Страница:
Мальчишка засмеялся.
— Сын ведьмы никогда не станет почитать распятого Бога. Но… матушка ведь как только ни ворожила, а мары меня не отпускали. Теперь же я сам по себе, никакое черное чародейство ко мне не тянется. Правда, матери отец про оберег не велел сказывать. Говорит, сперва сам ей все пояснит, как она вернется.
— Что значит «как вернется»? А где теперь Малфрида?
Добрыня вздохнул. На его детском личике, несмотря на старание казаться степенным, проявилось нечто ранимое, трогательное, даже губы задрожали.
— Да кто ж ее знает? Как ушла перед празднованием Масленицы, так и не объявлялась с тех пор. Однако батя уверяет, что скоро вернуться должна. Он ведь сердцем чует ее появление. И я… чую, наверное. Жду.
Добрыня тосковал по родимой. Какая ни есть — а все же мать. Хотя он уже в том возрасте был, когда мальчишек на Руси отлучали от материнских подолов. Ибо не к добру, если будущего мужа бабы растят и лелеют. Но не об этом думал сейчас Свенельд. Отсутствие ведьмы путало все его планы. Он знал, что Малфрида при муже жила, как кошка: захотела — ушла, захотела — вернулась, чтобы опять вести жизнь обычной бабы. Но уйти она могла надолго.
— Так… — Свенельд потер переносицу, откинул со лба длинные светлые пряди. — Не знаю, каковы там дела у Малка, но переговорить мне с ним нужно. Так что беги и доложи, что жду я его.
Опустившись на песчаный склон, Свенельд смотрел, как мальчишка бежал по тропе, мелькая среди красноватых стволов сосен. Затем перевел задумчивый взгляд на текучую воду реки и стал наблюдать, как светло серебрится Днепр в наступающих сумерках. Солнце уже село за деревьями противоположного берега, но небо еще было ясным, от воды веяло сыростью. Свенельд запахнул накидку. Исход дня в начале травня[8] — это еще не теплые летние зори, сырость вечерняя пробирает до костей. Особенно у воды. Но обождать, видимо, придется. Да и обдумать все не мешало бы.
Когда Ольга повелела ему разыскать и привезти Малфриду, он даже сначала обиделся. Так и сказал ей — мол, что я тебе, прислужник-гонец? Или зазнавшаяся Малфрида ждет, чтобы сам князь-воевода древлянский ей в ножки поклонился?
Но Ольга только молвила: сам должен понимать, что иных гонцов гордячка ведьма может и не принять, а то и напугать так, что те в исполох[9] впадут и побредут сами не ведая куда, — бывало уже такое. И все же княгиня редко когда принималась за какое-либо важное дело, не посоветовавшись сначала со своей подругой чародейкой. Вот и ныне Ольга задумала немыслимое: отправиться в земли дальние, за моря глубокие, до самого Царьграда доплыть решила. И не абы почему, а чтобы уладить с царем византийским уговоры, какие некогда еще Олег Вещий заключал, а позже Игорь князь подтверждал. Но то все было сделано силой оружия. Теперь же Ольга решила войны не начинать, а сделать так, как в иных державах делалось, — при помощи посольства да мирного соглашения. А выйдет ли у нее? Вот для этого Ольга и просила Свенельда разыскать и привезти к ней чародейку Малфриду.
И все же Свенельд не сильно радовался, отправляясь посыльным княгини к ведьме. Ранее она его даже ревновала к ней, ведь одно время Малфрида была его суложью[10], жили вместе они. Потом разошлись, и Свенельд не любил, когда кто-то напоминал, что чародейка когда-то была его боярыней, в тереме его жила. В то время Ольга не была со Свенельдом столь отстраненной и холодной, да и к Малфриде относилась предвзято. Ведь еще до того, как Свенельд взял древлянскую чародейку в жены, та еще и Игорю успела голову заморочить. Но потом все как-то утряслось: Игоря древляне погубили, Свенельд с женой расстался, она с Малком близ Любеча поселилась. И все же Ольге всякий раз докладывали, если ее воевода заезжал к ним, гостил порой в их лесном доме-усадебке. И хотя Ольга поглядывала искоса после этого на Свенельда, у того всегда была отговорка: дочку, мол, навещал. Это для других было ведомо, что Малуша лекаря Малка отцом кличет, на деле же она была рождена от Свенельда. Несмотря на то что сам Свенельд не признал свое отцовство, даже согласился, что девочка Малка Любечанина родителем называет, все же поглядеть, какая из Малуши умница да красавица растет, было ему приятно. Ну а супруги ему в том не перечили. Он же, наезжая к ним, наблюдал, как они поживают, и был уверен, что недолго такой брак выдержит. Но вот же, живут… Варягу это казалось странным. Он сам, еще будучи мужем Малфриды, заметил, что среди людей ей трудно надолго оставаться, маяться она начинает, и есть только одно средство удержать ее женой — покрывать собой как можно чаще, ибо плотская любовь любую чародейку сил ее лишает, делает бабой обычной. Но раз Малфрида так часто исчезала из дома Малка, раз оставляла его, то либо даже этим не мог удержать ее муж, либо она успевала одичать и набраться колдовских сил, пока он по делам уходил, людей лечил в округе, травы особые собирал. А возвращался — и нет уже Малфриды. За хозяйством его тогда их служанка Гапка следила. Вот кто был рачительной да умелой хозяйкой! Все у них в доме было ладно, всего в достатке, да и содержалось все так, как не приспособленная к хозяйским делам ведьма никогда бы не справилась. И Малушу именно Гапка обучала, как дом содержать. Да только у Малуши на все был свой взгляд. И как подросла, заявила вдруг, что не хочет в лесах под Любечем прозябать, и попросилась, чтобы Свенельд за нее слово перед Ольгой замолвил. Мол, хочет она при дворе княгини состоять.
Свенельд к просьбе непризнанной дочери отнесся уважительно, все княгине передал, ибо чувствовал себя виноватым перед Малушей, да и с годами иначе стал к ней относиться. Спрашивается, что ему до какой-то девчонки, которая и отца в нем не видела? А вот же, с годами стали просыпаться в варяге чувства родительские. У него самого в Киеве два сына жили, и что дочка под боком будет жить, тоже славным показалось. Других же детей Свенельд не имел. Он воду чародейскую живую и мертвую пил, а вода, продлевая молодость, давая долгую жизнь, не позволяла плодиться, награждала бесплодием. Ну да Свенельду это все равно. И когда он просил за дочку Ольгу, даже заволновался: не откажет ли? Однако Ольга приветливо восприняла просьбу своего воеводы. Слишком приветливо, как ему показалось. Будто слугу верного отблагодарить за годы службы хотела. А ведь знала, что люба она Свенельду вон сколько лет… без всякой надежды на взаимность.
