Собираясь уезжать больше чем на несколько дней, покойный обычно договаривался с парнишкой по имени Уолли Прютт, чтобы тот захаживал к нему домой — посмотреть, все ли в порядке, не случился ли пожар, ну и тому подобное. Но Уолли утверждает, что на этот раз он ему не звонил, значит, не собирался задерживаться надолго или же просто забыл… Зазвонил телефон.
— Извините, — сказал помощник шерифа и снял трубку. — Брубейкер слушает… А, доброе утро… Да, приехал. Сейчас он здесь, у меня в кабинете… Хорошо, я ему передам… Не за что. — Он положил трубку. — Это адвокат вашего отца, Сэм Боллинг. Он тоже пытался разыскать вас. Если не возражаете, он хотел бы встретиться с вами после того, как мы закончим нашу беседу.
— Хорошо, — ответил Ромстед. — Спасибо.
— Его офис находится в Уиттейкер-Билдинг на пересечении Третьей улицы и Эспен. Сэм — душеприказчик вашего отца, и, как только он узнал, что капитан Ромстед мертв, сразу же уведомил об этом налоговую службу, банки, возможных кредиторов — всех, кого положено по закону. Это от него нам стало известно о деньгах и о квартире в Сан-Франциско. Банк в Сан-Франциско сообщил Сэму о той огромной сумме, которая была снята со счета, а тот в свою очередь незамедлительно известил нас. Он беспокоился о деньгах, но теперь их уже, наверное, никто и никогда не отыщет.
Пока мы обыскивали колвильский дом Ромстеда в надежде обнаружить хоть какие-нибудь следы денег, — если он вдруг не успел заключить так называемую сделку, — мы попросили полицию Сан-Франциско проверить его квартиру в городе. Ни там, ни тут денег не оказалось, но зато мы нашли улики, которые подтвердили наше предположение, точнее, их обнаружили в Сан-Франциско. Все, что удалось отыскать в его доме, — это несколько тысяч гаванских сигар. Но квартира в Сан-Франциско окупила все усилия.
Осматривали ее очень тщательно. В стенном шкафу стоял пустой чемодан, в щелях которого застряла какая-то белая пыль. Полицейские извлекли ее и отправили на экспертизу. Это оказался героин, разбавленный молочным сахаром.
И вот к чему мы пришли. Все свидетельствует о том, что еще когда он ходил в море, то участвовал в контрабанде наркотиков, и до сих пор сохранил свои связи. Кто-то доставил ему партию товара, он снял деньги со счета, чтобы расплатиться, но перед тем как продать товар за чистый героин другой банде распространителей наркотиков, смешал зелье или его часть с лактозой в расчете на дополнительную прибыль. Прямо скажем, неплохой бизнес, пока не нарвешься на ушлых ребят. А он, видимо, нарвался, и его повязали, когда он вернулся к себе домой в Колвиль.
— Нет, — резко сказал Ромстед. — Я в это не верю. Может, отец и не был идеальным супругом и мало походил на ласковое ручное животное, но чтобы он торговал наркотиками — нет!
— Вряд ли вас можно считать главным свидетелем, — заметил Брубейкер. — Вы ведь признали, что ни черта не знали о том, где он находился или что делал.
— Это так, но я все равно не вижу у вас никаких доказательств. И кто сказал, что это его чемодан? Вам не хуже моего известно, что он пользовался этой квартирой не для уединенных занятий философией. Господи, да с его страстью к женскому полу, никак не меньше полдюжины девиц побывали в этой квартире! Некоторые вполне могли употреблять наркотики или водиться с дружками-наркоманами.
— И вы хотите, чтобы я поверил, что он держал сорок коробок сигар «Упманн» для какой-нибудь девицы? Потому что той не хотелось, чтобы ее мамочка узнала, что она курит?
Ромстед раздраженно отмахнулся:
— Сигары — это не героин.
— Нет, но это контрабанда.
— Только в Соединенных Штатах. Отец всегда их курил. И говорил, что табак не имеет отношения к политике.
Вынув изо рта сигару, Брубейкер посмотрел на нее.
— А мне приходится курить эту вонючую пеньку. — Он пожал плечами. — Да черт с ними; даже если бы Кастро был председателем Национального Комитета Республиканской Партии, то все равно его сигары были бы мне не по карману.
— Ну хорошо, послушайте, — начал Ромстед. — Мне кажется, что в ваших рассуждениях есть большой изъян. Если он купил этой дряни на четверть миллиона, а потом перепродал кому-то еще, то должен был получить побольше, чем сорок долларов. Но денег не нашли ни в его доме, ни на квартире. Куда они, по-вашему, провалились?
— Скорее всего, их забрали эти бандюги.
— Значит, все должно было произойти в его доме — если они пришли за ним туда. Там остались какие-нибудь следы борьбы?
— Никаких. Но не забывайте, он связался с профессионалами. Такие не вламываются, сокрушая все и вся, как в боевиках.
— Вы в этом убеждены? И нет никаких шансов их поймать?
Лицо помощника шерифа потемнело от внезапно нахлынувшего гнева. Но он сумел быстро взять себя в руки:
— Господи, Ромстед, я вполне понимаю ваше состояние, но и вы постарайтесь меня понять. Посмотрите, в какой заднице мы оказались. Вашего отца убил кто-то нездешний. Если взглянуть на дело с географической точки зрения, то наш городок случайно стал местом убийства; все, что мы имеем, — это труп и юрисдикцию штата. Все нити, ведущие к преступлению, и все, что с ним связано, исходит из столицы другого штата.
Полиция Сан-Франциско оказывает нам всяческое содействие, но у них, как всегда, не хватает людей. У каждого следователя за плечами список нераскрытых дел подлиннее воспоминаний дешевой проститутки. Нам остается только продолжать опрашивать людей, — что мы и делаем, — пока не наткнемся на того, кто заметил той ночью машину и сможет дать хоть какое-то описание. Тогда у нас будет за что ухватиться. У вашего отца был незарегистрированный телефонный номер и абонентский почтовый ящик, поэтому, чтобы узнать, где он жил, этим парням пришлось наводить кое-какие справки.
Брубейкер принялся засовывать бумаги обратно в папку, что означало окончание аудиенции. У Ромстеда оставалось еще несколько вопросов, но их лучше будет задать Боллингу.
— Если мы на что-то выйдем, непременно дадим вам знать, — сказал Брубейкер. Ромстед встал:
— Извините за беспокойство.
— Пустяки. Кстати, кто владелец судна, на котором вы плавали?
