Страница:
Шевелев уточнял с Шмидтом план операции. План был таков: флагманский корабль летит первым, находит большое гладкое поле, садится. Тогда немедленно, по сигналу Шмидта, вылетают остальные три самолета.
Последние рукопожатия.
- До скорой встречи! - кричат товарищи сквозь шум четырех винтов. Прилетайте скорее, мы ждем вас, не задерживайтесь!
Водопьянов и Спирин помахали нам большими меховыми рукавицами. "CCCP-H-170" плавно обогнул аэродром, бешено заревел своими могучими моторами и побежал. Оторвется ли? На самолете было 13 человек - Шмидт, Водопьянов, Бабушкин, Спирин, папанинская четверка, механики Бассейн, Петенин и Морозов, радист Иванов и кинооператор Трояновский. На борту корабля разместили двухмесячный запас продовольствия, палатки, радиостанции Кренкеля, резиновые лодки, лыжи, нарты, оружие. В баках было 7200 килограммов бензина. Самолет со всеми грузами весил больше 24 тонн. Оторвется ли на лыжах эта махина? Но не успела эта мысль смениться другой, как мы увидели, что лыжи отделились от снега. Флагман был в воздухе.
Всего 25 секунд бежал корабль по снегу, и мы не смогли сдержать своего восхищения перед блестящим мастерством Водопьянова, поднявшего свою громадину так свободно, будто это был легкий учебный самолет. Мы забыли о фотоаппаратах, мы не сняли последнего момента пробега, мы пришли в восторг. Волна радости захлестнула нас. Изо всех сил закричали мы "ура".
Самолет взлетел в 4 часа 48 минут утра. Сейчас же заработал радиомаяк. В радиорубке началось бессменное дежурство.
Скоро пришли первые радиограммы. Они шли на Москву, на Диксон, на Рудольф. Они сообщали о движении, движении вперед, по прямой, по точно установленному курсу. Радиограммы были скупыми и торжественно радостными. С каждой радиограммой страна приближалась к полюсу. И вдруг в 11 часов 12 минут Иванов оборвал на полуслове свою передачу. Тщетно наша рация бросала в эфир позывные самолета Водопьянова - " РВ", " РВ" ... Флагман молчал.
Радисты заволновались. Ключи зачастили в их руках, как будто они чувствовали всю многозначительность наступившей в эфире тишины. Шевелев умолк и всю силу своего внутреннего возбуждения как бы передавал радисту, заставляя его взглядом: "Найдите, найдите их!" Но эфир оставался неумолимым.
Ни одного слова, ни одной точки, ни одного тире1...
Сначала все успокаивали себя тем, что сдала рация.
Но когда прошло четыре часа, - срок, достаточный для установки зимовочной рации Кренкеля, - и эфир продолжал молчать, внутреннее беспокойство начало проявляться.
Что могло случиться с самолетом? Он очень крепок и надежен.
Молниеносной катастрофы произойти не могло - радист всегда успел бы передать одно-два тревожных слова.
В чем же дело?
Шевелев ходил по комнатам, разгоняя группы людей, обсуждавших причины молчания флагмана, и насильно укладывал их спать.
Зимовка затихла. Кто читал или делал вид, что читает. Кто спал или делал вид, что спит. Казалось, будто станция внезапно опустела, что нет уже в ее стенах участников экспедиции и зимовщиков, сросшихся за этот месяц в единое целое.
В воздухе висела мрачная, угрюмая тишина.
1 Точки и т и р е - условные обозначения в телеграфной связи, которые заменяют буквы. Эта азбука называется азбукой Морзе. В радиотелеграфии точка - короткий, отрывистый звук, тире - продолжительный звук.
И вдруг в радиорубке раздался дикий крик. Прижав наушники к голове, радист Стромилов кричал одно слово:
- Сели, сели, сели!
Вероятно, пожар не смог бы так быстро поставить на ноги затихшую зимовку.
В рубке стало тесно. Стромилов быстро выводил на бумаге буквы, а Мошковский протиснулся вплотную к столу и решил не сдавать своей позиции даже под самой страшной угрозой. Шопотом он читал слово за словом:
."81 час 36 минут. 88. (На условном языке радистов 88- это любовь и поцелуй.) Все живы. Самолет цел. У Сими сгорела его основная машинка. У меня сдали аккумуляторы. Если связь прервется, то вызывайте в полночь. Отто Юльевич пишет радиограмму. Лед мировой!.."
Это Кренкель передавал от себя. А затем мы приняли первую радиограмму с Северного полюса, ту радиограмму, в которой Шмидт сообщал в Москву о высадке на полюс.
Шмидт писал:
"В 11 час. 10 мин. самолет "СССР-Н-170" под управлением Водопьянова, Бабушкина, Спирина, старшего механика Бассейна пролетел над Северным полюсом.
Для страховки прошли еще несколько дальше. Затем Водопьянов снизился с 1750 метров до 200, пробив сплошную облачность, стали искать льдину для посадки и устройства научной станции.
В 11 час. 35 мин. Водопьянов блестяще совершил посадку. Е сожалению, при отправке телеграммы о достижении полюса внезапно произошло короткое замыкание. Выбыл умформер рации, прекратилась радиосвязь, возобновившаяся только сейчас, после установки рации на новой полярной станции.
Льдина, на которой мы остановились, расположена, примерно, в 20 километрах за полюсом по ту сторону и несколько па запад от меридиана Рудольфа. Положение уточним. Льдина вполне годится для научной станции, остающейся в дрейфе в центре полярного бассейна. 'Здесь можно сделать прекрасный аэродром для приемки остальных самолетов с грузом станции.
Чувствуем, что перерывом связи невольно причинили вам много беспокойства. Очень жалеем, Сердечный привет.
Прошу доложить партии и правительству о выполнении первой части задания. %- Начальник экспедиции ШМИДТ".
Потом пришла вторая радиограмма, в которой Шмидт дал ряд практических указаний.
На этом Рудольф простился с полюсом. Мы пожелали нашим товарищам спокойной ночи. Мы обещали им скоро - прилететь и ушли в кают-компанию, чтобы за чаем поделиться друг с другом своей большой радостью за успех, за благополучие нашего авангарда, за победу, одержанную родиной.
Утром произошел обмен радиограммами с первыми людьми, прожившими сутки на полюсе.
Оттуда сообщили: навис туман, солнце просвечивает, видимость один километр, слабый снег. Итак, лететь пока нельзя. Надо ждать. Опять ждать...
Мы передали советским полюсникам поздравления, полученные из Москвы. Р1з Ленинграда Федоров получил сообщение жены о том, что у него родился сын. Мы очень жалели, что не видели нашего друга в этот момент.
БОЛЬШАЯ РАДОСТЬ
Прошел день.
23 мая мы провели обычно: ходили смотреть на небо и каждый час справлялись в радиорубке-нет ли чего-нибудь с полюса.