Это чувство к княгине было для Свенельда как вечная неволя. Кажется, ну что бы ему томиться мечтами об Ольге, когда он и собой хорош, и почитаем, и дела у него свои имеются, слава о нем летит, как о первом воине Руси? Да к такому любая красавица с охотой пойдет. И все же милее Ольги для него все равно в целом свете никого не было. А она пусть и милостью одарит… но без сердечного тепла. Забыла уже поди, как в любви он ей клялся, забыла, как целовались когда-то… Для Ольги сейчас одно лишь важно и значимо: ее княжение, ее держава, ее заботы государственные. И хоть собой Ольга хороша и молода вечно — тоже чародейскую воду пьет, цветет красой, — но страсти былые в ней уже поутихли. Свенельд при ней служил, словно сокол прирученный, — ни вспорхнуть, ни улететь. И хотя немало добился в жизни варяг, но все одно грусть оставалась. Словно так и не познал в жизни главной сокровенной радости.
В последнее время Ольга и вовсе редко стала Свенельда к себе вызывать, особенно с тех пор, как сдружилась со священником Григорием. Именно с подачи Григория стала интересоваться христианством, гонения на христиан не одобряла, даже смирилась с тем, что сын ее старший, Глеб, стал явным христианином, жил, как будто монах какой. Жену свою красавицу варяжку Сфандру не навещал, молился уединенно, не помышляя о власти. Поэтому у Ольги все надежды были на второго сына — Святослава. И уж в этом она не обманулась — соколом рос Святослав. Когда пришла пора отлучать княжича от женского воспитания, Ольга отправила его с воеводой Асмундом в дальний Новгород — учиться править. И хоть Новгород не самая спокойная вотчина на Руси, Святослава там приняли хорошо, свыклись с ним, полюбили. А этой зимой княгиня вызвала сына в Киев, дав понять, что пора ему уже княжескую шапку примерить, и новгородцы вышли провожать Святослава всем скопом, просили не забывать их. Как же, не забудет. Этот соколенок как прилетел в Киев со своей дружиной, только тем и занимался, что все новых витязей в отряды принимал. Матери же говорил, что вскоре пойдет в поход. Куда? Да куда его только не тянуло! И на булгар думал идти, и на вятичей диких[11], обещался даже с печенегами схлестнуться. Свенельда все это сильно раздражало. У мальчишки еще молоко на губах не обсохло, а он уже витязем себя мнил, самому Свенельду начинал перечить. А попросту завидовал его славе первого воеводы Руси. И теперь Свенельду надо как-то с ним налаживать отношения. Ведь князь все-таки. Ольга так и сказала, что будет готовить Святослава к княжению над всей Русью, а первый урок ему преподаст, когда оставит его в Киеве на время своего плавания к ромеям в Царьград[12]. Ибо Ольга вознамерилась ни много ни мало лично возглавить посольство в далекую Византию. Свенельд волновался за нее, даже пытался отговорить от поездки, на боярской думе выступал, уверяя именитых людей, что опасно им свою правительницу к извечным врагам Руси отпускать. Ну да Ольга хитро его обошла: сказала, что ничего ей грозить не будет, если сам же Свенельд со своей дружиной отправится ее сопровождать. Вот тогда он и смирился. Понимал: останься он в Киеве, бояре, давно на его влияние дувшиеся, вмиг бы рассорили его с молодым Святославом. А так он саму княгиню, ладу свою, оберегать в пути будет. Ну и мир повидает, с Ольгой, может, в дороге сблизится. И вдруг случится чудо желаемое — опять Ольга на него взглянет не как на воеводу-советника, а как на пригожего молодого мужчину, который столько лет при ней живет, не скрывая своей любви, верно служит, ждет…
От мыслей Свенельда отвлекло некое движение в стороне, за деревьями. Пока он тут сидел да раздумывал, уже совсем смерклось, лес стал казаться темным, призрачным. Однако даже в потемках он разглядел, что неподалеку стоит и смотрит на него большая пушистая рысь. Откуда она тут, среди обжитых мест? А вон же глаза горят в сумраке. И…
Но не было никакого «и». Свенельд испугаться толком не успел, как уже зачурался.
— Чур тебе! Примерещится же такое!
Ибо не рысь это была, а обычная кошка, вернее, кот. Черный, важно бредущий по тропинке, он мелькал среди стволов сосен темной грациозной тенью. Этого кота, Морока, некогда Свенельд сам же и прислал ведьме из Киева. Еще будучи его женой-боярыней, Малфрида пригрела в тереме приблудного котенка, а потом, поселившись тут с Малком, все просила: отыщите животинку, привезите. Вот Свенельд и разыскал кота. А уж радости-то у ведьмы было! Едва не расцеловала варяга. Но сдержалась, чтобы мужа своего не огорчать. Но кот с тех пор тут жил. Для кошки, правда, жизнь у Морока была долгая. Может, и его Малфрида живой водой потчевала? С нее станется. Вон люди на Руси только и твердят, что чародейская вода исчезает, половина знатных родов уже смирились, что не жить им вечно, смерды вообще считали, что водица та все больше в сказаниях придумана, а вот Малфрида будто нюх особый на чародейские источники имела. Десятки отправленных за водой волхвов возвращались ни с чем, а Малфрида всегда к положенному сроку княгине фляжки с живой и мертвой водой отправляла.
Свенельд стал подзывать кота:
— Морок! Морок! Ко мне иди, кис-кис.
Тот громко мяукнул, будто отзываясь, подбежал, высоко задрав хвост. Терся о ладонь варяга, мурлыкал, а глазами желтыми так пялился, будто вызнать что хотел. Ведьмин кот, он и есть ведьмин, особенный. И взгляд у него такой, будто спрашивал: и с чего бы это ты прибыл сюда, воевода-посадник?
— Хозяйка мне твоя нужна, Морок, — почесывая кота за ухом, говорил Свенельд. — И где ее носит нелегкая? Вон княгиня за ней прислала. Как ту весть чародейке передам? А ведь Ольга пресветлая ждет. Дело у нее важное. А мне теперь…
Он осекся. Да что это с ним? Он, Свенельд, князь-посадник и первый на Руси воевода, сидит тут в темноте у реки да еще с котом разговаривает! Дожился.
Но кот слушал внимательно, даже мяукнул, словно отвечая. И вдруг замер, напряженно выгнув спину, зашипел сердито. Свенельд вскоре тоже различил некие отдаленные звуки. Как будто там пели — многоголосо и протяжно. Красиво пели. И, похоже, в том месте, где дом Малка в бору располагался. Причем пели так… Больше всего это походило на мелодичные напевы псалмов христианских.
