Страница:
Впрочем, когда Машка пришла в коллегию, уходить я еще не собирался.
День ее прихода запомнился очень хорошо. Председатель поручил мне ввести нового стажера в курс дела, объяснить суть работы и некоторые правила пребывания в коллегии.
Тогда я смотрел на Машку свысока, с высоты примерно трехлетнего стажа работы адвокатом. При первой встрече Маша мне абсолютно не понравилась – слишком серьезна и сосредоточенна. Это помешало мне сразу разглядеть ее удивительную внешнюю и внутреннюю красоту. Помню, как жадно схватывала она каждое мое слово. Смешно вспоминать…
Дальше все стремительно завертелось – в считаные дни я оценил ее ум, смекалку, способность с первого раза понимать суть дела. Машка оказалась очень образованным, эрудированным человеком, имеющим не меньший опыт работы по специальности, чем у меня, пусть и не в качестве адвоката. Оказалось, что мы одного возраста.
Мы с ней совпали, совпали во всем: в литературе, в музыке, в кино, в живописи. Что было интересно мне, интересовало и ее. Между нами начался настоящий служебный роман, которое мы долгое время от всех скрывали, причем скрывали успешно, так что мог бы позавидовать любой шпион.
Машка – яркая, ослепительная блондинка с синими глазами и тонкими выразительными губами. И, как это ни парадоксально для такой внешности, она обладает удивительно умным взглядом. У нее роскошные длинные волосы. Когда она их не убирала, они ниспадали густым водопадом до талии, которую я мог спокойно обхватить двумя ладонями.
Почему-то всего этого я не заметил при первой встрече. Зато заметили остальные. Из семнадцати адвокатов коллегии не осталось ни одного (пожалуй, кроме Андрюхи, о котором позже), кто бы не предложил Машке быть его подругой, любовницей, музой, женой, наконец. Но, к великому сожалению коллег, через два года после знакомства Машка стала моей законной женой, не оставив им ни единого шанса.
Свадьба была веселой, солнечной и счастливой, как полагается, с песнями, плясками и даже мордобоем. Наверное, благодаря ему через три года после свадьбы результатом нашего союза стало рождение сына, которому месяц назад исполнилось два с половиной года. Сына назвали в честь моего отца Вовой – Владимиром Витальевичем Ковровым.
Надеюсь, сейчас Владимир Витальевич и его мама ждут меня дома и приготовили что-нибудь вкусное. Я снова придавил педаль газа.
Войдя в квартиру, я оказался в объятиях своего пса, еще одного дорогого для меня существа, о котором не успел сказать. Йоркширский терьер по кличке Бакс поприветствовал меня долгим облизыванием и радостным поскуливаньем. Бакс – единственная собака, которая встречает хозяина после душа так, как будто он два дня не появлялся дома.
Бакс появился три года назад и с тех пор стал членом семьи.
Когда купили Бакса и первый раз везли домой, был жуткая метель, мы попали в аварию и, хотя сами не пострадали, машину разбили сильно. Это избавило нас от мучительного поиска клички для собаки. Имя «Бакс» родилось после того, как я оценил ущерб, причиненный автомобилю.
Бакс изо всех сил старается оправдывать кличку. Он постоянно болеет, не ест обычную пищу, питаясь исключительно кормами премиум-класса; перегрыз все провода в доме, в том числе и от моего ноутбука; все время мерзнет, для чего приходится покупать модную теплую одежду. В общем, как вы лодку назовете, так она и поплывет.
– Привет, любимый, – Машка нежно поцеловала меня, с трудом отбив от собаки. – Как дела? Ты чего такой мрачный? Тяжелый день?
– А я мрачный? – задумчиво переспросил я.
– Может, показалось, – улыбнулась Маша, зная, что я знаю, что ей не показалось.
Машка настолько хорошо меня чувствует, что не заметить моей обеспокоенности не может. Мы женаты всего шесть лет, а такое впечатление, что знакомы с рождения. Пусть звучит банально, но то, насколько она улавливает любые перемены моего настроения, иногда даже пугает, заставляя поверить в способность некоторых людей читать чужие мысли. Хотя вряд ли мысли любящих людей можно назвать чужими. У родных и мысли родные, что и позволяет без труда их прочитать.
Машка для меня не просто родной человек, но и лучший друг, коллега, соратник, поддерживающий любые начинания мужа. Адвокатом Машка так и не стала, чему, как ни странно, я несказанно рад, потому что женщина-адвокат со временем черствеет, особенно занимаясь уголовными делами. Зато она стала великолепным юристом в крупной российско-французской фирме. Я спокоен за Машку – у нее хорошее рабочее место, стабильная высокая зарплата, перспективы развития и роста, оплачиваемый декретный отпуск.
Хотя бы одному члену семьи непременно нужна стабильная спокойная работа. Вполне достаточно меня – адвоката с ненормированным рабочим днем, который в любое время может уехать на неотложные следственные действия. Не говоря уже о походах в следственные изоляторы и тюрьмы. Однако тот факт, что Машка по образованию юрист и прекрасно понимает суть того, чем я занимаюсь, имеет огромное значение.
Задолго до знакомства с Машкой я знал, что моя будущая избранница непременно будет связана с юриспруденцией. Девушки, далекие от профессии и специальности, искренне не понимали, как за день работы адвокатом можно устать. Ведь адвокаты ничего не делают, только болтают целыми днями, что же тут сложного?
– Любимый, ты чего в дверях застыл? Пойдем кушать, я приготовила солянку и голубцы, они еще горячие, можем спокойно пообедать, пока Вовка спит.
– Да, солнышко, пойдем, – машинально ответил я. – Я очень голоден, да и день выдался тяжелый.
После горячей солянки по телу разлилось приятное тепло, стало спокойно и уютно. Самое время рассказать жене про сегодняшнюю встречу и посоветоваться с ней, что делать.
Я всегда советуюсь с Машей по всем сложным вопросам, потому что у нее находятся простые ответы, основанные на женской мудрости и интуиции. Используя лишь рациональные поиски, я не всегда прихожу к решению проблемы.
Пересказывая Маше разговор с Говоровым, я удивлялся, как быстро и просто смог это сделать. А ведь еще час назад не вспомнил бы ни одного слова. Видно, отменная солянка подействовала.
– За мои услуги он предлагает очень большие деньги, правда, просит, чтобы я непременно отказался от всех остальных дел и занимался только им.