Но когда мы кончали обедать, в кают-компанию вошел дежурный радист, взволнованный, растерянно улыбавшийся.
Он вызвал из-за стола Шевелева.
А через несколько минут в кают-компании начался митинг.
В воздухе зазвучали слова, которые вонзались в тишину, как звенящая сталь: , .
"НАЧАЛЬНИКУ ЭКСПЕДИЦИИ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС ТОВАРИЩУ О. Ю. ШМИДТУ.
КОМАНДИРУ ЛЕТНОГО ОТРЯДА ТОВАРИЩУ М. В. ВОДОПЬЯНОВУ. ВСЕМ УЧАСТНИКАМ ЭКСПЕДИЦИИ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС.
Партия и правительство горячо приветствуют славных участников полярной экспедиции на Северный полюс и поздравляют их с выполнением намеченной задачи - завоевания Северного полюса.
Эта победа советской авиации и науки подводит итог блестящему периоду работы по освоению Арктики и северных путей, столь необходимых для Советского Союза.
Первый этап пройден, преодолены величайшие трудности. Мы уверены, что героические зимовщики, остающиеся на Северном полюсе, с честью выполнят порученную им задачу по изучению Северного полюса.
Большевистский привет отважным завоевателям Северного полюса!"
Первым это приветствие подписал товарищ Сталин.
Когда были произнесены последние слова дорогого приветствия, бурное "ура" прогремело в кают-компании.
Здесь собрались все зимовщики Рудольфа и участники экспедиции.
Взволнованные, со слезами радости на глазах, мы долго не могли сказать ни слова.
Наконец выступил Шевелев. Горячо и возбужденно
говорил он о чувстве радости и благодарности, которое охватило коллектив, удостоившийся такой большой чести. ^
Под крики "ура" мы провозгласили здравицу товарищу Сталину, партии и правительству.
ТРИДЦАТЬ ТРИ ЧАСА
Около полуночи 25 мая три самолета - "СССР-Н-171", "СССР-Н-172" и ,,СССР-Н-169*-покинули остров Рудольфа и взяли курс на Северный полюс. Самолеты шли врозь, так как не удалось взлететь всем сразу. Я летел на самолете "СССР-Н-172". В 6 часов 35 минут штурман нашего самолета Жуков, проделавший перед этим ряд наблюдений и расчетов, оторвался от штурманского пульта и, стараясь перекричать оглушительный шум четырех мощных моторов, заорал:
- Мы над полюсом!
Внизу, сквозь стеклянную решетку пола, видны были ледовые поля. Они выглядели маленькими-самолет шел на большой высоте. На льдинах лежали небольшие бугорки. Они напоминали снежные кучки, какие ворошит юркий песец.
Сообщив командиру самолета Анатолию Дмитриевичу Алексееву о том, что мы прошли над полюсом, Жуков стал принимать радиограммы. Заместитель начальника экспедиции Шевелев сообщил о том, что Молоков сел рядом с Водопьяновым, и приказал нам сесть, точно определиться и сразу же перелететь в лагерь. Мазуруку было передано такое же распоряжение. Алексеев сделал круг, опытным глазом полярного летчика выбрал льдину и пошел на посадку.
Моторы умерили свое бешеное дыхание. Самолет уходил вниз. Тело стало легким. Рука невольно ухватилась за раскос. У окна промелькнули огромные ропаки. "Вот они, песцовые кучки!" мелькнуло в мозгу, но мысль прервалась от толчка. Машина бежала по снегу.
Когда мы вышли из самолета, нами овладело странное чувство. Мы были на Северном полюсе! Но мы были несколько разочарованы. Наша льдина ничем не выдавала своего почетного географического положения.
Это была обычная льдина, довольно большая, покрытая таким крепким снегом, что лыжи почти не оставили на нем следов. Только тишина, абсолютная тишина подчеркивала необычность нашего местонахождения.
Воздух был спокоен. Ни птичий крик, ни шум шагов, ни человеческий говор, ни даже движение льда не нарушали этого совершенно удивительного безмолвия.
После семичасового рева винтов уши особенно остро воспринимали эту тишину. Почувствовалось, что мы действительно на полюсе. Механик Володя Гинкин открыл в крыле люк и стал выбрасывать на снег чехлы от моторов. Другой механик -Ваня Шман-дин-принимал их внизу. Первый механик Сугробов полез за инструментами. Жуков стал производить астрономические определения. Второй пилот Мошков-ский разочарованно спросил:
- А где же знамена и флаги?
И сразу стало шумно.
Началась работа. Думать, мечтать и наслаждаться было некогда.
Алексеева у самолета не оказалось. Этот обычно спокойный и всегда размышляющий человек не стал тратить времени даром. Его стройная фигура темнела почти у самой торосистой гряды, окружавшей льдину со всех сторон. Он долго ходил вокруг, считал шаги, осматривался и, возвратившись, сообщил:
- Льдина хорошая. Может быть, взлетим без дополнительных работ. Впрочем, это будет видно...
И мы зажили на льдине Северного полюса. Нас было семеро - Алексеев, Мошковский, Жуков, Сугробов, Гинкин, Шмандин и я. Мы зажили на нашей льдине так же, как мы жили на Матшаре или на Рудольфе. Зачехлили моторы. Умылись и почистили зубы. Сделали записи в.дневниках. Сугробов разжег примус и натопил снега. Сварили обед. Крепко уснули молодые Гинкин и Шмандин.
Прошло три часа. Настал второй срок для астрономических наблюдений. Жуков, как всегда, сделал их точно, внимательно и объявил:
- Мы в семнадцати километрах от полюса. Лёта до лагеря не более получаса...
Алексеев посмотрел на него и ничего не ответил. Мошковский обнял меня и расцеловал. Жуков стал по радио вызывать лагерь. И только Сугробов нахмурился и вышел из самолета.
Жуков сообщил Шевелеву координаты, то есть точное наше местонахождение. Но лететь было нельзя. Погода испортилась. Небо затянулось облаками. Туман скрыл от глаз окраинные ропаки. Почти исчезло ощущение льдины. Казалось, что мы на земле, покрытой снегом, и что там, за туманом, спрятался если не город, то во всяком случае какой-нибудь городишко. Дул сильный ветер, обещавший пургу.
Алексеева у самолета не оказалось. Этот обычно спокойный и всегда размышляющий человек не стал тратить времени даром. Его стройная фигура темнела почти у самой торосистой гряды, окружавшей льдину со всех сторон. Он долго ходил вокруг, считал шаги, осматривался и, возвратившись, сообщил:
- Льдина хорошая. Может быть, взлетим без дополнительных работ. Впрочем, это будет видно...
