Страница:
– Этим-то, небось, все было видно! – даже позавидовал Гэмфри, указывая на группу мужчин в углу.
Мэри тоже взглянула на них и невольно ахнула.
– Да это же мой братец Хэл!
Ошибиться было невозможно. Этот высокий, изображенный вполоборота мужчина, из-под берета которого выбивались желто-оранжевые, с примесью золотых нитей волосы, был явно Генрихом Тюдором. Мэри узнала и знакомую осанку брата, и его манеру стоять, широко расставив ноги и уперев руку в бок.
– Стыд и срам! – вдруг выпалила леди Гилфорд.
– На что вы намекаете, леди? – сурово оглянулась на неё принцесса.
Гувернантка, почувствовав гнев в голосе воспитанницы, замялась.
– Я не имею в виду вашего августейшего брата, миледи. Но это – ткнула она в купальщицу – распутство. Клянусь верой, мне трудно поверить, чтобы наш возлюбленный король, который славится своей добродетелью и любовью к её величеству Катерине, мог вот так пялиться на голую девку.
Молодые люди при этом выпаде матроны захмыкали, кое-кто отвернулся, пряча улыбку. И тут вступилась Джейн.
– Леди Гилфорд! Двор Маргариты Австрийской – это центр куртуазной любви и галантности. И то, что в Англии считается неприличным, там выдается за легкий флирт.
– А кто сама купальщица? – полюбопытствовала Мэри.
Она разглядывала лицо дамы в лохани. У той был отрешенный вид, словно она вся ушла в молитву. Волосы её скрывала золотистая шапочка, лоб выпуклый, белый, на фоне которого особенно яркими кажутся темные брови. А в углу рта родинка, отчего кажется, что, несмотря на молитвенную позу и отрешенный взгляд, дама словно бы слегка усмехается.
– Ну... – замялась фрейлина. – Это одна дама из свиты её светлости. Король Генрих благоволил к ней и обещал ей щедрое вознаграждение, если она позволит поглядеть на себя купающейся.
– О, наш король Хэл малый не промах! – засмеялся Боб Пейкок. – Знал, на кого поглядеть.
И он игриво подмигнул Джейн.
Мэри вдруг почувствовала себя словно забытой. Все глядели лишь на купальщицу. А ведь эти молодые люди – её воздыхатели, их внимание должно принадлежать только ей. Поэтому, коротко поблагодарив Джейн за подарок, она тут же потребовала, чтобы играла музыка и велела начинать танцы. Окончательно же принцесса успокоилась, когда Илайджа, Боб и Гэмфри заспорили, кто поведет её высочество в первом круге.
Лишь под утро, когда все устали до предела, Мег Гилфорд отвела принцессу в ее опочивальню. Но и тут славную женщину ждало разочарование. Обычно она ночевала с Мэри в ее комнате, на небольшой, стоявшей в углу кровати, но на сей раз Мэри пожелала, чтобы при ней осталась Джейн Попинкорт.
– Ни за что! – выпалила леди Гилфорд. Мэри поглядела на неё высокомерно.
– Я зачислила Джейн Попинкорт свой штат. И я хочу, чтобы она сегодня осталась со мной.
Леди Гилфорд вздохнула.
– Ну, чисто малое дитя – подавай ему новую игрушку. Сама-то Джейн не больно рвалась к вам. И я не удивлюсь, если она предпочтет остаться с мистером Бобом Пейкоком.
Мэри растерянно заморгала.
– Не может быть. Джейн дама, а не шлюха, чтобы ложиться с каждым встречным.
– Дама? – хмыкнула Гилфорд. – Эта дама ещё тому вас научит. Да от неё за милю несет беспутством. Одно то, что не постыдилась купаться голой при стольких мужчинах...
Она осеклась.
– Деточка, да ты что не узнала ее?.. Ох, куда же ты? Мэри стремглав вбежала в зал, где сонные служанки убирали со стола, допивали вино. Они с изумлением взглянули на принцессу.
– Эй, добавьте огня в камин! Подайте свечи! Я хочу разглядеть гобелен получше.
Она и не заметила парочку, беседующую на деревянной галерее конце зала. Не видела, как Джейн, оттолкнув Боба Пейкока, сбежала к принцессе, подхватив со стола свечу.
– Вы все-таки заметили? – улыбаясь, спросила она, но имела в виду явно не изображение купальщицы, и свет от её свечи остановился на группе мужчин в углу.
Мэри невольно взглянула, что же осветила Джейн, и вопросы замерли у неё на губах. Она смотрела во все глаза, узнав за спиной брата фигуру того, чей образ столько лет хранила в сердце... Вспоминала эту манеру стоять, скрестив на груди руки и чуть вскинув подбородок. Эти каштановые жесткие волосы, красивой волной спадающие на широкие плечи, эти по-девичьи голубые глаза на сильном, смуглом лице воина.
– Чарльз, – шепнула, точно позвала она, словно ожидая, что, затененный блистательным обликом её брата, вышитый придворный вдруг ответит.
Свеча дрогнула в руке Джейн. Она растерянно взглянула на принцессу. Когда-то фрейлина была поверенной всех её тайн, и то, что Мэри скрывала от всех, Джейн было известно. Принцесс учат скрывать свои чувства, и даже если кто-то и заметил влюбленность маленькой девочки, то кому бы пришло в голову, что это столь серьезно?
Но сейчас Джейн даже испугалась. Она-то хорошо знала Чарльза Брэндона, бесспорно обаятельного придворного, но человека циничного, интригана и карьериста. И то, что Мэри, легкомысленная и тщеславная, несмотря на годы, таила в себе слепую преданность и любовь к нему... Хотя будь Брэндон даже рыцарем без страха и упрека, то и тогда для принцессы из рода Тюдор это чувство было бы губительно. Сейчас же, видя, какими глазами принцесса глядит на его тканое, несовершенное во многом изображение, Джейн Попинкорт не на шутку забеспокоилась. Она была лишь на три года старше семнадцатилетней принцессы, но сейчас почувствовала себя такой опытной, всезнающей, видевшей жизнь женщиной.
– Миледи, я не знала, что вы не заметили его с первого раза, – тихо сказала она.
Мэри, не сводя глаз с гобелена, покачала головой.
– Нет. Я смотрела на Генриха, на эти наряды... на тебя. Я ведь и тебя не узнала.
Она словно очнулась, почти сурово взглянув на Джейн. Оглянувшись, принцесса сделала знак отойти столпившимся сзади слугам.
– За что тебе дал десять тысяч мой брат? За то только, что поглядел, как ты купаешься?
«Как она наивна... и романтична», – подумала Джейн и ответила со вздохом:
– Я имела честь быть лишенной девственности его величеством Генрихом Тюдором. Таково было его желание. Я не смела отказать.