— Кэррол Брукс. Вы можете связаться с ним через «Саузленд траст банк» в Сан-Диего. Брубейкер пожал плечами:
— Таков порядок. Я должен был задать этот вопрос.
— Ничего страшного.
Ромстед вышел из здания и зашагал по Эспен-стрит, пытаясь собраться с мыслями. Господи, что же старик намеревался делать с четвертью миллиона наличных — даже если они у него были? И почему он купил здесь то ли ферму, то ли ранчо, а затем снял еще и квартиру в Сан-Франциско? С каждой минутой дело становилось все запутаннее.
Офис Боллинга — просторная угловая комната с окнами на две стороны — находился на четвертом этаже Уиттейкер-Билдинг. Массивный стол из какого-то темного дерева, серый ковер и два кожаных кресла. Стеллажи вдоль стен плотно заставлены томами исключительно правовой тематики в одинаковых переплетах. Сэму Боллингу уже перевалило за шестьдесят, это был подтянутый седой мужчина с ничем не примечательным худощавым лицом. Он посмотрел на Ромстеда проницательными голубыми глазами и, поднявшись из-за стола, улыбнулся:
— Господи, да вы почти вылитый Гуннар!
— Не совсем, — не сдержал ответной улыбки Ромстед.
— Почему-то я решил, что раз ваша мать была кубинкой, то вы будете смуглее, но вы — просто его копия.
— Мать тоже была блондинкой.
— Он говорил, что вы хороший бейсболист.
— Играл немного в школе и колледже.
— И профессионально тоже, как я понял?
— Меня хватило только на один сезон, я так и не смог выбиться в подающие высшей лиги, а игру во второй лиге я никогда не считал серьезным достижением.
— Вы закончили колледж?
— Не доучился. Спортивные успехи были для меня дороже отметок. На каникулах я работал, хотя отец и посылал мне деньги — присылал бы и больше, но мне в голову не приходило просить его. В конце концов, я ведь получал стипендию.
— Гуннар, разумеется, внес вас в завещание. Вы уже видели копию?
— Нет, я в первый раз о нем слышу. — Ромстед помолчал, потом продолжил:
— Знаете, я всегда думал, что отец переживет меня. Должно быть, это звучит дико…
— Ничуть. По крайней мере для тех, кто его хорошо знал. Вы еще не видели его дом?
— Нет. До вчерашнего вечера я понятия не имел обо всех этих делах. А теперь вдруг выясняется, что у него еще и квартира в Сан-Франциско.
Боллинг кивнул:
— Он снял ее около пяти месяцев назад. Я пытался его отговорить, но он настоял на своем.
— Но почему?
— Вы хотите знать, почему я был против? Из-за налогов.
— Нет, я имею в виду другое. Почему он, выйдя в отставку, поселился в этой дыре, а потом вдруг снял квартиру во Фриско?
— На это было несколько причин, но основная — налоги. Отсюда легко добраться до Сан-Франциско, который он любил, а с другой стороны, Колвиль — это еще не Калифорния, которую он терпеть не мог. Однако наш провинциальный городок навевал на него скуку, и он стал довольно часто наведываться в Сан-Франциско. Ходил в оперу, не пропускал модные концерты, спектакли и все такое прочее. Потом ему надоело останавливаться в отелях, и он решил снимать квартиру. Помню, заявил тогда, что раз основным его местом жительства является Колвиль, в котором он владеет недвижимостью, а в Сан-Франциско проводит в общей сложности всего лишь пару месяцев в году, то Калифорния черта с два дождется от него налогов. Капитан отличался редкостным упрямством, спорить с ним было совершенно бесполезно.
— Но откуда взялась эта навязчивая идея по поводу налогов? Разве есть особая разница, где и кому их платить?
— Конечно, и весьма значительная. Доход вашего отца составлял пятьдесят с лишним тысяч долларов в год, он складывался из пенсии и процентов от вложенных акций. Я не знаю ни одного человека, которому бы нравилось платить налоги, но для Гуннара Ромстеда это был вопрос принципа. Он испытывал почти физическое отвращение к самой идее «государства всеобщего благоденствия», социального страхования, отчислений в пользу безработных и тому подобному. Он был весьма обаятельным и талантливым человеком, но его политические взгляды были до странности консервативными. Ему бы жить при дворе Габсбургов или Плантагенетов4.
— Так, значит, это правда? Он на самом деле был миллионером?
— О да. Его состояние в денежном исчислении перевалило за миллион.
— Но ведь вы не верите в болтовню Брубейкера, что он был замешан в наркобизнесе?
— Нет, — уверенно ответил Боллинг. — Конечно не верю. Гуннар утверждал, что нажил все игрой на фондовой бирже, и у меня не было оснований сомневаться в этом. — Адвокат достал из ящика стола синюю папку с документами и положил ее перед собой. — Не стану загружать вас подробностями; все равно, пока не выяснится, что же случилось с теми двумястами пятьюдесятью тысячами долларов, говорить об этом не имеет смысла. — Боллинг оторвался от бумаг и пристально посмотрел на Эрика. — Брубейкер сообщил вам об этом?
Ромстед кивнул:
— Но для чего ему понадобилось снимать со счета такую гигантскую сумму?
— Даже представить себе не могу, — пожал плечами Боллинг. — Десять дней кряду я терялся с догадках, ломал голову, но так ни до чего не додумался. Совершенно идиотский поступок, однако ваш отец был далеко не идиотом. Но сейчас речь о другом. Вы законный наследник Гуннара Ромстеда. К сожалению, завещание составлено таким образом, что если двести пятьдесят тысяч никогда не найдутся, то вы останетесь ни с чем.
— Как это может быть? — удивился Ромстед.
— Все остальные завещанные доли наследства выражены в фиксированных суммах, и вам придется довольствоваться остатком.
Ромстед не нашелся что сказать. На какое-то мгновение в кабинете воцарилось молчание, затем Боллинг спросил:
— Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, конечно. Я просто наслаждался моментом. Кому еще довелось потерять четверть миллиона за несколько секунд?
В улыбке видавшего виды адвоката сквозило восхищение. Он покачал головой:
— Однако я рад, что вас не так просто расстроить.
— Ну, в этом нет ничего героического, — запротестовал Ромстед. — Я совсем недолго обладал этим богатством, так что даже не успел к нему привязаться.
— Остается только надеяться на то, что деньги все же отыщут.
— А не мог отец поместить их на счет в другой банк? Или положить в личный банковский сейф?
