— И словом не обмолвимся, — пообещал папа, повернул ключ зажигания и вдруг поинтересовался:
— Послушайте, а эта анемия не заразна?
Доктор Северанс покачал головой:
— Нет. Она практически не передается. Единственный способ, каким вы можете заразиться, это если вступите в уж очень тесный контакт с больной. — Он умолк и выразительно поглядел папе в лицо. — Но ведь у вас, конечно, хватит здравого смысла не делать ничего столь безумного.
— Особенно теперь, когда вы все так любезно прояснили, — подтвердил папа.
Мы выехали за поворот и очутились на шоссе. До города оставалось всего пять миль. Папа как-то странно притих. За всю дорогу я ничего от него не услышал, разве что один раз он воскликнул: “Бог ты мой!” — да и то обращался вовсе даже и не ко мне.
— Мисс Харрингтон такая славная, — говорю я ему. — Как ты думаешь, она не из благотворительности?
— Уж это точно, — отозвался папа.
— Я тоже так думаю, — облегченно вздохнул я. — Но грудь у нее точь-в-точь как у благотворительных дам.
Похоже, папа меня и не слышал. Он крепко вцепился в руль и остекленевшим взором глядел на дорогу.
— Бог ты мой, — снова пробормотал он. Машина вдруг так вильнула, что едва не угодила в кювет. Папа с трудом ее выровнял.
— Нечего тебе болтать про грудь мисс Харрингтон, — вдруг ни с того ни с сего напустился он на меня. — Бедняжка больна. У нее анемия.
— А это скверная штука, па?
— Ну, — говорит он, — судя по всему, ей это не очень повредило, но, верно, штука и впрямь скверная, если из-за нее приходится есть овощи.
Мы въехали в город — славненький такой крошечный городишко со зданием суда на площади, окруженной развесистыми деревьями. Припарковавшись на площади, мы отправились в бакалейную лавку. Папа взял восемь фунтов копченой колбасы, шесть буханок хлеба, пару ящиков пива и сигарет в придачу. Я спросил, нельзя ли купить мне шоколадку, а он сказал, нет, это вредно для зубов, но потом сдался и все же купил.
Мы вышли, уселись в машину и уже собрались было уезжать, как вдруг папа как хлопнет себя по лбу.
— Чуть не забыл! — говорит он. — У нас кончился свиной жир. Надо же на чем-то жарить колбасу.
Он снова скрылся в лавке, а я остался сидеть в машине, дожевывая шоколадку и глазея по сторонам. И тут я заметил большую машину. В ней сидели люди в панамах и двубортных фланелевых пиджаках — точь-в-точь как у доктора Северанса. Их было трое, и номер у машины тоже был луизианский, как у него. Машина еле плелась, а люди в ней просто прилипли к окнам, внимательно разглядывая тротуары и прочие автомобили.
Так они объехали вокруг площади и через несколько минут снова оказались рядом с нами.
Как раз впереди нас оставалось свободное место для парковки, и они втиснулись туда, вылезли и плотной группой направились в ресторан по соседству с бакалейной лавкой, по дороге вглядываясь в каждого встречного. Я обратил внимание, что левые руки у них так же забавно оттопырены, как у доктора Северанса.
Тут из бакалейной лавки появился папа с жестянкой жира в руках. Он едва не столкнулся с ними, но успел остановиться и так и застыл на месте, уставившись прямо на них.
Один из этой троицы, тот, что был ближе к папе, чуть повернул голову и процедил уголком рта:
— Ищешь кого-то, Джек?
— Нет-нет, никого, — торопливо ответил папа и заспешил к машине. Мы стрелой сорвались с места, а та троица зашла в кафе.
— А они чем-то напоминают доктора Северанса, тебе, не кажется? — спросил я у папы, когда мы выехали из города.
— Пожалуй, — согласился он. — Должно быть, съехались на конгресс.
Доктор Северанс ждал нас за тем же поворотом. Мисс Харрингтон видно не было — верно, сидела в трейлере. Папа сказал доктору ехать за нами, и мы тронулись в путь.
До фермы было всего каких-нибудь две мили, а большая машина без труда волокла трейлер по песку, так что вскорости мы добрались до проволочных ворот и покатили вниз по склону к дому дяди Сагамора. Не доезжая около сотни ярдов, папа остановился на небольшой прогалинке среди высоких деревьев, откуда открывался вид на озеро, и жестом пригласил доктора Северанса выходить.
— Ну и как, впечатляет? — осведомился папа. Доктор Северанс поглядел сперва вниз, а потом вверх по склону, в сторону грунтовки и ворот. Но их видно не было, деревья мешали.
— Хм, — говорит он. — Кажется, все в порядке.
Он вытащил из бумажника деньги и протянул папе.
— Задаток за месяц, — пояснил он. — Но я вот что думаю. Быть может, лучше вам не рассказывать никому про нас. Я имею в виду — соседям. А то вдруг в вашем округе действуют какие-то правила против прицепов и туристов.
— И то верно, — кивнул папа. — Я, признаться, об этом не подумал. Мы никому и слова не скажем.
Из дома вышел дядя Сагамор, поглядел на нас и направился вверх по склону выяснить, что происходит, как вдруг раздался дикий рев мотора. Судя по звуку, машина на всех парах неслась к ферме. Через миг она уже вылетела из-за деревьев и, подпрыгивая на ухабах, понеслась к дядиному дому. Совсем как те шерифовы парни утром. Позади нее клубилась туча пыли.
Но тут я напрочь забыл о ней, до того странно повел себя доктор Северанс. Только что мы все трое мирно стояли перед его автомобилем, а в следующую секунду его уже и след простыл. В жизни не видывал, чтобы кто-то так быстро двигался. Он неприлично выругался, развернулся и нырнул за прицеп. Рука у него словно сама собой дернулась за борт пиджака.
Машина на всем ходу промчалась мимо вниз по склону, немилосердно подлетая на всех ухабах, и остановилась ровнехонько рядом с дядей Сагамором. Доктор Северанс повернулся к папе, и глаза у него были холодные-прехолодные.
— Кто это? — набросился он на папу.
— Да так, — пожал плечами папа. — Просто сосед. Должно быть, хочет что-то одолжить.
— А-а-а, — протянул доктор Северанс с видимым облегчением. — Я боялся, что это какой-нибудь репортер, будь они все неладны.
Тут он заметил, что все еще держит руку за отворотом пиджака, и покачал головой.
— Сердечный приступ, — пояснил он. — На меня накатывает иной раз, и всегда совершенно внезапно.
— Да, это уж никуда не годится, — сказал папа. — Что вам надо, так это поменьше волноваться. — Но вдруг он вроде как спохватился и смущенно поскреб в затылке. — Но кто я, спрашивается, такой, чтобы советовать доктору?
