Страница:
лись и перемигнулись.
- Ну дела твои я, положим, знаю. Не дела они, а делишки - дела
твои, да еще темные. В Москве-то тебе можно?
- Можно, можно, - успокоил Колька, - я по первому еще сроку,
да и учитывая примерное мое поведение в местах заключения.
- Ну, это ты, положим, врешь! Знаю я твое примерное поведение!
Максим Григорьевич выпил и третью.
- Знаю, своими же глазами видел!
Это была правда. Видел и знал Максим Григорьевич Колькино при-
мерное поведение. Года три назад, когда путалась с ним Тамарка,
ученица еще, и когда мать пришла зареванная из школы, попросила
она:
- Ты ведь отец, какой-никакой, а отец. Пойди, поговори с ним!
- Максиму Григорьевичу хоть и плевать было, с кем дочь и что, но
все же пошел он и с Николаем говорил. Говорил так:
- Ты это, Николай, девку оставь. Ты человек пустой да риско-
вый. Тюрьма по тебе плачет. А она еще школьница, мать вон к
директору вызывали.
Колька тогда только рассмеялся ему в лицо и обозвал разно -
мусором, псом и всяко, а потом сказал:
- Ты не в свое дело не суйся! Какой ты ей отец. Знаю я какой
ты отец. Рассказывали да и сам вижу. А матери скажи, что томку я
не обижаю и другой никто не обидит. Вся шпана, ее завидев, в под-
воротни прячется и здоровается уважительно. А если бы не я - лез-
ли бы и лапали. Та что со мной ей лучше, - уверенно закончил Ни-
колай.
Максим Григорьевич и ушел ни с чем, только дома ругал Тамарку
всякими оскорбительными прозвищами и мать ими же ругал, и сестру
с мужем, и целый свет.
- Пропадите вы все - вся ваша семья поганая да блядская. Не
путайте меня в свои дела. Я с уголовниками больше разговаривать
не буду. Я б с ним в другом месте поговорил. Но, ничего, - может
быть еще и придется.
И накаркал, ведь, старый ворон. Забрали Николая за пьяную ка-
кую-то драку с поножовщиной да с оскорблением власти. И по стран-
ной случайности все предварительное заключение просидел тот в бу-
тырке, в камере, за которой Максим Григорьевич тогда следил. Он
как сейчас помнит, Максим Григорьевич, - входит он, как всегда,
медленно и молча в камеру и встает ему навстречу Николай Святен-
ко, по кличке Коллега, - уголовник и гитарист, наглец и соблазни-
тель его собственной, хотя и нелюбимой, дочери. И совсем не заг-
рустил он от того, что грозило ему от 2 до 7, по статье 206 (б)
уголовного кодекса, а даже как будто наоборот, чувствовал себя
спокойнее и лучше.
- А-а, Максим Григорьевич - ненаглядный тесть. Прости, канди-
дат только в тести. Вот это встреча! Знал бы ты, как я рад, Мак-
сим Григорьевич. Ты ведь и принесешь чего-нибудь, чего нельзя, -
подмаргивал ему Колька, - по блату да по родственному, и послаб-
- 379 -
.................................................................
ление будет отеческое мне и корешам моим. Верно ведь, товарищ По-
луэктов?
Максим Григорьевич, как мог, тогда Кольку выматерил, выхлопо-
тал ему карцер, а при другом разе сказал:
- Ты меня, ублюдок, лучше не задирай. Я тебе такое послабление
сделаю! Всю жизнь твою поганую, лагерную помнить будешь. Николай
промолчал тогда, после карцера, к тому же у него на завтра суд
назначен был. Он попросил только:
- Тамаре привет передайте. И все. И пусть на суд не идет.
Максим Григорьевич ничего передавать, конечно, не стал. А на дру-
гой день Кольку увезли и больше он его не видал и не вспоминал
даже. И вдруг - вот он, как снег на голову, с коньяком да с дру-
гом, как ни в чем не бывало - попивает и напевает:
- Снег скрипел подо мной, поскрипев затихал,
И сугробы прилечь завлекали.
Я дышал синевой, белый пар выдыхал,
Он летел, становясь облаками!
- Что думаешь делать, если, конечно, не секрет? - Спросил мак-
сим Григорьевич. - На работу думаешь или снова за старое?