— Нет. Мы полностью исключили эту возможность — конечно, не без помощи полиции. Проверили каждое отделение банков в Калифорнии и Неваде и даже разослали описание его внешности — на тот случай, если он по каким-то причинам воспользовался другим именем. Но не обнаружили ни малейшей ниточки.
— Да, звучит не слишком обнадеживающе, — заметил Ромстед.
— Есть еще одна проблема. С официальным утверждением завещания и оценкой имущества. Дело застопорилось, потому что нам не известно, сколько стоит это имущество.
— Я, кажется, понимаю, о чем вы. Это из-за федеральных налогов?
— Совершенно верно. Тут не все концы сходятся. А парни из налогового департамента не принимают к рассмотрению суммы плюс-минус четверть миллиона долларов. С их точки зрения, последним владельцем этих денег был ваш отец. Если он на них что-то купил, то это должно быть оценено, и объявленная стоимость добавлена к стоимости имущества, подлежащего налогообложению. А если деньги у него украли после того, как он вынес их из банка, то это может кардинально изменить всю картину, но сначала нам придется доказать, что они были украдены, и ответить на вопросы: кем, где и когда? Если удастся все это сделать, то, возможно, мы вернем деньги.
Практически все состояние вашего отца вложено в ценные бумаги. Из недвижимости он владел только ранчо в Колвиле: это десять акров земли, дом с обстановкой и другие постройки. Общая оценочная стоимость около семидесяти пяти тысяч долларов. Вы наследуете все это хозяйство плюс автомобиль плюс то, что останется после уплаты налогов и причитающихся долей Обществу оперного искусства Сан-Франциско, симфоническому оркестру и трем женщинам в Европе и на Дальнем Востоке — как я полагаю, его давним возлюбленным. Даже если пропавшие деньги вернуть не удастся, они все равно будут обложены налогом, так что вы можете рассчитывать тысяч на восемьдесят. Таким образом, при нынешнем положении дел всего вы получите по завещанию чуть больше ста пятидесяти тысяч долларов вместо четырехсот тысяч, как это могло быть.
Ромстед кивнул:
— В любом случае это гораздо лучше, чем кукиш с маслом. Я вообще ни на что не рассчитывал. — Потом в его голове возник новый вопрос:
— А как он ухитрился получить такую кучу наличных сразу? Ведь не держал же он столько на счету?
— Конечно нет. Он попросил своего брокера продать ценные бумаги на эту сумму и перевести выручку в банк.
— Он с ним разговаривал лично или по телефону?
— По телефону.
— Когда?
— По-моему, шестого июля. Подождите минутку. — Боллинг нажал на рычажок и сказал в интерком:
— Рита, будьте добры, принесите мне дело капитана Ромстеда.
Седовласая женщина, скорее похожая на почтенную мать семейства, чем на секретаршу, вошла в кабинет с папкой в руках. Даже не взглянув на посетителя, она с достоинством удалилась, притворив за собой дверь. Боллинг зашелестел бумагами, продолжая рассказ:
— Его финансовые дела вела небольшая брокерская фирма «Винегаард и Стивенc». Ваш отец позвонил своему поверенному Винегаарду в четверг шестого июля, в семь утра по местному времени, как раз к открытию нью-йоркской фондовой биржи. Он зачитал список ценных бумаг, которые следовало продать, и попросил поместить выручку на его счет в Первом Национальном банке Северной Калифорнии, который находится на Монтгомери-стрит. Он распорядился не затягивать с продажей, деньги ему были нужны не позднее следующей среды, к двенадцатому июля. И разумеется, прежде чем снять деньги со счета, их необходимо было очистить от пошлин.
— А когда он предупредил банк?
— В понедельник, десятого, он позвонил и переговорил с Оуэном Рихтером, одним из администраторов, с которым был знаком лично. Сообщил о предстоящем депозите, попросил как можно скорее провести все формальности и предупредил, что намерен получить наличными.
— Он не просил Рихтера позвонить ему, когда деньги поступят в банк?
— Нет. Сказал, что перезвонит сам. Что и сделал во вторник утром. Все уже было готово, поэтому он просто пришел и забрал деньги.
— В банк он приходил один?
— Да. Я специально справлялся об этом у Рихтера. Тот сказал, что капитана Ромстеда никто не сопровождал. Ваш отец был трезв, спокоен и абсолютно здоров. Правда, когда Рихтер попытался отговорить его брать деньги наличными, он слегка вышел из себя, но пререкаться не стал, сказал только, что деньги нужны ему для сделки. Все это очень на него похоже. Он крайне редко давал себе труд что-либо объяснять и терпеть не мог, когда лезли с непрошеными советами. Ромстед согласно кивнул:
— Винегаарду отец тоже ничего не объяснил?
— Нет, конечно. — Боллинг слегка улыбнулся. — Сомневаюсь, что тот ожидал чего-то другого: он ведь давно вел дела вашего отца. Единственное, с чем Винегаард никак не мог согласиться, так это с тем, как он отобрал акции на продажу.
— То есть?
— Обычно если вы по каким-либо причинам ликвидируете часть портфеля ценных бумаг, то подходите к этому делу серьезно, избавляетесь прежде всего от ненадежных, неперспективных, падающих в цене акций. Но Гуннар поступил по-другому. Просто прошелся сверху вниз по списку, пока общая сумма слегка не превысила двести пятьдесят тысяч, и велел Винегаарду продать их все подряд.
— Но это же глупо!
— Конечно. Особенно для человека, который несколько лет подряд удачно играл на фондовой бирже. Как я уже сказал, Винегаард возражал, — по крайней мере, пытался это делать, — но капитан недвусмысленно указал ему на место.
— Не понимаю. — Ромстед покачал головой. — Кстати, чуть не забыл, что там насчет расходов на похороны? Или, может быть, остались неоплаченные счета?
— Нет. Обо всем этом уже позаботились.
— Значит, вы, как его душеприказчик, оплатили их?
— Нет, это сделал он сам, когда составил завещание. Сразу же после того, как капитан поселился здесь, он заключил договор с похоронным бюро и заплатил за свои похороны вперед. А также за надгробие.
— Но почему? Может, ему угрожали?
— О нет, тут дело совсем в другом. Просто он скептически относился к самому ритуалу погребения — считал, что похоронная индустрия паразитирует на скорби семьи. Говорил, что им только пойдет на пользу, если они будут иметь дело с еще живыми клиентами. Капитан выбрал самый дешевый гроб, какой только у них нашелся, заставив сбить цену до минимума, заплатил за него и передал мне квитанцию. Я тогда еще обратил его внимание на то, что если он проживет до ста десяти лет, то эта сделка окажется невыгодной. Но он возразил, что при такой инфляции не потеряет ни цента. И, если не принимать во внимание случившиеся, в общем-то был прав.