Мы все уставились на ту машину. В ней оказался всего один человек. Он как раз вылез и принялся о чем-то говорить с дядей, размахивая руками, и, похоже, изрядно разгорячился.
— Ладно, езжайте вперед и устраивайтесь, — сказал папа доктору Северансу. — А я сообщу брату Сагамору о нашей сделке.
Мы снова тронулись с места, спустились с холма и припарковались под тем же большим деревом, что и раньше. Приезжий все еще беседовал с дядей Сагамором. Хотя, пожалуй, беседовал — это не то слово. Я никак не мог разобрать, орет он на него или проповедует. Это был низенький толстячок с седыми усами, в широкополой шляпе, а физиономия у него была красная, что твоя свекла. Он размахивал руками и каждую секунду смахивал пот с лица.
Как раз когда мы подошли к ним, он снял шляпу и вытащил из кармана красный носовой плато к, чтобы вытереть пот со лба, но перепутал, в какой руке у него что, и принялся вытирать лоб шляпой, всю ее помяв. Заметив, наконец, ошибку," он прошипел что-то ужасное, скомкал платок, швырнул его под ноги и стал топтать огроменными ковбойскими башмачищами, а шляпу нахлобучил на голову и прихлопнул сверху. Да, он явно был вне себя..
Дядя Сагамор же и в ус не дул. Он преспокойно оперся на машину и слушал, время от времени выпуская изо рта струю табачной жижи.
— Я хочу знать, что ты сотворил с двумя моими уполномоченными! — орал толстяк. — Из них и слова не вытрясешь, только и знают, что наперегонки бегать через холл до уборной, а на самих лица нет, одна кожа да кости остались, как от безрогой коровы, которая мается животом. Я от них ничего путного не услышал, разве что какую-то чушь, про то, что они, мол, кажется, выпили кротонового масла.
Дядя Сагамор воззрился на него в неподдельном изумлении.
— Кротонового масла? — переспросил он, словно ушам своим не веря. — Да что ты, шериф, они, должно быть, просто дурачат тебя. Да не могли они его пить. Виданное ли дело! Коли уж ты нанимаешь себе двух парней, которым хватает смекалки влезать в политику и получать денежки за то, чтобы просиживать день-деньской в тенечке перед судом и следить в бинокли, как бы девицы не сожгли себе ножки на солнцепеке, садясь в автомобили, — казалось бы, им должно хватить здравого смысла и на то, чтобы не пить кротонового масла.
Он замолчал, чтобы сплюнуть очередную порцию пережеванного табака. Шериф махал руками и беззвучно разевал рот, как будто в одночасье потерял дар речи.
Дядя Сагамор отер рот тыльной стороной руки.
— Какого дьявола, — продолжал он, — даже старый долгоносик навроде меня, у которого едва наскребется мозгов на то, чтобы пахать по девятнадцать часов в день, зарабатывая на налоги, и тот не станет пить эту дрянь. От этого же потом неделю будешь животом маяться. Но вот что я скажу тебе, шерифа — тут дядя перешел на доверительный шепот, — , я никому и не пикну о том, что ты сейчас рассказал. Как подумать, нехорошо выйдет, коли народ начнет болтать, что, дескать, эти чертовы политиканы уж до того с жиру бесятся, что начали попивать кротоновое масло просто так, чтоб только время провести. Ни единой живой душе не скажу.
Тут дядя Сагамор оглянулся по сторонам и заметил нас.
— Шериф, — просиял он, — познакомься-ка с моим братом Сэмом.
Шериф дернулся и с ужасом уставился на нас.
— О, нет! — простонал он, как будто у него что-то болело. — О Боже, только не это! Только не вы двое! Не двое Нунанов в одном округе. Милосердный Господь не мог наслать на меня такую кару. Я.., я… — Он задохнулся и умолк.
— Сэм, — повернулся к папе дядя Сагамор, — шериф вроде как тревожится за своих парней. Похоже, они завели дурную привычку удирать и тайком попивать кротоновое масло, точь-в-точь как несмышленыш, что сдуру засовывает себе горошины в нос, вот шериф и боится, как бы соседи про это не пронюхали. Но я как раз говорил ему: что до нас, так он может не волноваться. Мы тайны хранить умеем не хуже любого прочего в округе.
— А то, — поддержал папа. — Будем немы как могила. Но не кажется ли вам, что это они здорово учудили?
— Ладно, сэр, — сказал дядя. — Мы с тобой, Сэм, не в том положении, чтоб их судить. Мы не политики. Нам не понять, в каком напряжении живут они изо дня в день, какая ответственность ложится на их плечи. Да ведь от этакого напряжения черт знает до чего они могут дойти. Возьмут вдруг да решат уйти из политики и заняться делом. Хотя, кстати, я что-то не припомню ни одного случая, чтобы кто-то из них настолько отчаялся.
Шериф стал весь какой-то багровый и попытался было что-то сказать, но все больше пыхтел и шипел, точно закипающий чайник.
— Сагамор Нунан! — наконец заорал он. — Я.., я…
Дядя Сагамор его вроде совсем и не слушал. Он задумчиво покатал табак за щекой и покачал головой:
— Политика плохо сказывается на человеке, Сэм. Я вот всегда вспоминаю двоюродного брата Бесси, Пиблса. Пиблс долгонько был шерифом, покуда у него на заду вдруг не выросла плесень. Ну форменная такая плесень, как на залежавшемся сыре. Вот уж была загадка, и никто не мог понять, в чем тут дело. Так вот, сэр, так оно тянулось порядком времени, и Пиблс каждую неделю ходил к доктору, чтобы тот соскреб эту плесень, но выяснить, откуда ж она берется, никак не удавалось, пока доктору не довелось побывать в суде в рабочее время. И там-то он все и понял. Оказалось, недавно там установили новую поливальную установку на газоне, и одна из струй как раз заливала ступеньку, где просиживал штаны Пиблс. Стали копать и докопались, что заболел он аккурат в тот день, когда эту установку поставили и испробовали, а Пиблса-то предупредить забыли. Вот и вышло так, что он все эти месяцы сидел в луже.
Кажется, шериф наконец-то сумел взять себя в руки. Лицо его по-прежнему оставалось багровым, но он вроде поутих. Подняв носовой платок, он медленно и тщательно вытер лицо, сделал глубокий вдох, убрал платок в карман и посмотрел на дядю Сагамора так, словно из последних сил сдерживается, чтобы не взорваться.
— Сагамор Нунан, — произнес он тихо, но как-то сдавленно, — когда десять лет назад избиратели впервые поставили меня шерифом, я обещал им сделать этот округ уважаемым местом и упрятать тебя в кутузку так глубоко, чтобы почтовая открытка до одних только передних ворот стоила тебе цельных восемь долларов. И когда они переизбрали меня сперва шесть лет, а потом два года назад, я обещал им то же самое. Они знали, — что я честно пытаюсь выполнить свое обещание, и верили мне. Они терпели, ибо знали, на что я иду.
