Страница:
Приверженность к комплексу германизма является, таким образом, еще одной чертой его характера и склонностей. Но об этом романтическом помешательстве речь тогда идти не могла даже среди психиатров. Гиммлер был твердо убежден в своей способности перевоплощения в короля германцев Генриха I, вокруг имени которого создал самый настоящий культ патетической романтики и спиритизма. В XI веке принц Генри Фоулер из семейства Саликов принял неожиданное решение возглавить германские племена. Гиммлер полагал, что нечто подобное уготовано и ему.
Его увлечение оккультными науками выходило далеко за рамки безобидного хобби. Можно с уверенностью сказать, что основные свои решения он принимал по совету ясновидящих и иных оккультистов. Хотя это и звучит невероятно, но рейхсфюрер СС и начальник немецкой полиции держал в подвалах гестапо профессиональных алхимиков, которые на него работали. Об этом было известно в административных кругах СС еще в 1936 году. Гиммлер поставил перед ними задачу получения по рецептам и записям средневековых алхимиков золота, с помощью которого намеревался вывести Германию из зависимости от крупнейших держав мира. Не стоит, видимо, даже упоминать, что такие эксперименты стоили больших денег. Поскольку золото так и не было получено, опыты были в 1938 году прекращены.
Другая история повествует об «ученом», открывшем кредит на несколько сотен тысяч марок ради своего изобретения: в течение ряда месяцев он пытался усовершенствовать «удар молнии» – секретное оружие, с помощью которого Германия могла бы разгромить всех своих противников одним ударом. А когда доктор Шеффер, серьезный ученый-исследователь, имевший высокую репутацию в научном мире, возвратился из своей экспедиции в Тибет, Гиммлер поставил перед ним задачу выведения породы «зимостойких степных лошадей». Наряду с другими у него была еще и бредовая идея оккупации восточных территорий вплоть до Сибири эсэсовцами, которые должны были жить в так называемых опорных пунктах, как это устраивали тевтонские воины в античные времена, откуда они управляли бы порабощенными местными народами. По идее Гиммлера, эти опорные пункты следовало возводить без применения современной техники, используя как раз «зимостойких степных лошадей». Они же обеспечат мясом, молоком и сыром эсэсовцев, которые будут охранять дальние границы Германии на склонах Уральских гор.
Гиммлер ко всему этому относился вполне серьезно. В самый разгар войны он летом 1944 года нашел время, чтобы посетить доктора Шеффера в Австрийских Альпах и посмотреть, каковы его успехи.
Все эти странности, которые следует отнести к разряду определенного помешательства, можно было бы и не принимать во внимание, если бы Гиммлер строго отделял мир абстрактной фантастики от реального мира и проявил себя как политический гений. Но этого не случилось: как раз наоборот, он смешивал свои фантазии с реальной действительностью. В одном из документов, не предназначавшихся для публикации, содержится текст речи, произнесенной им в октябре 1943 года перед высшими офицерами СС. В тот момент, когда Германия терпела поражения на всех фронтах, когда следовало думать не о победе, а о достижении мира путем переговоров, причем с весьма небольшими для этого шансами, Гиммлер все еще носился с идеей о создании гигантской империи, простирающейся вплоть до Уральских гор и управляемой любимой им СС. В его выступлении было столь много глупостей, что изумленные слушатели, которые, благодаря занимаемым должностям, были в курсе всего реально происходившего, разошлись с этого заседания, вынеся впечатление, что их верховный руководитель говорил не о том, что было бы необходимо, и ему, пожалуй, следовало бы обратиться к соответствующему специалисту – психиатру.
И этот человек, который в нормальное время должен бы быть направлен в частную лечебницу, если не в больницу для нервнобольных, был правой рукой главы немецкого государства. Знание этого обстоятельства нисколько не преуменьшало мнения, что «Гиммлер был человеком с чистыми руками». Деньги и богатство для людей этого типа ничего не значили. Гиммлер никогда не помышлял о жизни в роскоши, о строительстве великолепных вилл или об изображении из себя великой фигуры нового ренессанса. Имущественная сторона вопроса не привлекала человека, жившего в безумном мире собственных иллюзий.
Вместе с тем в государственных вопросах и рутинной административной сфере ум его работал вполне логически, и не было заметно никаких видимых симптомов нарушений его нервной системы. Тем не менее, за свою официальную и политическую деятельность он, вне всякого сомнения, должен нести полную моральную ответственность.
Будучи рейхсфюрером СС, он в большей степени, чем кто-либо другой, должен был бы стать образцом человека чести и порядочности, о которых столь много заявлялось в СС. Он же был далек от этого, как показала та позорная роль, которую он сыграл в событиях 20 июля 1944 года, о чем ниже.