— Просто замечательно! А затем тот же самый человек, такой дальновидный и предусмотрительный, разгуливает по улицам Сан-Франциско с полным чемоданом денег, как какой-нибудь идиот.
Боллинг только развел руками:
— Да, тот же самый. Ромстед поднялся:
— Что ж, спасибо, мистер Боллинг, что ввели меня в курс дела. Не стану больше отнимать у вас время.
— Мы будем держать с вами связь. Вы прямо сейчас намерены вернуться в Сан-Франциско?
— Видимо, сегодня ночью или завтра рано утром. Сейчас мне бы хотелось съездить туда, где он жил, если вы объясните, как найти дом.
— Я дам вам ключ, так что вы сможете зайти внутрь.
Они вышли в приемную, и Боллинг достал из сейфа ключ с привязанным к нему картонным ярлыком.
— Только когда будете уезжать, проверьте, чтобы все было заперто. Вам надо попасть на Третью улицу, это к западу отсюда. Она вас выведет на шоссе. Дом находится по правую сторону, примерно в четырех милях от города; узнать его легко — белый кирпич, Мамонтово дерево5, и красная черепичная крыша.
Ромстед вернулся в мотель. Он хотел позвонить Майо, но было еще слишком рано.
Глава 3
— Извините, — сказал помощник шерифа и снял трубку. — Брубейкер слушает… А, доброе утро… Да, приехал. Сейчас он здесь, у меня в кабинете… Хорошо, я ему передам… Не за что. — Он положил трубку. — Это адвокат вашего отца, Сэм Боллинг. Он тоже пытался разыскать вас. Если не возражаете, он хотел бы встретиться с вами после того, как мы закончим нашу беседу.
— Хорошо, — ответил Ромстед. — Спасибо.
— Его офис находится в Уиттейкер-Билдинг на пересечении Третьей улицы и Эспен. Сэм — душеприказчик вашего отца, и, как только он узнал, что капитан Ромстед мертв, сразу же уведомил об этом налоговую службу, банки, возможных кредиторов — всех, кого положено по закону. Это от него нам стало известно о деньгах и о квартире в Сан-Франциско. Банк в Сан-Франциско сообщил Сэму о той огромной сумме, которая была снята со счета, а тот в свою очередь незамедлительно известил нас. Он беспокоился о деньгах, но теперь их уже, наверное, никто и никогда не отыщет.
Пока мы обыскивали колвильский дом Ромстеда в надежде обнаружить хоть какие-нибудь следы денег, — если он вдруг не успел заключить так называемую сделку, — мы попросили полицию Сан-Франциско проверить его квартиру в городе. Ни там, ни тут денег не оказалось, но зато мы нашли улики, которые подтвердили наше предположение, точнее, их обнаружили в Сан-Франциско. Все, что удалось отыскать в его доме, — это несколько тысяч гаванских сигар. Но квартира в Сан-Франциско окупила все усилия.
Осматривали ее очень тщательно. В стенном шкафу стоял пустой чемодан, в щелях которого застряла какая-то белая пыль. Полицейские извлекли ее и отправили на экспертизу. Это оказался героин, разбавленный молочным сахаром.
И вот к чему мы пришли. Все свидетельствует о том, что еще когда он ходил в море, то участвовал в контрабанде наркотиков, и до сих пор сохранил свои связи. Кто-то доставил ему партию товара, он снял деньги со счета, чтобы расплатиться, но перед тем как продать товар за чистый героин другой банде распространителей наркотиков, смешал зелье или его часть с лактозой в расчете на дополнительную прибыль. Прямо скажем, неплохой бизнес, пока не нарвешься на ушлых ребят. А он, видимо, нарвался, и его повязали, когда он вернулся к себе домой в Колвиль.
— Нет, — резко сказал Ромстед. — Я в это не верю. Может, отец и не был идеальным супругом и мало походил на ласковое ручное животное, но чтобы он торговал наркотиками — нет!
— Вряд ли вас можно считать главным свидетелем, — заметил Брубейкер. — Вы ведь признали, что ни черта не знали о том, где он находился или что делал.
— Это так, но я все равно не вижу у вас никаких доказательств. И кто сказал, что это его чемодан? Вам не хуже моего известно, что он пользовался этой квартирой не для уединенных занятий философией. Господи, да с его страстью к женскому полу, никак не меньше полдюжины девиц побывали в этой квартире! Некоторые вполне могли употреблять наркотики или водиться с дружками-наркоманами.
— И вы хотите, чтобы я поверил, что он держал сорок коробок сигар «Упманн» для какой-нибудь девицы? Потому что той не хотелось, чтобы ее мамочка узнала, что она курит?
Ромстед раздраженно отмахнулся:
— Сигары — это не героин.
— Нет, но это контрабанда.
— Только в Соединенных Штатах. Отец всегда их курил. И говорил, что табак не имеет отношения к политике.
Вынув изо рта сигару, Брубейкер посмотрел на нее.
— А мне приходится курить эту вонючую пеньку. — Он пожал плечами. — Да черт с ними; даже если бы Кастро был председателем Национального Комитета Республиканской Партии, то все равно его сигары были бы мне не по карману.
— Ну хорошо, послушайте, — начал Ромстед. — Мне кажется, что в ваших рассуждениях есть большой изъян. Если он купил этой дряни на четверть миллиона, а потом перепродал кому-то еще, то должен был получить побольше, чем сорок долларов. Но денег не нашли ни в его доме, ни на квартире. Куда они, по-вашему, провалились?
— Скорее всего, их забрали эти бандюги.
— Значит, все должно было произойти в его доме — если они пришли за ним туда. Там остались какие-нибудь следы борьбы?
— Никаких. Но не забывайте, он связался с профессионалами. Такие не вламываются, сокрушая все и вся, как в боевиках.
— Вы в этом убеждены? И нет никаких шансов их поймать?
Лицо помощника шерифа потемнело от внезапно нахлынувшего гнева. Но он сумел быстро взять себя в руки:
— Господи, Ромстед, я вполне понимаю ваше состояние, но и вы постарайтесь меня понять. Посмотрите, в какой заднице мы оказались. Вашего отца убил кто-то нездешний. Если взглянуть на дело с географической точки зрения, то наш городок случайно стал местом убийства; все, что мы имеем, — это труп и юрисдикцию штата. Все нити, ведущие к преступлению, и все, что с ним связано, исходит из столицы другого штата.