И я все еще не сдаюсь. В один прекрасный день я выполню свое обещание. Я наберу столько улик, что хватит заслать тебя далеко вверх по реке, и к тому времени, как ты вернешься, твои правнуки давно будут своих внуков нянчить. И тогда-то мы наконец вздохнем спокойно. Тогда мы сможем с чистой совестью смотреть людям о, глаза.
Порой меня так и подмывало бросить все это дело. Уйти в отставку, продать дом, уехать отсюда и начать жизнь сначала. Но стоило мне подумать обо всех несчастных жителях нашего округа, которые просто не могут все распродать и бежать куда глаза глядят, я крепче сжимал зубы и рвал заявление об уходе. Должно быть, у меня слишком развито чувство долга. Я просто не могу бросить всех этих беззащитных людей на твой произвол.
И для меня это не просто работа. Это гораздо больше. Однажды я даже отправился в офис казначейства и поклялся, что не возьму от них ни единого чека, покуда не избавлю наш округ от тебя, и что ежели через два года меня не переизберут больше на это место, то буду работать даром, бок о бок с новым шерифом. И мы не успокоимся, пока не наберем достаточно улик, чтобы упечь тебя куда подальше. Вот тогда-то мы перестанем краснеть перед нашими невинными детьми за то, что они родились, в мире, где ты разгуливаешь на свободе.
А теперь я выясняю, что ты тут не один, что вас двое — двое Нунанов на ферме, все соседи которой — честные богобоязненные граждане. Как будто одного мало! Знаете, ей-богу, мне чертовски хочется обратиться к губернатору, чтобы он ввел военное положение. Не может быть, чтоб во всех сводах законов не нашлось ни одного, в чьей власти было бы защитить мирных жителей от таких, как вы, не упираясь в необходимость судить вас за какое-то конкретное преступление.
— А я тебе что говорил, Сэм, — вставил дядя. — Наш шериф — парень что надо. Только чуток склонен страсть как кипятиться по любому пустяку, который и гроша-то ломаного не стоит. Наверное, все от высокого давления. И то сказать, поднимется тут давление, когда имеешь дело с остолопами, пихающими себе горошины в нос.
— Да нет, — поправил папа. — И вовсе не пихали они никаких горошин себе в нос. Они выпили кротоновое масло, забыл разве?
— Ах да, — спохватился дядя Сагамор. — Ну конечно же, кротоновое масло.
Шериф воздел руки к небу и закрыл ладонями лицо. Дышал он тяжело, однако когда отнял руки от лица, снова сумел овладеть собой.
— Кстати, раз уж я тут, — сказал он дяде, — мне бы хотелось осмотреть твою конюшню. Из разных городов нам сообщали, что ты помаленьку закупаешь кое-что то здесь, то там.
— О, разумеется, шериф, — согласился дядя Сагамор. — Сделайте одолжение. Я, знаете ли, всегда радуюсь, когда подкуплю малость по хозяйству. Сдается мне, что, если честный труженик способен еще чего-то себе купить после того, как накормил всю свору политиканов, что сидят у него на шее, это лучше всяких слов говорит о процветании страны.
— Пойдем! — коротко отозвался шериф. Конюшня была сложена из бревен, под крышей виднелись обрывки, кровельной дранки. Внутри располагались изрядно захламленные стойла для мулов, там было темно и замечательно пахло конским потом, точь-в-точь как на скачках. В углу виднелась дверца, по всему видать, в комнату, где хранился корм.
Мы все остановились у входа, а шериф решительно шагнул к дверце и отворил ее.
— Ну-ну, — протянул он, потирая руки. — Так я и думал.
Из-за его спины мне было не очень-то хорошо видно, что там, но походило это на груду набитых чем-то мешков, аж почти до самого потолка.
— Как много корма. Только вот не сладковат ли он для мулов? — спросил шериф и начал подсчитывать мешки, старательно загибая пальцы и шевеля губами.
Дядя Сагамор привалился к стене и сплюнул табак.
Шериф наконец досчитал и, повернувшись, посмотрел на дядю. Вид у него (у шерифа то бишь) стал куда как довольней.
— Девяносто мешков, — подытожил он. — Примерно так нам и сообщали. Небольшая такая покупочка, совсем крошечная.
— Ну, сами знаете, как оно бывает, — пожал плечами дядя Сагамор. — Когда гнешь спину по восемнадцать — двадцать часов в день, не очень-то часто удается выбраться в город. Вот и стараешься сделать запас.
— Будь так добр, объясни-ка мне, что ты собираешься делать с этакой прорвой? — поинтересовался шериф. — Люблю послушать добрую историю.
— А почему бы и нет, — говорит дядя. — Видите ли, как Сэм написал мне, что собирается погостить у нас нынешним летом и привезет с собой мальчонку, я решил запастись сластями. Сами знаете этих мальчишек. Все бы им только сладкое подавай.
— Девять тысяч фунтов сахара? — переспросил шериф. — Должно быть, они прогостят у тебя несколько лет. А ты не боишься, что от такого количества сладкого у парня разболятся зубы?
Дядя Сагамор прямо прищелкнул пальцами.
— Ах ты, Господи! — ахнул он. — Об этом-то я и не подумал.
Лицо шерифа вновь начало наливаться краской.
Дядя Сагамор расстроенно покачал головой.
— Ну вы только представьте, — сокрушенно промолвил он. — Тоже мне шуточка получилась — купить столько сахара, и все понапрасну.
Глава 6
— Послушайте, а эта анемия не заразна?
Доктор Северанс покачал головой:
— Нет. Она практически не передается. Единственный способ, каким вы можете заразиться, это если вступите в уж очень тесный контакт с больной. — Он умолк и выразительно поглядел папе в лицо. — Но ведь у вас, конечно, хватит здравого смысла не делать ничего столь безумного.
— Особенно теперь, когда вы все так любезно прояснили, — подтвердил папа.
Мы выехали за поворот и очутились на шоссе. До города оставалось всего пять миль. Папа как-то странно притих. За всю дорогу я ничего от него не услышал, разве что один раз он воскликнул: “Бог ты мой!” — да и то обращался вовсе даже и не ко мне.
— Мисс Харрингтон такая славная, — говорю я ему. — Как ты думаешь, она не из благотворительности?
— Уж это точно, — отозвался папа.
— Я тоже так думаю, — облегченно вздохнул я. — Но грудь у нее точь-в-точь как у благотворительных дам.
Похоже, папа меня и не слышал. Он крепко вцепился в руль и остекленевшим взором глядел на дорогу.
— Бог ты мой, — снова пробормотал он. Машина вдруг так вильнула, что едва не угодила в кювет. Папа с трудом ее выровнял.
— Нечего тебе болтать про грудь мисс Харрингтон, — вдруг ни с того ни с сего напустился он на меня. — Бедняжка больна. У нее анемия.
