачники, а в Америке неудачников презирают. Ценятся победители. Воспитывают в человеке активное начало: надо действовать и побеждать, а не сидеть и ждать у моря погоды.
   В семидесятые годы из-за «железного занавеса» нам казалось, что Америка – это страна обетованная. В Америке «не темнеют неба своды, не проходит тишина». Но хорошо там, где нас нет.
   Веля надел свежую рубашку, вынул из коробочки золотые запонки – подарок Эммы в первый год романа. Никто не предполагал, что этот роман перерастет в целую жизнь.
   Веля всегда мечтал о счастье для Эммы. Он все делал так, как она хотела. Она хотела Америку, берег океана, свой дом – все это он положил к ее ногам. На! Живи! Цвети! Но нет большего несчастья для семьи, чем гибель ее младшего члена. Земля рушится под ногами, и уже ничего не спасает: ни Америка, ни океан, ни любовь. Эмма считала, что они Левушкой заплатили за эмиграцию. Не уехали бы из России, Левушка остался бы жив. И получалось, что Веля виноват. Это он затеял и осуществил эмиграцию.
   А теперь при первом удобном случае пытается брызнуть в Москву, там ему веселее, и ему там действительно веселее и полезнее. От него что-то зависит – например, два голоса председателя жюри. А в Америке от него не зависит ничего.
   Веля достал галстук от Версаче. Галстук ему подарила Полина. Он бы себе такой не купил никогда. Сочетание цветов – неожиданное, яркое, почти туркменское. Но как красиво… У Полины совершенный вкус, как бывает совершенный слух у музыкантов. Полина вливала в него желание жить, вытаскивала из той воронки, где он сидел вместе с Эммой. Полина как будто кинула Веле веревку, и он с трудом, по сантиметру выбирался из темноты и глины и уже видел травку, и солнечный свет, и крылья стрекозы.
   Веля был благодарен Полине и хотел сделать для нее что-то столь же существенное. А что может быть более существенным, чем мастерская…
   Веля подошел к большому зеркалу и осмотрел себя с ног до головы. В зеркале отражался красиво стареющий, седой, подтянутый… Прекрасный, чуть загорелый цвет лица – влияние океана и хорошего питания. Зубы – не безукоризненные, но свои. Веля терпеть не мог новые зубы, как клавиши у пианино. Они безусловно старили лицо, и хорошие стоматологи всегда наносили искусственную потраву: царапали, корябали – убирали тупую торжествующую безукоризненность. Безукоризненной бывает только пластмасса, а живое всегда тронуто временем и жизнью.
   Веля подошел к телефону и позвонил Полине.
   – Спускайся вниз, – сказал он. – Я буду через пять минут.
 
   Волею судеб Веля и Полина жили на соседних улицах. Чтобы дойти пешком от подъезда до подъезда, требовалось пятнадцать минут. А на машине – с учетом сел, завел – пять минут и даже меньше.
   Мастерская находилась на последнем этаже с переходом на чердак, двухэтажное помещение, очень красивое, за исключением жаркого лета и осенних дождей. Летом крыша накалялась, нечем дышать, а осенью протекала. В остальном это было просторное стильное помещение, где жили свобода, радость и талант.
   Сегодняшний поход к мэру мог окончиться победой. Наверняка мэр вырос на пьесах Вели, и ему будет лестно услужить своему кумиру.
   Полина не сомневалась в успехе задуманного, но все же волновалась: а вдруг что-то сорвется. Мэр мог проигнорировать просьбу. У него все просят, а Москва не резиновая. Веля – шестидесятник. Шестидесятники постарели и отбывают по очереди на свалку истории. Сам мэр – молодой еще мужик, а молодые в России не уважают возраст. Это в Грузии почитают стариков и в Азии. А в России имеет место выбраковка возрастом. Ценится только то, что можно использовать: молодость, например, деньги. А прошлые заслуги – они в прошлом.