Полиция Сан-Франциско оказывает нам всяческое содействие, но у них, как всегда, не хватает людей. У каждого следователя за плечами список нераскрытых дел подлиннее воспоминаний дешевой проститутки. Нам остается только продолжать опрашивать людей, — что мы и делаем, — пока не наткнемся на того, кто заметил той ночью машину и сможет дать хоть какое-то описание. Тогда у нас будет за что ухватиться. У вашего отца был незарегистрированный телефонный номер и абонентский почтовый ящик, поэтому, чтобы узнать, где он жил, этим парням пришлось наводить кое-какие справки.
Брубейкер принялся засовывать бумаги обратно в папку, что означало окончание аудиенции. У Ромстеда оставалось еще несколько вопросов, но их лучше будет задать Боллингу.
— Если мы на что-то выйдем, непременно дадим вам знать, — сказал Брубейкер. Ромстед встал:
— Извините за беспокойство.
— Пустяки. Кстати, кто владелец судна, на котором вы плавали?
— Кэррол Брукс. Вы можете связаться с ним через «Саузленд траст банк» в Сан-Диего. Брубейкер пожал плечами:
— Таков порядок. Я должен был задать этот вопрос.
— Ничего страшного.
Ромстед вышел из здания и зашагал по Эспен-стрит, пытаясь собраться с мыслями. Господи, что же старик намеревался делать с четвертью миллиона наличных — даже если они у него были? И почему он купил здесь то ли ферму, то ли ранчо, а затем снял еще и квартиру в Сан-Франциско? С каждой минутой дело становилось все запутаннее.
Офис Боллинга — просторная угловая комната с окнами на две стороны — находился на четвертом этаже Уиттейкер-Билдинг. Массивный стол из какого-то темного дерева, серый ковер и два кожаных кресла. Стеллажи вдоль стен плотно заставлены томами исключительно правовой тематики в одинаковых переплетах. Сэму Боллингу уже перевалило за шестьдесят, это был подтянутый седой мужчина с ничем не примечательным худощавым лицом. Он посмотрел на Ромстеда проницательными голубыми глазами и, поднявшись из-за стола, улыбнулся:
— Господи, да вы почти вылитый Гуннар!
— Не совсем, — не сдержал ответной улыбки Ромстед.
— Почему-то я решил, что раз ваша мать была кубинкой, то вы будете смуглее, но вы — просто его копия.
— Мать тоже была блондинкой.
— Он говорил, что вы хороший бейсболист.
— Играл немного в школе и колледже.
— И профессионально тоже, как я понял?
— Меня хватило только на один сезон, я так и не смог выбиться в подающие высшей лиги, а игру во второй лиге я никогда не считал серьезным достижением.
— Вы закончили колледж?
— Не доучился. Спортивные успехи были для меня дороже отметок. На каникулах я работал, хотя отец и посылал мне деньги — присылал бы и больше, но мне в голову не приходило просить его. В конце концов, я ведь получал стипендию.
— Гуннар, разумеется, внес вас в завещание. Вы уже видели копию?
— Нет, я в первый раз о нем слышу. — Ромстед помолчал, потом продолжил:
— Знаете, я всегда думал, что отец переживет меня. Должно быть, это звучит дико…
— Ничуть. По крайней мере для тех, кто его хорошо знал. Вы еще не видели его дом?
— Нет. До вчерашнего вечера я понятия не имел обо всех этих делах. А теперь вдруг выясняется, что у него еще и квартира в Сан-Франциско.
Боллинг кивнул:
— Он снял ее около пяти месяцев назад. Я пытался его отговорить, но он настоял на своем.
— Но почему?
— Вы хотите знать, почему я был против? Из-за налогов.
— Нет, я имею в виду другое. Почему он, выйдя в отставку, поселился в этой дыре, а потом вдруг снял квартиру во Фриско?
— На это было несколько причин, но основная — налоги. Отсюда легко добраться до Сан-Франциско, который он любил, а с другой стороны, Колвиль — это еще не Калифорния, которую он терпеть не мог. Однако наш провинциальный городок навевал на него скуку, и он стал довольно часто наведываться в Сан-Франциско. Ходил в оперу, не пропускал модные концерты, спектакли и все такое прочее. Потом ему надоело останавливаться в отелях, и он решил снимать квартиру. Помню, заявил тогда, что раз основным его местом жительства является Колвиль, в котором он владеет недвижимостью, а в Сан-Франциско проводит в общей сложности всего лишь пару месяцев в году, то Калифорния черта с два дождется от него налогов. Капитан отличался редкостным упрямством, спорить с ним было совершенно бесполезно.
— Но откуда взялась эта навязчивая идея по поводу налогов? Разве есть особая разница, где и кому их платить?
— Конечно, и весьма значительная. Доход вашего отца составлял пятьдесят с лишним тысяч долларов в год, он складывался из пенсии и процентов от вложенных акций. Я не знаю ни одного человека, которому бы нравилось платить налоги, но для Гуннара Ромстеда это был вопрос принципа. Он испытывал почти физическое отвращение к самой идее «государства всеобщего благоденствия», социального страхования, отчислений в пользу безработных и тому подобному. Он был весьма обаятельным и талантливым человеком, но его политические взгляды были до странности консервативными. Ему бы жить при дворе Габсбургов или Плантагенетов4.
— Так, значит, это правда? Он на самом деле был миллионером?
— О да. Его состояние в денежном исчислении перевалило за миллион.
— Но ведь вы не верите в болтовню Брубейкера, что он был замешан в наркобизнесе?
— Нет, — уверенно ответил Боллинг. — Конечно не верю. Гуннар утверждал, что нажил все игрой на фондовой бирже, и у меня не было оснований сомневаться в этом. — Адвокат достал из ящика стола синюю папку с документами и положил ее перед собой. — Не стану загружать вас подробностями; все равно, пока не выяснится, что же случилось с теми двумястами пятьюдесятью тысячами долларов, говорить об этом не имеет смысла. — Боллинг оторвался от бумаг и пристально посмотрел на Эрика. — Брубейкер сообщил вам об этом?
Ромстед кивнул:
— Но для чего ему понадобилось снимать со счета такую гигантскую сумму?
— Даже представить себе не могу, — пожал плечами Боллинг. — Десять дней кряду я терялся с догадках, ломал голову, но так ни до чего не додумался. Совершенно идиотский поступок, однако ваш отец был далеко не идиотом. Но сейчас речь о другом. Вы законный наследник Гуннара Ромстеда. К сожалению, завещание составлено таким образом, что если двести пятьдесят тысяч никогда не найдутся, то вы останетесь ни с чем.