— А это скверная штука, па?
— Ну, — говорит он, — судя по всему, ей это не очень повредило, но, верно, штука и впрямь скверная, если из-за нее приходится есть овощи.
Мы въехали в город — славненький такой крошечный городишко со зданием суда на площади, окруженной развесистыми деревьями. Припарковавшись на площади, мы отправились в бакалейную лавку. Папа взял восемь фунтов копченой колбасы, шесть буханок хлеба, пару ящиков пива и сигарет в придачу. Я спросил, нельзя ли купить мне шоколадку, а он сказал, нет, это вредно для зубов, но потом сдался и все же купил.
Мы вышли, уселись в машину и уже собрались было уезжать, как вдруг папа как хлопнет себя по лбу.
— Чуть не забыл! — говорит он. — У нас кончился свиной жир. Надо же на чем-то жарить колбасу.
Он снова скрылся в лавке, а я остался сидеть в машине, дожевывая шоколадку и глазея по сторонам. И тут я заметил большую машину. В ней сидели люди в панамах и двубортных фланелевых пиджаках — точь-в-точь как у доктора Северанса. Их было трое, и номер у машины тоже был луизианский, как у него. Машина еле плелась, а люди в ней просто прилипли к окнам, внимательно разглядывая тротуары и прочие автомобили.
Так они объехали вокруг площади и через несколько минут снова оказались рядом с нами.
Как раз впереди нас оставалось свободное место для парковки, и они втиснулись туда, вылезли и плотной группой направились в ресторан по соседству с бакалейной лавкой, по дороге вглядываясь в каждого встречного. Я обратил внимание, что левые руки у них так же забавно оттопырены, как у доктора Северанса.
Тут из бакалейной лавки появился папа с жестянкой жира в руках. Он едва не столкнулся с ними, но успел остановиться и так и застыл на месте, уставившись прямо на них.
Один из этой троицы, тот, что был ближе к папе, чуть повернул голову и процедил уголком рта:
— Ищешь кого-то, Джек?
— Нет-нет, никого, — торопливо ответил папа и заспешил к машине. Мы стрелой сорвались с места, а та троица зашла в кафе.
— А они чем-то напоминают доктора Северанса, тебе, не кажется? — спросил я у папы, когда мы выехали из города.
— Пожалуй, — согласился он. — Должно быть, съехались на конгресс.
Доктор Северанс ждал нас за тем же поворотом. Мисс Харрингтон видно не было — верно, сидела в трейлере. Папа сказал доктору ехать за нами, и мы тронулись в путь.
До фермы было всего каких-нибудь две мили, а большая машина без труда волокла трейлер по песку, так что вскорости мы добрались до проволочных ворот и покатили вниз по склону к дому дяди Сагамора. Не доезжая около сотни ярдов, папа остановился на небольшой прогалинке среди высоких деревьев, откуда открывался вид на озеро, и жестом пригласил доктора Северанса выходить.
— Ну и как, впечатляет? — осведомился папа. Доктор Северанс поглядел сперва вниз, а потом вверх по склону, в сторону грунтовки и ворот. Но их видно не было, деревья мешали.
— Хм, — говорит он. — Кажется, все в порядке.
Он вытащил из бумажника деньги и протянул папе.
— Задаток за месяц, — пояснил он. — Но я вот что думаю. Быть может, лучше вам не рассказывать никому про нас. Я имею в виду — соседям. А то вдруг в вашем округе действуют какие-то правила против прицепов и туристов.
— И то верно, — кивнул папа. — Я, признаться, об этом не подумал. Мы никому и слова не скажем.
Из дома вышел дядя Сагамор, поглядел на нас и направился вверх по склону выяснить, что происходит, как вдруг раздался дикий рев мотора. Судя по звуку, машина на всех парах неслась к ферме. Через миг она уже вылетела из-за деревьев и, подпрыгивая на ухабах, понеслась к дядиному дому. Совсем как те шерифовы парни утром. Позади нее клубилась туча пыли.
Но тут я напрочь забыл о ней, до того странно повел себя доктор Северанс. Только что мы все трое мирно стояли перед его автомобилем, а в следующую секунду его уже и след простыл. В жизни не видывал, чтобы кто-то так быстро двигался. Он неприлично выругался, развернулся и нырнул за прицеп. Рука у него словно сама собой дернулась за борт пиджака.
Машина на всем ходу промчалась мимо вниз по склону, немилосердно подлетая на всех ухабах, и остановилась ровнехонько рядом с дядей Сагамором. Доктор Северанс повернулся к папе, и глаза у него были холодные-прехолодные.
— Кто это? — набросился он на папу.
— Да так, — пожал плечами папа. — Просто сосед. Должно быть, хочет что-то одолжить.
— А-а-а, — протянул доктор Северанс с видимым облегчением. — Я боялся, что это какой-нибудь репортер, будь они все неладны.
Тут он заметил, что все еще держит руку за отворотом пиджака, и покачал головой.
— Сердечный приступ, — пояснил он. — На меня накатывает иной раз, и всегда совершенно внезапно.
— Да, это уж никуда не годится, — сказал папа. — Что вам надо, так это поменьше волноваться. — Но вдруг он вроде как спохватился и смущенно поскреб в затылке. — Но кто я, спрашивается, такой, чтобы советовать доктору?
Мы все уставились на ту машину. В ней оказался всего один человек. Он как раз вылез и принялся о чем-то говорить с дядей, размахивая руками, и, похоже, изрядно разгорячился.
— Ладно, езжайте вперед и устраивайтесь, — сказал папа доктору Северансу. — А я сообщу брату Сагамору о нашей сделке.
Мы снова тронулись с места, спустились с холма и припарковались под тем же большим деревом, что и раньше. Приезжий все еще беседовал с дядей Сагамором. Хотя, пожалуй, беседовал — это не то слово. Я никак не мог разобрать, орет он на него или проповедует. Это был низенький толстячок с седыми усами, в широкополой шляпе, а физиономия у него была красная, что твоя свекла. Он размахивал руками и каждую секунду смахивал пот с лица.
Как раз когда мы подошли к ним, он снял шляпу и вытащил из кармана красный носовой плато к, чтобы вытереть пот со лба, но перепутал, в какой руке у него что, и принялся вытирать лоб шляпой, всю ее помяв. Заметив, наконец, ошибку," он прошипел что-то ужасное, скомкал платок, швырнул его под ноги и стал топтать огроменными ковбойскими башмачищами, а шляпу нахлобучил на голову и прихлопнул сверху. Да, он явно был вне себя..
Дядя Сагамор же и в ус не дул. Он преспокойно оперся на машину и слушал, время от времени выпуская изо рта струю табачной жижи.
