Страница:
Мое сердце сделало скачок, когда он напомнил мне об этом обещании. Раньше я не забывала о свидании с Раулем, а теперь оно вылетело из моей головы! Было столько неприятных, мучительных переживаний, что они вытеснили из памяти предстоящую встречу.
Я невольно отшатнулась от Рауля с возгласом удивления.
– Ты забыла! – воскликнул он, разочарованный и обиженный.
– Только на минуту, – сказала я, – потому что сейчас я сама не своя. Я очень устала, возбуждена, у меня расшатались нервы, как и всегда в день премьеры. Да, я помню, мы собирались с тобой поужинать вдвоем – ты и я. Но… – я запнулась.
– Может быть, я тебе мешаю? – спросил он тоскливо, в то время как я обдумывала, как мне поступить. Его ясные глаза сразу как будто померкли, стали напоминать глаза ребенка, брошенного всеми, и я не могла этого перенести…
Прозвучал второй звонок.
– Не говори так жестоко! – упрекнула я Рауля. – Дело просто в том, что… я очень утомилась. Не думаю, чтобы я была в состоянии ужинать. Моя служанка непременно потребует, чтобы я сразу легла в постель – как только приеду домой. Бедная старая Марианна! Она настоящий тиран, когда воображает, что это нужно для моей пользы. И, как правило, кончается тем, что я подчиняюсь ей, а не наоборот. Но посмотрим, как я буду чувствовать себя в конце последнего акта. Мы с тобой поговорим об этом, когда я приду сюда… после смерти.
Я попыталась рассмеяться на свою печальную шутку, но пожалела об этом, так как смех мой прозвучал неестественно. На лицо Рауля набежала тень; оно, такое чувствительное, всегда выражало массу душевных переживаний, однако на этот раз у меня уже не было времени утешать моего огорченного друга.
– Увидеть тебя снова, – торопливо добавила я, – будет для меня возвращением к жизни. Я воскресну… А теперь – прощай… нет, не прощай, а до свидания!
Отослав, наконец, его, я опрометью кинулась в свою актерскую комнату, чтобы приготовиться к выходу. Мы с Раулем провели в будуаре не менее пятнадцати минут – весь антракт; я была как на иголках.
К счастью, переодеваться для второго акта не требовалось;
тем не менее Марианна, которая в дни премьер всегда сопровождает меня в театр, очень нервничала. Она суетливо передвигалась по комнате и бесцельно переставляла мою косметику на туалетном столике перед большим трюмо.
– Ваш администратор уже два раза заглядывал сюда, мадемуазель! – сказала она ворчливо. – А вот какое-то письмо для вас. Швейцар только что принес его. Но сейчас вам некогда его читать, идите на сцену!
Волна слабости захлестнула меня. Я предположила, что Ивор разузнал нечто страшное и решил предупредить меня немедленно.
– Я должна прочесть письмо! – заявила я. – Дай мне его сейчас же!
Марианна честно и верно служила мне уже много лет и по возрасту годилась мне в матери. Она частенько спорила со мной по разным вопросам, однако на сей раз что-то в моем голосе заставило ее повиноваться с необычайной поспешностью. И тут я получила удар.
На конверте я узнала почерк графа Алексея Орловского.
Я не трусиха, но лишь большим усилием воли принудила себя внешне спокойно вскрыть конверт. Я боялась сотни разных вещей, а больше всего известия о том, что Договор находится в руках Орловского… Он вполне мог заявить, что документ у него, и предложить мне в обмен постыдную сделку.
С чувством осужденного преступника, идущего на гильотину или вечную каторгу, я вынула из конверта сложенный голубой листок и торопливо развернула его.
В первую секунду бумага показалась мне сплошным темным пятном, на котором нельзя разобрать слов. Но это быстро прошло, текст прояснился, и, пробежав его глазами, я поняла, что у Орловского есть какая-то козырная карта, которая будет предъявлена мне позже, когда он найдет это нужным.
Вот содержание его записки:
«Моя дорогая Максина! – так начал он письмо, хотя я никогда не давала ему права обращаться ко мне по имени и никогда раньше он не осмеливался называть меня „дорогая“. – Я должен видеть вас и поговорить с вами этим вечером наедине. Это нужно не мне (хотя вы очень хорошо знаете, что значит для меня быть с вами!), это нужно для вашего блага и для блага еще одного человека. Думаю, вы догадываетесь, что все это очень важно, и уверен, что вы не только захотите встретиться со мной, но будете искать этой встречи, хотя раньше избегали меня. Поэтому беру на себя смелость ждать вас у служебного подъезда, когда вы будете выходить из театра.
Ваш (хотите вы этого или нет) АЛЕКСЕЙ.»
Если б что-либо могло доставить мне в тот момент удовольствие, так это разорвать письмо в мелкие клочки на глазах у автора, а потом швырнуть их ему в его ненавистное лицо и сказать: вот мой ответ!
Но сейчас он не смотрел на меня, и даже если б смотрел, я не смогла бы сделать то, чего хочу. Он знал: я соглашусь встретиться с ним, ему нечего бояться, что я публично прикажу ему убраться прочь с моей дороги; я должна была увидеть его!.. Но как это устроить после того, как я только что отказала Раулю в его просьбе проводить меня? Рауль придет ко мне сразу после эпизода моей смерти на сцене, и если даже не поедет со мной, то, по крайней мере, выйдет к подъезду, чтобы усадить меня в коляску. Л там меня будет ожидать хитрый и коварный враг – Орловский… и Рауль увидит его!
Что придумать? Как обойти этот безвыходный тупик?
Глава 11. Максина возвращает бриллианты
Глава 12. Максина едет с врагом
Я невольно отшатнулась от Рауля с возгласом удивления.
– Ты забыла! – воскликнул он, разочарованный и обиженный.
– Только на минуту, – сказала я, – потому что сейчас я сама не своя. Я очень устала, возбуждена, у меня расшатались нервы, как и всегда в день премьеры. Да, я помню, мы собирались с тобой поужинать вдвоем – ты и я. Но… – я запнулась.
– Может быть, я тебе мешаю? – спросил он тоскливо, в то время как я обдумывала, как мне поступить. Его ясные глаза сразу как будто померкли, стали напоминать глаза ребенка, брошенного всеми, и я не могла этого перенести…
Прозвучал второй звонок.