- За какое это старое? Я работал, Максим Григорьевич, я рекла-
му рисовал, а драка та случайная. Играли в петуха во дворе. Один
фраер хорошо разбанковался - третий круг подряд всех чешет, на
кону уже 200 было, ну, и я, хоть и выпивши - вижу передергивает
он. Я карты бросил и врезал ему, надел на кумпол. Он кровью за-
лился. А парень оказался цепкий да настырный. Так что мы с ним
минут десять разбирались. А пока милиция подоспела, соседи. Стали
вязать. А я вашего брата недолюбливаю, - извинился Колька, - те-
перь люблю больше себя, а тогда дурной был, не понимал еще, что
власть надо любить. И бить ее очень даже глупо. Ну, и конечно ми-
лиции досталось. Вот, так что драка эта дурацкая и срок схлопотал
я ни за что. Да что теперь об этом. Это быльем поросло.
- А ямщик молодой не хлестал лошадей,
Потому и замерз, бедолага, -
пропел Колька продолжение песни, из которой выходило, что если бы
ямщик был злой и бил лошадей, он мог бы согреться и не замерз бы,
и не умер. Так всегда, дескать, в несправедливой этой жизни -
добрый да жалостливый помирает, а недобрый да жестокий живет.
Песня Максиму Григорьевичу показалась хорошей и странно напом-
нила песни Саши Кулешова - артиста и вчерашнего собутыльника.
Опять засосало у него под ложечкой от досады за давешнее хвас-
товство и, отгоняя ее, досаду, Максим Григорьевич спросил для
приличия,что-ли у Толика - дружка Колькиного, который во все про-
должение разговора только лыбился и подпевал:
- А ты чем занимаешься?
- Я-то? Я - пассажир.
- А-а, - протянул Максим Григорьевич, хотя и не понял, -
кто-кто, говоришь?
- 380 -
.................................................................
- Пассажир! По поездам да такси. Работа такая - пассажир. Мак-
сим Григорьевич недоверчиво так взглянул на него, но, решив не
показать виду, что такой профессии он не знает, больше спрашивать
не стал. "Ну их к дьяволу, - народ коварный, да подковыристый, -
нарвешься опять на розыгрыш какой-нибудь и посмешищем сделаешь-
ся".
- Ну, а ты-то, ты-то, Николай, что делать будешь?
Снова переглянулись дружки и Николай ответил:
- Пойду в такси, должно быть, шофером. Поработаю на план и на
себя маленько. - Разговор шел вот уже час почти, а Николай про
Тамарку не спрашивал. Ждал, должно быть, что Максим Григорьевич
сам скажет. А тот не торопился, тянул резину, может нарочно, что-
бы помучать.
А уж как хотелось Николаю расспросить да разузнать про Тамару,
бывшую свою подругу, у которой был первым и которой сам же разре-
шил - не ждать. Он тогда и не думал вовсе, что будет думать о ней
и грустить и печалиться. Там - под Карагандой, где добывал он с
бригадой уголь для страны, ночью, лежа в бараке, вымученный и вы-
жатый дневной работой, отругавшись с товарищами или поговорив
просто, должен был бы он засыпать мертво. Но сон не шел, он и
считал чуть ли не до тысячи, и думал о чем-то приятном, всплывали
в памяти его и двор, и детство его, голубятника Кольки Коллеги, и
ленька сопеля, у которого брат на "Калибре", и позднейшее - мно-
гочисленные его рисковые и опасные похождения, и, конечно, женщи-
ны. Их было много в Колькиной бесшабашной жизни. Совсем еще паца-
на, брали его ребята к гулящим женщинам. Были девицы всегда
выпившие и покладистые. По нескольку человек пропускали они в
очередь ребят, у которых это называлось - ставить на хор. Проис-
ходило это все в тире, где днем проводили стрельбы милиционеры и
досаафовцы, стреляли из положения лежа. Так что были положены на
пол спортивные маты и на них-то и ложились девицы, и принимали
однодневных своих ухажеров пачками, в очередь, молодых, пьянова-
тых ребят, дрожащих от возбуждения и соглядатайства. - Да ты же
пацан совсем, - говорила одна Кольке, когда он пришел туда первый
раз. - Молчи, шалава! - Сказал тогда Колька как можно грубее и
похожее на старших своих товарищей, прогоняя грубостью мальчишес-
кий свой страх. Девица поцеловала его взасос, обняла, а потом
сказала: - Ну вот и все! Ты - молодец. Хороший будешь мужик. - И
отрезала очередному - следующего не будет. Хватит с вас. - Встала
и ушла. Запомнил ее Колька - первую свою женщину и даже потом
расспрашивал о ней у ребят, а они только смеялись, да и не знали
они, откуда она и кто такая. Помнил ее Колька благодарно, потому
что не был он тогда молодцом, и так... Ни черта не понял от вол-
нения и нервности, да еще дружки посмеивались и учили в темноте -
не так надо, Коля, давай покажем, как. А другая девица на мате
рядом, которая уже отдыхала и отхлебывала из горлышка водку,
рассказывала с подробностями, как подруге ее, то есть сейчасной
Колькиной любовнице, год назад ломали целку. Был это некто Вита-
лий Бабешка, знаменитый бабник и профессорский сынок. Все это
Колька слышал и не мог сосредоточиться и понять - хорошо ему или
нет.
