Виктория Токарева. Тихая музыка за стеной (сборник)

   Перед ним – красавица внучка. Жалко, что дочь родила один раз. Хорошо бы иметь второго внука. Мальчика. Он пошел бы дальше, восстановил утраченное богатство. Хотя, если честно, сейчас не время для разворотистых натур. Разворотистые уходят в подполье (цеховики) или сидят по тюрьмам (спекулянты). Сейчас можно только продаться новой власти, и то не за дорого.
   Время правды еще не пришло. Но придет. Возможно, после его смерти. Дед верил в Бога и не боялся смерти. Считал, что смерть – естественный переход из одного состояния в другое. Смерть – это не точка, а запятая.
   Застолье набирало силу.
   – Лео, скажи тост! – заорала Мирка.
   Леонард поднялся. Задумался.
   – За корни, – произнес он. – За дедушку и бабушку.
   – И за ствол, – выкрикнул пьяный Фима. – За маму.
   – Тогда и за веточку, за Ариадну! – вставила Мирка.
   – Это уже три тоста, – сказала Ада. – Будем пить по очереди.
   Ада потянулась к Леонарду с фужером, и прежде хрусталя встретились их пальцы. Рука коснулась руки. Проскочила искра. Дернуло, как током. Сердце Ады споткнулось. Она покраснела. Стало жарко, жадно выпила фужер вина. Села, стараясь не смотреть на Леонарда. За ствол и ветку пили без нее.
   Снова включили магнитофон – тяжелый ящик с крутящимися бобинами. Еще не пришло время дисков. Но музыка семидесятых годов – прекрасная: Тухманов, «Песняры», ранняя Пугачева.
   Ада ушла в соседнюю комнату. Танцевала одна, как будто втаптывала музыку в паркет. Ей никто не был нужен.
   Мирка подобралась к Леонарду и повела его танцевать.
   Плыла медленная музыка. Танго. Танго подразумевает секс, вернее – подготовку к сексу. Леонард не испытывал к Мирке ничего, как к пустому месту. Никакой химии. Все в нем молчит. Мирка была активная, как парень. Леонард не любил активных. Он танцевал, и голова его постоянно поворачивалась в сторону Ады. Как подсолнух к солнцу. Он этого не замечал. Получалось само собой.
   Мирке стало скучно. Она бросила Леонарда посреди танца, повисла на ком-то еще. Кажется, на Фиме. Фима был польщен. Фиме как раз нравились активные.
   Леонард подошел к Аде. Ада опустила руки на его плечи. Он положил свою большую горячую ладонь на ее спину. Рука заскользила, как по мрамору. Пальцы не нашли перепонки от лифчика. Значит, без лифчика…
   Леонард услышал биение своего сердца. Оно стучало явственно и гулко. Он боялся, что Ада услышит.
   Ада услышала и положила узкую ладошку на его грудь. Усмиряла зверя, сорвавшегося с цепи. Он опустил лицо в ее волосы. От волос слабо пахло розами и дождем. Это – не духи. Это ее личный запах природной свежести.
   Леону захотелось встать пред ней на одно колено, и даже на два, склонить голову (точнее – главу) и так стоять, коленопреклоненным. Но… неудобно перед мужем. Пришел в приличный дом, так и веди себя прилично.
   Леон вернулся к столу. Выпил водки, чтобы уравновесить одно с другим. Что с чем – неясно. Себя с этим вечером. Откинулся на стул и наблюдал, как плывут стены, плывет люстра с огнями. Плывет музыка и голоса.
   Ада танцевала одна. Ее лицо, грудь, живот, коленки – все это было обращено к Леонарду, все пело и взывало: люби меня…
   Нарисовалось зыбкое лицо Мирки и спросило:
   – Лео, тебе не скучно?
 