Своим верным соратником и начальником личного штаба СС генералом СС Вольфом[39] он был представлен берлинскому адвокату Лангбену, близкому другу бывшего министра финансов Пруссии Попитца, участвовавшего в заговоре против Гитлера. Не исключено, что Лангбен проинформировал рейхсфюрера о деталях заговора, о которых ему было известно. Естественно, и Гиммлеру и Вольфу было ясно, что Лангбен говорил не от себя лично, а от оппозиционной группировки, которая была готова действовать и с которой он поддерживал постоянный контакт. Подобно Шелленбергу, Лангбен считал Гиммлера вполне подходящим человеком, способным направить государственный корабль по новому курсу и привести Германию к миру с западными державами. После продолжительной беседы с Вольфом и Гиммлером у Лангбена сложилось впечатление, что Гиммлер согласен сыграть свою роль, – в противном случае он распорядился бы о его немедленном аресте. В подтверждение этого мнения Гиммлер в течение ряда месяцев вел с Лангбеном переговоры и даже способствовал его поездке в одну из нейтральных стран в конце 1943 года для установления контактов с западными державами. Летом следующего года они тайно встречались в одном из поместий в Восточной Пруссии. Когда же Лангбен был через несколько недель арестован гестапо, Гиммлер даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему. Не сделал ничего он и для Попитца, разве что провел с ним разговор тет-а-тет прямо в тюрьме.
Готовность Гиммлера к ведению переговоров с Лангбеном можно было бы рассматривать как хитрый полицейский ход, направленный на выяснение подоплеки заговора. Но если это и так, то трюк был явно дешевым. На самом деле это просто пример его двурушничества. Довольно часто возникает вопрос: почему служба гестапо оказалась не в состоянии своевременно раскрыть июльский заговор? Ведь доказано, что руководители гестапо имели сведения о существовании заговора и, хотя не раскрыли его деталей, прекрасно знали, кто были его руководители. К концу июня 1944 года служба располагала таким количеством компромата, что, исходя из обычных превентивных полицейских мер, должна была арестовать как генерала Бека[40], так и Гёрделера[41]. Но ни Кальтенбруннер, ни Мюллер не осмелились на арест столь известных личностей и обратились к Гиммлеру, но тот ничего не предпринял. Только в начале августа, когда гестапо развернуло активную деятельность в связи с событиями 20 июля, в возникшей суматохе было обнаружено, что запрос-то, оказывается, был возвращен Гиммлером с резолюцией, датированной 17 июля: «В просьбе на выдачу ордера на арест отказать».
Хотя в гестапо и знали о существовании заговора и планах по его осуществлению, день покушения показал полную неподготовленность службы. В здании управления гестапо было, например, всего около десятка автоматов. Когда было получено первое донесение о случившемся, а было около двух часов пополудни, Кальтенбруннер немедленно вылетел в ставку фюрера, дав указание Мюллеру принять необходимые меры предосторожности. В половине пятого один из сотрудников управления испросил у Мюллера разрешения выехать из Берлина, чтобы забрать белье из прачечной. Мюллер, который обычно не отличался тактичностью по отношению к своим подчиненным, на этот раз легко согласился. Инцидент остался бы без внимания, если не знать, что сотрудник ведал досье на установленных и предполагаемых заговорщиков. Представляется просто невероятным, чтобы Мюллер отпустил человека, располагавшего сведениями, которые могли понадобиться в ближайшие же часы. И только вечером 20 июля Мюллер затребовал взвод войск СС для усиления охраны управления гестапо.
Тем не менее, еще рано говорить с полной уверенностью о том, что именно было известно Гиммлеру и Мюллеру о заговоре и каковыми были их реальные намерения. Однако вполне очевидно, что Гиммлер, получивший заверения Лангбена в том, что после устранения Гитлера именно он станет главой государства, решил выждать и посмотреть, как будут развиваться события, а Мюллер последовал примеру своего шефа. Лишь по прошествии нескольких часов стало ясно, что покушение на Гитлера не удалось и заговор обречен. Только тогда Гиммлер и Мюллер решили использовать всю мощь своей организации для борьбы с заговорщиками.
Поведение Гиммлера на заключительной фазе войны было, если можно так выразиться, еще более нечестным и заслуживающим презрения. Как мы уже отмечали, Шелленберг пытался убедить его, что заключение мира с западными союзниками является задачей именно рейхсфюрера СС и что для этого необходимо прежде всего установить свою неограниченную власть в рейхе. По мнению Шелленберга, были хороши и оправданны любые средства для достижения этой цели. Из Гамбурга Шелленберг привез некоего астролога по имени Вульф, перед которым поставил задачу составить для Гиммлера специальный гороскоп, который должен был вдохнуть в него уверенность и убедить в том, что судьбой ему предопределено стать фюрером и спасителем немецкого народа. Более того, ему удалось привлечь на свою сторону личного массажиста Гиммлера – Феликса Керстена. Будучи совсем безвестным специалистом и имея к тому же финский диплом, тот сумел завоевать большую известность главным образом как первоклассный массажист. Он излечил Гиммлера от сильных невралгических болей, в результате чего стал иметь на него гораздо большее влияние, чем все эсэсовские и полицейские чины, вместе взятые. Гиммлер доверял ему абсолютно и верил каждому сказанному им слову.
Объединенные усилия Шелленберга, Вульфа и Керстена привели в конце концов Гиммлера к убеждению, что он действительно избран судьбой стать преемником Гитлера и что необходимо предпринимать шаги для его смещения. Однако решительность в критические моменты ему отказывала снова и снова. Неоднократно он заявлял о своей готовности к решительным действиям, как вдруг слепая привязанность к фюреру брала верх, и он становился нерешительным, брал назад данное им слово, а затем и вовсе отклонял все предложения и просьбы Шелленберга. Бывали моменты, когда он заявлял о своем намерении решительно действовать в интересах немецкого народа, но тут же говорил, что не может стать убийцей своего вождя. Шелленберг пытался втолковать ему, что речь идет не о смерти Гитлера, а об отстранении его от политической власти, но все было напрасно: Гиммлер продолжал пребывать в нерешительности.