Морок вдруг заурчал, завыл, как перед дракой, а потом стремглав кинулся прочь. А вскоре на тропинке показались какие-то силуэты. Люди шли неспешно, слышны были их негромкие, веселые голоса. Когда приблизились и увидели богатого витязя, стали кланяться. Без страха, даже приветливо.
— Благо тебе, хоробр. Доброго вечера тебе.
Он не ответил на их приветствие. Пусть будут довольны, что не погнал прочь. Сам же посчитал проходящих: человек восемнадцать их было. Все больше бабы в повоях[13] да платках нарядных, но и отроки были, даже трое сильных, плечистых мужиков, причем один с явной выправкой воина. Вроде обычные местные жители, но Свенельд догадался — почитатели Христа. Это о них Добрыня сказывал, что Малк их у себя привечает.
Свенельд пропустил христиан, посмотрел вслед. К нему со стороны дома подбежал Добрыня, веселый, тараторил, что он пока гостей проводит, а отец уже ждет гостя, рад ему. Да ладно, рад аж некуда, хмыкнул варяг. Или Малк не знает, что для Свенельда христиане в одной цене с лихоманкой?[14] И вот теперь Свенельд видел их у Малка, знает, что он якшается с этими… если не сам стал таким же.
Но при встрече Свенельд поздоровался приветливо. Малк стоял перед входом в дом, держа в руках зажженный каганец[15]. В его отсветах было заметно, как заматерел бывший ученик древлянских волхвов, раздался в плечах, отрастил небольшую бородку. Да и не положено женатому мужику без бороды. Одет Малк был небедно: рубаха с вышивкой на плечах и по подолу, пояс хорошей кожи, накинутая на плечи безрукавка подбита куницей, на ногах сапоги, как у какого купца. Но лекарь и впрямь был состоятельным, мог себе позволить жить в усадьбе с высокими скатами кровли, с широким, мощенным деревянными плахами двором, вокруг которого шел крепкий плетень. Хозяйские службы за домом были из толстых бревен, сам дом обмазан глиной и выбелен, ставни окошек в росписи цветной.
— Боярином смотришься, — пожимая ему руку, заметил Свенельд. — И холеный весь, даром что без женки с Масленицы живешь.
У Малка была все та же светлая, добрая улыбка, тот же ясный взор голубых глаз.
— Да ведь слуги у меня, вон и ключница моя Гапка со всем управляется.
Ключница тут же склонилась, приглашая гостя в дом, — ну чисто хозяйка рачительная. Когда-то купленная рабыней, она давно прижилась у супругов, сама стала выглядеть госпожой: и бока округлились, и в лице достоинство, и передник шелковой тесьмой по краю обшит.
— Не выдал ее замуж еще? — переступая порог, спросил Свенельд. — Хотя тебе без хозяйки нельзя, а такую, как Малфрида, у печи с ухватом не удержишь.
И зачем сказал? Видел, как только что сиявшие глаза Малка потускнели, он молча сел на крытую тканым ковриком лавку, опустил голову.
Гапка тут же принялась хлопотать у печи, но Свенельд остановил, сказал, что не голоден, а вот поговорить им с Малком надобно. Сообразительная ключница тут же вышла. Но гость и хозяин пока молчали. Хотя с таким, как этот бывший волхв, и слова не особенно нужны, все и так поймет. Свенельд даже хотел бы, чтобы старый приятель не столь уж рьяно в его помыслах разбирался. Ведь помыслы те были… и о том, что давно догадался, что простой жизни у Малка с ведьмой не сложилось, что вон и Малуша поспешила от тихого лесного существования перебраться в шумный Киев, что и Добрыне было бы не плохо поучиться чему-то более толковому, чем травы на заре собирать да полотно на бинты скатывать. Да и какой из Добрыни лекарь? Он прирожденный воин. Вон как камень метнул.
— Зря ты так, Свенельд, — подняв голову, сказал Малк. — Все хорошо у нас. А что не как у людей, так я сам знал, на что шел, когда Малфриду суложью назвал. А ты… — Он взглянул на гостя и невольно усмехнулся. — Что, и впрямь крепко тебя Добрыня камнем приложил?
— Не будь на мне шлема, ты бы уже сегодня меня примочками обкладывал. Ну, когда бы освободился. Ибо гости у тебя были.
И мысли пошли: христиан бывший волхв привечает, весь дом его курениями их пропитался, ладаном. Вон посадник Любеча их гоняет, запрещает службы свои во граде проводить, так они в чародейскую избу подались. Знают, хитрые, что у Малка их никто тронуть не посмеет.
— Я их сам позвал, — заметил Малк.
— Гм. Позвал. Скажи еще, что и их распятому божеству поклоняешься? — Свенельд прищурился. Лицо его стало напряженным, желваки так и заходили под скулами. Ох, и не любил же он христиан! Да и чем таким хорош их Иисус? Бродил где-то по дорогам и поучал: не богатей, будь щедрым, делись, милостыню подавай, жалей убогого. Далеко ли с такими поучениями уйдешь?
— Ведь многие народы, почитающие Христа, не бедствуют, — угадал его мысли Малк. — Успокойся, я не принял их веру. Но вот поглядеть, каковы христиане, мне любопытно. Послушать их мысли, подивиться их вере. Они, знаешь ли, верят душой, живут по установленным заповедям, а не как у нас, когда вспоминают о высших силах, только если припечет да надо требы на капище нести, чтобы просить о помощи.
— Люди живут сами по себе, что до них богам… богу, если желаешь. Зачем же себя рабом божьим называть?
— Это слова христиан. Это признак их почтения, преклонение перед величием Создателя, как они это называют. А помочь им да вызнать, каковы они, я решил после того… Ну да ты знаешь… — Малк улыбнулся. — Видел уже, что Добрыня крест носит. И зачастую поет псалмы вместе с христианами. Я его в том не неволю. Как и не стану неволить, если он и впрямь пожелает не моему ремеслу учиться, а, к примеру, воем захочет стать. Добрыня толковый, всякое из него выйти может. А вот ты лучше скажи, как там дочка наша, Малуша, поживает?
«”Наша” сказал», — отметил про себя Свенельд. А что имел в виду? Что она и его, и Свенельда дитя, что Малфриды порождение? Свенельд молчал, но Малк и так мог угадать, что, обитая в тереме княгини Ольги в Вышгороде, Малуша зовется не иначе, как дочкой Малка Любечанина. И сколько бы воевода ни пытался уделить ей внимание, девушка с ним неизменно оставалась сдержанной, если не холодной.