   Леонард вернулся домой и лег спать. Прежде чем провалиться в сон, успел выдохнуть: Ариадна…
   Утром он проснулся: Ариадна… Это было первое, что посетило его сознание. Это и был вдох.
   Дома, на работе, в постели с женой и даже в кабинете у начальника он танцевал танго, и его пальцы скользили по мраморно-скользкой спине, а острые твердые грудки клевали его грудь. Начальник что-то спрашивал. Жена что-то спрашивала.
   Леонард смотрел бессмысленно. Потом, очнувшись, видел собеседника и произносил.
   – Что?
   Жена Зоя смотрела подозрительно.
   – Опять? – хмуро реагировала она. – Бабник проклятый. Отрезать бы тебе яйца… Кастрировать, как кота.
   Можно, конечно, пожаловаться в партком МИДа (Министерства иностранных дел). Тогда его призовут к порядку, не выпустят из семьи, но из страны тоже не выпустят. Перестанут доверять. Приходилось скрывать – и от парткома, и от соседей, и от родственников. Приходилось все носить в себе.
   Зоя устала от похождений мужа. Но что поделаешь… Сколь тяжелые недостатки, столь весомые достоинства: перспективный, зарабатывающий, светлое будущее (Америка). Такие мужики на дороге не валяются. Она же не дура – отдавать свое счастье чужой бабе. К тому же ее Леон – отец их общего ребенка. А это – главное. Самое главное.
   В начале их семейной жизни Зою буквально убивала неверность мужа. Она бунтовала, травилась даже. Потом постепенно привыкла. Не совсем, конечно, к такому привыкнуть невозможно, но… адаптировалась. И даже находила оправдание: он же не виноват, что на него вешаются. Лезут изо всех щелей как тараканы. Однако из любой точки земли он возвращался домой, в свое гнездо. Увлечение и влечение – своим чередом, а гнезда не разоряют.
   Пришло новое увлечение и влечение. Леонард не собирался разорять гнездо, но думал только об Ариадне.
   Он боролся с собой трое суток: понедельник, вторник и среду. В четверг позвонил Мирке и попросил телефон.
   – А зачем тебе? – ехидно спросила Мирка.
   Она не любила, когда лакомые куски падали с ее стола.
   – Не знаю, – честно ответил Леонард.
   Мирка помедлила, потом продиктовала телефон.
   Леонард записал заветные семь цифр на клочке бумаги. Потом долго сидел, уставившись на клочок. Он был готов к тому, что Ариадна не откликнется на его призыв. Но он должен был обозначиться и, как птица, просвистать свою трель.
 
   Ариадна тут же сняла трубку и проговорила куда-то в сторону зашоренным голосом:
   – А Меркулов подписал?
   – Что? – спросил Леонард.
   – Это я не вам, – отозвалась Ариадна. – Кто это?
   Леонард понял, что попал в эпицентр ее занятости. Его звонок некстати, но не бросать же трубку.
   – Не узнаете? – спросил он.
   – Узнаю. Говорите быстрее.
   – Встретимся? – спросил Леонард. Одно слово. Быстрее не мог.
   – Когда, где? – тем же зашоренным голосом отозвалась Ариадна.
 
   С этих «когда и где» началась новая глава в их жизни. Ариадна согласилась встретиться, а почему бы и нет? Все ее телевизионные подружки легко крутили романы – налево и направо, и только Ариадна жила без приключений. Без ярких вспышек. Мужа она менять не собиралась, но присовокупить… добавить соли и перца в пресные семейные будни…
 
   Леонард встречал Ариадну в конце рабочего дня. Сидел в машине возле телевизионного центра. (Он тогда размещался на Шаболовке.)
   Из проходной выпорхнула стайка девушек, заглядывали в машину.
   Было неприятно, как будто засекли.
   Появилась Ариадна. Шла и светилась. Казалось, что вокруг ее головы – нимб. Это были светлые волосы облаком, подсвеченные фонарем. Леонард не вышел из машины. (Конспирация.) Просто открыл дверцу. Она села.
   Леонард молча включил зажигание, и они убрались из опасной, людной точки.
 
