Страница:
Если в 1970 году Джон заметно «левел», то Боб Дилан избрал иной маршрут. В июне Принстонский университет присвоил ему почетную степень доктора за «выдающийся вклад в культуру нашей страны и всего мира». Контркультурные круги расценили этот жест как еще одно проявление вопиющей продажности певца. Одна «подпольная» газета заявила, что «Принстон - это прибежище для богатых американских пьянчуг-переростков» и что члены комитета по присуждению почетных докторских степеней лишь ненадолго отвлеклись от своих военных заказов», чтобы почествовать Дилана, который, «поскользнувшись, опять упал в грязь».
Почести, которых удостоился Дилан, вызвали чересчур уж суровое осуждение, однако критика в адрес его альбома «Автопортрет» таковой не казалась. Выпущенная в июне 1970 года, пластинка подтвердила все высказывавшиеся радикалами опасения. «Роллинг стоун» напечатал статью Грейла Маркуса, начинавшуюся восклицанием: «Что это за чушь?» Джон Ландау писал: «Он говорит с нами на вымученном языке умирающей культуры - культуры, под сенью которой Дилан теперь пытается найти себе убежище». Ралф Глисон призывал бойкотировать Дилана.
Семь месяцев спустя Дилан попробовал защититься от нападок, сказав в интервью: «Я же им говорил, чтобы они не выбирали себе лидеров… Из-за того, что я просто решил выйти из игры, они стали меня охаивать… Все это ерунда… Им ведь только и нужен кто-то, кто укажет им выход из тупика… Довольно с меня чужих проблем, у меня и своих хватает». Дилан без труда отказался от роли оракула, растолковывающего людям смысл их жизни. Но всех интересовал другой вопрос - как он намерен поступать в собственной жизни? Он отрекся от прежней приверженности музыке социального протеста, и теперь создавалось впечатление, будто у него вовсе нет никаких идеалов. Однако, как только рок-критики расправились с Диланом, он взял реванш. Альбом «Новое утро», выпущенный осенью 1970 года, стал, по словам Энтони Скадуто, «любовной песнью жизни». Роберт Кристгау выставил пластинке наивысшую оценку, а Ралф Глисон отменил объявленный им ранее бойкот, заявив, что Дилан «вновь к нам вернулся». В «Дне саранчи» Дилан поет о почетной степени доктора Принстонского университета. Университет - это могила общества, мрачный каземат, профессора - судьи, а студенты - автоматы. Дилан бежит из университета, увозя свою возлюбленную в Северную Дакоту. Песня была насквозь фальшивой, но в ней говорилось то, что хотела услышать от Дилана «подпольная» пресса. Оценка Леннона оказалась более проницательной. Когда в интервью «Леннон вспоминает» его спросили о «Новом утре», он ответил: «Средне». И добавил, что с тех пор, как Боб ушел из рок-музыки, он перестал быть его поклонником.
Но Дилана, похоже, не удовлетворял его новый имидж певца любви. Ему хотелось большего. Осенью 1970 года он сблизился с Меиром Кахане и Лигой защиты евреев в надежде, что в этом кругу найдет замену идеям, от которых отрекся. Однако после того как члены Лиги совершили ряд нападений на советских дипломатов, его энтузиазм угас.
В сентябре 1970 года, выступая с предвыборной речью в Рино, штат Невада, вице-президент Агню обрушился на «Битлз». Рок-музыка, заявил он, оказывает дурное влияние на американскую молодежь, приучая ее к наркотикам. «Пусть нас обвиняют в том, что мы поощряем цензуру, указывая на эти вопиющие факты, но разве вы не слышите, о чем они поют?! У «Битлз» есть песня с такими словами: «Я чувствую себя превосходно - с помощью моих друзей, я веселюсь с помощью моих друзей…» Пока мне не подсказали, я и подумать не мог, что «мои друзья» - это наркотики!» Агню призвал жителей Невады сказать «Нет!» «ползучей вседозволенности» и голосовать за «обывателей»-республиканцев. Лучше поздно, чем никогда: он ведь процитировал песню «Битлз» трехлетней давности!
Джон давно уже перестал считать себя «битлом», но именно Пол в ноябре 1970 года начал со своими адвокатами раздел битловского имущества. Как сказал в интервью Джон, «ничего страшного не произошло - просто распалась еще одна рок-группа. У вас же остались наши старые пластинки - слушайте их! Я ведь давным-давно говорил, что не собираюсь до тридцати лет петь «Она любит тебя». Мне вот исполнилось тридцать, и я развалил наш ансамбль». Джон привел в пример «Стоунз»: «Я слушаю новые песни «Стоунз» - и они оставляют меня равнодушным. Это все то же, то же, то же старье. Так что, по-моему, для них самое лучшее было бы расстаться и делать каждому свою музыку. Против них самих я ничего не имею. Мик, ты же знаешь, я тебя люблю, и тебя, Кейт. Но, думаю, им лучше разбежаться.
Каждый из «битлов», - продолжал Джон, - по отдельности сочинял гораздо лучшую музыку, чем в составе группы. Потому что нам все время надо было подстраиваться друг под друга. Когда «Битлз» достигли своего пика, нам приходилось ограничивать свои возможности, сочинять и выступать, чтобы все умещалось в некие определенные рамки. От этого все наши трудности».