Воевода думал о дочери, зная, что говорить в голос необязательно, Малк и так все поймет. И как это его умение не иссякло от общения с христианами? И как Малфрида терпит, что муж ее христиан привечает?
— Малфрида ни о чем не ведает, — отозвался на его размышления Малк. — И пока ее нет… Хотя я не стану от нее ничего скрывать. Думаю, к дню Матери Земли[16] она должна вернуться. Любо ей, когда большое гуляние, когда не работают, а пляшут. Любо и самой покрасоваться в новом венке. Она ведь на весь Любеч славится умением соцветия в венок сплетать. Девки наши у нее обычно на свадьбу просят венок сплести, считают, что та, которая в венке Малфриды сядет за свадебный пир, надолго красоту сохранит и мужу любезна будет.
— Разве Малфриды с ее чародейством тут не чураются?
Странная тень прошла по лицу Малка.
— Чураются. И стороной обходят. Но она моя жена, а мне люди верят. Вот и к ней расположение проявляют. — Значит, хорошо вы устроились. — Свенельд вздохнул.
И вспомнилось, как люди травили чародейку и дичились ее, как изгоняли Малфриду только потому, что она не такая, как они[17]. С Малком же она вроде как под защитой. За мужем, за ним, защищенная. А вот Свенельд при своем высоком положении и власти дать ей этого не смог. Да и не хотел тогда. Ибо колдовская сила Малфриды была ему неприятна и будто отторгала от нее. Это потом… даже скучал за ней порой. Поэтому и любил бывать тут, видеться с Малфридой. Она при встречах держалась дружелюбно, когда и водой чародейской одарит, а когда они просто разговаривали по душам. И стала ему Малфрида будто даже понятнее и ближе, чем когда его боярыней была. Хотя именно Малфрида знала, как он лелеет давнишнюю мечту: добиться не только расположения, но и любви великой княгини Ольги.
Малк уловил эту мысль и отвернулся, пряча улыбку. Ох уж Свенельд! Княгиню ему подавай. Размечтался. И Малк спросил о другом: что привело сюда гостя? Слушал о предполагаемой поездке княгини в Византию, улавливал недосказанное: страшится княгиня неизвестности, сила Малфриды ей нужна, желает она с собой чародейку взять, ибо, имея ее рядом, Ольга не так боится опасностей, подстерегающих ее в неведомых краях. Ну что ж, Малк свою жену знал, ей всегда любы иные земли, всегда тянет куда-то. А ему опять придется тут одному хозяйствовать. Казалось бы, и привык уже. Но так тоскливо, одиноко. Хотя бы увидеть ее перед отъездом, обнять, прижать к сердцу. Да, не так они живут с Малфридой, как бы ему хотелось, ну да живут ведь…
Стукнула дверь, когда вернулся Добрыня, еще с порога сообщив, что проводил христиан до предместий града Любеча. Добрыня там присмотрелся во мраке — видеть в темноте он мог не хуже матери-ведьмы, — но не заметил, чтобы кто-то поджидал христиан, никакой засады не было. И вообще ничего подозрительного по пути он не разглядел.
— А Морока вашего ты видел? — Свенельд повернулся к пареньку. — Бегает он тут, вон меня признал, ластился.
Ему не ответили, но Свенельд заметил, как удивленно переглянулись отец и сын.
— Какого Морока? — спросил мальчик. — Наш кот уже два года как сдох.
Малк вдруг поднялся, резко подошел к Свенельду.
— Где ты видел Морока?
И по мелькнувшим мыслям варяга понял еще до того, как тот рот открыл: совсем рядом, на берегу Днепра. А сбежал Морок, когда заметил идущих от дома христиан.
— Ох, помогите, светлые силы! — Малк схватился за грудь. Лицо у него побледнело, в глазах заплескалось отчаяние. — Если она прознала про христиан… Если решила, что и я с ними молился…
Он вдруг застонал, закрыл лицо руками, стал раскачиваться, словно под тяжестью придавившей ноши. Потом выпрямился, бросился из дома в ночь. Звал:
— Малфрида, вернись! Ладо мое, жена! Приди хоть на миг! Я объясню все. Я не предавал тебя!
Добрыня же внезапно заплакал. Отвернулся, давясь слезами, плечи его сотрясались.
Свенельд не обладал даром угадывать мысли, но тут все понял. Это Малфрида Мороком обернулась, она домой шла, к мужу и сыну. А тут христиане. Для Малфриды ничего хуже этого быть не может. И теперь она не вернется.
Варяг молча шагнул к двери. Добрыня сидел отвернувшись, с темного подворья долетал взволнованный голос Малка, который все кликал и кликал жену. Боль и отчаяние было в его голосе, тоска горючая…
Свенельд ушел, не простившись. Думал: «И что теперь княгине сообщить?»
Над шуршащими в вышине кронами сосен тихо мерцали яркие весенние звезды, за лесом над Днепром всплывал тонкий молодой месяц. Тропка вдоль реки была темной, но, когда Свенельд уже подходил к Любечу, когда стали различимы частоколы градской крепости на высоком холме, когда в воздухе начал ощущаться запах дыма очагов и послышался отдаленный клич сторожей-обходчиков, дорогу ему неожиданно заслонил чей-то силуэт.
— Зачем приезжал, воевода?
Она. Малфрида. Не рысь дикая, не кошка черная — человек. Ведьма. Вон как мерцают во мраке ее желтоватые очи. Однако Свенельд уже давно перестал пугаться колдовского вида ведьмы. Он даже обрадовался встрече. Выходит, теперь он сможет выполнить поручение княгини!
Говорил о наказе Ольги сбивчиво: мол, та в дорогу дальнюю собралась, ей Малфрида нужна, чтобы поворожила, чтобы посоветовала, как в былые годы, когда она княгине во всех ее начинаниях способствовала. Чародейка вроде как слушала, а Свенельд все равно опасался, что сейчас Малфрида хмыкнет и сгинет, как и не было ее тут. Она ведь дикая, ее никто приручить не смог. Ни княгиня, ни он сам, ни Малк… Который сейчас места себе не находит, зовет ее, кается, что с христианами связался.
Свенельд был честен, а потому так и сказал ведьме: муж твой не стал христианином, он просто пожалел их, позволил у себя провести службу. И уже сокрушается о содеянном.
Малфрида ответила после продолжительного молчания:
— Зря стараешься, Свенельд. Малк… Он давно христианской верой интересовался.
— Многие интересуются. Но мало кто крестится.
Она молчала, дышала бурно. В слабом свете Свенельду вдруг почудились длинные клыки, выступившие из ее рта. Он даже отшатнулся. Но ведьма отвернулась и надолго замолчала. Выждав время, Свенельд сообщил, что ей приказано явиться в Вышгород.