   Приехали в ресторан «Арагви».
   Лучше этого места не было в Москве семидесятых годов. Там всегда подавали горячий хлеб-лаваш, свежайшее масло, пахнущее сливками, черную белужью икру с сизым оттенком. Икра приходила с Камчатки и в тот же день попадала на стол. И все это ставили под нос голодным людям. Для начала. А потом шли чередом: лобио, сациви, шашлык. Повара не халтурили. Марка «Арагви» должна быть на высоте. Только грузины могут все.
   Ариадна и Леонард устроились в уголочке. Тепло и уютно. И дома все в порядке. Марик с Грушей. Можно не перепроверять.
   Официант принес первые закуски и графинчик с водкой. Леонард разлил водку по рюмкам. Ему пить нельзя. За рулем. Но если совсем немножко… Он приподнимает свою рюмку и смотрит ей в глаза. Спрашивает:
   – Ну?
   На этот вопрос нет ответа. Гипотетическое «ну». Ну, поехали в первую встречу.
   Ариадна смотрит в его лицо. Высокие брови, тяжелые веки, и взгляд тоже тяжелый, мужской. Нос – не короткий и не длинный, делит лицо пополам. Рот – крупный. Это красиво. Ариадна не любила мелкие черты лица, а короткие носы терпеть не могла. При коротких носах, как правило, длинное расстояние до верхней губы. А здесь все так, как надо. Соблюдены пропорции. Но дело даже не в пропорции, а в выражении лица. Главная краска – невозмутимость. Лицо ничего не выражает. Вернее, не так: скрывает истинные чувства. Смотрит завораживающе, как змей. И ничего не поймешь.
   Он ей нравится. Нравятся его лицо, одежда, душа и мысли. Хотя душа и мысли ей неведомы. Но она ловит их своим невидимым локатором. От него исходят тяжелые и горячие волны. Ей тепло и тревожно в этих волнах.
   Вот тебе и Мирка. Казалось бы, никакой пользы от человека, а она пришла на день рождения и преподнесла Леонарда. Лео.
   – Можно называть вас Лео? – спросила Ариадна.
   – Лео – это Лев. Я – Леон.
   – А дома как вас зовут?
   – Лёня. По-человечески.
   – Тогда я буду звать вас Леон.
   Он смотрит невозмутимо, но самые кончики ресниц трепещут.
   Он старается не задавать вопросов, но Ариадне почему-то хочется все ему рассказать: про дедушку и бабушку – настоящих Шереметьевых. Про то, как дедушка отдал Совнаркому свой особняк на Арбате. Большевики особняк взяли, спасибо не сказали, заселили рабоче-крестьянскими семьями. Деду разрешили жить в кладовке, в подсобном помещении, восемь метров. Но с окном. Окно выходило на юг. На подоконнике всегда стоял горшочек с геранью.
   – А кто такой Меркулов? – спросил Леонард.
   – Начальник.
   – Красивый?
   – Красивый. На Мопассана похож. Но старый. Пятьдесят лет. Пора документы на пенсию собирать.
   – А я старый? – поинтересовался Леонард.
   – А сколько вам?
   – Тридцать семь.
   – Много… – вздохнула Ариадна. – Мне тоже много. Двадцать пять. Но ведь счастья хочется.
   К ним подошла продавщица цветов. Леонард купил у нее розы. Болгарские. Длинные стебли, туго закрученные бутоны.
   – Зачем? – вскрикнула Ада. – Они же завянут…
   Ося не приучил ее к цветам. Он не понимал: зачем тратить немалые деньги на то, что завянет на следующий день и будет стоять в вонючей воде.
   – Мы тоже завянем, – напомнил Леонард.
   – Мы никогда не завянем, – убежденно произнесла Ариадна.
   Подошел официант, поставил цветы в вазу.
   Розы чуть-чуть разомкнули свои лепестки. Стали видны полусферы.
   Модель Вселенной. Нет цветка более красивого, аромата более благородного. Да, они увянут, пусть даже завтра, но сегодня они свежи и прекрасны. Все временное потому и ценно, что оно не надолго.
   У Леона глаза цвета чая. Тяжелые веки. И так будет всегда.
   Ада была уверена: она никогда не постареет. Ее тело всегда будет легким, а кожа шелковой и гладкой. Все вокруг постареют, а она нет. И еще ей казалось: все началось с того дня, когда она появилась на свет. До нее не было ничего и никого.
 