II мы зажили на льдине Северного полюса. Нас было семеро - Алексеев, Мошковский, Жуков, Сугробов, Гпнкин, Шмандин и я. Мы зажили на нашей льдине так же, как мы жили на Матшаре или на Рудольфе. Зачехлили моторы. Умылись и почистили зубы. Сделали записи в.дневниках. Сугробов разжег примус и натопил снега. Сварили обед. Крепко уснули молодые Гинкин и Шмандин.
Прошло три часа. Настал второй срок для астрономических наблюдений. Жуков, как всегда, сделал их точно, внимательно и объявил:
- Мы в семнадцати километрах от полюса. Лёта до лагеря не более получаса...
Алексеев посмотрел на него и ничего не ответил. Мошковский обнял меня и расцеловал. Жуков стал по радио вызывать лагерь. И только Сугробов нахмурился и вышел из самолета.
Жуков сообщил Шевелеву координаты, то есть точное наше местонахождение. Но лететь было нельзя. Погода испортилась. Небо затянулось облаками. Туман скрыл от глаз окраинные ропаки. Почти исчезло ощущение льдины. Казалось, что мы на земле, покрытой снегом, и что там, за туманом, спрятался если не город, то во всяком случае какой-нибудь городишко. Дул сильный ветер, обещавший пургу.
Сугробов мрачно возился возле лыжи.
- Что с вами, Константин Николаевич?
- Куда это годится, - быстро, словно спеша излить накопившийся в нем гнев, ответил Сугробов,- куда это годится, что мы сели в семнадцати, подумайте, в целых сем-на-дца-ти километрах от полюса? Как будто нельзя было сесть точка в точку!
- Конечно, нельзя. Ведь пока Жуков определялся в воздухе, мы уже отлетели от полюса на некоторое расстояние. Льдина на самом полюсе могла быть неподходящей для посадки. С научной точки зрения семнадцать километров не играют роли. С географической-это величина микроскопическая. Да и вообще возможно, что сели на полюсе, а дрейфом за это время нас снесло в сторону...
Терпеливо, едва скрывая улыбку, Алексеев пытался утешить огорченного Сугробова.
- Думаете, снесло?-спросил Сугробов. Алексеев отвел глаза - за три часа льдину не могло отнести на 17 километров-и сказал:
- Может, и снесло.
Сугробов повеселел и полез в самолет.
Часы летели быстро, как минуты. Легли спать Сугробов и Мошковский. Немножко вздремнул Алексеев. Примус весело шумел. За металлическими стенками самолета бушевала пурга. Не спал Жуков. Что-то испортилось в рации, и он терпеливо проверял сложную машину, просматривая шаг за шагом, дюйм за дюймом всю цепь, контакты, лампы и детали. Четыре часа работал Жуков, пот выступил на его высоком лбу. Проснулся Алексеев. Он подошел к Жукову, взял у него схему, помогал разбирать и разъединять части рации. Летчик и штурман отлично понимали, какое значение имела сейчас рация. Без нее можно было долго искать лагерь и не найти. А в крыле самолета безмятежно спали на теплых шубах механики и Мошковский. Они намаялись за последние двое суток и спали крепко, не зная о надвинувшейся беде.
- Есть,-внезапно сказал Жуков,-есть!
И он улыбнулся. Повреждение было найдено и тут же исправлено.
Прошло 15 часов. Гинкин и Шмандин спали уже 12 часов подряд. Мы пообедали без них, не желая прерывать их отдых. Гороховый суп, поджаренные охотничьи сосиски и чай с шоколадом показались изысканными яствами. Кастрюлю и миску завернули в мех, чтобы сохранить пищу горячей до пробуждения молодых механиков. Через час они проснулись и сразу попросили есть.
Пурга начала стихать. Ветер разметал тучи и прогнал туман. Солнце осветило льдину. Жуков застучал ключом:
..Готовимся к вылету. Через два часа моторы будут готовы. Тогда сообщим".
Семь человек завозились возле моторов, согревая их, вызывая к жизни, готовя к решительному перелету.
Ровно через два часа Жуков снова связался с лагерем:
"Вылетаем".
Самолет легко тронулся с места. Плавно обойдя вокруг площадки, он повернулся против ветра. Полный газ. Машина понеслась, подпрыгивая на снежных буграх и ледяных пригорках. Скорость - 60, 70, 80. Мало. Нужно 100 километров в час, чтобы машина оторвалась. Впереди ропаки. Алексеев выключает газ, чтобы не разбить машину о ледяные глыбы. Но арктическая природа обманула: казалось, что ропаки еще далеко, на самом деле они были близко, и машина не успела остановиться.
Резко взлетев вверх, огромный самолет перескочил через ледяную гору и всей своей тяжестью в полторы тысячи пудов обрушился на снег. Но машина продолжала двигаться вперед и перескочила еще через два ропака. Казалось, что самолет сейчас рас-сыплется на части. Все грохотало. Стучали ведра, примуса, банки, инструменты. Похоже было, что шасси уже нет и самолет сидит на брюхе. Но когда машина замерла, мы вышли и удивились: все было в порядке. 1t.
Два раза пытался еще взлететь Алексеев, но площадка была явно коротка, и самолет не мог набрать нужную скорость.
- Я же предупреждал,-сказал Алексеев, - что это будет видно...
В ход пошли лопата, кирка, пешня и саперная лопатка. Ваня Шмандин, Гинкин и Мошковский остервенело рубили ропаки и разбрасывали по сторонам голубые куски льда. Сугробов отрубил кусок доски и расщепил его на палочки. Я разрезал чехол. Так появилось на свет первое оборудование нашего аэродрома- восемь флажков. Мы поставили их в 60 - 80 метрах друг от друга. Вдоль них надо было взлетать. Между седьмым и восьмым флажками Алексеев должен был выключить газ, если бы машина не оторвалась. Дальше были ропаки.
Володя Гинкин пришел в кают-компанию и сказал:
- Если налетим на ропак и загоримся, вылезайте не в нижний, а в верхний люк, а то не успеем все выскочить.
Машина зарулила, обошла группу ропаков и побежала. Крылья мешали смотреть через маленькое окошко вперед. Я считал флажки. Третий, четвертый, пятый, шестой. Самолет бежал, набирая скорость. Седьмой... Надо выключать газ. Неужели Алексеев забыл? Но над восьмым флажком мы уже летели. Алексеев чувствовал, что еще 30-40 метров -и машина оторвется. Поэтому он рискнул и не убрал газ на восьмом флажке. А через 23 минуты мы прилетели в лагерь.
Мы прожили на нашей первой полюсной льдине 33 часа.
САМЫЙ МОЛОДОЙ
Незадолго до отлета с нашей первой льдины я беседовал с механиком Ваней Шмандиным. Ваня - самый молодой участник нашей экспедиции. Он комсомолец. Ему 24 года. Он много рассказывал мне о своей жизни.