Его нерешительность и колебания наиболее отчетливо проявились в апреле 1945 года. Видя, что астрология успеха не имеет, Шелленберг прибег к помощи врачей. Он убедил своего старого друга профессора де Крини, известного психоневролога, сообщить Гиммлеру, что Гитлер страдает болезнью Паркинсона. Диагноз этот подтвердил профессор Бранд, бывший личный врач фюрера. Доктор Штумпфэггер, заменивший Бранда, заявил, что у него также имеются подозрения в отношении этой болезни. Штумпфэггер попросил даже дать ему необходимые лекарства для Гитлера. Тот согласился и выписал соответствующие рецепты и медикаменты в своей клинике. Снадобья, однако, затребованы так и не были.
Последняя встреча Гитлера с Гиммлером состоялась 20 апреля, когда Гиммлер прибыл, чтобы поздравить фюрера с днем рождения. В тот же день у него был долгий разговор с Штумпфэггером, старым приятелем еще со школьных лет. При их разговоре никто не присутствовал, и о чем шла речь, никто не знает. Шелленберг же считал, что Гиммлер попытался убедить того сделать Гитлеру инъекцию. Это предположение никем опровергнуто впоследствии не было. 23 апреля Гиммлер снова был в Берлине с целью инспектирования зенитных батарей, стоявших на прикрытии бункера фюрера. Его появления ожидали в имперской канцелярии, но он туда не пошел. Это весьма показательно, так как связь с городом была нарушена, а он не использовал свое появление в Берлине для личной беседы с фюрером. Но разрыв между ним и Гитлером еще не произошел. А в ночь с 24 на 25 апреля Гиммлер сделал странное заявление графу Бернадотту[42], будто бы Гитлеру осталось жить не более двух-трех дней. На чем базировалось это заявление? Состояние здоровья Гитлера не было еще критическим, да и военное положение не предвещало столь близкого конца.
Шелленберг полагает, что между беседой Гиммлера с Штумпфэггером и его заявлением Бернадотту существует определенная связь, так как Штумпфэггер, по всей видимости, все же дал обещание сделать Гитлеру смертельную инъекцию. После встречи с Бернадоттом Гиммлер долго разговаривал по телефону с Штумпфэггером, находившимся в Берлине. Все это, однако, только предположения, а не доказательства, но проливает определенный свет на теоретическую посылку, что Гиммлер все же думал избавиться от Гитлера путем применения яда. Почему эта идея не была выполнена – поскольку факт самоубийства Гитлера неоспорим, – остается неизвестным, так как все актеры-участники этой зловещей и в то же время жалкой драмы – Гиммлер, де Крини и Штумпфэггер – сами наложили на себя руки.
Глава 4
Его увлечение оккультными науками выходило далеко за рамки безобидного хобби. Можно с уверенностью сказать, что основные свои решения он принимал по совету ясновидящих и иных оккультистов. Хотя это и звучит невероятно, но рейхсфюрер СС и начальник немецкой полиции держал в подвалах гестапо профессиональных алхимиков, которые на него работали. Об этом было известно в административных кругах СС еще в 1936 году. Гиммлер поставил перед ними задачу получения по рецептам и записям средневековых алхимиков золота, с помощью которого намеревался вывести Германию из зависимости от крупнейших держав мира. Не стоит, видимо, даже упоминать, что такие эксперименты стоили больших денег. Поскольку золото так и не было получено, опыты были в 1938 году прекращены.
Другая история повествует об «ученом», открывшем кредит на несколько сотен тысяч марок ради своего изобретения: в течение ряда месяцев он пытался усовершенствовать «удар молнии» – секретное оружие, с помощью которого Германия могла бы разгромить всех своих противников одним ударом. А когда доктор Шеффер, серьезный ученый-исследователь, имевший высокую репутацию в научном мире, возвратился из своей экспедиции в Тибет, Гиммлер поставил перед ним задачу выведения породы «зимостойких степных лошадей». Наряду с другими у него была еще и бредовая идея оккупации восточных территорий вплоть до Сибири эсэсовцами, которые должны были жить в так называемых опорных пунктах, как это устраивали тевтонские воины в античные времена, откуда они управляли бы порабощенными местными народами. По идее Гиммлера, эти опорные пункты следовало возводить без применения современной техники, используя как раз «зимостойких степных лошадей». Они же обеспечат мясом, молоком и сыром эсэсовцев, которые будут охранять дальние границы Германии на склонах Уральских гор.
Гиммлер ко всему этому относился вполне серьезно. В самый разгар войны он летом 1944 года нашел время, чтобы посетить доктора Шеффера в Австрийских Альпах и посмотреть, каковы его успехи.