– Не говори так жестоко! – упрекнула я Рауля. – Дело просто в том, что… я очень утомилась. Не думаю, чтобы я была в состоянии ужинать. Моя служанка непременно потребует, чтобы я сразу легла в постель – как только приеду домой. Бедная старая Марианна! Она настоящий тиран, когда воображает, что это нужно для моей пользы. И, как правило, кончается тем, что я подчиняюсь ей, а не наоборот. Но посмотрим, как я буду чувствовать себя в конце последнего акта. Мы с тобой поговорим об этом, когда я приду сюда… после смерти.
Я попыталась рассмеяться на свою печальную шутку, но пожалела об этом, так как смех мой прозвучал неестественно. На лицо Рауля набежала тень; оно, такое чувствительное, всегда выражало массу душевных переживаний, однако на этот раз у меня уже не было времени утешать моего огорченного друга.
– Увидеть тебя снова, – торопливо добавила я, – будет для меня возвращением к жизни. Я воскресну… А теперь – прощай… нет, не прощай, а до свидания!
Отослав, наконец, его, я опрометью кинулась в свою актерскую комнату, чтобы приготовиться к выходу. Мы с Раулем провели в будуаре не менее пятнадцати минут – весь антракт; я была как на иголках.
К счастью, переодеваться для второго акта не требовалось;
тем не менее Марианна, которая в дни премьер всегда сопровождает меня в театр, очень нервничала. Она суетливо передвигалась по комнате и бесцельно переставляла мою косметику на туалетном столике перед большим трюмо.
– Ваш администратор уже два раза заглядывал сюда, мадемуазель! – сказала она ворчливо. – А вот какое-то письмо для вас. Швейцар только что принес его. Но сейчас вам некогда его читать, идите на сцену!
Волна слабости захлестнула меня. Я предположила, что Ивор разузнал нечто страшное и решил предупредить меня немедленно.
– Я должна прочесть письмо! – заявила я. – Дай мне его сейчас же!
Марианна честно и верно служила мне уже много лет и по возрасту годилась мне в матери. Она частенько спорила со мной по разным вопросам, однако на сей раз что-то в моем голосе заставило ее повиноваться с необычайной поспешностью. И тут я получила удар.
На конверте я узнала почерк графа Алексея Орловского.
Я не трусиха, но лишь большим усилием воли принудила себя внешне спокойно вскрыть конверт. Я боялась сотни разных вещей, а больше всего известия о том, что Договор находится в руках Орловского… Он вполне мог заявить, что документ у него, и предложить мне в обмен постыдную сделку.
С чувством осужденного преступника, идущего на гильотину или вечную каторгу, я вынула из конверта сложенный голубой листок и торопливо развернула его.
В первую секунду бумага показалась мне сплошным темным пятном, на котором нельзя разобрать слов. Но это быстро прошло, текст прояснился, и, пробежав его глазами, я поняла, что у Орловского есть какая-то козырная карта, которая будет предъявлена мне позже, когда он найдет это нужным.
Вот содержание его записки:
«Моя дорогая Максина! – так начал он письмо, хотя я никогда не давала ему права обращаться ко мне по имени и никогда раньше он не осмеливался называть меня „дорогая“. – Я должен видеть вас и поговорить с вами этим вечером наедине. Это нужно не мне (хотя вы очень хорошо знаете, что значит для меня быть с вами!), это нужно для вашего блага и для блага еще одного человека. Думаю, вы догадываетесь, что все это очень важно, и уверен, что вы не только захотите встретиться со мной, но будете искать этой встречи, хотя раньше избегали меня. Поэтому беру на себя смелость ждать вас у служебного подъезда, когда вы будете выходить из театра.
Ваш (хотите вы этого или нет) АЛЕКСЕЙ.»
Если б что-либо могло доставить мне в тот момент удовольствие, так это разорвать письмо в мелкие клочки на глазах у автора, а потом швырнуть их ему в его ненавистное лицо и сказать: вот мой ответ!
Но сейчас он не смотрел на меня, и даже если б смотрел, я не смогла бы сделать то, чего хочу. Он знал: я соглашусь встретиться с ним, ему нечего бояться, что я публично прикажу ему убраться прочь с моей дороги; я должна была увидеть его!.. Но как это устроить после того, как я только что отказала Раулю в его просьбе проводить меня? Рауль придет ко мне сразу после эпизода моей смерти на сцене, и если даже не поедет со мной, то, по крайней мере, выйдет к подъезду, чтобы усадить меня в коляску. Л там меня будет ожидать хитрый и коварный враг – Орловский… и Рауль увидит его!
Что придумать? Как обойти этот безвыходный тупик?
Глава 11. Максина возвращает бриллианты
Я пыталась ответить на этот вопрос, решить что-либо, но мой мозг отказывался соображать.
«Я не должна сейчас думать, – твердила я себе, – я должна верить в удачу, верить в удачу. Постепенно я придумаю что-нибудь…»
Однако в дальнейшем моя роль в пьесе уже не оставляла мне времени на обдумыванье. Я была уже не Максиной де Рензи, а несчастной венгерской принцессой Еленой, чья трагическая судьба была еще более скоротечна и безжалостна, чем судьба Максины. Когда Елена скончалась на руках своего возлюбленного и я была в состоянии снова приняться за раскручивание запутанного клубка моей личной жизни, вопрос все еще настоятельно требовал ответа, и решать его надо было немедленно.
Прежде всего нужно было избавиться от Рауля, убрать его с пути, ранив при этом его сердце, – Рауля, моего возлюбленного, помощь и защита которого были мне так нужны!
Я распорядилась пропустить его ко мне. И когда принцесса Елена умерла, занавес упал и Максина де Рензи получила возможность оставить подмостки, Рауль дожидался меня у дверей моей рабочей актерской комнаты. Он был уже в макинтоше, очевидно, собираясь провожать меня.
Когда мы вместе вошли в мой будуар, он схватил мои руки, крепко сжал их и принялся без конца целовать. Но лицо его было бледно и печально, и снова боязнь вкралась в мое сердце, как внезапный язычок пламени вспыхивает иногда среди пепла затухающего костра.
– Что с тобой, Рауль? Почему ты так выглядишь? – спросила я, а в голове моей звучал иной вопрос: «Не сообщил ли тебе кто-нибудь в театре о пропавшем документе?»
И я была готова заплакать, как дитя, от облегчения, когда он сказал:
– Виновата ужасная последняя сцена. Я и раньше видел, дорогая, твою сценическую смерть в какой-то другой пьесе, но тогда это не произвело на меня такого сильного впечатления, как в этот раз. Может быть, потому, что в те дни ты еще не принадлежала мне… или потому, что сегодня ты играла особенно ярко, твои переживания были так реальны, прямо потрясающе реальны! Зал просто сошел с ума! Слышишь, как они ревут: требуют, чтобы ты показалась?.. А я, честное слово, до сих пор не могу прийти в себя. Удивляюсь, как я усидел на месте и не выпрыгнул из ложи, чтобы спасти тебя! Принц Кирилл был просто олух – не успел помешать злодею занести над тобой кинжал! Я бы убил негодяя в третьем акте – и тогда Елена могла бы избежать гибели и счастливо выйти замуж.