– Не знаю, Виталь. Не нравится мне все это. Что-то здесь нечисто. И этот непонятный тип, и непонятное дело, с которым он пришел. Судя по твоему рассказу, это не очень похоже на шутку. Но что тогда? Я поддержу любое твое решение, но, мне кажется, не стоит связываться с этим человеком.
– Сначала я тоже так подумал, – почесав в затылке, сказал я. – Но потом… Что-то есть в глазах этого человека, они кричат о помощи, причем просят о ней именно меня. И, не поверишь, мне почему-то захотелось помочь ему, правда, не знаю как.
– Любимый, делай, как подсказывает сердце, это будет правильно.
– Ты же знаешь, обычно мое сердце молчит, за него говорит разум. А здесь как раз твой случай – разум безмолвствует, а сердце как будто бьет тревогу: надо помочь этому человеку. Понимаешь, с одной стороны, я всегда мечтал заняться одним хорошо оплачиваемым делом, не отвлекаясь на другие. Полностью погрузиться в работу, сконцентрировавшись на одной узкой проблеме. С другой стороны, здесь и дела-то никакого нет, одни сплошные загадки: сходи туда не знаю куда, принеси то не знаю что. Как я могу согласиться заняться делом, сути которого не понимаю и которое с первого взгляда выглядит абсолютным безумием? Да еще и отказаться от ведения остальных дел.
– Ну, здесь-то как раз, по-моему, не все так сложно, – возразила Маша. – Ты же можешь согласиться, потребовав от него разъяснить техническую сторону дела. Пусть он объяснит, как ты должен его защищать, кем он обвиняется, где будет суд и кто будет его судить. Если не сможет, ты, в конце концов, вправе отказаться от ведения дела и вернуть деньги, если успеешь их взять. Пожаловаться на нарушение тобой адвокатской этики он не сможет, потому что пришел с непонятным делом, от ведения которого ты отказался после того, как не получил ответы на элементарные вопросы. Что же касается отказа от ведения других дел, то не понимаю, зачем от них отказываться. Насколько я поняла из твоего рассказа, этот Борис Олегович сказал, что его дело не займет больше двух месяцев.
– И?.. – я вопросительно посмотрел на жену.
– Возьми отпуск. Ты уже больше двух лет не брал отпуск. Отложи свои судебные заседания или, по крайней мере, часть из них. Ведь два месяца – не такой большой срок, тем более сейчас лето и многие судьи сами идут в отпуск. За два месяца ты не выпадешь из процесса. А твой Говоров все равно никак не сможет это проверить. Скажи ему, что отказался. Ты знаешь, я не переношу ложь, но в данном случае это не ложь, а маленькая хитрость в ответ на его хитрость с «убийством Бога».
– Я тебя люблю, – улыбнулся я в ответ.
Именно этого я и ждал от Маши. Именно такой простой ответ на сложный вопрос и был необходим. Как я сам не догадался? Действительно, зачем отказываться от дел? Можно же взять отпуск. Два месяца это не так мало, уголовные дела, назначенные к слушанию, никто откладывать больше чем на пять дней не будет. Но не так много у меня в производстве сейчас уголовных дел, требующих постоянного присутствия. Большинство моих сегодняшних дел – долгоиграющие арбитражи, которые легко можно затянуть. Кроме того, в запасе остаются коллеги-адвокаты, с которыми я по-прежнему дружу и которые легко заменят меня на нескольких судебных заседаниях. А если я им подброшу немного говоровских деньжат, они с радостью заменят меня до конца процесса.
Сложнее с клиентами, ведь они пришли не к моим коллегам, а ко мне и ждут моего участия в процессе. Хотя, опять же, если Говоров не блефует и готов, как он сказал, компенсировать все затраты, связанные с отказом от дел, это решит большинство проблем. Я предложу клиентам по имущественным спорам выплатить половину той суммы, которую они хотят получить в результате выигрыша, и объясню, что в течение двух месяцев не смогу заниматься их делом. Это будет очень щедрый и порядочный жест с моей стороны, который не позволит потерять хорошую репутацию, а, напротив, укрепит ее. С уголовными делами все-таки сложнее. Но, думаю, выкручусь, подробно растолкую каждому клиенту, что его дело особенное, непростое и мне необходим помощник, другой адвокат, который заменит меня на нескольких заседаниях.
Тактически такое укрепление силы поможет общему делу. Судья и прокурор расслабятся, решив, что появление другого адвоката вызвано слабостью позиции защиты. А в наивысший пик расслабления я снова появлюсь и нанесу решающий удар, который приведет к желаемому результату.
Главное в этой ситуации – избежать жалоб в адвокатскую палату, поскольку в соответствии с законом адвокат не может отказаться от выполнения принятого им поручения по защите прав клиента. Но для этого и существуют различные формы актов выполненных работ, расписок об отсутствии материальных и иных претензий и прочая ерунда, призванная охранять адвоката от различных жалоб.
Ну а если какой-нибудь нервный клиент решит таки написать кляузу в палату, вопреки любым бумагам, то многоуважаемые члены дисциплинарной комиссии при адвокатской палате Москвы не дадут в обиду адвоката своей палаты. Хороших и добросовестных адвокатов в Москве и так немного, а жалобщиков хватает всегда.
Так уж устроен клиент: ему делаешь добро, а он обвиняет адвоката, что тот ничего не сделал. Выигрываешь дело, а он говорит, что закон был на его стороне, поэтому и адвоката-то можно было не приглашать. Зато уж если дело проигрываешь или клиенту кажется, что дело проиграно, тогда держись. Жалобы посыплются одна за другой. Окажется, что денег ты взял в пять раз больше, чем полагалось. И за эти «бешеные» деньги еще и не смог договориться с судьей, чтобы вместо убийства в приговоре фигурировали лишь побои.
К сожалению, до сих пор большинство клиентов по уголовным делам готовы платить не за профессиональную честную работу, а за посредничество, заключающееся в даче некоторой суммы судье или прокурору за «решение вопроса». Они не понимают, что сегодня механизмы государства, и в частности судебной системы, устроены таким образом, что тупым «заносом денег» ничего не решишь. Прежде всего, необходимо показать качественную работу по делу, если речь не идет о краже подушки с соседнего дачного участка. Но такие дела, как правило, и до суда-то не доходят.
– Машка, я тебя очень люблю, – повторил я, очнувшись от своих мыслей. – Ты у меня умница!