Но даже через десять лет невозможно было согласиться с этим суждением Джона. Индивидуальное творчество каждого из четырех экс-«Битлз» в сумме так никогда и не достигло уровня их коллективного творчества. Джону пришлось уйти из ансамбля по причинам личного свойства, и он теперь пытался быть великодушным по отношению к остальным. В то время, правда, списки популярности давали некоторые основания для столь завышенной оценки. Альбом «Маккартни» и песня «Мой любимый Господь» имели большой успех. Они вовсе не казались «гораздо лучше» музыки «Битлз», но сейчас Пол и Джордж получили возможность работать и завоевывать успех вне тех жестких ограничений, которым они были вынуждены подчиняться как члены творческого коллектива. Джон тоже выпустил несколько хитов - «Дайте миру шанс» и «Карма - немедленно!». Это было отличное начало его сольной карьеры, хотя ни в коей мере не «гораздо лучше», чем вклад в музыку «Битлз».
Джон не хотел признаваться, что ограничения, которые накладывались на каждого участника ансамбля, имели благотворные результаты для их музыки: они помогали друг другу избавляться от неудач. В пору расцвета «Битлз» были тесным содружеством, сообществом художников, которые проявили сильнейшие стороны своего таланта, работая вместе. И их совместное творчество принесло им славу героев контркультуры, для которой столь важен дух коллективизма.
Когда группа «Битлз» распалась, трое стали работать в одиночку. А Джон - нет. Он ушел, чтобы создать новое творческое содружество, новый артистический союз - «Двоих невинных», двух авангардистов, борющихся за мир. Это содружество бросало вызов устоявшимся стереотипам рок-музыки, ибо в него входила женщина, да к тому же еще и небелая. Конечно, Йоко для Джона значила больше, чем просто творческий партнер, но она стала именно партнером по творчеству. Расставшись с «Битлз», Джон не расстался с идеей коллективного творчества. Напротив, он еще глубже проникся мечтой 60-х годов о возможности преодоления изоляции индивидуализма.
13. Герой рабочего класса
«Это вам не хухры-мухры, - говорил Джон о работе над альбомом «Пластик Оно бэнд». - Все это страшно нелегко. То я себе места не могу найти - хочу все доделать до конца, довести до кондиции, работать, работать… То думаю: господи, да зачем только я все это затеял? Как же это трудно!»
Дэн Рихтер, личный секретарь Джона и Йоко во время их работы над альбомом, рассказывал мне: «Джон постоянно сочинял музыку. Он мог сесть где-нибудь в уголке за пианино - даже в гостиничном вестибюле - и начинал придумывать мелодию. Какую-нибудь одну песню он мог шлифовать месяцами. А потом, пару месяцев спустя, опять все менял. Еще пару месяцев спустя делал запись. И в итоге выходила потрясающая вещь. А вообще-то запись «Пластик Оно бэнд» потребовала невероятного труда».
Новый альбом Леннона бросал вызов традиционным формам рок-музыки. Это было сложное произведение: слушать пластинку оказалось занятием не из легких. Все песни выстраивались в доверительную исповедь художника о себе самом. Так что последовавшие на него отклики в такой же степени отражали восприятие рок-слушателей, сколь и качество музыки Джона.
Критики высоко оценили музыкальные достоинства «Пластик Оно бэнд». Стивен Холден писал в «Роллинг стоун», что альбом предложил «новый тип популистских песен, красноречивых в своей нарочитой простоте, беспрецедентно откровенных… и болезненных в глубоком самоанализе и самообновлении» их автора. Джон Ландау отмечал «обезоруживающую жизнерадостную эмоциональность» альбома. «Всякий раз испытывая отчаяние по поводу своего прошлого, он неизменно имеет в запасе оптимистический вариант будущего». Слушатели, по словам критика, «неизбежно соучаствуют в его исповеди, так что альбом становится универсальным эталоном исповедального произведения, по шкале которого теперь придется оценивать все рок-музыкальные новинки».
Робин Блэкберн в газете «Ред моул» особо отметил достоинства «Героя рабочего класса». «Леннон не собирается ставить знак равенства между музыкой и политикой и не считает, что рок - это синоним революции. В действительности же «Герой рабочего класса» утверждает как раз обратное: что пролетарская суперзвезда - это весьма эффективный клапан безопасности для буржуазного общества, а вовсе не символ социального освобождения». Наиболее глубокую оценку альбому дал Роберт Кристгау. «Даже когда он яростно срывает с себя всякие маски и отбрасывает всякие метафоры, Джон отдает себе отчет, может быть инстинктивно, что наиболее действенный способ общения его со слушателями дает замысловатая аранжировка… Отказываясь от доморощенной претенциозности - скажем, Маккартни, - он стремится поделиться с нами своими переживаниями, которые и являются его художественным приемом и подлинным отражением его натуры». Другими словами, пояснял критик, «наиболее запоминающиеся вокальные номера Джона - будь то душераздирающий крик или жалобные всхлипывания - модулируются электронными инструментами. Голос Джона отзывается эхом, ретушируется, двоится, а гитарные аккорды и даже бит ударных в записи как бы расслаиваются».
Критиков раздражало, что многие стихи Джона переполнены стандартными клише. «Разумеется, это так, - возражал им Кристгау. - Но в этом ведь и весь смысл: в этих словах все - правда, и Джон дает нам понять, что отныне для него правда куда важнее, чем изящество выражения, тонкий вкус и все такое прочее».
Джон не мог не осознавать, что некоторые даже самые благожелательные отзывы принадлежали критикам, которые не вполне прониклись его творческим замыслом. Один интервьюер привел, например, такую оценку: «Как и другие важнейшие в современном роке произведения, этот альбом имеет значение на все времена» - и спросил: «Как вам нравится такой отзыв?» На что Джон ответил: «Ну, по крайней мере, это лучше, чем «полная фигня»
Реакция рок-слушателей оказалась не столь впечатляющей. «Пластик Оно бэнд» стал «миллионселлером» уже через шесть недель после выхода в свет. Однако он так и не добрался до верхней строчки в хит-параде, а остановился на шестой и продержался в «десятке лучших» всего лишь четыре недели. В то же время все обратили внимание, что «Маккартни» возглавлял списки популярности в течение трех недель и что альбом Джорджа «Все проходит» оказался еще удачнее: пластинка продержалась на верхней строчке хит-парада полтора месяца.