   Полина вглядывалась в перспективу улицы, где должна была появиться машина Вели, старенький «мерседес». Веля купил его подержанным.
   Прошло пять минут, и десять, и двадцать. «Мерседес» не появлялся. Полина решила пойти навстречу, чтобы сократить расстояние. Она прошла почти всю улицу, машина не появилась.
   Полина свернула на соседнюю улицу, и тут она увидела знакомый «мерседес», уткнувшийся в забор. За забором стояла школа старой постройки, похожая на тюрьму. Полина приблизилась к «мерседесу». В нем сидел Веля, положив голову на руль. Вокруг собрались мужики. Рассматривали машину и Велю.
   – Если выпил, зачем за руль садиться? – с осуждением сказал худой мужик.
   Полина поняла, что Веля без сознания, с ним что-то случилось. Скорее всего инфаркт или инсульт. Она растерялась и оторопела. В ней как будто замедлился ток крови, и она погрузилась в анабиоз. Своеобразная защита организма от стресса.
   Полина тем не менее достала мобильник и вызвала «скорую помощь». «Скорая» приехала через полчаса и отвезла Велю в близлежащую больницу. Полина сопровождала Велю, сидела с ним рядом: он без сознания, она в анабиозе. Было понятно, что к мэру они не попадут, мастерскую она не получит, но какая мастерская…
 
   В приемном покое к Веле никто не подходил.
   Полина тыркалась к белым халатам.
   – Врачи заняты. Подождите, – отвечали халаты.
   Полина никому не объяснила, что больной не просто больной с улицы, а великий Андрей Белицкий. Ей было неудобно требовать дополнительного внимания, поскольку здесь все больные. Здоровых нет.
   Прошло полтора часа. Полина подошла к молодому врачу и сказала:
   – Он умрет.
   – Кто? – не понял врач.
   – Веля. Он очень талантливый.
   – Перед Богом все равны, – ответил врач. Полина достала мобильный телефон, набрала код Лос-Анджелеса и связалась с Эммой. Она хорошо знала этот телефон.
   – Я звоню из больницы, – проговорила Полина. – Веля лежит без сознания, к нему никто не подходит.
   – Это кто? – строго спросила Эмма.
   – Да так. Никто, в общем.
   – Какая больница?
   – Больница на Котельнической набережной.
 
   Далее все закрутилось и сплелось. Эмма из Америки позвонила лучшим врачам. Врачи тут же приехали в больницу. Через сорок минут Веля уже был в операционной.
   Удалили тромб из сонной артерии. Тромб перекрывал ток крови. Кровоснабжение было восстановлено, но время упущено. Почти три часа мозг голодал, а в таких случаях имеет значение каждая минута.
   Организм погрузился в кому. Сознание блуждало где-то в темноте и все никак не могло выйти к свету.
   Эмма прилетела в Москву на следующий день. Как ей это удалось? Удалось. Она завязала в узел свою депрессию и превратилась в ракету, которая прорезает все слои атмосферы.
   Через сутки Эмма уже сидела у постели своего мужа. Врач сказал:
   – Разговаривайте…
   – А он слышит? – спросила Эмма.
   – Не знаю. Главное, говорите. Не отпускайте его.
   – Куда?
   – Туда. Он будет держаться за ваш голос, как за веревку.
   Врач ушел.
   Эмма смотрела на любимого. Он похудел. Ему шло. Выглядел он, как это ни странно – хорошо. На лице не было следов страдания или борьбы. Спокойное, умиротворенное, красивое лицо. Глубокие и мелкие морщины нарисовали свой узор, как мороз на стекле. Морщины ему шли и были знакомы – все, до последнего штриха. Они вместе их нажили.