Ваня вырос в Красноярске, в семье трудолюбивой и дружной. Что было делать юноше в 16 лет, когда он вышел из стен семилетки? Очень хотелось волнующей жизни, подвигов, острых ощущений. Хотелось быть не то артистом, не то полпредом, не то скульптором. Мечты были неясны, но среди них резче всего вырисовывалась авиация. Она была близко: над городом летали самолеты, невдалеке раскинулся аэродром. Из ворот его выходили люди в замасленных синих комбинезонах, в кителях с блестящими пуговицами и расшитыми рукавами. Все это особенно дразнило Ваню, и авиация окончательно овладела его сердцем. Но легче было мечтать, нежели стать пилотом.
Пришлось юноше временно оставить мысль об авиации и поступить в школу ФЗУ. Он учился упорно, стиснув зубы, ибо за стенами училища продолжали летать желанные птицы. Потом учеба сменилась работой. Он был мотористом на теплоходе и механиком на моторном катере.
За все эти годы Ваню не оставляла мечта об авиации. Он читал о ней, беспрестанно говорил о самолетах, о летчиках, о воздушных линиях. Его влекло к самолетам, как булавку притягивает электромагнит.
Механики, мотористы, товарищи по работе знали о Ваниной мечте. Все они принимали живейшее участие в молодом краснощеком парне и в конце концов помогли ему перейти на работу в авиагруппу-мотористом. Но мотористы не летают, а Ваня хотел летать. Он стал читать. Много читал, а по вечерам и по ночам учился. Потом заявил:
- Хочу сдать экзамен на бортмеханика.
Подивились на него, но к экзамену допустили. Юноша прекрасно выдержал испытание. Мечта его сбылась: он стал членом красноярской авиационной семьи.
Три года летал Ваня над широкими сибирскими просторами, над реками, тундрой, над Карским морем. Он возил почту, грузы, людей. Он летал на ледовые разведки и весь 1936 год работал с Алексеевым по проводке Карской экспедиции.
В начале 1937 года произошло первое крупное событие в жизни Вани Шмандина: правительство наградило его орденом "Знак почета".
В это время готовилась к вылету экспедиция на Северный полюс. Ваня был занесен в списки участников. Он выехал из Красноярска. Тут произошло второе значительное событие в его жизни: он впервые сел в железнодорожный вагон. Всю жизнь свою он прожил в Красноярске, и если покидал его, то только на самолете.
Поезд показался странным, непривычным и чрезвычайно медленным способом передвижения. Он шел долго, останавливался у станций, неизвестных и чужих. Он был тихим-вагоны не имеют авиационных моторов. В нем было свободно-Ваня ходил по коридорам, заглядывал в соседние .купе и смело шагал через площадки, направляясь в вагон-ресторан.
Наконец поезд пришел в Москву. Произошло новое выдающееся событие в Ваниной жизни: он впервые попал в столицу. И если поезд был тихим и нескладным, то Москва была совсем иной.
Город обрушился на него своей новизной, шумом, быстротой жизни, недостатком времени. Считанные дни провел Ваня в Москве, и эти дни были самыми короткими в его жизни. Они пролетели очень быстро, и Ваня снова очутился в самолете.
Он пронесся через Холмогоры, Нарьян-Мар, Маточкин Шар, остров Рудольфа, и тут случилось самое важное - четвертое по счету - событие короткой Ваниной жизни: он впервые попал на Северный полюс.
- Богатый у меня год,-сказал Ваня Шмандин.
- А что ты думаешь делать теперь?
- Как что?-удивился Ваня. - Конечно, учиться. Летать-то я летаю, но за рулем я еще не сидел. А я обязательно буду летчиком.
Можно не сомневаться в том, что Ваня действительно будет летчиком. И я имею все основания думать, что он будет замечательным летчиком. Впрочем, в этом уверен не только я, но и все участники, экспедиции, хороню узнавшие, полюбившие Ваню Шмандина, веселого, трудолюбивого и усердного юношу.
НА ПОЛЮСЕ
Жители поселка "Северный полюс" встретили нас очень радостно. Отто Юльевич пришел к нам на самолет обедать.
Мы угостили его очень хорошим обедом. Я был тогда еще неопытным поваром и провозился у примуса около шести часов. Очень устал. И все-таки, когда экипаж окончил обед, я сразу пошел осматривать зимовку "Северный полюс".
Она расположилась на большом ледовом поле. Ширина льдины около двух километров. Длина- немного более двух километров. Середина льдины гладкая, и только края ее покрыты множеством ропаков и торосов. Я дошел до самого края льдины и увидел, что она довольно толстая-толщиной в три или четыре метра.
Потом я пошел осматривать лагерь. Возле самолетов и на середине льдины были разбиты палатки. Были здесь и шелковые, и холщевые, и брезентовые. В двух палатках Папанин устроил временный склад, куда положил продовольствие, оружие, одежду и научные приборы. В остальных палатках разместились летчики, штурманы, бортмеханики, Отто Юльевич Шмидт и зимовщики - Папанин, Кренкель, Ширшов, Федоров.
Я зашел в палатку к Отто Юльевичу. Это была двойная шелковая розовая палатка. На полу лежали надутые резиновые матрацы. Вместе с Отто Юльеви-чем в этой палатке жили Водопьянов, Спирин и Бабушкин. Я посидел немного с ними, закурил папиросу.
Потом я пошел в палатку к Василию Сергеевичу Молокову, расспросил у него о подробностях его полета и наконец решил лечь спать. Временно я поместился в белой парусиновой палатке с Папашшым и кинооператором Трояновским. Мы разделись и улеглись в теплые меховые мешки, сделанные из оленьего и собачьего меха. Лишь головы наши торчали наружу. Было очень жарко. Я быстро уснул, так как не спал много часов подряд. s
На следующий день Папанин очень рано разбудил меня и начал расспрашивать о новостях, о том, что делается в Москве, на Рудольфе, какие последние события произошли в Испании. В первые дни жизни на льдине они очень жалели аккумуляторы и поэтому не слышали новостей по радио. Мы же на Рудольфе, хотя и не регулярно, но все-таки слушали Москву,
Проснулся Трояновский и тоже стал задавать вопросы. Потом он рассказал, как флагманский корабль сел на полюсе и как они жили на льдине до нашего прилета.
- Седьмой час полета флагмана был на исходе,- начал свой рассказ Трояновский.-Корабль, рассекая воздушные просторы, подходил к Северному полюсу.
11 часов 10 минут. Под нами Северный полюс. Отто Юльевич написал последнюю перед посадкой радиограмму. Наша радиостанция непосредственно связана с Москвой. Через несколько минут красная столица узнает об исторической победе. Самолет пошел на снижение, делая круги. Рука радиста Иванова легла на ключ. Но стрелки приборов радиостанции неожиданно замерли. Тотчас же было обнаружено серьезное повреждение. Связь оказалась прерванной.