— Как это может быть? — удивился Ромстед.
— Все остальные завещанные доли наследства выражены в фиксированных суммах, и вам придется довольствоваться остатком.
Ромстед не нашелся что сказать. На какое-то мгновение в кабинете воцарилось молчание, затем Боллинг спросил:
— Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, конечно. Я просто наслаждался моментом. Кому еще довелось потерять четверть миллиона за несколько секунд?
В улыбке видавшего виды адвоката сквозило восхищение. Он покачал головой:
— Однако я рад, что вас не так просто расстроить.
— Ну, в этом нет ничего героического, — запротестовал Ромстед. — Я совсем недолго обладал этим богатством, так что даже не успел к нему привязаться.
— Остается только надеяться на то, что деньги все же отыщут.
— А не мог отец поместить их на счет в другой банк? Или положить в личный банковский сейф?
— Нет. Мы полностью исключили эту возможность — конечно, не без помощи полиции. Проверили каждое отделение банков в Калифорнии и Неваде и даже разослали описание его внешности — на тот случай, если он по каким-то причинам воспользовался другим именем. Но не обнаружили ни малейшей ниточки.
— Да, звучит не слишком обнадеживающе, — заметил Ромстед.
— Есть еще одна проблема. С официальным утверждением завещания и оценкой имущества. Дело застопорилось, потому что нам не известно, сколько стоит это имущество.
— Я, кажется, понимаю, о чем вы. Это из-за федеральных налогов?
— Совершенно верно. Тут не все концы сходятся. А парни из налогового департамента не принимают к рассмотрению суммы плюс-минус четверть миллиона долларов. С их точки зрения, последним владельцем этих денег был ваш отец. Если он на них что-то купил, то это должно быть оценено, и объявленная стоимость добавлена к стоимости имущества, подлежащего налогообложению. А если деньги у него украли после того, как он вынес их из банка, то это может кардинально изменить всю картину, но сначала нам придется доказать, что они были украдены, и ответить на вопросы: кем, где и когда? Если удастся все это сделать, то, возможно, мы вернем деньги.
Практически все состояние вашего отца вложено в ценные бумаги. Из недвижимости он владел только ранчо в Колвиле: это десять акров земли, дом с обстановкой и другие постройки. Общая оценочная стоимость около семидесяти пяти тысяч долларов. Вы наследуете все это хозяйство плюс автомобиль плюс то, что останется после уплаты налогов и причитающихся долей Обществу оперного искусства Сан-Франциско, симфоническому оркестру и трем женщинам в Европе и на Дальнем Востоке — как я полагаю, его давним возлюбленным. Даже если пропавшие деньги вернуть не удастся, они все равно будут обложены налогом, так что вы можете рассчитывать тысяч на восемьдесят. Таким образом, при нынешнем положении дел всего вы получите по завещанию чуть больше ста пятидесяти тысяч долларов вместо четырехсот тысяч, как это могло быть.
Ромстед кивнул:
— В любом случае это гораздо лучше, чем кукиш с маслом. Я вообще ни на что не рассчитывал. — Потом в его голове возник новый вопрос:
— А как он ухитрился получить такую кучу наличных сразу? Ведь не держал же он столько на счету?
— Конечно нет. Он попросил своего брокера продать ценные бумаги на эту сумму и перевести выручку в банк.
— Он с ним разговаривал лично или по телефону?
— По телефону.
— Когда?
— По-моему, шестого июля. Подождите минутку. — Боллинг нажал на рычажок и сказал в интерком:
— Рита, будьте добры, принесите мне дело капитана Ромстеда.
Седовласая женщина, скорее похожая на почтенную мать семейства, чем на секретаршу, вошла в кабинет с папкой в руках. Даже не взглянув на посетителя, она с достоинством удалилась, притворив за собой дверь. Боллинг зашелестел бумагами, продолжая рассказ:
— Его финансовые дела вела небольшая брокерская фирма «Винегаард и Стивенc». Ваш отец позвонил своему поверенному Винегаарду в четверг шестого июля, в семь утра по местному времени, как раз к открытию нью-йоркской фондовой биржи. Он зачитал список ценных бумаг, которые следовало продать, и попросил поместить выручку на его счет в Первом Национальном банке Северной Калифорнии, который находится на Монтгомери-стрит. Он распорядился не затягивать с продажей, деньги ему были нужны не позднее следующей среды, к двенадцатому июля. И разумеется, прежде чем снять деньги со счета, их необходимо было очистить от пошлин.
— А когда он предупредил банк?
— В понедельник, десятого, он позвонил и переговорил с Оуэном Рихтером, одним из администраторов, с которым был знаком лично. Сообщил о предстоящем депозите, попросил как можно скорее провести все формальности и предупредил, что намерен получить наличными.
— Он не просил Рихтера позвонить ему, когда деньги поступят в банк?
— Нет. Сказал, что перезвонит сам. Что и сделал во вторник утром. Все уже было готово, поэтому он просто пришел и забрал деньги.
— В банк он приходил один?
— Да. Я специально справлялся об этом у Рихтера. Тот сказал, что капитана Ромстеда никто не сопровождал. Ваш отец был трезв, спокоен и абсолютно здоров. Правда, когда Рихтер попытался отговорить его брать деньги наличными, он слегка вышел из себя, но пререкаться не стал, сказал только, что деньги нужны ему для сделки. Все это очень на него похоже. Он крайне редко давал себе труд что-либо объяснять и терпеть не мог, когда лезли с непрошеными советами. Ромстед согласно кивнул:
— Винегаарду отец тоже ничего не объяснил?
— Нет, конечно. — Боллинг слегка улыбнулся. — Сомневаюсь, что тот ожидал чего-то другого: он ведь давно вел дела вашего отца. Единственное, с чем Винегаард никак не мог согласиться, так это с тем, как он отобрал акции на продажу.
— То есть?
— Обычно если вы по каким-либо причинам ликвидируете часть портфеля ценных бумаг, то подходите к этому делу серьезно, избавляетесь прежде всего от ненадежных, неперспективных, падающих в цене акций. Но Гуннар поступил по-другому. Просто прошелся сверху вниз по списку, пока общая сумма слегка не превысила двести пятьдесят тысяч, и велел Винегаарду продать их все подряд.
— Но это же глупо!
— Конечно. Особенно для человека, который несколько лет подряд удачно играл на фондовой бирже. Как я уже сказал, Винегаард возражал, — по крайней мере, пытался это делать, — но капитан недвусмысленно указал ему на место.