Мэри словно не поняла.
– Так он?.. Мой брат и ты? Господи, все говорят, что Генрих никогда не изменяет Катерине.
Джейн улыбнулась:
– Поверьте, леди Мэри, на войне редко у какого мужчины нет женщин. А я... Что ж, я была его первой дамой, известной в обществе. Говорят, это честь.
Ей показалось, что принцесса не слушает ее, вновь не сводит глаз с гобелена. И вдруг так и ожгла огнем темных, почти черных в сумраке зала глаз:
– А Брэндон? Ты не солгала мне?.. Фрейлина улыбнулась:
– Миледи, я уже все вам сказала сегодня. Мэри перевела дыхание.
– Это хорошо, Джейн. Иначе... И вдруг она рассмеялась:
– Что ж, выходит, благодаря тебе может расстроиться помолвка Брэндона и этой старухи Маргариты? О, Джейн, как я тебе признательна!
Фрейлина еле успевала подстраиваться под резкие перепады настроения принцессы. Но, воспользовавшись её благодушием, спросила:
– Вам ведь все равно, женится он на ней или нет? Мэри прелестно надула губки. «На континенте её рот нашли бы очаровательным», – подумала Джейн.
– Как ты считаешь, Джейн, если моя помолвка с герцогом будет расторгнута – кого мне просватают?
– О, у такой прекрасной принцессы не будет отбоя в женихах, – заверила фрейлина. – Принц Португальский или Неаполитанский, герцоги Баварский или Савойский... Конечно, лучше всех был бы Франциск Ангулемский. Он родственник короля Франции и, если у Людовика XII не будет сына, что очень похоже, он станет его наследником. К тому же Франциск слывет красивейшим и наиболее галантным из французских принцев. И...
– Пустое, – перебила её Мэри, – все они мне безразличны. Признаюсь тебе – я хочу и желаю стать женой Чарльза Брэндона.
Она лишь улыбнулась, заметив ироничный взгляд Джейн, и, по-своему его истолковав, сказала:
– Ведь если он чуть не женился на Маргарите Австрийской, что помешает ему взять в супруги Мэри Английскую?
Джейн справедливо решила, что только жизнь в изоляции от двора, а также та необычная для принцесс крови свобода и самостоятельность, к каким она привыкла в Саффолке, могли возродить в душе Мэри эту немыслимую по своей дерзости мечту. Но Джейн не стала указывать на это Мэри. Лишь молвила, улыбаясь:
– Что ж, говорят, Рождественская ночь – ночь пророчеств. И я буду молиться, чтобы произнесенное сегодня вами сбылось.
Глава 3
Мэри тоже взглянула на них и невольно ахнула.
– Да это же мой братец Хэл!
Ошибиться было невозможно. Этот высокий, изображенный вполоборота мужчина, из-под берета которого выбивались желто-оранжевые, с примесью золотых нитей волосы, был явно Генрихом Тюдором. Мэри узнала и знакомую осанку брата, и его манеру стоять, широко расставив ноги и уперев руку в бок.
– Стыд и срам! – вдруг выпалила леди Гилфорд.
– На что вы намекаете, леди? – сурово оглянулась на неё принцесса.
Гувернантка, почувствовав гнев в голосе воспитанницы, замялась.
– Я не имею в виду вашего августейшего брата, миледи. Но это – ткнула она в купальщицу – распутство. Клянусь верой, мне трудно поверить, чтобы наш возлюбленный король, который славится своей добродетелью и любовью к её величеству Катерине, мог вот так пялиться на голую девку.
Молодые люди при этом выпаде матроны захмыкали, кое-кто отвернулся, пряча улыбку. И тут вступилась Джейн.
– Леди Гилфорд! Двор Маргариты Австрийской – это центр куртуазной любви и галантности. И то, что в Англии считается неприличным, там выдается за легкий флирт.
– А кто сама купальщица? – полюбопытствовала Мэри.
Она разглядывала лицо дамы в лохани. У той был отрешенный вид, словно она вся ушла в молитву. Волосы её скрывала золотистая шапочка, лоб выпуклый, белый, на фоне которого особенно яркими кажутся темные брови. А в углу рта родинка, отчего кажется, что, несмотря на молитвенную позу и отрешенный взгляд, дама словно бы слегка усмехается.
– Ну... – замялась фрейлина. – Это одна дама из свиты её светлости. Король Генрих благоволил к ней и обещал ей щедрое вознаграждение, если она позволит поглядеть на себя купающейся.
– О, наш король Хэл малый не промах! – засмеялся Боб Пейкок. – Знал, на кого поглядеть.
И он игриво подмигнул Джейн.
Мэри вдруг почувствовала себя словно забытой. Все глядели лишь на купальщицу. А ведь эти молодые люди – её воздыхатели, их внимание должно принадлежать только ей. Поэтому, коротко поблагодарив Джейн за подарок, она тут же потребовала, чтобы играла музыка и велела начинать танцы. Окончательно же принцесса успокоилась, когда Илайджа, Боб и Гэмфри заспорили, кто поведет её высочество в первом круге.
Лишь под утро, когда все устали до предела, Мег Гилфорд отвела принцессу в ее опочивальню. Но и тут славную женщину ждало разочарование. Обычно она ночевала с Мэри в ее комнате, на небольшой, стоявшей в углу кровати, но на сей раз Мэри пожелала, чтобы при ней осталась Джейн Попинкорт.
– Ни за что! – выпалила леди Гилфорд. Мэри поглядела на неё высокомерно.
– Я зачислила Джейн Попинкорт свой штат. И я хочу, чтобы она сегодня осталась со мной.
Леди Гилфорд вздохнула.
– Ну, чисто малое дитя – подавай ему новую игрушку. Сама-то Джейн не больно рвалась к вам. И я не удивлюсь, если она предпочтет остаться с мистером Бобом Пейкоком.
Мэри растерянно заморгала.
– Не может быть. Джейн дама, а не шлюха, чтобы ложиться с каждым встречным.
– Дама? – хмыкнула Гилфорд. – Эта дама ещё тому вас научит. Да от неё за милю несет беспутством. Одно то, что не постыдилась купаться голой при стольких мужчинах...
Она осеклась.
– Деточка, да ты что не узнала ее?.. Ох, куда же ты? Мэри стремглав вбежала в зал, где сонные служанки убирали со стола, допивали вино. Они с изумлением взглянули на принцессу.
– Эй, добавьте огня в камин! Подайте свечи! Я хочу разглядеть гобелен получше.
Она и не заметила парочку, беседующую на деревянной галерее конце зала. Не видела, как Джейн, оттолкнув Боба Пейкока, сбежала к принцессе, подхватив со стола свечу.