Машка засияла и мило улыбнулась, обнажив зубки.
– Любимый, надо нам все-таки обвенчаться, – произнесла она.
Я нахмурился, ничего не ответив. Маша все поняла и поспешила в детскую – посмотреть, не проснулся ли сынуля.
Она знает, что я довольно болезненно отношусь к теме венчания. И не потому, что не люблю ее и не хочу прожить вместе всю жизнь. Нет, я очень люблю жену и хочу быть с ней всегда. И готов подтвердить это перед Богом. Но венчаться я пока не готов. Без веры это делать бессмысленно. Больше всего меня пугает сам обряд венчания, поскольку я ответственно отношусь к подобным вещам, а превращать все это в фарс и пьянку как-то не хочется. Мне кажется, я не настолько чист, что имею право венчаться. К венчанию надо серьезно подготовиться, а с моим отношением к Богу и с моей работой это сейчас невозможно.
Какой длинный выдался день! Я достал визитку Говорова и набрал его номер.
– Добрый вечер, Борис Олегович, я согласен заняться вашим делом, но требую подробного объяснения технической стороны вопроса. Завтра я буду ждать вас в офисе в три часа.
– Спасибо, Виталий Владимирович, рад, что вы согласились. Завтра в три я у вас.
Правила игры. Встреча вторая
День ее прихода запомнился очень хорошо. Председатель поручил мне ввести нового стажера в курс дела, объяснить суть работы и некоторые правила пребывания в коллегии.
Тогда я смотрел на Машку свысока, с высоты примерно трехлетнего стажа работы адвокатом. При первой встрече Маша мне абсолютно не понравилась – слишком серьезна и сосредоточенна. Это помешало мне сразу разглядеть ее удивительную внешнюю и внутреннюю красоту. Помню, как жадно схватывала она каждое мое слово. Смешно вспоминать…
Дальше все стремительно завертелось – в считаные дни я оценил ее ум, смекалку, способность с первого раза понимать суть дела. Машка оказалась очень образованным, эрудированным человеком, имеющим не меньший опыт работы по специальности, чем у меня, пусть и не в качестве адвоката. Оказалось, что мы одного возраста.
Мы с ней совпали, совпали во всем: в литературе, в музыке, в кино, в живописи. Что было интересно мне, интересовало и ее. Между нами начался настоящий служебный роман, которое мы долгое время от всех скрывали, причем скрывали успешно, так что мог бы позавидовать любой шпион.
Машка – яркая, ослепительная блондинка с синими глазами и тонкими выразительными губами. И, как это ни парадоксально для такой внешности, она обладает удивительно умным взглядом. У нее роскошные длинные волосы. Когда она их не убирала, они ниспадали густым водопадом до талии, которую я мог спокойно обхватить двумя ладонями.
Почему-то всего этого я не заметил при первой встрече. Зато заметили остальные. Из семнадцати адвокатов коллегии не осталось ни одного (пожалуй, кроме Андрюхи, о котором позже), кто бы не предложил Машке быть его подругой, любовницей, музой, женой, наконец. Но, к великому сожалению коллег, через два года после знакомства Машка стала моей законной женой, не оставив им ни единого шанса.
Свадьба была веселой, солнечной и счастливой, как полагается, с песнями, плясками и даже мордобоем. Наверное, благодаря ему через три года после свадьбы результатом нашего союза стало рождение сына, которому месяц назад исполнилось два с половиной года. Сына назвали в честь моего отца Вовой – Владимиром Витальевичем Ковровым.
Надеюсь, сейчас Владимир Витальевич и его мама ждут меня дома и приготовили что-нибудь вкусное. Я снова придавил педаль газа.
Войдя в квартиру, я оказался в объятиях своего пса, еще одного дорогого для меня существа, о котором не успел сказать. Йоркширский терьер по кличке Бакс поприветствовал меня долгим облизыванием и радостным поскуливаньем. Бакс – единственная собака, которая встречает хозяина после душа так, как будто он два дня не появлялся дома.
Бакс появился три года назад и с тех пор стал членом семьи.
Когда купили Бакса и первый раз везли домой, был жуткая метель, мы попали в аварию и, хотя сами не пострадали, машину разбили сильно. Это избавило нас от мучительного поиска клички для собаки. Имя «Бакс» родилось после того, как я оценил ущерб, причиненный автомобилю.
Бакс изо всех сил старается оправдывать кличку. Он постоянно болеет, не ест обычную пищу, питаясь исключительно кормами премиум-класса; перегрыз все провода в доме, в том числе и от моего ноутбука; все время мерзнет, для чего приходится покупать модную теплую одежду. В общем, как вы лодку назовете, так она и поплывет.
– Привет, любимый, – Машка нежно поцеловала меня, с трудом отбив от собаки. – Как дела? Ты чего такой мрачный? Тяжелый день?
– А я мрачный? – задумчиво переспросил я.
– Может, показалось, – улыбнулась Маша, зная, что я знаю, что ей не показалось.
Машка настолько хорошо меня чувствует, что не заметить моей обеспокоенности не может. Мы женаты всего шесть лет, а такое впечатление, что знакомы с рождения. Пусть звучит банально, но то, насколько она улавливает любые перемены моего настроения, иногда даже пугает, заставляя поверить в способность некоторых людей читать чужие мысли. Хотя вряд ли мысли любящих людей можно назвать чужими. У родных и мысли родные, что и позволяет без труда их прочитать.
Машка для меня не просто родной человек, но и лучший друг, коллега, соратник, поддерживающий любые начинания мужа. Адвокатом Машка так и не стала, чему, как ни странно, я несказанно рад, потому что женщина-адвокат со временем черствеет, особенно занимаясь уголовными делами. Зато она стала великолепным юристом в крупной российско-французской фирме. Я спокоен за Машку – у нее хорошее рабочее место, стабильная высокая зарплата, перспективы развития и роста, оплачиваемый декретный отпуск.
Хотя бы одному члену семьи непременно нужна стабильная спокойная работа. Вполне достаточно меня – адвоката с ненормированным рабочим днем, который в любое время может уехать на неотложные следственные действия. Не говоря уже о походах в следственные изоляторы и тюрьмы. Однако тот факт, что Машка по образованию юрист и прекрасно понимает суть того, чем я занимаюсь, имеет огромное значение.