— Я хочу знать, что ты сотворил с двумя моими уполномоченными! — орал толстяк. — Из них и слова не вытрясешь, только и знают, что наперегонки бегать через холл до уборной, а на самих лица нет, одна кожа да кости остались, как от безрогой коровы, которая мается животом. Я от них ничего путного не услышал, разве что какую-то чушь, про то, что они, мол, кажется, выпили кротонового масла.
Дядя Сагамор воззрился на него в неподдельном изумлении.
— Кротонового масла? — переспросил он, словно ушам своим не веря. — Да что ты, шериф, они, должно быть, просто дурачат тебя. Да не могли они его пить. Виданное ли дело! Коли уж ты нанимаешь себе двух парней, которым хватает смекалки влезать в политику и получать денежки за то, чтобы просиживать день-деньской в тенечке перед судом и следить в бинокли, как бы девицы не сожгли себе ножки на солнцепеке, садясь в автомобили, — казалось бы, им должно хватить здравого смысла и на то, чтобы не пить кротонового масла.
Он замолчал, чтобы сплюнуть очередную порцию пережеванного табака. Шериф махал руками и беззвучно разевал рот, как будто в одночасье потерял дар речи.
Дядя Сагамор отер рот тыльной стороной руки.
— Какого дьявола, — продолжал он, — даже старый долгоносик навроде меня, у которого едва наскребется мозгов на то, чтобы пахать по девятнадцать часов в день, зарабатывая на налоги, и тот не станет пить эту дрянь. От этого же потом неделю будешь животом маяться. Но вот что я скажу тебе, шерифа — тут дядя перешел на доверительный шепот, — , я никому и не пикну о том, что ты сейчас рассказал. Как подумать, нехорошо выйдет, коли народ начнет болтать, что, дескать, эти чертовы политиканы уж до того с жиру бесятся, что начали попивать кротоновое масло просто так, чтоб только время провести. Ни единой живой душе не скажу.
Тут дядя Сагамор оглянулся по сторонам и заметил нас.
— Шериф, — просиял он, — познакомься-ка с моим братом Сэмом.
Шериф дернулся и с ужасом уставился на нас.
— О, нет! — простонал он, как будто у него что-то болело. — О Боже, только не это! Только не вы двое! Не двое Нунанов в одном округе. Милосердный Господь не мог наслать на меня такую кару. Я.., я… — Он задохнулся и умолк.
— Сэм, — повернулся к папе дядя Сагамор, — шериф вроде как тревожится за своих парней. Похоже, они завели дурную привычку удирать и тайком попивать кротоновое масло, точь-в-точь как несмышленыш, что сдуру засовывает себе горошины в нос, вот шериф и боится, как бы соседи про это не пронюхали. Но я как раз говорил ему: что до нас, так он может не волноваться. Мы тайны хранить умеем не хуже любого прочего в округе.
— А то, — поддержал папа. — Будем немы как могила. Но не кажется ли вам, что это они здорово учудили?
— Ладно, сэр, — сказал дядя. — Мы с тобой, Сэм, не в том положении, чтоб их судить. Мы не политики. Нам не понять, в каком напряжении живут они изо дня в день, какая ответственность ложится на их плечи. Да ведь от этакого напряжения черт знает до чего они могут дойти. Возьмут вдруг да решат уйти из политики и заняться делом. Хотя, кстати, я что-то не припомню ни одного случая, чтобы кто-то из них настолько отчаялся.
Шериф стал весь какой-то багровый и попытался было что-то сказать, но все больше пыхтел и шипел, точно закипающий чайник.
— Сагамор Нунан! — наконец заорал он. — Я.., я…
Дядя Сагамор его вроде совсем и не слушал. Он задумчиво покатал табак за щекой и покачал головой:
— Политика плохо сказывается на человеке, Сэм. Я вот всегда вспоминаю двоюродного брата Бесси, Пиблса. Пиблс долгонько был шерифом, покуда у него на заду вдруг не выросла плесень. Ну форменная такая плесень, как на залежавшемся сыре. Вот уж была загадка, и никто не мог понять, в чем тут дело. Так вот, сэр, так оно тянулось порядком времени, и Пиблс каждую неделю ходил к доктору, чтобы тот соскреб эту плесень, но выяснить, откуда ж она берется, никак не удавалось, пока доктору не довелось побывать в суде в рабочее время. И там-то он все и понял. Оказалось, недавно там установили новую поливальную установку на газоне, и одна из струй как раз заливала ступеньку, где просиживал штаны Пиблс. Стали копать и докопались, что заболел он аккурат в тот день, когда эту установку поставили и испробовали, а Пиблса-то предупредить забыли. Вот и вышло так, что он все эти месяцы сидел в луже.
Кажется, шериф наконец-то сумел взять себя в руки. Лицо его по-прежнему оставалось багровым, но он вроде поутих. Подняв носовой платок, он медленно и тщательно вытер лицо, сделал глубокий вдох, убрал платок в карман и посмотрел на дядю Сагамора так, словно из последних сил сдерживается, чтобы не взорваться.
— Сагамор Нунан, — произнес он тихо, но как-то сдавленно, — когда десять лет назад избиратели впервые поставили меня шерифом, я обещал им сделать этот округ уважаемым местом и упрятать тебя в кутузку так глубоко, чтобы почтовая открытка до одних только передних ворот стоила тебе цельных восемь долларов. И когда они переизбрали меня сперва шесть лет, а потом два года назад, я обещал им то же самое. Они знали, — что я честно пытаюсь выполнить свое обещание, и верили мне. Они терпели, ибо знали, на что я иду.
И я все еще не сдаюсь. В один прекрасный день я выполню свое обещание. Я наберу столько улик, что хватит заслать тебя далеко вверх по реке, и к тому времени, как ты вернешься, твои правнуки давно будут своих внуков нянчить. И тогда-то мы наконец вздохнем спокойно. Тогда мы сможем с чистой совестью смотреть людям о, глаза.
Порой меня так и подмывало бросить все это дело. Уйти в отставку, продать дом, уехать отсюда и начать жизнь сначала. Но стоило мне подумать обо всех несчастных жителях нашего округа, которые просто не могут все распродать и бежать куда глаза глядят, я крепче сжимал зубы и рвал заявление об уходе. Должно быть, у меня слишком развито чувство долга. Я просто не могу бросить всех этих беззащитных людей на твой произвол.
И для меня это не просто работа. Это гораздо больше. Однажды я даже отправился в офис казначейства и поклялся, что не возьму от них ни единого чека, покуда не избавлю наш округ от тебя, и что ежели через два года меня не переизберут больше на это место, то буду работать даром, бок о бок с новым шерифом. И мы не успокоимся, пока не наберем достаточно улик, чтобы упечь тебя куда подальше. Вот тогда-то мы перестанем краснеть перед нашими невинными детьми за то, что они родились, в мире, где ты разгуливаешь на свободе.