– Верю, ты убил бы злодея, – сказала я, улыбаясь его горячности.
– Да, нужно быть ревнивым! Согласен, я тоже ревнив, но такая честная мужская ревность – не оскорбление, а комплимент любимой женщине!
– Ты все принимаешь близко к сердцу, даже игру на сцене!
– Если героиня – женщина, которую я люблю, – пылко сказал он.
– И всегда будешь льстить мне, как все мужчины, кого я знаю? – засмеялась я, хотя мне хотелось плакать.
– Думаю, никогда. Лести во мне нет, я говорю вполне искренне. Ты, наверное, презираешь меня за мою несколько детскую восторженность?
– Напротив, люблю еще больше, – возразила я, думая о том, как бы удалить его поскорей.
– Допускаю, что из меня плохой дипломат, – продолжал он. – Я всегда говорю, что думаю, а в дипломатии это не принято. Я хотел бы иметь достаточно денег, чтобы забрать тебя из театра и уехать с тобой куда-нибудь в тихое, красивое местечко, где мы могли бы не думать ни о чем, кроме нашей любви, и жить только друг для друга. Мир вокруг нас был бы прекрасен!.. А ты хотела бы уехать со мной?
– Ах, если б я могла! – вздохнула я. – Если б завтра же мы с тобой уехали вдвоем далеко-далеко, в красивое, тихое местечко… Но – кто знает, что ожидает нас завтра? А пока…
– А пока ты не собираешься отослать меня прочь от себя? – умоляюще спросил он нежным тоном с видом обиженного ребенка, что придавало ему особое очарование. – Ты не знаешь, что это такое – сначала видеть твою смерть на сцене, где я ничем не мог помочь тебе, где твоим возлюбленным был другой мужчина, а потом снова прикасаться к тебе, живой и теплой, родной и обожаемой! Ты должна разрешить мне поехать с тобой в твоей коляске, поцеловать там на прощанье и пожелать доброй ночи. Если ты даже очень утомлена, разве нельзя мне доехать с тобой хотя бы до ворот твоего лома?
Я отдала бы весь мой сегодняшний успех на сцене, если б могла сказать «да». Но вместо того должна была пробормотать извинение и сказать, что не хочу, чтобы нас видели за пределами театра, пока не будет оглашена наша помолвка. А что касается разрешения зайти ко мне домой, то он не стал бы просить этого, если б знал, как сильно болит у меня голова…
Мне было тяжело говорить это, а бедный Рауль так забеспокоился за меня, что сразу согласился немедленно уйти.
– Это огромная жертва с моей стороны, – сказал он, – отказаться от того, о чем я мечтал уже много дней подряд, и отпустить тебя одну именно в эту ночь.
– Почему «именно в эту ночь»? – быстро спросила я, так как моя трусливая совесть опять зашевелилась во мне.
– Только потому, что сейчас я люблю тебя больше, чем когда-либо, и – это, конечно, глупое чувство – мне кажется, что… впрочем, не будем говорить об этом.
– Ты должен сказать! – крикнула я.
– Ладно, скажу… лишь затем, чтобы услышать твои возражения… Видишь ли, этот последний эпизод пьесы… ну, мне показалось, что я могу потерять тебя навсегда. Ощущение какой-то опасности сдавило мне сердце – и ничего больше. Несколько по-женски, не так ли?
– Не по-женски, а по-дурацки, – сказала я отрывисто. – Отбрось всякие ощущения и думай лучше о завтрашнем дне. Завтра увидимся.
Когда я говорила это, внутренний голос издевательски подсказал мне: «Если вообще увидимся завтра или когда-либо». Я заткнула уши на этот голос и быстро продолжала:
– Прежде чем мы скажем «о ревуар», я покажу тебе одну вещь. Тебе она наверняка понравится, и твои смешные предчувствия развеются как дым. Подожди, сейчас я принесу.
Я побежала в актерскую комнату – рядом с будуаром, где Марианна убирала мой гардероб и озабоченно сновала взад и вперед, – милая, старая, преданная мне особа. Она была довольна моим шумным успехом, но без особого энтузиазма, потому что неизменно верила в мой талант и не допускала мысли о том, что я могу «провалиться». Для нее это было так же невозможно, как падение неба на землю.
Она не волновалась за меня… однако не чувствовала бы себя так безмятежно, если б знала, что охраняет не только мою «бижутерию», но и знаменитое бриллиантовое ожерелье стоимостью около полумиллиона франков.
– Оно лежало на самом дне моей шкатулки с ювелирными изделиями. Я знала, что там оно в полной безопасности, так как ничто на свете, кроме взрыва бомбы, не может заставить Марианну покинуть комнату в мое отсутствие; и даже в случае взрыва она будет пытаться взлететь на воздух с моей драгоценной шкатулкой в руках. Эту шкатулку мы всегда берем с собой в театр для украшения театрального реквизита и потом отвозим обратно домой.
Ничего не говоря Марианне, которая отчищала какое-то пятнышко с моего платья из третьего акта, и повернувшись к ней спиной, я вынула из шкатулки свои драгоценности одну за другой, пока луч электрического света не упал на бриллианты, и они засверкали, заиграли всеми цветами радуги. Поистине, это было волшебное зрелище! Я невольно залюбовалась их игрой, ведь я женщина и знаю толк в камнях!
Их было не так уж много. Колье было составлено из ряда бриллиантов, подобранных с большим вкусом в несколько плоских «кистей», каждая по шести камней, но даже самые маленькие из них, окаймлявшие золотую застежку, были величиной с рисовое зерно, а центральные, имевшие превосходную огранку в виде двух усеченных пирамид, сложенных основаниями, поражали прозрачностью, красотой и размерами – с крупную горошину. Они имели безукоризненную чистоту, я не могла найти в них ни одного дефекта – трещинки или пузырька. Каждый из них в отдельности представлял собою целое состояние, а все вместе они имели также и большую художественную ценность.
После первого трепета наслаждения я вынула это роскошное колье из шкатулки и опустила в лежавшую на столе маленькую изящно вышитую сумочку из розовой и серебряной парчи. Эту сумочку – нечто вроде дамского ридикюля – мне подарила на днях одна из моих поклонниц для ношения в ней кошелька, перчаток или носового платка. До сих пор я не пользовалась ею, но сейчас мне показалось, что это – очень удобный футляр для бриллиантового ожерелья.