   Стали встречаться.
   Мотались по друзьям – кто даст ключи. Мирка вошла в положение, предоставляла квартиру своей мамы, которая время от времени уезжала в Ростов, к другой дочери, Миркиной сестре.
   У Леона тоже были друзья, входящие в положение. Круговая порука. Сегодня ты, а завтра я. Сегодня они давали Леону ключи для греха прелюбодеяния, а завтра шли к нему домой на семейный праздник и произносили красивые тосты. Врали жене в глаза. На другой день печатали в газетах статьи, воспевающие развитой социализм. Понимали, что врут, но так надо. Такова се ля ви. Двойная мораль. Только дураки могут кусать руку, с которой кормятся.
   Международники все понимали, но помалкивали. Дома слушали Высоцкого, тайно восхищаясь. А на работе печатали обличительные статьи. Такова се ля ви.
   А что касается заповеди «не пожелай жены ближнего», то во второй половине двадцатого века эту заповедь никто не соблюдал. Более того, она казалась смешной. Только ограниченные особи без воображения могут прожить всю жизнь с одной и той же женой и не пожелать чужую.
   Желали – и жену и осла, и машину и дачу, и командировку за границу.
   Зависть – сильное чувство, а зачастую и полезное. Стимул.
   Часто Ада и Леон оставались без пристанища. И тогда они отправлялись на вокзал. Целовались на перроне. Изображали расставание. Поцелуй перед разлукой.
   На них не обращали внимания, и они стояли – лицо в лицо, дыхание в дыхание, медленно, мучительно-нежно пили друг друга.
   Ада влюбилась и не думала о завтрашнем дне. Сейчас она счастлива, а дальше – как будет, так и будет. Сказать себе: стоп – нереально. Это все равно что нажать педаль тормоза на полном ходу. Перевернешься и переломаешься насмерть.
 
   Ада боялась, что ее счастье может прерваться. Не бывает, чтобы так долго было так хорошо. Она складывала руки перед грудью и просила неведомые силы: не отомсти…
   И все-таки краденое счастье, как и срезанные цветы, не держится долго. Случилась беда. Посадили ее отца – того самого, который не нравился бабушке.
   Он действительно не подходил своей жене-певице. Они были разные люди. Мать Ады (Лиза) любила сцену, полный зал, аплодисменты, комплименты. Публичный человек. А отец все это ненавидел. Ему бы пойти в гараж и смастерить этажерку. Его совершенно не интересовала внешняя жизнь. Лиза не могла петь для себя одной. Она пела для других. И этим жила.
   Постепенно их общая льдина треснула, и они расплылись в разные стороны жизненного океана. Лиза легко вздохнула, как будто сбросила со спины тяжелый мешок. Ариадна страдала в отличие от матери. Она любила своего отца. А отец нежно и преданно обожал свою дочь. В них было много общего. Общая матрица.
   Когда отец заболевал, Ариадна все бросала и была рядом.
   Отец больше не женился. У него была постоянная женщина (постоянка), но жениться он не хотел.
   Отца посадили за то, что он сбил человека. Подслеповатую, неповоротливую старуху. Но возраст не имеет значения. Был человек живой, стал мертвый. Вот это имеет значение. Причинение смерти по неосторожности. Статья.
   Отец плакал, пребывая в камере предварительного заключения. Похудел за месяц на двадцать килограммов. Ариадна боялась, что он не выдержит. Просила адвоката, чтобы отца скорее отправили на зону. Там полегче – свежий воздух, физический труд. Движение, общение, пусть на самом низком уровне, но все же общение. Обмен энергиями.
   Отцу дали шесть лет – ниже низшего предела.
   Он писал из Мордовии, что все не так плохо, но ужасная еда. Нельзя ли прислать шерстяные носки и десять головок чесноку.
   Это значило, что он мерз и не получал витаминов. Тюрьма – карательный орган. Какие витамины, если государство карает и мстит.
 
