Страница:
– А этому, наверно, еще пятнадцати нет, – санитар показал на лежавшего рядом пацана. Тот часто и прерывисто дышал, глаза блуждали.
Булыкин узнал: это был младший брат Пломбира.
– Давайте сначала его отвезем, – предложил Фархад.
Санитары вывалили наземь Пломбира и положили на носилки его брата.
Булыкин склонился к Пломбиру:
– А Кузин где?
Пломбир попытался произнести что-то, но язык у него уже не работал.
– Бросил тебя Кузя, – укоризненно произнес Булыкин.
Майор ошибался. Кузин бился вместе со своими бойцами. Но для него специально был припасен заряд картечи. Нарушил правило Кузя – автор не должен лезть в мясорубку баклана. Не посмотрел, что давно уже вышел из формы. Пузо выпирает, одышка. Эх, пива надо было меньше пить, Кузя, и меньше закусывать…
Пикинес и Шуруп завалили Кузина на заднее сиденье и предъявили ультиматум. Или он признает власть грифов, или его поджарят прямо здесь, в его стареньком джипе. Чтобы услышать внятный ответ, сорвали со рта скотч.
Кузин сделал несколько глотков воздуха и закашлялся. Тянул время.
– Ну! – сказал Пикинес. – Что, очко слиплось? Ну, понятно, очко не феррум. Попал ты, Кузя, в бидон.
– У меня последнее желание, – сказал Кузин. – Не может это творить Чеснок. Кто за ним стоит?
– Папа Римский, – загоготал Шуруп.
– Борзометра на вас нет, – Кузин ударил головой одного, попытался достать другого. Не вышло. Его закрыли в джипе.
Пикинес открыл крышку бензобака, засунул шланг, ртом откачал бензин и начал поливать машину…
К пустырю подкатил микроавтобус с надписью на боку «Информагентство». Первым выскочил юркий оператор с камерой и переносным юпитером. Потом показалась Анна Ланцева.
– Почему здесь посторонние? – повысил голос Булыкин.
– Никита, бог с тобой, какая я посторонняя?
– А ты уверена, что сможешь хоть слово сказать? – свистящим шепотом спросил Булыкин. – И неужели вы будете это снимать? Я своими руками расшибу камеру, ясно?
Его предупреждение было излишним. Разглядев поле битвы, оператор опустил камеру и зажал рот. Его затошнило. Анна, пошатываясь, вернулась в микроавтобус. Водитель достал из аптечки нашатырь…
Пламя осветило силуэт горящей машины, Булыкин понял, что это могло означать. Он окликнул Гошу. Подбежав, они попытались погасить огонь. Но было поздно. Они едва успели отскочить в сторону, как тут же рвануло.
Пришедший в себя оператор снимал эту картину. Анна, задыхаясь от волнения, говорила в микрофон:
– Так они расправляются с предводителями группировок. Избивают до полусмерти, связывают, закрывают в машине и поджигают. Человек сгорает заживо. Не исключено, что завтра утром пресс-служба УВД снова откажется сообщить подробности происшедшего. Снова нам будут внушать, мол, у нас есть молодежные группировки, но говорить о какой-то войне между ними якобы преждевременно. Ситуация очень напоминает ту, которая сложилась в 80-е годы в Казани. Тогда тоже не могли найти объяснения, почему с виду нормальные ребята время от времени превращаются в жестоких убийц. Почему ребятам интересна жесть, то есть жестокость? Почему они, вооружившись металлическими прутьями, кастетами и ножами, идут стенка на стенку? Нам не дают в этом разобраться.
Подошел мужик. Тот, что вызвал «скорую». Покачиваясь, заявил, что его тяготит желание дать интервью. Анна сунула ему под нос микрофон.
– Мы тоже дрались, но эти же просто убивают друг друга. Наверно, такого нигде нет, как у нас. Город наш – это жопа цивилизации, – голос мужика зазвенел от гражданского гнева, – его стеной надо обнести, как зоопарк, и билеты продавать.
– Что делать-то с этим? – спросила Анна.
– Сталина надо поднять.
– А серьезно?
– Я белая кость, токарь от бога, – мужик икнул. – Я ракеты делал. Я прихожу на работу, а мне говорят: работы нет, тебе пособие платят, вот и гуляй. В бутлегера превратили. Бутылки собираю. И таких, как я, знаешь сколько? А это внуки наши бьются, зло срывают. Я много не прошу, голуба моя, тридцатник, больше не надо.
Анна протянула сотенную. Прежде чем принять дар, токарь от бога несколько секунд поколебался, проявлял достоинство.
Подошел Булыкин. Спросил с тоской:
– Утром выдашь в эфир? В «Вестях»?
– Это моя работа, Никита, – тихо, как бы извиняясь, сказала Анна.
Но пресечь Николай Федорович не мог. Совещание шло не в Поволжске и даже не в России, а в европейском городе, куда он приехал, так сказать, за опытом. Он мог только в порядке протеста громко говорить с переводчиком, не обращая внимания на робко-осуждающие взгляды. Эти малахольные господа даже возмущаться толком не умели.
В отличие от коллег, зарубежных чиновников, Лещев оставил мобильник включенным. И был очень доволен, когда телефон зазвонил, хотя момент был не очень подходящий, на трибуну как раз поднялся мэр, чьим гостеприимством он пользовался.
Лещев невозмутимо поднес аппарат к уху. Звонил сын Олег. Голос его срывался от волнения:
– Папа, у нас снова битва, есть убитые и раненые. Все спрашивают: где мэр?
Олег Лещев сидел в это время у Томилиных. Обсуждали драку на Сукином болоте. Город был в шоке. Всякое случалось, но чтобы сразу столько жертв… Все понимали, что это – край. Дальше так продолжаться не может. Родители подростков писали письма, но уже не губернатору (это уже было), а министру внутренних дел и самому президенту. Не просили, а требовали вмешаться, положить конец беспределу. Да что там, вся страна уже говорила о Поволжске. В Интернете появились многочисленные отклики. При чтении одного из писем Олег переменился в лице. Анонимный корреспондент сообщал, что мэра города Лещева за глаза называют Колей-Бордюром, потому как имеет незаконный бизнес, небольшой завод, где производят бордюрный камень. Асфальт на улицах города весь в ямах. Зато бордюры обновляются постоянно. Другой отклик предъявлял мэру обвинение в незаконной продаже земли.
– Не бери в голову, клепают, наверно, – сказал Ваня, чтобы поддержать друга.
– Не думаю, – помолчав, хмуро ответил Олег.