— Сын ведьмы никогда не станет почитать распятого Бога. Но… матушка ведь как только ни ворожила, а мары меня не отпускали. Теперь же я сам по себе, никакое черное чародейство ко мне не тянется. Правда, матери отец про оберег не велел сказывать. Говорит, сперва сам ей все пояснит, как она вернется.
— Что значит «как вернется»? А где теперь Малфрида?
Добрыня вздохнул. На его детском личике, несмотря на старание казаться степенным, проявилось нечто ранимое, трогательное, даже губы задрожали.
— Да кто ж ее знает? Как ушла перед празднованием Масленицы, так и не объявлялась с тех пор. Однако батя уверяет, что скоро вернуться должна. Он ведь сердцем чует ее появление. И я… чую, наверное. Жду.
Добрыня тосковал по родимой. Какая ни есть — а все же мать. Хотя он уже в том возрасте был, когда мальчишек на Руси отлучали от материнских подолов. Ибо не к добру, если будущего мужа бабы растят и лелеют. Но не об этом думал сейчас Свенельд. Отсутствие ведьмы путало все его планы. Он знал, что Малфрида при муже жила, как кошка: захотела — ушла, захотела — вернулась, чтобы опять вести жизнь обычной бабы. Но уйти она могла надолго.
— Так… — Свенельд потер переносицу, откинул со лба длинные светлые пряди. — Не знаю, каковы там дела у Малка, но переговорить мне с ним нужно. Так что беги и доложи, что жду я его.
Опустившись на песчаный склон, Свенельд смотрел, как мальчишка бежал по тропе, мелькая среди красноватых стволов сосен. Затем перевел задумчивый взгляд на текучую воду реки и стал наблюдать, как светло серебрится Днепр в наступающих сумерках. Солнце уже село за деревьями противоположного берега, но небо еще было ясным, от воды веяло сыростью. Свенельд запахнул накидку. Исход дня в начале травня[8] — это еще не теплые летние зори, сырость вечерняя пробирает до костей. Особенно у воды. Но обождать, видимо, придется. Да и обдумать все не мешало бы.
Когда Ольга повелела ему разыскать и привезти Малфриду, он даже сначала обиделся. Так и сказал ей — мол, что я тебе, прислужник-гонец? Или зазнавшаяся Малфрида ждет, чтобы сам князь-воевода древлянский ей в ножки поклонился?
Но Ольга только молвила: сам должен понимать, что иных гонцов гордячка ведьма может и не принять, а то и напугать так, что те в исполох[9] впадут и побредут сами не ведая куда, — бывало уже такое. И все же княгиня редко когда принималась за какое-либо важное дело, не посоветовавшись сначала со своей подругой чародейкой. Вот и ныне Ольга задумала немыслимое: отправиться в земли дальние, за моря глубокие, до самого Царьграда доплыть решила. И не абы почему, а чтобы уладить с царем византийским уговоры, какие некогда еще Олег Вещий заключал, а позже Игорь князь подтверждал. Но то все было сделано силой оружия. Теперь же Ольга решила войны не начинать, а сделать так, как в иных державах делалось, — при помощи посольства да мирного соглашения. А выйдет ли у нее? Вот для этого Ольга и просила Свенельда разыскать и привезти к ней чародейку Малфриду.
И все же Свенельд не сильно радовался, отправляясь посыльным княгини к ведьме. Ранее она его даже ревновала к ней, ведь одно время Малфрида была его суложью[10], жили вместе они. Потом разошлись, и Свенельд не любил, когда кто-то напоминал, что чародейка когда-то была его боярыней, в тереме его жила. В то время Ольга не была со Свенельдом столь отстраненной и холодной, да и к Малфриде относилась предвзято. Ведь еще до того, как Свенельд взял древлянскую чародейку в жены, та еще и Игорю успела голову заморочить. Но потом все как-то утряслось: Игоря древляне погубили, Свенельд с женой расстался, она с Малком близ Любеча поселилась. И все же Ольге всякий раз докладывали, если ее воевода заезжал к ним, гостил порой в их лесном доме-усадебке. И хотя Ольга поглядывала искоса после этого на Свенельда, у того всегда была отговорка: дочку, мол, навещал. Это для других было ведомо, что Малуша лекаря Малка отцом кличет, на деле же она была рождена от Свенельда. Несмотря на то что сам Свенельд не признал свое отцовство, даже согласился, что девочка Малка Любечанина родителем называет, все же поглядеть, какая из Малуши умница да красавица растет, было ему приятно. Ну а супруги ему в том не перечили. Он же, наезжая к ним, наблюдал, как они поживают, и был уверен, что недолго такой брак выдержит. Но вот же, живут… Варягу это казалось странным. Он сам, еще будучи мужем Малфриды, заметил, что среди людей ей трудно надолго оставаться, маяться она начинает, и есть только одно средство удержать ее женой — покрывать собой как можно чаще, ибо плотская любовь любую чародейку сил ее лишает, делает бабой обычной. Но раз Малфрида так часто исчезала из дома Малка, раз оставляла его, то либо даже этим не мог удержать ее муж, либо она успевала одичать и набраться колдовских сил, пока он по делам уходил, людей лечил в округе, травы особые собирал. А возвращался — и нет уже Малфриды. За хозяйством его тогда их служанка Гапка следила. Вот кто был рачительной да умелой хозяйкой! Все у них в доме было ладно, всего в достатке, да и содержалось все так, как не приспособленная к хозяйским делам ведьма никогда бы не справилась. И Малушу именно Гапка обучала, как дом содержать. Да только у Малуши на все был свой взгляд. И как подросла, заявила вдруг, что не хочет в лесах под Любечем прозябать, и попросилась, чтобы Свенельд за нее слово перед Ольгой замолвил. Мол, хочет она при дворе княгини состоять.
Свенельд к просьбе непризнанной дочери отнесся уважительно, все княгине передал, ибо чувствовал себя виноватым перед Малушей, да и с годами иначе стал к ней относиться. Спрашивается, что ему до какой-то девчонки, которая и отца в нем не видела? А вот же, с годами стали просыпаться в варяге чувства родительские. У него самого в Киеве два сына жили, и что дочка под боком будет жить, тоже славным показалось. Других же детей Свенельд не имел. Он воду чародейскую живую и мертвую пил, а вода, продлевая молодость, давая долгую жизнь, не позволяла плодиться, награждала бесплодием. Ну да Свенельду это все равно. И когда он просил за дочку Ольгу, даже заволновался: не откажет ли? Однако Ольга приветливо восприняла просьбу своего воеводы. Слишком приветливо, как ему показалось. Будто слугу верного отблагодарить за годы службы хотела. А ведь знала, что люба она Свенельду вон сколько лет… без всякой надежды на взаимность.
