— Тогда ему повезло, и он уцелел. Выбрался из настоящего ада, ушел от смертельных врагов, и после всего этого его вывозят на мусорную свалку — связанным, с повязкой на глазах, — и какая-то дерьмовая шпана убивает его выстрелом в затылок.
— Но ведь полиция ищет убийцу? — спросила Майо.
— О да, конечно! Но только совсем не тех людей и не по тем мотивам.
— Что ты имеешь в виду?
— Они подозревают его в торговле героином. Мне кажется, что отца подставили. И ловушка сработала, по крайней мере — пока. Они добились чего хотели: убийство произошло в Колвиле, поэтому дело находится в ведении местного шерифского управления, а там убеждены, что преступление совершено профессиональными головорезами из Сан-Франциско. Конечно, полиция Сан-Франциско оказывает им всемерную поддержку, но они вовсе не собираются лезть из кожи вон из-за мертвеца в Неваде — у них хватает и собственных покойников, морги переполнены, и с каждым часом «жмуриков» становится все больше. «Будем держать связь, ребята. Какая там у вас погода?» И ни одна полиция — ни в Колвиле, ни в Сан-Франциско — не намерена затевать крестовый поход из-за убитого торговца героином. «Ну что ж, еще одним сукиным сыном меньше; им стоит почаще разделываться друг с другом».
— Значит, ты считаешь, что его убили из-за денег, которые он взял из банка? Кто-то узнал об этом?
— Нет. Его заставили взять деньги из банка, и потом те же самые типы убили его. Да можно было посинеть и лопнуть с натуги, но черта с два он взял бы эти деньги по доброй воле и принес им на блюдечке с голубой каемочкой.
— Значит, вымогательство? — спросила Майо. — Ему угрожали?
— Да.
— Но каким образом? Ведь тебе сказали, что в банк он пришел один. Что мешало ему позвонить в полицию?
— Рихтер просто ошибся, вот и все. Наверняка его кто-то контролировал, а они в банке этого не заметили. Какие есть еще формы вымогательства? Он был достаточно крепким орешком, чтобы выложить деньги шантажистам, даже если у них нашлось бы против него что-то серьезное, чему я ни за что не поверю. Похищение? Но я единственный близкий родственник, и меня никто не пытался похитить.
— Может, они начитались «Вождя краснокожих»?7 — спросила Майо.
— Весьма остроумно.
— Ну и как ты собираешься вести розыски?
— Для начала — поговорю с Рихтером и Винегаардом.
— А тебя обучали в ЦРУ технике расследования? Или только как вести допросы — всякие там «испанские сапоги» и бастинадо8.
— Ты перестанешь когда-нибудь? Придумала тоже — ЦРУ!
— А ты знаешь, что ты разговариваешь во сне?
— Я?
— Что, испугался? Говоришь все время, правда, по-испански. Я уже подумывала, не записаться ли мне на курсы изучения испанского языка.
— Возможно, что во сне я разговариваю с другими водителями — на курсах такому испанскому не учат. Да и почему бы мне не говорить на нем? Моя мать была кубинкой, и до четырнадцати лет, пока она не умерла, я прожил в Гаване.
— Знаю, а потом ты забросил карьеру профессионального бейсболиста, чтобы сделаться скучным бизнесменом в Латинской Америке…
— Ты не поверишь, но для кетчера9 со ста шестьюдесятью очками интеллекта довольно легко бросить профессиональный бейсбол.
— Не перебивай меня. И это произошло как раз накануне заварушки в заливе Свиней10. Все это довольно странно, не правда ли?
— Послушай, а если я признаю свою вину по всем статьям обвинения, смогу ли я снова заняться с тобой любовью?
— Ну…
— Вот теперь мы хоть до чего-то договорились. И почему я раньше не догадался сознаться во всех своих прегрешениях. А знаешь ли ты, что это я поднял Боксерское восстание в Китае, а потом развязал Войну гангстерских кланов в Чикаго?..
Ромстед проснулся, когда еще не было девяти, стараясь не шуметь, побрился и принял душ, потом отнес свежий костюм и все остальное в гостиную. Пару раз до его уха донеслось сонное бормотание Майо, слов разобрать было невозможно, за исключением чего-то насчет чертова носорога.
Ромстед думал, что ничего съестного в доме нет, — он ничего не оставил, отправляясь в Калифорнийский залив. Однако Майо припасла кое-какую еду, по крайней мере, на завтрак хватит. Он поставил на огонь кофе, выжал немного апельсинового сока и подогрел в электропечи булочку с корицей. До открытия банка оставался еще целый час, поэтому вполне можно успеть переговорить с Винегаардом. Отыскав номер в справочнике, Ромстед снял телефонную трубку.
— Да, — ответила секретарша, — мистер Винегаард пришел и будет рад встретиться с вами. Да, минут через пятнадцать.
Ромстед нацарапал Майо записку, что вернется до полудня, и вышел на Монтгомери-стрит. Утро выдалось солнечным, но все же несколько прохладным для настоящего калифорнийского лета.
В комнате для посетителей стоял ряд столов и больших кресел. На стене висела грифельная доска, на которой отмечались котировки акций. Двери в кабинеты партнеров находились в дальней части комнаты. Пол в кабинете Винегаарда был застелен дорогим ковром, на нем стоял массивный письменный стол, а в углу висела засушенная тихоокеанская рыба-парус. Винегаард оказался примерно одних лет с отцом Ромстеда — щеголевато одетый загорелый мужчина со старомодно подстриженными, слегка тронутыми серебром волосами. Он поднялся и пожал Ромстеду руку, потом указал на кресло для посетителей.
— Все это очень печально, — произнес Винегаард. — И я не понимаю, совсем не понимаю, в чем тут дело.
— Как и я, — сказал Ромстед. — Однако не теряю надежды все выяснить. До сих пор мне приходилось довольствоваться информацией из вторых рук, вот почему для меня так важно поговорить с вами, мистер Винегаард. Вы ведь давно были с ним знакомы?
— Двадцать… э… уже двадцать семь лет.
— Значит, вы не сомневаетесь, что он сделал эти деньги на фондовой бирже?
— Конечно нет. А что?
— Похоже, полиция в этом не очень уверена.