То, что отец живет не на одну зарплату, для него не было новостью. Вот и накануне поездки отца в Европу он стал невольным свидетелем его разговора с помощником по безопасности Царьковым. Речь шла о выделении в аренду старинного двухэтажного особняка в центре города. Наверное, Царьков уговорил бы мэра по дешевке продать это здание, если бы оно не было памятником старины. Но аренда на 40 лет – тоже неплохая сделка. В благодарность Царьков вручил отцу пухлый конверт.
Вид у помощника подавленный. Мол, секи, начальник, повинную голову, не углядел.
– Как с похоронами? – спросил Лещев. Он был раздражен, что пришлось прервать поездку.
– Все будет на высшем уровне, Федорыч, пособия уже выдали, по пятьдесят тысяч.
Лещев нахмурился.
– Поговори со своими лавочниками. Пусть отстегнут еще.
Все пожертвования предпринимателей шли через Царькова. Помощник взмолился:
– Федорыч, бог с тобой, родители и этим деньгам рады.
– Это ты о боге подумай, – проворчал Лещев.
Царьков обиженно промолчал: а кто часовню поставил? кто церковь отремонтировал? кто половину школ города спортинвентарем обеспечивает? А сколько на его счету другой благотворительности?
Лещев сам понимал, что не должен слишком строго отчитывать помощника. В конце концов, еще неизвестно, кто от кого больше зависит. Олегу поступать на юрфак. Кто поможет, если не Царьков?
На автостоянке они расстались.
– Как мама? – спросил сына Лещев, когда выехали на трассу.
Жена последние годы страдала тромбофлебитом. От малоподвижного образа жизни стала быстро стареть. А Лещев после того, как избрался мэром, напротив, даже помолодел. Чиновницы, зная его ненасытность, сами зазывали в постель. С Василисой Шишовой у Лещева вспыхнула даже любовь. Он уже подумывал уйти от старой жены. Хотя для него, мужика с украинскими корнями, сделать это было не так просто. Чадолюбивые хохлы стыдятся детей. На всякий случай прозондировал почву – поделился с сыном. И нарвался на ультиматум. Олег поставил условие: никаких разводов, никаких новых женитьб. Семья – святое, мать в обиду он не даст. Николай Федорович вскипел, но быстро остыл.
– Стоп! – неожиданно воскликнул Лещев, – разворачивайся, мы кое-что забыли.
Они вернулись в аэропорт и получили багаж. В багаже был новенький «Харлей Дэвидсон». На румяном лице Олега отразилась борьба чувств. Он любовался мотоциклом и в то же время морщился, как от зубной боли. «Харлей» был его давней мечтой. Но принять подарок, купленный на деньги ловкого помощника… Нет, он не может.
– Папа, твоя дружба с Царьковым выйдет боком и тебе и мне.
Николай Федорович озадаченно прокашлялся. Сын не отчитывал его, он просто выражал свою озабоченность. Какой смысл возмущаться или затыкать рот. Надо отвечать по существу.
Лещев сам понимал, что с Царьковым надо как-то развязываться. Дело сделано, семья обеспечена. Но чувствовал, что коготок увяз. Царьков только входил во вкус. Его аппетит разгорался. Он подавал одну идею за другой. В основном это касалось приобретения разного рода недвижимости и участков земли. За осуществление каждой такой идеи мэру светила кругленькая сумма. То есть: чтобы развязаться, Лещев должен был бы умерить сначала свой собственный аппетит.
– Не волнуйся, – ответил он сыну, будто тот был его сообщником. – Ко мне комар носа не подточит.
– Папа, это может навредить мне, – сказал Олег.
Что ж, сын по-своему прав. Если он собирался стать юристом, ему уже сейчас нужно думать о своей репутации.
– Ты хочешь поступить? – спросил Лещев.
– Да, – коротко ответил сын.
– Тогда придется дать. Иначе не получится. Но дать лично я не могу.
– Здорово! – вырвалось у Олега. – Для того, чтобы стать слугой закона, нужно нарушить закон. Замечательно!
– Не ты дашь, а я, – терпеливо возразил Николай Федорович.
– Какая разница?! Я сам поступлю.
Джип стал заметно вилять. Кажется, Олег разнервничался, и руки его потеряли твердость. Лещев сам сел за руль. Так-то оно будет лучше.
Бедность унижает. Девушка чувствовала это, когда ела утром бутерброд с дешевой колбасой, в которой одна соя. Когда тряслась в переполненном автобусе вместо того, чтобы быстро доехать в маршрутке. Когда не могла лишний раз позвонить по мобильнику. Когда, открыв платяной шкафчик, видела убожество своей одежды. Когда, наконец, не могла принять предложение подруг посидеть в кафе.
По причине материального положения у Даши бывало плохое настроение. Но даже хмурое выражение лица ее не портило. Подружки считали ее красивой и подбивали принять участие в городском конкурсе. Но Даша отказывалась наотрез, за что подруги любили ее еще больше.
В это утро Даша выскочила из подъезда и побежала к автобусной остановке. Перед ней затормозил огромный джип. Темное стекло опустилось.
– Девушка, подвезти?
Еще чего! Даша продолжала бежать, изображая гордость.
– Девушка, нам по пути. Я в сторону медучилища, – говорил мужской голос.
Даша заскочила в автобус и стала смотреть в заднее окно. Если знает, куда она едет, значит, видит ее не первый раз. Значит, караулил. Сердце у девушки сжалось.
Джип упорно ехал следом и останавливался вместе с автобусом все восемь остановок. Когда Даша показалась в дверях, владелец роскошной тачки уже протягивал ей руку. Теперь она могла увидеть его лицо. Прямо скажем, не красавец, но и не урод. Невысокий, но и не коротышка. Глаза умные, голос приятный. Правда, нос великоват, но Даша слышала, что большой нос для мужчины вовсе не недостаток, а скорее даже наоборот.
Это был Леонид Царьков.
Даше надоело быть среди подруг неудачницей. Она подала руку владельцу джипа.
– Откуда вы знаете, что я учусь в медучилище?
– А у меня тут рядом офис. Я часто тебя вижу.
Его «ты» прозвучало не грубо, даже тепло.
– Знаешь, я когда-то тоже хотел стать фармацевтом. Отучился в меде один курс, и сейчас имею к лекарствам отношение. Я их продаю. Это очень выгодно. Хотя в моих аптеках самые недорогие лекарства.
«Я смогу у него работать», – мелькнуло у Даши.
– Обратно едем вместе? – спросил Леонид.
Даша не говорила ни да, ни нет. Колебалась.