Это чувство к княгине было для Свенельда как вечная неволя. Кажется, ну что бы ему томиться мечтами об Ольге, когда он и собой хорош, и почитаем, и дела у него свои имеются, слава о нем летит, как о первом воине Руси? Да к такому любая красавица с охотой пойдет. И все же милее Ольги для него все равно в целом свете никого не было. А она пусть и милостью одарит… но без сердечного тепла. Забыла уже поди, как в любви он ей клялся, забыла, как целовались когда-то… Для Ольги сейчас одно лишь важно и значимо: ее княжение, ее держава, ее заботы государственные. И хоть собой Ольга хороша и молода вечно — тоже чародейскую воду пьет, цветет красой, — но страсти былые в ней уже поутихли. Свенельд при ней служил, словно сокол прирученный, — ни вспорхнуть, ни улететь. И хотя немало добился в жизни варяг, но все одно грусть оставалась. Словно так и не познал в жизни главной сокровенной радости.
В последнее время Ольга и вовсе редко стала Свенельда к себе вызывать, особенно с тех пор, как сдружилась со священником Григорием. Именно с подачи Григория стала интересоваться христианством, гонения на христиан не одобряла, даже смирилась с тем, что сын ее старший, Глеб, стал явным христианином, жил, как будто монах какой. Жену свою красавицу варяжку Сфандру не навещал, молился уединенно, не помышляя о власти. Поэтому у Ольги все надежды были на второго сына — Святослава. И уж в этом она не обманулась — соколом рос Святослав. Когда пришла пора отлучать княжича от женского воспитания, Ольга отправила его с воеводой Асмундом в дальний Новгород — учиться править. И хоть Новгород не самая спокойная вотчина на Руси, Святослава там приняли хорошо, свыклись с ним, полюбили. А этой зимой княгиня вызвала сына в Киев, дав понять, что пора ему уже княжескую шапку примерить, и новгородцы вышли провожать Святослава всем скопом, просили не забывать их. Как же, не забудет. Этот соколенок как прилетел в Киев со своей дружиной, только тем и занимался, что все новых витязей в отряды принимал. Матери же говорил, что вскоре пойдет в поход. Куда? Да куда его только не тянуло! И на булгар думал идти, и на вятичей диких[11], обещался даже с печенегами схлестнуться. Свенельда все это сильно раздражало. У мальчишки еще молоко на губах не обсохло, а он уже витязем себя мнил, самому Свенельду начинал перечить. А попросту завидовал его славе первого воеводы Руси. И теперь Свенельду надо как-то с ним налаживать отношения. Ведь князь все-таки. Ольга так и сказала, что будет готовить Святослава к княжению над всей Русью, а первый урок ему преподаст, когда оставит его в Киеве на время своего плавания к ромеям в Царьград[12]. Ибо Ольга вознамерилась ни много ни мало лично возглавить посольство в далекую Византию. Свенельд волновался за нее, даже пытался отговорить от поездки, на боярской думе выступал, уверяя именитых людей, что опасно им свою правительницу к извечным врагам Руси отпускать. Ну да Ольга хитро его обошла: сказала, что ничего ей грозить не будет, если сам же Свенельд со своей дружиной отправится ее сопровождать. Вот тогда он и смирился. Понимал: останься он в Киеве, бояре, давно на его влияние дувшиеся, вмиг бы рассорили его с молодым Святославом. А так он саму княгиню, ладу свою, оберегать в пути будет. Ну и мир повидает, с Ольгой, может, в дороге сблизится. И вдруг случится чудо желаемое — опять Ольга на него взглянет не как на воеводу-советника, а как на пригожего молодого мужчину, который столько лет при ней живет, не скрывая своей любви, верно служит, ждет…
От мыслей Свенельда отвлекло некое движение в стороне, за деревьями. Пока он тут сидел да раздумывал, уже совсем смерклось, лес стал казаться темным, призрачным. Однако даже в потемках он разглядел, что неподалеку стоит и смотрит на него большая пушистая рысь. Откуда она тут, среди обжитых мест? А вон же глаза горят в сумраке. И…
Но не было никакого «и». Свенельд испугаться толком не успел, как уже зачурался.
— Чур тебе! Примерещится же такое!
Ибо не рысь это была, а обычная кошка, вернее, кот. Черный, важно бредущий по тропинке, он мелькал среди стволов сосен темной грациозной тенью. Этого кота, Морока, некогда Свенельд сам же и прислал ведьме из Киева. Еще будучи его женой-боярыней, Малфрида пригрела в тереме приблудного котенка, а потом, поселившись тут с Малком, все просила: отыщите животинку, привезите. Вот Свенельд и разыскал кота. А уж радости-то у ведьмы было! Едва не расцеловала варяга. Но сдержалась, чтобы мужа своего не огорчать. Но кот с тех пор тут жил. Для кошки, правда, жизнь у Морока была долгая. Может, и его Малфрида живой водой потчевала? С нее станется. Вон люди на Руси только и твердят, что чародейская вода исчезает, половина знатных родов уже смирились, что не жить им вечно, смерды вообще считали, что водица та все больше в сказаниях придумана, а вот Малфрида будто нюх особый на чародейские источники имела. Десятки отправленных за водой волхвов возвращались ни с чем, а Малфрида всегда к положенному сроку княгине фляжки с живой и мертвой водой отправляла.
Свенельд стал подзывать кота:
— Морок! Морок! Ко мне иди, кис-кис.
Тот громко мяукнул, будто отзываясь, подбежал, высоко задрав хвост. Терся о ладонь варяга, мурлыкал, а глазами желтыми так пялился, будто вызнать что хотел. Ведьмин кот, он и есть ведьмин, особенный. И взгляд у него такой, будто спрашивал: и с чего бы это ты прибыл сюда, воевода-посадник?
— Хозяйка мне твоя нужна, Морок, — почесывая кота за ухом, говорил Свенельд. — И где ее носит нелегкая? Вон княгиня за ней прислала. Как ту весть чародейке передам? А ведь Ольга пресветлая ждет. Дело у нее важное. А мне теперь…
Он осекся. Да что это с ним? Он, Свенельд, князь-посадник и первый на Руси воевода, сидит тут в темноте у реки да еще с котом разговаривает! Дожился.
Но кот слушал внимательно, даже мяукнул, словно отвечая. И вдруг замер, напряженно выгнув спину, зашипел сердито. Свенельд вскоре тоже различил некие отдаленные звуки. Как будто там пели — многоголосо и протяжно. Красиво пели. И, похоже, в том месте, где дом Малка в бору располагался. Причем пели так… Больше всего это походило на мелодичные напевы псалмов христианских.