- 381 -
.................................................................
Потом были другие разы, были и другие, совсем девчонки. Их за-
волакивали в тир насильно, они отдавались из-за боязни и потом
плакали, и Кольке было их жалко.
Когда стал он постарше, появились у него женщины и на несколь-
ко дней и дольше, был у него даже роман с администраторшей кино-
театра, где он работал. Администраторша была старше его лет на
десять, крашеная яркая такая блондинка. Николаю она казалась са-
мым верхом совершенства красоты и, когда она оставила его, през-
рев ради какого-то циркача, гонщика по вертикальной стене, он
чуть было с собой не кончил, Колька. А он мог. Но не стал. А нап-
ротив даже, подошел как-то к окончанию аттракциона с явным наме-
рением покалечить циркача, а потом заглянул в павильон, сверху
оттуда все видно и так был потрясен и ошарашен, что не дождался
гонщика, а просто ушел.
Эти и другие истории вспоминались и мелькали в глазах его,
когда отдыхал в бараке на нарах в старом непереоборудованном ла-
гере под Карагандой. Эти и другие, но чаще всего всплывало перед
ним красивое Тамаркино лицо, всегда загорелое, как в тот год,
после лета, когда у них все случилось. Он и подумать никогда не
мог, что будет вспоминать и тосковать о ней, даже рассмеялся бы
если бы кто-то предсказал подобное. Но у всех его друзей и недру-
гов вокруг были свои, которые, как все друзья и подруги надея-
лись, ждали их дома. Была это всеобщая и тоскливая необходимость
верить в это - самое, пожалуй, главное во всей этой пародии - на
жизнь, на труд, на отдых, на суд.
И глубокое Колькино подсознание - само выбросило на поверх-
ность прекрасный Тамаркин образ и предьявляло его каждую ночь ус-
талому Колькиному мозгу, как визитную карточку, как ордер на
арест, как очко - 678-8. И Колька свыкся и смирился с образом
этим назойливым и даже не мог больше без него, и если б кто-ни-
будь теперь посмеялся бы над этими сантиментами, Колька бы прибил
его в ту же минуту. И лежал он с зарытыми глазами и стонал от
тоски и бессилия. Но ни разу не написал даже, ни разу не просил
никого ничего передавать, хотя все, кто освобождался раньше,
предлагали свои услуги. - Давай, Коллега, письмо отвезу, - Кольку
уважали в лагере за неугомонность и веселье, - чего мучаешься?
Писем не ждешь и не получаешь! Помрешь так!
- Ничего, - ответил он, - приеду - разберемся. - Писем он и
вправду не получал и даже сестрам запретил настрого писать, а
дружки и не знали, где он, да и Тамара тоже.
А сейчас сидит он в ее доме и не спрашивает у отца ее, из са-
молюбия, что-ли, ничего о ней. Пьет с ним, с Максимом Григорьеви-
чем, да перекидывается не значащими ничего фразами и напевает:
- Что вы там пьете? Мы почти не пьем.
Здесь снег да снег при солнечной погоде!
Ребята, напишите обо всем,
А то здесь ничего не происходит,
- пел Николай тихим севшим голосом, почти речитативом, напевая
нехитрую мелодию:
- 382 -
.................................................................
- Мне очень не хватает вас,
Хочу увидеть милые мне рожи,
Как там Тамарка, с кем она сейчас?
Одна? Тогда пускай напишет тоже.
- Колька нарочно Тамарка, вместо положенного - Надюха.
- Страшней быть может только страшный суд, -
Письмо мне будет уцелевшей нитью.
Его, быть может, мне не отдадут,
но, все равно, ребята, напишите.
- закончил Колька просительно и отчаянно, с закрытыми глазами
и повибрировал грифом, чтобы продлить звук, от чего вышло уж сов-
сем тоскливо.
- Ты откуда эту песню знаешь? - спросила она, когда он открыл
глаза и взглянул на нее.
- Это ребята привезли. Какой-то парень есть, Александр Кулешов
называется. В лагере бесконвойные большие деньги платили за плен-
ки. Они все заигранные по 100 раз, мы вечерами слова разбирали и
переписывали. Все без ума ходят от песен, а начальство во время
шмонов, обысков то есть, листочки отбирало. Он вроде где-то си-
дит, Кулешов этот, или даже убили его. Хотя не знаю. Много про
него болтают. Мне человек десять разные истории рассказывали. Но,
наверное, все врут. А тебе понравилось?
- Понравилось, - тихо сказала Тамара, - спой Коленька еще, -
попросила она.
- Потом! - он снова приблизился к ней, отложив гитару, и поп-
росил: - ты, может, все же поцелуешь меня, Том? !
Она не ответила. Тогда Колька сделал то, что и должен был в
подобном случае сделать - отворил он балконную дверь, перекинулся
одним махом через перила и погрозил, что разомкнет пальцы, если
она его сей же момент не поцелует в губы страстно и долго, в гу-
бы. Попросил он так, чтобы что-нибудь сказать и разрядить, что
ли, обстановку, вовсе не расчитывая, что просьбу его удовлетво-
рят. Но, неожиданно для него и для себя, Тамара подошла к нему,
висящему на перилах, и поцеловала так, как он требовал, долго и
горячо, может быть и не страстно, но горячо.
Мгновенно как-то промелькнуло в ее голове: "Вот я ему так и
отомщу - Сашке. Вот так". А он уже поднимал руки, снова тело свое
перекинул на балкон, и начал целовать ее сам, как голодный пес
набрасывается на еду, как человек, которому долго держали зажаты-
ми нос и рот, а потом дали воздуху, хватает его жадно, как...
- Запри дверь, - сказала Тамара. - Псих! Придут ведь сейчас.
Он поднял ее на руки, боясь оставить даже на миг, с ношей сво-
ей драгоценной подошел к двери и запер. Так же тихо понес ее к
дивану.
- Не сюда, - сказала она, - в мою комнату.
Она слышала, как колотится и рвется из-под ребер его сердце,
как воздух выходит из груди его и дует ей в лицо. И она обняла
- 383 -
.................................................................
его и притянула к себе, а он бормотал, как безумный - Томка! Том-
ка! - И закрывал губы ее телом, дышал ее запахом, ею всей и про-
валивался куда-то в густую горячую черноту, на дне которой было
блаженство и исполнение всех желаний, плавал в обнимку в терпком
и пахучем вареве, называемом наслаждение.
И не помнил он ничего, что случилось, потому что сознание бро-
сило его в эти минуты. Очнулся только услышав:
- А теперь, Коля, правда - уходи и никогда больше не возвра-
щайся. Слышишь? Я прошу тебя, если любишь. Сейчас мне надо одной
побыть. Не думай, что из-за тебя. Просто одной.
- Не уйду я никуда, Тамара! И вернусь обязательно! И ни с кем
тебя делить не буду. Ты же знаешь, что Колька Коллега держит
мертвой хваткой. Не вырвешься!
Вырвусь, Коля! Я сейчас сильная, потому что мне очень плохо!
- Кто-нибудь обидел? - Убью!
- Ну вот, убью! Другого нечего и ждать от тебя. И если б знал
ты кого убивать собираешься?
- Кого же?
- Я, Коля, вот уже три года с Кулешовым Сашей, которого песню
ты мне спел и который сидит или убит - все сразу. Ни то, ни дру-
гое, Коля. Живет он здесь, в театре работает, а сейчас у меня с
ним плохо.
На все, что угодно, нашел бы ответ Коллега, на все, кроме это-
го, потому что еще там, в лагере, казалось ему, что знает он это-
го парня, что встреть он его - узнал бы в толпе, что появись он
только, и стали бы они самыми близкими друзьями, если душа его
такая как песни - не может и быть иначе. Сколько раз мечтал Коль-
ка, чтобы привезли его в лагерь, да и не он один - все кругом
мечтали и хотели бы с ним поговорить хотя бы. Всего ожидал Коль-
ка, только не этого. И не зная, что и как ответить и как вести
себя не зная, встал Колька и вышел, не дожидаясь дружка своего и
Максима Григорьевича.
.
- Ну дела твои я, положим, знаю. Не дела они, а делишки - дела
твои, да еще темные. В Москве-то тебе можно?
- Можно, можно, - успокоил Колька, - я по первому еще сроку,
да и учитывая примерное мое поведение в местах заключения.
- Ну, это ты, положим, врешь! Знаю я твое примерное поведение!
Максим Григорьевич выпил и третью.
- Знаю, своими же глазами видел!
Это была правда. Видел и знал Максим Григорьевич Колькино при-
мерное поведение. Года три назад, когда путалась с ним Тамарка,
ученица еще, и когда мать пришла зареванная из школы, попросила
она:
- Ты ведь отец, какой-никакой, а отец. Пойди, поговори с ним!
- Максиму Григорьевичу хоть и плевать было, с кем дочь и что, но
все же пошел он и с Николаем говорил. Говорил так:
- Ты это, Николай, девку оставь. Ты человек пустой да риско-
вый. Тюрьма по тебе плачет. А она еще школьница, мать вон к
директору вызывали.
Колька тогда только рассмеялся ему в лицо и обозвал разно -
мусором, псом и всяко, а потом сказал:
- Ты не в свое дело не суйся! Какой ты ей отец. Знаю я какой
ты отец. Рассказывали да и сам вижу. А матери скажи, что томку я
не обижаю и другой никто не обидит. Вся шпана, ее завидев, в под-
воротни прячется и здоровается уважительно. А если бы не я - лез-
ли бы и лапали. Та что со мной ей лучше, - уверенно закончил Ни-
колай.
Максим Григорьевич и ушел ни с чем, только дома ругал Тамарку
всякими оскорбительными прозвищами и мать ими же ругал, и сестру
с мужем, и целый свет.
- Пропадите вы все - вся ваша семья поганая да блядская. Не
путайте меня в свои дела. Я с уголовниками больше разговаривать
не буду. Я б с ним в другом месте поговорил. Но, ничего, - может
быть еще и придется.
И накаркал, ведь, старый ворон. Забрали Николая за пьяную ка-
кую-то драку с поножовщиной да с оскорблением власти. И по стран-
ной случайности все предварительное заключение просидел тот в бу-
тырке, в камере, за которой Максим Григорьевич тогда следил. Он
как сейчас помнит, Максим Григорьевич, - входит он, как всегда,
медленно и молча в камеру и встает ему навстречу Николай Святен-
ко, по кличке Коллега, - уголовник и гитарист, наглец и соблазни-
тель его собственной, хотя и нелюбимой, дочери. И совсем не заг-
рустил он от того, что грозило ему от 2 до 7, по статье 206 (б)
уголовного кодекса, а даже как будто наоборот, чувствовал себя
спокойнее и лучше.
- А-а, Максим Григорьевич - ненаглядный тесть. Прости, канди-
дат только в тести. Вот это встреча! Знал бы ты, как я рад, Мак-
сим Григорьевич. Ты ведь и принесешь чего-нибудь, чего нельзя, -
подмаргивал ему Колька, - по блату да по родственному, и послаб-
- 379 -
.................................................................
ление будет отеческое мне и корешам моим. Верно ведь, товарищ По-
луэктов?
Максим Григорьевич, как мог, тогда Кольку выматерил, выхлопо-
тал ему карцер, а при другом разе сказал:
- Ты меня, ублюдок, лучше не задирай. Я тебе такое послабление
сделаю! Всю жизнь твою поганую, лагерную помнить будешь. Николай
промолчал тогда, после карцера, к тому же у него на завтра суд
назначен был. Он попросил только:
- Тамаре привет передайте. И все. И пусть на суд не идет.
Максим Григорьевич ничего передавать, конечно, не стал. А на дру-
гой день Кольку увезли и больше он его не видал и не вспоминал
даже. И вдруг - вот он, как снег на голову, с коньяком да с дру-
гом, как ни в чем не бывало - попивает и напевает:
- Снег скрипел подо мной, поскрипев затихал,
И сугробы прилечь завлекали.
Я дышал синевой, белый пар выдыхал,
Он летел, становясь облаками!
- Что думаешь делать, если, конечно, не секрет? - Спросил мак-
сим Григорьевич. - На работу думаешь или снова за старое?
- За какое это старое? Я работал, Максим Григорьевич, я рекла-
му рисовал, а драка та случайная. Играли в петуха во дворе. Один
фраер хорошо разбанковался - третий круг подряд всех чешет, на
кону уже 200 было, ну, и я, хоть и выпивши - вижу передергивает
он. Я карты бросил и врезал ему, надел на кумпол. Он кровью за-
лился. А парень оказался цепкий да настырный. Так что мы с ним
минут десять разбирались. А пока милиция подоспела, соседи. Стали
вязать. А я вашего брата недолюбливаю, - извинился Колька, - те-
перь люблю больше себя, а тогда дурной был, не понимал еще, что
власть надо любить. И бить ее очень даже глупо. Ну, и конечно ми-
лиции досталось. Вот, так что драка эта дурацкая и срок схлопотал
я ни за что. Да что теперь об этом. Это быльем поросло.
- А ямщик молодой не хлестал лошадей,
Потому и замерз, бедолага, -
пропел Колька продолжение песни, из которой выходило, что если бы
ямщик был злой и бил лошадей, он мог бы согреться и не замерз бы,
и не умер. Так всегда, дескать, в несправедливой этой жизни -
добрый да жалостливый помирает, а недобрый да жестокий живет.
Песня Максиму Григорьевичу показалась хорошей и странно напом-
нила песни Саши Кулешова - артиста и вчерашнего собутыльника.
Опять засосало у него под ложечкой от досады за давешнее хвас-
товство и, отгоняя ее, досаду, Максим Григорьевич спросил для
приличия,что-ли у Толика - дружка Колькиного, который во все про-
должение разговора только лыбился и подпевал:
- А ты чем занимаешься?
- Я-то? Я - пассажир.
- А-а, - протянул Максим Григорьевич, хотя и не понял, -
кто-кто, говоришь?
- 380 -
.................................................................
- Пассажир! По поездам да такси. Работа такая - пассажир. Мак-
сим Григорьевич недоверчиво так взглянул на него, но, решив не
показать виду, что такой профессии он не знает, больше спрашивать
не стал. "Ну их к дьяволу, - народ коварный, да подковыристый, -
нарвешься опять на розыгрыш какой-нибудь и посмешищем сделаешь-
ся".
- Ну, а ты-то, ты-то, Николай, что делать будешь?
Снова переглянулись дружки и Николай ответил:
- Пойду в такси, должно быть, шофером. Поработаю на план и на
себя маленько. - Разговор шел вот уже час почти, а Николай про
Тамарку не спрашивал. Ждал, должно быть, что Максим Григорьевич
сам скажет. А тот не торопился, тянул резину, может нарочно, что-
бы помучать.
А уж как хотелось Николаю расспросить да разузнать про Тамару,
бывшую свою подругу, у которой был первым и которой сам же разре-
шил - не ждать. Он тогда и не думал вовсе, что будет думать о ней
и грустить и печалиться. Там - под Карагандой, где добывал он с
бригадой уголь для страны, ночью, лежа в бараке, вымученный и вы-
жатый дневной работой, отругавшись с товарищами или поговорив
просто, должен был бы он засыпать мертво. Но сон не шел, он и
считал чуть ли не до тысячи, и думал о чем-то приятном, всплывали
в памяти его и двор, и детство его, голубятника Кольки Коллеги, и
ленька сопеля, у которого брат на "Калибре", и позднейшее - мно-
гочисленные его рисковые и опасные похождения, и, конечно, женщи-
ны. Их было много в Колькиной бесшабашной жизни. Совсем еще паца-
на, брали его ребята к гулящим женщинам. Были девицы всегда
выпившие и покладистые. По нескольку человек пропускали они в
очередь ребят, у которых это называлось - ставить на хор. Проис-
ходило это все в тире, где днем проводили стрельбы милиционеры и
досаафовцы, стреляли из положения лежа. Так что были положены на
пол спортивные маты и на них-то и ложились девицы, и принимали
однодневных своих ухажеров пачками, в очередь, молодых, пьянова-
тых ребят, дрожащих от возбуждения и соглядатайства. - Да ты же
пацан совсем, - говорила одна Кольке, когда он пришел туда первый
раз. - Молчи, шалава! - Сказал тогда Колька как можно грубее и
похожее на старших своих товарищей, прогоняя грубостью мальчишес-
кий свой страх. Девица поцеловала его взасос, обняла, а потом
сказала: - Ну вот и все! Ты - молодец. Хороший будешь мужик. - И
отрезала очередному - следующего не будет. Хватит с вас. - Встала
и ушла. Запомнил ее Колька - первую свою женщину и даже потом
расспрашивал о ней у ребят, а они только смеялись, да и не знали
они, откуда она и кто такая. Помнил ее Колька благодарно, потому
что не был он тогда молодцом, и так... Ни черта не понял от вол-
нения и нервности, да еще дружки посмеивались и учили в темноте -
не так надо, Коля, давай покажем, как. А другая девица на мате
рядом, которая уже отдыхала и отхлебывала из горлышка водку,
рассказывала с подробностями, как подруге ее, то есть сейчасной
Колькиной любовнице, год назад ломали целку. Был это некто Вита-
лий Бабешка, знаменитый бабник и профессорский сынок. Все это
Колька слышал и не мог сосредоточиться и понять - хорошо ему или
нет.
- 381 -
.................................................................
Потом были другие разы, были и другие, совсем девчонки. Их за-
волакивали в тир насильно, они отдавались из-за боязни и потом
плакали, и Кольке было их жалко.
Когда стал он постарше, появились у него женщины и на несколь-
ко дней и дольше, был у него даже роман с администраторшей кино-
театра, где он работал. Администраторша была старше его лет на
десять, крашеная яркая такая блондинка. Николаю она казалась са-
мым верхом совершенства красоты и, когда она оставила его, през-
рев ради какого-то циркача, гонщика по вертикальной стене, он
чуть было с собой не кончил, Колька. А он мог. Но не стал. А нап-
ротив даже, подошел как-то к окончанию аттракциона с явным наме-
рением покалечить циркача, а потом заглянул в павильон, сверху
оттуда все видно и так был потрясен и ошарашен, что не дождался
гонщика, а просто ушел.
Эти и другие истории вспоминались и мелькали в глазах его,
когда отдыхал в бараке на нарах в старом непереоборудованном ла-
гере под Карагандой. Эти и другие, но чаще всего всплывало перед
ним красивое Тамаркино лицо, всегда загорелое, как в тот год,
после лета, когда у них все случилось. Он и подумать никогда не
мог, что будет вспоминать и тосковать о ней, даже рассмеялся бы
если бы кто-то предсказал подобное. Но у всех его друзей и недру-
гов вокруг были свои, которые, как все друзья и подруги надея-
лись, ждали их дома. Была это всеобщая и тоскливая необходимость
верить в это - самое, пожалуй, главное во всей этой пародии - на
жизнь, на труд, на отдых, на суд.
И глубокое Колькино подсознание - само выбросило на поверх-
ность прекрасный Тамаркин образ и предьявляло его каждую ночь ус-
талому Колькиному мозгу, как визитную карточку, как ордер на
арест, как очко - 678-8. И Колька свыкся и смирился с образом
этим назойливым и даже не мог больше без него, и если б кто-ни-
будь теперь посмеялся бы над этими сантиментами, Колька бы прибил
его в ту же минуту. И лежал он с зарытыми глазами и стонал от
тоски и бессилия. Но ни разу не написал даже, ни разу не просил
никого ничего передавать, хотя все, кто освобождался раньше,
предлагали свои услуги. - Давай, Коллега, письмо отвезу, - Кольку
уважали в лагере за неугомонность и веселье, - чего мучаешься?
Писем не ждешь и не получаешь! Помрешь так!
- Ничего, - ответил он, - приеду - разберемся. - Писем он и
вправду не получал и даже сестрам запретил настрого писать, а
дружки и не знали, где он, да и Тамара тоже.
А сейчас сидит он в ее доме и не спрашивает у отца ее, из са-
молюбия, что-ли, ничего о ней. Пьет с ним, с Максимом Григорьеви-
чем, да перекидывается не значащими ничего фразами и напевает:
- Что вы там пьете? Мы почти не пьем.
Здесь снег да снег при солнечной погоде!
Ребята, напишите обо всем,
А то здесь ничего не происходит,
- пел Николай тихим севшим голосом, почти речитативом, напевая
нехитрую мелодию:
- 382 -
.................................................................
- Мне очень не хватает вас,
Хочу увидеть милые мне рожи,
Как там Тамарка, с кем она сейчас?
Одна? Тогда пускай напишет тоже.
- Колька нарочно Тамарка, вместо положенного - Надюха.
- Страшней быть может только страшный суд, -
Письмо мне будет уцелевшей нитью.
Его, быть может, мне не отдадут,
но, все равно, ребята, напишите.
- закончил Колька просительно и отчаянно, с закрытыми глазами
и повибрировал грифом, чтобы продлить звук, от чего вышло уж сов-
сем тоскливо.