   Эмма сидела рядом. Надо было говорить, и она стала рассказывать всю свою жизнь начиная с детства. Потом всю их общую жизнь, начиная со дня знакомства. Особенно долго она задержалась на том лете, в Крыму, когда Веля ее любил и ехал к ней на машине. В грозу. Небо полыхало от молний, было страшно, тревожно и счастливо одновременно. Набежали знакомые и толпились в дверях ее номера, как хор в греческой трагедии. А потом, последние пять лет, она не жила, а будто провалилась в черный мешок, но Веля был рядом, и ей было КОМУ страдать, кому жаловаться. И она себе позволяла. А сейчас… Веля рядом, но его нет.
   А вдруг его не будет рядом? И что тогда будет с ней?..
   – Веля… – позвала Эмма. – Пожалей меня. Так плохо, как сегодня, мне еще не было никогда.
   Эмма произнесла эту фразу иначе, чем всегда. Обычно она добавляла немножко трагедии, а сейчас – безо всяких добавок. Очень просто, тихо, глубоко.
   И Веля услышал. Он уцепился за эти слова и почувствовал, что плывет им навстречу.
   Эмма заплакала. Она и плакала по-другому, не ему, а себе.
   Веля открыл глаза.
   Из темноты постепенно, как будто проявляясь, выплыло лицо – такое родное, такое драгоценное. «Эмма…» – узнал Веля.
   Она улыбалась ему сквозь слезы, как Джоконда, и Веля не мог понять: родился он или умер.

Механическая птичка

   У гитариста Влада Артемьева категорически не хватало денег. Он решил поговорить с руководителем ансамбля, попросить его прибавить зарплату. Повысить ставку за концерт.
   Жена родила второго ребенка (девочку), ушла с работы, сидела дома, что естественно. Жить вчетвером на одну зарплату – это значит сводить концы с концами. Иногда эти концы сводились, а иногда нет. Новая девочка орала по ночам, у нее что-то болело. Врачи стоили дорого, не то что раньше, когда медицина была бесплатная. Сейчас половина зарплаты уходила на врачей. Влад постоянно одалживал деньги у всех подряд, постоянно был кому-то должен. Это вгоняло его в депрессию. Он ходил мрачный и подавленный. Огонек семейного счастья не зажигался, хотя все любили всех, и особенно новую девочку по прозвищу Зайка.
   – Поговори с Лариком, – посоветовала жена.
   Ларик – это Ларионов. Руководитель ансамбля.
   – Бесполезно, – ответил Влад. – Ларик жадный.
   – Все жадные. Просто одни это скрывают, а другие нет.
   – Ларик не скрывает.
   – Может быть, стоит поискать другое место, – предположила жена.
   – Не говори ерунды.
   Другого места Артемьев не хотел. Он любил свой ансамбль. Они сработались, уважали талант друг друга. Не лабухи, а музыканты – вот что важно.
   В ансамбле было два гея и трое нормальных. Геи – Павлик и Гога – образованные, прекрасно воспитанные красавцы, буквально – идеал человека.
   Откуда они взялись, геи, и для чего?
   У Влада возникла догадка: перенаселение планеты. Это опасно. Не хватит запасов нефти, воды, еды, воздуха, в конце концов. Природа выставила свой ограничитель: гей. Они не размножаются, а все-таки живут, красивые и талантливые. Украшают землю, но не перенаселяют.
   Среди птиц тоже попадаются особи без потомства, и те, кто без потомства, помогают выжить всей стае. А семейные заботятся исключительно о своих птенцах. Инстинкт. Значит, нужны и те и другие. То же самое в человеческом сообществе. Геи тоже для чего-то нужны. Природа не ошибается.
   – Хочешь, я поговорю с Лариком? – предложила жена.
   – Еще чего, – отказался Влад. Он берег жену от унижений.
   – А что такого?
   – Ничего такого. Кто мужик в доме: ты или я?
   Мужиком был Влад. Настоящим мужиком без вредных привычек: не пил, не врал, не волочился за девицами, хотя их вокруг музыкального ансамбля – пруд пруди. И всего остального тоже, включая наркоту.