Мы летели совсем низко. Вдруг перед самолетом выросла гряда торосов. Водопьянов сделал крутой и смелый вираж. Не верилось, что моторы сумеют поднять самолет выше острых льдин.
Последние рукопожатия.
- До скорой встречи! - кричат товарищи сквозь шум четырех винтов. Прилетайте скорее, мы ждем вас, не задерживайтесь!
Водопьянов и Спирин помахали нам большими меховыми рукавицами. "CCCP-H-170" плавно обогнул аэродром, бешено заревел своими могучими моторами и побежал. Оторвется ли? На самолете было 13 человек - Шмидт, Водопьянов, Бабушкин, Спирин, папанинская четверка, механики Бассейн, Петенин и Морозов, радист Иванов и кинооператор Трояновский. На борту корабля разместили двухмесячный запас продовольствия, палатки, радиостанции Кренкеля, резиновые лодки, лыжи, нарты, оружие. В баках было 7200 килограммов бензина. Самолет со всеми грузами весил больше 24 тонн. Оторвется ли на лыжах эта махина? Но не успела эта мысль смениться другой, как мы увидели, что лыжи отделились от снега. Флагман был в воздухе.
Всего 25 секунд бежал корабль по снегу, и мы не смогли сдержать своего восхищения перед блестящим мастерством Водопьянова, поднявшего свою громадину так свободно, будто это был легкий учебный самолет. Мы забыли о фотоаппаратах, мы не сняли последнего момента пробега, мы пришли в восторг. Волна радости захлестнула нас. Изо всех сил закричали мы "ура".
Самолет взлетел в 4 часа 48 минут утра. Сейчас же заработал радиомаяк. В радиорубке началось бессменное дежурство.
Скоро пришли первые радиограммы. Они шли на Москву, на Диксон, на Рудольф. Они сообщали о движении, движении вперед, по прямой, по точно установленному курсу. Радиограммы были скупыми и торжественно радостными. С каждой радиограммой страна приближалась к полюсу. И вдруг в 11 часов 12 минут Иванов оборвал на полуслове свою передачу. Тщетно наша рация бросала в эфир позывные самолета Водопьянова - " РВ", " РВ" ... Флагман молчал.
Радисты заволновались. Ключи зачастили в их руках, как будто они чувствовали всю многозначительность наступившей в эфире тишины. Шевелев умолк и всю силу своего внутреннего возбуждения как бы передавал радисту, заставляя его взглядом: "Найдите, найдите их!" Но эфир оставался неумолимым.
Ни одного слова, ни одной точки, ни одного тире1...
Сначала все успокаивали себя тем, что сдала рация.
Но когда прошло четыре часа, - срок, достаточный для установки зимовочной рации Кренкеля, - и эфир продолжал молчать, внутреннее беспокойство начало проявляться.
Что могло случиться с самолетом? Он очень крепок и надежен.
Молниеносной катастрофы произойти не могло - радист всегда успел бы передать одно-два тревожных слова.
В чем же дело?
Шевелев ходил по комнатам, разгоняя группы людей, обсуждавших причины молчания флагмана, и насильно укладывал их спать.
Зимовка затихла. Кто читал или делал вид, что читает. Кто спал или делал вид, что спит. Казалось, будто станция внезапно опустела, что нет уже в ее стенах участников экспедиции и зимовщиков, сросшихся за этот месяц в единое целое.
В воздухе висела мрачная, угрюмая тишина.
1 Точки и т и р е - условные обозначения в телеграфной связи, которые заменяют буквы. Эта азбука называется азбукой Морзе. В радиотелеграфии точка - короткий, отрывистый звук, тире - продолжительный звук.
И вдруг в радиорубке раздался дикий крик. Прижав наушники к голове, радист Стромилов кричал одно слово:
- Сели, сели, сели!
Вероятно, пожар не смог бы так быстро поставить на ноги затихшую зимовку.
В рубке стало тесно. Стромилов быстро выводил на бумаге буквы, а Мошковский протиснулся вплотную к столу и решил не сдавать своей позиции даже под самой страшной угрозой. Шопотом он читал слово за словом:
."81 час 36 минут. 88. (На условном языке радистов 88- это любовь и поцелуй.) Все живы. Самолет цел. У Сими сгорела его основная машинка. У меня сдали аккумуляторы. Если связь прервется, то вызывайте в полночь. Отто Юльевич пишет радиограмму. Лед мировой!.."
Это Кренкель передавал от себя. А затем мы приняли первую радиограмму с Северного полюса, ту радиограмму, в которой Шмидт сообщал в Москву о высадке на полюс.
Шмидт писал:
"В 11 час. 10 мин. самолет "СССР-Н-170" под управлением Водопьянова, Бабушкина, Спирина, старшего механика Бассейна пролетел над Северным полюсом.
Для страховки прошли еще несколько дальше. Затем Водопьянов снизился с 1750 метров до 200, пробив сплошную облачность, стали искать льдину для посадки и устройства научной станции.
В 11 час. 35 мин. Водопьянов блестяще совершил посадку. Е сожалению, при отправке телеграммы о достижении полюса внезапно произошло короткое замыкание. Выбыл умформер рации, прекратилась радиосвязь, возобновившаяся только сейчас, после установки рации на новой полярной станции.
Льдина, на которой мы остановились, расположена, примерно, в 20 километрах за полюсом по ту сторону и несколько па запад от меридиана Рудольфа. Положение уточним. Льдина вполне годится для научной станции, остающейся в дрейфе в центре полярного бассейна. 'Здесь можно сделать прекрасный аэродром для приемки остальных самолетов с грузом станции.
Чувствуем, что перерывом связи невольно причинили вам много беспокойства. Очень жалеем, Сердечный привет.
Прошу доложить партии и правительству о выполнении первой части задания. %- Начальник экспедиции ШМИДТ".
Потом пришла вторая радиограмма, в которой Шмидт дал ряд практических указаний.
На этом Рудольф простился с полюсом. Мы пожелали нашим товарищам спокойной ночи. Мы обещали им скоро - прилететь и ушли в кают-компанию, чтобы за чаем поделиться друг с другом своей большой радостью за успех, за благополучие нашего авангарда, за победу, одержанную родиной.
Утром произошел обмен радиограммами с первыми людьми, прожившими сутки на полюсе.
Оттуда сообщили: навис туман, солнце просвечивает, видимость один километр, слабый снег. Итак, лететь пока нельзя. Надо ждать. Опять ждать...
Мы передали советским полюсникам поздравления, полученные из Москвы. Р1з Ленинграда Федоров получил сообщение жены о том, что у него родился сын. Мы очень жалели, что не видели нашего друга в этот момент.
БОЛЬШАЯ РАДОСТЬ
Прошел день.
23 мая мы провели обычно: ходили смотреть на небо и каждый час справлялись в радиорубке-нет ли чего-нибудь с полюса.
Но когда мы кончали обедать, в кают-компанию вошел дежурный радист, взволнованный, растерянно улыбавшийся.