И я тут же придумала способ, как вручить ее Раулю.
Вначале, перед спектаклем, я предполагала просто отдать бриллианты ему в руки и сказать: «Смотри, что у меня есть для тебя!» Но теперь переменила намерение: мне нужно было заставить его поскорей уйти из театра – уйти совсем далеко, чтобы избежать встречи с графом Орловским у театрального подъезда. То, что Рауль ревнив, меня не огорчало; ведь он сказал, что его ревность – это комплимент мне, что только бесчувственный влюбленный может не ревновать артистку, которая постоянно живет на глазах у всего света. Но я не хотела, чтобы Рауль ревновал меня к русскому атташе, так как знала, что при малейшем поводе это чувство выльется у него в бешеную вспышку и повредит его дипломатической карьере.
Если б я просто отдала ему бриллианты, он ни за что не ушел бы, а остался обсуждать со мной это необычайное событие и задал мне десяток вопросов, на которые я не смогла бы найти ответы; лишь повидавшись с Ивором Дандесом, я знала бы, что и как мне говорить…
Конечно, Раулю все равно нельзя было выложить всю правду. И все же мне хотелось, чтобы он получил бриллианты сегодня, потому что это развеяло бы его подавленное настроение и вызвало у него прилив бурной радости: он будет избавлен от долга герцогине де Бриансон! Пусть хоть он будет счастлив в эту ночь, несмотря на то что я прогнала его и не знаю, что ожидает нас завтра утром…
Я завязала на сумочке серебряные шнурки на два крепких узла, затянула их потуже и с сумочкой в руках вошла к Раулю в будуар.
– Здесь лежит что-то очень ценное, – сказала я с таинственным видом, улыбаясь. – Это мой подарок. Он понравится тебе, я знаю, и ты порадуешься за нас обоих. Мне стоило немало хлопот добыть для тебя этот сувенир. Приказываю: когда ты откроешь у себя дома эту сумочку, то тут же сядешь за стол и будешь писать мне большое-пребольшое письмо. Понял?
– Письмо? – недоуменно спросил он. – Зачем?
– В нем ты подробно опишешь свои впечатления от моего подарка, и можешь даже добавить к ним несколько ласковых слов, если пожелаешь. Это письмо я хочу получить завтра утром, как только проснусь. Итак, иди, мой дорогой, посмотри дома на приятный сюрприз и напиши мне! А я буду думать о тебе каждую минуту – во сне и наяву.
– А почему мне нельзя посмотреть сейчас? – капризно спросил Рауль, беря у меня розовую сумочку с той славной, неуклюжей манерой, с какой мужчина обычно берет в руки нежную дамскую вещичку.
– Потому что это сюрприз. Впрочем, ты и сам догадаешься, почему, – ответила я, поднимая к нему лицо для поцелуя.
– А я хочу сейчас!
– Имей терпение, и все будет хорошо. Ну иди же, мой милый мальчик, выполняй мой приказ!
Он больше не возражал и запихнул сумочку во внутренний карман макинтоша так небрежно, словно в ней не было ничего, кроме пары перчаток.
– Будь осторожен! – не могла я удержаться от восклицания, но не думаю, что он расслышал мои слова: он сжал меня в объятиях и принялся целовать так, будто чувствовал в моем сердце неизбывную тревогу и хотел погасить ее поцелуями…
«Я не должна сейчас думать, – твердила я себе, – я должна верить в удачу, верить в удачу. Постепенно я придумаю что-нибудь…»
Однако в дальнейшем моя роль в пьесе уже не оставляла мне времени на обдумыванье. Я была уже не Максиной де Рензи, а несчастной венгерской принцессой Еленой, чья трагическая судьба была еще более скоротечна и безжалостна, чем судьба Максины. Когда Елена скончалась на руках своего возлюбленного и я была в состоянии снова приняться за раскручивание запутанного клубка моей личной жизни, вопрос все еще настоятельно требовал ответа, и решать его надо было немедленно.
Прежде всего нужно было избавиться от Рауля, убрать его с пути, ранив при этом его сердце, – Рауля, моего возлюбленного, помощь и защита которого были мне так нужны!
Я распорядилась пропустить его ко мне. И когда принцесса Елена умерла, занавес упал и Максина де Рензи получила возможность оставить подмостки, Рауль дожидался меня у дверей моей рабочей актерской комнаты. Он был уже в макинтоше, очевидно, собираясь провожать меня.
Когда мы вместе вошли в мой будуар, он схватил мои руки, крепко сжал их и принялся без конца целовать. Но лицо его было бледно и печально, и снова боязнь вкралась в мое сердце, как внезапный язычок пламени вспыхивает иногда среди пепла затухающего костра.
– Что с тобой, Рауль? Почему ты так выглядишь? – спросила я, а в голове моей звучал иной вопрос: «Не сообщил ли тебе кто-нибудь в театре о пропавшем документе?»
И я была готова заплакать, как дитя, от облегчения, когда он сказал:
– Виновата ужасная последняя сцена. Я и раньше видел, дорогая, твою сценическую смерть в какой-то другой пьесе, но тогда это не произвело на меня такого сильного впечатления, как в этот раз. Может быть, потому, что в те дни ты еще не принадлежала мне… или потому, что сегодня ты играла особенно ярко, твои переживания были так реальны, прямо потрясающе реальны! Зал просто сошел с ума! Слышишь, как они ревут: требуют, чтобы ты показалась?.. А я, честное слово, до сих пор не могу прийти в себя. Удивляюсь, как я усидел на месте и не выпрыгнул из ложи, чтобы спасти тебя! Принц Кирилл был просто олух – не успел помешать злодею занести над тобой кинжал! Я бы убил негодяя в третьем акте – и тогда Елена могла бы избежать гибели и счастливо выйти замуж.
– Верю, ты убил бы злодея, – сказала я, улыбаясь его горячности.
– Да, нужно быть ревнивым! Согласен, я тоже ревнив, но такая честная мужская ревность – не оскорбление, а комплимент любимой женщине!
– Ты все принимаешь близко к сердцу, даже игру на сцене!
– Если героиня – женщина, которую я люблю, – пылко сказал он.
– И всегда будешь льстить мне, как все мужчины, кого я знаю? – засмеялась я, хотя мне хотелось плакать.
– Думаю, никогда. Лести во мне нет, я говорю вполне искренне. Ты, наверное, презираешь меня за мою несколько детскую восторженность?