   Влад любил работать, зарабатывать, сочинять хорошие песни и дружить. Но в последнее время включился тормоз по всем направлениям.
   – Просто ты устал, – вздыхала жена. – Это мы виноваты. Мы тебя заездили.
   Главная виновница, еще без имени и без документов, выглядывала крошечной мордочкой, не подозревая, что она в чем-то виновата.
 
   После репетиции Влад подошел к Ларику.
   – Мне надо с тобой поговорить, – начал Влад.
   – Говори, – разрешил Ларик.
   Красавец в прошлом, Ларик и сейчас, на шестом десятке, был хорош: длинные седеющие волосы, медальный профиль.
   Влад заметался мыслями. Можно сказать: мне нужны деньги. Ларик ответит: деньги нужны всем. Влад стоял и молчал.
   – Ну? – поторопил Ларик.
   – Ну не здесь же… – оттянул время Влад.
   – А где?
   – Я не знаю… Давай сядем.
   – Некогда мне сидеть. Знаешь что, приходи ко мне домой.
   – Когда?
   – Сегодня в девять.
   Влад обрадовался, что пытка отодвигается хотя бы до девяти.
   Все оставшееся время Влад репетировал предстоящий разговор. Он скажет: «Мне не хватает зарплаты».
   «А ты знаешь, сколько получает директор завода? – поинтересуется Ларик. – Или хирург, от которого зависит жизнь человека? Они получают в два раза меньше, чем ты».
   «Но в Америке музыканты такого класса стоят в десять раз дороже!» – возразит Влад.
   «Мы же не в Америке живем. Поезжай в Америку!»
   «Не хочу я никуда ехать».
   «Почему?»
   «Не хлебом единым жив человек».
   «Ну вот и договорились», – скажет Ларик. И все останется как было.
   Значит, надо искать дополнительную работу. Халтуру. А подрабатывать музыкой, играть на свадьбах и корпоративах – значит амортизировать душу, портить нюх, как у гончей собаки. А гончая без нюха – это уже не собака.
 
   Ларик жил за городом. В трехэтажном особняке. Его дом был похож на кинотеатр.
   В доме пахло яблоками. Яблоки варили на кухне.
   По дому бродили две девушки: дочка и любовница. Дочка была старше.
   Ларик сидел на кожаном диване. Перед ним на низком столике – бутылка виски и два тяжелых стакана. Ларик был пьяница и бабник, но это его не портило. Даже наоборот.
   Влад приехал ровно в девять. Он никогда не опаздывал и ненавидел тех, кто опаздывает.
   – Садись, – пригласил Ларик. – Выпьешь?
   – Я за рулем, – отказался Влад.
   – Тогда я дам тебе яблочный джем. Очень полезно для пищеварения.
   Любовница Жанна принесла блюдце с джемом. Влад проводил ее глазами. Отметил, что у Жанны – очень красивая попка. Лучше лица.
   – Может, ты голодный? – проверил Ларик.
   – Нет. Спасибо. Я из дома.
   Влад взял ложечку и стал есть джем.
   – Вкусно? – спросил Ларик.
   – Песня… – отозвался Влад.
   Джем действительно был сварен грамотно: корица, минимум сахара, не переварен, сохранены все витамины и даже аромат остался прежним.
   Влад знал, что от Ларика сбежала жена. Как надо было постараться, чтобы жена-ровесница сбежала от богатого мужа в никуда. Ларик первое время был раздавлен, но скоро обзавелся молодой любовницей, утрата была частично скомпенсирована. Можно поговорить о деньгах, но с чего начать… Влад ел джем и приспосабливался к предстоящему разговору.
   – А меня хотели ограбить, – сообщил Ларик.
   – Что значит «хотели»? – не понял Влад.
   – Я спал ночью. Вдруг просыпаюсь, посреди спальни стоит таджик в маске.
   – А откуда ты понял, что он таджик?