– Вы все-таки заметили? – улыбаясь, спросила она, но имела в виду явно не изображение купальщицы, и свет от её свечи остановился на группе мужчин в углу.
Мэри невольно взглянула, что же осветила Джейн, и вопросы замерли у неё на губах. Она смотрела во все глаза, узнав за спиной брата фигуру того, чей образ столько лет хранила в сердце... Вспоминала эту манеру стоять, скрестив на груди руки и чуть вскинув подбородок. Эти каштановые жесткие волосы, красивой волной спадающие на широкие плечи, эти по-девичьи голубые глаза на сильном, смуглом лице воина.
– Чарльз, – шепнула, точно позвала она, словно ожидая, что, затененный блистательным обликом её брата, вышитый придворный вдруг ответит.
Свеча дрогнула в руке Джейн. Она растерянно взглянула на принцессу. Когда-то фрейлина была поверенной всех её тайн, и то, что Мэри скрывала от всех, Джейн было известно. Принцесс учат скрывать свои чувства, и даже если кто-то и заметил влюбленность маленькой девочки, то кому бы пришло в голову, что это столь серьезно?
Но сейчас Джейн даже испугалась. Она-то хорошо знала Чарльза Брэндона, бесспорно обаятельного придворного, но человека циничного, интригана и карьериста. И то, что Мэри, легкомысленная и тщеславная, несмотря на годы, таила в себе слепую преданность и любовь к нему... Хотя будь Брэндон даже рыцарем без страха и упрека, то и тогда для принцессы из рода Тюдор это чувство было бы губительно. Сейчас же, видя, какими глазами принцесса глядит на его тканое, несовершенное во многом изображение, Джейн Попинкорт не на шутку забеспокоилась. Она была лишь на три года старше семнадцатилетней принцессы, но сейчас почувствовала себя такой опытной, всезнающей, видевшей жизнь женщиной.
– Миледи, я не знала, что вы не заметили его с первого раза, – тихо сказала она.
Мэри, не сводя глаз с гобелена, покачала головой.
– Нет. Я смотрела на Генриха, на эти наряды... на тебя. Я ведь и тебя не узнала.
Она словно очнулась, почти сурово взглянув на Джейн. Оглянувшись, принцесса сделала знак отойти столпившимся сзади слугам.
– За что тебе дал десять тысяч мой брат? За то только, что поглядел, как ты купаешься?
«Как она наивна... и романтична», – подумала Джейн и ответила со вздохом:
– Я имела честь быть лишенной девственности его величеством Генрихом Тюдором. Таково было его желание. Я не смела отказать.
Мэри словно не поняла.
– Так он?.. Мой брат и ты? Господи, все говорят, что Генрих никогда не изменяет Катерине.
Джейн улыбнулась:
– Поверьте, леди Мэри, на войне редко у какого мужчины нет женщин. А я... Что ж, я была его первой дамой, известной в обществе. Говорят, это честь.
Ей показалось, что принцесса не слушает ее, вновь не сводит глаз с гобелена. И вдруг так и ожгла огнем темных, почти черных в сумраке зала глаз:
– А Брэндон? Ты не солгала мне?.. Фрейлина улыбнулась:
– Миледи, я уже все вам сказала сегодня. Мэри перевела дыхание.
– Это хорошо, Джейн. Иначе... И вдруг она рассмеялась:
– Что ж, выходит, благодаря тебе может расстроиться помолвка Брэндона и этой старухи Маргариты? О, Джейн, как я тебе признательна!
Фрейлина еле успевала подстраиваться под резкие перепады настроения принцессы. Но, воспользовавшись её благодушием, спросила:
– Вам ведь все равно, женится он на ней или нет? Мэри прелестно надула губки. «На континенте её рот нашли бы очаровательным», – подумала Джейн.
– Как ты считаешь, Джейн, если моя помолвка с герцогом будет расторгнута – кого мне просватают?
– О, у такой прекрасной принцессы не будет отбоя в женихах, – заверила фрейлина. – Принц Португальский или Неаполитанский, герцоги Баварский или Савойский... Конечно, лучше всех был бы Франциск Ангулемский. Он родственник короля Франции и, если у Людовика XII не будет сына, что очень похоже, он станет его наследником. К тому же Франциск слывет красивейшим и наиболее галантным из французских принцев. И...
– Пустое, – перебила её Мэри, – все они мне безразличны. Признаюсь тебе – я хочу и желаю стать женой Чарльза Брэндона.
Она лишь улыбнулась, заметив ироничный взгляд Джейн, и, по-своему его истолковав, сказала:
– Ведь если он чуть не женился на Маргарите Австрийской, что помешает ему взять в супруги Мэри Английскую?
Джейн справедливо решила, что только жизнь в изоляции от двора, а также та необычная для принцесс крови свобода и самостоятельность, к каким она привыкла в Саффолке, могли возродить в душе Мэри эту немыслимую по своей дерзости мечту. Но Джейн не стала указывать на это Мэри. Лишь молвила, улыбаясь:
– Что ж, говорят, Рождественская ночь – ночь пророчеств. И я буду молиться, чтобы произнесенное сегодня вами сбылось.
Глава 3
Конец марта 1514 г.
Дворец Гринвич
Лохань для купания была такой огромной, что двое весьма крупных молодых мужчин свободно разместились в ней. Более того, они боролись в ней, топили друг друга, брызгались, хохотали. В конце концов, утомленные и довольные, они улеглись у противоположных краев, устало дыша и улыбаясь друг другу.
– Эй, вода уже подостыла! – крикнул один из них суетившимся у больших разожженных каминов слугам. – Добавьте горячей.
– И подайте вина, – приказал другой. – А потом пошли все вон.
Над водой поднялись клубы пара. Слуги – кто в бархатных беретах, кто в войлочных колпаках, но все без камзолов с закатанными выше локтей рукавами – кланяясь, стали покидать помещения ванной комнаты.
Купальщики остались одни. Потрескивало пламя, освещая кирпичные веерные своды над головой. На лавках вдоль стен лежали стопки белья, нарядная чистая одежда. Большое, в человеческий рост, зеркало отражало кувшины и тазы у противоположной стены, флаконы с духами и ароматными добавками для ванной на столиках, а также двоих купающихся мужчин. У одного были рыжеватые, белокурые волосы, молочно-белое атлетическое тело, несколько крупное, но вполне соразмерное. Другой был смугл, худощав, но имел могучие плечи, сильные мускулы так и выпирали под блестящей мокрой кожей. Волосы, потемневшие от влаги, были длинными, жесткими, упрямо завивающимися на концах. Сейчас, не глядя на своего сотоварища, он любовался цветом вина, просвечивающего рубином на свет огня.
– Чарльз, ты знаешь, о чем я хочу поговорить с тобой? – спросил первый. – Брэндон, не увиливай! Погляди мне в глаза.