– Напротив, люблю еще больше, – возразила я, думая о том, как бы удалить его поскорей.
– Допускаю, что из меня плохой дипломат, – продолжал он. – Я всегда говорю, что думаю, а в дипломатии это не принято. Я хотел бы иметь достаточно денег, чтобы забрать тебя из театра и уехать с тобой куда-нибудь в тихое, красивое местечко, где мы могли бы не думать ни о чем, кроме нашей любви, и жить только друг для друга. Мир вокруг нас был бы прекрасен!.. А ты хотела бы уехать со мной?
– Ах, если б я могла! – вздохнула я. – Если б завтра же мы с тобой уехали вдвоем далеко-далеко, в красивое, тихое местечко… Но – кто знает, что ожидает нас завтра? А пока…
– А пока ты не собираешься отослать меня прочь от себя? – умоляюще спросил он нежным тоном с видом обиженного ребенка, что придавало ему особое очарование. – Ты не знаешь, что это такое – сначала видеть твою смерть на сцене, где я ничем не мог помочь тебе, где твоим возлюбленным был другой мужчина, а потом снова прикасаться к тебе, живой и теплой, родной и обожаемой! Ты должна разрешить мне поехать с тобой в твоей коляске, поцеловать там на прощанье и пожелать доброй ночи. Если ты даже очень утомлена, разве нельзя мне доехать с тобой хотя бы до ворот твоего лома?
Я отдала бы весь мой сегодняшний успех на сцене, если б могла сказать «да». Но вместо того должна была пробормотать извинение и сказать, что не хочу, чтобы нас видели за пределами театра, пока не будет оглашена наша помолвка. А что касается разрешения зайти ко мне домой, то он не стал бы просить этого, если б знал, как сильно болит у меня голова…
Мне было тяжело говорить это, а бедный Рауль так забеспокоился за меня, что сразу согласился немедленно уйти.
– Это огромная жертва с моей стороны, – сказал он, – отказаться от того, о чем я мечтал уже много дней подряд, и отпустить тебя одну именно в эту ночь.
– Почему «именно в эту ночь»? – быстро спросила я, так как моя трусливая совесть опять зашевелилась во мне.
– Только потому, что сейчас я люблю тебя больше, чем когда-либо, и – это, конечно, глупое чувство – мне кажется, что… впрочем, не будем говорить об этом.
– Ты должен сказать! – крикнула я.
– Ладно, скажу… лишь затем, чтобы услышать твои возражения… Видишь ли, этот последний эпизод пьесы… ну, мне показалось, что я могу потерять тебя навсегда. Ощущение какой-то опасности сдавило мне сердце – и ничего больше. Несколько по-женски, не так ли?
– Не по-женски, а по-дурацки, – сказала я отрывисто. – Отбрось всякие ощущения и думай лучше о завтрашнем дне. Завтра увидимся.
Когда я говорила это, внутренний голос издевательски подсказал мне: «Если вообще увидимся завтра или когда-либо». Я заткнула уши на этот голос и быстро продолжала:
– Прежде чем мы скажем «о ревуар», я покажу тебе одну вещь. Тебе она наверняка понравится, и твои смешные предчувствия развеются как дым. Подожди, сейчас я принесу.
Я побежала в актерскую комнату – рядом с будуаром, где Марианна убирала мой гардероб и озабоченно сновала взад и вперед, – милая, старая, преданная мне особа. Она была довольна моим шумным успехом, но без особого энтузиазма, потому что неизменно верила в мой талант и не допускала мысли о том, что я могу «провалиться». Для нее это было так же невозможно, как падение неба на землю.
Она не волновалась за меня… однако не чувствовала бы себя так безмятежно, если б знала, что охраняет не только мою «бижутерию», но и знаменитое бриллиантовое ожерелье стоимостью около полумиллиона франков.
– Оно лежало на самом дне моей шкатулки с ювелирными изделиями. Я знала, что там оно в полной безопасности, так как ничто на свете, кроме взрыва бомбы, не может заставить Марианну покинуть комнату в мое отсутствие; и даже в случае взрыва она будет пытаться взлететь на воздух с моей драгоценной шкатулкой в руках. Эту шкатулку мы всегда берем с собой в театр для украшения театрального реквизита и потом отвозим обратно домой.
Ничего не говоря Марианне, которая отчищала какое-то пятнышко с моего платья из третьего акта, и повернувшись к ней спиной, я вынула из шкатулки свои драгоценности одну за другой, пока луч электрического света не упал на бриллианты, и они засверкали, заиграли всеми цветами радуги. Поистине, это было волшебное зрелище! Я невольно залюбовалась их игрой, ведь я женщина и знаю толк в камнях!
Их было не так уж много. Колье было составлено из ряда бриллиантов, подобранных с большим вкусом в несколько плоских «кистей», каждая по шести камней, но даже самые маленькие из них, окаймлявшие золотую застежку, были величиной с рисовое зерно, а центральные, имевшие превосходную огранку в виде двух усеченных пирамид, сложенных основаниями, поражали прозрачностью, красотой и размерами – с крупную горошину. Они имели безукоризненную чистоту, я не могла найти в них ни одного дефекта – трещинки или пузырька. Каждый из них в отдельности представлял собою целое состояние, а все вместе они имели также и большую художественную ценность.
После первого трепета наслаждения я вынула это роскошное колье из шкатулки и опустила в лежавшую на столе маленькую изящно вышитую сумочку из розовой и серебряной парчи. Эту сумочку – нечто вроде дамского ридикюля – мне подарила на днях одна из моих поклонниц для ношения в ней кошелька, перчаток или носового платка. До сих пор я не пользовалась ею, но сейчас мне показалось, что это – очень удобный футляр для бриллиантового ожерелья.
И я тут же придумала способ, как вручить ее Раулю.
Вначале, перед спектаклем, я предполагала просто отдать бриллианты ему в руки и сказать: «Смотри, что у меня есть для тебя!» Но теперь переменила намерение: мне нужно было заставить его поскорей уйти из театра – уйти совсем далеко, чтобы избежать встречи с графом Орловским у театрального подъезда. То, что Рауль ревнив, меня не огорчало; ведь он сказал, что его ревность – это комплимент мне, что только бесчувственный влюбленный может не ревновать артистку, которая постоянно живет на глазах у всего света. Но я не хотела, чтобы Рауль ревновал меня к русскому атташе, так как знала, что при малейшем поводе это чувство выльется у него в бешеную вспышку и повредит его дипломатической карьере.