   – Я потом понял. Слушай. Он стоит. Я лежу. Смотрим друг на друга. Я ему говорю: мужик, ты чего? А он поднес палец к губам: тсс… дескать, тише, не шуми… А сам на цыпочках подошел к балконной двери, вышел на балкон и сиганул с третьего этажа. И тишина. Я встал с кровати, заглянул вниз. Смотрю – лежит на земле, не шевелится. Не могу же я заснуть, если у меня под окном тело. Я выбежал на улицу, подошел, нагнулся, вижу – моргает, а правая ступня как будто рядом отдельно положена. Ну, думаю, сломал. Убежать не может. Спрашиваю:
   – Больно?
   А он отвечает: «Не очень. Только ты меня не сдавай минтам. Я стоять не могу. А они идти заставят, турма…»
   – Тебе не в тюрьму, тебе в больницу надо.
   Он закрыл лицо рукой и заплакал. Я думаю: ну что мне с ним делать? «Скорую» вызывать? Пока они приедут, сиди, жди. Легче самому отвезти. Я взял его под руки, волоком дотащил до своей машины, погрузил осторожно и повез в травмпункт. Его просветили на рентгене, говорят: сложный перелом со смещением и сухожилие порвано. Надо в больницу. Вызвали «скорую», приехала быстро. Спрашивают: кто сопровождающий? Я говорю: ну, я сопровождающий. Они: его в больнице не примут. Он иностранец. Я говорю: да какой он иностранец? Таджик. Они: таджики тоже иностранцы. У него медицинский полис есть? Я спрашиваю:
   – Тебя как зовут?
   – Якуб, – говорит.
   – У тебя полис есть?
   – Есть.
   – Где?
   – Где у всех. В штанах.
   Он подумал: пенис. Перепутал. Слова похожие – пенис и полис.
   – Документ, – говорю я. – У тебя есть с собой документы?
   – На преступление с документами не ходят. Логично, думаю. Как в разведку. Если поймают, хотя бы не опознают. Спрашиваю:
   – А по моему полису нельзя? – и деньги сую. Врач «скорой помощи» смотрит на деньги и говорит:
   – Довезти я довезу, но за больницу не отвечаю. Пришлось ехать до больницы.
   Я свою машину бросил возле травмпункта, залез в «скорую». Якуб лежит. Я сижу. Спрашиваю:
   – Ты как в дом попал?
   – Залез, – говорит. – По труба. Деньги надо.
   – Пришел бы как человек. Попросил.
   – А ты бы дал?
   – Может, и дал бы.
   «Сейчас попрошу, – подумал Влад. – Как человек…»
   Подошла любовница Жанна. Села возле Ларика, прижалась, как кошечка.
   – В общем, приехали мы в больницу. Без документов не принимают. Я говорю:
   – Положите гипс, я его обратно заберу.
   Они:
   – Какой гипс? Здесь операция нужна.
   – Ну так сделайте, я заплачу.
   – Без документов не имеем права. Он таджик.
   – А таджики что, не люди? У них был Омар Хайям, Низами, древнейшая цивилизация.
   – Это слова. А надо документ. Не имеем права.
   – А выкинуть на улицу, как собаку, имеете право?
   Я достал мобильный телефон, стал звонить знакомым из здравоохранения, решил прессовать врача сверху. А потом говорю врачу: давай пойдем коротким путем… И даю ему баксы. Хорошо, что я кошелек с собой захватил. Тот взял деньги и говорит:
   – Давайте ваш полис. Я запишу больного на ваш полис. Нас ведь тоже проверяют.
   А у меня полис в Москве, на квартире. Говорю:
   – Ладно. Завтра привезу.
   – Ваш паспорт, хотя бы…
   А у меня и паспорта с собой нет. Не буду же я спать в пижаме и с паспортом. Короче, пришлось брать такси, ехать в травмпункт за своей машиной, оттуда на дачу за паспортом и опять в больницу.