Все эти странности, которые следует отнести к разряду определенного помешательства, можно было бы и не принимать во внимание, если бы Гиммлер строго отделял мир абстрактной фантастики от реального мира и проявил себя как политический гений. Но этого не случилось: как раз наоборот, он смешивал свои фантазии с реальной действительностью. В одном из документов, не предназначавшихся для публикации, содержится текст речи, произнесенной им в октябре 1943 года перед высшими офицерами СС. В тот момент, когда Германия терпела поражения на всех фронтах, когда следовало думать не о победе, а о достижении мира путем переговоров, причем с весьма небольшими для этого шансами, Гиммлер все еще носился с идеей о создании гигантской империи, простирающейся вплоть до Уральских гор и управляемой любимой им СС. В его выступлении было столь много глупостей, что изумленные слушатели, которые, благодаря занимаемым должностям, были в курсе всего реально происходившего, разошлись с этого заседания, вынеся впечатление, что их верховный руководитель говорил не о том, что было бы необходимо, и ему, пожалуй, следовало бы обратиться к соответствующему специалисту – психиатру.
И этот человек, который в нормальное время должен бы быть направлен в частную лечебницу, если не в больницу для нервнобольных, был правой рукой главы немецкого государства. Знание этого обстоятельства нисколько не преуменьшало мнения, что «Гиммлер был человеком с чистыми руками». Деньги и богатство для людей этого типа ничего не значили. Гиммлер никогда не помышлял о жизни в роскоши, о строительстве великолепных вилл или об изображении из себя великой фигуры нового ренессанса. Имущественная сторона вопроса не привлекала человека, жившего в безумном мире собственных иллюзий.
Вместе с тем в государственных вопросах и рутинной административной сфере ум его работал вполне логически, и не было заметно никаких видимых симптомов нарушений его нервной системы. Тем не менее, за свою официальную и политическую деятельность он, вне всякого сомнения, должен нести полную моральную ответственность.
Будучи рейхсфюрером СС, он в большей степени, чем кто-либо другой, должен был бы стать образцом человека чести и порядочности, о которых столь много заявлялось в СС. Он же был далек от этого, как показала та позорная роль, которую он сыграл в событиях 20 июля 1944 года, о чем ниже.
Своим верным соратником и начальником личного штаба СС генералом СС Вольфом[39] он был представлен берлинскому адвокату Лангбену, близкому другу бывшего министра финансов Пруссии Попитца, участвовавшего в заговоре против Гитлера. Не исключено, что Лангбен проинформировал рейхсфюрера о деталях заговора, о которых ему было известно. Естественно, и Гиммлеру и Вольфу было ясно, что Лангбен говорил не от себя лично, а от оппозиционной группировки, которая была готова действовать и с которой он поддерживал постоянный контакт. Подобно Шелленбергу, Лангбен считал Гиммлера вполне подходящим человеком, способным направить государственный корабль по новому курсу и привести Германию к миру с западными державами. После продолжительной беседы с Вольфом и Гиммлером у Лангбена сложилось впечатление, что Гиммлер согласен сыграть свою роль, – в противном случае он распорядился бы о его немедленном аресте. В подтверждение этого мнения Гиммлер в течение ряда месяцев вел с Лангбеном переговоры и даже способствовал его поездке в одну из нейтральных стран в конце 1943 года для установления контактов с западными державами. Летом следующего года они тайно встречались в одном из поместий в Восточной Пруссии. Когда же Лангбен был через несколько недель арестован гестапо, Гиммлер даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему. Не сделал ничего он и для Попитца, разве что провел с ним разговор тет-а-тет прямо в тюрьме.
Готовность Гиммлера к ведению переговоров с Лангбеном можно было бы рассматривать как хитрый полицейский ход, направленный на выяснение подоплеки заговора. Но если это и так, то трюк был явно дешевым. На самом деле это просто пример его двурушничества. Довольно часто возникает вопрос: почему служба гестапо оказалась не в состоянии своевременно раскрыть июльский заговор? Ведь доказано, что руководители гестапо имели сведения о существовании заговора и, хотя не раскрыли его деталей, прекрасно знали, кто были его руководители. К концу июня 1944 года служба располагала таким количеством компромата, что, исходя из обычных превентивных полицейских мер, должна была арестовать как генерала Бека[40], так и Гёрделера[41]. Но ни Кальтенбруннер, ни Мюллер не осмелились на арест столь известных личностей и обратились к Гиммлеру, но тот ничего не предпринял. Только в начале августа, когда гестапо развернуло активную деятельность в связи с событиями 20 июля, в возникшей суматохе было обнаружено, что запрос-то, оказывается, был возвращен Гиммлером с резолюцией, датированной 17 июля: «В просьбе на выдачу ордера на арест отказать».
Хотя в гестапо и знали о существовании заговора и планах по его осуществлению, день покушения показал полную неподготовленность службы. В здании управления гестапо было, например, всего около десятка автоматов. Когда было получено первое донесение о случившемся, а было около двух часов пополудни, Кальтенбруннер немедленно вылетел в ставку фюрера, дав указание Мюллеру принять необходимые меры предосторожности. В половине пятого один из сотрудников управления испросил у Мюллера разрешения выехать из Берлина, чтобы забрать белье из прачечной. Мюллер, который обычно не отличался тактичностью по отношению к своим подчиненным, на этот раз легко согласился. Инцидент остался бы без внимания, если не знать, что сотрудник ведал досье на установленных и предполагаемых заговорщиков. Представляется просто невероятным, чтобы Мюллер отпустил человека, располагавшего сведениями, которые могли понадобиться в ближайшие же часы. И только вечером 20 июля Мюллер затребовал взвод войск СС для усиления охраны управления гестапо.