— Не понимаю, почему. В зарабатывании денег нет ничего предосудительного. Все достаточно просто: любой человек, у которого есть хорошая работа и немного денег, может ежемесячно вкладывать кое-что в ценные бумаги и стричь купоны. — Винегаард слегка улыбнулся, как бы припоминая давно ушедшие золотые деньки. — А потом оказаться на бирже в тот момент, когда акции «Доу» скакали в цене от двухсот до трехсот долларов за штуку, когда за надежные акции можно было получить пяти-, шестикратную прибыль и на рынок чуть ли не каждый день выходили большие, многообещающие компании.
Впервые я встретился с Гуннаром Ромстедом в 1945 году. Я только что уволился из армии и работал с Меррилом Линчем. У вашего отца тогда было что-то около двадцати тысяч долларов и, на мой взгляд, вполне здравые идеи насчет того, как и куда их инвестировать. С тех самых пор я вел его дела. Мы довольно часто спорили, и в большинстве случаев Ромстед одерживал верх, и я должен признать, что чаще всего он оказывался прав.
О шкиперах и моряках принято говорить как о «морских волках» и старых чудаках, отставших от времени на целый век, однако капитан прекрасно ориентировался в настоящем и превосходно угадывал тенденции будущего. Он верил в новые технологии — особенно в электронику, компьютеры и освоение космоса. Он ведь и сам был радистом…
— Я ничего об этом не знал, — прервал его Ромстед.
— Неудивительно. Видите ли, ему вручили первый офицерский диплом, когда он еще плавал на норвежских судах — пока не получил гражданство США. А в то время считалось совершенно обычным делом, — как он мне объяснил, — чтобы один из помощников капитана имел специальность радиста. Таким образом, у него было два свидетельства. И ничего странного в том, что он почувствовал потенциальные возможности новых электронных компаний вроде «Амекса», «Вариана» и «Хьюлетт Паккарда». Кроме того, он покупал дорогие акции «Ксерокса» и Ай-би-эм — еще до того, как у них начался спад. И разумеется, шкиперы в те времена получали хорошее жалованье, так что большую часть акций ваш отец приобрел, пока плавал под американским флагом. И уже в 1965 году его портфель ценных бумаг стоил не меньше миллиона долларов.
— Хорошо, — кивнул Ромстед. — С этим более-менее разъяснилось. А теперь расскажите мне о том, как он ликвидировал акции на сумму двести пятьдесят тысяч. Спустя двадцать семь лет вы могли ожидать от него чего-либо в таком духе? Это похоже на него?
— Совсем нет, — решительно заявил Винегаард. — Как говорят мои внуки, это не лезет ни в какие ворота.
— Вы считаете, он поступил необдуманно?
— То же самое мог сделать ребенок, вооружившись ножницами. — Винегаард взял со стола список, состоящий из трех скрепленных между собой листов. — Это копия нашего последнего отчета. Здесь упомянуты все акции, которые мы держим для капитана Ромстеда на Уолл-стрит. Он велел продать все с первой страницы, за исключением одного незначительного параграфа в самом низу. Не вдаваясь в детали, скажу только, что в этот пакет входили две акции, которые мы купили для него на прошлой неделе и на которые возлагали большие надежды, и еще одна — Ромстед приобрел ее меньше месяца назад, и она теперь росла в цене даже лучше, чем мы предполагали. Продавать их не имело ни малейшего смысла.
А на следующих двух страницах есть акции, от которых мы уже почти решили избавиться. Приблизительно на ту же сумму — около ста девяноста тысяч. Я спорил с ним, — точнее, пытался, — но он весьма резко оборвал меня. Сказал, что не желает говорить на эту тему. Велел продать все сразу после открытия биржи и как можно скорее перевести выручку на его счет в банк.
Ромстед почувствовал, как в нем нарастает волнение:
— Скажите, не говорил ли он, что ему нужно именно двести пятьдесят тысяч?
— Нет. Конечно, из предыдущих котировок он с точностью до нескольких тысяч знал, сколько денег принесет ему этот список, если не считать изменений, произошедших на рынке за ночь, И действительно, выручка после продажи составила чуть больше двухсот пятидесяти трех тысяч.
— А что за акции включал в себя параграф в конце первой страницы, которые он не стал продавать?
— Ерунда. Кое-какие гарантийные обязательства. Все вместе тысячи на полторы долларов.
— Другими словами, он полностью игнорировал остальные две страницы. А когда вы попытались завести разговор о нескольких акциях, вписанных в них, он оборвал вас?
— Н-да. Примерно так все и было.
— И каким он вам показался? Не было ли чего-нибудь необычного в голосе или манере выражаться?
— Нет. Ничего такого я не почувствовал.
Напротив, ваш отец — будем смотреть правде в глаза — мог быть очень грубым, бесцеремонным и нетерпимым. В этом я имел удовольствие еще раз убедиться во время нашего с ним последнего разговора. Он не хотел слушать никаких разумных доводов.
— Нет, — возразил Ромстед. — Я думаю, он оборвал вас совсем по другой причине.
— Что вы имеете в виду?
— Я считаю, что отца заставили ликвидировать эти акции, и люди, которые принудили его к этому, по какой-то причине не знали о существовании еще двух страниц. Иначе они , забрали бы все.
— Боже правый! Вы думаете, это возможно?
— А какое еще можно придумать объяснение?
— Но как они собирались заполучить деньги? Это должно было произойти в банке, но перед тем как обналичить чек на четверть миллиона долларов, там принято требовать удостоверение личности.
— Нет. Они хотели получить деньги наличными и добились своего. Перед тем как убили его.
Выходившие на улицу двойные стеклянные двери и широкие окна на фасаде Первого Национального банка Калифорнии позволяли рассмотреть его роскошный внутренний интерьер. Операционный зал с полированным мраморным полом и высоким потолком, с которого свисали вычурные люстры, был разделен на две зоны бархатным канатом. Слева пол был застелен ковром, там располагались столы банковских служащих. В дальней части зала размещались кассовые окошки, а еще дальше, за барьером, сидели несколько девушек со счетными машинками. Рядом с ними виднелся загороженный железной решеткой вход в подвал с личными сейфами. В центре зала находились три стойки для письма.
За столом возле лестницы, ведущей в подвал с сейфами, сидел охранник, облаченный в форму. Другой раскладывал стопки чистых бланков на самой последней стойке. Трое кассиров уже открыли свои окошки, и возле них стояли несколько посетителей. «Здесь они и провернули дело, — взявшись за ручку входной двери, подумал Ромстед, — на глазах у всех. А эти парни — не дураки».