Брэндон повиновался. Ресницы у него были поразительно длинными, что придавало этому по-мужски четкому и привлекательному лицу нечто девичье. А сами глаза – светло-голубые, чистые и прозрачные, казались исполненными почти детской открытости.
– Я слушаю вас, мой король.
Король Генрих VIII Тюдор, в упор глядел на друга, сотоварища по детским играм, а позже по рыцарским турнирам, походам и войнам. Глаза у короля были голубыми, как и у Брэндона, но открытыми они не казались. Их голубой, почти эмалевый блеск всегда словно что-то таил в себе. И сейчас взгляд Генриха казался почти жестким, маленький рот сурово поджался.
– Итак, – начал король, – ты выполнил мой приказ? Ты написал Маргарите Австрийской письмо? Нежнейшее письмо. С извинениями и полное излияний чувств.
– Она мне вновь не ответит, – сказал Брэндон. – Это была с самого начала неудачная затея, ваше величество. Герцогиня Маргарита поклялась, что после двух неудачных замужеств она не пойдет больше под венец. И боюсь – она сдержит слово.
– Но ты же спал с ней! – взревел король. – Она выглядела как мартовская кошка после вашей ночи! Я сам видел.
Он залпом опорожнил бокал и отшвырнул его в сторону, совсем не заботясь, что разбил дорогое стекло. Брэндон продолжал любоваться цветом вина.
– Это было один только раз. Леди Маргарита блюдет свою честь... и свою свободу.
– Но она ведь отдала тебе свое кольцо. Фамильное кольцо Габсбургов! Пол-Европы обсуждали этот факт. Ты должен был настаивать, что вы обручены.
– Милорд, вы несправедливы. Вспомните, какой поднялся скандал, едва я лишь осмелился заикнуться, что нас с герцогиней что-то связывает. К тому же она оскорбила меня, заявив, что кольцо у неё просто украдено. Согласитесь, после всего этого мудрено писать ей нежные письма.
Король расхохотался. Отодвинулся так резко, что вода в лохани выплеснулась через край.
– Ты просто не разбираешься в женщинах, Брэндон! Неужели ты не понял, что Маргарита просто зла на тебя за интрижку с малышкой Попинкорт. И скажи, за каким дьяволом тебе приспичило увиваться за фрейлиной, когда на тебя обратила внимание такая дама, как герцогиня?
– Мне просто хотелось попробовать тот лакомый кусочек, какой так привлек моего короля, – игриво улыбнулся Брэндон. И король тоже улыбнулся.
– Да, Джейн.....
Он хотел что-то добавить, но резко умолк. Лицо его помрачнело.
– Эта история с Джейн наделала слишком много шума. Бедная моя Катерина. Похоже, ей известно... как думаешь, Чарльз?
Брэндон допил вино и бережно поставил бокал на каменный пол.
– Эта история, милорд, получила бы куда меньшую огласку, если бы вы заплатили Джейн меньше денег.
– Но я король! – возмутился Генрих. – Все, что я делаю, должно быть сделано с истинно королевским размахом.
– Храни, о Боже, нашего короля Гарри! – в тон ему воскликнул Брэндон, вскинул, а затем уронил с плеском в воду руки.
Король расхохотался, потом стал задумчивым.
– Чарльз, иметь другую женщину, кроме Катерины, преступно... но так упоительно!
Брэндон предпочел смолчать. Он знал, что его величество спустя пять лет после женитьбы все ещё благоговел перед королевой. Катерина была женщиной нежной, стремившейся во всем угождать супругу. Она принадлежала к древнему царственному роду де Тостамара, и второго короля из рода Тюдоров восхищало, что такая женщина обожала его, была покорной, и к тому же, будучи совсем не глупой, так преклонялась перед ним. Ещё Катерина славилась своим благочестием, и это тоже нравилось королю, ибо её благочестие бросало отблеск и на него. Но в последнее время он словно бы стал уставать от неё. Королева старела, в то время как бывший на шесть лет моложе супруги король продолжал расцветать. К тому же все эти неудачные беременности стали постепенно разрушать ту идиллию, какую поначалу являл собой их брак. Генрих страстно хотел дать роду Тюдоров наследника – и вот одна неудача за другой... Недаром последнее время король стал нервничать, когда узнавал, что то у одного, то у другого из его приближенных рождались дети... сыновья. И вот тогда он решился на измену. Поначалу мелкие интрижки, походы с Брэндоном в бордель. В первое время Генрих очень переживал свои измены, кидался к исповеднику, каялся и волновался, как бы его дражайшая Кэт не узнала об этом. Потом, после его похода во Францию, к тому же уязвленный победой Катерины при Флоддене, он впервые изменил ей в открытую... но за морем. Интрижка с Джейн Попинкорт была для него лишь эпизодом, скорее, галантной игрой, когда король носил цветы Джейн, одаривал её подарками, устроил грандиозное шоу с эпизодом её купания. Но в спальню к Джейн он прошел тайно, стремясь, чтобы об этом никто не узнал, что само по себе наивно, особенно после щедрой благодарности короля этой фрейлине. А Генрих, словно устыдившись содеянного, кинулся к своей Кэт. Он чувствовал себя виноватым и был верен жене ровно три месяца. Пока прошлым вечером опять не пригласил Брэндона, переодевшись, совершить с ним в ночную вылазку в Саутворк[5]. Похоже, сейчас, после ночных похождений король был весел... и одновременно его мучила совесть. Конечно, Катерина, как всегда, промолчит. Но этот её немой укор в глазах...
Что касается Брэндона, то хотя лично он не имел ничего против королевы, но с недавних пор принадлежал к партии тех, кто бы желал, если не разрыва Генриха с Катериной (даже заикаться об этом было опасно), но стоял за уменьшение влияния испанки-королевы на их короля. Катерина была женщиной неглупой, но в глазах определенной группы людей слишком потворствовала союзу Англии с Испанией и Австрией, союзу, который причинил короне одни неприятности. Теперь Чарльз был среди тех, кто придерживался союза с Францией, а следовательно, от него, как от близкого друга короля, ожидали, что он воткнет первый клин меж Генрихом и его испанкой. Это была опасная игра – но Брэндон был игрок. И он должен был оправдать надежды своих союзников. Даже если это не доставляло ему удовольствия. Ибо в глубине души он считал, что как жена для Генриха Катерина подходит прекрасно, да и его личные симпатии были на её стороне. И все же он должен был действовать.
– Милорд, мой повелитель, вы мрачны. Я же думал, что после нашего сегодняшнего визита в Саутворк у вас есть все причины для хорошего расположения. Рыжая Дейзи родила чудесного малыша, вы должны быть довольны.