Тем не менее, еще рано говорить с полной уверенностью о том, что именно было известно Гиммлеру и Мюллеру о заговоре и каковыми были их реальные намерения. Однако вполне очевидно, что Гиммлер, получивший заверения Лангбена в том, что после устранения Гитлера именно он станет главой государства, решил выждать и посмотреть, как будут развиваться события, а Мюллер последовал примеру своего шефа. Лишь по прошествии нескольких часов стало ясно, что покушение на Гитлера не удалось и заговор обречен. Только тогда Гиммлер и Мюллер решили использовать всю мощь своей организации для борьбы с заговорщиками.
Поведение Гиммлера на заключительной фазе войны было, если можно так выразиться, еще более нечестным и заслуживающим презрения. Как мы уже отмечали, Шелленберг пытался убедить его, что заключение мира с западными союзниками является задачей именно рейхсфюрера СС и что для этого необходимо прежде всего установить свою неограниченную власть в рейхе. По мнению Шелленберга, были хороши и оправданны любые средства для достижения этой цели. Из Гамбурга Шелленберг привез некоего астролога по имени Вульф, перед которым поставил задачу составить для Гиммлера специальный гороскоп, который должен был вдохнуть в него уверенность и убедить в том, что судьбой ему предопределено стать фюрером и спасителем немецкого народа. Более того, ему удалось привлечь на свою сторону личного массажиста Гиммлера – Феликса Керстена. Будучи совсем безвестным специалистом и имея к тому же финский диплом, тот сумел завоевать большую известность главным образом как первоклассный массажист. Он излечил Гиммлера от сильных невралгических болей, в результате чего стал иметь на него гораздо большее влияние, чем все эсэсовские и полицейские чины, вместе взятые. Гиммлер доверял ему абсолютно и верил каждому сказанному им слову.
Объединенные усилия Шелленберга, Вульфа и Керстена привели в конце концов Гиммлера к убеждению, что он действительно избран судьбой стать преемником Гитлера и что необходимо предпринимать шаги для его смещения. Однако решительность в критические моменты ему отказывала снова и снова. Неоднократно он заявлял о своей готовности к решительным действиям, как вдруг слепая привязанность к фюреру брала верх, и он становился нерешительным, брал назад данное им слово, а затем и вовсе отклонял все предложения и просьбы Шелленберга. Бывали моменты, когда он заявлял о своем намерении решительно действовать в интересах немецкого народа, но тут же говорил, что не может стать убийцей своего вождя. Шелленберг пытался втолковать ему, что речь идет не о смерти Гитлера, а об отстранении его от политической власти, но все было напрасно: Гиммлер продолжал пребывать в нерешительности.
Его нерешительность и колебания наиболее отчетливо проявились в апреле 1945 года. Видя, что астрология успеха не имеет, Шелленберг прибег к помощи врачей. Он убедил своего старого друга профессора де Крини, известного психоневролога, сообщить Гиммлеру, что Гитлер страдает болезнью Паркинсона. Диагноз этот подтвердил профессор Бранд, бывший личный врач фюрера. Доктор Штумпфэггер, заменивший Бранда, заявил, что у него также имеются подозрения в отношении этой болезни. Штумпфэггер попросил даже дать ему необходимые лекарства для Гитлера. Тот согласился и выписал соответствующие рецепты и медикаменты в своей клинике. Снадобья, однако, затребованы так и не были.
Последняя встреча Гитлера с Гиммлером состоялась 20 апреля, когда Гиммлер прибыл, чтобы поздравить фюрера с днем рождения. В тот же день у него был долгий разговор с Штумпфэггером, старым приятелем еще со школьных лет. При их разговоре никто не присутствовал, и о чем шла речь, никто не знает. Шелленберг же считал, что Гиммлер попытался убедить того сделать Гитлеру инъекцию. Это предположение никем опровергнуто впоследствии не было. 23 апреля Гиммлер снова был в Берлине с целью инспектирования зенитных батарей, стоявших на прикрытии бункера фюрера. Его появления ожидали в имперской канцелярии, но он туда не пошел. Это весьма показательно, так как связь с городом была нарушена, а он не использовал свое появление в Берлине для личной беседы с фюрером. Но разрыв между ним и Гитлером еще не произошел. А в ночь с 24 на 25 апреля Гиммлер сделал странное заявление графу Бернадотту[42], будто бы Гитлеру осталось жить не более двух-трех дней. На чем базировалось это заявление? Состояние здоровья Гитлера не было еще критическим, да и военное положение не предвещало столь близкого конца.