А теперь я выясняю, что ты тут не один, что вас двое — двое Нунанов на ферме, все соседи которой — честные богобоязненные граждане. Как будто одного мало! Знаете, ей-богу, мне чертовски хочется обратиться к губернатору, чтобы он ввел военное положение. Не может быть, чтоб во всех сводах законов не нашлось ни одного, в чьей власти было бы защитить мирных жителей от таких, как вы, не упираясь в необходимость судить вас за какое-то конкретное преступление.
— А я тебе что говорил, Сэм, — вставил дядя. — Наш шериф — парень что надо. Только чуток склонен страсть как кипятиться по любому пустяку, который и гроша-то ломаного не стоит. Наверное, все от высокого давления. И то сказать, поднимется тут давление, когда имеешь дело с остолопами, пихающими себе горошины в нос.
— Да нет, — поправил папа. — И вовсе не пихали они никаких горошин себе в нос. Они выпили кротоновое масло, забыл разве?
— Ах да, — спохватился дядя Сагамор. — Ну конечно же, кротоновое масло.
Шериф воздел руки к небу и закрыл ладонями лицо. Дышал он тяжело, однако когда отнял руки от лица, снова сумел овладеть собой.
— Кстати, раз уж я тут, — сказал он дяде, — мне бы хотелось осмотреть твою конюшню. Из разных городов нам сообщали, что ты помаленьку закупаешь кое-что то здесь, то там.
— О, разумеется, шериф, — согласился дядя Сагамор. — Сделайте одолжение. Я, знаете ли, всегда радуюсь, когда подкуплю малость по хозяйству. Сдается мне, что, если честный труженик способен еще чего-то себе купить после того, как накормил всю свору политиканов, что сидят у него на шее, это лучше всяких слов говорит о процветании страны.
— Пойдем! — коротко отозвался шериф. Конюшня была сложена из бревен, под крышей виднелись обрывки, кровельной дранки. Внутри располагались изрядно захламленные стойла для мулов, там было темно и замечательно пахло конским потом, точь-в-точь как на скачках. В углу виднелась дверца, по всему видать, в комнату, где хранился корм.
Мы все остановились у входа, а шериф решительно шагнул к дверце и отворил ее.
— Ну-ну, — протянул он, потирая руки. — Так я и думал.
Из-за его спины мне было не очень-то хорошо видно, что там, но походило это на груду набитых чем-то мешков, аж почти до самого потолка.
— Как много корма. Только вот не сладковат ли он для мулов? — спросил шериф и начал подсчитывать мешки, старательно загибая пальцы и шевеля губами.
Дядя Сагамор привалился к стене и сплюнул табак.
Шериф наконец досчитал и, повернувшись, посмотрел на дядю. Вид у него (у шерифа то бишь) стал куда как довольней.
— Девяносто мешков, — подытожил он. — Примерно так нам и сообщали. Небольшая такая покупочка, совсем крошечная.
— Ну, сами знаете, как оно бывает, — пожал плечами дядя Сагамор. — Когда гнешь спину по восемнадцать — двадцать часов в день, не очень-то часто удается выбраться в город. Вот и стараешься сделать запас.
— Будь так добр, объясни-ка мне, что ты собираешься делать с этакой прорвой? — поинтересовался шериф. — Люблю послушать добрую историю.
— А почему бы и нет, — говорит дядя. — Видите ли, как Сэм написал мне, что собирается погостить у нас нынешним летом и привезет с собой мальчонку, я решил запастись сластями. Сами знаете этих мальчишек. Все бы им только сладкое подавай.
— Девять тысяч фунтов сахара? — переспросил шериф. — Должно быть, они прогостят у тебя несколько лет. А ты не боишься, что от такого количества сладкого у парня разболятся зубы?
Дядя Сагамор прямо прищелкнул пальцами.
— Ах ты, Господи! — ахнул он. — Об этом-то я и не подумал.
Лицо шерифа вновь начало наливаться краской.
Дядя Сагамор расстроенно покачал головой.
— Ну вы только представьте, — сокрушенно промолвил он. — Тоже мне шуточка получилась — купить столько сахара, и все понапрасну.
Глава 6
Мы вернулись к машине. Шериф отворил дверцу и занес ногу над ступенькой.
— Знаешь, наперед будь умней, Сагамор Нунан, — посоветовал он. — Отольются кошке мышкины слезки, рано или поздно, но отольются. Он где-то здесь, рядом, и уж я его отыщу. И тогда тебе будет не до смеха.
— Да никак ты что-то потерял, шериф? — спросил дядя Сагамор. — Так надо было мне сказать. Уж мы с Сэмом завсегда поможем, только намекни. И не бойся, мы не проболтаемся, что твои парни начали прикладываться к кротоновому маслу. На нас можно положиться.
Шериф выругался сквозь зубы и зашвырнулся в автомобиль, с треском захлопнув за собой дверь. Машина рванула с места, развернулась на полном ходу и понеслась вверх по склону. Похоже, этот шериф и его подручные все время куда-то спешили — неудивительно, что они так часто давили поросят у мистера Джимерсона.
Я все дивился про себя, зачем это дяде Сагамору вздумалось покупать этакую уйму сахара, но спрашивать опять побоялся, все равно ведь не скажет. Спрошу лучше потом папу, вдруг он знает. Только уж явно дядя не о нас с папой заботился, как он шерифу объяснил, — ведь до сегодняшнего утра он и знать не знал о нашем приезде.
Дядя Сагамор глянул в ту сторону, где на опушке еще виднелся прицеп доктора Северанса. Тут папа спохватился, что так увлекся дядиной беседой с этим раскипятившимся шерифом, что напрочь позабыл рассказать ему наши новости.
— Так-так… Сто двадцать долларов в месяц, говоришь? — переспросил дядя Сагамор, выслушав папу, и попытался плевком сбить кузнечика в добрых десяти футах от него, но промахнулся на пару дюймов. — А у нее анемия?
— Именно, — подтвердил папа. — Ей надо есть овощи.
— Подумать только, какие дела творятся на свете! — говорит дядя. — Такая молоденькая девушка, и на тебе.
— Кстати, а у нас овощи-то есть? — поинтересовался папа.
— Хмм, — задумчиво протянул дядя. — Думаю, в огороде еще осталась репа, которую посадила Бесси. Если, конечно, свиньи ее всю не повырыли.
— Тогда она должна быть первый сорт, — обрадовался папа.
— Как пораскинешь мозгами: ну кто и когда видел свинью с анемией?
Мы направились вверх по холму к трейлеру. Дело уже близилось к вечеру, тени деревьев начали удлиняться и накрыли озеро.
Доктор Северанс успел тем временем отцепить автомобиль от фургона и натянуть над дверью полосатый тент, как будто над верандой. Под ним стояла пара полосатых раскладных кресел и столик. Переносное радио на столе играло музыку. Словом, очень даже уютно.
Как раз когда мы подходили, из двери показался доктор Северанс.