Задолго до знакомства с Машкой я знал, что моя будущая избранница непременно будет связана с юриспруденцией. Девушки, далекие от профессии и специальности, искренне не понимали, как за день работы адвокатом можно устать. Ведь адвокаты ничего не делают, только болтают целыми днями, что же тут сложного?
– Любимый, ты чего в дверях застыл? Пойдем кушать, я приготовила солянку и голубцы, они еще горячие, можем спокойно пообедать, пока Вовка спит.
– Да, солнышко, пойдем, – машинально ответил я. – Я очень голоден, да и день выдался тяжелый.
После горячей солянки по телу разлилось приятное тепло, стало спокойно и уютно. Самое время рассказать жене про сегодняшнюю встречу и посоветоваться с ней, что делать.
Я всегда советуюсь с Машей по всем сложным вопросам, потому что у нее находятся простые ответы, основанные на женской мудрости и интуиции. Используя лишь рациональные поиски, я не всегда прихожу к решению проблемы.
Пересказывая Маше разговор с Говоровым, я удивлялся, как быстро и просто смог это сделать. А ведь еще час назад не вспомнил бы ни одного слова. Видно, отменная солянка подействовала.
– За мои услуги он предлагает очень большие деньги, правда, просит, чтобы я непременно отказался от всех остальных дел и занимался только им.
– Не знаю, Виталь. Не нравится мне все это. Что-то здесь нечисто. И этот непонятный тип, и непонятное дело, с которым он пришел. Судя по твоему рассказу, это не очень похоже на шутку. Но что тогда? Я поддержу любое твое решение, но, мне кажется, не стоит связываться с этим человеком.
– Сначала я тоже так подумал, – почесав в затылке, сказал я. – Но потом… Что-то есть в глазах этого человека, они кричат о помощи, причем просят о ней именно меня. И, не поверишь, мне почему-то захотелось помочь ему, правда, не знаю как.
– Любимый, делай, как подсказывает сердце, это будет правильно.
– Ты же знаешь, обычно мое сердце молчит, за него говорит разум. А здесь как раз твой случай – разум безмолвствует, а сердце как будто бьет тревогу: надо помочь этому человеку. Понимаешь, с одной стороны, я всегда мечтал заняться одним хорошо оплачиваемым делом, не отвлекаясь на другие. Полностью погрузиться в работу, сконцентрировавшись на одной узкой проблеме. С другой стороны, здесь и дела-то никакого нет, одни сплошные загадки: сходи туда не знаю куда, принеси то не знаю что. Как я могу согласиться заняться делом, сути которого не понимаю и которое с первого взгляда выглядит абсолютным безумием? Да еще и отказаться от ведения остальных дел.
– Ну, здесь-то как раз, по-моему, не все так сложно, – возразила Маша. – Ты же можешь согласиться, потребовав от него разъяснить техническую сторону дела. Пусть он объяснит, как ты должен его защищать, кем он обвиняется, где будет суд и кто будет его судить. Если не сможет, ты, в конце концов, вправе отказаться от ведения дела и вернуть деньги, если успеешь их взять. Пожаловаться на нарушение тобой адвокатской этики он не сможет, потому что пришел с непонятным делом, от ведения которого ты отказался после того, как не получил ответы на элементарные вопросы. Что же касается отказа от ведения других дел, то не понимаю, зачем от них отказываться. Насколько я поняла из твоего рассказа, этот Борис Олегович сказал, что его дело не займет больше двух месяцев.
– И?.. – я вопросительно посмотрел на жену.
– Возьми отпуск. Ты уже больше двух лет не брал отпуск. Отложи свои судебные заседания или, по крайней мере, часть из них. Ведь два месяца – не такой большой срок, тем более сейчас лето и многие судьи сами идут в отпуск. За два месяца ты не выпадешь из процесса. А твой Говоров все равно никак не сможет это проверить. Скажи ему, что отказался. Ты знаешь, я не переношу ложь, но в данном случае это не ложь, а маленькая хитрость в ответ на его хитрость с «убийством Бога».
– Я тебя люблю, – улыбнулся я в ответ.
Именно этого я и ждал от Маши. Именно такой простой ответ на сложный вопрос и был необходим. Как я сам не догадался? Действительно, зачем отказываться от дел? Можно же взять отпуск. Два месяца это не так мало, уголовные дела, назначенные к слушанию, никто откладывать больше чем на пять дней не будет. Но не так много у меня в производстве сейчас уголовных дел, требующих постоянного присутствия. Большинство моих сегодняшних дел – долгоиграющие арбитражи, которые легко можно затянуть. Кроме того, в запасе остаются коллеги-адвокаты, с которыми я по-прежнему дружу и которые легко заменят меня на нескольких судебных заседаниях. А если я им подброшу немного говоровских деньжат, они с радостью заменят меня до конца процесса.
Сложнее с клиентами, ведь они пришли не к моим коллегам, а ко мне и ждут моего участия в процессе. Хотя, опять же, если Говоров не блефует и готов, как он сказал, компенсировать все затраты, связанные с отказом от дел, это решит большинство проблем. Я предложу клиентам по имущественным спорам выплатить половину той суммы, которую они хотят получить в результате выигрыша, и объясню, что в течение двух месяцев не смогу заниматься их делом. Это будет очень щедрый и порядочный жест с моей стороны, который не позволит потерять хорошую репутацию, а, напротив, укрепит ее. С уголовными делами все-таки сложнее. Но, думаю, выкручусь, подробно растолкую каждому клиенту, что его дело особенное, непростое и мне необходим помощник, другой адвокат, который заменит меня на нескольких заседаниях.
Тактически такое укрепление силы поможет общему делу. Судья и прокурор расслабятся, решив, что появление другого адвоката вызвано слабостью позиции защиты. А в наивысший пик расслабления я снова появлюсь и нанесу решающий удар, который приведет к желаемому результату.
Главное в этой ситуации – избежать жалоб в адвокатскую палату, поскольку в соответствии с законом адвокат не может отказаться от выполнения принятого им поручения по защите прав клиента. Но для этого и существуют различные формы актов выполненных работ, расписок об отсутствии материальных и иных претензий и прочая ерунда, призванная охранять адвоката от различных жалоб.
Ну а если какой-нибудь нервный клиент решит таки написать кляузу в палату, вопреки любым бумагам, то многоуважаемые члены дисциплинарной комиссии при адвокатской палате Москвы не дадут в обиду адвоката своей палаты. Хороших и добросовестных адвокатов в Москве и так немного, а жалобщиков хватает всегда.