Шелленберг полагает, что между беседой Гиммлера с Штумпфэггером и его заявлением Бернадотту существует определенная связь, так как Штумпфэггер, по всей видимости, все же дал обещание сделать Гитлеру смертельную инъекцию. После встречи с Бернадоттом Гиммлер долго разговаривал по телефону с Штумпфэггером, находившимся в Берлине. Все это, однако, только предположения, а не доказательства, но проливает определенный свет на теоретическую посылку, что Гиммлер все же думал избавиться от Гитлера путем применения яда. Почему эта идея не была выполнена – поскольку факт самоубийства Гитлера неоспорим, – остается неизвестным, так как все актеры-участники этой зловещей и в то же время жалкой драмы – Гиммлер, де Крини и Штумпфэггер – сами наложили на себя руки.
Глава 4
СОПЕРНИКИ ГЕЙДРИХА
Говоря о Гейдрихе, еще раз отметим, что это был решительный человек с жестоким характером и холодным интеллектом. Его коллеги не были людьми такого сорта. Видимо, поэтому он не мог в течение длительного времени поддерживать более или менее сносные отношения даже с наиболее надежными и одаренными из них. Таких он считал своими соперниками. Одним из этих людей был генерал СС Вернер Бест.
Бест был идеалистом. Я знал его как прекрасно образованного юриста и хорошего администратора, элегантного, здравомыслящего и отзывчивого человека. Когда он принял решение работать во вновь создававшейся секретной службе, являвшейся инструментом национал-социалистского государства, он не преследовал далеко идущих целей и каких-либо для себя выгод. Очень скоро он понял, что за человек Гейдрих и на что направлена его деятельность. В самом начале войны он порвал с ним, хотя и знал, что это очень опасно. Бест тогда воспользовался возможностью перехода под эгиду вермахта и был назначен начальником немецкой военной администрации в Париже.
Гейдрих затаил смертельную ненависть в отношении своего бывшего коллеги. Его агенты в Париже следили за каждым шагом Беста, хорошо знавшего хватку гестапо. Гейдрих лишь выжидал момент для нанесения удара. Что именно он планировал, неизвестно, но что этот удар должен иметь фатальные последствия, было очевидно. Бесту повезло, что Гейдрих был убит, не успев выбрать время и подходящую возможность для нанесения такого удара. Таким образом, жизнь Беста была спасена, но его история служит убедительным доказательством, сколь опасно было выступать против амбиций Гейдриха.
Позже Бест был назначен рейхспротектором в Данию. Эта должность поставила перед ним целый ряд проблем, решая которые он впоследствии был обвинен в нарушении международного права. Но тот факт, что датчане приговорили его всего к пяти годам тюремного заключения, свидетельствует о нем как о человеке с определенным характером и качествами.
Совершенно другие отношения сложились у Гейдриха с генералом СС Генрихом Мюллером, шефом гестапо. Человек с внушительной головой, резкими чертами лица, прорезанного узкой полоской рта почти без губ, он начал карьеру с места чиновника баварской полиции. В нем Гейдрих нашел надежного партнера, готового к сотрудничеству в любое время и по любому вопросу. Именно Мюллер усовершенствовал систему шпионажа Гейдриха, исходящую из принципа нарушения общественных норм. В основу своей модели он положил приемы, применявшиеся советскими политическими органами, усовершенствовав их организационно применительно к собственным идеалам. Благодаря его деятельности становой хребет немецкого народа был сломан. Любое оппозиционное движение он душил еще в зародыше, сумев к тому же установить такой контроль даже за членами партии, что никто из них не чувствовал себя в полной безопасности от глаз и ушей гестапо.
Крупнейшей его задумкой было создание центральной картотеки с включением в нее всех живущих в стране людей с соответствующими примечаниями и пометками по любому «сомнительному эпизоду», какой бы характер он ни носил. До 1939 года он не был нацистом, да и не стал таковым, если не считать формального вступления в члены партии. Принципы, по которым он судил о людях, отличались от партийных. Решающим фактором, по его мнению, было убеждение, подчиняется ли тот или иной индивидуум полностью и безоговорочно государству или же склонен к независимому мышлению и действиям. Он не признавал законов, не способствовавших укреплению всемогущества государства. Его узкое полицейское мышление не позволяло ему выходить за эти рамки. Он воспринимал в качестве врага любого, кого подозревал в интеллектуальном сопротивлении. Люди, знавшие Мюллера, утверждают, что он будто бы был настроен против национал-социализма из-за нарушений государственной дисциплины и что идеологические концепции не играли для него никакой роли. Так же как он служил баварской народной партии до 1933 года, а затем – национал-социалистской партии до 1945 года, он был готов служить как верная полицейская собака любому режиму, который взял бы его к себе на службу.
Некоторые коллеги Мюллера выражают мнение, что он еще в 1944 году установил контакт с русскими и переметнулся к ним после краха Германии. Думаю, что идея эта не слишком уж и фантастична. В гестапо имелся специальный отдел, в задачу которого входило поддержание радиосвязи захваченных советских агентов с их центром, словно они еще находились на свободе. Таким путем советское Верховное главнокомандование получало дезинформацию, на основе которой зачастую принимало неверные решения, имевшие нежелательные для русских последствия. Подразделение это носило название «отдел радиоигры» и насчитывало в 1944 году около 300 сотрудников. Ничего невозможного нет в том, что Мюллер использовал одну из целого ряда линий этой радиосвязи для вхождения в контакт с русскими – для передачи верной информации – непосредственно перед самым крахом.