Маленький рот короля сурово поджался.
– Дейзи рыжая. Как и я.
– Как и младенец, – заметил Брэндон.
– Какого дьявола! Почему я должен верить всякой шлюхе из Саутворка, которой я вроде бы сделал младенца?
– Но по срокам...
– Ко всем чертям! – выругался Генрих, Но через миг тише добавил: – Не будь Дейзи рыжей... Будь я уверен... Но я не верю. Никому. Порой мне кажется, что даже не верю королеве.
Последние слова он произнес совсем тихо. Брэндон понимал, что имеет в виду Генрих Тюдор. Король женился на Катерине после смерти её первого мужа, старшего брата Генриха Артура, женился по разрешению специальной папской буллы после того, как Катерина поклялась, что по случаю юношеской слабости Артура так и не вступила с ним в плотскую связь, а следовательно, не может считаться его женой перед Богом. Если же она солгала, то есть основания признать их брак незаконным, и значит, все их бесплодные усилия дать Англии законного наследника – кара Господня. Сознание этого не давало Генриху покоя. И Брэндону, как доверенному другу короля, со стороны профранцузской партии был предложен план, как отвлечь короля от Катерины, убедить, что именно она, а не Генрих, повинна во всех их неудачах. План был прост – надо, чтобы Генрих сошелся с другой женщиной, и, если она понесет от короля, если родит ему сына, значит, именно Катерина повинна, что у самого блистательного государя Европы нет наследника. Но дело это было весьма щекотливое – Генрих хоть и поглядывал на других дам, все ещё благоговел перед супругой. И все же у него была интрижка с Джейн в Нидерландах. Скоротечная интрижка. Король потерял интерес к мисс Попинкорт, едва получил ее. И поспешил к королеве. Теперь этот ребенок от рыжей шлюхи. Жаль, конечно, что она рыжая, как и король, но тут уж Чарльз ничего не мог поделать – Генрих сам выбрал ее.
Видя, что король задумался, Брэндон вылез из ванны и завернулся в простыню. Подав королю вина и развеселив его парой шуток, он неожиданно сказал:
– Кстати, о Дейзи... Она-то, конечно, обычная продажная . Но при дворе столько дам. Что стоит вам подыскать себе возлюбленную при дворе? Особу целомудренную и добродетельную, которую ваше величество приблизило бы к себе, обласкало... И если она вам родит...
Брэндон предпочел умолкнуть, не развивать дальше мысль. Генрих был человеком непредсказуемым. И Чарльз перевел дыхание лишь тогда, когда заметил, что Генрих улыбается.
– Да, есть при дворе одна особа – весьма очаровательная и добродетельная, замечу. Я знал её ещё ребенком, угловатым ребенком. Но эти угловатые девочки порой превращаются в таких милашек...
Настроение его величества явно улучшилось. Он даже подмигнул.
– Одна из фрейлин моей жены. Сегодня я покажу тебе ее. Скажешь свое мнение.
Кто бы она ни была, имей она хоть горб на спине и косые глаза, Брэндон и тогда бы заявил королю, что она достойна его внимания. Если у королевы появится соперница, если престиж её величества хоть немного понизится – у них будет шанс вывести короля из-под влияния Катерины и её заморской родни.
А пока король был доволен, что заинтриговал Чарльза Брэндона, даже что-то напевал, вылезая из ванны. Огромный, голый, Генрих прошелся по комнате купальни, оставляя потоки воды на плитах и на меховых ковриках, и подошел к зеркалу. Какое-то время он глядел на себя, потом согнул руки, выпятил мускулы, явно любуясь своим атлетическим телом – длинные ноги, мускулистые бедра, немного обозначенное брюшко, но плечи, грудь так и бугрились под напором мускулов.
– Я король, – довольно улыбаясь, сказал Генрих, – надежда и гордость Англии.
– Во всей красе! – в тон ему выпалил Брэндон. И оба расхохотались.
Потом Брэндон прислуживал королю при одевании. Генрих не вызвал пажа, они все ещё оставались вдвоем, беседовали, вроде бы беспечно – об одежде, новых модах и изысканных запахах лосьонов, параллельно с этим слегка пиная друг друга, ловя момент, когда противник более расслаблен (Брэндону при этом, разумеется, доставалось сильнее, чем королю). Но Брэндон очень ценил эти моменты проявления доверия и дружбы монарха. И он был не прочь получить пару тумаков, даже разок растянуться во весь рост на полу, когда Генрих стоял над ним, хохоча и протягивая руку, чтобы помочь встать.
– Не нравится мне эта итальянская мода с заниженными плечами, – говорил король, считавший единственным изъяном в своей фигуре слишком покатую линию плеч, несколько не вязавшуюся с его природным атлетизмом. – Помнишь те вороненые доспехи, что подарил мне посол императора Максимилиана? Там наплечники приподняты и имеют форму рогатых ящериц, но какой это создает вид!
Брэндон, сидя на полу, расправлял буфы в прорезях узких штанов Генриха. Буфов было множество, и казалось, что сами штаны просто изрезаны этими маленькими диагональными дырочками, сквозь которые полагалось пропускать тонкое белье. А колет был коротким, в талию, и по моде таким узким, что даже не сходился на груди, и его следовало покрывать треугольным или квадратным нагрудником.
– Почему ты отсоветовал мне вызвать сестру Мэри на это Рождество? – вдруг спросил король. – Я соскучился по малышке, а сейчас...
– Но вы вспомните, государь – ответил Брэндон, – какие заносы были этой зимой. Просто немыслимо было заставлять нежную, к тому же болезненную девочку отправляться в дорогу в такое ненастье. Да и эти слухи, что к ней заезжал испанец Фуэнсалида... Бог весть, что он мог наговорить ей.
Маленький рот короля по привычке сурово поджался. Если воспоминания о доспехах, подаренных австрийцем Максимилианом, ещё могли настроить его на позитивный лад, то само напоминание об Испании, об его тесте Фердинанде, которому он верил и который его так предал, сразу заставили вспыхнуть холодным светом его маленькие синие глаза. Но Чарльз остался доволен. Он был против давнишнего брака Мэри с Карлом Кастильским, он принадлежал к партии, которая делала все, чтобы не допустить этот союз.
Король был уже готов, чтобы выйти. Лихо водрузив набекрень широкий, опушенный лебяжьим пухом берет, он посмотрел на свое отражение. Небесно-голубой бархат его камзола искрился золотыми нашивками, на блистающем алмазной пылью опушенном горностаем нагруднике были богатые аппликации из рубиновых роз, а сверху ещё сверкала подвесками несметной ценности золотая цепь. Король явно любовался собой – надменно вскинутый бритый подбородок, короткий прямой нос, яркие глаза в обрамлении рыжеватых ресниц и густая волнистая шевелюра до плеч, пышная после купания, оранжево-золотистая.