Он вызвал из-за стола Шевелева.
А через несколько минут в кают-компании начался митинг.
В воздухе зазвучали слова, которые вонзались в тишину, как звенящая сталь: , .
"НАЧАЛЬНИКУ ЭКСПЕДИЦИИ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС ТОВАРИЩУ О. Ю. ШМИДТУ.
КОМАНДИРУ ЛЕТНОГО ОТРЯДА ТОВАРИЩУ М. В. ВОДОПЬЯНОВУ. ВСЕМ УЧАСТНИКАМ ЭКСПЕДИЦИИ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС.
Партия и правительство горячо приветствуют славных участников полярной экспедиции на Северный полюс и поздравляют их с выполнением намеченной задачи - завоевания Северного полюса.
Эта победа советской авиации и науки подводит итог блестящему периоду работы по освоению Арктики и северных путей, столь необходимых для Советского Союза.
Первый этап пройден, преодолены величайшие трудности. Мы уверены, что героические зимовщики, остающиеся на Северном полюсе, с честью выполнят порученную им задачу по изучению Северного полюса.
Большевистский привет отважным завоевателям Северного полюса!"
Первым это приветствие подписал товарищ Сталин.
Когда были произнесены последние слова дорогого приветствия, бурное "ура" прогремело в кают-компании.
Здесь собрались все зимовщики Рудольфа и участники экспедиции.
Взволнованные, со слезами радости на глазах, мы долго не могли сказать ни слова.
Наконец выступил Шевелев. Горячо и возбужденно
говорил он о чувстве радости и благодарности, которое охватило коллектив, удостоившийся такой большой чести. ^
Под крики "ура" мы провозгласили здравицу товарищу Сталину, партии и правительству.
ТРИДЦАТЬ ТРИ ЧАСА
Около полуночи 25 мая три самолета - "СССР-Н-171", "СССР-Н-172" и ,,СССР-Н-169*-покинули остров Рудольфа и взяли курс на Северный полюс. Самолеты шли врозь, так как не удалось взлететь всем сразу. Я летел на самолете "СССР-Н-172". В 6 часов 35 минут штурман нашего самолета Жуков, проделавший перед этим ряд наблюдений и расчетов, оторвался от штурманского пульта и, стараясь перекричать оглушительный шум четырех мощных моторов, заорал:
- Мы над полюсом!
Внизу, сквозь стеклянную решетку пола, видны были ледовые поля. Они выглядели маленькими-самолет шел на большой высоте. На льдинах лежали небольшие бугорки. Они напоминали снежные кучки, какие ворошит юркий песец.
Сообщив командиру самолета Анатолию Дмитриевичу Алексееву о том, что мы прошли над полюсом, Жуков стал принимать радиограммы. Заместитель начальника экспедиции Шевелев сообщил о том, что Молоков сел рядом с Водопьяновым, и приказал нам сесть, точно определиться и сразу же перелететь в лагерь. Мазуруку было передано такое же распоряжение. Алексеев сделал круг, опытным глазом полярного летчика выбрал льдину и пошел на посадку.
Моторы умерили свое бешеное дыхание. Самолет уходил вниз. Тело стало легким. Рука невольно ухватилась за раскос. У окна промелькнули огромные ропаки. "Вот они, песцовые кучки!" мелькнуло в мозгу, но мысль прервалась от толчка. Машина бежала по снегу.
Когда мы вышли из самолета, нами овладело странное чувство. Мы были на Северном полюсе! Но мы были несколько разочарованы. Наша льдина ничем не выдавала своего почетного географического положения.
Это была обычная льдина, довольно большая, покрытая таким крепким снегом, что лыжи почти не оставили на нем следов. Только тишина, абсолютная тишина подчеркивала необычность нашего местонахождения.
Воздух был спокоен. Ни птичий крик, ни шум шагов, ни человеческий говор, ни даже движение льда не нарушали этого совершенно удивительного безмолвия.
После семичасового рева винтов уши особенно остро воспринимали эту тишину. Почувствовалось, что мы действительно на полюсе. Механик Володя Гинкин открыл в крыле люк и стал выбрасывать на снег чехлы от моторов. Другой механик -Ваня Шман-дин-принимал их внизу. Первый механик Сугробов полез за инструментами. Жуков стал производить астрономические определения. Второй пилот Мошков-ский разочарованно спросил:
- А где же знамена и флаги?
И сразу стало шумно.
Началась работа. Думать, мечтать и наслаждаться было некогда.
Алексеева у самолета не оказалось. Этот обычно спокойный и всегда размышляющий человек не стал тратить времени даром. Его стройная фигура темнела почти у самой торосистой гряды, окружавшей льдину со всех сторон. Он долго ходил вокруг, считал шаги, осматривался и, возвратившись, сообщил:
- Льдина хорошая. Может быть, взлетим без дополнительных работ. Впрочем, это будет видно...
И мы зажили на льдине Северного полюса. Нас было семеро - Алексеев, Мошковский, Жуков, Сугробов, Гинкин, Шмандин и я. Мы зажили на нашей льдине так же, как мы жили на Матшаре или на Рудольфе. Зачехлили моторы. Умылись и почистили зубы. Сделали записи в.дневниках. Сугробов разжег примус и натопил снега. Сварили обед. Крепко уснули молодые Гинкин и Шмандин.
Прошло три часа. Настал второй срок для астрономических наблюдений. Жуков, как всегда, сделал их точно, внимательно и объявил:
- Мы в семнадцати километрах от полюса. Лёта до лагеря не более получаса...
Алексеев посмотрел на него и ничего не ответил. Мошковский обнял меня и расцеловал. Жуков стал по радио вызывать лагерь. И только Сугробов нахмурился и вышел из самолета.
Жуков сообщил Шевелеву координаты, то есть точное наше местонахождение. Но лететь было нельзя. Погода испортилась. Небо затянулось облаками. Туман скрыл от глаз окраинные ропаки. Почти исчезло ощущение льдины. Казалось, что мы на земле, покрытой снегом, и что там, за туманом, спрятался если не город, то во всяком случае какой-нибудь городишко. Дул сильный ветер, обещавший пургу.
Алексеева у самолета не оказалось. Этот обычно спокойный и всегда размышляющий человек не стал тратить времени даром. Его стройная фигура темнела почти у самой торосистой гряды, окружавшей льдину со всех сторон. Он долго ходил вокруг, считал шаги, осматривался и, возвратившись, сообщил:
- Льдина хорошая. Может быть, взлетим без дополнительных работ. Впрочем, это будет видно...
II мы зажили на льдине Северного полюса. Нас было семеро - Алексеев, Мошковский, Жуков, Сугробов, Гпнкин, Шмандин и я. Мы зажили на нашей льдине так же, как мы жили на Матшаре или на Рудольфе. Зачехлили моторы. Умылись и почистили зубы. Сделали записи в.дневниках. Сугробов разжег примус и натопил снега. Сварили обед. Крепко уснули молодые Гинкин и Шмандин.