Царьков ввел в память ее мобильника свой телефон.
Попросил позвонить в конце занятий. Ему ничего не стоит оторваться от дел. Они где-нибудь немного посидят, потом он отвезет ее домой, а сам вернется на работу.
«Я где-то его видела», – подумала Даша. Если бы зрительная память у нее была получше, она бы вспомнила: по телевизору, рядом с мэром города.
В перерыве между лекциями ее мобильник издал характерный сигнал. На экране высветилось сообщение, что счет пополнился на тысячу рублей.
Кажется, ее ухажер неплохой психолог. Как после такого подарка ему не позвонить?
«Я верну эти деньги с первой получки», – подумала Даша.
Ваня и Олег позвонили Макарову. Встретились за городом, неподалеку от Топельника (так назывался заболоченный лесной массив сразу за городом).
Лев честно предупредил ребят:
– Запомните, я вас не вербую, вы – инициативники. Никаких расписок с вас не беру, никаких псевдонимов не даю. Вы работаете на свой страх и риск, проводите оперативно-разыскное мероприятие «Наблюдение» и передаете мне полученную информацию.
Получалось, что ребята навязываются, а он как бы нехотя принимает от них услуги.
Ваня и Олег смотрели на него без особого почтения, и он понимал, что его поведение того стоит. Но вести себя иначе он не мог, не имел права.
Никита заварил крепкий кофе, перед допросами надо было взбодриться. Свернул раскладушку, спрятал за шкаф. Поспать не пришлось. Всю ночь звонил в реанимацию, осточертел врачам. А когда узнал окончательную цифру – шесть трупов, сел за стол и написал на имя Шокина рапорт. Готов ответить по всей строгости, но группировками он больше не занимается. С него хватит.
Вошел криминалист, принес железо: кастеты, ножи, другие орудия вчерашней драки. Разложил на столе. Подготовил мастику для снятия отпечатков пальцев и инструменты для взятия соскобов.
Пришла Анна. Лицо поблекшее, осунувшееся.
Никита по новой заправил кофеварку: две большие ложки молотого кофе, четыре ложки сахару. Анна помыла в туалете чашки, достала из сумки бутерброды с сыром, бутылку йогурта.
– Сядь за Гошин компьютер и не высовывайся, – сказал Булыкин. – Если родители не придут, оформлю тебя свидетельницей. Подлог, конечно, но ты сама знаешь, милиция и законность – разные вещи.
Дверь открылась, нарисовался Гоша.
– Не идут Чесноки. Повестку требуют. Говорят, повестка должна вручаться лично, под расписку.
Булыкин скривился:
– Какая к черту повестка? Какая расписка? Ну-ка, набери мне Руслана!
У них в отделе был справочник с телефонами всех выдающихся пацанов города.
Гоша набрал номер старшего Чеснокова, передал трубку Булыкину.
– Ты чего-то боишься, Руслан? Тебя вроде по-человечески зовут.
Чеснок сказал, что на вызовы всяких шавок вроде Гоши не реагировал и реагировать не будет. А если сам майор Булыкин хочет его видеть, он всегда рад пообщаться.
Пацаны стояли в длинном коридоре УВД с широко расставленными ногами, положив руки на стену. Поза неудобная, конечности быстро затекают. Но шевелиться нельзя, ментяра с дубинкой тут же начинает орать. Вообще-то держать пацанов в такой позе – произвол. Издевательство имеет только одно оправдание. Допросы все равно ничего не дают. В таком случае пусть хоть немного помучаются.
Начать решили с бармалеев, они не такие оголтелые, как грифы. Гоша ввел в кабинет Славку Барминова. Тот потянулся к козырьку бейсболки, но снимать не стал. Уселся на стул перед Булыкиным. Лицо негодяйским не назовешь, только ноздри шибко раздувает и смотрит так, будто в гляделки играет. Что за поколение растет!
– А ну-ка быстро снял головной убор! – потребовал Никита.
Славка неохотно стянул с головы кепарик. Волосы в трех-четырех местах выстрижены, кровоподтеки в зеленке, огромная шишка.
– Красавец! Алиби есть? Нет у тебя алиби и быть не может. Потому как вот на одной железяке, – Булыкин показал глазами на арматурину, – твои пальчики.
– Какие пальчики? – возмутился Славка. – Не надо меня на понт брать, начальник! Я в перчатках хожу. И на болоте меня не было!
– А это откуда? – Булыкин показал на побитую голову. – Дома с печки упал?
Главный бармалей молчал. Он мог бы придумать другие оправдания, но боялся запутаться.
– По Конституции имею право не давать показания против себя, – заученно сказал он.
Криминалист откатал ему пальцы, взял соскобы. Славка вел себя безропотно. Теперь осталось провести экспертизу, и с допросом можно было закругляться. Гоша держал в коридоре еще не меньше двадцати грифов и бармалеев.
– Слушай, а чего ради вы объединились с грифами и стали опускать кузинских? – спросил Булыкин.
– Братан с Серегой Радаевым скорешились на зоне. Нам как-то неудобняк стало враждовать.
– Логично, – согласился Никита. – А сколько Лешке осталось? Он, вроде, года на три загремел?
– На днях выходит. Мамка уже пироги готовит.
– Значит, сабантуй намечается, а я тут со своими бестактными вопросами. Передай Лешке привет, пусть заходит, расскажет о Радаеве. У меня к Радаеву масса вопросов осталась. Гришка Федоров куда пропал? Что ребята говорят?
Славка ответил с усмешкой:
– Говорят, ваша «Белая стрела» его в извести растворила.
– «Стрела», говоришь? Байки это, больные фантазии. А вот бойня на болоте – голимый факт. Ох, доиграешься ты, Барминов.
На этом беседу можно было закончить. Хотя, нет. Еще один вопросик на прощанье (Славка как раз расслабился) самое время задать.
– А скажи мне, друг мой Бармалей, кто над тобой стоит? Ну, не самая же ты главная фигура в своем районе, – насмешливо произнес Никита. (Славка молчал, опустив голову и не поднимая глаз.) – А кто стоит над Чесноком? Ведь кто-то же стоит?!
– Может, и стоит, но мне ничего об этом не известно.
– Ой, темнишь, Бармалей. Я ведь и без тебя знаю. Просто хочу проверить твою искренность.
– Искренность? – усмехнулся Славка. – Ну, вы даете! Я еще молодой, мне еще пожить охота. Жить, начальник, лучше, чем не жить.
Когда дверь за ним закрылась, Анна спросила:
– А кто такой Радаев?