- Ты откуда эту песню знаешь? - спросила она, когда он открыл
глаза и взглянул на нее.
- Это ребята привезли. Какой-то парень есть, Александр Кулешов
называется. В лагере бесконвойные большие деньги платили за плен-
ки. Они все заигранные по 100 раз, мы вечерами слова разбирали и
переписывали. Все без ума ходят от песен, а начальство во время
шмонов, обысков то есть, листочки отбирало. Он вроде где-то си-
дит, Кулешов этот, или даже убили его. Хотя не знаю. Много про
него болтают. Мне человек десять разные истории рассказывали. Но,
наверное, все врут. А тебе понравилось?
- Понравилось, - тихо сказала Тамара, - спой Коленька еще, -
попросила она.
- Потом! - он снова приблизился к ней, отложив гитару, и поп-
росил: - ты, может, все же поцелуешь меня, Том? !
Она не ответила. Тогда Колька сделал то, что и должен был в
подобном случае сделать - отворил он балконную дверь, перекинулся
одним махом через перила и погрозил, что разомкнет пальцы, если
она его сей же момент не поцелует в губы страстно и долго, в гу-
бы. Попросил он так, чтобы что-нибудь сказать и разрядить, что
ли, обстановку, вовсе не расчитывая, что просьбу его удовлетво-
рят. Но, неожиданно для него и для себя, Тамара подошла к нему,
висящему на перилах, и поцеловала так, как он требовал, долго и
горячо, может быть и не страстно, но горячо.
Мгновенно как-то промелькнуло в ее голове: "Вот я ему так и
отомщу - Сашке. Вот так". А он уже поднимал руки, снова тело свое
перекинул на балкон, и начал целовать ее сам, как голодный пес
набрасывается на еду, как человек, которому долго держали зажаты-
ми нос и рот, а потом дали воздуху, хватает его жадно, как...
- Запри дверь, - сказала Тамара. - Псих! Придут ведь сейчас.
Он поднял ее на руки, боясь оставить даже на миг, с ношей сво-
ей драгоценной подошел к двери и запер. Так же тихо понес ее к
дивану.
- Не сюда, - сказала она, - в мою комнату.
Она слышала, как колотится и рвется из-под ребер его сердце,
как воздух выходит из груди его и дует ей в лицо. И она обняла
- 383 -
.................................................................
его и притянула к себе, а он бормотал, как безумный - Томка! Том-
ка! - И закрывал губы ее телом, дышал ее запахом, ею всей и про-
валивался куда-то в густую горячую черноту, на дне которой было
блаженство и исполнение всех желаний, плавал в обнимку в терпком
и пахучем вареве, называемом наслаждение.
И не помнил он ничего, что случилось, потому что сознание бро-
сило его в эти минуты. Очнулся только услышав:
- А теперь, Коля, правда - уходи и никогда больше не возвра-
щайся. Слышишь? Я прошу тебя, если любишь. Сейчас мне надо одной
побыть. Не думай, что из-за тебя. Просто одной.
- Не уйду я никуда, Тамара! И вернусь обязательно! И ни с кем
тебя делить не буду. Ты же знаешь, что Колька Коллега держит
мертвой хваткой. Не вырвешься!
Вырвусь, Коля! Я сейчас сильная, потому что мне очень плохо!
- Кто-нибудь обидел? - Убью!
- Ну вот, убью! Другого нечего и ждать от тебя. И если б знал
ты кого убивать собираешься?
- Кого же?
- Я, Коля, вот уже три года с Кулешовым Сашей, которого песню
ты мне спел и который сидит или убит - все сразу. Ни то, ни дру-
гое, Коля. Живет он здесь, в театре работает, а сейчас у меня с
ним плохо.
На все, что угодно, нашел бы ответ Коллега, на все, кроме это-
го, потому что еще там, в лагере, казалось ему, что знает он это-
го парня, что встреть он его - узнал бы в толпе, что появись он
только, и стали бы они самыми близкими друзьями, если душа его
такая как песни - не может и быть иначе. Сколько раз мечтал Коль-
ка, чтобы привезли его в лагерь, да и не он один - все кругом
мечтали и хотели бы с ним поговорить хотя бы. Всего ожидал Коль-
ка, только не этого. И не зная, что и как ответить и как вести
себя не зная, встал Колька и вышел, не дожидаясь дружка своего и
Максима Григорьевича.
.
Last-modified: Fri, 26 Jul 2002 06:30:18 GMT