   В одно из свиданий Ада сказала Леону:
   – Завтра я не могу.
   – Почему?
   – Меня не будет неделю.
   – Ты меня бросаешь? – испугался Леон.
   – Это ты меня бросаешь, – грустно проговорила Ада.
   – В чем дело? Что? – забеспокоился Леон.
   – Тебе нельзя со мной встречаться. У тебя будут неприятности. Я неблагонадежная.
   – В каком смысле? – оторопел Леонард.
   – У меня отец в тюрьме. Я должна к нему поехать.
   – На сколько?
   – На пять дней.
   Леон молчал, обдумывая ситуацию. Потом сказал:
   – Я одного часа не могу без тебя. Какие пять дней? Я поеду с тобой.
   Ада думала, что это просто слова. Но Леон действительно поехал с ней.
   Бежал к поезду на Саранск. Рассовывал в купе сумки с палками копченой колбасы. Колбасу доставал по блату. Тогда ее не было в свободной продаже.
   Поезд вздрогнул и двинулся. Вагон покачивался.
   Леон сидел напротив Ады и преданно смотрел на нее своими тяжелыми глазами в покрасневших веках. И она смотрела в его глаза, и ее заливала горячая благодарность.
   Отношения приобретали новое качество. Как будто проросли корни, как у дерева. Эти корни пронизывают землю и держат прочно. И дерево устоит под любыми ветрами.
 
   Возвращались через три дня. Ариадна плакала. Ее поразил потерянный вид отца. Он всегда был спокойный, самодостаточный. А сейчас – тень от человека. Тело без души.
   Леон утешал, успокаивал. Он находил точные слова, которые западали в душу, и будущее уже не казалось таким беспросветным.
   Купе было пустым, но спали на одной полке. Не хотели разлучаться. Ариадна и во сне чувствовала его крепкое, родное плечо и уже не представляла себе: как она сможет без него.
   Леон сдвигался на самый край полки и, чтобы не рухнуть, опускал руку на пол, как подпорку.
   Леон лежал и слушал сон любимой женщины. Ее дыхание – как музыка. А впереди предстояла разлука: долгожданная поездка в Америку. Но сейчас ему не нужна была эта Америка. Он готов навсегда остаться в тесном купе, спать на узкой полке с рукой на полу, но только вдвоем.
   В середине ночи он все-таки перебрался на соседнюю полку. Надо было поспать хоть немного. Нужны силы, чтобы преодолеть новый день.
 
   Вернулись из Мордовии другими людьми.
   Ариадна поверила Леонарду. Это ее человек – и в радости, и в горе. О политике говорят: «Политика – дело грязное». Наверное, в тех водах, где плавал Леонард, много мутного, но в этой мути тоже можно оставаться порядочным человеком. Можно быть политиком, бабником, даже алкоголиком, и все же сохранять человеческую суть.
   Леон надеялся, что поездка в Америку как-то оттянется, перенесется, но… Его уже ждало назначение. Надолго. На пять лет. Это означало конец всему.
   Жена Зоя ждала отъезда как соловей лета. Америка вернет ей мужа. В заграничных командировках семья обычно сплачивается. К тому же хотелось хорошо пожить в другом климате, вкусно покушать, поправить свое материальное положение. Привезти кое-что на продажу, заработать. И вообще… Америка – это Вавилон, который все поглотит и переварит.
   Леонард не представлял существования без Ариадны, но заставлял себя не думать. Смириться. Мало ли с чем приходится мириться. Подводники мирятся с жизнью под водой. Старики мирятся с мыслью о смерти. Раз надо – значит надо.
 