– Основной грифов. Прославился – взял в музыкальной школе банк. Семь лет назад дело было, тогда все хотели как-то выжить, людям зарплату не платили. Вот директриса и сдала часть школы в аренду банку.
Булыкин посоветовал Анне полистать подшивку местной газеты. Там о Радаеве ее шеф Кодацкий не раз писал, изгалялся печатным словом.
Стул заскрипел под Чесноком. Рослый, массивный молодой мужик. Любому скажи, что десятиклассник, никто не поверит. Обе руки от плеч до запястий в цветных татуировках. Но наколки не уголовные, обычные.
Булыкин начал с выговора:
– Ты мне эти фокусы прекрати. Тебя не лейтенант Тыцких вызывает, а закон и вся милиция государства.
Руслан пожал накачанными плечами:
– Если гражданин начальник психует – значит, у него на тебя ничего нет. Я и брат – мы тут ни при чем.
– Где был во время драки?
– Мы с братом напротив бакенщика воблу таскали. Бакенщик подъезжал, мы с ним немного побазарили, он может подтвердить.
– Бакенщик, говоришь? Конечно, вы с ним побазарили. Только в другое время. И предупредили, как себя вести, если вдруг его спросят. Попробуй вам отказать.
Чеснок закинул по-американски ногу на ногу и демонстративно отвернулся.
– Имею право не давать показания против самого себя.
Булыкин кивнул криминалисту, и тот принялся за свое дело – взял с пальцев соскобы. Чеснок не протестовал.
– Объясни мне, Руслан, откуда у тебя новая «десятка»? – спросил Никита. – Никто в семье не работает, откуда деньги?
Чеснок посмотрел холодными глазами:
– На этот вопрос я тоже имею право не отвечать. В лотерее выиграл, на улице нашел. Иду, смотрю, тачка валяется, взял и подобрал, ха-ха-ха!
Булыкин поднялся со своего стула, подошел вплотную к Чесноку, взял за руку, чтобы поближе рассмотреть его часы.
– Ни хрена себе! «Формула-1». Эти часики стоят примерно столько же, сколько подержанная тачка. Откуда они у тебя?
Чеснок промычал что-то нечленораздельное. В ушах у него звучало наставление Рулевого, выдавшего часы в качестве премии: «Если на допросе не знаешь, что сказать, лучше промолчи. Единственное, в чем человек не может раскаиваться, это в том, что он чего-то не сказал».
Никита сверил часы Руслана со своими:
– Стоят почти сто тысяч, а идут, как ходики. Отстают на две минуты. – Продолжал, обращаясь к Анне. – Историки раньше считали, что неандертальцы вымерли лет на 30–50 тысяч лет раньше кроманьонцев, от которых произошли современные люди. Но теперь есть гипотеза, что какое-то время оба подвида существовали параллельно. Бывали даже смешанные браки. Лично я с этой гипотезой согласен. Скрещивание имело место, – закончил он, посматривая на Чеснока и не скрывая, что именно в нем видит один из отдаленных продуктов этого скрещивания.
Чеснок изобразил оскорбленное достоинство.
Отпустив его, Никита глянул на орудия преступления. Хитрость не удалась. Ни Барминов, ни Чесноков на железо даже головы не повернули. А если б не сумели скрыть мандраж? Или, предположим, экспертиза показала бы, что на каком-то ноже есть отпечатки пальцев или микрочастицы пота того же Чеснока? Доказать, что именно этим ножом убит кто-то из кузинских, все равно невозможно.
Вообще-то, Булыкин мог провести допросы иначе. Хитрее, коварнее. Он это умел. Но расставлять ловушки пацанам считал ниже своего достоинства. Он вообще работал без азарта, словно отбывал наказание. Ему дали вместо четырех маленьких звездочек одну большую, повысили в должности. Но все равно, после работы в уголовном розыске это было понижение. Только не очень понятно, за что. Наверное, за то, что держался в коллективе особняком, ни с кем не кооперировался – ни в каких делах-делишках, ни в каком крышевании. Вот и отказали ему коллеги в доверии, а Шокин, как чуткий начальник, для которого важна слаженность работы, поддержал.
Сказал ему полковник почти душевно:
– Никита, ты устал. Психолог запрещает тебе работу, связанную с эмоциональным напряжением. Отдохни, наберись сил. Много с тебя требовать не буду.
И действительно, не требовал. Даже личного плана никакого не придумал, что совсем на него не похоже.
Анна решила поднять товарищу настроение – открыла йогурт. Она знала, что он любит йогурт.
– Никита, у них, как я понимаю, вся жизнь – война. А на войне, говорят, быстро взрослеют. Смотри, как они выглядят. Мужики. У них, наверное, и нарушения сна, и ночные кошмары. А если в драке кто-то погиб, то кого-то наверняка обвиняют: мол, не помог. А кто-то сам себя обвиняет. И сердце у пацана трепещет, сжимается, колотится, выбивается из ритма. Я думаю, к старости у всех будут проблемы с сердцем. А с другой стороны, наверное, они привыкают к стрессам, как к наркотику, и уже не могут без них. Что молчишь-то? Ты ж был в Чечне. Расскажи, что происходит с человеком на войне.
«Ага, щас», – подумал Булыкин. В боевых действиях он впрямую не участвовал. Занимался своим делом – разминировал неразорвавшиеся боеприпасы. Но рассказов наслушался – свежих впечатлений, сразу после боев. И на людей, только что вышедших из боя, насмотрелся. Этим людям срочно требовались психотерапевты. Как, наверное, и пацанам. Анна права. Это на голову больные ребята.
Но рассуждать на эту тему было некогда. Булыкин подвез Анну до информагентства, а сам помчался к бакенщику. От мужика пахло мокрыми сетями и самогоном. Не моргнув глазом, он подтвердил, что действительно кто-то из Чесноковых ловил воблу. То ли Руслан, то ли его близнец Антон. Он их не различает. Темнил, конечно, бакенщик. Но главное, Никита понял: Антон, когда надо, подменяет Руслана, и поймать их на этом очень трудно.
Булыкин узнал: это был младший брат Пломбира.
– Давайте сначала его отвезем, – предложил Фархад.
Санитары вывалили наземь Пломбира и положили на носилки его брата.
Булыкин склонился к Пломбиру:
– А Кузин где?
Пломбир попытался произнести что-то, но язык у него уже не работал.
– Бросил тебя Кузя, – укоризненно произнес Булыкин.