Джон обычно вспоминал о четырех своих ранних песнях, где предвосхищена исповедальность альбома «Пластик Оно бэнд»: «Я в проигрыше», «Помогите!», «В моей жизни» и «Земляничные поляны навсегда». Он называл их лучшими, самыми правдивыми песнями «Битлз».
Джон записал «Я в проигрыше» в октябре 1964 года, и песня вошла в альбом «Битлз»-65». Песня развивает простенькую тему «парень и девушка», типичную для композиции Леннона - Маккартни, и построена на весьма примитивных рифмах. В концертах Джон исполнял ее с потешной гримасой-усмешкой. Но в припеве этой песни впервые звучал намек на подлинное самочувствие Джона - на его печаль.
«Помогите!» он сочинил во время съемок одноименного фильма в апреле 1965 года. Всего лишь несколько месяцев назад этот ливерпульский парень, блестяще остроумный, богатый и влиятельный, горделиво заявил: «Мы, битловский народ, ценим каждое мгновение своей жизни». Но здесь он пел о том, как тяжело у него на душе, как остро он ощущает свою «уязвимость» и как нуждается в «помощи». Это не было похоже на сентиментальную туфту для подростков вроде «Кумира молодежи» Рика Нелсона. Это было - настоящее. Никогда еще белый рок-исполнитель не пел ничего подобного. Песни Боба Дилана были очень интимными, но в них всегда сквозила строптивость, насмешка, горечь. Он никогда никого не просил прийти на помощь.
Стихи песни «Помогите!» отличала напряженная эмоциональность, схожая с песнями в стиле соул - примерно о том же пели Отис Реддинг и Арета Франклин. Но в музыкальном отношении «Помогите!» оставалась образцом чисто битловского стиля - с характерным неожиданным чередованием мажорных и минорных аккордов, веселыми выкриками фальцетом и заводного бита в среднем темпе. «Подлинное настроение песни было утрачено, потому что она вообще-то предназначалась для сингла и ее надо было исполнять быстрее, - говорил Джон в 1971 году. - Я подумывал как-нибудь перезаписать ее заново - помедленнее». Но он так и не осуществил своего желания. За него это сделала Тина Тёрнер, уже после смерти Леннона исполнившая его песню. Она пела ее как выразительную соул-композицию и почти рыдала в строке «Пожалуйста, пожалуйста, помогите - мне!».
Потом он говорил, что сочинил ее, когда у группы начался «период толстого Элвиса». «Битлз» тогда находились на островах Карибского моря, на съемочной площадке фильма. Они нанесли визит губернатору Багам, где их облили холодным презрением «эти гребаные суки и подонки из толстопузых», отпускавшие ехидные замечания по поводу простонародных замашек знаменитых музыкантов. Как говорил Джон в интервью «Леннон вспоминает», он с трудом себя сдерживал, чтобы не взорваться, а под конец ему стало тошно до смерти. Вернувшись в гостиницу, он написал «Помогите!»…
Песню «В моей жизни», вошедшую в альбом 1965 года «Резиновая душа», Джон считал своим первым шедевром. «Это первая песня, где я сознательно и без дураков описал собственную жизнь». Кстати, песня полюбилась и левым журналистам: ей воздали хвалу «подпольная» лондонская «Блэк дуорф» в 1968 году и, уже в 1980-м, Брюс Деннис в «Ин зис таймс». В этой песне Джон отбросил личину юного бунтаря, простецкого ливерпульского парня. Он пел как возмужавший юноша, искренне и с нежностью вспоминающий о своем детстве и отрочестве, о родных местах, о друзьях и возлюбленных… Партия клавесина в одном куплете была великолепной находкой.
Когда рок-звезды выпускают очередной альбом, они дают множество интервью рекламного характера, но ничто не могло идти в сравнение с интервью «Леннон вспоминает», которое он дал журналу «Роллинг стоун», опубликовавшему его в двух номерах января 1971 года. Для начала он поразмышлял о «Великолепной четверке»: «Гребаные сукины дети» - так он их назвал. «Надо было совсем ссучиться, - заявил он, - чтобы постоянно держать себя в отличной форме, и «Битлз» преотлично ссучились». Такое признание звучало шокирующе.
Потом он поделился своими соображениями о героине. Он уже записал к тому времени песню «Я завязал», хотя его недоброжелатели почему-то не уловили ее смысла. Употребление героина, говорил он, не слишком-то большое удовольствие. Он признался, что никогда не делал себе инъекций и что они с Йоко прибегали к героину только от «больших страданий» и из-за всей той грязи, которую на них выливали в прессе. Они пристрастились к героину, заявил он напоследок, из-за всех бед, какие им причинили «Битлз» и все прочие. Разумеется, обвиняя «Битлз» во всех грехах, Джон просто снимал всякую ответственность с самого себя: ведь позднее он опять стал употреблять сильные наркотики вроде метадона. Впрочем, о том, что ему все-таки удалось завязать с героином в 1970 году, он признался не без гордости.
Йоко относилась к наркотикам куда более спокойно. «Нет человека, который не принимал бы наркотики, - заявила она в интервью журналу «Кроудэдди». - В конце концов, все, что угодно, в чем люди испытывают потребность сверх необходимого минимума для выживания, можно назвать наркотиком. Сигареты, конфеты, лишняя порция бифштекса, лишний стакан воды… Все это наркотики».