Если б я просто отдала ему бриллианты, он ни за что не ушел бы, а остался обсуждать со мной это необычайное событие и задал мне десяток вопросов, на которые я не смогла бы найти ответы; лишь повидавшись с Ивором Дандесом, я знала бы, что и как мне говорить…
Конечно, Раулю все равно нельзя было выложить всю правду. И все же мне хотелось, чтобы он получил бриллианты сегодня, потому что это развеяло бы его подавленное настроение и вызвало у него прилив бурной радости: он будет избавлен от долга герцогине де Бриансон! Пусть хоть он будет счастлив в эту ночь, несмотря на то что я прогнала его и не знаю, что ожидает нас завтра утром…
Я завязала на сумочке серебряные шнурки на два крепких узла, затянула их потуже и с сумочкой в руках вошла к Раулю в будуар.
– Здесь лежит что-то очень ценное, – сказала я с таинственным видом, улыбаясь. – Это мой подарок. Он понравится тебе, я знаю, и ты порадуешься за нас обоих. Мне стоило немало хлопот добыть для тебя этот сувенир. Приказываю: когда ты откроешь у себя дома эту сумочку, то тут же сядешь за стол и будешь писать мне большое-пребольшое письмо. Понял?
– Письмо? – недоуменно спросил он. – Зачем?
– В нем ты подробно опишешь свои впечатления от моего подарка, и можешь даже добавить к ним несколько ласковых слов, если пожелаешь. Это письмо я хочу получить завтра утром, как только проснусь. Итак, иди, мой дорогой, посмотри дома на приятный сюрприз и напиши мне! А я буду думать о тебе каждую минуту – во сне и наяву.
– А почему мне нельзя посмотреть сейчас? – капризно спросил Рауль, беря у меня розовую сумочку с той славной, неуклюжей манерой, с какой мужчина обычно берет в руки нежную дамскую вещичку.
– Потому что это сюрприз. Впрочем, ты и сам догадаешься, почему, – ответила я, поднимая к нему лицо для поцелуя.
– А я хочу сейчас!
– Имей терпение, и все будет хорошо. Ну иди же, мой милый мальчик, выполняй мой приказ!
Он больше не возражал и запихнул сумочку во внутренний карман макинтоша так небрежно, словно в ней не было ничего, кроме пары перчаток.
– Будь осторожен! – не могла я удержаться от восклицания, но не думаю, что он расслышал мои слова: он сжал меня в объятиях и принялся целовать так, будто чувствовал в моем сердце неизбывную тревогу и хотел погасить ее поцелуями…
Глава 12. Максина едет с врагом
Когда Рауль ушел, я приказала Марианне поскорей снять с меня платье из золотистой, тонкой, как паутинка, ткани, в котором умерла несчастная принцесса Елена, и надеть мне черное длинное платье, в котором такая же несчастная Максина приехала в театр. Я даже не стала тратить время на снятие грима.
Другие актеры и актрисы, следуя моему примеру, тоже заторопились. Они не стали готовить костюмы для следующей постановки, как мы обычно делаем, чтобы не суетиться перед началом спектакля или репетиции.
Тем не менее было уже без двадцати минут двенадцать, когда я переоделась. Теперь мне предстояло встретиться с Алексеем Орловским, каким-либо способом избавиться от него, а затем поспеть вовремя к назначенному сроку для встречи с Ивором Дандесом, на которую, я знала, он постарается не опоздать.
Моя коляска уже стояла у подъезда. Я рассчитывала минуту или две поговорить с Орловским, если он ждет, выяснить, что он действительно знает про меня, а затем действовать смотря по обстоятельствам.
И во всяком случае постараться отложить длительный разговор на другое время.
Выходя из театра, я опустила на лицо густую вуаль, но Орловский сразу узнал меня и подошел ко мне. Как видно, он сторожил у двери.
– Добрый вечер, – сказал он. – Тысячу поздравлений! Я видел, как вы сегодня играли, это было умопомрачительно!
Он протянул мне руку, и я должна была дать ему свою, потому что, не говоря уже о Марианне (которая шла следом за мной), рядом находились мой грум, [12]швейцар, несколько рабочих и служащих театра. Они могли все видеть и слышать, а я терпеть не могу сплетен, до которых такой охотник Орловский.
– Я получила вашу записку, граф, – сказала я по-русски, хотя он обращался ко мне на французском языке. – Зачем вам понадобилось увидеться со мной?
– По делу, о котором не расскажешь в двух словах, – ответил он. – Нечто очень важное.
– Я так устала! – вздохнула я. – Давайте отложим разговор на завтра?
Я попыталась вытянуть из него, что можно, и в какой-то степени достигла этого.
– Вы не захотели бы откладывать разговор на завтра, если б знали, что мне все известно, – сказал он.
Было ли это блефом или ему и в самом деле известно что-то, кроме пустых подозрений?..
– Я не понимаю вас, – сказала я внешне спокойно, хотя губы мои пересохли. – Объяснитесь, пожалуйста!
– Должен ли я упомянуть слово «документы»? – намекнул он. – Ручаюсь, вы не пожалеете, если позволите мне поехать с вами, мадемуазель.
– Я не могу взять вас здесь в коляску, – отвечала я, – здесь слишком много свидетелей. Но прикажу остановиться и подожду вас на углу улицы Евгения Богарнэ. Оттуда вы сможете поехать со мной – до тех пор, пока я сочту это нужным.
– Очень хорошо, – согласился он. – Но только отошлите вашу служанку домой в другом экипаже; не могу же я разговаривать при ней.
– Нет, сможете. Ни она, ни грум не знают никакого языка, кроме французского; впрочем, Марианна знает еще немного по-английски. И она всегда сопровождает меня до дома.
Это была правда. Но если б я ехала с Раулем, то, может быть, и отослала добрую женщину домой одну, и она не стала бы возражать, потому что любила Рауля, восхищалась им как «примерным молодым человеком» и уже догадывалась (хотя я еще не говорила ей), что он – мой жених. Но ради графа Орловского, который так назойливо хотел быть моим спутником, я не собиралась разлучаться с Марианной.
…Три или четыре минуты спустя я приказала кучеру остановиться, и почти немедленно появился Орловский. Он занял в коляске место слева от меня, а Марианна, молчаливая, но несомненно, изумленная, уселась напротив нас, на маленьком переднем сиденье, лицом к нам.
– Ну, – сказала я, – начинайте. Только, пожалуйста, покороче.
– Не принуждайте меня быть скоропалительным, – возразил он. – По возможности я буду краток. И не говорите со мной так, словно вам жаль каждую минуту, потраченную на меня, – ведь я люблю вас…
– О, пожалуйста, граф! – перебила я. – Я уже давно сказала вам, что это бесполезно.