Майор ошибался. Кузин бился вместе со своими бойцами. Но для него специально был припасен заряд картечи. Нарушил правило Кузя – автор не должен лезть в мясорубку баклана. Не посмотрел, что давно уже вышел из формы. Пузо выпирает, одышка. Эх, пива надо было меньше пить, Кузя, и меньше закусывать…
Пикинес и Шуруп завалили Кузина на заднее сиденье и предъявили ультиматум. Или он признает власть грифов, или его поджарят прямо здесь, в его стареньком джипе. Чтобы услышать внятный ответ, сорвали со рта скотч.
Кузин сделал несколько глотков воздуха и закашлялся. Тянул время.
– Ну! – сказал Пикинес. – Что, очко слиплось? Ну, понятно, очко не феррум. Попал ты, Кузя, в бидон.
– У меня последнее желание, – сказал Кузин. – Не может это творить Чеснок. Кто за ним стоит?
– Папа Римский, – загоготал Шуруп.
– Борзометра на вас нет, – Кузин ударил головой одного, попытался достать другого. Не вышло. Его закрыли в джипе.
Пикинес открыл крышку бензобака, засунул шланг, ртом откачал бензин и начал поливать машину…
К пустырю подкатил микроавтобус с надписью на боку «Информагентство». Первым выскочил юркий оператор с камерой и переносным юпитером. Потом показалась Анна Ланцева.
– Почему здесь посторонние? – повысил голос Булыкин.
– Никита, бог с тобой, какая я посторонняя?
– А ты уверена, что сможешь хоть слово сказать? – свистящим шепотом спросил Булыкин. – И неужели вы будете это снимать? Я своими руками расшибу камеру, ясно?
Его предупреждение было излишним. Разглядев поле битвы, оператор опустил камеру и зажал рот. Его затошнило. Анна, пошатываясь, вернулась в микроавтобус. Водитель достал из аптечки нашатырь…
Пламя осветило силуэт горящей машины, Булыкин понял, что это могло означать. Он окликнул Гошу. Подбежав, они попытались погасить огонь. Но было поздно. Они едва успели отскочить в сторону, как тут же рвануло.
Пришедший в себя оператор снимал эту картину. Анна, задыхаясь от волнения, говорила в микрофон:
– Так они расправляются с предводителями группировок. Избивают до полусмерти, связывают, закрывают в машине и поджигают. Человек сгорает заживо. Не исключено, что завтра утром пресс-служба УВД снова откажется сообщить подробности происшедшего. Снова нам будут внушать, мол, у нас есть молодежные группировки, но говорить о какой-то войне между ними якобы преждевременно. Ситуация очень напоминает ту, которая сложилась в 80-е годы в Казани. Тогда тоже не могли найти объяснения, почему с виду нормальные ребята время от времени превращаются в жестоких убийц. Почему ребятам интересна жесть, то есть жестокость? Почему они, вооружившись металлическими прутьями, кастетами и ножами, идут стенка на стенку? Нам не дают в этом разобраться.
Подошел мужик. Тот, что вызвал «скорую». Покачиваясь, заявил, что его тяготит желание дать интервью. Анна сунула ему под нос микрофон.
– Мы тоже дрались, но эти же просто убивают друг друга. Наверно, такого нигде нет, как у нас. Город наш – это жопа цивилизации, – голос мужика зазвенел от гражданского гнева, – его стеной надо обнести, как зоопарк, и билеты продавать.
– Что делать-то с этим? – спросила Анна.
– Сталина надо поднять.
– А серьезно?
– Я белая кость, токарь от бога, – мужик икнул. – Я ракеты делал. Я прихожу на работу, а мне говорят: работы нет, тебе пособие платят, вот и гуляй. В бутлегера превратили. Бутылки собираю. И таких, как я, знаешь сколько? А это внуки наши бьются, зло срывают. Я много не прошу, голуба моя, тридцатник, больше не надо.
Анна протянула сотенную. Прежде чем принять дар, токарь от бога несколько секунд поколебался, проявлял достоинство.
Подошел Булыкин. Спросил с тоской:
– Утром выдашь в эфир? В «Вестях»?
– Это моя работа, Никита, – тихо, как бы извиняясь, сказала Анна.
12 апреля 2006 года, среда, вечер
Мэр Поволжска Николай Федорович Лещев слушал сидящего рядом переводчика и удивлялся: какого хрена эти господа лыбятся? Участники совещания обсуждали серьезные проблемы, но при этом почему-то улыбались друг другу, шутили, острили. Обстановка была, по мнению Лещева, совершенно не деловая. Он бы пресек этот цирк. Не хрена зубоскалить, когда обсуждаются животрепещущие вопросы.Но пресечь Николай Федорович не мог. Совещание шло не в Поволжске и даже не в России, а в европейском городе, куда он приехал, так сказать, за опытом. Он мог только в порядке протеста громко говорить с переводчиком, не обращая внимания на робко-осуждающие взгляды. Эти малахольные господа даже возмущаться толком не умели.
В отличие от коллег, зарубежных чиновников, Лещев оставил мобильник включенным. И был очень доволен, когда телефон зазвонил, хотя момент был не очень подходящий, на трибуну как раз поднялся мэр, чьим гостеприимством он пользовался.
Лещев невозмутимо поднес аппарат к уху. Звонил сын Олег. Голос его срывался от волнения:
– Папа, у нас снова битва, есть убитые и раненые. Все спрашивают: где мэр?
Олег Лещев сидел в это время у Томилиных. Обсуждали драку на Сукином болоте. Город был в шоке. Всякое случалось, но чтобы сразу столько жертв… Все понимали, что это – край. Дальше так продолжаться не может. Родители подростков писали письма, но уже не губернатору (это уже было), а министру внутренних дел и самому президенту. Не просили, а требовали вмешаться, положить конец беспределу. Да что там, вся страна уже говорила о Поволжске. В Интернете появились многочисленные отклики. При чтении одного из писем Олег переменился в лице. Анонимный корреспондент сообщал, что мэра города Лещева за глаза называют Колей-Бордюром, потому как имеет незаконный бизнес, небольшой завод, где производят бордюрный камень. Асфальт на улицах города весь в ямах. Зато бордюры обновляются постоянно. Другой отклик предъявлял мэру обвинение в незаконной продаже земли.
– Не бери в голову, клепают, наверно, – сказал Ваня, чтобы поддержать друга.
– Не думаю, – помолчав, хмуро ответил Олег.