Все это, конечно, полная чушь, но Йоко продолжала: «Болтливость - это тоже наркотик, и смех, и треп по телефону, и страсть писать письма, покупать одежду. Жизнь была бы скучна, если бы вы всегда носили что-то одно… Наркотики развеивают скуку жизни». Это была гипертрофированная версия распространенной в 60-е годы пропаганды наркотиков: как говаривали хиппи, «вы пьете мартини, мы курим траву», но Йоко не делала различия между «развлекательными» наркотиками вроде марихуаны и «тяжелыми» наркотиками вроде героина.
В интервью «Леннон вспоминает» Джон негодовал на поклонников «Битлз». Когда «Битлз» приехали в Соединенные Штаты в 1964 году, вспоминал он, американцы носили шорты бермуды, стриглись «под бокс» и все как один надевали на зубы «шины». Это была «уродливая нация». Быть «битлом» для него оказалось «пыткой» из-за фанатов, которые готовы были «зацеловать нас до смерти» и которые заставляли его «ощущать себя дрессированным медведем». По его словам, ему всегда противно было выступать перед этими «гребаными идиотами». А критики просто приводили его в исступление. Когда он читал очередную рецензию, ему хотелось кричать: «Да посмотрите же на меня, я - гений! Черт вас возьми!» А как он мог бы это доказать? «Не смейте, не смейте, черт вас побери, писать о моем творчестве в таком тоне! Вы же ничего в этом не смыслите, мать вашу!» Тут Джон явно нарушал общепринятые правила игры в музыкальном бизнесе.
Редактор журнала Джэн Веннер спрашивал его о том, о чем все тогда говорили, - о различии между политически ориентированными «Стоунз» и «Битлз». Джон отвечал, что ему уже надоело об этом слышать: мол, если «Стоунз» исполняют революционную музыку, то и «Битлз» - тоже. Аргумент не особенно убедительный.
Веннер предположил, что насильственная социальная революция может привести мир к гибели. «Вовсе не обязательно», - возразил Джон. Он вспомнил, как в семнадцатилетнем возрасте мечтал о революции, чтобы «можно было бороться так же, как сейчас черные» (т.е. устраивать уличные беспорядки).
Еще Джон с энтузиазмом рассуждал о революциях в искусстве и в обществе. Он сказал, что теперь, оглядываясь назад, не может простить преподавателям художественного колледжа того, что они не рассказали ему о Марселе Дюшане. Только от Йоко он узнал, чем «этот чертов Дюшан занимался». Как объяснил Джон, Дюшан выставлял самые обыденные предметы - например, велосипедное колесо - и говорил: «Вот это - произведение искусства, поняли, говночисты?»
Дюшан, понятное дело, выражался совсем иначе, но нетрудно понять, что в его творчестве так привлекло Джона. Дюшан пытался разрушить границу между искусством и повседневной реальностью. Он высмеивал претензии современных ему художников, которые, по их заверениям, создавали прекрасное. Он же ввел элемент игры и юмора, одновременно выражая свое пренебрежение к миру искусства. Подобное авангардистское отношение к творчеству вызывало у Джона восхищение.
В «Герое рабочего класса» Джон впервые спел о своем социальном происхождении, хотя уже на заре битломании никогда не скрывал, что вышел из пролетарской среды. С тех пор левые критики, как «старые», так и «новые», придавали этому признанию особую значимость. Первой об этом написала английская «Дейли уоркер». В сентябре 1963 года корреспондент газеты отправился в Ливерпуль послушать выступление «Битлз». «Пролетарии, говорите? - писал он в своем отчете. - Да, как и все нынешние поп-певцы». Битловский Ливерпуль, по его словам, представлял собой «скопище грязных трущоб, омываемых мутными водами, - восемьдесят тысяч обветшалых домов и тридцать тысяч безработных». И еще: «Битлз», вполне вероятно, являются гордостью города на Мерси, но хваткие дельцы без особого труда могут эксплуатировать ищущих работу молодых ребят, легко покупающихся на обещания денег и славы». А то, что в погребке «Кэверн» уже с полудня толчется народ, - вполне понятно: «Кому же захочется уходить, когда бит барабана выбивает из твоей головы мысли о необходимости искать работу? Кому же захочется променять этот уютный и веселый кабачок на нужду и заботы, на дом, где папа сидит без работы и телик - единственная отрада глаз в загаженной квартирке?»
Тетя Мими, у которой Джон воспитывался с пяти лет, все это опровергала. «Меня ужасно раздражает, - говорила она, - когда Джона изображают этаким уличным сорванцом. Мы ведь жили в хорошем доме, в приличном районе».
Так все же в какой социальной и культурной среде вырос Джон? Отец Джона Фредди был выходцем из низов ливерпульского пролетариата и, когда терял работу, нанимался официантом на пароходы. До его ухода из семьи Ленноны жили у родителей матери Джона, которые тоже принадлежали к пролетарскому населению Ливерпуля. Отец Джулии, матери Джона, работал в компании, которая занималась подъемом со дна моря затонувших кораблей. Когда Джулия отдала пятилетнего Джона своей сестре Мими Смит, он поднялся на одну ступеньку вверх по социальной лестнице. Муж Мими Джордж владел молочной лавкой. Жили они в собственном доме в респектабельном пригородном квартале, расположенном, правда, всего лишь в трех милях от закопченного индустриального района ливерпульских доков. Когда Джону исполнилось двенадцать, дядя Джордж умер. Благосостояние семьи пошатнулось, и в пору отрочества и юности Джона его тете Мими едва удавалось сводить концы с концами.
Хотя дядя Джордж имел собственное дело и они жили в хорошем районе, а не в околофабричных трущобах, рубеж, отделявший мелкого буржуа Джорджа Смита от зажиточных пролетариев, был почти незаметен. Во всяком случае, Ливерпуль имел репутацию пролетарского города, особенно по сравнению с респектабельным Лондоном. По словам Питера Брауна, «до эпохи «Битлз» коренные ливерпульцы стыдились признаваться, что они родом из этого города. Это был город бедных»…
Даже при том, что Джон Леннон вырос в не совсем пролетарской семье, он принадлежал к ярко выраженной пролетарской молодежной среде - он был из мира «стиляг» и рок-н-ролла. К этой культуре он приобщился еще в средней школе «Кворри-бэнк», которая являлась популярным центром рабочей культуры Ливерпуля. Ее называли еще «Итонским университетом лейбористов»: выпускники школы входили в число двух социалистических кабинетов министров. В «Кворри-бэнк» Джон, похоже, и стал героем рабочего класса нового типа - бунтарем. Его мятеж инспирировала новая музыка, доносившаяся из Америки.
В 1956 году, когда Джону сравнялось шестнадцать, он услышал «Отель разбитых сердец» Элвиса Пресли. «Это было - все! - вспоминал он. - Вся моя жизнь перевернулась. Я был потрясен. До Элвиса меня вообще ничто не трогало». А вскоре приятель дал ему послушать «Длинноногую Салли» Литтл Ричарда. «Когда я ее услышал, я просто потерял дар речи».
Рок-н-ролл значил для Джона Леннона то же, что и для миллионов молодых ребят. Это была музыка непокорства, антиавторитарная музыка, под аккомпанемент которой молодежь бунтовала против диктата учителей и родителей, против необходимости получать хорошие оценки в школе, делать карьеру, становиться уважаемым членом общества. Джон стал не только фанатом рок-н-ролла, но и «стилягой» - носил прическу и одежду, шокировавшую добропорядочных обывателей. Директор школы «Кворри-бэнк» считал Джона «самым отъявленным стилягой среди всех наших учеников». После внезапной смерти дяди Джорджа парень совсем распоясался.
Джон не изжил своего пролетарского умонастроения и после того, как «Битлз» одержали первые триумфальные победы. Во время гастролей 1963 года он заявил в интервью: «Вот болтают, у нас денег куры не клюют. Но если сравнить нас с теми, кто говорит на интеллигентном английском языке, это просто смешно. Мы-то зарабатываем, а у них капиталец в банке, и они его все увеличивают, увеличивают… Чем больше общаешься с людьми, тем отчетливее видны классовые различия».
Когда в октябре 1963 года «Битлз» получили приглашение выступить перед Ее величеством на королевском концерте, Джон снова дал волю своим классовым чувствам. Перед выходом «Битлз» на сцену Брайен Эпстайн спросил у Джона, каким образом тот собирается «завести» великосветскую аудиторию. «А я просто попрошу их побренчать своими сраными брильянтами», - ответил Джон. На сцене он так и сказал, опустив эпитет, и эту фразу с тех пор стали часто цитировать как пример его неподражаемого острословия.
Переехав в 1964 году из Ливерпуля в Лондон, «Битлз» стали предметом гордости ливерпульских пролетариев. В интервью 1970 года Джон говорил, что «самое первое, что мы сделали в Лондоне, это всем заявили о своем ливерпульстве - мол, вот как здорово, что мы родом из Ливерпуля и что говорим с ливерпульским акцентом». То, что они сохранили свой пролетарский говорок, много значило в Англии. Как отмечал Питер Браун, «в Лондоне говорить с ливерпульским акцентом означало признать, что ты беден и плохо образован. Если ты мечтал о хорошей карьере, от этого выговора надлежало избавляться».
Дэн Рихтер, личный секретарь Джона и Йоко во время их работы над альбомом, рассказывал мне: «Джон постоянно сочинял музыку. Он мог сесть где-нибудь в уголке за пианино - даже в гостиничном вестибюле - и начинал придумывать мелодию. Какую-нибудь одну песню он мог шлифовать месяцами. А потом, пару месяцев спустя, опять все менял. Еще пару месяцев спустя делал запись. И в итоге выходила потрясающая вещь. А вообще-то запись «Пластик Оно бэнд» потребовала невероятного труда».
Новый альбом Леннона бросал вызов традиционным формам рок-музыки. Это было сложное произведение: слушать пластинку оказалось занятием не из легких. Все песни выстраивались в доверительную исповедь художника о себе самом. Так что последовавшие на него отклики в такой же степени отражали восприятие рок-слушателей, сколь и качество музыки Джона.
Критики высоко оценили музыкальные достоинства «Пластик Оно бэнд». Стивен Холден писал в «Роллинг стоун», что альбом предложил «новый тип популистских песен, красноречивых в своей нарочитой простоте, беспрецедентно откровенных… и болезненных в глубоком самоанализе и самообновлении» их автора. Джон Ландау отмечал «обезоруживающую жизнерадостную эмоциональность» альбома. «Всякий раз испытывая отчаяние по поводу своего прошлого, он неизменно имеет в запасе оптимистический вариант будущего». Слушатели, по словам критика, «неизбежно соучаствуют в его исповеди, так что альбом становится универсальным эталоном исповедального произведения, по шкале которого теперь придется оценивать все рок-музыкальные новинки».
Робин Блэкберн в газете «Ред моул» особо отметил достоинства «Героя рабочего класса». «Леннон не собирается ставить знак равенства между музыкой и политикой и не считает, что рок - это синоним революции. В действительности же «Герой рабочего класса» утверждает как раз обратное: что пролетарская суперзвезда - это весьма эффективный клапан безопасности для буржуазного общества, а вовсе не символ социального освобождения». Наиболее глубокую оценку альбому дал Роберт Кристгау. «Даже когда он яростно срывает с себя всякие маски и отбрасывает всякие метафоры, Джон отдает себе отчет, может быть инстинктивно, что наиболее действенный способ общения его со слушателями дает замысловатая аранжировка… Отказываясь от доморощенной претенциозности - скажем, Маккартни, - он стремится поделиться с нами своими переживаниями, которые и являются его художественным приемом и подлинным отражением его натуры». Другими словами, пояснял критик, «наиболее запоминающиеся вокальные номера Джона - будь то душераздирающий крик или жалобные всхлипывания - модулируются электронными инструментами. Голос Джона отзывается эхом, ретушируется, двоится, а гитарные аккорды и даже бит ударных в записи как бы расслаиваются».
Критиков раздражало, что многие стихи Джона переполнены стандартными клише. «Разумеется, это так, - возражал им Кристгау. - Но в этом ведь и весь смысл: в этих словах все - правда, и Джон дает нам понять, что отныне для него правда куда важнее, чем изящество выражения, тонкий вкус и все такое прочее».
Джон не мог не осознавать, что некоторые даже самые благожелательные отзывы принадлежали критикам, которые не вполне прониклись его творческим замыслом. Один интервьюер привел, например, такую оценку: «Как и другие важнейшие в современном роке произведения, этот альбом имеет значение на все времена» - и спросил: «Как вам нравится такой отзыв?» На что Джон ответил: «Ну, по крайней мере, это лучше, чем «полная фигня»
Реакция рок-слушателей оказалась не столь впечатляющей. «Пластик Оно бэнд» стал «миллионселлером» уже через шесть недель после выхода в свет. Однако он так и не добрался до верхней строчки в хит-параде, а остановился на шестой и продержался в «десятке лучших» всего лишь четыре недели. В то же время все обратили внимание, что «Маккартни» возглавлял списки популярности в течение трех недель и что альбом Джорджа «Все проходит» оказался еще удачнее: пластинка продержалась на верхней строчке хит-парада полтора месяца.
Джон обычно вспоминал о четырех своих ранних песнях, где предвосхищена исповедальность альбома «Пластик Оно бэнд»: «Я в проигрыше», «Помогите!», «В моей жизни» и «Земляничные поляны навсегда». Он называл их лучшими, самыми правдивыми песнями «Битлз».
Джон записал «Я в проигрыше» в октябре 1964 года, и песня вошла в альбом «Битлз»-65». Песня развивает простенькую тему «парень и девушка», типичную для композиции Леннона - Маккартни, и построена на весьма примитивных рифмах. В концертах Джон исполнял ее с потешной гримасой-усмешкой. Но в припеве этой песни впервые звучал намек на подлинное самочувствие Джона - на его печаль.
«Помогите!» он сочинил во время съемок одноименного фильма в апреле 1965 года. Всего лишь несколько месяцев назад этот ливерпульский парень, блестяще остроумный, богатый и влиятельный, горделиво заявил: «Мы, битловский народ, ценим каждое мгновение своей жизни». Но здесь он пел о том, как тяжело у него на душе, как остро он ощущает свою «уязвимость» и как нуждается в «помощи». Это не было похоже на сентиментальную туфту для подростков вроде «Кумира молодежи» Рика Нелсона. Это было - настоящее. Никогда еще белый рок-исполнитель не пел ничего подобного. Песни Боба Дилана были очень интимными, но в них всегда сквозила строптивость, насмешка, горечь. Он никогда никого не просил прийти на помощь.
Стихи песни «Помогите!» отличала напряженная эмоциональность, схожая с песнями в стиле соул - примерно о том же пели Отис Реддинг и Арета Франклин. Но в музыкальном отношении «Помогите!» оставалась образцом чисто битловского стиля - с характерным неожиданным чередованием мажорных и минорных аккордов, веселыми выкриками фальцетом и заводного бита в среднем темпе. «Подлинное настроение песни было утрачено, потому что она вообще-то предназначалась для сингла и ее надо было исполнять быстрее, - говорил Джон в 1971 году. - Я подумывал как-нибудь перезаписать ее заново - помедленнее». Но он так и не осуществил своего желания. За него это сделала Тина Тёрнер, уже после смерти Леннона исполнившая его песню. Она пела ее как выразительную соул-композицию и почти рыдала в строке «Пожалуйста, пожалуйста, помогите - мне!».
Потом он говорил, что сочинил ее, когда у группы начался «период толстого Элвиса». «Битлз» тогда находились на островах Карибского моря, на съемочной площадке фильма. Они нанесли визит губернатору Багам, где их облили холодным презрением «эти гребаные суки и подонки из толстопузых», отпускавшие ехидные замечания по поводу простонародных замашек знаменитых музыкантов. Как говорил Джон в интервью «Леннон вспоминает», он с трудом себя сдерживал, чтобы не взорваться, а под конец ему стало тошно до смерти. Вернувшись в гостиницу, он написал «Помогите!»…
Песню «В моей жизни», вошедшую в альбом 1965 года «Резиновая душа», Джон считал своим первым шедевром. «Это первая песня, где я сознательно и без дураков описал собственную жизнь». Кстати, песня полюбилась и левым журналистам: ей воздали хвалу «подпольная» лондонская «Блэк дуорф» в 1968 году и, уже в 1980-м, Брюс Деннис в «Ин зис таймс». В этой песне Джон отбросил личину юного бунтаря, простецкого ливерпульского парня. Он пел как возмужавший юноша, искренне и с нежностью вспоминающий о своем детстве и отрочестве, о родных местах, о друзьях и возлюбленных… Партия клавесина в одном куплете была великолепной находкой.
Когда рок-звезды выпускают очередной альбом, они дают множество интервью рекламного характера, но ничто не могло идти в сравнение с интервью «Леннон вспоминает», которое он дал журналу «Роллинг стоун», опубликовавшему его в двух номерах января 1971 года. Для начала он поразмышлял о «Великолепной четверке»: «Гребаные сукины дети» - так он их назвал. «Надо было совсем ссучиться, - заявил он, - чтобы постоянно держать себя в отличной форме, и «Битлз» преотлично ссучились». Такое признание звучало шокирующе.
Потом он поделился своими соображениями о героине. Он уже записал к тому времени песню «Я завязал», хотя его недоброжелатели почему-то не уловили ее смысла. Употребление героина, говорил он, не слишком-то большое удовольствие. Он признался, что никогда не делал себе инъекций и что они с Йоко прибегали к героину только от «больших страданий» и из-за всей той грязи, которую на них выливали в прессе. Они пристрастились к героину, заявил он напоследок, из-за всех бед, какие им причинили «Битлз» и все прочие. Разумеется, обвиняя «Битлз» во всех грехах, Джон просто снимал всякую ответственность с самого себя: ведь позднее он опять стал употреблять сильные наркотики вроде метадона. Впрочем, о том, что ему все-таки удалось завязать с героином в 1970 году, он признался не без гордости.
Йоко относилась к наркотикам куда более спокойно. «Нет человека, который не принимал бы наркотики, - заявила она в интервью журналу «Кроудэдди». - В конце концов, все, что угодно, в чем люди испытывают потребность сверх необходимого минимума для выживания, можно назвать наркотиком. Сигареты, конфеты, лишняя порция бифштекса, лишний стакан воды… Все это наркотики».
Все это, конечно, полная чушь, но Йоко продолжала: «Болтливость - это тоже наркотик, и смех, и треп по телефону, и страсть писать письма, покупать одежду. Жизнь была бы скучна, если бы вы всегда носили что-то одно… Наркотики развеивают скуку жизни». Это была гипертрофированная версия распространенной в 60-е годы пропаганды наркотиков: как говаривали хиппи, «вы пьете мартини, мы курим траву», но Йоко не делала различия между «развлекательными» наркотиками вроде марихуаны и «тяжелыми» наркотиками вроде героина.
В интервью «Леннон вспоминает» Джон негодовал на поклонников «Битлз». Когда «Битлз» приехали в Соединенные Штаты в 1964 году, вспоминал он, американцы носили шорты бермуды, стриглись «под бокс» и все как один надевали на зубы «шины». Это была «уродливая нация». Быть «битлом» для него оказалось «пыткой» из-за фанатов, которые готовы были «зацеловать нас до смерти» и которые заставляли его «ощущать себя дрессированным медведем». По его словам, ему всегда противно было выступать перед этими «гребаными идиотами». А критики просто приводили его в исступление. Когда он читал очередную рецензию, ему хотелось кричать: «Да посмотрите же на меня, я - гений! Черт вас возьми!» А как он мог бы это доказать? «Не смейте, не смейте, черт вас побери, писать о моем творчестве в таком тоне! Вы же ничего в этом не смыслите, мать вашу!» Тут Джон явно нарушал общепринятые правила игры в музыкальном бизнесе.
Редактор журнала Джэн Веннер спрашивал его о том, о чем все тогда говорили, - о различии между политически ориентированными «Стоунз» и «Битлз». Джон отвечал, что ему уже надоело об этом слышать: мол, если «Стоунз» исполняют революционную музыку, то и «Битлз» - тоже. Аргумент не особенно убедительный.
Веннер предположил, что насильственная социальная революция может привести мир к гибели. «Вовсе не обязательно», - возразил Джон. Он вспомнил, как в семнадцатилетнем возрасте мечтал о революции, чтобы «можно было бороться так же, как сейчас черные» (т.е. устраивать уличные беспорядки).
Еще Джон с энтузиазмом рассуждал о революциях в искусстве и в обществе. Он сказал, что теперь, оглядываясь назад, не может простить преподавателям художественного колледжа того, что они не рассказали ему о Марселе Дюшане. Только от Йоко он узнал, чем «этот чертов Дюшан занимался». Как объяснил Джон, Дюшан выставлял самые обыденные предметы - например, велосипедное колесо - и говорил: «Вот это - произведение искусства, поняли, говночисты?»
Дюшан, понятное дело, выражался совсем иначе, но нетрудно понять, что в его творчестве так привлекло Джона. Дюшан пытался разрушить границу между искусством и повседневной реальностью. Он высмеивал претензии современных ему художников, которые, по их заверениям, создавали прекрасное. Он же ввел элемент игры и юмора, одновременно выражая свое пренебрежение к миру искусства. Подобное авангардистское отношение к творчеству вызывало у Джона восхищение.