Морок вдруг заурчал, завыл, как перед дракой, а потом стремглав кинулся прочь. А вскоре на тропинке показались какие-то силуэты. Люди шли неспешно, слышны были их негромкие, веселые голоса. Когда приблизились и увидели богатого витязя, стали кланяться. Без страха, даже приветливо.
— Благо тебе, хоробр. Доброго вечера тебе.
Он не ответил на их приветствие. Пусть будут довольны, что не погнал прочь. Сам же посчитал проходящих: человек восемнадцать их было. Все больше бабы в повоях[13] да платках нарядных, но и отроки были, даже трое сильных, плечистых мужиков, причем один с явной выправкой воина. Вроде обычные местные жители, но Свенельд догадался — почитатели Христа. Это о них Добрыня сказывал, что Малк их у себя привечает.
Свенельд пропустил христиан, посмотрел вслед. К нему со стороны дома подбежал Добрыня, веселый, тараторил, что он пока гостей проводит, а отец уже ждет гостя, рад ему. Да ладно, рад аж некуда, хмыкнул варяг. Или Малк не знает, что для Свенельда христиане в одной цене с лихоманкой?[14] И вот теперь Свенельд видел их у Малка, знает, что он якшается с этими… если не сам стал таким же.
Но при встрече Свенельд поздоровался приветливо. Малк стоял перед входом в дом, держа в руках зажженный каганец[15]. В его отсветах было заметно, как заматерел бывший ученик древлянских волхвов, раздался в плечах, отрастил небольшую бородку. Да и не положено женатому мужику без бороды. Одет Малк был небедно: рубаха с вышивкой на плечах и по подолу, пояс хорошей кожи, накинутая на плечи безрукавка подбита куницей, на ногах сапоги, как у какого купца. Но лекарь и впрямь был состоятельным, мог себе позволить жить в усадьбе с высокими скатами кровли, с широким, мощенным деревянными плахами двором, вокруг которого шел крепкий плетень. Хозяйские службы за домом были из толстых бревен, сам дом обмазан глиной и выбелен, ставни окошек в росписи цветной.
— Боярином смотришься, — пожимая ему руку, заметил Свенельд. — И холеный весь, даром что без женки с Масленицы живешь.
У Малка была все та же светлая, добрая улыбка, тот же ясный взор голубых глаз.
— Да ведь слуги у меня, вон и ключница моя Гапка со всем управляется.
Ключница тут же склонилась, приглашая гостя в дом, — ну чисто хозяйка рачительная. Когда-то купленная рабыней, она давно прижилась у супругов, сама стала выглядеть госпожой: и бока округлились, и в лице достоинство, и передник шелковой тесьмой по краю обшит.
— Не выдал ее замуж еще? — переступая порог, спросил Свенельд. — Хотя тебе без хозяйки нельзя, а такую, как Малфрида, у печи с ухватом не удержишь.
И зачем сказал? Видел, как только что сиявшие глаза Малка потускнели, он молча сел на крытую тканым ковриком лавку, опустил голову.
Гапка тут же принялась хлопотать у печи, но Свенельд остановил, сказал, что не голоден, а вот поговорить им с Малком надобно. Сообразительная ключница тут же вышла. Но гость и хозяин пока молчали. Хотя с таким, как этот бывший волхв, и слова не особенно нужны, все и так поймет. Свенельд даже хотел бы, чтобы старый приятель не столь уж рьяно в его помыслах разбирался. Ведь помыслы те были… и о том, что давно догадался, что простой жизни у Малка с ведьмой не сложилось, что вон и Малуша поспешила от тихого лесного существования перебраться в шумный Киев, что и Добрыне было бы не плохо поучиться чему-то более толковому, чем травы на заре собирать да полотно на бинты скатывать. Да и какой из Добрыни лекарь? Он прирожденный воин. Вон как камень метнул.
— Зря ты так, Свенельд, — подняв голову, сказал Малк. — Все хорошо у нас. А что не как у людей, так я сам знал, на что шел, когда Малфриду суложью назвал. А ты… — Он взглянул на гостя и невольно усмехнулся. — Что, и впрямь крепко тебя Добрыня камнем приложил?
— Не будь на мне шлема, ты бы уже сегодня меня примочками обкладывал. Ну, когда бы освободился. Ибо гости у тебя были.
И мысли пошли: христиан бывший волхв привечает, весь дом его курениями их пропитался, ладаном. Вон посадник Любеча их гоняет, запрещает службы свои во граде проводить, так они в чародейскую избу подались. Знают, хитрые, что у Малка их никто тронуть не посмеет.
— Я их сам позвал, — заметил Малк.
— Гм. Позвал. Скажи еще, что и их распятому божеству поклоняешься? — Свенельд прищурился. Лицо его стало напряженным, желваки так и заходили под скулами. Ох, и не любил же он христиан! Да и чем таким хорош их Иисус? Бродил где-то по дорогам и поучал: не богатей, будь щедрым, делись, милостыню подавай, жалей убогого. Далеко ли с такими поучениями уйдешь?
— Ведь многие народы, почитающие Христа, не бедствуют, — угадал его мысли Малк. — Успокойся, я не принял их веру. Но вот поглядеть, каковы христиане, мне любопытно. Послушать их мысли, подивиться их вере. Они, знаешь ли, верят душой, живут по установленным заповедям, а не как у нас, когда вспоминают о высших силах, только если припечет да надо требы на капище нести, чтобы просить о помощи.
— Люди живут сами по себе, что до них богам… богу, если желаешь. Зачем же себя рабом божьим называть?
— Это слова христиан. Это признак их почтения, преклонение перед величием Создателя, как они это называют. А помочь им да вызнать, каковы они, я решил после того… Ну да ты знаешь… — Малк улыбнулся. — Видел уже, что Добрыня крест носит. И зачастую поет псалмы вместе с христианами. Я его в том не неволю. Как и не стану неволить, если он и впрямь пожелает не моему ремеслу учиться, а, к примеру, воем захочет стать. Добрыня толковый, всякое из него выйти может. А вот ты лучше скажи, как там дочка наша, Малуша, поживает?
«”Наша” сказал», — отметил про себя Свенельд. А что имел в виду? Что она и его, и Свенельда дитя, что Малфриды порождение? Свенельд молчал, но Малк и так мог угадать, что, обитая в тереме княгини Ольги в Вышгороде, Малуша зовется не иначе, как дочкой Малка Любечанина. И сколько бы воевода ни пытался уделить ей внимание, девушка с ним неизменно оставалась сдержанной, если не холодной.