   Прощались по телефону. Так легче и быстрее. Ариадна не хотела напрасных слов. Чего уж там? Все ясно.
   Леон ничего не мог изменить. Сын. Карьера. Не бросать же все.
   Да и она ничего не может изменить. Круг очерчен. Выйти из круга значит принести реальное зло близким людям. И все оттого, что ей нравится с ним спать, на него смотреть, слушать, вдыхать. Да что уж там… Горе, и больше ничего. Не надо было начинать. Думала – так… легкая интрижка, как простуда. А оказалось: любовь – тяжелая хроническая болезнь.
 
   Леон уехал, а через полгода вернулся обратно.
   Все это время ему казалось, что он – в аквариуме. Сидит на корточках и не дышит. Сколько можно не дышать? Необходимо вынырнуть и набрать полную грудь воздуха. А воздух – это Ариадна.
   Леонард попробовал заливать тоску алкоголем, но становилось еще хуже. Он заметил: когда ему хорошо, то от алкоголя становится еще лучше. И наоборот. Если плохо – то еще хуже. Полный тупик.
   Леон придумал причину. Его отпустили на месяц. Он рванул в Москву. Стал тут же звонить, из аэропорта. Но то ли телефон оказался сломан, то ли кто-то висел на другом конце – сплошные короткие гудки.
   Леон взял такси и поехал на Шаболовку.
   Ариадна вышла из проходной. Увидела Леонарда. Решила, что у нее галлюцинации. Откуда ему здесь взяться? Наверное, просто мужик, похожий на Леона. Но мужик подошел. Это он. Его запах, слегка апельсиновый. Галлюцинации не пахнут.
   – Это ты? – на всякий случай спросила Ариадна.
   – Это я, – подтвердил Леон.
   Поехали в «Арагви». А куда же еще?
   Все обсудили без лишних слов.
   – Я без тебя не могу. И не буду, – просто сказал Леон. – Я решил развестись с женой.
   Ариадна обежала глазами любимое лицо. Он устал, оброс, вылезла щетина. Как партизан, который пробирался через территорию врага и наконец вышел.
   – Тебя погонят с работы, – сказала Ада. – У вас разводы не поощряются.
   – У кого «у вас»?
   – У шпионов.
   Леон молчал. Не опровергал и не соглашался. Потом сказал:
   – Как будет, так и будет. Я готов сменить профессию.
   – Тебе не дадут работать. Нигде.
   – Как будет, так и будет…
   Ариадна не могла поверить: неужели всё это: его лицо, руки, его тепло и его дыхание – все это может стать ЕЕ. Надвигалась перемена участи. Однако всякая перемена несет в себе нечеловеческие усилия и полный разгром.
 
   Все оказалось не так страшно.
   Профессию менять не пришлось. Леонард оказался ценный кадр, такими не бросаются. Начальство попробовало отговаривать, стращать, но Леон не пугался, стоял на своем. В результате решили не применять санкций, все оставить как есть. Сделать вид, что не заметили. Была одна жена, стала другая. На анкете не особенно отражается. Да и времена – не сталинские. Помягче стали времена, что там и говорить…
   С начальством обошлось. А вот с семьей оказалось труднее, чем он думал.
   Он долго скрывал от Зои свое землетрясение, но шила в мешке не утаишь. Зое доложили. Она немедленно вернулась в Москву.
   – Это правда? – спокойно спросила Зоя.
   – Правда.
   – Что ты решил?
   – Развестись. Я ухожу.
   – Володе скажешь сам, – постановила Зоя. – Иди и скажи.
   Леонард медлил. Ноги налились тяжестью, как у каменного гостя. Зоя взяла его за руку и втащила в комнату сына.
   – Говори! – приказала Зоя.
   Десятилетний Володя сел на кровати. Устремил на отца свои круглые, такие любимые глаза.
   – Володя… Я ухожу от вас, но я вас не бросаю…
   – Куда? – не понял Володя.
   – Папа полюбил другую женщину и другого мальчика, – объяснила Зоя.
   – Это правда? – удивился Володя.
   – Нет. Неправда. Я люблю только тебя.
   – Тогда почему ты уходишь? – Володя смотрел на отца.
   – Из-за внутрисемейных отношений.
   – А что это такое?
   Володя смотрел и ждал. Он был еще маленький, чтобы понять. И только чувствовал, что в воздухе растворилось что-то ужасное. Хотелось закричать.
   Леонард не мог больше смотреть в глаза сына. Он как будто заглянул в свое предательство.
   Повернулся и вышел из комнаты. Еще никогда ему не было так тяжело.
   На другой день к Зое прибежала соседка со скандалом. Оказывается, Володя подбивал ее сына Вадика к игре на риск: перебегать дорогу перед носом проезжающих машин. И они перебегали почти под колесами грузовиков и легковушек.
   Зоя вошла к мужу и сказала:
   – Вот чего ты добился. Мальчик хочет покончить с собой.
   Леонард обмер и пошел к сыну.
   – Зачем ты это делаешь? – спросил он.
   – Я хотел доказать.
   – Что доказать?
   – Что мне ничего не страшно.
   – И смерть?
   – В том числе.
   – А кому доказать? Мне?
   – В том числе.
   – Не делай так больше. Я тебя прошу.
   – А тебе какая разница? Ты же уходишь.
   – Нет. Я никуда не ухожу.
   Леонард решил остаться в семье. Жертвовать сыном он не мог.
 