– Но с тех пор многое изменилось. Может быть, изменится и ваше отношение ко мне, а? У женщин так иногда бывает. Знайте, Максина, я – человек настойчивый и рано или поздно добьюсь вашей любви. А сейчас хочу предупредить вас о большой опасности, которая вам угрожает и от которой спасти вас могу только я… если вы позволите. Это еще не поздно, Максина!
– Спасти меня от чего? – спросила я, оттягивая время и настороженно выжидая. – Вы очень загадочно говорите, граф Орловский. И потом, для всех я – не Максина, а мадемуазель де Рензи, исключая лишь самых близких моих друзей.
– Я всегда ваш друг. Может быть, вы даже разрешите мне назваться вашим «самым близким другом» и будете называть меня не графом, а просто Алексеем, когда я окажу вам услугу в одной неприятной истории с документами… которые внезапно исчезли.
Вот оно! При этих словах я невольно вздрогнула; некоторые женщины в моем положении, вероятно, упали бы в обморок, но я была готова скорей умереть, чем расслабиться при Орловском, показав ему, что он попал в цель. Я еще не теряла надежды на благополучный исход.
«Будь спокойна. Будь хладнокровна. Будь смелой как никогда и попытайся выведать все, что ему известно!» – твердила я себе. И голос мой звучал вполне естественно, когда я воскликнула:
– О, опять эти загадочные «документы», о которых вы уже говорили! Право, вы разожгли мое любопытство. Однако я совершенно не понимаю, о чем идет речь.
– Пропажа этих документов стала известна, – сказал он.
– Ах, значит, они пропали?
– Как пропадете и вы, Максина, если не обратитесь ко мне за помощью, которую я буду рад вам оказать… на определенных условиях. Разрешите сказать, на каких.
– Не лучше ли будет объяснить по существу, что это за документы, и почему они касаются меня? – отпарировала я, решив припереть его к стене.
– Вы сами избегаете разговора по существу, даже больше, чем я, не так ли? Документы – те, которые мы оба видим сейчас перед глазами так же ясно, как если б они находились в ваших руках или, скажем, в руках виконта дю Лорье, будь он здесь. Эти документы слишком важны, чтобы назвать их вслух в присутствии посторонних ушей.
– Марианны? Но я уже сказала, она не понимает ни слова по-русски.
– В этом нельзя быть уверенным. В наше время мы не можем сказать, кто является шпионом, а кто – нет.
Этот прозрачный намек был новым ударом для меня, но я не доставила ему удовольствия видеть меня испуганной. Он хотел смутить меня, выбить из седла, однако ему это не удалось.
– Говорят, каждый судит о других по себе, – засмеялась я. – Если, граф, вы бросаете такие зловещие намеки по адресу моей бедной Марианны, то я начинаю думать – уж не вы ли шпион?
– Ну, раз вы так безоговорочно доверяете вашей прислуге, – продолжал он, игнорируя мою ехидную реплику, – я скажу вам то, что вы хотите услышать: документы, которые я имею в виду – те самые, которые вы взяли на днях в министерстве иностранных дел, когда навестили там вашего друга мосье дю Лорье.
– О Боже! – воскликнула я. – Вы хотите стать моим «близким другом», а сами, как видно, считаете меня клептоманкой. [13]Не могу представить себе, что стала бы я делать с какими-то скучными бумагами из министерства. А вы, мосье, можете себе это представить?
– Да, могу, – сказал он.
– Тогда скажите мне, прошу вас. Итак, что это были за документы? Потому что, шутки в сторону, это довольно серьезное обвинение.
– Я обвиняю не столько вас, сколько виконта дю Лорье.
– Ах, вы обвиняете Рауля! Почему же говорите это мне?
– Как предупреждение.
– Нет, просто потому, что у вас нет доказательств, и вы не смеете никого обвинять в шпионаже.
– Смею. Если я еще не предъявил ему формального обвинения, то лишь потому, что сделать это – означало бы заклеймить позором и ваше имя.
– О, вы так внимательны, граф!
– Внимателен только к вам, – возразил он сухо. – Я ждал до сих пор, так как хотел переговорить с вами, прежде чем предпринять действия, которые наверняка погубят дю Лорье. Максина! Я люблю вас по-прежнему и даже сильней, чем раньше: как и большинство людей, я ценю то, что трудно достается. Ваше упрямство только разожгло мои чувства к вам! Бог мой, я готов…
До этого он говорил спокойно и размеренно, но тут в его голосе вдруг прорвалась такая бешеная страсть, что я испугалась и отодвинулась от него подальше. Однако он тут же овладел собой и заговорил более сдержанно:
Другие актеры и актрисы, следуя моему примеру, тоже заторопились. Они не стали готовить костюмы для следующей постановки, как мы обычно делаем, чтобы не суетиться перед началом спектакля или репетиции.
Тем не менее было уже без двадцати минут двенадцать, когда я переоделась. Теперь мне предстояло встретиться с Алексеем Орловским, каким-либо способом избавиться от него, а затем поспеть вовремя к назначенному сроку для встречи с Ивором Дандесом, на которую, я знала, он постарается не опоздать.
Моя коляска уже стояла у подъезда. Я рассчитывала минуту или две поговорить с Орловским, если он ждет, выяснить, что он действительно знает про меня, а затем действовать смотря по обстоятельствам.
И во всяком случае постараться отложить длительный разговор на другое время.
Выходя из театра, я опустила на лицо густую вуаль, но Орловский сразу узнал меня и подошел ко мне. Как видно, он сторожил у двери.
– Добрый вечер, – сказал он. – Тысячу поздравлений! Я видел, как вы сегодня играли, это было умопомрачительно!
Он протянул мне руку, и я должна была дать ему свою, потому что, не говоря уже о Марианне (которая шла следом за мной), рядом находились мой грум, [12]швейцар, несколько рабочих и служащих театра. Они могли все видеть и слышать, а я терпеть не могу сплетен, до которых такой охотник Орловский.
– Я получила вашу записку, граф, – сказала я по-русски, хотя он обращался ко мне на французском языке. – Зачем вам понадобилось увидеться со мной?
– По делу, о котором не расскажешь в двух словах, – ответил он. – Нечто очень важное.
– Я так устала! – вздохнула я. – Давайте отложим разговор на завтра?
Я попыталась вытянуть из него, что можно, и в какой-то степени достигла этого.
– Вы не захотели бы откладывать разговор на завтра, если б знали, что мне все известно, – сказал он.