Стол Оуэна Рихтера размещался с самого края устланного ковром пространства. От худощавого седеющего мужчины веяло таким консерватизмом и компетентностью, что Ромстед был вынужден признать, что эти глаза за стеклами очков без оправы вряд ли могли упустить что-либо из происходящего в банке или составить ложное впечатление об увиденном. Он представился и объяснил, зачем пришел. Рихтер покачал головой:
— Боюсь, ничем не смогу вам помочь, мистер Ромстед. То же самое я сказал полиции и адвокату, как его — Боллингу? Ваш отец приходил за этими деньгами, находясь в здравом рассудке, полной памяти, и я абсолютно уверен, что он был один.
— Но такое безрассудство совершенно не в его характере, он просто не мог так поступить! — настаивал Ромстед.
— Ну, насчет этого я с вами полностью согласен. Я был знаком с капитаном Ромстедом почти десять лет. Он был весьма здравомыслящим и на редкость консервативным человеком, к тому же превосходно разбирался в финансах. Я хорошо знал капитана, и поэтому подозрение у меня зародилось еще когда он в первый раз позвонил мне, в тот понедельник перед снятием денег со счета, и сообщил, что хочет получить всю сумму наличными. Обычно так не поступают. А самое главное — это глупо и очень опасно. Я старался отговорить его, но ничего не добился. Он потребовал поскорее очистить деньги от пошлин, сказал, что зайдет за ними в среду, и повесил трубку.
Может, вы знаете, что существует определенный тип мошенников, охотящихся за состоятельными пожилыми людьми. И хотя я был совершенно уверен, что тот жулик, который выберет в качестве жертвы вашего отца, совершит самую роковую ошибку в своей жизни, все-таки решил на всякий случай удостовериться, не выглядывает ли из-за ширмы третья заинтересованная сторона. Кроме того, я предупредил мистера Уилкинса, дежурного офицера охраны в зале. Он знал капитана Ромстеда в лицо.
— А вам, случайно, не известно, откуда отец звонил в понедельник?
— Нет, он не сказал. И теперь это уже невозможно установить: звонили через коммутатор, а они там тоже не знают, откуда поступил междугородный вызов.
— Он сказал, что перезвонит в среду утром, чтобы убедиться, готовы ли деньги. А сами вы не предлагали позвонить ему?
— Предлагал. Но капитан сказал, что не стоит беспокоиться, он позвонит сам.
— И когда он это сделал?
— Где-то в десять тридцать утра, в среду. Я сообщил ему, что деньги уже готовы, и он сказал, что прибудет минут через десять.
— А он оговаривал номиналы купюр? — спросил Ромстед.
— Да. По пятьдесят и сто долларов. Я распорядился, чтобы деньги пересчитали и держали наготове в подвале. Можете сами убедиться, что с этого места мне виден весь зал — от подвала до входных дверей, а через окна — даже часть тротуара перед банком. Я предупредил мистера Уилкинса, что капитан прибудет через несколько минут, так что он тоже был настороже. Ваш отец вошел в зал ровно в десять сорок.
— За ним шел кто-нибудь? — спросил Ромстед.
— Нет. Сразу же за ним — никого. Когда капитан Ромстед приблизился к моему столу, вошел еще один человек, но я его хорошо знаю. Это очень уважаемый в городе человек, у него свой ресторан недалеко отсюда, и он уже несколько лет является клиентом нашего банка… Так вот, капитан подошел к столу, вот сюда. Он нес небольшую сумку…
— Вы не помните, какую именно сумку? — перебил его Ромстед. — Какого цвета?
— Серую. Обычную сумку для авиабагажа, какую можно приобрести где угодно, даже в аптеке. Я предложил ему сесть, но он отказался; похоже, ему не терпелось поскорее со всем этим покончить. Я попытался еще раз убедить его, что ходить по улице с такой большой суммой денег очень опасно, но он только отмахнулся, всем своим видом демонстрируя, что не желает ничего слушать. Тогда я предложил ему заполнить бланк и подождать за моим столом, пока я принесу деньги из подвала, но он предпочел пойти вместе со мной. По дороге капитан достал свою чековую книжку и, остановившись у одной из стоек. Выписал чек. Подошел мистер Уилкинс, и мы втроем спустились вниз. Я попросил служащего принести деньги. Они, как и полагается, были в пачках, и, поскольку капитан доверял нашему банку и не потребовал пересчета, нам оставалось просто уложить их в сумку. Он поблагодарил меня и направился к выходу, мы с мистером Уилкинсом проводили его до дверей.
— И никто за ним не последовал?
— Нет. Мы были особенно внимательны на этот счет, но следующий посетитель вошел в банк только через несколько минут, и это снова оказался наш давний клиент. Мне эти деньги не давали покоя, поэтому я вышел на тротуар — хотел убедиться, что никто не поджидает капитана снаружи. Но он благополучно добрался до угла, дождался зеленого света и пересек Монтгомери-стрит. Он по-прежнему был один, за ним никто не следовал.
Ромстед мрачно кивнул:
— Да, похоже, все так и было.
— Выходит, ему никто не угрожал. Ведь пока капитан находился в банке, он мог сообщить мне об опасности, если таковая была, и никто бы не услышал. Кроме того, пока он стоял на перекрестке, мимо проехала полицейская машина.
«Но, черт побери, — подумал Ромстед, — что-то же должно быть! Убийства не происходят сами по себе».
— Сколько всего человек находилось в зале?
— За все это время несколько человек входили и выходили, но по-моему, в зале одновременно было не более восьми посетителей.
— А не было ли среди них кого-нибудь, кто показался вам странным? Может быть, незнакомый?
— Да, двое. — Ответ последовал незамедлительно. — Молодая женщина, блондинка в темных очках. Кажется, приобретала дорожные чеки. И длинноволосый хиппи с неопрятной бородой и повязкой на лбу. На нем было что-то вроде пончо, а на плече висела гитара.
— И что он делал? Вряд ли этот парень ваш постоянный клиент.
— Пересчитывал мелочь. Мне показалось, что он побирушка. — В голосе Рихтера прозвучала неприкрытая неприязнь. — Он появился за несколько минут до капитана и торчал у средней стойки с пригоршней пятаков, гривенников и четвертаков, которые складывал столбиками и пересчитывал.