— Привет, — бросил он папе, а папа представил ему дядю Сагамора. Доктор все еще оставался в том же двубортном пиджаке, но галстук свой снял, а в руке он держал стакан со льдом и каким-то питьем. — Как вы насчет выпивки? — осведомился он.
— Ну, если вас не затруднит, — вежливо отозвался дядя.
Доктор скрылся в фургоне, а мы присели в тенечке. Слышно было, как он там позвякивает льдом и стаканами. И тут на пороге появилась мисс Харрингтон.
— Бог ты мой! — только и вымолвил дядя Сагамор. Ну точь-в-точь как папа давеча.
Она переоделась, но новый ее костюмчик был совершенно такой же, как прежний, только что не белый, а полосатый, как леденец на палочке. На ногах у нее были золотистые босоножки из тонких ремешков, а ногти ног тоже были выкрашены в золотой цвет. На запястье у нее болтался тяжелый браслет, а на лодыжке — тоненькая золотая цепочка. Потряхивая кусочками льда в стакане, она прислонилась к двери и смерила взором дядю Сагамора.
— С ним что-то не в порядке? — спросила она папу.
— Ох, — сказал папа. — Это мой брат Сагамор.
— Да уж, я и сама могла бы догадаться, — ответила она. — Есть у него во взгляде что-то этакое, если вы меня понимаете.
Дядя Сагамор ничего не говорил. Глядел на нее, словно его молнией ударило.
Мисс Харрингтон щелкнула пальцами у него перед носом.
— Очнись, папочка, — окликнула она, оторвалась от стены, уселась в одно из кресел и закинула ногу на ногу. — Боже, вот уж точно, назад в джунгли, — состроила она недовольную гримаску.
— Зато отличный климат, — вставил папа. — Лучшее место в мире для страдающих анемией.
— Хоть это утешает, — хмыкнула мисс Харрингтон, смахнула с ноги комара и снова покосилась на дядю Сагамора. — Если тебя что-то гложет, Зеб, так не мешкай, спроси, да и дело с концом.
— Силы небесные, — говорит дядя Сагамор папе. — По-моему, я впервые сталкиваюсь с таким тяжелым случаем анемии. Как ты думаешь, Бесси бы не отказалась тоже подхватить ее, а?
— Думаю, нет, — покачал головой папа. — Она, верно, уже вышла из того возраста, когда есть опасность так расхвораться.
Тут вышел доктор Северанс с двумя стаканами. Он протянул их папе с дядей Сагамором, а сам сел во второе кресло.
— Ну, за выздоровление мисс Харрингтон, — провозгласил он, и они дружно подняли стаканы и выпили.
Дядя Сагамор заглянул в стакан и шепнул папе:
— Сдается, он подбавил сюда воды. Он прямо пальцами выловил лед из стакана и потихоньку выкинул его.
Доктор Северанс покрутил настройку радио.
— Все пытаюсь поймать Новый Орлеан, — пояснил он. — Мисс Харрингтон скучает по дому, и ей было бы приятно услышать знакомый голос. Такой юной девушке тяжело быть вырванной из привычного круга семьи и круговерти развлечений большого города из-за болезни.
Музыка внезапно оборвалась. Доктор нащупал новую волну, где вещал какой-то мужской голос:
"А теперь местные новости. Полиция сообщает, что никаких «новых сведений по делу о сенсационном убийстве Винсента (Тигра) Лилли, потрясшем город неделю назад, пока не поступало. Лучшие полицейские умы по-прежнему пребывают в…»
Доктор повернул ручку дальше и снова заиграла музыка.
— Зато здесь ей будет просто замечательно, — продолжал он. — Именно такое место я и надеялся найти. Тут она получит покой, столь необходимый в ее состоянии. Вы, джентльмены, вероятно, и представить себе не можете, в каком опасном для жизни темпе приходится вращаться в светском обществе молодой девушке из хорошей семьи вроде мисс Харрингтон. Вечеринки, балы, приемы, благотворительные распродажи — ни минутки свободной. Скажу я вам, в сравнении с этим получить высшее медицинское образование — сущий пустяк.
Мисс Харрингтон кивнула:
— Верно, гиблое это дело, Макдуф.
— Что касается анемии, которая час за часом подтачивает ее силы, — вздохнул доктор Северяне, — то она поистине убивает ее.
Мисс Харрингтон допила свою порцию, поставила стакан на стол, встала и направилась к другой стороне трейлера, откуда можно было любоваться озером.
На ходу она вся как-то изгибалась и покачивалась, а папа и дядя Сагамор так беспокойно и напряженно смотрели на нее, словно боялись, что она вот-вот упадет.
Доктор Северанс разливался соловьем о том, как тяжело приходится дебютантке, что бы там это слово ни значило, а мисс Харрингтон стояла и глядела на озеро. Видно было, что она и впрямь очень скучает по дому и ей очень одиноко. Мне она нравилась, потому что, понимаете ли, она была такая славная и совсем не стремилась захапать тебя и выставить на посмешище, как те благотворительные дамы. Мне стало жалко ее, и я очень хотел, чтобы она избавилась от этой анемии, из-за которой ей пришлось уехать из дома и есть овощи.
Тут радио заиграло новый мотивчик, такой развеселый, ноги сами в пляс просились. Мисс Харрингтон по-прежнему смотрела на озеро, но я сразу заметил, что она прислушивается к радио: она начала переступать с ноги на ногу в такт музыке и слегка покачиваться. Вот уж было на что поглядеть.
— Знаешь, наперед будь умней, Сагамор Нунан, — посоветовал он. — Отольются кошке мышкины слезки, рано или поздно, но отольются. Он где-то здесь, рядом, и уж я его отыщу. И тогда тебе будет не до смеха.
— Да никак ты что-то потерял, шериф? — спросил дядя Сагамор. — Так надо было мне сказать. Уж мы с Сэмом завсегда поможем, только намекни. И не бойся, мы не проболтаемся, что твои парни начали прикладываться к кротоновому маслу. На нас можно положиться.
Шериф выругался сквозь зубы и зашвырнулся в автомобиль, с треском захлопнув за собой дверь. Машина рванула с места, развернулась на полном ходу и понеслась вверх по склону. Похоже, этот шериф и его подручные все время куда-то спешили — неудивительно, что они так часто давили поросят у мистера Джимерсона.
Я все дивился про себя, зачем это дяде Сагамору вздумалось покупать этакую уйму сахара, но спрашивать опять побоялся, все равно ведь не скажет. Спрошу лучше потом папу, вдруг он знает. Только уж явно дядя не о нас с папой заботился, как он шерифу объяснил, — ведь до сегодняшнего утра он и знать не знал о нашем приезде.
Дядя Сагамор глянул в ту сторону, где на опушке еще виднелся прицеп доктора Северанса. Тут папа спохватился, что так увлекся дядиной беседой с этим раскипятившимся шерифом, что напрочь позабыл рассказать ему наши новости.