То, что отец живет не на одну зарплату, для него не было новостью. Вот и накануне поездки отца в Европу он стал невольным свидетелем его разговора с помощником по безопасности Царьковым. Речь шла о выделении в аренду старинного двухэтажного особняка в центре города. Наверное, Царьков уговорил бы мэра по дешевке продать это здание, если бы оно не было памятником старины. Но аренда на 40 лет – тоже неплохая сделка. В благодарность Царьков вручил отцу пухлый конверт.
13 апреля 2006 года, четверг, утро
В аэропорту Лещева встречал помощник. Олег, чтобы лишний раз не общаться с ним, ждал в джипе на стоянке. Он терпеть не мог Царькова, считая, что тот вертит его отцом.Вид у помощника подавленный. Мол, секи, начальник, повинную голову, не углядел.
– Как с похоронами? – спросил Лещев. Он был раздражен, что пришлось прервать поездку.
– Все будет на высшем уровне, Федорыч, пособия уже выдали, по пятьдесят тысяч.
Лещев нахмурился.
– Поговори со своими лавочниками. Пусть отстегнут еще.
Все пожертвования предпринимателей шли через Царькова. Помощник взмолился:
– Федорыч, бог с тобой, родители и этим деньгам рады.
– Это ты о боге подумай, – проворчал Лещев.
Царьков обиженно промолчал: а кто часовню поставил? кто церковь отремонтировал? кто половину школ города спортинвентарем обеспечивает? А сколько на его счету другой благотворительности?
Лещев сам понимал, что не должен слишком строго отчитывать помощника. В конце концов, еще неизвестно, кто от кого больше зависит. Олегу поступать на юрфак. Кто поможет, если не Царьков?
На автостоянке они расстались.
– Как мама? – спросил сына Лещев, когда выехали на трассу.
Жена последние годы страдала тромбофлебитом. От малоподвижного образа жизни стала быстро стареть. А Лещев после того, как избрался мэром, напротив, даже помолодел. Чиновницы, зная его ненасытность, сами зазывали в постель. С Василисой Шишовой у Лещева вспыхнула даже любовь. Он уже подумывал уйти от старой жены. Хотя для него, мужика с украинскими корнями, сделать это было не так просто. Чадолюбивые хохлы стыдятся детей. На всякий случай прозондировал почву – поделился с сыном. И нарвался на ультиматум. Олег поставил условие: никаких разводов, никаких новых женитьб. Семья – святое, мать в обиду он не даст. Николай Федорович вскипел, но быстро остыл.
– Стоп! – неожиданно воскликнул Лещев, – разворачивайся, мы кое-что забыли.
Они вернулись в аэропорт и получили багаж. В багаже был новенький «Харлей Дэвидсон». На румяном лице Олега отразилась борьба чувств. Он любовался мотоциклом и в то же время морщился, как от зубной боли. «Харлей» был его давней мечтой. Но принять подарок, купленный на деньги ловкого помощника… Нет, он не может.
– Папа, твоя дружба с Царьковым выйдет боком и тебе и мне.
Николай Федорович озадаченно прокашлялся. Сын не отчитывал его, он просто выражал свою озабоченность. Какой смысл возмущаться или затыкать рот. Надо отвечать по существу.
Лещев сам понимал, что с Царьковым надо как-то развязываться. Дело сделано, семья обеспечена. Но чувствовал, что коготок увяз. Царьков только входил во вкус. Его аппетит разгорался. Он подавал одну идею за другой. В основном это касалось приобретения разного рода недвижимости и участков земли. За осуществление каждой такой идеи мэру светила кругленькая сумма. То есть: чтобы развязаться, Лещев должен был бы умерить сначала свой собственный аппетит.
– Не волнуйся, – ответил он сыну, будто тот был его сообщником. – Ко мне комар носа не подточит.
– Папа, это может навредить мне, – сказал Олег.
Что ж, сын по-своему прав. Если он собирался стать юристом, ему уже сейчас нужно думать о своей репутации.
– Ты хочешь поступить? – спросил Лещев.
– Да, – коротко ответил сын.
– Тогда придется дать. Иначе не получится. Но дать лично я не могу.
– Здорово! – вырвалось у Олега. – Для того, чтобы стать слугой закона, нужно нарушить закон. Замечательно!
– Не ты дашь, а я, – терпеливо возразил Николай Федорович.
– Какая разница?! Я сам поступлю.
Джип стал заметно вилять. Кажется, Олег разнервничался, и руки его потеряли твердость. Лещев сам сел за руль. Так-то оно будет лучше.
13 апреля 2006 года, четверг, утро
Даша Томилина училась на фармацевта. Хотела работать в аптеке. Там платят неплохо.Бедность унижает. Девушка чувствовала это, когда ела утром бутерброд с дешевой колбасой, в которой одна соя. Когда тряслась в переполненном автобусе вместо того, чтобы быстро доехать в маршрутке. Когда не могла лишний раз позвонить по мобильнику. Когда, открыв платяной шкафчик, видела убожество своей одежды. Когда, наконец, не могла принять предложение подруг посидеть в кафе.
По причине материального положения у Даши бывало плохое настроение. Но даже хмурое выражение лица ее не портило. Подружки считали ее красивой и подбивали принять участие в городском конкурсе. Но Даша отказывалась наотрез, за что подруги любили ее еще больше.
В это утро Даша выскочила из подъезда и побежала к автобусной остановке. Перед ней затормозил огромный джип. Темное стекло опустилось.
– Девушка, подвезти?
Еще чего! Даша продолжала бежать, изображая гордость.
– Девушка, нам по пути. Я в сторону медучилища, – говорил мужской голос.
Даша заскочила в автобус и стала смотреть в заднее окно. Если знает, куда она едет, значит, видит ее не первый раз. Значит, караулил. Сердце у девушки сжалось.
Джип упорно ехал следом и останавливался вместе с автобусом все восемь остановок. Когда Даша показалась в дверях, владелец роскошной тачки уже протягивал ей руку. Теперь она могла увидеть его лицо. Прямо скажем, не красавец, но и не урод. Невысокий, но и не коротышка. Глаза умные, голос приятный. Правда, нос великоват, но Даша слышала, что большой нос для мужчины вовсе не недостаток, а скорее даже наоборот.
Это был Леонид Царьков.
Даше надоело быть среди подруг неудачницей. Она подала руку владельцу джипа.
– Откуда вы знаете, что я учусь в медучилище?
– А у меня тут рядом офис. Я часто тебя вижу.
Его «ты» прозвучало не грубо, даже тепло.
– Знаешь, я когда-то тоже хотел стать фармацевтом. Отучился в меде один курс, и сейчас имею к лекарствам отношение. Я их продаю. Это очень выгодно. Хотя в моих аптеках самые недорогие лекарства.