Было ли это блефом или ему и в самом деле известно что-то, кроме пустых подозрений?..
– Я не понимаю вас, – сказала я внешне спокойно, хотя губы мои пересохли. – Объяснитесь, пожалуйста!
– Должен ли я упомянуть слово «документы»? – намекнул он. – Ручаюсь, вы не пожалеете, если позволите мне поехать с вами, мадемуазель.
– Я не могу взять вас здесь в коляску, – отвечала я, – здесь слишком много свидетелей. Но прикажу остановиться и подожду вас на углу улицы Евгения Богарнэ. Оттуда вы сможете поехать со мной – до тех пор, пока я сочту это нужным.
– Очень хорошо, – согласился он. – Но только отошлите вашу служанку домой в другом экипаже; не могу же я разговаривать при ней.
– Нет, сможете. Ни она, ни грум не знают никакого языка, кроме французского; впрочем, Марианна знает еще немного по-английски. И она всегда сопровождает меня до дома.
Это была правда. Но если б я ехала с Раулем, то, может быть, и отослала добрую женщину домой одну, и она не стала бы возражать, потому что любила Рауля, восхищалась им как «примерным молодым человеком» и уже догадывалась (хотя я еще не говорила ей), что он – мой жених. Но ради графа Орловского, который так назойливо хотел быть моим спутником, я не собиралась разлучаться с Марианной.
…Три или четыре минуты спустя я приказала кучеру остановиться, и почти немедленно появился Орловский. Он занял в коляске место слева от меня, а Марианна, молчаливая, но несомненно, изумленная, уселась напротив нас, на маленьком переднем сиденье, лицом к нам.
– Ну, – сказала я, – начинайте. Только, пожалуйста, покороче.
– Не принуждайте меня быть скоропалительным, – возразил он. – По возможности я буду краток. И не говорите со мной так, словно вам жаль каждую минуту, потраченную на меня, – ведь я люблю вас…
– О, пожалуйста, граф! – перебила я. – Я уже давно сказала вам, что это бесполезно.
– Но с тех пор многое изменилось. Может быть, изменится и ваше отношение ко мне, а? У женщин так иногда бывает. Знайте, Максина, я – человек настойчивый и рано или поздно добьюсь вашей любви. А сейчас хочу предупредить вас о большой опасности, которая вам угрожает и от которой спасти вас могу только я… если вы позволите. Это еще не поздно, Максина!
– Спасти меня от чего? – спросила я, оттягивая время и настороженно выжидая. – Вы очень загадочно говорите, граф Орловский. И потом, для всех я – не Максина, а мадемуазель де Рензи, исключая лишь самых близких моих друзей.
– Я всегда ваш друг. Может быть, вы даже разрешите мне назваться вашим «самым близким другом» и будете называть меня не графом, а просто Алексеем, когда я окажу вам услугу в одной неприятной истории с документами… которые внезапно исчезли.
Вот оно! При этих словах я невольно вздрогнула; некоторые женщины в моем положении, вероятно, упали бы в обморок, но я была готова скорей умереть, чем расслабиться при Орловском, показав ему, что он попал в цель. Я еще не теряла надежды на благополучный исход.
«Будь спокойна. Будь хладнокровна. Будь смелой как никогда и попытайся выведать все, что ему известно!» – твердила я себе. И голос мой звучал вполне естественно, когда я воскликнула:
– О, опять эти загадочные «документы», о которых вы уже говорили! Право, вы разожгли мое любопытство. Однако я совершенно не понимаю, о чем идет речь.
– Пропажа этих документов стала известна, – сказал он.
– Ах, значит, они пропали?
– Как пропадете и вы, Максина, если не обратитесь ко мне за помощью, которую я буду рад вам оказать… на определенных условиях. Разрешите сказать, на каких.
– Не лучше ли будет объяснить по существу, что это за документы, и почему они касаются меня? – отпарировала я, решив припереть его к стене.
– Вы сами избегаете разговора по существу, даже больше, чем я, не так ли? Документы – те, которые мы оба видим сейчас перед глазами так же ясно, как если б они находились в ваших руках или, скажем, в руках виконта дю Лорье, будь он здесь. Эти документы слишком важны, чтобы назвать их вслух в присутствии посторонних ушей.
– Марианны? Но я уже сказала, она не понимает ни слова по-русски.
– В этом нельзя быть уверенным. В наше время мы не можем сказать, кто является шпионом, а кто – нет.
Этот прозрачный намек был новым ударом для меня, но я не доставила ему удовольствия видеть меня испуганной. Он хотел смутить меня, выбить из седла, однако ему это не удалось.
– Говорят, каждый судит о других по себе, – засмеялась я. – Если, граф, вы бросаете такие зловещие намеки по адресу моей бедной Марианны, то я начинаю думать – уж не вы ли шпион?
– Ну, раз вы так безоговорочно доверяете вашей прислуге, – продолжал он, игнорируя мою ехидную реплику, – я скажу вам то, что вы хотите услышать: документы, которые я имею в виду – те самые, которые вы взяли на днях в министерстве иностранных дел, когда навестили там вашего друга мосье дю Лорье.
– О Боже! – воскликнула я. – Вы хотите стать моим «близким другом», а сами, как видно, считаете меня клептоманкой. [13]Не могу представить себе, что стала бы я делать с какими-то скучными бумагами из министерства. А вы, мосье, можете себе это представить?
– Да, могу, – сказал он.
– Тогда скажите мне, прошу вас. Итак, что это были за документы? Потому что, шутки в сторону, это довольно серьезное обвинение.
– Я обвиняю не столько вас, сколько виконта дю Лорье.
– Ах, вы обвиняете Рауля! Почему же говорите это мне?
– Как предупреждение.
– Нет, просто потому, что у вас нет доказательств, и вы не смеете никого обвинять в шпионаже.
– Смею. Если я еще не предъявил ему формального обвинения, то лишь потому, что сделать это – означало бы заклеймить позором и ваше имя.
– О, вы так внимательны, граф!
– Внимателен только к вам, – возразил он сухо. – Я ждал до сих пор, так как хотел переговорить с вами, прежде чем предпринять действия, которые наверняка погубят дю Лорье. Максина! Я люблю вас по-прежнему и даже сильней, чем раньше: как и большинство людей, я ценю то, что трудно достается. Ваше упрямство только разожгло мои чувства к вам! Бог мой, я готов…
До этого он говорил спокойно и размеренно, но тут в его голосе вдруг прорвалась такая бешеная страсть, что я испугалась и отодвинулась от него подальше. Однако он тут же овладел собой и заговорил более сдержанно: