Страница:
Говорят, что, приехав в Котор, Мстислав ночь не смыкал глаз и горько плакал. Наутро он велел собрать всех воинов на площади. Перед строем он прошел в дешевой рубахе и мужицких штанах. Затем вытащил из кармана брюк свой знак и нацепил его Драгану — своему верному помощнику. Драган в ответ плюнул ему в лицо. После этого никто не видел Мстислава. Слухи о сумасшедшем, владеющим мечом словно лев клыками, который рассказывает ужасы, как он в одиночку победил турок и не сумел спасти семью своей возлюбленной, доходили до побережья в весьма искаженном и неполном виде. Общий их смысл состоял в том, что Мстислав добрался до территорий, находящихся под властью турок, и нашел отца Горана. К тому моменту Горан лежал на полу своего убежища, раскинув руки как на кресте, и рот его украшала запекшаяся кровь. На столе и на полках скита горели книги. Пришедший потушил пожар и похоронил Горана ночью на самом высоком холме. Креста и пометок он не оставил, чтобы турки не раскопали могилу в поисках драгоценностей. Пришелец этот взял на себя заботу о пастве Горана, а когда к нему снова пришли турки, он и еще два его единомышленника положили двадцать пять янычар, после чего сами обессиленные и обескровленные упали на пол. Пришедшие после пожара в ските послушники нашли только один не сгоревший лист на столе пастыря. Все остальное было усеяно пеплом и золой, дым еще поднимался струйками от вечных истин, запечатленных на бумаге и истлевших под вечным всепоглощающим огнем. На бумаге было написано по-русски, но достаточно четко, чтобы это мог понять серб: «Все ты можешь изменить, что в твоей голове, но ничего, что вне нее».
Он не узнал, что через год после его смерти родной Новгород будет взят москвичами, которые с особой жестокостью вырежут всех знатных горожан. Близких его найдут в своем доме с разрезанным горлом. Еще через семь лет Великий Новгород окончательно потеряет свою независимость. Московиты снимут вечевой колокол и повезут его в Москву. На полдороги около Валдая колокол упадет с повозки и разобьется. Из этих осколков местные умельцы научились отливать маленькие колокольчики, которые стали знамениты на всю Русь, потому как единственные звенели мелодию свободы.
А еще через два года русское войско перестоит на Угре ордынского хана Ахмеда, и Орда больше не будет грабить русские земли. Не узнал он и то, что ровно через двенадцать лет после его смерти, день в день турки захватят все которское побережье. Единственное, чего они не найдут — знака воеводы побережья. Ни на воеводе, ни где-то еще его не было. Говорят, что его украла девушка, которая выходит ночью на берег залива и зачарованно смотрит на бегущую по водной глади светящуюся лунную дорожку.
Приложение
Он не узнал, что через год после его смерти родной Новгород будет взят москвичами, которые с особой жестокостью вырежут всех знатных горожан. Близких его найдут в своем доме с разрезанным горлом. Еще через семь лет Великий Новгород окончательно потеряет свою независимость. Московиты снимут вечевой колокол и повезут его в Москву. На полдороги около Валдая колокол упадет с повозки и разобьется. Из этих осколков местные умельцы научились отливать маленькие колокольчики, которые стали знамениты на всю Русь, потому как единственные звенели мелодию свободы.
А еще через два года русское войско перестоит на Угре ордынского хана Ахмеда, и Орда больше не будет грабить русские земли. Не узнал он и то, что ровно через двенадцать лет после его смерти, день в день турки захватят все которское побережье. Единственное, чего они не найдут — знака воеводы побережья. Ни на воеводе, ни где-то еще его не было. Говорят, что его украла девушка, которая выходит ночью на берег залива и зачарованно смотрит на бегущую по водной глади светящуюся лунную дорожку.
Приложение
Дотошный северянин на этом месте, безусловно, обратится к автору с вопросом «и это все?», «а где мораль, в чем смысл?» или «что сталось с остальными героями?» или «зачем так много загадок осталось неразгаданными, столько обещаний — невыполненными, столько желаний — непроизнесенными». Северянин хочет знать, что случится далее, быть абсолютно уверенным в будущем, все движения рассчитаны, все ходы прописаны, надо убедиться, что все украдено до нас. Северянину хочется знать, что он угадал, что он прав, и уже машинально он спрашивает, «что потом?», как будто не понимает, куда катится мир. Вероятно, будущее не дает им ответа на все их вопросы, а те ответы, которое оно дает, ему лучше было бы оставить при себе, по крайней мере, до того дня, когда всем этим бедам суждено случиться.
Может быть, потому северные романтики столь полны безнадежности и столь могучи по силе духа и тела, а южане — столь молоды и пропитаны нежностью. Который раз повторяя заученный сюжет, который Вы могли бы придумать сами, я готов написать еще пару страниц, чтобы повесть казалась красивее, а автор — понятнее. И, тем не менее, если вы ощущаете себя южанином — все, что написано далее, можно не читать. Просто отложить книжку, перелистать до страницы с названием «За обложкой» и еще раз подивится, сколько же можно лить воду мимо кувшина.
Вероятно, на этом месте и должна кончиться южная повесть. И, тем не менее, пока она писалась, наступила зима. А я так люблю снег, когда он только ложится на мокрую и унылую осеннюю землю. Умирающий мир меняет новый, чистый и светлый. Еще через пару-тройку месяцев, кашляя и становясь слепым от белого безмолвия, я буду проклинать эту зиму и холод. Я буду ждать весны так, как будто это даст мне силы жить снова, хотя врачи будут говорить об авитаминозе или весеннем обострении язвы. Я буду ждать лета, чтобы хоть на секунду, закрыв глаза или взметнув уставшие слезящиеся глаза к великому голубому, ощутить себя на юге. А пока я люблю снег. Его крупные хлопья и ласковое щекотание на щеках, превращающееся от нашего тепла в слезы. Слезы о том, что никто не может разделить с тобой этого восхищения? Может быть, так мотив будет угадан правильно. И тогда один человек на свете поймет, почему эта повесть продолжается.
Хорошо, скажу я. Я знаю, я более чем уверен, что я не один, кто любит этот снег. И более чем уверен, что будет весна. И еще я уверен, что та история на теплом которском берегу никогда не закончится, как никогда не закончится жизнь. Вы помните, что это значит? Нет? Тогда вернемся к повести.
Самым неожиданным образом история эта получила свое продолжение, оказавшись однажды записанной на бумаге неизвестным пиитом. В стране, два века прожившей под властью турок, было уничтожено более половины населения. Те, кто не был убит, умирали от голода и непосильного труда. Женщины рожали детей от турецких воинов, а мужчины подвергались насильственной стерилизации. И, тем не менее, на всем которском побережье рождались мальчики и девочки, которые говорили на сербском и не говорили на турецком. Они вырастали и создавали семьи, воспитывая новое поколение воинов. Пытаясь избежать продажи на невольничьем рынке, они уходили добровольцами в европейские и славянские армии, где слыли хорошими солдатами и меткими стрелками. Легенда о Мстиславе и Йованне относится к периоду первого турецкого завоевания. Написана она, скорее всего, в Суторине на венецианском наречии. Это и спасло ее от уничтожения, поскольку турки регулярно проводили обыски в домах которцев, выбрасывая на улицу и сжигая все книги и бумаги, написанные на сербском языке. Учиться писать и читать на сербском считалось преступлением, ведущим к смертной казни. Пытаясь заставить местных жителей забыть о своих героях и славных былых временах, турки хотели вырастить новое поколение уже покорных им людей.
Однако легенды передавались из уст в уста и продолжали питать силы новых воинов. Освобождение пришло лишь в конце 17 века, когда объединенная армия венецианцев, черногорцев и герцеговинцев разгромила турок под Перастом. Венецианцы дали прибрежным городам автономию, реконструировали христианские церкви и открыли школы. После падения Венеции на которскую землю вступили австрийские войска, но после Аустерлица австрийцы поспешно покинули эту землю. Население Которской бухты стремилось к объединению с Черногорией. За это время которцы легализовали и откопали все спрятанное их предками. Среди других подобный клад, спрятанный согласно старому семейному преданию, в пещере горной гряды над Херцог-Нови одна черногорка по имени Мария и нашла. Под большим камнем лежали четыре белых крыла, а под ними лежали пожелтевшие листки, переложенные листами пальмы. Мария прочитала их от корки и до корки и еще раз подивилась, какими были ее предки. Днями и месяцами позже она нашла совпадения в своей жизни с тем, что было написано в книге о Йованне — ее далекой прапрабабушке.
Ее наблюдения легли в основу дневника. Ее дневник лег однажды на снег. Снег был кровавым. Умирающий мир сменил новый. И снег лежал на мокрой и тоскливой земле, ни единой травинки, голые стволы, поздняя осень. Земля называлась Россия. Мы расстреляли ее дневник в очередной раз. И снова не остановились. Ведь те, кто придет после нас, тоже будут спрашивать «что дальше?».
Еще в 1796 году большая часть территории Черногории стала независимой от турок. Продолжавшееся два века иго было сброшено упорными стараниями каждого из поколений черногорцев. Невидимые братства и задруги, покрывавшие словно сетью всю территорию страны, в первозданном виде сохранили понятие черногорцев о вечевом управлении и судилище. И попавшие под этот суд были обречены. Не было турка, который бы не боялся ступать на эту землю. Столь же грозное предупреждение получили и полководцы Наполеона, пытавшегося прорваться в сражающуюся с турками Сербию, чтобы лишить ее не только своей армии, но и гордости. Однако другое гордое племя преградило ему дорогу.
Воевавшая с Францией Россия в 1805 году послала в которскую бухту Стефана Санконского, русского генерала с малочисленным приданым отрядом. Санконский перешел Альпы и через австрийские земли добрался до Динарского нагорья. После встречи с архиепископом Черногории Петаром I, Санконский совершил переход к Адриатике. Расквартировавшись тремя группами в Херцог-Нови (штаб отряда находился в старой испанской крепости), Беле и Игало, Санконский начал готовить эти города к осаде. Французы надвигались и уже стояли под Дубровником.
Поддержанный черногорским первосвященником, Санконский не испытывал нужды в продовольствии и, самое главное, в солдатах. Черногорцы охотно шли добровольцами, у каждого было свое оружие и у каждого было горячее сердце. Через несколько недель Санконский понял, что с таким войском с целой армией сражаться не страшно. «Нас с русскими сто миллионов», — говорили ему на улицах. И никакие французы были не страшны. «Нас с черногорцами дай бог тысяча», — думал он и соглашался, что французов не стоит бояться.
Тем не менее, второй французский корпус разбил черногорцев под Скадаром и вышел напрямую к Котору. Тогда он назывался Каттаро: название осталось в наследство от венецианцев. Бой за древнюю крепость продолжался трое суток, французы почти полностью разрушили крепостные стены и внутренние укрепления. Черногорцы бились за каждый метр своего родного города: на каждой из узких улочек лежали трупы иноземцев, перекрещенные хлястиками от чудных квадратных ранцев. Кокарды с перьями и золотые эполеты пойдут после войны на сувениры, а сейчас лежат ненужным мусором на мертвых улицах. Черногорцы не ожидали такого стремительного марша французов и потому не были готовы к длительной осаде. Однако русский корпус на подмогу они звать не стали, да и Санконский приказал строить укрепления подле Ризана, Белы и Херцог-Нови, прекрасно сознавая, что растягивать фронт далее при имеющихся скудных резервах будет просто губительно. Говорят, что последние защитники Каттаро, отстреливаясь от французов, уходили в море. Французы выстроились на берегу в шеренгу и безжалостно в упор расстреливали черногорцев, которые пытались спастись на заранее заготовленных лодках. Им не суждено было знать, что в днищах лодок французские лазутчики проделали дыры. Медленно погружаясь, остатки черногорского войска уходили. Никто не знает, доплыл ли хоть один из них до ближайшего острова: в такой суматохе и имена-то забывают. Так и пишут потом: «неизвестный солдат».
Потеря Каттаро сделала положение на адриатическом побережье критическим для русских войск, и в марте 1806 года в Которскую бухту была направлена эскадра адмирала Сенявина. Адмирал высадился в Херцог-Нови, который избрал своей ставкой. Здесь же расположился царский военный трибунал. Встреча Сенявина в порту была шумной и праздничной. Санконский выстроил свой немногочисленный корпус на набережной. За русскими войсками стояли местные жители. Среди них, вытянувшись на цыпочках, чтобы хоть что-то увидеть из-за широкоплечих высоких рыбаков, стояла официантка прибрежного ресторана в Зеленице Мария. Среди сходивших на берег моряков был молодой капитан брига Николай Ярохин.
Ниже приводятся дневники, составленные им по возвращении из адриатического похода и, видимо, попавшие в руки царской охранки при обысках после 1825 года. Дневник переписывался начисто, судя по всему с черновиков, коими стали путевые заметки самого капитана и записи его возлюбленной. В ходе обыска у капитана также была изъята некая венецианская книга, начинавшаяся с подробной карты Которской бухты и содержащая многочисленные ссылки на венецианские названия прибрежных городов. На первый взгляд она очень походит на справочник путешественника, на второй — на одно из запрещенных изданий «Хазарского словаря Даубманнуса 1691 года», который, по преданию, как только кто-то брался читать, умирал, не добравшись до конца книги. Тем не менее, жандармы были люди весьма грубые и неохочие до чтения, а тем более не знали иностранных языков, и поэтому венецианская книга свободно пролежала в архивах полиции. Из нее, правда, были сразу же изъяты пальмовые листы, которыми она была переложена, отчего бумага стала постепенно разрушаться, изъеденная солью. Однако в силу выше обозначенных причин никому до этой книги и дела не было. Итак, дневник капитана Ярохина.
Марта 15-е. Год 1806 от Р.Х.
Вчера так устал, что был не в силах написать и полстроки. Просто упал на отведенную мне в углу на втором этаже кровать и уснул. Как мне сказал хозяин сегодня с утра, ночью я бредил стеньгами и ружьями, кричал «пли!» и «лево руля!». Судя по его недовольному виду, кричал громко.
Извинившись, с утра понял, что в толпе встречающих потерял одну запонку. Подплывая к Которской бухте, меня поразила природа. Невысокие горы торчали из-под густого лесного покрова, то там, то тут вырастали маленькие прибрежные деревеньки со своими рыже-красными черепичными кровлями. Белые каменные домики приветливо смотрелись на фоне утреннего отлива и легкой дымки. С первого взгляда кажется, что на этой земле никогда не было и никогда не будет больше войны, однако впечатление это ложное. Мы прошли знаменитую крепость Мамулу, которая не раз спасала Котор от турок, но так и не спасла. В Мамуле высадилась рота приданных нам артиллеристов: они помогут, если турки или французы надумают запереть нас в бухте.
На побережье города, куда мы пристали (кажется, его называют Кастель-Нуово, это по-итальянски, здесь еще недавно были венецианцы), было людно. Генерал Санконский, командующий местным русским корпусом выстроил все войско на плацу набережной. Наш бриг шел вслед за флагманом, и многое было не видно за его широкими парусами.
Когда мы пришвартовались, я был поражен: у Санконского под командованием было менее восьми сотен бойцов. Еще более я был удивлен, что большая часть из них — это местное ополчение, судя по всему, ни на что ни годное. Потеря Каттаро в этом свете уже не казалась предательством местных жителей и генерала. С такими силами ему было не удержать и Кастель-Нуово.
Спускаясь по трапу, я увидел приветливые лица местных мужчин: они все смыслят в судоходстве, многих из них я встречал на торговых путях, да и потом моряк моряка…. Более старые промышляют рыболовством. Сегодня хозяин уже угостил меня своим уловом, я думаю, что стоит и самому выйти в море с командой — половить этой вкусной рыбы.
Больше всего меня поразили женщины. В отличие от наших матерей, они словно не стареют и сохраняют молодость и бодрость духа до самой старости. Молодки улыбаются и так искренне нас приветствуют, что я даже опасаюсь, как бы не оставить здесь свое сердце. Прав был отец, когда советовал найти себе жену в России и быть спокойным за ее верность и свою душу. Я встретился взглядом с одной черногоркой: у нее отчаянно черные глаза и правильные черты лица. Овал лица, изящный прямой нос, тонкие губы, хрупкая шея, точеная грудь… Тело ее прекрасно. Я снова поднял глаза, но не нашел ее в толпе. Мне показалось, что, разводя солдат, я еще раз наткнулся на ее платье взглядом, но в следующее мгновение ничего не увидел. Может, это просто видение, но мне до сих пор кажется, что ее улыбка где-то рядом.
Все это такая глупость. Наивно думать, что она одна, и что она понимает хоть слово по-русски. Мы представляем здесь великую Россию, как можно волочиться за первой встречной юбкой!
Побрился и выбросил ее из головы. На сегодня была многое намечено. Вместе со своим мичманом и подпоручиком из числа адъютантов Санконского надо было осмотреть старую испанскую крепость — века 16-го. Она вполне могла сгодиться для обороны верхней части Кастель-Нуово.
Прибыв в крепость, я ощутил нехватку воздуха. Мне сказали, что в горах действительно мало воздуха, однако это проходит через два-три дня. Немного в тумане я пронаблюдал все четыре укрепленные башни Спаньолы (так называлась эта крепость), ее полуразрушенные стены и системы входов и выходов. В качестве временного бастиона она еще вполне сносно выглядела.
Отправив подпоручика с мичманом чертить план существующих укреплений, я попросил нашего проводника из местных показать тайные ходы. Спаньола оказалась довольно хитрым сооружением и имела три запасных выхода на разные стороны, запасной подвал с хранилищем и разветвленную систему водоснабжения. Правда, большая часть всех этих ходов и сооружений пришла в негодность и была завалена камнями, часть коммуникаций стоило использовать. Санконский весьма правильно определил, что здесь может пройти рубеж обороны.
Я спустился вслед за проводником. Его звали Радован, было ему лет шестьдесят, хотя он выглядело на все сто. В темном подвале он показал мне, как пользоваться укрытием и потайным ходом, и сказал на языке, очень похожем на русский. Я его переспросил, и он медленно повторил мне свою фразу, которую я с трудом различил:
— Ты храбрый воин, офицер. Зачем тебе северные хитрости — ими все равно не победить врага?
— Чем же тогда победить врага?
— Ты прибыл на нашу землю, чтобы помочь нам защитить ее. И за это мы будем веки вечные помнить о вашем подвиге, о нашем большом северном брате. Но только тот, кто станет южанином по духу своему, того здесь будут славить вечно, — он безбожно шипел и менял ударные гласные.
— И в чем же южный дух отличается от северного? По-моему, есть дух победы и дух поражения, дух правды и лжи, дух свободы и рабства. Что еще может быть?
— Ты быстр в своих мыслях, но медлителен в своих взглядах, воин. Что победа для тебя и что свобода — то для другого смерть и ненависть.
— Так пусть враги и трепещут перед нашим духом, — я не понимал, что он от меня хочет.
Он вывел меня на свет, и солнечные лучи ударили мне в глаза. Я зажмурился.
— Видишь, — сказал он, — ты даже не можешь посмотреть на солнце, а уже хочешь победить весь мир.
Прищуренными и слезящимися глазами я посмотрел на него. Он спокойно смотрел на солнце, даже не щурясь.
— Я просто не привык к такому яркому солнцу.
— Ты еще молод, воин, и просто не привык уважать местные обычаи.
Старец изрядно надоел мне к тому моменту, и я встал, чтобы спуститься к подпоручику. Он взял меня за рукав и показал на башню. От стены к башне шел узкий каменный коридор.
— Раз ты такой ловкий и хитрый, попробуй пробежать от стены к башне. Точно так же, как и те, кто будет штурмовать эту стену.
Старец, я подумал, совсем сошел с ума. Но отказаться было как-то неловко, да и как русский офицер мог испугаться просто какого-то там каменного коридора? Я быстро залез на стену, прошелся, балансируя руками по каменной кромке, и спрыгнул в коридор. Через два шага были ворота, через которые можно было попасть в башню. Я открыл ворота и прошел вперед. Вдруг надо мной раздался шум и скрежет, ворота закрылись, а перед моим носом упала железная решетка. Я оказался взаперти. За решеткой был виден тусклый свет, он шел от бойниц. Снаружи крепости таких бойниц не было. И тут в одной из них появилась довольная рожа старика, он держал в руке пистоль и победно улыбался. При мне была только шпага, ощущение безвыходности заставило поежиться.
— Жди, — сказал старец.
Я терпеливо оглядывал устройство ловушки, пока ворота снова не открылись. Я понял, что это было предложением выслушать историю старца и, смирившись, сел на каменные ступени.
— Ты нетерпелив, а оттого неосторожен. Ты должен понимать, что горы и камни, лес и море — это все придано тебе в помощь. А дума о своей славе и лихости лишь погубит тебя. В далекое время, когда земля эта была свободна от турок, случилась меж князьями тутошними междоусобица. И был среди защитников Котора один северянин. Лихо громил он недругов и турок, пытавшихся воспользоваться войной. И однажды встал он перед выбором: либо предать наш город, который его приютил, либо попытать счастья и разбить врага в его же логове. Говорят, что любимая женщина и лучший друг уговаривали воеводу защитить город, а потом за врага браться. Но воевода не послушал их. Он хитростью пробрался в обезлюдевший стан врага и разграбил его оружейные склады. Свою невеликую армию вооружил он и повел на соединение с главными силами которцев, и вороги поняли бесплодность своих усилий и предпочли сдаться. Между тем, Херцог-Нови лежал весь в огне и крови, и всех близких этого человека вороги вырезали. Жестокие разрушения были везде, лишь горстка людей сумела бежать к которцам. Воевода тот войну выиграл, а близких своих предал, и потом не смог жить тут с камнем на шее, уехал в Сербию, где и сгинул. Даже могилу его указать никто не может.
Есть и другая история. В середине 16 века, когда Херцог-Нови полон был турок, на побережье высадилась христианская рать во главе с герцогом Лазарем. Большую часть рати составляли испанские конкистадоры-крестоносцы. Они захватили город и построили в верхней его части крепость, позже названную в их честь — Спаньолой. Власть христиан ограничилась Которской бухтой, все это время христиане ожесточенно бились с турками. Десять месяцев сражений, в которых полегло много и местных добровольцев, и много крестоносцев, прошло. Турки снова овладели всеми городами на побережье, остался только Херцог-Нови. С моря его защищала испанская эскадра и новигородская крепость, со стороны гор — Спаньола. Турки окружили город и крепость. Запасы продовольствия и пороха у христиан заканчивались, защитников становилось все меньше и меньше.
Турки тайком проникли в город и захватили жену и двух дочерей Лазаря. Послав ему сообщение с парламентером, турки потребовали Лазаря открыть ворота в крепость и сдать им Спаньолу, иначе они убьют его дочерей и жену. Если он сделает это, турки пообещали ему жизнь и возможность выйти из бухты на своих кораблях. Опечалился Лазарь, собрал своих дружинников и держал с ними совет. Немногим помогли ему советчики. Все они были готовы умереть как один и все знали, что умрут. Искушение уйти живыми было велико, и помочь герцогу каждый был готов. Однако решение должен был принять именно он. Герцог мучился всю ночь, после чего послал гонца в город и приказал грузить на его корабли всех женщин и детей, а также десять самых храбрых воинов для охраны. Едва проступил рассвет, корабли отчалили из бухты, турки решили, что это знак, что Лазарь увел войска. Турки подобрались к Спаньоле, и в этот момент изо всех бойниц на них обрушился град пуль. Пушки Спаньолы задыхались от дыма пороха, турки валились дюжинами и проклинали герцога.
Когда они, наконец, вошли в крепость, утопая в крови своих янычар, Лазаря схватили живым. На его глазах паша убил его семью, а самого его послал в Константинополь, где и казнил. Он проиграл, но спас город.
И я, и старец молчали.
— Что ты хочешь от меня, старец?
— Хочу, чтобы ты дал мне клятву быть южанином!
Я смутился. Не знаю что, но что-то сказало внутри меня, что это накладывает на меня какую-то иную ответственность. Думы боролись внутри меня. Однако старец упрямо смотрел мне в глаза. Я сдался.
— Хорошо, старец.
— Отлично, воин. Пусть духи этих гор и этого моря помогают тебе.
Лист Ее дневника.
Во всем городе праздник. У меня как всегда неудача. Сегодня приплыли русские, которые трусливо отсиживались в Спаньоле и не решались отбить Котор. Этот жирный генерал только и знал, что ходить к нашим священникам и пить у них кагор с абрикосами.
Весь город побежал глазеть на новых русских. Это были моряки. За нашими мужчинами никого не разглядишь. Подружки мои весь вечер шептались, кто где поселился и где самый симпатичный русский морячок. Моряки, конечно, выглядят более боевито, чем опухшие от безделья солдаты Санконского. Только стреляют глазами вовсю. Что ж, посмотрим, как они стреляют из ружей.
Какой-то молодой капитан засмотрелся на меня. Или мне показалось? Может, конечно, кто-то стоял за мной. Неужели эта дурочка из припортовой булочной? Нет, такая не может привлечь даже самого пьяного черногорца. Вообще-то он мне понравился. Чистый мундир: у наших такого никогда не встретишь. Наверное, это очень романтично — плавать на кораблях, так захватывает дух!
Надо будет погадать на него. Но ни в коем случае ничего серьезного! Слишком вредно крутить роман с северянином. Сегодня здесь, завтра уже уплыл к себе в Россию. А пока от них никакого толка. Только новые расходы для тех, у кого они остановились. Может, пустить к себе в дом какого-нибудь русского офицера? О, это было бы интересно. Черт побери, должен же кто-то возместить мне рассыпавшееся в этой встречающей толпе серебряное монисто! Одно расстройство. Вот к чему приводят праздники!
Апрель 1806.
В Херцог-Нови зацвели кактусы, все дубы и платаны покрылись зеленью. Совершенно необычная картина: вечнозеленые пальмы простояли всю зиму с листьями, а дубы показывали свои голые стволы, обвитые зелеными лианами. Еще пару недель — и вода в море будет теплой-теплой. Наши моряки уже купались. Вечером их только и можно найти барахтающимися в морских волнах в объятиях молодых черногорок.
Может быть, потому северные романтики столь полны безнадежности и столь могучи по силе духа и тела, а южане — столь молоды и пропитаны нежностью. Который раз повторяя заученный сюжет, который Вы могли бы придумать сами, я готов написать еще пару страниц, чтобы повесть казалась красивее, а автор — понятнее. И, тем не менее, если вы ощущаете себя южанином — все, что написано далее, можно не читать. Просто отложить книжку, перелистать до страницы с названием «За обложкой» и еще раз подивится, сколько же можно лить воду мимо кувшина.
Вероятно, на этом месте и должна кончиться южная повесть. И, тем не менее, пока она писалась, наступила зима. А я так люблю снег, когда он только ложится на мокрую и унылую осеннюю землю. Умирающий мир меняет новый, чистый и светлый. Еще через пару-тройку месяцев, кашляя и становясь слепым от белого безмолвия, я буду проклинать эту зиму и холод. Я буду ждать весны так, как будто это даст мне силы жить снова, хотя врачи будут говорить об авитаминозе или весеннем обострении язвы. Я буду ждать лета, чтобы хоть на секунду, закрыв глаза или взметнув уставшие слезящиеся глаза к великому голубому, ощутить себя на юге. А пока я люблю снег. Его крупные хлопья и ласковое щекотание на щеках, превращающееся от нашего тепла в слезы. Слезы о том, что никто не может разделить с тобой этого восхищения? Может быть, так мотив будет угадан правильно. И тогда один человек на свете поймет, почему эта повесть продолжается.
Хорошо, скажу я. Я знаю, я более чем уверен, что я не один, кто любит этот снег. И более чем уверен, что будет весна. И еще я уверен, что та история на теплом которском берегу никогда не закончится, как никогда не закончится жизнь. Вы помните, что это значит? Нет? Тогда вернемся к повести.
Самым неожиданным образом история эта получила свое продолжение, оказавшись однажды записанной на бумаге неизвестным пиитом. В стране, два века прожившей под властью турок, было уничтожено более половины населения. Те, кто не был убит, умирали от голода и непосильного труда. Женщины рожали детей от турецких воинов, а мужчины подвергались насильственной стерилизации. И, тем не менее, на всем которском побережье рождались мальчики и девочки, которые говорили на сербском и не говорили на турецком. Они вырастали и создавали семьи, воспитывая новое поколение воинов. Пытаясь избежать продажи на невольничьем рынке, они уходили добровольцами в европейские и славянские армии, где слыли хорошими солдатами и меткими стрелками. Легенда о Мстиславе и Йованне относится к периоду первого турецкого завоевания. Написана она, скорее всего, в Суторине на венецианском наречии. Это и спасло ее от уничтожения, поскольку турки регулярно проводили обыски в домах которцев, выбрасывая на улицу и сжигая все книги и бумаги, написанные на сербском языке. Учиться писать и читать на сербском считалось преступлением, ведущим к смертной казни. Пытаясь заставить местных жителей забыть о своих героях и славных былых временах, турки хотели вырастить новое поколение уже покорных им людей.
Однако легенды передавались из уст в уста и продолжали питать силы новых воинов. Освобождение пришло лишь в конце 17 века, когда объединенная армия венецианцев, черногорцев и герцеговинцев разгромила турок под Перастом. Венецианцы дали прибрежным городам автономию, реконструировали христианские церкви и открыли школы. После падения Венеции на которскую землю вступили австрийские войска, но после Аустерлица австрийцы поспешно покинули эту землю. Население Которской бухты стремилось к объединению с Черногорией. За это время которцы легализовали и откопали все спрятанное их предками. Среди других подобный клад, спрятанный согласно старому семейному преданию, в пещере горной гряды над Херцог-Нови одна черногорка по имени Мария и нашла. Под большим камнем лежали четыре белых крыла, а под ними лежали пожелтевшие листки, переложенные листами пальмы. Мария прочитала их от корки и до корки и еще раз подивилась, какими были ее предки. Днями и месяцами позже она нашла совпадения в своей жизни с тем, что было написано в книге о Йованне — ее далекой прапрабабушке.
Ее наблюдения легли в основу дневника. Ее дневник лег однажды на снег. Снег был кровавым. Умирающий мир сменил новый. И снег лежал на мокрой и тоскливой земле, ни единой травинки, голые стволы, поздняя осень. Земля называлась Россия. Мы расстреляли ее дневник в очередной раз. И снова не остановились. Ведь те, кто придет после нас, тоже будут спрашивать «что дальше?».
Еще в 1796 году большая часть территории Черногории стала независимой от турок. Продолжавшееся два века иго было сброшено упорными стараниями каждого из поколений черногорцев. Невидимые братства и задруги, покрывавшие словно сетью всю территорию страны, в первозданном виде сохранили понятие черногорцев о вечевом управлении и судилище. И попавшие под этот суд были обречены. Не было турка, который бы не боялся ступать на эту землю. Столь же грозное предупреждение получили и полководцы Наполеона, пытавшегося прорваться в сражающуюся с турками Сербию, чтобы лишить ее не только своей армии, но и гордости. Однако другое гордое племя преградило ему дорогу.
Воевавшая с Францией Россия в 1805 году послала в которскую бухту Стефана Санконского, русского генерала с малочисленным приданым отрядом. Санконский перешел Альпы и через австрийские земли добрался до Динарского нагорья. После встречи с архиепископом Черногории Петаром I, Санконский совершил переход к Адриатике. Расквартировавшись тремя группами в Херцог-Нови (штаб отряда находился в старой испанской крепости), Беле и Игало, Санконский начал готовить эти города к осаде. Французы надвигались и уже стояли под Дубровником.
Поддержанный черногорским первосвященником, Санконский не испытывал нужды в продовольствии и, самое главное, в солдатах. Черногорцы охотно шли добровольцами, у каждого было свое оружие и у каждого было горячее сердце. Через несколько недель Санконский понял, что с таким войском с целой армией сражаться не страшно. «Нас с русскими сто миллионов», — говорили ему на улицах. И никакие французы были не страшны. «Нас с черногорцами дай бог тысяча», — думал он и соглашался, что французов не стоит бояться.
Тем не менее, второй французский корпус разбил черногорцев под Скадаром и вышел напрямую к Котору. Тогда он назывался Каттаро: название осталось в наследство от венецианцев. Бой за древнюю крепость продолжался трое суток, французы почти полностью разрушили крепостные стены и внутренние укрепления. Черногорцы бились за каждый метр своего родного города: на каждой из узких улочек лежали трупы иноземцев, перекрещенные хлястиками от чудных квадратных ранцев. Кокарды с перьями и золотые эполеты пойдут после войны на сувениры, а сейчас лежат ненужным мусором на мертвых улицах. Черногорцы не ожидали такого стремительного марша французов и потому не были готовы к длительной осаде. Однако русский корпус на подмогу они звать не стали, да и Санконский приказал строить укрепления подле Ризана, Белы и Херцог-Нови, прекрасно сознавая, что растягивать фронт далее при имеющихся скудных резервах будет просто губительно. Говорят, что последние защитники Каттаро, отстреливаясь от французов, уходили в море. Французы выстроились на берегу в шеренгу и безжалостно в упор расстреливали черногорцев, которые пытались спастись на заранее заготовленных лодках. Им не суждено было знать, что в днищах лодок французские лазутчики проделали дыры. Медленно погружаясь, остатки черногорского войска уходили. Никто не знает, доплыл ли хоть один из них до ближайшего острова: в такой суматохе и имена-то забывают. Так и пишут потом: «неизвестный солдат».
Потеря Каттаро сделала положение на адриатическом побережье критическим для русских войск, и в марте 1806 года в Которскую бухту была направлена эскадра адмирала Сенявина. Адмирал высадился в Херцог-Нови, который избрал своей ставкой. Здесь же расположился царский военный трибунал. Встреча Сенявина в порту была шумной и праздничной. Санконский выстроил свой немногочисленный корпус на набережной. За русскими войсками стояли местные жители. Среди них, вытянувшись на цыпочках, чтобы хоть что-то увидеть из-за широкоплечих высоких рыбаков, стояла официантка прибрежного ресторана в Зеленице Мария. Среди сходивших на берег моряков был молодой капитан брига Николай Ярохин.
Ниже приводятся дневники, составленные им по возвращении из адриатического похода и, видимо, попавшие в руки царской охранки при обысках после 1825 года. Дневник переписывался начисто, судя по всему с черновиков, коими стали путевые заметки самого капитана и записи его возлюбленной. В ходе обыска у капитана также была изъята некая венецианская книга, начинавшаяся с подробной карты Которской бухты и содержащая многочисленные ссылки на венецианские названия прибрежных городов. На первый взгляд она очень походит на справочник путешественника, на второй — на одно из запрещенных изданий «Хазарского словаря Даубманнуса 1691 года», который, по преданию, как только кто-то брался читать, умирал, не добравшись до конца книги. Тем не менее, жандармы были люди весьма грубые и неохочие до чтения, а тем более не знали иностранных языков, и поэтому венецианская книга свободно пролежала в архивах полиции. Из нее, правда, были сразу же изъяты пальмовые листы, которыми она была переложена, отчего бумага стала постепенно разрушаться, изъеденная солью. Однако в силу выше обозначенных причин никому до этой книги и дела не было. Итак, дневник капитана Ярохина.
Марта 15-е. Год 1806 от Р.Х.
Вчера так устал, что был не в силах написать и полстроки. Просто упал на отведенную мне в углу на втором этаже кровать и уснул. Как мне сказал хозяин сегодня с утра, ночью я бредил стеньгами и ружьями, кричал «пли!» и «лево руля!». Судя по его недовольному виду, кричал громко.
Извинившись, с утра понял, что в толпе встречающих потерял одну запонку. Подплывая к Которской бухте, меня поразила природа. Невысокие горы торчали из-под густого лесного покрова, то там, то тут вырастали маленькие прибрежные деревеньки со своими рыже-красными черепичными кровлями. Белые каменные домики приветливо смотрелись на фоне утреннего отлива и легкой дымки. С первого взгляда кажется, что на этой земле никогда не было и никогда не будет больше войны, однако впечатление это ложное. Мы прошли знаменитую крепость Мамулу, которая не раз спасала Котор от турок, но так и не спасла. В Мамуле высадилась рота приданных нам артиллеристов: они помогут, если турки или французы надумают запереть нас в бухте.
На побережье города, куда мы пристали (кажется, его называют Кастель-Нуово, это по-итальянски, здесь еще недавно были венецианцы), было людно. Генерал Санконский, командующий местным русским корпусом выстроил все войско на плацу набережной. Наш бриг шел вслед за флагманом, и многое было не видно за его широкими парусами.
Когда мы пришвартовались, я был поражен: у Санконского под командованием было менее восьми сотен бойцов. Еще более я был удивлен, что большая часть из них — это местное ополчение, судя по всему, ни на что ни годное. Потеря Каттаро в этом свете уже не казалась предательством местных жителей и генерала. С такими силами ему было не удержать и Кастель-Нуово.
Спускаясь по трапу, я увидел приветливые лица местных мужчин: они все смыслят в судоходстве, многих из них я встречал на торговых путях, да и потом моряк моряка…. Более старые промышляют рыболовством. Сегодня хозяин уже угостил меня своим уловом, я думаю, что стоит и самому выйти в море с командой — половить этой вкусной рыбы.
Больше всего меня поразили женщины. В отличие от наших матерей, они словно не стареют и сохраняют молодость и бодрость духа до самой старости. Молодки улыбаются и так искренне нас приветствуют, что я даже опасаюсь, как бы не оставить здесь свое сердце. Прав был отец, когда советовал найти себе жену в России и быть спокойным за ее верность и свою душу. Я встретился взглядом с одной черногоркой: у нее отчаянно черные глаза и правильные черты лица. Овал лица, изящный прямой нос, тонкие губы, хрупкая шея, точеная грудь… Тело ее прекрасно. Я снова поднял глаза, но не нашел ее в толпе. Мне показалось, что, разводя солдат, я еще раз наткнулся на ее платье взглядом, но в следующее мгновение ничего не увидел. Может, это просто видение, но мне до сих пор кажется, что ее улыбка где-то рядом.
Все это такая глупость. Наивно думать, что она одна, и что она понимает хоть слово по-русски. Мы представляем здесь великую Россию, как можно волочиться за первой встречной юбкой!
Побрился и выбросил ее из головы. На сегодня была многое намечено. Вместе со своим мичманом и подпоручиком из числа адъютантов Санконского надо было осмотреть старую испанскую крепость — века 16-го. Она вполне могла сгодиться для обороны верхней части Кастель-Нуово.
Прибыв в крепость, я ощутил нехватку воздуха. Мне сказали, что в горах действительно мало воздуха, однако это проходит через два-три дня. Немного в тумане я пронаблюдал все четыре укрепленные башни Спаньолы (так называлась эта крепость), ее полуразрушенные стены и системы входов и выходов. В качестве временного бастиона она еще вполне сносно выглядела.
Отправив подпоручика с мичманом чертить план существующих укреплений, я попросил нашего проводника из местных показать тайные ходы. Спаньола оказалась довольно хитрым сооружением и имела три запасных выхода на разные стороны, запасной подвал с хранилищем и разветвленную систему водоснабжения. Правда, большая часть всех этих ходов и сооружений пришла в негодность и была завалена камнями, часть коммуникаций стоило использовать. Санконский весьма правильно определил, что здесь может пройти рубеж обороны.
Я спустился вслед за проводником. Его звали Радован, было ему лет шестьдесят, хотя он выглядело на все сто. В темном подвале он показал мне, как пользоваться укрытием и потайным ходом, и сказал на языке, очень похожем на русский. Я его переспросил, и он медленно повторил мне свою фразу, которую я с трудом различил:
— Ты храбрый воин, офицер. Зачем тебе северные хитрости — ими все равно не победить врага?
— Чем же тогда победить врага?
— Ты прибыл на нашу землю, чтобы помочь нам защитить ее. И за это мы будем веки вечные помнить о вашем подвиге, о нашем большом северном брате. Но только тот, кто станет южанином по духу своему, того здесь будут славить вечно, — он безбожно шипел и менял ударные гласные.
— И в чем же южный дух отличается от северного? По-моему, есть дух победы и дух поражения, дух правды и лжи, дух свободы и рабства. Что еще может быть?
— Ты быстр в своих мыслях, но медлителен в своих взглядах, воин. Что победа для тебя и что свобода — то для другого смерть и ненависть.
— Так пусть враги и трепещут перед нашим духом, — я не понимал, что он от меня хочет.
Он вывел меня на свет, и солнечные лучи ударили мне в глаза. Я зажмурился.
— Видишь, — сказал он, — ты даже не можешь посмотреть на солнце, а уже хочешь победить весь мир.
Прищуренными и слезящимися глазами я посмотрел на него. Он спокойно смотрел на солнце, даже не щурясь.
— Я просто не привык к такому яркому солнцу.
— Ты еще молод, воин, и просто не привык уважать местные обычаи.
Старец изрядно надоел мне к тому моменту, и я встал, чтобы спуститься к подпоручику. Он взял меня за рукав и показал на башню. От стены к башне шел узкий каменный коридор.
— Раз ты такой ловкий и хитрый, попробуй пробежать от стены к башне. Точно так же, как и те, кто будет штурмовать эту стену.
Старец, я подумал, совсем сошел с ума. Но отказаться было как-то неловко, да и как русский офицер мог испугаться просто какого-то там каменного коридора? Я быстро залез на стену, прошелся, балансируя руками по каменной кромке, и спрыгнул в коридор. Через два шага были ворота, через которые можно было попасть в башню. Я открыл ворота и прошел вперед. Вдруг надо мной раздался шум и скрежет, ворота закрылись, а перед моим носом упала железная решетка. Я оказался взаперти. За решеткой был виден тусклый свет, он шел от бойниц. Снаружи крепости таких бойниц не было. И тут в одной из них появилась довольная рожа старика, он держал в руке пистоль и победно улыбался. При мне была только шпага, ощущение безвыходности заставило поежиться.
— Жди, — сказал старец.
Я терпеливо оглядывал устройство ловушки, пока ворота снова не открылись. Я понял, что это было предложением выслушать историю старца и, смирившись, сел на каменные ступени.
— Ты нетерпелив, а оттого неосторожен. Ты должен понимать, что горы и камни, лес и море — это все придано тебе в помощь. А дума о своей славе и лихости лишь погубит тебя. В далекое время, когда земля эта была свободна от турок, случилась меж князьями тутошними междоусобица. И был среди защитников Котора один северянин. Лихо громил он недругов и турок, пытавшихся воспользоваться войной. И однажды встал он перед выбором: либо предать наш город, который его приютил, либо попытать счастья и разбить врага в его же логове. Говорят, что любимая женщина и лучший друг уговаривали воеводу защитить город, а потом за врага браться. Но воевода не послушал их. Он хитростью пробрался в обезлюдевший стан врага и разграбил его оружейные склады. Свою невеликую армию вооружил он и повел на соединение с главными силами которцев, и вороги поняли бесплодность своих усилий и предпочли сдаться. Между тем, Херцог-Нови лежал весь в огне и крови, и всех близких этого человека вороги вырезали. Жестокие разрушения были везде, лишь горстка людей сумела бежать к которцам. Воевода тот войну выиграл, а близких своих предал, и потом не смог жить тут с камнем на шее, уехал в Сербию, где и сгинул. Даже могилу его указать никто не может.
Есть и другая история. В середине 16 века, когда Херцог-Нови полон был турок, на побережье высадилась христианская рать во главе с герцогом Лазарем. Большую часть рати составляли испанские конкистадоры-крестоносцы. Они захватили город и построили в верхней его части крепость, позже названную в их честь — Спаньолой. Власть христиан ограничилась Которской бухтой, все это время христиане ожесточенно бились с турками. Десять месяцев сражений, в которых полегло много и местных добровольцев, и много крестоносцев, прошло. Турки снова овладели всеми городами на побережье, остался только Херцог-Нови. С моря его защищала испанская эскадра и новигородская крепость, со стороны гор — Спаньола. Турки окружили город и крепость. Запасы продовольствия и пороха у христиан заканчивались, защитников становилось все меньше и меньше.
Турки тайком проникли в город и захватили жену и двух дочерей Лазаря. Послав ему сообщение с парламентером, турки потребовали Лазаря открыть ворота в крепость и сдать им Спаньолу, иначе они убьют его дочерей и жену. Если он сделает это, турки пообещали ему жизнь и возможность выйти из бухты на своих кораблях. Опечалился Лазарь, собрал своих дружинников и держал с ними совет. Немногим помогли ему советчики. Все они были готовы умереть как один и все знали, что умрут. Искушение уйти живыми было велико, и помочь герцогу каждый был готов. Однако решение должен был принять именно он. Герцог мучился всю ночь, после чего послал гонца в город и приказал грузить на его корабли всех женщин и детей, а также десять самых храбрых воинов для охраны. Едва проступил рассвет, корабли отчалили из бухты, турки решили, что это знак, что Лазарь увел войска. Турки подобрались к Спаньоле, и в этот момент изо всех бойниц на них обрушился град пуль. Пушки Спаньолы задыхались от дыма пороха, турки валились дюжинами и проклинали герцога.
Когда они, наконец, вошли в крепость, утопая в крови своих янычар, Лазаря схватили живым. На его глазах паша убил его семью, а самого его послал в Константинополь, где и казнил. Он проиграл, но спас город.
И я, и старец молчали.
— Что ты хочешь от меня, старец?
— Хочу, чтобы ты дал мне клятву быть южанином!
Я смутился. Не знаю что, но что-то сказало внутри меня, что это накладывает на меня какую-то иную ответственность. Думы боролись внутри меня. Однако старец упрямо смотрел мне в глаза. Я сдался.
— Хорошо, старец.
— Отлично, воин. Пусть духи этих гор и этого моря помогают тебе.
Лист Ее дневника.
Во всем городе праздник. У меня как всегда неудача. Сегодня приплыли русские, которые трусливо отсиживались в Спаньоле и не решались отбить Котор. Этот жирный генерал только и знал, что ходить к нашим священникам и пить у них кагор с абрикосами.
Весь город побежал глазеть на новых русских. Это были моряки. За нашими мужчинами никого не разглядишь. Подружки мои весь вечер шептались, кто где поселился и где самый симпатичный русский морячок. Моряки, конечно, выглядят более боевито, чем опухшие от безделья солдаты Санконского. Только стреляют глазами вовсю. Что ж, посмотрим, как они стреляют из ружей.
Какой-то молодой капитан засмотрелся на меня. Или мне показалось? Может, конечно, кто-то стоял за мной. Неужели эта дурочка из припортовой булочной? Нет, такая не может привлечь даже самого пьяного черногорца. Вообще-то он мне понравился. Чистый мундир: у наших такого никогда не встретишь. Наверное, это очень романтично — плавать на кораблях, так захватывает дух!
Надо будет погадать на него. Но ни в коем случае ничего серьезного! Слишком вредно крутить роман с северянином. Сегодня здесь, завтра уже уплыл к себе в Россию. А пока от них никакого толка. Только новые расходы для тех, у кого они остановились. Может, пустить к себе в дом какого-нибудь русского офицера? О, это было бы интересно. Черт побери, должен же кто-то возместить мне рассыпавшееся в этой встречающей толпе серебряное монисто! Одно расстройство. Вот к чему приводят праздники!
Апрель 1806.
В Херцог-Нови зацвели кактусы, все дубы и платаны покрылись зеленью. Совершенно необычная картина: вечнозеленые пальмы простояли всю зиму с листьями, а дубы показывали свои голые стволы, обвитые зелеными лианами. Еще пару недель — и вода в море будет теплой-теплой. Наши моряки уже купались. Вечером их только и можно найти барахтающимися в морских волнах в объятиях молодых черногорок.