– Да, я король! – важно заметил он. – Гордость и надежда Англии. О, я докажу им всем, что в мире ещё не было подобного монарха!
И лишь на миг облачко набежало на его чело:
– Мне все же следует сходить к исповеднику, покаяться. Иначе как я смогу глядеть в глаза столь чистой и возвышенной женщины, как королева?
Он все ещё робел перед ней. Хотя и жаловался Брэндону, что из-за поста её величество не допускает его к себе в опочивальню. А ему в это запретное время как никогда хочется плотских утех.
– Но почему именно когда Кэт так строга, мне не хватает любви?
– Просто весна, государь, – улыбнулся Брэндон, подкидывая дрова в огонь и стараясь не смотреть на короля, чтобы скрыть насмешку в глазах.
– Да, весна! – вздохнул Генрих, подойдя к окну. – Затяжная весна. Уже конец марта, а снег все ещё лежит. Я даже не помню столь долгой и суровой зимы. Он что-то увидел из окна и нервно затеребил цепь на груди.
– Королева возвращается из часовни. Мне бы следовало встретить ее. Ах, да, сначала к исповеднику...
Он что-то ещё припомнил:
– После обеда у меня встреча с делегацией торговцев из Сити, потом... Это потом. Да, Чарльз, – уже выходя, оглянулся Генрих. – Думаю, до полудня мы сможем сыграть партию в теннис. Так что я тебя жду.
Брэндона порой восхищала необыкновенная энергия его молодого повелителя. Он казался неутомимым, в нем действительно гнездилась недюжинная сила. Проведя прошлые полдня на охоте, потом заседая в совете, по сути, не спав во время их рейда по притонам Саутворка, он вел себя так, словно не чувствовал усталости, и был как раз в форме, чтобы обыграть Брэндона в теннис. Да, в Генрихе Тюдоре таилось многое... Много такого, что он даже не подозревал в себе. Непостоянный и вспыльчивый, упрямый и сентиментальный, щепетильный и пренебрегающий условностями... В нем сочетались простодушие и проницательность, детское тщеславие и холодное равнодушие, себялюбие и ранимость, и то, что всё чаще стал замечать в этом обаятельном юноше Брэндон – безжалостная жестокость. Генрих был хищником, общение с которым могло больно ранить. Но Брэндона это не смущало. Он давно понял – король добр и милостив с теми, кто не встанет ему поперек дороги. А Брэндон был не так глуп, чтобы в чем-то пойти наперекор его величеству Генриху Тюдору.
Дворец Гринвич
Лохань для купания была такой огромной, что двое весьма крупных молодых мужчин свободно разместились в ней. Более того, они боролись в ней, топили друг друга, брызгались, хохотали. В конце концов, утомленные и довольные, они улеглись у противоположных краев, устало дыша и улыбаясь друг другу.
– Эй, вода уже подостыла! – крикнул один из них суетившимся у больших разожженных каминов слугам. – Добавьте горячей.
– И подайте вина, – приказал другой. – А потом пошли все вон.
Над водой поднялись клубы пара. Слуги – кто в бархатных беретах, кто в войлочных колпаках, но все без камзолов с закатанными выше локтей рукавами – кланяясь, стали покидать помещения ванной комнаты.
Купальщики остались одни. Потрескивало пламя, освещая кирпичные веерные своды над головой. На лавках вдоль стен лежали стопки белья, нарядная чистая одежда. Большое, в человеческий рост, зеркало отражало кувшины и тазы у противоположной стены, флаконы с духами и ароматными добавками для ванной на столиках, а также двоих купающихся мужчин. У одного были рыжеватые, белокурые волосы, молочно-белое атлетическое тело, несколько крупное, но вполне соразмерное. Другой был смугл, худощав, но имел могучие плечи, сильные мускулы так и выпирали под блестящей мокрой кожей. Волосы, потемневшие от влаги, были длинными, жесткими, упрямо завивающимися на концах. Сейчас, не глядя на своего сотоварища, он любовался цветом вина, просвечивающего рубином на свет огня.
– Чарльз, ты знаешь, о чем я хочу поговорить с тобой? – спросил первый. – Брэндон, не увиливай! Погляди мне в глаза.
Брэндон повиновался. Ресницы у него были поразительно длинными, что придавало этому по-мужски четкому и привлекательному лицу нечто девичье. А сами глаза – светло-голубые, чистые и прозрачные, казались исполненными почти детской открытости.
– Я слушаю вас, мой король.
Король Генрих VIII Тюдор, в упор глядел на друга, сотоварища по детским играм, а позже по рыцарским турнирам, походам и войнам. Глаза у короля были голубыми, как и у Брэндона, но открытыми они не казались. Их голубой, почти эмалевый блеск всегда словно что-то таил в себе. И сейчас взгляд Генриха казался почти жестким, маленький рот сурово поджался.
– Итак, – начал король, – ты выполнил мой приказ? Ты написал Маргарите Австрийской письмо? Нежнейшее письмо. С извинениями и полное излияний чувств.
– Она мне вновь не ответит, – сказал Брэндон. – Это была с самого начала неудачная затея, ваше величество. Герцогиня Маргарита поклялась, что после двух неудачных замужеств она не пойдет больше под венец. И боюсь – она сдержит слово.
– Но ты же спал с ней! – взревел король. – Она выглядела как мартовская кошка после вашей ночи! Я сам видел.
Он залпом опорожнил бокал и отшвырнул его в сторону, совсем не заботясь, что разбил дорогое стекло. Брэндон продолжал любоваться цветом вина.
– Это было один только раз. Леди Маргарита блюдет свою честь... и свою свободу.
– Но она ведь отдала тебе свое кольцо. Фамильное кольцо Габсбургов! Пол-Европы обсуждали этот факт. Ты должен был настаивать, что вы обручены.
– Милорд, вы несправедливы. Вспомните, какой поднялся скандал, едва я лишь осмелился заикнуться, что нас с герцогиней что-то связывает. К тому же она оскорбила меня, заявив, что кольцо у неё просто украдено. Согласитесь, после всего этого мудрено писать ей нежные письма.
Король расхохотался. Отодвинулся так резко, что вода в лохани выплеснулась через край.
– Ты просто не разбираешься в женщинах, Брэндон! Неужели ты не понял, что Маргарита просто зла на тебя за интрижку с малышкой Попинкорт. И скажи, за каким дьяволом тебе приспичило увиваться за фрейлиной, когда на тебя обратила внимание такая дама, как герцогиня?
– Мне просто хотелось попробовать тот лакомый кусочек, какой так привлек моего короля, – игриво улыбнулся Брэндон. И король тоже улыбнулся.