Как бы то ни было, точно установлено, что некоторые бывшие сотрудники гестапо появились позже в Восточной Германии, пройдя необходимое «переобучение» в России. Вместе с тем соответствует действительности, что один из ближайших помощников Мюллера ведал делами коммунистов и нес непосредственную ответственность за смерть в концентрационных лагерях многих их тысяч. Но большевики, как известно, не были слишком беспощадными к людям, которые, хотя бы временно, могли оказаться для них полезными. Так что в их числе мог оказаться и Мюллер. Человек, который в течение ряда лет являлся главой немецкой секретной государственной полиции и поддерживал своими полицейскими силами порядок во всей оккупированной немцами Европе, мог продать русским свои знания и опыт. Мюллер к тому же отличался феноменальной памятью. Он мог, например, без долгих раздумий назвать имя даже не слишком важного агента, находившегося в каком-нибудь небольшом городке за границей. Ни один другой полицейский эксперт не обладал столь обширными знаниями о людях и не разбирался так детально в политической обстановке не только в своей стране, обладая данными, представлявшими постоянный интерес, как Мюллер.
Исходя из этого, вполне можно предположить, что Мюллер сейчас спокойно работает на русских, хотя никаких доказательств этого нет. Известно лишь, что после смерти Гитлера он исчез из имперской канцелярии вместе с надежным другом Шольцем. С тех пор ни об одном из них никто ничего не слышал. А ведь именно Шольц возглавлял «отдел радиоигры».
Если охарактеризовать Мюллера было довольно просто, то сделать это в отношении генерала СС Артура Небе[43] гораздо сложнее. Он был начальником V управления Главного управления имперской безопасности. Его участие в заговоре 20 июля 1944 года показывает, что, служа Гиммлеру и Гейдриху (как оказалось, вынужденно), он на самом деле находился в оппозиции к национал-социализму.
Без сомнения, Небе был умным человеком. Происходил он из семьи гражданского служащего в Пруссии. В политическом плане действовал, исходя из тактических соображений. Не вызывает сомнения тот факт, что в нацистскую партию он вступил, понимая, что будущее принадлежало именно этой партии. То, что это будущее будет продолжаться всего несколько лет, он тогда предвидеть не мог. В 1932 году прусским чиновникам было запрещено вступать в эту партию. Будучи тогда служащим прусской уголовной полиции, он вступил в НСДАП под чужим именем – в небольшую и изолированную региональную группу. Его расчет оказался правильным, так как после прихода Гитлера к власти он оказался одним из немногих офицеров полиции – членом партии, что обеспечило его назначение на руководящую должность.
Поскольку он на самом деле являлся первоклассным офицером полиции, в отличие от новичков, Небе быстро доказал, что назначен на свою должность не зря. Он никогда не выступал против методов, применявшихся Гейдрихом, принимая участие во всех значительных операциях и стараясь заслужить репутацию верного соратника Гейдриха. После начала так называемой «русской кампании» Небе даже взял на себя командование одной из оперативных групп СД (нечто вроде полицейской спецкоманды), на счету которой числятся десятки тысяч расстрелянных мирных жителей.
Бест был идеалистом. Я знал его как прекрасно образованного юриста и хорошего администратора, элегантного, здравомыслящего и отзывчивого человека. Когда он принял решение работать во вновь создававшейся секретной службе, являвшейся инструментом национал-социалистского государства, он не преследовал далеко идущих целей и каких-либо для себя выгод. Очень скоро он понял, что за человек Гейдрих и на что направлена его деятельность. В самом начале войны он порвал с ним, хотя и знал, что это очень опасно. Бест тогда воспользовался возможностью перехода под эгиду вермахта и был назначен начальником немецкой военной администрации в Париже.
Гейдрих затаил смертельную ненависть в отношении своего бывшего коллеги. Его агенты в Париже следили за каждым шагом Беста, хорошо знавшего хватку гестапо. Гейдрих лишь выжидал момент для нанесения удара. Что именно он планировал, неизвестно, но что этот удар должен иметь фатальные последствия, было очевидно. Бесту повезло, что Гейдрих был убит, не успев выбрать время и подходящую возможность для нанесения такого удара. Таким образом, жизнь Беста была спасена, но его история служит убедительным доказательством, сколь опасно было выступать против амбиций Гейдриха.
Позже Бест был назначен рейхспротектором в Данию. Эта должность поставила перед ним целый ряд проблем, решая которые он впоследствии был обвинен в нарушении международного права. Но тот факт, что датчане приговорили его всего к пяти годам тюремного заключения, свидетельствует о нем как о человеке с определенным характером и качествами.
Совершенно другие отношения сложились у Гейдриха с генералом СС Генрихом Мюллером, шефом гестапо. Человек с внушительной головой, резкими чертами лица, прорезанного узкой полоской рта почти без губ, он начал карьеру с места чиновника баварской полиции. В нем Гейдрих нашел надежного партнера, готового к сотрудничеству в любое время и по любому вопросу. Именно Мюллер усовершенствовал систему шпионажа Гейдриха, исходящую из принципа нарушения общественных норм. В основу своей модели он положил приемы, применявшиеся советскими политическими органами, усовершенствовав их организационно применительно к собственным идеалам. Благодаря его деятельности становой хребет немецкого народа был сломан. Любое оппозиционное движение он душил еще в зародыше, сумев к тому же установить такой контроль даже за членами партии, что никто из них не чувствовал себя в полной безопасности от глаз и ушей гестапо.