Так уж устроен клиент: ему делаешь добро, а он обвиняет адвоката, что тот ничего не сделал. Выигрываешь дело, а он говорит, что закон был на его стороне, поэтому и адвоката-то можно было не приглашать. Зато уж если дело проигрываешь или клиенту кажется, что дело проиграно, тогда держись. Жалобы посыплются одна за другой. Окажется, что денег ты взял в пять раз больше, чем полагалось. И за эти «бешеные» деньги еще и не смог договориться с судьей, чтобы вместо убийства в приговоре фигурировали лишь побои.
К сожалению, до сих пор большинство клиентов по уголовным делам готовы платить не за профессиональную честную работу, а за посредничество, заключающееся в даче некоторой суммы судье или прокурору за «решение вопроса». Они не понимают, что сегодня механизмы государства, и в частности судебной системы, устроены таким образом, что тупым «заносом денег» ничего не решишь. Прежде всего, необходимо показать качественную работу по делу, если речь не идет о краже подушки с соседнего дачного участка. Но такие дела, как правило, и до суда-то не доходят.
– Машка, я тебя очень люблю, – повторил я, очнувшись от своих мыслей. – Ты у меня умница!
Машка засияла и мило улыбнулась, обнажив зубки.
– Любимый, надо нам все-таки обвенчаться, – произнесла она.
Я нахмурился, ничего не ответив. Маша все поняла и поспешила в детскую – посмотреть, не проснулся ли сынуля.
Она знает, что я довольно болезненно отношусь к теме венчания. И не потому, что не люблю ее и не хочу прожить вместе всю жизнь. Нет, я очень люблю жену и хочу быть с ней всегда. И готов подтвердить это перед Богом. Но венчаться я пока не готов. Без веры это делать бессмысленно. Больше всего меня пугает сам обряд венчания, поскольку я ответственно отношусь к подобным вещам, а превращать все это в фарс и пьянку как-то не хочется. Мне кажется, я не настолько чист, что имею право венчаться. К венчанию надо серьезно подготовиться, а с моим отношением к Богу и с моей работой это сейчас невозможно.
Какой длинный выдался день! Я достал визитку Говорова и набрал его номер.
– Добрый вечер, Борис Олегович, я согласен заняться вашим делом, но требую подробного объяснения технической стороны вопроса. Завтра я буду ждать вас в офисе в три часа.
– Спасибо, Виталий Владимирович, рад, что вы согласились. Завтра в три я у вас.
Правила игры. Встреча вторая
По дороге в Замоскворецкий суд я решил позвонить старому приятелю Мишке. Мишка, правда, он только для избранных, к числу которых я отношусь, а для большинства смертных он ни кто иным как Михаил Игоревич Щербаков – страшный старший следователь Главного следственного управления Москвы.
– Привет, Миш, как жив-здоров, как служба?
– Здорово, коль не шутишь, – услышал я бодрый голос Мишки. – Да трудимся помаленьку. Недавно из отпуска вышел. Думал, пока отдыхаю, с преступностью будет покончено. Оказалось, что нет.
Я рассмеялся.
– Как отдохнул-то? Ездил куда?
– Можно сказать, и ездил, вернее летал, потому что доехать туда, по-моему, невозможно. В Таиланде отдыхал, на экзотику потянуло. Отдохнул супер, очень рекомендую, помимо теплого моря и жаркого солнца есть на что посмотреть. Дворец изумрудного Будды просто сказка.
– Да вот и я в отпуск собрался через недельку, как раз хочу сейчас все дела подбить.
– Давай, давай, отдыхать надо, а то с нашей работой совсем с катушек съедем.
– Это точно, – ответил я. – Слушай Миш, я что хотел попросить… Можешь пробить мне по своим каналам одного человечка? Некоего Говорова Бориса Олеговича. Может, был вашим клиентом когда. Вообще, хотелось бы знать, что он из себя представляет, с кем живет, где работает, короче – как обычно.
– Да не вопрос. Подожди, запишу. Как, ты сказал, его зовут?
– Говоров Борис Олегович, думаю, примерно пятидесятого года рождения, – продиктовал я.
– О'кей. Сейчас посмотрю. Ладно, Виталь, давай, работать пора, привели на допрос очередного директора пирамиды, позже наберу.
– Давай, Миш, не забудь посмотреть, а директору пирамиды привет из Египта, – пошутил я.
– Скорее с Колымы, – засмеялся Мишка.
С Мишкой мы познакомились еще в стенах института. Правда, проучились вместе всего полгода, потом он перевелся в высшую школу милиции. Но за полгода успели подружиться и дружим до сих пор. Мишка – следователь от бога. Он образец современного следователя – никогда не жалуется на маленькую зарплату и болеет за дело. Начальство это в нем ценит, поэтому поручает ему самые громкие и сложные дела.
Мы не раз работали вместе по одному делу, но по разные стороны баррикад. Это не мешало нам оставаться друзьями. С Мишкой приятно работать. В отличие от других следователей, дела свои он не «шьет», а расследует. При этом сразу дает понять, даже мне, что «договориться» вне рамок закона не получится. Этакий современный Глеб Жеглов, предельно серьезный на работе и не менее душевный и веселый после нее.
Я часто прибегаю к помощи Мишки, когда надо что-нибудь узнать. В подобных вопросах я доверяю только ему и знаю, что все останется между нами.
В суд я приехал за двадцать минут до начала заседания, так что еще оставалось время поразглядывать симпатичных судебных секретарш. Зайдя в здание суда, я обнаружил небольшую очередь на входе, вызванную недавним нововведением во всех судах Москвы – появлением охраны, записывающей сведения о посетителях.
Запись производится нарочно медленно, чтобы граждане нервничали. Пыхтя и потея от важности своей работы, охранник пять минут разглядывает паспорт или удостоверение, после чего начинает переписывать в журнал фамилию посетителя, допуская в ее написании как минимум две ошибки. А когда эта унизительная процедура наконец заканчивается, то предстоит следующая, не менее унизительная – проход через металлодетектор, который заливается звонким голосом независимо от того, что находится у пришедшего в портфеле.
Все это жутко раздражает: во-первых – не остается времени поглазеть на секретарш, во-вторых, непонятно, зачем отмечаться адвокату?