В «Герое рабочего класса» Джон впервые спел о своем социальном происхождении, хотя уже на заре битломании никогда не скрывал, что вышел из пролетарской среды. С тех пор левые критики, как «старые», так и «новые», придавали этому признанию особую значимость. Первой об этом написала английская «Дейли уоркер». В сентябре 1963 года корреспондент газеты отправился в Ливерпуль послушать выступление «Битлз». «Пролетарии, говорите? - писал он в своем отчете. - Да, как и все нынешние поп-певцы». Битловский Ливерпуль, по его словам, представлял собой «скопище грязных трущоб, омываемых мутными водами, - восемьдесят тысяч обветшалых домов и тридцать тысяч безработных». И еще: «Битлз», вполне вероятно, являются гордостью города на Мерси, но хваткие дельцы без особого труда могут эксплуатировать ищущих работу молодых ребят, легко покупающихся на обещания денег и славы». А то, что в погребке «Кэверн» уже с полудня толчется народ, - вполне понятно: «Кому же захочется уходить, когда бит барабана выбивает из твоей головы мысли о необходимости искать работу? Кому же захочется променять этот уютный и веселый кабачок на нужду и заботы, на дом, где папа сидит без работы и телик - единственная отрада глаз в загаженной квартирке?»
Тетя Мими, у которой Джон воспитывался с пяти лет, все это опровергала. «Меня ужасно раздражает, - говорила она, - когда Джона изображают этаким уличным сорванцом. Мы ведь жили в хорошем доме, в приличном районе».
Так все же в какой социальной и культурной среде вырос Джон? Отец Джона Фредди был выходцем из низов ливерпульского пролетариата и, когда терял работу, нанимался официантом на пароходы. До его ухода из семьи Ленноны жили у родителей матери Джона, которые тоже принадлежали к пролетарскому населению Ливерпуля. Отец Джулии, матери Джона, работал в компании, которая занималась подъемом со дна моря затонувших кораблей. Когда Джулия отдала пятилетнего Джона своей сестре Мими Смит, он поднялся на одну ступеньку вверх по социальной лестнице. Муж Мими Джордж владел молочной лавкой. Жили они в собственном доме в респектабельном пригородном квартале, расположенном, правда, всего лишь в трех милях от закопченного индустриального района ливерпульских доков. Когда Джону исполнилось двенадцать, дядя Джордж умер. Благосостояние семьи пошатнулось, и в пору отрочества и юности Джона его тете Мими едва удавалось сводить концы с концами.
Хотя дядя Джордж имел собственное дело и они жили в хорошем районе, а не в околофабричных трущобах, рубеж, отделявший мелкого буржуа Джорджа Смита от зажиточных пролетариев, был почти незаметен. Во всяком случае, Ливерпуль имел репутацию пролетарского города, особенно по сравнению с респектабельным Лондоном. По словам Питера Брауна, «до эпохи «Битлз» коренные ливерпульцы стыдились признаваться, что они родом из этого города. Это был город бедных»…
Даже при том, что Джон Леннон вырос в не совсем пролетарской семье, он принадлежал к ярко выраженной пролетарской молодежной среде - он был из мира «стиляг» и рок-н-ролла. К этой культуре он приобщился еще в средней школе «Кворри-бэнк», которая являлась популярным центром рабочей культуры Ливерпуля. Ее называли еще «Итонским университетом лейбористов»: выпускники школы входили в число двух социалистических кабинетов министров. В «Кворри-бэнк» Джон, похоже, и стал героем рабочего класса нового типа - бунтарем. Его мятеж инспирировала новая музыка, доносившаяся из Америки.
В 1956 году, когда Джону сравнялось шестнадцать, он услышал «Отель разбитых сердец» Элвиса Пресли. «Это было - все! - вспоминал он. - Вся моя жизнь перевернулась. Я был потрясен. До Элвиса меня вообще ничто не трогало». А вскоре приятель дал ему послушать «Длинноногую Салли» Литтл Ричарда. «Когда я ее услышал, я просто потерял дар речи».
Рок-н-ролл значил для Джона Леннона то же, что и для миллионов молодых ребят. Это была музыка непокорства, антиавторитарная музыка, под аккомпанемент которой молодежь бунтовала против диктата учителей и родителей, против необходимости получать хорошие оценки в школе, делать карьеру, становиться уважаемым членом общества. Джон стал не только фанатом рок-н-ролла, но и «стилягой» - носил прическу и одежду, шокировавшую добропорядочных обывателей. Директор школы «Кворри-бэнк» считал Джона «самым отъявленным стилягой среди всех наших учеников». После внезапной смерти дяди Джорджа парень совсем распоясался.
Джон не изжил своего пролетарского умонастроения и после того, как «Битлз» одержали первые триумфальные победы. Во время гастролей 1963 года он заявил в интервью: «Вот болтают, у нас денег куры не клюют. Но если сравнить нас с теми, кто говорит на интеллигентном английском языке, это просто смешно. Мы-то зарабатываем, а у них капиталец в банке, и они его все увеличивают, увеличивают… Чем больше общаешься с людьми, тем отчетливее видны классовые различия».
Когда в октябре 1963 года «Битлз» получили приглашение выступить перед Ее величеством на королевском концерте, Джон снова дал волю своим классовым чувствам. Перед выходом «Битлз» на сцену Брайен Эпстайн спросил у Джона, каким образом тот собирается «завести» великосветскую аудиторию. «А я просто попрошу их побренчать своими сраными брильянтами», - ответил Джон. На сцене он так и сказал, опустив эпитет, и эту фразу с тех пор стали часто цитировать как пример его неподражаемого острословия.
Переехав в 1964 году из Ливерпуля в Лондон, «Битлз» стали предметом гордости ливерпульских пролетариев. В интервью 1970 года Джон говорил, что «самое первое, что мы сделали в Лондоне, это всем заявили о своем ливерпульстве - мол, вот как здорово, что мы родом из Ливерпуля и что говорим с ливерпульским акцентом». То, что они сохранили свой пролетарский говорок, много значило в Англии. Как отмечал Питер Браун, «в Лондоне говорить с ливерпульским акцентом означало признать, что ты беден и плохо образован. Если ты мечтал о хорошей карьере, от этого выговора надлежало избавляться».