— А он, случайно, не прятал руку под пончо, знаете, как это бывает в боевиках?
— Да нет. К тому же, когда капитан уже вышел, он какое-то время еще сшивался в зале. Возле окошка кассира. Менял свою мелочь на банкноты.
— Ничего не понимаю, — признался Ромстед. — Странно он все-таки себя повел. Вы предлагаете отцу присесть за свой стол, выписать чек и подождать вас с деньгами, но он отказывается. А затем вдруг останавливается у одной из стоек и выписывает чек за ней. У него была с собой ручка?
— Я предложил ему свою.
— Это не показалось вам странным?
— Н-нет. В общем-то нет. Нет ничего необычного в том, что он не хотел, чтобы я ходил за деньгами один — вдвоем с ним мы управились гораздо быстрее.
— А направляясь к подвалу, он остановился у стойки рядом с хиппи?
— Нет, подальше.
— Значит, хиппи не мог разглядеть сумму?
— Если только он не обладает исключительным зрением… — Рихтер запнулся, его глаза приобрели задумчивое выражение. — А знаете, пожалуй, что мог. Как я теперь припоминаю, этот бородач закончил свои подсчеты, собрал монеты и, пока ваш отец выписывал чек, прошел мимо него к окошку кассира. Но я не думаю, что это имеет большое значение. Если бы этот тип замышлял ограбление, то уж конечно догадался, чем вы втроем занимались в подвале. К тому же, как я уже говорил, после того как ваш отец вышел, он задержался в банке на несколько минут.
Все теории Ромстеда никуда не годились. С тяжелым сердцем он вернулся домой. Не мог же он одновременно ошибаться и быть правым?
Глава 6
— Но ведь полиция ищет убийцу? — спросила Майо.
— О да, конечно! Но только совсем не тех людей и не по тем мотивам.
— Что ты имеешь в виду?
— Они подозревают его в торговле героином. Мне кажется, что отца подставили. И ловушка сработала, по крайней мере — пока. Они добились чего хотели: убийство произошло в Колвиле, поэтому дело находится в ведении местного шерифского управления, а там убеждены, что преступление совершено профессиональными головорезами из Сан-Франциско. Конечно, полиция Сан-Франциско оказывает им всемерную поддержку, но они вовсе не собираются лезть из кожи вон из-за мертвеца в Неваде — у них хватает и собственных покойников, морги переполнены, и с каждым часом «жмуриков» становится все больше. «Будем держать связь, ребята. Какая там у вас погода?» И ни одна полиция — ни в Колвиле, ни в Сан-Франциско — не намерена затевать крестовый поход из-за убитого торговца героином. «Ну что ж, еще одним сукиным сыном меньше; им стоит почаще разделываться друг с другом».
— Значит, ты считаешь, что его убили из-за денег, которые он взял из банка? Кто-то узнал об этом?
— Нет. Его заставили взять деньги из банка, и потом те же самые типы убили его. Да можно было посинеть и лопнуть с натуги, но черта с два он взял бы эти деньги по доброй воле и принес им на блюдечке с голубой каемочкой.
— Значит, вымогательство? — спросила Майо. — Ему угрожали?
— Да.
— Но каким образом? Ведь тебе сказали, что в банк он пришел один. Что мешало ему позвонить в полицию?
— Рихтер просто ошибся, вот и все. Наверняка его кто-то контролировал, а они в банке этого не заметили. Какие есть еще формы вымогательства? Он был достаточно крепким орешком, чтобы выложить деньги шантажистам, даже если у них нашлось бы против него что-то серьезное, чему я ни за что не поверю. Похищение? Но я единственный близкий родственник, и меня никто не пытался похитить.
— Может, они начитались «Вождя краснокожих»?7 — спросила Майо.
— Весьма остроумно.
— Ну и как ты собираешься вести розыски?
— Для начала — поговорю с Рихтером и Винегаардом.
— А тебя обучали в ЦРУ технике расследования? Или только как вести допросы — всякие там «испанские сапоги» и бастинадо8.
— Ты перестанешь когда-нибудь? Придумала тоже — ЦРУ!
— А ты знаешь, что ты разговариваешь во сне?
— Я?
— Что, испугался? Говоришь все время, правда, по-испански. Я уже подумывала, не записаться ли мне на курсы изучения испанского языка.
— Возможно, что во сне я разговариваю с другими водителями — на курсах такому испанскому не учат. Да и почему бы мне не говорить на нем? Моя мать была кубинкой, и до четырнадцати лет, пока она не умерла, я прожил в Гаване.
— Знаю, а потом ты забросил карьеру профессионального бейсболиста, чтобы сделаться скучным бизнесменом в Латинской Америке…
— Ты не поверишь, но для кетчера9 со ста шестьюдесятью очками интеллекта довольно легко бросить профессиональный бейсбол.
— Не перебивай меня. И это произошло как раз накануне заварушки в заливе Свиней10. Все это довольно странно, не правда ли?
— Послушай, а если я признаю свою вину по всем статьям обвинения, смогу ли я снова заняться с тобой любовью?
— Ну…
— Вот теперь мы хоть до чего-то договорились. И почему я раньше не догадался сознаться во всех своих прегрешениях. А знаешь ли ты, что это я поднял Боксерское восстание в Китае, а потом развязал Войну гангстерских кланов в Чикаго?..
Ромстед проснулся, когда еще не было девяти, стараясь не шуметь, побрился и принял душ, потом отнес свежий костюм и все остальное в гостиную. Пару раз до его уха донеслось сонное бормотание Майо, слов разобрать было невозможно, за исключением чего-то насчет чертова носорога.
Ромстед думал, что ничего съестного в доме нет, — он ничего не оставил, отправляясь в Калифорнийский залив. Однако Майо припасла кое-какую еду, по крайней мере, на завтрак хватит. Он поставил на огонь кофе, выжал немного апельсинового сока и подогрел в электропечи булочку с корицей. До открытия банка оставался еще целый час, поэтому вполне можно успеть переговорить с Винегаардом. Отыскав номер в справочнике, Ромстед снял телефонную трубку.
— Да, — ответила секретарша, — мистер Винегаард пришел и будет рад встретиться с вами. Да, минут через пятнадцать.
Ромстед нацарапал Майо записку, что вернется до полудня, и вышел на Монтгомери-стрит. Утро выдалось солнечным, но все же несколько прохладным для настоящего калифорнийского лета.
В комнате для посетителей стоял ряд столов и больших кресел. На стене висела грифельная доска, на которой отмечались котировки акций. Двери в кабинеты партнеров находились в дальней части комнаты. Пол в кабинете Винегаарда был застелен дорогим ковром, на нем стоял массивный письменный стол, а в углу висела засушенная тихоокеанская рыба-парус. Винегаард оказался примерно одних лет с отцом Ромстеда — щеголевато одетый загорелый мужчина со старомодно подстриженными, слегка тронутыми серебром волосами. Он поднялся и пожал Ромстеду руку, потом указал на кресло для посетителей.
— Все это очень печально, — произнес Винегаард. — И я не понимаю, совсем не понимаю, в чем тут дело.
— Как и я, — сказал Ромстед. — Однако не теряю надежды все выяснить. До сих пор мне приходилось довольствоваться информацией из вторых рук, вот почему для меня так важно поговорить с вами, мистер Винегаард. Вы ведь давно были с ним знакомы?
— Двадцать… э… уже двадцать семь лет.
— Значит, вы не сомневаетесь, что он сделал эти деньги на фондовой бирже?
— Конечно нет. А что?
— Похоже, полиция в этом не очень уверена.
— Не понимаю, почему. В зарабатывании денег нет ничего предосудительного. Все достаточно просто: любой человек, у которого есть хорошая работа и немного денег, может ежемесячно вкладывать кое-что в ценные бумаги и стричь купоны. — Винегаард слегка улыбнулся, как бы припоминая давно ушедшие золотые деньки. — А потом оказаться на бирже в тот момент, когда акции «Доу» скакали в цене от двухсот до трехсот долларов за штуку, когда за надежные акции можно было получить пяти-, шестикратную прибыль и на рынок чуть ли не каждый день выходили большие, многообещающие компании.
Впервые я встретился с Гуннаром Ромстедом в 1945 году. Я только что уволился из армии и работал с Меррилом Линчем. У вашего отца тогда было что-то около двадцати тысяч долларов и, на мой взгляд, вполне здравые идеи насчет того, как и куда их инвестировать. С тех самых пор я вел его дела. Мы довольно часто спорили, и в большинстве случаев Ромстед одерживал верх, и я должен признать, что чаще всего он оказывался прав.
О шкиперах и моряках принято говорить как о «морских волках» и старых чудаках, отставших от времени на целый век, однако капитан прекрасно ориентировался в настоящем и превосходно угадывал тенденции будущего. Он верил в новые технологии — особенно в электронику, компьютеры и освоение космоса. Он ведь и сам был радистом…
— Я ничего об этом не знал, — прервал его Ромстед.
— Неудивительно. Видите ли, ему вручили первый офицерский диплом, когда он еще плавал на норвежских судах — пока не получил гражданство США. А в то время считалось совершенно обычным делом, — как он мне объяснил, — чтобы один из помощников капитана имел специальность радиста. Таким образом, у него было два свидетельства. И ничего странного в том, что он почувствовал потенциальные возможности новых электронных компаний вроде «Амекса», «Вариана» и «Хьюлетт Паккарда». Кроме того, он покупал дорогие акции «Ксерокса» и Ай-би-эм — еще до того, как у них начался спад. И разумеется, шкиперы в те времена получали хорошее жалованье, так что большую часть акций ваш отец приобрел, пока плавал под американским флагом. И уже в 1965 году его портфель ценных бумаг стоил не меньше миллиона долларов.
— Хорошо, — кивнул Ромстед. — С этим более-менее разъяснилось. А теперь расскажите мне о том, как он ликвидировал акции на сумму двести пятьдесят тысяч. Спустя двадцать семь лет вы могли ожидать от него чего-либо в таком духе? Это похоже на него?
— Совсем нет, — решительно заявил Винегаард. — Как говорят мои внуки, это не лезет ни в какие ворота.
— Вы считаете, он поступил необдуманно?
— То же самое мог сделать ребенок, вооружившись ножницами. — Винегаард взял со стола список, состоящий из трех скрепленных между собой листов. — Это копия нашего последнего отчета. Здесь упомянуты все акции, которые мы держим для капитана Ромстеда на Уолл-стрит. Он велел продать все с первой страницы, за исключением одного незначительного параграфа в самом низу. Не вдаваясь в детали, скажу только, что в этот пакет входили две акции, которые мы купили для него на прошлой неделе и на которые возлагали большие надежды, и еще одна — Ромстед приобрел ее меньше месяца назад, и она теперь росла в цене даже лучше, чем мы предполагали. Продавать их не имело ни малейшего смысла.
А на следующих двух страницах есть акции, от которых мы уже почти решили избавиться. Приблизительно на ту же сумму — около ста девяноста тысяч. Я спорил с ним, — точнее, пытался, — но он весьма резко оборвал меня. Сказал, что не желает говорить на эту тему. Велел продать все сразу после открытия биржи и как можно скорее перевести выручку на его счет в банк.
Ромстед почувствовал, как в нем нарастает волнение:
— Скажите, не говорил ли он, что ему нужно именно двести пятьдесят тысяч?
— Нет. Конечно, из предыдущих котировок он с точностью до нескольких тысяч знал, сколько денег принесет ему этот список, если не считать изменений, произошедших на рынке за ночь, И действительно, выручка после продажи составила чуть больше двухсот пятидесяти трех тысяч.
— А что за акции включал в себя параграф в конце первой страницы, которые он не стал продавать?
— Ерунда. Кое-какие гарантийные обязательства. Все вместе тысячи на полторы долларов.
— Другими словами, он полностью игнорировал остальные две страницы. А когда вы попытались завести разговор о нескольких акциях, вписанных в них, он оборвал вас?
— Н-да. Примерно так все и было.
— И каким он вам показался? Не было ли чего-нибудь необычного в голосе или манере выражаться?
— Нет. Ничего такого я не почувствовал.
Напротив, ваш отец — будем смотреть правде в глаза — мог быть очень грубым, бесцеремонным и нетерпимым. В этом я имел удовольствие еще раз убедиться во время нашего с ним последнего разговора. Он не хотел слушать никаких разумных доводов.
— Нет, — возразил Ромстед. — Я думаю, он оборвал вас совсем по другой причине.
— Что вы имеете в виду?
— Я считаю, что отца заставили ликвидировать эти акции, и люди, которые принудили его к этому, по какой-то причине не знали о существовании еще двух страниц. Иначе они , забрали бы все.
— Боже правый! Вы думаете, это возможно?
— А какое еще можно придумать объяснение?
— Но как они собирались заполучить деньги? Это должно было произойти в банке, но перед тем как обналичить чек на четверть миллиона долларов, там принято требовать удостоверение личности.
— Нет. Они хотели получить деньги наличными и добились своего. Перед тем как убили его.
Выходившие на улицу двойные стеклянные двери и широкие окна на фасаде Первого Национального банка Калифорнии позволяли рассмотреть его роскошный внутренний интерьер. Операционный зал с полированным мраморным полом и высоким потолком, с которого свисали вычурные люстры, был разделен на две зоны бархатным канатом. Слева пол был застелен ковром, там располагались столы банковских служащих. В дальней части зала размещались кассовые окошки, а еще дальше, за барьером, сидели несколько девушек со счетными машинками. Рядом с ними виднелся загороженный железной решеткой вход в подвал с личными сейфами. В центре зала находились три стойки для письма.
За столом возле лестницы, ведущей в подвал с сейфами, сидел охранник, облаченный в форму. Другой раскладывал стопки чистых бланков на самой последней стойке. Трое кассиров уже открыли свои окошки, и возле них стояли несколько посетителей. «Здесь они и провернули дело, — взявшись за ручку входной двери, подумал Ромстед, — на глазах у всех. А эти парни — не дураки».
Стол Оуэна Рихтера размещался с самого края устланного ковром пространства. От худощавого седеющего мужчины веяло таким консерватизмом и компетентностью, что Ромстед был вынужден признать, что эти глаза за стеклами очков без оправы вряд ли могли упустить что-либо из происходящего в банке или составить ложное впечатление об увиденном. Он представился и объяснил, зачем пришел. Рихтер покачал головой:
— Боюсь, ничем не смогу вам помочь, мистер Ромстед. То же самое я сказал полиции и адвокату, как его — Боллингу? Ваш отец приходил за этими деньгами, находясь в здравом рассудке, полной памяти, и я абсолютно уверен, что он был один.
— Но такое безрассудство совершенно не в его характере, он просто не мог так поступить! — настаивал Ромстед.
— Ну, насчет этого я с вами полностью согласен. Я был знаком с капитаном Ромстедом почти десять лет. Он был весьма здравомыслящим и на редкость консервативным человеком, к тому же превосходно разбирался в финансах. Я хорошо знал капитана, и поэтому подозрение у меня зародилось еще когда он в первый раз позвонил мне, в тот понедельник перед снятием денег со счета, и сообщил, что хочет получить всю сумму наличными. Обычно так не поступают. А самое главное — это глупо и очень опасно. Я старался отговорить его, но ничего не добился. Он потребовал поскорее очистить деньги от пошлин, сказал, что зайдет за ними в среду, и повесил трубку.
Может, вы знаете, что существует определенный тип мошенников, охотящихся за состоятельными пожилыми людьми. И хотя я был совершенно уверен, что тот жулик, который выберет в качестве жертвы вашего отца, совершит самую роковую ошибку в своей жизни, все-таки решил на всякий случай удостовериться, не выглядывает ли из-за ширмы третья заинтересованная сторона. Кроме того, я предупредил мистера Уилкинса, дежурного офицера охраны в зале. Он знал капитана Ромстеда в лицо.
— А вам, случайно, не известно, откуда отец звонил в понедельник?
— Нет, он не сказал. И теперь это уже невозможно установить: звонили через коммутатор, а они там тоже не знают, откуда поступил междугородный вызов.
— Он сказал, что перезвонит в среду утром, чтобы убедиться, готовы ли деньги. А сами вы не предлагали позвонить ему?
— Предлагал. Но капитан сказал, что не стоит беспокоиться, он позвонит сам.
— И когда он это сделал?
— Где-то в десять тридцать утра, в среду. Я сообщил ему, что деньги уже готовы, и он сказал, что прибудет минут через десять.
— А он оговаривал номиналы купюр? — спросил Ромстед.
— Да. По пятьдесят и сто долларов. Я распорядился, чтобы деньги пересчитали и держали наготове в подвале. Можете сами убедиться, что с этого места мне виден весь зал — от подвала до входных дверей, а через окна — даже часть тротуара перед банком. Я предупредил мистера Уилкинса, что капитан прибудет через несколько минут, так что он тоже был настороже. Ваш отец вошел в зал ровно в десять сорок.
— За ним шел кто-нибудь? — спросил Ромстед.
— Нет. Сразу же за ним — никого. Когда капитан Ромстед приблизился к моему столу, вошел еще один человек, но я его хорошо знаю. Это очень уважаемый в городе человек, у него свой ресторан недалеко отсюда, и он уже несколько лет является клиентом нашего банка… Так вот, капитан подошел к столу, вот сюда. Он нес небольшую сумку…
— Вы не помните, какую именно сумку? — перебил его Ромстед. — Какого цвета?
— Серую. Обычную сумку для авиабагажа, какую можно приобрести где угодно, даже в аптеке. Я предложил ему сесть, но он отказался; похоже, ему не терпелось поскорее со всем этим покончить. Я попытался еще раз убедить его, что ходить по улице с такой большой суммой денег очень опасно, но он только отмахнулся, всем своим видом демонстрируя, что не желает ничего слушать. Тогда я предложил ему заполнить бланк и подождать за моим столом, пока я принесу деньги из подвала, но он предпочел пойти вместе со мной. По дороге капитан достал свою чековую книжку и, остановившись у одной из стоек. Выписал чек. Подошел мистер Уилкинс, и мы втроем спустились вниз. Я попросил служащего принести деньги. Они, как и полагается, были в пачках, и, поскольку капитан доверял нашему банку и не потребовал пересчета, нам оставалось просто уложить их в сумку. Он поблагодарил меня и направился к выходу, мы с мистером Уилкинсом проводили его до дверей.
— И никто за ним не последовал?
— Нет. Мы были особенно внимательны на этот счет, но следующий посетитель вошел в банк только через несколько минут, и это снова оказался наш давний клиент. Мне эти деньги не давали покоя, поэтому я вышел на тротуар — хотел убедиться, что никто не поджидает капитана снаружи. Но он благополучно добрался до угла, дождался зеленого света и пересек Монтгомери-стрит. Он по-прежнему был один, за ним никто не следовал.
Ромстед мрачно кивнул:
— Да, похоже, все так и было.
— Выходит, ему никто не угрожал. Ведь пока капитан находился в банке, он мог сообщить мне об опасности, если таковая была, и никто бы не услышал. Кроме того, пока он стоял на перекрестке, мимо проехала полицейская машина.
«Но, черт побери, — подумал Ромстед, — что-то же должно быть! Убийства не происходят сами по себе».
— Сколько всего человек находилось в зале?
— За все это время несколько человек входили и выходили, но по-моему, в зале одновременно было не более восьми посетителей.
— А не было ли среди них кого-нибудь, кто показался вам странным? Может быть, незнакомый?
— Да, двое. — Ответ последовал незамедлительно. — Молодая женщина, блондинка в темных очках. Кажется, приобретала дорожные чеки. И длинноволосый хиппи с неопрятной бородой и повязкой на лбу. На нем было что-то вроде пончо, а на плече висела гитара.
— И что он делал? Вряд ли этот парень ваш постоянный клиент.
— Пересчитывал мелочь. Мне показалось, что он побирушка. — В голосе Рихтера прозвучала неприкрытая неприязнь. — Он появился за несколько минут до капитана и торчал у средней стойки с пригоршней пятаков, гривенников и четвертаков, которые складывал столбиками и пересчитывал.
— А он, случайно, не прятал руку под пончо, знаете, как это бывает в боевиках?
— Да нет. К тому же, когда капитан уже вышел, он какое-то время еще сшивался в зале. Возле окошка кассира. Менял свою мелочь на банкноты.
— Ничего не понимаю, — признался Ромстед. — Странно он все-таки себя повел. Вы предлагаете отцу присесть за свой стол, выписать чек и подождать вас с деньгами, но он отказывается. А затем вдруг останавливается у одной из стоек и выписывает чек за ней. У него была с собой ручка?
— Я предложил ему свою.
— Это не показалось вам странным?
— Н-нет. В общем-то нет. Нет ничего необычного в том, что он не хотел, чтобы я ходил за деньгами один — вдвоем с ним мы управились гораздо быстрее.
— А направляясь к подвалу, он остановился у стойки рядом с хиппи?
— Нет, подальше.
— Значит, хиппи не мог разглядеть сумму?
— Если только он не обладает исключительным зрением… — Рихтер запнулся, его глаза приобрели задумчивое выражение. — А знаете, пожалуй, что мог. Как я теперь припоминаю, этот бородач закончил свои подсчеты, собрал монеты и, пока ваш отец выписывал чек, прошел мимо него к окошку кассира. Но я не думаю, что это имеет большое значение. Если бы этот тип замышлял ограбление, то уж конечно догадался, чем вы втроем занимались в подвале. К тому же, как я уже говорил, после того как ваш отец вышел, он задержался в банке на несколько минут.
Все теории Ромстеда никуда не годились. С тяжелым сердцем он вернулся домой. Не мог же он одновременно ошибаться и быть правым?
Глава 6
— Если первое предположение верно, то должно быть верным и второе, — сказал он Майо. — И я, и Рихтер — мы оба упустили что-то важное.
— Совсем не обязательно, — откликнулась Майо. На ней были домашний халат и шлепанцы, однако она успела привести в порядок волосы и подкрасить губы. Майо сидела в глубоком кресле в гостиной, заложив ногу за ногу, и маленькими глоточками пила кофе. — Твоя ошибка в том, что ты исходишь из предположений, а не из достоверных фактов. С чего ты взял, что это не выкуп? А может, похитили его любовницу?
— Четверть миллиона долларов за какую-то бабу?
— А почему бы и нет? Твой отец из-за своей неразборчивости в связях тысячи раз подставлял себя под удар и в один прекрасный день оказался уязвимым. Он пришел за деньгами один, потому что они вынудили его это сделать. Им-то в банке нечего было делать.
— Нет, — покачал головой Ромстед. — Ты опускаешь самое главное. Зачем им заставлять его продавать акции? Ты когда-нибудь слышала, чтобы похитители опускались до обсуждения деталей? Выкуп требуют по телефону или в письме: «Нам нет дела до того, как ты будешь доставать деньги, парень, достань их, и дело с концом».
— Но откуда ты знаешь, что эти люди там были? Это опять сплошные догадки.
— Я уверен, что они приезжали к нему домой. Он был не один, когда разговаривал с Винегаардом, — вот почему он так странно себя вел во время беседы. В доме два телефона — один в спальне, а другой, параллельный, — на стене в кухне. Кто-то из этих убеждений находился у второго аппарата, пока остальные держали его на мушке.
Видишь ли, в случае шантажа или киднеппинга преступники всегда требуют определенную сумму. Жертве необходимо собрать ее за ограниченный срок, но как он будет это делать, никому не интересно. Если бы отца шантажировали, то он продал бы акции выборочно или хотя бы позвонил Винегаарду, чтобы посоветоваться. Но он и не пытался собрать какую-либо сумму, он продал весь список акций целиком, потому что к его виску был приставлен пистолет. И зная, что Винегаард начнет протестовать, заткнул его, пока тот не ляпнул об акциях из другого списка.
Майо задумчиво кивнула:
— Да, это похоже на правду.
— В этом я не сомневаюсь. Одного только не пойму — как им удалось отнять у отца деньги? Это совершенно невозможно, однако они это сделали.
— Пожалуй. Ну и что ты теперь собираешься делать?
Ромстед задумался. Он пока нащупал два очень слабых следа, приведут ли они его куда-нибудь — это еще вопрос, но побегать придется, это уж точно. Одним таким следом была Джери Боннер, а другим — «мерседес». Поскольку человек не может двигаться сразу в двух направлениях, Ромстед решил, что для пользы дела лучше всего не мешкая обратиться за помощью. Нужно, чтобы кто-то занимался поисками концов здесь, в Сан-Франциско, пока он сам продолжит расследование в Неваде. Брубейкер не обратил внимания на одну деталь, а может, просто счел ее маловажной, — но Ромстед был почти уверен, что сможет найти то место, куда ездил отец. Пятьдесят четыре мили в оба конца. Задача не казалась ему невыполнимой. Но откладывать это не стоило. Итак, самолетом до Рино, а там можно взять напрокат машину. Он посвятил Майо в свои планы.