Одно дело граждане – действительно, люди попадаются разные, из соображений безопасности можно записать, куда они идут, и проверить, что у них в сумках. Но при чем здесь адвокат? Зачем спрашивать адвоката, куда он идет и какой номер кабинета записать в журнале? А куда я могу идти? На концерт в консерваторию. Я показал адвокатское удостоверение, неужели этого недостаточно? Я пришел в суд работать, а меня спрашивают, в какой кабинет я иду. Какая разница, в какой я иду кабинет, может, во все сразу? Да и не помню я номера всех кабинетов суда, чтобы называть их.
Почему-то у прокуроров и судей никто и никогда документов не проверяет, и уж тем более не записывает, в какой кабинет они сегодня направляются.
Понятно, что и пробки существуют только для прокуроров, которые могут опаздывать в судебное заседание, и никто им ничего не скажет. Адвокаты же передвигаются по Москве исключительно на вертолетах, поэтому спокойно могут постоять внизу минут десять, чтобы отметиться. Но уж если адвокат опоздал на суд, хотя бы на пять минут, то замечание судьи в таком случае – это счастливый лотерейный билет. Мол, скажите спасибо, что не отложили заседание из-за «неорганизованности» адвоката и не написали жалобу в палату, указав, что адвокат «постоянно срывает судебные заседания». Что остается адвокату? Только относиться ко всему этому с юмором.
Когда подошла моя очередь показывать документы, я предъявил удостоверение, сказав, как всегда наобум, что иду в кабинет семьсот двадцать три. Тупой охранник прилежно записал в журнал напротив моей фамилии – «каб. 723», ни на секунду не задумавшись, что в здании суда всего пять этажей, и нумерация кабинетов не может начинаться на семь.
Я поднялся на второй этаж. До заседания оставалось минут десять. Около судебного зала я увидел своего доверителя – двадцатитрехлетнего парня, пришедшего на суд в сопровождении мамы.
– Добрый день, Валерия Викторовна, привет, Максим, – поздоровался я с ними. – Как настрой?
– Нервничаем, – ответила мама Максима. – Вся надежда на вас, Виталий Владимирович.
– Да не переживайте, все будет нормально, – успокоил я маму Максима.
Дело Максима Новикова было достаточно банальным и не представляющим особого интереса с точки зрения права. Он обвинялся в угоне автомобиля и похищении официальных документов. Его любимая девушка Ольга взяла напрокат машину. После чего в один из теплых летних вечеров, как бы это сказать помягче. сильно напилась, приревновала Максима к несуществующей сопернице и, решив отомстить, собралась куда-то поехать. Максим, чтобы не дать нетрезвой Оле сесть за руль, отобрал у нее документы, ключи от автомобиля и уехал на нем к себе домой. Но поскольку приобретенные Максимом на войне навыки вождения в основном касались военных грузовиков и уж точно не иномарок с АКПП, то благополучно добраться до дома ему не удалось. Практически у самого подъезда Макс не справился с управлением и въехал в спокойно стоявший и никого не трогавший фонарный столб. А в это время Оленька, неожиданно протрезвев, решила наказать дружка и, не будь дурой, написала заявление в милицию об угоне автомобиля, взятого ею напрокат.
Результатом всего этого стало уголовное дело в отношении Максима примерно на трехстах листах, на обложке которого гордо красовалось «Новиков Максим Викторович, ч. 1 ст. 166, ч. 2 ст. 325 УК РФ».
Мама Максима обратилась ко мне, когда предварительное следствие было уже окончено и дело передано для рассмотрения в суд. Бесплатный адвокат, предоставленный Максу на следствии государством, конечно, посоветовал ему признать вину и раскаяться в содеянном, что тот и сделал. В общем, повторюсь, с точки зрения адвокатской работы дело было никаким, и я бы его никогда не взял, если бы не одно но. Это «но» заключалось в личности самого Максима. Когда его мама первый раз позвонила и в двух словах обрисовала проблему, я решил, что Максим – очередной двадцатитрехлетний придурок, обкуренный и обколотый, проводящий все свободное время в ночных клубах, прожигающий там папины деньги, являя собой героя нашего времени.
Но я ошибся. Максим оказался спокойным неразговорчивым двадцатитрехлетним мужчиной, который прошел войну на Кавказе, остался живым и не возомнил себя героем.
Выяснилось, что Максим больше четырех лет воевал контрактником в Кавказском регионе, был командиром отряда, имел две государственные награды, удостоверение ветерана войны и контузию, сделавшую его глухим на одно ухо. Он служил в специальных войсках, куда попал после успешного прохождения различных испытаний. Отбор действительно был жесточайшим. Достаточно сказать, что из Москвы в эти войска попало всего десять человек, в числе которых был Максим.
То, что Максим рассказал мне про войну, не прочитаешь ни в одной книге и не увидишь по телевизору. Из десяти ушедших на войну восемнадцатилетних пареньков живы остались только двое. Одно это вызывает у меня глубочайшее уважение к парню, сделавшему за свою жизнь, возможно, гораздо больше, чем все наши надутые высшие чины. Правда, обещанных денег за службу Максим так и не получил, но зато про него написали в газете и наградили медалью.
Макс рассказал, что когда он лежал в больнице с контузией, к ним приезжал полковник из Москвы, который поблагодарил ребят за службу, сказав напоследок, что напрасно они полезли под пули. Разумеется, ни под какие пули они не лезли, а выполняли приказ ротного, который, испугавшись, убежал, в то время как они впятером уничтожили четырнадцать чеченских боевиков. Без потерь не обошлось, но задача была выполнена. Максим взял на себя командование операцией после бегства ротного и возглавил отряд, поскольку офицеров и старших по званию в группе не оставалось.
И вот теперь человек, прошедший Чечню, оказался на скамье подсудимых по обвинению в преступлении, за которое может быть назначено наказание сроком до пяти лет лишения свободы. Глупо, но факт.
Такие ситуации достаточно распространены. Это связано с тем, что люди, прошедшие войну, поучаствовавшие в боевых действиях, оказываются совершенно не приспособленными к жизни на гражданке. Они не могут жить в мире, спокойно общаясь с другими людьми. Они не понимают обычных людей, их шуток, жизненных ценностей. Они всегда на войне – спасают товарищей, укрываются от бомбежек. Как понять, придя с войны, что в современном обществе главное не жизнь, а на какой тачке ездишь.
В психологии и психиатрии наверняка все это подробно описано и носит название какого-нибудь красивого синдрома. Жаль только, психологи не говорят, что делать таким людям, как им жить здесь.