– Да, Джейн.....
Он хотел что-то добавить, но резко умолк. Лицо его помрачнело.
– Эта история с Джейн наделала слишком много шума. Бедная моя Катерина. Похоже, ей известно... как думаешь, Чарльз?
Брэндон допил вино и бережно поставил бокал на каменный пол.
– Эта история, милорд, получила бы куда меньшую огласку, если бы вы заплатили Джейн меньше денег.
– Но я король! – возмутился Генрих. – Все, что я делаю, должно быть сделано с истинно королевским размахом.
– Храни, о Боже, нашего короля Гарри! – в тон ему воскликнул Брэндон, вскинул, а затем уронил с плеском в воду руки.
Король расхохотался, потом стал задумчивым.
– Чарльз, иметь другую женщину, кроме Катерины, преступно... но так упоительно!
Брэндон предпочел смолчать. Он знал, что его величество спустя пять лет после женитьбы все ещё благоговел перед королевой. Катерина была женщиной нежной, стремившейся во всем угождать супругу. Она принадлежала к древнему царственному роду де Тостамара, и второго короля из рода Тюдоров восхищало, что такая женщина обожала его, была покорной, и к тому же, будучи совсем не глупой, так преклонялась перед ним. Ещё Катерина славилась своим благочестием, и это тоже нравилось королю, ибо её благочестие бросало отблеск и на него. Но в последнее время он словно бы стал уставать от неё. Королева старела, в то время как бывший на шесть лет моложе супруги король продолжал расцветать. К тому же все эти неудачные беременности стали постепенно разрушать ту идиллию, какую поначалу являл собой их брак. Генрих страстно хотел дать роду Тюдоров наследника – и вот одна неудача за другой... Недаром последнее время король стал нервничать, когда узнавал, что то у одного, то у другого из его приближенных рождались дети... сыновья. И вот тогда он решился на измену. Поначалу мелкие интрижки, походы с Брэндоном в бордель. В первое время Генрих очень переживал свои измены, кидался к исповеднику, каялся и волновался, как бы его дражайшая Кэт не узнала об этом. Потом, после его похода во Францию, к тому же уязвленный победой Катерины при Флоддене, он впервые изменил ей в открытую... но за морем. Интрижка с Джейн Попинкорт была для него лишь эпизодом, скорее, галантной игрой, когда король носил цветы Джейн, одаривал её подарками, устроил грандиозное шоу с эпизодом её купания. Но в спальню к Джейн он прошел тайно, стремясь, чтобы об этом никто не узнал, что само по себе наивно, особенно после щедрой благодарности короля этой фрейлине. А Генрих, словно устыдившись содеянного, кинулся к своей Кэт. Он чувствовал себя виноватым и был верен жене ровно три месяца. Пока прошлым вечером опять не пригласил Брэндона, переодевшись, совершить с ним в ночную вылазку в Саутворк[5]. Похоже, сейчас, после ночных похождений король был весел... и одновременно его мучила совесть. Конечно, Катерина, как всегда, промолчит. Но этот её немой укор в глазах...
Что касается Брэндона, то хотя лично он не имел ничего против королевы, но с недавних пор принадлежал к партии тех, кто бы желал, если не разрыва Генриха с Катериной (даже заикаться об этом было опасно), но стоял за уменьшение влияния испанки-королевы на их короля. Катерина была женщиной неглупой, но в глазах определенной группы людей слишком потворствовала союзу Англии с Испанией и Австрией, союзу, который причинил короне одни неприятности. Теперь Чарльз был среди тех, кто придерживался союза с Францией, а следовательно, от него, как от близкого друга короля, ожидали, что он воткнет первый клин меж Генрихом и его испанкой. Это была опасная игра – но Брэндон был игрок. И он должен был оправдать надежды своих союзников. Даже если это не доставляло ему удовольствия. Ибо в глубине души он считал, что как жена для Генриха Катерина подходит прекрасно, да и его личные симпатии были на её стороне. И все же он должен был действовать.
– Милорд, мой повелитель, вы мрачны. Я же думал, что после нашего сегодняшнего визита в Саутворк у вас есть все причины для хорошего расположения. Рыжая Дейзи родила чудесного малыша, вы должны быть довольны.
Маленький рот короля сурово поджался.
– Дейзи рыжая. Как и я.
– Как и младенец, – заметил Брэндон.
– Какого дьявола! Почему я должен верить всякой шлюхе из Саутворка, которой я вроде бы сделал младенца?
– Но по срокам...
– Ко всем чертям! – выругался Генрих, Но через миг тише добавил: – Не будь Дейзи рыжей... Будь я уверен... Но я не верю. Никому. Порой мне кажется, что даже не верю королеве.
Последние слова он произнес совсем тихо. Брэндон понимал, что имеет в виду Генрих Тюдор. Король женился на Катерине после смерти её первого мужа, старшего брата Генриха Артура, женился по разрешению специальной папской буллы после того, как Катерина поклялась, что по случаю юношеской слабости Артура так и не вступила с ним в плотскую связь, а следовательно, не может считаться его женой перед Богом. Если же она солгала, то есть основания признать их брак незаконным, и значит, все их бесплодные усилия дать Англии законного наследника – кара Господня. Сознание этого не давало Генриху покоя. И Брэндону, как доверенному другу короля, со стороны профранцузской партии был предложен план, как отвлечь короля от Катерины, убедить, что именно она, а не Генрих, повинна во всех их неудачах. План был прост – надо, чтобы Генрих сошелся с другой женщиной, и, если она понесет от короля, если родит ему сына, значит, именно Катерина повинна, что у самого блистательного государя Европы нет наследника. Но дело это было весьма щекотливое – Генрих хоть и поглядывал на других дам, все ещё благоговел перед супругой. И все же у него была интрижка с Джейн в Нидерландах. Скоротечная интрижка. Король потерял интерес к мисс Попинкорт, едва получил ее. И поспешил к королеве. Теперь этот ребенок от рыжей шлюхи. Жаль, конечно, что она рыжая, как и король, но тут уж Чарльз ничего не мог поделать – Генрих сам выбрал ее.
Видя, что король задумался, Брэндон вылез из ванны и завернулся в простыню. Подав королю вина и развеселив его парой шуток, он неожиданно сказал:
– Кстати, о Дейзи... Она-то, конечно, обычная продажная . Но при дворе столько дам. Что стоит вам подыскать себе возлюбленную при дворе? Особу целомудренную и добродетельную, которую ваше величество приблизило бы к себе, обласкало... И если она вам родит...
Брэндон предпочел умолкнуть, не развивать дальше мысль. Генрих был человеком непредсказуемым. И Чарльз перевел дыхание лишь тогда, когда заметил, что Генрих улыбается.