Воевода думал о дочери, зная, что говорить в голос необязательно, Малк и так все поймет. И как это его умение не иссякло от общения с христианами? И как Малфрида терпит, что муж ее христиан привечает?
— Малфрида ни о чем не ведает, — отозвался на его размышления Малк. — И пока ее нет… Хотя я не стану от нее ничего скрывать. Думаю, к дню Матери Земли[16] она должна вернуться. Любо ей, когда большое гуляние, когда не работают, а пляшут. Любо и самой покрасоваться в новом венке. Она ведь на весь Любеч славится умением соцветия в венок сплетать. Девки наши у нее обычно на свадьбу просят венок сплести, считают, что та, которая в венке Малфриды сядет за свадебный пир, надолго красоту сохранит и мужу любезна будет.
— Разве Малфриды с ее чародейством тут не чураются?
Странная тень прошла по лицу Малка.
— Чураются. И стороной обходят. Но она моя жена, а мне люди верят. Вот и к ней расположение проявляют. — Значит, хорошо вы устроились. — Свенельд вздохнул.
И вспомнилось, как люди травили чародейку и дичились ее, как изгоняли Малфриду только потому, что она не такая, как они[17]. С Малком же она вроде как под защитой. За мужем, за ним, защищенная. А вот Свенельд при своем высоком положении и власти дать ей этого не смог. Да и не хотел тогда. Ибо колдовская сила Малфриды была ему неприятна и будто отторгала от нее. Это потом… даже скучал за ней порой. Поэтому и любил бывать тут, видеться с Малфридой. Она при встречах держалась дружелюбно, когда и водой чародейской одарит, а когда они просто разговаривали по душам. И стала ему Малфрида будто даже понятнее и ближе, чем когда его боярыней была. Хотя именно Малфрида знала, как он лелеет давнишнюю мечту: добиться не только расположения, но и любви великой княгини Ольги.
Малк уловил эту мысль и отвернулся, пряча улыбку. Ох уж Свенельд! Княгиню ему подавай. Размечтался. И Малк спросил о другом: что привело сюда гостя? Слушал о предполагаемой поездке княгини в Византию, улавливал недосказанное: страшится княгиня неизвестности, сила Малфриды ей нужна, желает она с собой чародейку взять, ибо, имея ее рядом, Ольга не так боится опасностей, подстерегающих ее в неведомых краях. Ну что ж, Малк свою жену знал, ей всегда любы иные земли, всегда тянет куда-то. А ему опять придется тут одному хозяйствовать. Казалось бы, и привык уже. Но так тоскливо, одиноко. Хотя бы увидеть ее перед отъездом, обнять, прижать к сердцу. Да, не так они живут с Малфридой, как бы ему хотелось, ну да живут ведь…
Стукнула дверь, когда вернулся Добрыня, еще с порога сообщив, что проводил христиан до предместий града Любеча. Добрыня там присмотрелся во мраке — видеть в темноте он мог не хуже матери-ведьмы, — но не заметил, чтобы кто-то поджидал христиан, никакой засады не было. И вообще ничего подозрительного по пути он не разглядел.
— А Морока вашего ты видел? — Свенельд повернулся к пареньку. — Бегает он тут, вон меня признал, ластился.
Ему не ответили, но Свенельд заметил, как удивленно переглянулись отец и сын.
— Какого Морока? — спросил мальчик. — Наш кот уже два года как сдох.
Малк вдруг поднялся, резко подошел к Свенельду.
— Где ты видел Морока?
И по мелькнувшим мыслям варяга понял еще до того, как тот рот открыл: совсем рядом, на берегу Днепра. А сбежал Морок, когда заметил идущих от дома христиан.
— Ох, помогите, светлые силы! — Малк схватился за грудь. Лицо у него побледнело, в глазах заплескалось отчаяние. — Если она прознала про христиан… Если решила, что и я с ними молился…
Он вдруг застонал, закрыл лицо руками, стал раскачиваться, словно под тяжестью придавившей ноши. Потом выпрямился, бросился из дома в ночь. Звал:
— Малфрида, вернись! Ладо мое, жена! Приди хоть на миг! Я объясню все. Я не предавал тебя!
Добрыня же внезапно заплакал. Отвернулся, давясь слезами, плечи его сотрясались.
Свенельд не обладал даром угадывать мысли, но тут все понял. Это Малфрида Мороком обернулась, она домой шла, к мужу и сыну. А тут христиане. Для Малфриды ничего хуже этого быть не может. И теперь она не вернется.
Варяг молча шагнул к двери. Добрыня сидел отвернувшись, с темного подворья долетал взволнованный голос Малка, который все кликал и кликал жену. Боль и отчаяние было в его голосе, тоска горючая…
Свенельд ушел, не простившись. Думал: «И что теперь княгине сообщить?»
Над шуршащими в вышине кронами сосен тихо мерцали яркие весенние звезды, за лесом над Днепром всплывал тонкий молодой месяц. Тропка вдоль реки была темной, но, когда Свенельд уже подходил к Любечу, когда стали различимы частоколы градской крепости на высоком холме, когда в воздухе начал ощущаться запах дыма очагов и послышался отдаленный клич сторожей-обходчиков, дорогу ему неожиданно заслонил чей-то силуэт.
— Зачем приезжал, воевода?
Она. Малфрида. Не рысь дикая, не кошка черная — человек. Ведьма. Вон как мерцают во мраке ее желтоватые очи. Однако Свенельд уже давно перестал пугаться колдовского вида ведьмы. Он даже обрадовался встрече. Выходит, теперь он сможет выполнить поручение княгини!
Говорил о наказе Ольги сбивчиво: мол, та в дорогу дальнюю собралась, ей Малфрида нужна, чтобы поворожила, чтобы посоветовала, как в былые годы, когда она княгине во всех ее начинаниях способствовала. Чародейка вроде как слушала, а Свенельд все равно опасался, что сейчас Малфрида хмыкнет и сгинет, как и не было ее тут. Она ведь дикая, ее никто приручить не смог. Ни княгиня, ни он сам, ни Малк… Который сейчас места себе не находит, зовет ее, кается, что с христианами связался.
Свенельд был честен, а потому так и сказал ведьме: муж твой не стал христианином, он просто пожалел их, позволил у себя провести службу. И уже сокрушается о содеянном.
Малфрида ответила после продолжительного молчания:
— Зря стараешься, Свенельд. Малк… Он давно христианской верой интересовался.
— Многие интересуются. Но мало кто крестится.
Она молчала, дышала бурно. В слабом свете Свенельду вдруг почудились длинные клыки, выступившие из ее рта. Он даже отшатнулся. Но ведьма отвернулась и надолго замолчала. Выждав время, Свенельд сообщил, что ей приказано явиться в Вышгород.