Вернувшись с войны, Максим стал общаться с Олей, типичной представительницей «золотой молодежи», которая никогда бы не поняла, зачем добровольно идти служить, рисковать жизнью, если можно попивать самбуку в клубе.
Я согласился защищать Максима.
Прежде всего я связался с потерпевшей, хозяйкой разбитой машины, которая оказалась наимилейшим человеком и сразу поняла, в чем тут дело. Она охотно согласилась на возмещение ей ущерба, причиненного преступлением, написала об этом бумагу, добавив, что примирилась с подсудимым и не возражает против прекращения дела.
С судьей, которая должна была слушать дело Новикова, я встречался и раньше в других процессах, и она произвела на меня очень хорошее впечатление. Поэтому перед заседанием я решил зайти к ней, чтобы прощупать почву, задав коронный вопрос: «Ваша честь, какие перспективы по делу?»
После примерно двадцатиминутного обсуждения «перспектив» судья в очередной раз сказала, что я наглец, напомнив, что в Москве в судах дела не прекращают. Я же изложил судье свое видение этого дела. Мало того что дело можно прекратить в связи с примирением подсудимого с потерпевшей, так еще Новикова можно освободить от уголовной ответственности, расценив его деяние как действия, совершенные в условиях крайней необходимости, направленные на предотвращение более тяжких последствий, нежели те, которые наступили.
– Привет, Миш, как жив-здоров, как служба?
– Здорово, коль не шутишь, – услышал я бодрый голос Мишки. – Да трудимся помаленьку. Недавно из отпуска вышел. Думал, пока отдыхаю, с преступностью будет покончено. Оказалось, что нет.
Я рассмеялся.
– Как отдохнул-то? Ездил куда?
– Можно сказать, и ездил, вернее летал, потому что доехать туда, по-моему, невозможно. В Таиланде отдыхал, на экзотику потянуло. Отдохнул супер, очень рекомендую, помимо теплого моря и жаркого солнца есть на что посмотреть. Дворец изумрудного Будды просто сказка.
– Да вот и я в отпуск собрался через недельку, как раз хочу сейчас все дела подбить.
– Давай, давай, отдыхать надо, а то с нашей работой совсем с катушек съедем.
– Это точно, – ответил я. – Слушай Миш, я что хотел попросить… Можешь пробить мне по своим каналам одного человечка? Некоего Говорова Бориса Олеговича. Может, был вашим клиентом когда. Вообще, хотелось бы знать, что он из себя представляет, с кем живет, где работает, короче – как обычно.
– Да не вопрос. Подожди, запишу. Как, ты сказал, его зовут?
– Говоров Борис Олегович, думаю, примерно пятидесятого года рождения, – продиктовал я.
– О'кей. Сейчас посмотрю. Ладно, Виталь, давай, работать пора, привели на допрос очередного директора пирамиды, позже наберу.
– Давай, Миш, не забудь посмотреть, а директору пирамиды привет из Египта, – пошутил я.
– Скорее с Колымы, – засмеялся Мишка.
С Мишкой мы познакомились еще в стенах института. Правда, проучились вместе всего полгода, потом он перевелся в высшую школу милиции. Но за полгода успели подружиться и дружим до сих пор. Мишка – следователь от бога. Он образец современного следователя – никогда не жалуется на маленькую зарплату и болеет за дело. Начальство это в нем ценит, поэтому поручает ему самые громкие и сложные дела.
Мы не раз работали вместе по одному делу, но по разные стороны баррикад. Это не мешало нам оставаться друзьями. С Мишкой приятно работать. В отличие от других следователей, дела свои он не «шьет», а расследует. При этом сразу дает понять, даже мне, что «договориться» вне рамок закона не получится. Этакий современный Глеб Жеглов, предельно серьезный на работе и не менее душевный и веселый после нее.
Я часто прибегаю к помощи Мишки, когда надо что-нибудь узнать. В подобных вопросах я доверяю только ему и знаю, что все останется между нами.
В суд я приехал за двадцать минут до начала заседания, так что еще оставалось время поразглядывать симпатичных судебных секретарш. Зайдя в здание суда, я обнаружил небольшую очередь на входе, вызванную недавним нововведением во всех судах Москвы – появлением охраны, записывающей сведения о посетителях.
Запись производится нарочно медленно, чтобы граждане нервничали. Пыхтя и потея от важности своей работы, охранник пять минут разглядывает паспорт или удостоверение, после чего начинает переписывать в журнал фамилию посетителя, допуская в ее написании как минимум две ошибки. А когда эта унизительная процедура наконец заканчивается, то предстоит следующая, не менее унизительная – проход через металлодетектор, который заливается звонким голосом независимо от того, что находится у пришедшего в портфеле.
Все это жутко раздражает: во-первых – не остается времени поглазеть на секретарш, во-вторых, непонятно, зачем отмечаться адвокату?
Одно дело граждане – действительно, люди попадаются разные, из соображений безопасности можно записать, куда они идут, и проверить, что у них в сумках. Но при чем здесь адвокат? Зачем спрашивать адвоката, куда он идет и какой номер кабинета записать в журнале? А куда я могу идти? На концерт в консерваторию. Я показал адвокатское удостоверение, неужели этого недостаточно? Я пришел в суд работать, а меня спрашивают, в какой кабинет я иду. Какая разница, в какой я иду кабинет, может, во все сразу? Да и не помню я номера всех кабинетов суда, чтобы называть их.
Почему-то у прокуроров и судей никто и никогда документов не проверяет, и уж тем более не записывает, в какой кабинет они сегодня направляются.
Понятно, что и пробки существуют только для прокуроров, которые могут опаздывать в судебное заседание, и никто им ничего не скажет. Адвокаты же передвигаются по Москве исключительно на вертолетах, поэтому спокойно могут постоять внизу минут десять, чтобы отметиться. Но уж если адвокат опоздал на суд, хотя бы на пять минут, то замечание судьи в таком случае – это счастливый лотерейный билет. Мол, скажите спасибо, что не отложили заседание из-за «неорганизованности» адвоката и не написали жалобу в палату, указав, что адвокат «постоянно срывает судебные заседания». Что остается адвокату? Только относиться ко всему этому с юмором.