   – Ты хороший человек, – прожурчала Жанна.
   – А у меня не было выхода.
   – Мог бы бросить, и все, – подсказала Жанна.
   – Я бы бросил, если бы не видел эту ногу. А когда увидел, то караул. Как он будет на такую ногу опираться? Молодой парень, красивый, как из индийского кино.
   – А за операцию ты тоже заплатил?
   – Естественно. В конверте врачу. И в кассу столько же в рублях. Если сложить все мои расходы, получится сумма, за которой он лез. Так что этот Якуб меня все-таки обокрал.
   – С обоюдного согласия, – добавила Жанна и прижалась теснее к теплому боку Ларина. Он поцеловал ее в макушку.
   – Ты лучше скажи: что ты здесь топчешься возле меня? Тебе что, ровесников мало?
   – Ты обеспечиваешь питание и проживание, – объяснила дочь, проходя мимо.
   Жанна игнорировала это замечание. Сделала вид, что не услышала.
   – Мне с ровесниками неинтересно. Мне с ними скучно.
   – А со мной весело?
   – С тобой весело. Ты хороший.
   «Сейчас попрошу, – подумал Влад. – Хорошая минута».
   – Ларик, – начал Влад и замолчал.
   – Что? – спросил Ларин.
   – У тебя где туалет?
   – Прямо и направо.
   Влад не хотел в туалет, но пришлось встать и пойти прямо и направо.
   Туалет был просторный, стены обложены кафелем под мрамор. На стене висела клетка с механической птичкой. Влад сел на унитаз и неожиданно для себя громко пукнул. Сработал яблочный джем. И тут же запела птичка. Как это понимать? Птичка призвана заглушать выхлопы кишечника? Или это просто шутка?
   Влад подошел к крану, вымыл руки и гулко высморкался. И снова запела птичка. Влад понял, что в игрушке находится механизм, который реагирует на колебания воздуха. А именно – на громкий звук.
   Влад вышел и присоединился к компании.
   – Ты что-то хотел сказать, – напомнил Ларик.
   – У тебя очень смешная птичка. Японская, наверное. Только японцы могут такое придумать.
   – Нравится?
   Ларик встал с дивана, удалился на короткое время и вернулся с птичкой в клетке.
   – На! – Он протянул Владу. – Держи…
   – Не надо!
   – Бери, бери…
   Влад растерянно взял птичку и заглянул в ее личико. Это был воробей или чижик-пыжик. Маленькая птичка с клювиком и круглыми глазками.
   «Теперь уж точно не попрошу», – понял Влад.
   Жертвоприношение Ларика ограничилось птичкой. Вся его душевная широта была израсходована на Якуба. Ларик платил только с обоюдного согласия, когда он сам этого хотел, и не терпел никакого давления.
   Он был разным: хорошим человеком и плохим человеком, щедрым и жадным, порочным и нравственным, благородным и жлобом.
   Влад, как механическая птичка, чувствовал своим внутренним устройством колебания Ларика. Он догадывался: Ларик денег не даст. Все будет по-старому, но осадок останется. Отношения пострадают. Ларик не простит вымогательства, а Влад унижения.
   Повисла пауза. О чем говорить, когда все и так ясно. Надо прощаться и уходить.
   – Ты хочешь, чтобы я тебе повысил ставку за концерт? – прямо спросил Ларик.
   – Нет, нет, – испугался Влад. – Ни в коем случае.
   – А о чем ты хотел поговорить?
   – О новом альбоме. У меня есть стихи, – вывернулся Влад.
   – Чьи?
   – Ты будешь смеяться. Пушкина.
   – Как раз не буду смеяться. Пушкин хороший автор, которого сегодня плохо знают. Жанна, ты знаешь Пушкина?
   – Фамилию слышала, а читать не читала, – призналась Жанна.
   – Одноклеточный организм. Муха-дрозофила, – заметила дочь Ларика.