— Когда ты вернешься? — спросила она.
— Возможно, завтра вечером.
— Может, мне поехать с тобой?
— Нет.
— Но почему?
— Потому что в пустыне жарче, чем в аду на сковородке. Тебе будет скучно, и ты задохнешься от пыли…
— Не пудри мне мозги, Ромстед. Ты не хочешь брать меня, потому что считаешь, что предприятие может оказаться опасным, да?
— Опасным? Ну конечно же нет!
— Ты хочешь найти это место, но не имеешь ни малейшего представления, что там находится. Но если ты вдруг случайно наткнешься на убийц своего отца, то они непременно пригласят тебя выпить…
— Я не собираюсь кричать на всех углах, кто я такой.
— Вот это правильно. И тогда они примут тебя за английскую леди. Или ты можешь выдать себя за бродячего менестреля. Это все твое проклятое ЦРУ… Короче, мне это осточертело, я одеваюсь и возвращаюсь к себе домой. — Майо резко встала и решительно направилась к дверям, однако мгновение спустя снова появилась в дверном проеме. Ее лицо выражало одновременно раскаяние и беспокойство. — Ты будешь осторожен, хорошо?
— Само собой, — кивнул Ромстед. Достав записную книжку, он набрал номер Джеффа Лоринга. Давным-давно они учились в одном классе в колледже, потом Лоринг некоторое время работал в ФБР, а теперь был практикующим адвокатом в Сан-Франциско. Несколько раз, когда Ромстед приезжал сюда, они встречались за ленчем. Лоринг оказался на месте, и если удивился просьбе старого однокашника, то не подал виду.
— Совсем не обязательно, — откликнулась Майо. На ней были домашний халат и шлепанцы, однако она успела привести в порядок волосы и подкрасить губы. Майо сидела в глубоком кресле в гостиной, заложив ногу за ногу, и маленькими глоточками пила кофе. — Твоя ошибка в том, что ты исходишь из предположений, а не из достоверных фактов. С чего ты взял, что это не выкуп? А может, похитили его любовницу?
— Четверть миллиона долларов за какую-то бабу?
— А почему бы и нет? Твой отец из-за своей неразборчивости в связях тысячи раз подставлял себя под удар и в один прекрасный день оказался уязвимым. Он пришел за деньгами один, потому что они вынудили его это сделать. Им-то в банке нечего было делать.
— Нет, — покачал головой Ромстед. — Ты опускаешь самое главное. Зачем им заставлять его продавать акции? Ты когда-нибудь слышала, чтобы похитители опускались до обсуждения деталей? Выкуп требуют по телефону или в письме: «Нам нет дела до того, как ты будешь доставать деньги, парень, достань их, и дело с концом».
— Но откуда ты знаешь, что эти люди там были? Это опять сплошные догадки.
— Я уверен, что они приезжали к нему домой. Он был не один, когда разговаривал с Винегаардом, — вот почему он так странно себя вел во время беседы. В доме два телефона — один в спальне, а другой, параллельный, — на стене в кухне. Кто-то из этих убеждений находился у второго аппарата, пока остальные держали его на мушке.
Видишь ли, в случае шантажа или киднеппинга преступники всегда требуют определенную сумму. Жертве необходимо собрать ее за ограниченный срок, но как он будет это делать, никому не интересно. Если бы отца шантажировали, то он продал бы акции выборочно или хотя бы позвонил Винегаарду, чтобы посоветоваться. Но он и не пытался собрать какую-либо сумму, он продал весь список акций целиком, потому что к его виску был приставлен пистолет. И зная, что Винегаард начнет протестовать, заткнул его, пока тот не ляпнул об акциях из другого списка.
Майо задумчиво кивнула:
— Да, это похоже на правду.
— В этом я не сомневаюсь. Одного только не пойму — как им удалось отнять у отца деньги? Это совершенно невозможно, однако они это сделали.
— Пожалуй. Ну и что ты теперь собираешься делать?
Ромстед задумался. Он пока нащупал два очень слабых следа, приведут ли они его куда-нибудь — это еще вопрос, но побегать придется, это уж точно. Одним таким следом была Джери Боннер, а другим — «мерседес». Поскольку человек не может двигаться сразу в двух направлениях, Ромстед решил, что для пользы дела лучше всего не мешкая обратиться за помощью. Нужно, чтобы кто-то занимался поисками концов здесь, в Сан-Франциско, пока он сам продолжит расследование в Неваде. Брубейкер не обратил внимания на одну деталь, а может, просто счел ее маловажной, — но Ромстед был почти уверен, что сможет найти то место, куда ездил отец. Пятьдесят четыре мили в оба конца. Задача не казалась ему невыполнимой. Но откладывать это не стоило. Итак, самолетом до Рино, а там можно взять напрокат машину. Он посвятил Майо в свои планы.
— Когда ты вернешься? — спросила она.
— Возможно, завтра вечером.
— Может, мне поехать с тобой?
— Нет.
— Но почему?
— Потому что в пустыне жарче, чем в аду на сковородке. Тебе будет скучно, и ты задохнешься от пыли…
— Не пудри мне мозги, Ромстед. Ты не хочешь брать меня, потому что считаешь, что предприятие может оказаться опасным, да?
— Опасным? Ну конечно же нет!
— Ты хочешь найти это место, но не имеешь ни малейшего представления, что там находится. Но если ты вдруг случайно наткнешься на убийц своего отца, то они непременно пригласят тебя выпить…
— Я не собираюсь кричать на всех углах, кто я такой.
— Вот это правильно. И тогда они примут тебя за английскую леди. Или ты можешь выдать себя за бродячего менестреля. Это все твое проклятое ЦРУ… Короче, мне это осточертело, я одеваюсь и возвращаюсь к себе домой. — Майо резко встала и решительно направилась к дверям, однако мгновение спустя снова появилась в дверном проеме. Ее лицо выражало одновременно раскаяние и беспокойство. — Ты будешь осторожен, хорошо?
— Само собой, — кивнул Ромстед. Достав записную книжку, он набрал номер Джеффа Лоринга. Давным-давно они учились в одном классе в колледже, потом Лоринг некоторое время работал в ФБР, а теперь был практикующим адвокатом в Сан-Франциско. Несколько раз, когда Ромстед приезжал сюда, они встречались за ленчем. Лоринг оказался на месте, и если удивился просьбе старого однокашника, то не подал виду.