Когда подошла моя очередь показывать документы, я предъявил удостоверение, сказав, как всегда наобум, что иду в кабинет семьсот двадцать три. Тупой охранник прилежно записал в журнал напротив моей фамилии – «каб. 723», ни на секунду не задумавшись, что в здании суда всего пять этажей, и нумерация кабинетов не может начинаться на семь.
Я поднялся на второй этаж. До заседания оставалось минут десять. Около судебного зала я увидел своего доверителя – двадцатитрехлетнего парня, пришедшего на суд в сопровождении мамы.
– Добрый день, Валерия Викторовна, привет, Максим, – поздоровался я с ними. – Как настрой?
– Нервничаем, – ответила мама Максима. – Вся надежда на вас, Виталий Владимирович.
– Да не переживайте, все будет нормально, – успокоил я маму Максима.
Дело Максима Новикова было достаточно банальным и не представляющим особого интереса с точки зрения права. Он обвинялся в угоне автомобиля и похищении официальных документов. Его любимая девушка Ольга взяла напрокат машину. После чего в один из теплых летних вечеров, как бы это сказать помягче. сильно напилась, приревновала Максима к несуществующей сопернице и, решив отомстить, собралась куда-то поехать. Максим, чтобы не дать нетрезвой Оле сесть за руль, отобрал у нее документы, ключи от автомобиля и уехал на нем к себе домой. Но поскольку приобретенные Максимом на войне навыки вождения в основном касались военных грузовиков и уж точно не иномарок с АКПП, то благополучно добраться до дома ему не удалось. Практически у самого подъезда Макс не справился с управлением и въехал в спокойно стоявший и никого не трогавший фонарный столб. А в это время Оленька, неожиданно протрезвев, решила наказать дружка и, не будь дурой, написала заявление в милицию об угоне автомобиля, взятого ею напрокат.
Результатом всего этого стало уголовное дело в отношении Максима примерно на трехстах листах, на обложке которого гордо красовалось «Новиков Максим Викторович, ч. 1 ст. 166, ч. 2 ст. 325 УК РФ».
Мама Максима обратилась ко мне, когда предварительное следствие было уже окончено и дело передано для рассмотрения в суд. Бесплатный адвокат, предоставленный Максу на следствии государством, конечно, посоветовал ему признать вину и раскаяться в содеянном, что тот и сделал. В общем, повторюсь, с точки зрения адвокатской работы дело было никаким, и я бы его никогда не взял, если бы не одно но. Это «но» заключалось в личности самого Максима. Когда его мама первый раз позвонила и в двух словах обрисовала проблему, я решил, что Максим – очередной двадцатитрехлетний придурок, обкуренный и обколотый, проводящий все свободное время в ночных клубах, прожигающий там папины деньги, являя собой героя нашего времени.
Но я ошибся. Максим оказался спокойным неразговорчивым двадцатитрехлетним мужчиной, который прошел войну на Кавказе, остался живым и не возомнил себя героем.
Выяснилось, что Максим больше четырех лет воевал контрактником в Кавказском регионе, был командиром отряда, имел две государственные награды, удостоверение ветерана войны и контузию, сделавшую его глухим на одно ухо. Он служил в специальных войсках, куда попал после успешного прохождения различных испытаний. Отбор действительно был жесточайшим. Достаточно сказать, что из Москвы в эти войска попало всего десять человек, в числе которых был Максим.
То, что Максим рассказал мне про войну, не прочитаешь ни в одной книге и не увидишь по телевизору. Из десяти ушедших на войну восемнадцатилетних пареньков живы остались только двое. Одно это вызывает у меня глубочайшее уважение к парню, сделавшему за свою жизнь, возможно, гораздо больше, чем все наши надутые высшие чины. Правда, обещанных денег за службу Максим так и не получил, но зато про него написали в газете и наградили медалью.
Макс рассказал, что когда он лежал в больнице с контузией, к ним приезжал полковник из Москвы, который поблагодарил ребят за службу, сказав напоследок, что напрасно они полезли под пули. Разумеется, ни под какие пули они не лезли, а выполняли приказ ротного, который, испугавшись, убежал, в то время как они впятером уничтожили четырнадцать чеченских боевиков. Без потерь не обошлось, но задача была выполнена. Максим взял на себя командование операцией после бегства ротного и возглавил отряд, поскольку офицеров и старших по званию в группе не оставалось.
И вот теперь человек, прошедший Чечню, оказался на скамье подсудимых по обвинению в преступлении, за которое может быть назначено наказание сроком до пяти лет лишения свободы. Глупо, но факт.
Такие ситуации достаточно распространены. Это связано с тем, что люди, прошедшие войну, поучаствовавшие в боевых действиях, оказываются совершенно не приспособленными к жизни на гражданке. Они не могут жить в мире, спокойно общаясь с другими людьми. Они не понимают обычных людей, их шуток, жизненных ценностей. Они всегда на войне – спасают товарищей, укрываются от бомбежек. Как понять, придя с войны, что в современном обществе главное не жизнь, а на какой тачке ездишь.
В психологии и психиатрии наверняка все это подробно описано и носит название какого-нибудь красивого синдрома. Жаль только, психологи не говорят, что делать таким людям, как им жить здесь.
Вернувшись с войны, Максим стал общаться с Олей, типичной представительницей «золотой молодежи», которая никогда бы не поняла, зачем добровольно идти служить, рисковать жизнью, если можно попивать самбуку в клубе.
Я согласился защищать Максима.
Прежде всего я связался с потерпевшей, хозяйкой разбитой машины, которая оказалась наимилейшим человеком и сразу поняла, в чем тут дело. Она охотно согласилась на возмещение ей ущерба, причиненного преступлением, написала об этом бумагу, добавив, что примирилась с подсудимым и не возражает против прекращения дела.
С судьей, которая должна была слушать дело Новикова, я встречался и раньше в других процессах, и она произвела на меня очень хорошее впечатление. Поэтому перед заседанием я решил зайти к ней, чтобы прощупать почву, задав коронный вопрос: «Ваша честь, какие перспективы по делу?»
После примерно двадцатиминутного обсуждения «перспектив» судья в очередной раз сказала, что я наглец, напомнив, что в Москве в судах дела не прекращают. Я же изложил судье свое видение этого дела. Мало того что дело можно прекратить в связи с примирением подсудимого с потерпевшей, так еще Новикова можно освободить от уголовной ответственности, расценив его деяние как действия, совершенные в условиях крайней необходимости, направленные на предотвращение более тяжких последствий, нежели те, которые наступили.