— Не понимаю. — Ромстед покачал головой. — Кстати, чуть не забыл, что там насчет расходов на похороны? Или, может быть, остались неоплаченные счета?
— Нет. Обо всем этом уже позаботились.
— Значит, вы, как его душеприказчик, оплатили их?
— Нет, это сделал он сам, когда составил завещание. Сразу же после того, как капитан поселился здесь, он заключил договор с похоронным бюро и заплатил за свои похороны вперед. А также за надгробие.
— Но почему? Может, ему угрожали?
— О нет, тут дело совсем в другом. Просто он скептически относился к самому ритуалу погребения — считал, что похоронная индустрия паразитирует на скорби семьи. Говорил, что им только пойдет на пользу, если они будут иметь дело с еще живыми клиентами. Капитан выбрал самый дешевый гроб, какой только у них нашелся, заставив сбить цену до минимума, заплатил за него и передал мне квитанцию. Я тогда еще обратил его внимание на то, что если он проживет до ста десяти лет, то эта сделка окажется невыгодной. Но он возразил, что при такой инфляции не потеряет ни цента. И, если не принимать во внимание случившиеся, в общем-то был прав.
— Просто замечательно! А затем тот же самый человек, такой дальновидный и предусмотрительный, разгуливает по улицам Сан-Франциско с полным чемоданом денег, как какой-нибудь идиот.
Боллинг только развел руками:
— Да, тот же самый. Ромстед поднялся:
— Что ж, спасибо, мистер Боллинг, что ввели меня в курс дела. Не стану больше отнимать у вас время.
— Мы будем держать с вами связь. Вы прямо сейчас намерены вернуться в Сан-Франциско?
— Видимо, сегодня ночью или завтра рано утром. Сейчас мне бы хотелось съездить туда, где он жил, если вы объясните, как найти дом.
— Я дам вам ключ, так что вы сможете зайти внутрь.
Они вышли в приемную, и Боллинг достал из сейфа ключ с привязанным к нему картонным ярлыком.
— Только когда будете уезжать, проверьте, чтобы все было заперто. Вам надо попасть на Третью улицу, это к западу отсюда. Она вас выведет на шоссе. Дом находится по правую сторону, примерно в четырех милях от города; узнать его легко — белый кирпич, Мамонтово дерево5, и красная черепичная крыша.
Ромстед вернулся в мотель. Он хотел позвонить Майо, но было еще слишком рано.
Глава 3
Взглянув на показания счетчика, Ромстед свернул на Третью улицу. Проехав несколько жилых кварталов, он выехал на неогражденное шоссе с двухсторонним движением, пролегавшее среди поля полыни. Справа тянулся невысокий горный кряж. Дорога была пустынна, пока в зеркале заднего обзора не возник «континенталь», пытавшийся на большой скорости обогнать Ромстеда. Машина уже начала обходить его, когда на встречной появился пикап, и «континенталь» вынужден был отложить маневр и свернуть на прежнее место, почти прилипнув к бамперу Ромстеда.
Пикап проехал, и «континенталь», взвизгнув резиной, рванул вперед. Когда машина проносилась мимо, Ромстед успел разглядеть силуэт блондинки, сидевшей за рулем. «Континенталь» был уже в сотне ярдов впереди него, потом он вдруг неожиданно затормозил, и Ромстеду пришлось резко сбавить скорость, чтобы не врезаться в лимузин, который свернул на проселок, ведущий вверх по холму двумя заборами белого цвета. Ромстед раздраженно выругался. А еще говорят, что калифорнийские водители — самоубийцы! На вершине холма стоял дом с покатой крышей, какие обычно строят на ранчо, а к обвитому плющом столбику на обочине дороги был прикреплен белый почтовый ящик с надписью: «Кармоди».
Через пару сотен ярдов шоссе сворачивало по краю гряды направо, и Ромстед увидел наконец то, что искал. За невысокой изгородью виднелся загон для скота, а к дому вела дорожка из красного гравия. Дом его отца был единственным жильем в окрестности; дальше шоссе снова уходило влево и через четверть мили исчезало за подъемом. Ромстед свернул к дому.
Остановившись перед пристроенным к правой стене дома гаражом, он вылез из машины. На гравиевой дорожке его ботинки издавали резкий, скрипящий звук. Окаймленный цветущими клумбами тротуар вел в парадному крыльцу. Над входом находилась решетка, увитая диким виноградом. За дальним углом дома виднелось огромное хлопковое дерево. Большие подъемные двери гаража были закрыты, а шторы на всех окнах фасада задернуты. Дорожка из красного гравия, огибая гараж, вела на задний двор. Ромстед пошел по ней.
Широкая насыпная терраса, вымощенная плитами, раскинулась между двумя крыльями дома, занимая весь задний двор. В глубине двора стоял деревянный сарай, в котором, вероятно, находился насос для колодца, немного подальше — свежевыкрашенный загон для скота и небольшой амбар. Справа, на вершине холма, виднелась купа деревьев и часть стены патио — должно быть, задворки владений Кармоди.
Обойдя вокруг дома, Ромстед вернулся к парадному входу, открыл дверь ключом, взятым у Боллинга, и вошел внутрь. Он оказался в маленькой прихожей с покрытым керамической плиткой полом. Затхлый воздух давно запертого помещения был настоян на запахе бесчисленного количества выкуренных сигар. Одна дверь вела в гостиную, а дверь справа открывалась в кухню. Еще одна дверь — слева — связывала прихожую с коридором, тянувшимся вдоль спального крыла дома.
Ромстед прошел через кухню и открыл дверь в гараж. Окон там не оказалось, и освещение было крайне скудным. Он щелкнул выключателем, сомневаясь, будет ли от этого толк, но под потолком слабо вспыхнули две лампы. «Насос, — подумал Ромстед, — его оставляют включенным, чтобы поддерживать систему водоснабжения и автополива». В гараже стоял голубой «мерседес», чуть ли не до самой крыши покрытый беловатой пылью, его лобовое стекло было залеплено расплющившимися насекомыми. Очевидно, этой колымаге пришлось проделать немалый путь и на хорошей скорости. Ромстед пожал плечами, удивляясь, как старик ухитрился так запылиться по дороге до Сан-Франциско. Хотя «мерседес» мог быть таким еще до поездки.