«Я смогу у него работать», – мелькнуло у Даши.
– Обратно едем вместе? – спросил Леонид.
Даша не говорила ни да, ни нет. Колебалась.
Царьков ввел в память ее мобильника свой телефон.
Попросил позвонить в конце занятий. Ему ничего не стоит оторваться от дел. Они где-нибудь немного посидят, потом он отвезет ее домой, а сам вернется на работу.
«Я где-то его видела», – подумала Даша. Если бы зрительная память у нее была получше, она бы вспомнила: по телевизору, рядом с мэром города.
В перерыве между лекциями ее мобильник издал характерный сигнал. На экране высветилось сообщение, что счет пополнился на тысячу рублей.
Кажется, ее ухажер неплохой психолог. Как после такого подарка ему не позвонить?
«Я верну эти деньги с первой получки», – подумала Даша.
Ваня и Олег позвонили Макарову. Встретились за городом, неподалеку от Топельника (так назывался заболоченный лесной массив сразу за городом).
Лев честно предупредил ребят:
– Запомните, я вас не вербую, вы – инициативники. Никаких расписок с вас не беру, никаких псевдонимов не даю. Вы работаете на свой страх и риск, проводите оперативно-разыскное мероприятие «Наблюдение» и передаете мне полученную информацию.
Получалось, что ребята навязываются, а он как бы нехотя принимает от них услуги.
Ваня и Олег смотрели на него без особого почтения, и он понимал, что его поведение того стоит. Но вести себя иначе он не мог, не имел права.
13 апреля 2006 года, четверг, утро
Булыкин сидел в своем кабинете, смотрел телевизор. В «Вестях» шел репортаж Ланцевой. Анна объясняла случившееся непредсказуемой подростковой агрессией, которую ученые ставят на второе место среди бед, грозящих человечеству. Ни одного обвинения в адрес местной власти и милиции.Никита заварил крепкий кофе, перед допросами надо было взбодриться. Свернул раскладушку, спрятал за шкаф. Поспать не пришлось. Всю ночь звонил в реанимацию, осточертел врачам. А когда узнал окончательную цифру – шесть трупов, сел за стол и написал на имя Шокина рапорт. Готов ответить по всей строгости, но группировками он больше не занимается. С него хватит.
Вошел криминалист, принес железо: кастеты, ножи, другие орудия вчерашней драки. Разложил на столе. Подготовил мастику для снятия отпечатков пальцев и инструменты для взятия соскобов.
Пришла Анна. Лицо поблекшее, осунувшееся.
Никита по новой заправил кофеварку: две большие ложки молотого кофе, четыре ложки сахару. Анна помыла в туалете чашки, достала из сумки бутерброды с сыром, бутылку йогурта.
– Сядь за Гошин компьютер и не высовывайся, – сказал Булыкин. – Если родители не придут, оформлю тебя свидетельницей. Подлог, конечно, но ты сама знаешь, милиция и законность – разные вещи.
Дверь открылась, нарисовался Гоша.
– Не идут Чесноки. Повестку требуют. Говорят, повестка должна вручаться лично, под расписку.
Булыкин скривился:
– Какая к черту повестка? Какая расписка? Ну-ка, набери мне Руслана!
У них в отделе был справочник с телефонами всех выдающихся пацанов города.
Гоша набрал номер старшего Чеснокова, передал трубку Булыкину.
– Ты чего-то боишься, Руслан? Тебя вроде по-человечески зовут.
Чеснок сказал, что на вызовы всяких шавок вроде Гоши не реагировал и реагировать не будет. А если сам майор Булыкин хочет его видеть, он всегда рад пообщаться.
Пацаны стояли в длинном коридоре УВД с широко расставленными ногами, положив руки на стену. Поза неудобная, конечности быстро затекают. Но шевелиться нельзя, ментяра с дубинкой тут же начинает орать. Вообще-то держать пацанов в такой позе – произвол. Издевательство имеет только одно оправдание. Допросы все равно ничего не дают. В таком случае пусть хоть немного помучаются.
Начать решили с бармалеев, они не такие оголтелые, как грифы. Гоша ввел в кабинет Славку Барминова. Тот потянулся к козырьку бейсболки, но снимать не стал. Уселся на стул перед Булыкиным. Лицо негодяйским не назовешь, только ноздри шибко раздувает и смотрит так, будто в гляделки играет. Что за поколение растет!
– А ну-ка быстро снял головной убор! – потребовал Никита.
Славка неохотно стянул с головы кепарик. Волосы в трех-четырех местах выстрижены, кровоподтеки в зеленке, огромная шишка.
– Красавец! Алиби есть? Нет у тебя алиби и быть не может. Потому как вот на одной железяке, – Булыкин показал глазами на арматурину, – твои пальчики.
– Какие пальчики? – возмутился Славка. – Не надо меня на понт брать, начальник! Я в перчатках хожу. И на болоте меня не было!
– А это откуда? – Булыкин показал на побитую голову. – Дома с печки упал?
Главный бармалей молчал. Он мог бы придумать другие оправдания, но боялся запутаться.
– По Конституции имею право не давать показания против себя, – заученно сказал он.
Криминалист откатал ему пальцы, взял соскобы. Славка вел себя безропотно. Теперь осталось провести экспертизу, и с допросом можно было закругляться. Гоша держал в коридоре еще не меньше двадцати грифов и бармалеев.
– Слушай, а чего ради вы объединились с грифами и стали опускать кузинских? – спросил Булыкин.
– Братан с Серегой Радаевым скорешились на зоне. Нам как-то неудобняк стало враждовать.
– Логично, – согласился Никита. – А сколько Лешке осталось? Он, вроде, года на три загремел?
– На днях выходит. Мамка уже пироги готовит.
– Значит, сабантуй намечается, а я тут со своими бестактными вопросами. Передай Лешке привет, пусть заходит, расскажет о Радаеве. У меня к Радаеву масса вопросов осталась. Гришка Федоров куда пропал? Что ребята говорят?
Славка ответил с усмешкой:
– Говорят, ваша «Белая стрела» его в извести растворила.
– «Стрела», говоришь? Байки это, больные фантазии. А вот бойня на болоте – голимый факт. Ох, доиграешься ты, Барминов.
На этом беседу можно было закончить. Хотя, нет. Еще один вопросик на прощанье (Славка как раз расслабился) самое время задать.
– А скажи мне, друг мой Бармалей, кто над тобой стоит? Ну, не самая же ты главная фигура в своем районе, – насмешливо произнес Никита. (Славка молчал, опустив голову и не поднимая глаз.) – А кто стоит над Чесноком? Ведь кто-то же стоит?!