Крупнейшей его задумкой было создание центральной картотеки с включением в нее всех живущих в стране людей с соответствующими примечаниями и пометками по любому «сомнительному эпизоду», какой бы характер он ни носил. До 1939 года он не был нацистом, да и не стал таковым, если не считать формального вступления в члены партии. Принципы, по которым он судил о людях, отличались от партийных. Решающим фактором, по его мнению, было убеждение, подчиняется ли тот или иной индивидуум полностью и безоговорочно государству или же склонен к независимому мышлению и действиям. Он не признавал законов, не способствовавших укреплению всемогущества государства. Его узкое полицейское мышление не позволяло ему выходить за эти рамки. Он воспринимал в качестве врага любого, кого подозревал в интеллектуальном сопротивлении. Люди, знавшие Мюллера, утверждают, что он будто бы был настроен против национал-социализма из-за нарушений государственной дисциплины и что идеологические концепции не играли для него никакой роли. Так же как он служил баварской народной партии до 1933 года, а затем – национал-социалистской партии до 1945 года, он был готов служить как верная полицейская собака любому режиму, который взял бы его к себе на службу.
Некоторые коллеги Мюллера выражают мнение, что он еще в 1944 году установил контакт с русскими и переметнулся к ним после краха Германии. Думаю, что идея эта не слишком уж и фантастична. В гестапо имелся специальный отдел, в задачу которого входило поддержание радиосвязи захваченных советских агентов с их центром, словно они еще находились на свободе. Таким путем советское Верховное главнокомандование получало дезинформацию, на основе которой зачастую принимало неверные решения, имевшие нежелательные для русских последствия. Подразделение это носило название «отдел радиоигры» и насчитывало в 1944 году около 300 сотрудников. Ничего невозможного нет в том, что Мюллер использовал одну из целого ряда линий этой радиосвязи для вхождения в контакт с русскими – для передачи верной информации – непосредственно перед самым крахом.
Как бы то ни было, точно установлено, что некоторые бывшие сотрудники гестапо появились позже в Восточной Германии, пройдя необходимое «переобучение» в России. Вместе с тем соответствует действительности, что один из ближайших помощников Мюллера ведал делами коммунистов и нес непосредственную ответственность за смерть в концентрационных лагерях многих их тысяч. Но большевики, как известно, не были слишком беспощадными к людям, которые, хотя бы временно, могли оказаться для них полезными. Так что в их числе мог оказаться и Мюллер. Человек, который в течение ряда лет являлся главой немецкой секретной государственной полиции и поддерживал своими полицейскими силами порядок во всей оккупированной немцами Европе, мог продать русским свои знания и опыт. Мюллер к тому же отличался феноменальной памятью. Он мог, например, без долгих раздумий назвать имя даже не слишком важного агента, находившегося в каком-нибудь небольшом городке за границей. Ни один другой полицейский эксперт не обладал столь обширными знаниями о людях и не разбирался так детально в политической обстановке не только в своей стране, обладая данными, представлявшими постоянный интерес, как Мюллер.
Исходя из этого, вполне можно предположить, что Мюллер сейчас спокойно работает на русских, хотя никаких доказательств этого нет. Известно лишь, что после смерти Гитлера он исчез из имперской канцелярии вместе с надежным другом Шольцем. С тех пор ни об одном из них никто ничего не слышал. А ведь именно Шольц возглавлял «отдел радиоигры».
Если охарактеризовать Мюллера было довольно просто, то сделать это в отношении генерала СС Артура Небе[43] гораздо сложнее. Он был начальником V управления Главного управления имперской безопасности. Его участие в заговоре 20 июля 1944 года показывает, что, служа Гиммлеру и Гейдриху (как оказалось, вынужденно), он на самом деле находился в оппозиции к национал-социализму.
Без сомнения, Небе был умным человеком. Происходил он из семьи гражданского служащего в Пруссии. В политическом плане действовал, исходя из тактических соображений. Не вызывает сомнения тот факт, что в нацистскую партию он вступил, понимая, что будущее принадлежало именно этой партии. То, что это будущее будет продолжаться всего несколько лет, он тогда предвидеть не мог. В 1932 году прусским чиновникам было запрещено вступать в эту партию. Будучи тогда служащим прусской уголовной полиции, он вступил в НСДАП под чужим именем – в небольшую и изолированную региональную группу. Его расчет оказался правильным, так как после прихода Гитлера к власти он оказался одним из немногих офицеров полиции – членом партии, что обеспечило его назначение на руководящую должность.
Поскольку он на самом деле являлся первоклассным офицером полиции, в отличие от новичков, Небе быстро доказал, что назначен на свою должность не зря. Он никогда не выступал против методов, применявшихся Гейдрихом, принимая участие во всех значительных операциях и стараясь заслужить репутацию верного соратника Гейдриха. После начала так называемой «русской кампании» Небе даже взял на себя командование одной из оперативных групп СД (нечто вроде полицейской спецкоманды), на счету которой числятся десятки тысяч расстрелянных мирных жителей.