Несомненно, Брубейкер все уже проверил, однако Ромстед тем не менее открыл левую дверцу и взглянул на вставленную в рамку карточку техобслуживания. На ней значилось:
«Джерри'с Шелл сервис, Колвиль, Невада» и дата — четвертое июля 1972 года. Замена масла и смазки при показании счетчика 13 073 мили . Нагнувшись, Ромстед посмотрел на счетчик. Он стоял на отметке 13 937 миль . Наезжено больше 800 миль . До Сан-Франциско приблизительно 270 миль , туда и обратно — 540. Значит, между четвертым и четырнадцатым июля старик где-то наездил еще 300 миль . Что ж, может быть, это что-то и означает, а может быть, и нет.
Погасив свет, Ромстед вернулся в кухню и нажал на кнопку автоматического замка, чтобы запереть дверь гаража. Другая дверь из кухни вела в гостиную, служившую одновременно и столовой. Пол покрывал грубый длинноворсовый ковер, одна стена была задрапирована белой тканью. Справа стоял обеденный стол, за ним — громоздкий буфет и длинный диван, служивший границей между «гостиной» и «столовой». В гостиной возле камина, выложенного из белого кирпича, стояли два кожаных кресла и кофейный столик, однако взгляд прежде всего притягивала внушительная коллекция дисков и хай-фай6 аппаратура.
Ромстед направился в гостиную, но, обходя диван, увидел на нем небольшой чемоданчик. Это резко контрастировало с идеальным порядком, царившим в комнате, поэтому он остановился, вспомнив вопрос, заданный им Брубейкеру насчет каких-либо следов борьбы в доме. Это было странно. Почему человек, одержимый истинно моряцкой страстью к тому, чтобы каждая вещь имела свое место и находилась на этом самом месте, бросил этот чемодан в гостиной?
Пикап проехал, и «континенталь», взвизгнув резиной, рванул вперед. Когда машина проносилась мимо, Ромстед успел разглядеть силуэт блондинки, сидевшей за рулем. «Континенталь» был уже в сотне ярдов впереди него, потом он вдруг неожиданно затормозил, и Ромстеду пришлось резко сбавить скорость, чтобы не врезаться в лимузин, который свернул на проселок, ведущий вверх по холму двумя заборами белого цвета. Ромстед раздраженно выругался. А еще говорят, что калифорнийские водители — самоубийцы! На вершине холма стоял дом с покатой крышей, какие обычно строят на ранчо, а к обвитому плющом столбику на обочине дороги был прикреплен белый почтовый ящик с надписью: «Кармоди».
Через пару сотен ярдов шоссе сворачивало по краю гряды направо, и Ромстед увидел наконец то, что искал. За невысокой изгородью виднелся загон для скота, а к дому вела дорожка из красного гравия. Дом его отца был единственным жильем в окрестности; дальше шоссе снова уходило влево и через четверть мили исчезало за подъемом. Ромстед свернул к дому.
Остановившись перед пристроенным к правой стене дома гаражом, он вылез из машины. На гравиевой дорожке его ботинки издавали резкий, скрипящий звук. Окаймленный цветущими клумбами тротуар вел в парадному крыльцу. Над входом находилась решетка, увитая диким виноградом. За дальним углом дома виднелось огромное хлопковое дерево. Большие подъемные двери гаража были закрыты, а шторы на всех окнах фасада задернуты. Дорожка из красного гравия, огибая гараж, вела на задний двор. Ромстед пошел по ней.
Широкая насыпная терраса, вымощенная плитами, раскинулась между двумя крыльями дома, занимая весь задний двор. В глубине двора стоял деревянный сарай, в котором, вероятно, находился насос для колодца, немного подальше — свежевыкрашенный загон для скота и небольшой амбар. Справа, на вершине холма, виднелась купа деревьев и часть стены патио — должно быть, задворки владений Кармоди.
Обойдя вокруг дома, Ромстед вернулся к парадному входу, открыл дверь ключом, взятым у Боллинга, и вошел внутрь. Он оказался в маленькой прихожей с покрытым керамической плиткой полом. Затхлый воздух давно запертого помещения был настоян на запахе бесчисленного количества выкуренных сигар. Одна дверь вела в гостиную, а дверь справа открывалась в кухню. Еще одна дверь — слева — связывала прихожую с коридором, тянувшимся вдоль спального крыла дома.
Ромстед прошел через кухню и открыл дверь в гараж. Окон там не оказалось, и освещение было крайне скудным. Он щелкнул выключателем, сомневаясь, будет ли от этого толк, но под потолком слабо вспыхнули две лампы. «Насос, — подумал Ромстед, — его оставляют включенным, чтобы поддерживать систему водоснабжения и автополива». В гараже стоял голубой «мерседес», чуть ли не до самой крыши покрытый беловатой пылью, его лобовое стекло было залеплено расплющившимися насекомыми. Очевидно, этой колымаге пришлось проделать немалый путь и на хорошей скорости. Ромстед пожал плечами, удивляясь, как старик ухитрился так запылиться по дороге до Сан-Франциско. Хотя «мерседес» мог быть таким еще до поездки.
Несомненно, Брубейкер все уже проверил, однако Ромстед тем не менее открыл левую дверцу и взглянул на вставленную в рамку карточку техобслуживания. На ней значилось:
«Джерри'с Шелл сервис, Колвиль, Невада» и дата — четвертое июля 1972 года. Замена масла и смазки при показании счетчика 13 073 мили . Нагнувшись, Ромстед посмотрел на счетчик. Он стоял на отметке 13 937 миль . Наезжено больше 800 миль . До Сан-Франциско приблизительно 270 миль , туда и обратно — 540. Значит, между четвертым и четырнадцатым июля старик где-то наездил еще 300 миль . Что ж, может быть, это что-то и означает, а может быть, и нет.
Погасив свет, Ромстед вернулся в кухню и нажал на кнопку автоматического замка, чтобы запереть дверь гаража. Другая дверь из кухни вела в гостиную, служившую одновременно и столовой. Пол покрывал грубый длинноворсовый ковер, одна стена была задрапирована белой тканью. Справа стоял обеденный стол, за ним — громоздкий буфет и длинный диван, служивший границей между «гостиной» и «столовой». В гостиной возле камина, выложенного из белого кирпича, стояли два кожаных кресла и кофейный столик, однако взгляд прежде всего притягивала внушительная коллекция дисков и хай-фай6 аппаратура.
Ромстед направился в гостиную, но, обходя диван, увидел на нем небольшой чемоданчик. Это резко контрастировало с идеальным порядком, царившим в комнате, поэтому он остановился, вспомнив вопрос, заданный им Брубейкеру насчет каких-либо следов борьбы в доме. Это было странно. Почему человек, одержимый истинно моряцкой страстью к тому, чтобы каждая вещь имела свое место и находилась на этом самом месте, бросил этот чемодан в гостиной?