— Так-так… Сто двадцать долларов в месяц, говоришь? — переспросил дядя Сагамор, выслушав папу, и попытался плевком сбить кузнечика в добрых десяти футах от него, но промахнулся на пару дюймов. — А у нее анемия?
— Именно, — подтвердил папа. — Ей надо есть овощи.
— Подумать только, какие дела творятся на свете! — говорит дядя. — Такая молоденькая девушка, и на тебе.
— Кстати, а у нас овощи-то есть? — поинтересовался папа.
— Хмм, — задумчиво протянул дядя. — Думаю, в огороде еще осталась репа, которую посадила Бесси. Если, конечно, свиньи ее всю не повырыли.
— Тогда она должна быть первый сорт, — обрадовался папа.
— Как пораскинешь мозгами: ну кто и когда видел свинью с анемией?
Мы направились вверх по холму к трейлеру. Дело уже близилось к вечеру, тени деревьев начали удлиняться и накрыли озеро.
Доктор Северанс успел тем временем отцепить автомобиль от фургона и натянуть над дверью полосатый тент, как будто над верандой. Под ним стояла пара полосатых раскладных кресел и столик. Переносное радио на столе играло музыку. Словом, очень даже уютно.
Как раз когда мы подходили, из двери показался доктор Северанс.
— Привет, — бросил он папе, а папа представил ему дядю Сагамора. Доктор все еще оставался в том же двубортном пиджаке, но галстук свой снял, а в руке он держал стакан со льдом и каким-то питьем. — Как вы насчет выпивки? — осведомился он.
— Ну, если вас не затруднит, — вежливо отозвался дядя.
Доктор скрылся в фургоне, а мы присели в тенечке. Слышно было, как он там позвякивает льдом и стаканами. И тут на пороге появилась мисс Харрингтон.
— Бог ты мой! — только и вымолвил дядя Сагамор. Ну точь-в-точь как папа давеча.
Она переоделась, но новый ее костюмчик был совершенно такой же, как прежний, только что не белый, а полосатый, как леденец на палочке. На ногах у нее были золотистые босоножки из тонких ремешков, а ногти ног тоже были выкрашены в золотой цвет. На запястье у нее болтался тяжелый браслет, а на лодыжке — тоненькая золотая цепочка. Потряхивая кусочками льда в стакане, она прислонилась к двери и смерила взором дядю Сагамора.
— С ним что-то не в порядке? — спросила она папу.
— Ох, — сказал папа. — Это мой брат Сагамор.
— Да уж, я и сама могла бы догадаться, — ответила она. — Есть у него во взгляде что-то этакое, если вы меня понимаете.
Дядя Сагамор ничего не говорил. Глядел на нее, словно его молнией ударило.
Мисс Харрингтон щелкнула пальцами у него перед носом.
— Очнись, папочка, — окликнула она, оторвалась от стены, уселась в одно из кресел и закинула ногу на ногу. — Боже, вот уж точно, назад в джунгли, — состроила она недовольную гримаску.
— Зато отличный климат, — вставил папа. — Лучшее место в мире для страдающих анемией.
— Хоть это утешает, — хмыкнула мисс Харрингтон, смахнула с ноги комара и снова покосилась на дядю Сагамора. — Если тебя что-то гложет, Зеб, так не мешкай, спроси, да и дело с концом.
— Силы небесные, — говорит дядя Сагамор папе. — По-моему, я впервые сталкиваюсь с таким тяжелым случаем анемии. Как ты думаешь, Бесси бы не отказалась тоже подхватить ее, а?
— Думаю, нет, — покачал головой папа. — Она, верно, уже вышла из того возраста, когда есть опасность так расхвораться.
Тут вышел доктор Северанс с двумя стаканами. Он протянул их папе с дядей Сагамором, а сам сел во второе кресло.
— Ну, за выздоровление мисс Харрингтон, — провозгласил он, и они дружно подняли стаканы и выпили.
Дядя Сагамор заглянул в стакан и шепнул папе:
— Сдается, он подбавил сюда воды. Он прямо пальцами выловил лед из стакана и потихоньку выкинул его.
Доктор Северанс покрутил настройку радио.
— Все пытаюсь поймать Новый Орлеан, — пояснил он. — Мисс Харрингтон скучает по дому, и ей было бы приятно услышать знакомый голос. Такой юной девушке тяжело быть вырванной из привычного круга семьи и круговерти развлечений большого города из-за болезни.
Музыка внезапно оборвалась. Доктор нащупал новую волну, где вещал какой-то мужской голос:
"А теперь местные новости. Полиция сообщает, что никаких «новых сведений по делу о сенсационном убийстве Винсента (Тигра) Лилли, потрясшем город неделю назад, пока не поступало. Лучшие полицейские умы по-прежнему пребывают в…»
Доктор повернул ручку дальше и снова заиграла музыка.
— Зато здесь ей будет просто замечательно, — продолжал он. — Именно такое место я и надеялся найти. Тут она получит покой, столь необходимый в ее состоянии. Вы, джентльмены, вероятно, и представить себе не можете, в каком опасном для жизни темпе приходится вращаться в светском обществе молодой девушке из хорошей семьи вроде мисс Харрингтон. Вечеринки, балы, приемы, благотворительные распродажи — ни минутки свободной. Скажу я вам, в сравнении с этим получить высшее медицинское образование — сущий пустяк.
Мисс Харрингтон кивнула:
— Верно, гиблое это дело, Макдуф.
— Что касается анемии, которая час за часом подтачивает ее силы, — вздохнул доктор Северяне, — то она поистине убивает ее.
Мисс Харрингтон допила свою порцию, поставила стакан на стол, встала и направилась к другой стороне трейлера, откуда можно было любоваться озером.
На ходу она вся как-то изгибалась и покачивалась, а папа и дядя Сагамор так беспокойно и напряженно смотрели на нее, словно боялись, что она вот-вот упадет.
Доктор Северанс разливался соловьем о том, как тяжело приходится дебютантке, что бы там это слово ни значило, а мисс Харрингтон стояла и глядела на озеро. Видно было, что она и впрямь очень скучает по дому и ей очень одиноко. Мне она нравилась, потому что, понимаете ли, она была такая славная и совсем не стремилась захапать тебя и выставить на посмешище, как те благотворительные дамы. Мне стало жалко ее, и я очень хотел, чтобы она избавилась от этой анемии, из-за которой ей пришлось уехать из дома и есть овощи.
Тут радио заиграло новый мотивчик, такой развеселый, ноги сами в пляс просились. Мисс Харрингтон по-прежнему смотрела на озеро, но я сразу заметил, что она прислушивается к радио: она начала переступать с ноги на ногу в такт музыке и слегка покачиваться. Вот уж было на что поглядеть.