– Может, и стоит, но мне ничего об этом не известно.
– Ой, темнишь, Бармалей. Я ведь и без тебя знаю. Просто хочу проверить твою искренность.
– Искренность? – усмехнулся Славка. – Ну, вы даете! Я еще молодой, мне еще пожить охота. Жить, начальник, лучше, чем не жить.
Когда дверь за ним закрылась, Анна спросила:
– А кто такой Радаев?
– Основной грифов. Прославился – взял в музыкальной школе банк. Семь лет назад дело было, тогда все хотели как-то выжить, людям зарплату не платили. Вот директриса и сдала часть школы в аренду банку.
Булыкин посоветовал Анне полистать подшивку местной газеты. Там о Радаеве ее шеф Кодацкий не раз писал, изгалялся печатным словом.
Стул заскрипел под Чесноком. Рослый, массивный молодой мужик. Любому скажи, что десятиклассник, никто не поверит. Обе руки от плеч до запястий в цветных татуировках. Но наколки не уголовные, обычные.
Булыкин начал с выговора:
– Ты мне эти фокусы прекрати. Тебя не лейтенант Тыцких вызывает, а закон и вся милиция государства.
Руслан пожал накачанными плечами:
– Если гражданин начальник психует – значит, у него на тебя ничего нет. Я и брат – мы тут ни при чем.
– Где был во время драки?
– Мы с братом напротив бакенщика воблу таскали. Бакенщик подъезжал, мы с ним немного побазарили, он может подтвердить.
– Бакенщик, говоришь? Конечно, вы с ним побазарили. Только в другое время. И предупредили, как себя вести, если вдруг его спросят. Попробуй вам отказать.
Чеснок закинул по-американски ногу на ногу и демонстративно отвернулся.
– Имею право не давать показания против самого себя.
Булыкин кивнул криминалисту, и тот принялся за свое дело – взял с пальцев соскобы. Чеснок не протестовал.
– Объясни мне, Руслан, откуда у тебя новая «десятка»? – спросил Никита. – Никто в семье не работает, откуда деньги?
Чеснок посмотрел холодными глазами:
– На этот вопрос я тоже имею право не отвечать. В лотерее выиграл, на улице нашел. Иду, смотрю, тачка валяется, взял и подобрал, ха-ха-ха!
Булыкин поднялся со своего стула, подошел вплотную к Чесноку, взял за руку, чтобы поближе рассмотреть его часы.
– Ни хрена себе! «Формула-1». Эти часики стоят примерно столько же, сколько подержанная тачка. Откуда они у тебя?
Чеснок промычал что-то нечленораздельное. В ушах у него звучало наставление Рулевого, выдавшего часы в качестве премии: «Если на допросе не знаешь, что сказать, лучше промолчи. Единственное, в чем человек не может раскаиваться, это в том, что он чего-то не сказал».
Никита сверил часы Руслана со своими:
– Стоят почти сто тысяч, а идут, как ходики. Отстают на две минуты. – Продолжал, обращаясь к Анне. – Историки раньше считали, что неандертальцы вымерли лет на 30–50 тысяч лет раньше кроманьонцев, от которых произошли современные люди. Но теперь есть гипотеза, что какое-то время оба подвида существовали параллельно. Бывали даже смешанные браки. Лично я с этой гипотезой согласен. Скрещивание имело место, – закончил он, посматривая на Чеснока и не скрывая, что именно в нем видит один из отдаленных продуктов этого скрещивания.
Чеснок изобразил оскорбленное достоинство.
Отпустив его, Никита глянул на орудия преступления. Хитрость не удалась. Ни Барминов, ни Чесноков на железо даже головы не повернули. А если б не сумели скрыть мандраж? Или, предположим, экспертиза показала бы, что на каком-то ноже есть отпечатки пальцев или микрочастицы пота того же Чеснока? Доказать, что именно этим ножом убит кто-то из кузинских, все равно невозможно.
Вообще-то, Булыкин мог провести допросы иначе. Хитрее, коварнее. Он это умел. Но расставлять ловушки пацанам считал ниже своего достоинства. Он вообще работал без азарта, словно отбывал наказание. Ему дали вместо четырех маленьких звездочек одну большую, повысили в должности. Но все равно, после работы в уголовном розыске это было понижение. Только не очень понятно, за что. Наверное, за то, что держался в коллективе особняком, ни с кем не кооперировался – ни в каких делах-делишках, ни в каком крышевании. Вот и отказали ему коллеги в доверии, а Шокин, как чуткий начальник, для которого важна слаженность работы, поддержал.
Сказал ему полковник почти душевно:
– Никита, ты устал. Психолог запрещает тебе работу, связанную с эмоциональным напряжением. Отдохни, наберись сил. Много с тебя требовать не буду.
И действительно, не требовал. Даже личного плана никакого не придумал, что совсем на него не похоже.
Анна решила поднять товарищу настроение – открыла йогурт. Она знала, что он любит йогурт.
– Никита, у них, как я понимаю, вся жизнь – война. А на войне, говорят, быстро взрослеют. Смотри, как они выглядят. Мужики. У них, наверное, и нарушения сна, и ночные кошмары. А если в драке кто-то погиб, то кого-то наверняка обвиняют: мол, не помог. А кто-то сам себя обвиняет. И сердце у пацана трепещет, сжимается, колотится, выбивается из ритма. Я думаю, к старости у всех будут проблемы с сердцем. А с другой стороны, наверное, они привыкают к стрессам, как к наркотику, и уже не могут без них. Что молчишь-то? Ты ж был в Чечне. Расскажи, что происходит с человеком на войне.
«Ага, щас», – подумал Булыкин. В боевых действиях он впрямую не участвовал. Занимался своим делом – разминировал неразорвавшиеся боеприпасы. Но рассказов наслушался – свежих впечатлений, сразу после боев. И на людей, только что вышедших из боя, насмотрелся. Этим людям срочно требовались психотерапевты. Как, наверное, и пацанам. Анна права. Это на голову больные ребята.
Но рассуждать на эту тему было некогда. Булыкин подвез Анну до информагентства, а сам помчался к бакенщику. От мужика пахло мокрыми сетями и самогоном. Не моргнув глазом, он подтвердил, что действительно кто-то из Чесноковых ловил воблу. То ли Руслан, то ли его близнец Антон. Он их не различает. Темнил, конечно, бакенщик. Но главное, Никита понял: Антон, когда надо, подменяет Руслана, и поймать их на этом очень трудно.