Прошло три часа. Настал второй срок для астрономических наблюдений. Жуков, как всегда, сделал их точно, внимательно и объявил:
- Мы в семнадцати километрах от полюса. Лёта до лагеря не более получаса...
Алексеев посмотрел на него и ничего не ответил. Мошковский обнял меня и расцеловал. Жуков стал по радио вызывать лагерь. И только Сугробов нахмурился и вышел из самолета.
Жуков сообщил Шевелеву координаты, то есть точное наше местонахождение. Но лететь было нельзя. Погода испортилась. Небо затянулось облаками. Туман скрыл от глаз окраинные ропаки. Почти исчезло ощущение льдины. Казалось, что мы на земле, покрытой снегом, и что там, за туманом, спрятался если не город, то во всяком случае какой-нибудь городишко. Дул сильный ветер, обещавший пургу.
Сугробов мрачно возился возле лыжи.
- Что с вами, Константин Николаевич?
- Куда это годится, - быстро, словно спеша излить накопившийся в нем гнев, ответил Сугробов,- куда это годится, что мы сели в семнадцати, подумайте, в целых сем-на-дца-ти километрах от полюса? Как будто нельзя было сесть точка в точку!
- Конечно, нельзя. Ведь пока Жуков определялся в воздухе, мы уже отлетели от полюса на некоторое расстояние. Льдина на самом полюсе могла быть неподходящей для посадки. С научной точки зрения семнадцать километров не играют роли. С географической-это величина микроскопическая. Да и вообще возможно, что сели на полюсе, а дрейфом за это время нас снесло в сторону...
Терпеливо, едва скрывая улыбку, Алексеев пытался утешить огорченного Сугробова.
- Думаете, снесло?-спросил Сугробов. Алексеев отвел глаза - за три часа льдину не могло отнести на 17 километров-и сказал:
- Может, и снесло.
Сугробов повеселел и полез в самолет.
Часы летели быстро, как минуты. Легли спать Сугробов и Мошковский. Немножко вздремнул Алексеев. Примус весело шумел. За металлическими стенками самолета бушевала пурга. Не спал Жуков. Что-то испортилось в рации, и он терпеливо проверял сложную машину, просматривая шаг за шагом, дюйм за дюймом всю цепь, контакты, лампы и детали. Четыре часа работал Жуков, пот выступил на его высоком лбу. Проснулся Алексеев. Он подошел к Жукову, взял у него схему, помогал разбирать и разъединять части рации. Летчик и штурман отлично понимали, какое значение имела сейчас рация. Без нее можно было долго искать лагерь и не найти. А в крыле самолета безмятежно спали на теплых шубах механики и Мошковский. Они намаялись за последние двое суток и спали крепко, не зная о надвинувшейся беде.
- Есть,-внезапно сказал Жуков,-есть!
И он улыбнулся. Повреждение было найдено и тут же исправлено.
Прошло 15 часов. Гинкин и Шмандин спали уже 12 часов подряд. Мы пообедали без них, не желая прерывать их отдых. Гороховый суп, поджаренные охотничьи сосиски и чай с шоколадом показались изысканными яствами. Кастрюлю и миску завернули в мех, чтобы сохранить пищу горячей до пробуждения молодых механиков. Через час они проснулись и сразу попросили есть.
Пурга начала стихать. Ветер разметал тучи и прогнал туман. Солнце осветило льдину. Жуков застучал ключом:
..Готовимся к вылету. Через два часа моторы будут готовы. Тогда сообщим".
Семь человек завозились возле моторов, согревая их, вызывая к жизни, готовя к решительному перелету.
Ровно через два часа Жуков снова связался с лагерем:
"Вылетаем".
Самолет легко тронулся с места. Плавно обойдя вокруг площадки, он повернулся против ветра. Полный газ. Машина понеслась, подпрыгивая на снежных буграх и ледяных пригорках. Скорость - 60, 70, 80. Мало. Нужно 100 километров в час, чтобы машина оторвалась. Впереди ропаки. Алексеев выключает газ, чтобы не разбить машину о ледяные глыбы. Но арктическая природа обманула: казалось, что ропаки еще далеко, на самом деле они были близко, и машина не успела остановиться.
Резко взлетев вверх, огромный самолет перескочил через ледяную гору и всей своей тяжестью в полторы тысячи пудов обрушился на снег. Но машина продолжала двигаться вперед и перескочила еще через два ропака. Казалось, что самолет сейчас рас-сыплется на части. Все грохотало. Стучали ведра, примуса, банки, инструменты. Похоже было, что шасси уже нет и самолет сидит на брюхе. Но когда машина замерла, мы вышли и удивились: все было в порядке. 1t.
Два раза пытался еще взлететь Алексеев, но площадка была явно коротка, и самолет не мог набрать нужную скорость.
- Я же предупреждал,-сказал Алексеев, - что это будет видно...
В ход пошли лопата, кирка, пешня и саперная лопатка. Ваня Шмандин, Гинкин и Мошковский остервенело рубили ропаки и разбрасывали по сторонам голубые куски льда. Сугробов отрубил кусок доски и расщепил его на палочки. Я разрезал чехол. Так появилось на свет первое оборудование нашего аэродрома- восемь флажков. Мы поставили их в 60 - 80 метрах друг от друга. Вдоль них надо было взлетать. Между седьмым и восьмым флажками Алексеев должен был выключить газ, если бы машина не оторвалась. Дальше были ропаки.
Володя Гинкин пришел в кают-компанию и сказал:
- Если налетим на ропак и загоримся, вылезайте не в нижний, а в верхний люк, а то не успеем все выскочить.
Машина зарулила, обошла группу ропаков и побежала. Крылья мешали смотреть через маленькое окошко вперед. Я считал флажки. Третий, четвертый, пятый, шестой. Самолет бежал, набирая скорость. Седьмой... Надо выключать газ. Неужели Алексеев забыл? Но над восьмым флажком мы уже летели. Алексеев чувствовал, что еще 30-40 метров -и машина оторвется. Поэтому он рискнул и не убрал газ на восьмом флажке. А через 23 минуты мы прилетели в лагерь.
Мы прожили на нашей первой полюсной льдине 33 часа.
САМЫЙ МОЛОДОЙ
Незадолго до отлета с нашей первой льдины я беседовал с механиком Ваней Шмандиным. Ваня - самый молодой участник нашей экспедиции. Он комсомолец. Ему 24 года. Он много рассказывал мне о своей жизни.