– Да, есть при дворе одна особа – весьма очаровательная и добродетельная, замечу. Я знал её ещё ребенком, угловатым ребенком. Но эти угловатые девочки порой превращаются в таких милашек...
Настроение его величества явно улучшилось. Он даже подмигнул.
– Одна из фрейлин моей жены. Сегодня я покажу тебе ее. Скажешь свое мнение.
Кто бы она ни была, имей она хоть горб на спине и косые глаза, Брэндон и тогда бы заявил королю, что она достойна его внимания. Если у королевы появится соперница, если престиж её величества хоть немного понизится – у них будет шанс вывести короля из-под влияния Катерины и её заморской родни.
А пока король был доволен, что заинтриговал Чарльза Брэндона, даже что-то напевал, вылезая из ванны. Огромный, голый, Генрих прошелся по комнате купальни, оставляя потоки воды на плитах и на меховых ковриках, и подошел к зеркалу. Какое-то время он глядел на себя, потом согнул руки, выпятил мускулы, явно любуясь своим атлетическим телом – длинные ноги, мускулистые бедра, немного обозначенное брюшко, но плечи, грудь так и бугрились под напором мускулов.
– Я король, – довольно улыбаясь, сказал Генрих, – надежда и гордость Англии.
– Во всей красе! – в тон ему выпалил Брэндон. И оба расхохотались.
Потом Брэндон прислуживал королю при одевании. Генрих не вызвал пажа, они все ещё оставались вдвоем, беседовали, вроде бы беспечно – об одежде, новых модах и изысканных запахах лосьонов, параллельно с этим слегка пиная друг друга, ловя момент, когда противник более расслаблен (Брэндону при этом, разумеется, доставалось сильнее, чем королю). Но Брэндон очень ценил эти моменты проявления доверия и дружбы монарха. И он был не прочь получить пару тумаков, даже разок растянуться во весь рост на полу, когда Генрих стоял над ним, хохоча и протягивая руку, чтобы помочь встать.
– Не нравится мне эта итальянская мода с заниженными плечами, – говорил король, считавший единственным изъяном в своей фигуре слишком покатую линию плеч, несколько не вязавшуюся с его природным атлетизмом. – Помнишь те вороненые доспехи, что подарил мне посол императора Максимилиана? Там наплечники приподняты и имеют форму рогатых ящериц, но какой это создает вид!
Брэндон, сидя на полу, расправлял буфы в прорезях узких штанов Генриха. Буфов было множество, и казалось, что сами штаны просто изрезаны этими маленькими диагональными дырочками, сквозь которые полагалось пропускать тонкое белье. А колет был коротким, в талию, и по моде таким узким, что даже не сходился на груди, и его следовало покрывать треугольным или квадратным нагрудником.
– Почему ты отсоветовал мне вызвать сестру Мэри на это Рождество? – вдруг спросил король. – Я соскучился по малышке, а сейчас...
– Но вы вспомните, государь – ответил Брэндон, – какие заносы были этой зимой. Просто немыслимо было заставлять нежную, к тому же болезненную девочку отправляться в дорогу в такое ненастье. Да и эти слухи, что к ней заезжал испанец Фуэнсалида... Бог весть, что он мог наговорить ей.
Маленький рот короля по привычке сурово поджался. Если воспоминания о доспехах, подаренных австрийцем Максимилианом, ещё могли настроить его на позитивный лад, то само напоминание об Испании, об его тесте Фердинанде, которому он верил и который его так предал, сразу заставили вспыхнуть холодным светом его маленькие синие глаза. Но Чарльз остался доволен. Он был против давнишнего брака Мэри с Карлом Кастильским, он принадлежал к партии, которая делала все, чтобы не допустить этот союз.
Король был уже готов, чтобы выйти. Лихо водрузив набекрень широкий, опушенный лебяжьим пухом берет, он посмотрел на свое отражение. Небесно-голубой бархат его камзола искрился золотыми нашивками, на блистающем алмазной пылью опушенном горностаем нагруднике были богатые аппликации из рубиновых роз, а сверху ещё сверкала подвесками несметной ценности золотая цепь. Король явно любовался собой – надменно вскинутый бритый подбородок, короткий прямой нос, яркие глаза в обрамлении рыжеватых ресниц и густая волнистая шевелюра до плеч, пышная после купания, оранжево-золотистая.
– Да, я король! – важно заметил он. – Гордость и надежда Англии. О, я докажу им всем, что в мире ещё не было подобного монарха!
И лишь на миг облачко набежало на его чело:
– Мне все же следует сходить к исповеднику, покаяться. Иначе как я смогу глядеть в глаза столь чистой и возвышенной женщины, как королева?
Он все ещё робел перед ней. Хотя и жаловался Брэндону, что из-за поста её величество не допускает его к себе в опочивальню. А ему в это запретное время как никогда хочется плотских утех.
– Но почему именно когда Кэт так строга, мне не хватает любви?
– Просто весна, государь, – улыбнулся Брэндон, подкидывая дрова в огонь и стараясь не смотреть на короля, чтобы скрыть насмешку в глазах.
– Да, весна! – вздохнул Генрих, подойдя к окну. – Затяжная весна. Уже конец марта, а снег все ещё лежит. Я даже не помню столь долгой и суровой зимы. Он что-то увидел из окна и нервно затеребил цепь на груди.
– Королева возвращается из часовни. Мне бы следовало встретить ее. Ах, да, сначала к исповеднику...
Он что-то ещё припомнил:
– После обеда у меня встреча с делегацией торговцев из Сити, потом... Это потом. Да, Чарльз, – уже выходя, оглянулся Генрих. – Думаю, до полудня мы сможем сыграть партию в теннис. Так что я тебя жду.
Брэндона порой восхищала необыкновенная энергия его молодого повелителя. Он казался неутомимым, в нем действительно гнездилась недюжинная сила. Проведя прошлые полдня на охоте, потом заседая в совете, по сути, не спав во время их рейда по притонам Саутворка, он вел себя так, словно не чувствовал усталости, и был как раз в форме, чтобы обыграть Брэндона в теннис. Да, в Генрихе Тюдоре таилось многое... Много такого, что он даже не подозревал в себе. Непостоянный и вспыльчивый, упрямый и сентиментальный, щепетильный и пренебрегающий условностями... В нем сочетались простодушие и проницательность, детское тщеславие и холодное равнодушие, себялюбие и ранимость, и то, что всё чаще стал замечать в этом обаятельном юноше Брэндон – безжалостная жестокость. Генрих был хищником, общение с которым могло больно ранить. Но Брэндона это не смущало. Он давно понял – король добр и милостив с теми, кто не встанет ему поперек дороги. А Брэндон был не так глуп, чтобы в чем-то пойти наперекор его величеству Генриху Тюдору.