   Ариадна тем временем объяснилась с Осей.
   Ося держался стойко, скрывал уязвленное самолюбие. Посоветовавшись со своим папашей, решили поделить имущество на три части. Две трети Ариадне, поскольку у нее ребенок, а треть себе.
   Ося оставил Ариадне квартиру, но мебель забрал. Мебель была антикварная, из карельской березы с бронзой. Осин папаша разбирался – во что надо вкладывать деньги.
   Ариадна осталась в голых стенах, но с крышей над головой. Первое время ели на подоконниках, подстелив газетку. Спали на полу, на матрасах.
   Леонард медлил. Не шел в новую жизнь с газеткой на подоконнике. Дело, конечно, не в газетке, а в близких людях.
   Раньше ему казалось, что все будет проще: и сын при нем, и любимая женщина. Но нет… Случилось буквально землетрясение, земля обетованная раскололась до ядра. Сын ходил подавленный. Зоя каждый вечер уходила в ванную плакать, пускала воду, чтобы не слышно было рыданий.
   Леонард похудел, осунулся. Не знал, что делать. Уйти он не мог. И оставаться тоже не мог. Он обещал Ариадне. И Ариадна уже сделала первый шаг. Приходили мысли: разбиться на машине, чтобы ни туда ни сюда.
 
   Ада ничего не могла понять.
   Леонард обещал переехать в пятницу, но исчез. Его не было ни в пятницу, ни в субботу, ни в воскресенье.
   – Ты был на даче? – догадалась Ариадна.
   – Я был на дипломатическом приеме, – выкручивался Леон.
   Ариадна вдруг поняла, что ее постигнет та же участь, что многих ее подруг. Мужики тянут резину до тех пор, пока это возможно. А потом, когда резина рвется, – исчезают с горизонта. Вязнут в своей семье. Время работает против любовниц. Мужчины не любят терять свою привычную жизнь. У них образуются рефлексы – условные и безусловные. Ломать их – невыносимо.
   Ариадна пошла на штурм. Договорилась с Миркой. Мирка позвонила Зое.
   – Это говорит домоуправ Морозова, – представилась Мирка.
   – Кто? – не разобрала Зоя.
   – Начальник ЖЭКа вашего дома.
   – А в чем дело?
   – Дело в том, что к нам поступила жалоба от квартиросъемщика Мухина. На него из вашего окна выбросили мусорный пакет и испортили пальто.
   – Когда? – удивилась Зоя.
   – В субботу. В час дня.
   – Да нас в субботу близко не было. Мы с мужем уезжали на дачу с пятницы по понедельник. У нас ведомственная дача в Снегирях.
   – Извините, – сказала Мирка. – Значит, из другого окна.
   Она положила трубку. В дверь позвонили. Это явился Леонард.
   – На ловца и зверь бежит, – прокомментировала Мирка.