Ваня вырос в Красноярске, в семье трудолюбивой и дружной. Что было делать юноше в 16 лет, когда он вышел из стен семилетки? Очень хотелось волнующей жизни, подвигов, острых ощущений. Хотелось быть не то артистом, не то полпредом, не то скульптором. Мечты были неясны, но среди них резче всего вырисовывалась авиация. Она была близко: над городом летали самолеты, невдалеке раскинулся аэродром. Из ворот его выходили люди в замасленных синих комбинезонах, в кителях с блестящими пуговицами и расшитыми рукавами. Все это особенно дразнило Ваню, и авиация окончательно овладела его сердцем. Но легче было мечтать, нежели стать пилотом.
Пришлось юноше временно оставить мысль об авиации и поступить в школу ФЗУ. Он учился упорно, стиснув зубы, ибо за стенами училища продолжали летать желанные птицы. Потом учеба сменилась работой. Он был мотористом на теплоходе и механиком на моторном катере.
За все эти годы Ваню не оставляла мечта об авиации. Он читал о ней, беспрестанно говорил о самолетах, о летчиках, о воздушных линиях. Его влекло к самолетам, как булавку притягивает электромагнит.
Механики, мотористы, товарищи по работе знали о Ваниной мечте. Все они принимали живейшее участие в молодом краснощеком парне и в конце концов помогли ему перейти на работу в авиагруппу-мотористом. Но мотористы не летают, а Ваня хотел летать. Он стал читать. Много читал, а по вечерам и по ночам учился. Потом заявил:
- Хочу сдать экзамен на бортмеханика.
Подивились на него, но к экзамену допустили. Юноша прекрасно выдержал испытание. Мечта его сбылась: он стал членом красноярской авиационной семьи.
Три года летал Ваня над широкими сибирскими просторами, над реками, тундрой, над Карским морем. Он возил почту, грузы, людей. Он летал на ледовые разведки и весь 1936 год работал с Алексеевым по проводке Карской экспедиции.
В начале 1937 года произошло первое крупное событие в жизни Вани Шмандина: правительство наградило его орденом "Знак почета".
В это время готовилась к вылету экспедиция на Северный полюс. Ваня был занесен в списки участников. Он выехал из Красноярска. Тут произошло второе значительное событие в его жизни: он впервые сел в железнодорожный вагон. Всю жизнь свою он прожил в Красноярске, и если покидал его, то только на самолете.
Поезд показался странным, непривычным и чрезвычайно медленным способом передвижения. Он шел долго, останавливался у станций, неизвестных и чужих. Он был тихим-вагоны не имеют авиационных моторов. В нем было свободно-Ваня ходил по коридорам, заглядывал в соседние .купе и смело шагал через площадки, направляясь в вагон-ресторан.
Наконец поезд пришел в Москву. Произошло новое выдающееся событие в Ваниной жизни: он впервые попал в столицу. И если поезд был тихим и нескладным, то Москва была совсем иной.
Город обрушился на него своей новизной, шумом, быстротой жизни, недостатком времени. Считанные дни провел Ваня в Москве, и эти дни были самыми короткими в его жизни. Они пролетели очень быстро, и Ваня снова очутился в самолете.
Он пронесся через Холмогоры, Нарьян-Мар, Маточкин Шар, остров Рудольфа, и тут случилось самое важное - четвертое по счету - событие короткой Ваниной жизни: он впервые попал на Северный полюс.
- Богатый у меня год,-сказал Ваня Шмандин.
- А что ты думаешь делать теперь?
- Как что?-удивился Ваня. - Конечно, учиться. Летать-то я летаю, но за рулем я еще не сидел. А я обязательно буду летчиком.
Можно не сомневаться в том, что Ваня действительно будет летчиком. И я имею все основания думать, что он будет замечательным летчиком. Впрочем, в этом уверен не только я, но и все участники, экспедиции, хороню узнавшие, полюбившие Ваню Шмандина, веселого, трудолюбивого и усердного юношу.
НА ПОЛЮСЕ
Жители поселка "Северный полюс" встретили нас очень радостно. Отто Юльевич пришел к нам на самолет обедать.
Мы угостили его очень хорошим обедом. Я был тогда еще неопытным поваром и провозился у примуса около шести часов. Очень устал. И все-таки, когда экипаж окончил обед, я сразу пошел осматривать зимовку "Северный полюс".
Она расположилась на большом ледовом поле. Ширина льдины около двух километров. Длина- немного более двух километров. Середина льдины гладкая, и только края ее покрыты множеством ропаков и торосов. Я дошел до самого края льдины и увидел, что она довольно толстая-толщиной в три или четыре метра.
Потом я пошел осматривать лагерь. Возле самолетов и на середине льдины были разбиты палатки. Были здесь и шелковые, и холщевые, и брезентовые. В двух палатках Папанин устроил временный склад, куда положил продовольствие, оружие, одежду и научные приборы. В остальных палатках разместились летчики, штурманы, бортмеханики, Отто Юльевич Шмидт и зимовщики - Папанин, Кренкель, Ширшов, Федоров.
Я зашел в палатку к Отто Юльевичу. Это была двойная шелковая розовая палатка. На полу лежали надутые резиновые матрацы. Вместе с Отто Юльеви-чем в этой палатке жили Водопьянов, Спирин и Бабушкин. Я посидел немного с ними, закурил папиросу.
Потом я пошел в палатку к Василию Сергеевичу Молокову, расспросил у него о подробностях его полета и наконец решил лечь спать. Временно я поместился в белой парусиновой палатке с Папашшым и кинооператором Трояновским. Мы разделись и улеглись в теплые меховые мешки, сделанные из оленьего и собачьего меха. Лишь головы наши торчали наружу. Было очень жарко. Я быстро уснул, так как не спал много часов подряд. s
На следующий день Папанин очень рано разбудил меня и начал расспрашивать о новостях, о том, что делается в Москве, на Рудольфе, какие последние события произошли в Испании. В первые дни жизни на льдине они очень жалели аккумуляторы и поэтому не слышали новостей по радио. Мы же на Рудольфе, хотя и не регулярно, но все-таки слушали Москву,
Проснулся Трояновский и тоже стал задавать вопросы. Потом он рассказал, как флагманский корабль сел на полюсе и как они жили на льдине до нашего прилета.
- Седьмой час полета флагмана был на исходе,- начал свой рассказ Трояновский.-Корабль, рассекая воздушные просторы, подходил к Северному полюсу.
11 часов 10 минут. Под нами Северный полюс. Отто Юльевич написал последнюю перед посадкой радиограмму. Наша радиостанция непосредственно связана с Москвой. Через несколько минут красная столица узнает об исторической победе. Самолет пошел на снижение, делая круги. Рука радиста Иванова легла на ключ. Но стрелки приборов радиостанции неожиданно замерли. Тотчас же было обнаружено серьезное повреждение. Связь оказалась прерванной.
Мы летели совсем низко. Вдруг перед самолетом выросла гряда торосов. Водопьянов сделал крутой и смелый вираж. Не верилось, что моторы сумеют поднять самолет выше острых льдин.