Виталий Вавикин. Пятая планета

   – Так вы, значит, были фармацевтом в подводном городе? – удивился хозяин аптеки, нахмурился, неожиданно просиял. – А, правда, что там свободно можно купить большинство запрещенных препаратов?
   – Нет.
   – Очень хорошо, – закивал хозяин, окинул Габу внимательным взглядом, сказал, что навряд ли ей удастся в этом городе устроиться на работу по специальности. – Но вот натурщица из вас, пожалуй, вышла бы не плохая.
   – Натурщица?
   – У моего друга художественная школа, – он протянул Габу визитную карточку. – Если надумаете, то позвоните ему, скажите, что от меня. Уверен, он найдет для вас один-два дня в неделю.
   – Посмотрим, – пообещала Габу не столько хозяину аптеки, сколько себе самой. Она вышла на улицу и долго шла по тротуару ни о чем не думая. Начинался вечер, и нужно было отложить поиски работы до следующего дня. Или же нет? Габу достала визитную карточку художественной мастерской, на обратной стороне которой хозяин аптеки написал свое имя. «Да почему бы и нет?» – Габу отыскала телефон-автомат и договорилась о встрече на следующее утро. Художник был стар и высок.
   – Вы ведь малани? – спросил он Габу.
   – Это важно?
   – Конечно, – на его узких губах появилась улыбка. – Мои ученики устали рисовать людей.
   – Не думаю, что я сильно отличаюсь от них.
   – Отличия внутри. – Старый мастер поднялся, обошел вокруг Габу. – Два-три раза в неделю по четыре часа в день. Вас устроит?
   – А оплата?
   – 16 кредитов в час, если, конечно, вы нам подойдете.
   – Я думала, вы сказали, что я уже подхожу.
   – Конечно, но эта работа не так проста, как кажется. Вы когда-нибудь работали натурщицей?
   – Мой брат – художник. Иногда он рисовал меня. Когда я была ребенком.
   – Ваш брат художник? – оживился старый мастер. – Назовите мне его имя. Возможно, мы с ним знакомы?
   – Мы поссорились, и я не хочу говорить об этом.
   – Понятно, – мастер тяжело вздохнул, спросил, сможет ли Габу приступить к работе на следующее утро.
   – Могу хоть прямо сейчас, – сказала она.
   – Вам так сильно нужны деньги?
   – Мне нужна работа. Иначе придется вернуться в подводный город.
   – А как же брат?
   – Я сказала, что мы с ним поссорились, – Габу поджала губы, стараясь дать понять старику, что больше не хочет говорить об этом.
   – У вас очень хорошо получается предавать эмоции, – похвалил он. Габу пожала плечами. Старый мастер улыбнулся, предложил ей познакомиться с группой. Габу снова пожала плечами. – Думаю, вы подружитесь, – пообещал он. – Приходите сегодня во второй половине дня. Заодно посмотрите, как работает другая натурщица.
   – Если это необходимо.
   – Тогда считайте, что это необходимо, – старый мастер примирительно улыбнулся. Эта улыбка подкупала, помогала расслабиться, довериться ему. «16 кредитов не так и плохо, – думала Габу, убивая оставшееся до назначенной встречи время. – Очень даже неплохо». Она прошла мимо ресторана, в котором требовались посудомойки с оплатой чуть больше двух кредитов в час. «Да можно сказать, что мне даже везет!» – развеселилась Габу. Она пообедала в кафе на открытом воздухе, прошлась по магазинам, невольно продолжая изучать предложения о работе, а не товары и в хорошем настроении пришла в мастерскую. Старый художник встретил ее в дверях. За его спиной Габу видела обнаженную девушку. Девушка была очень высокой с обритой на лысо головой и неестественно большими зелеными глазами.
   – Разве она человек? – недоверчиво спросила мастера Габу.
   – Люди очень разнообразны. Не правда ли? – последние его слова предназначались аудитории. Мужчины и женщины хохотнули, прокатился едва уловимый шепот. Обнаженная женщина на подиуме осталась неподвижна. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. «Словно статуя», – подумала Габу. – Это вас смущает? – спросил ее старый мастер.
   – Что смущает? – растерялась Габу, решив, что он каким-то образом смог прочитать ее мысли.
   – Ее нагота, – пояснил он.
   – Ах, нагота! – Габу окинула девушку беглым взглядом. – Не особенно. Тем более, пикантные места все равно прикрыты.
   – Для вас важно лишь это?
   – А для вас разве нет?
   – Мы рисуем душу человека, а не тело, – старый мастер подумал и добавил, – не только тело. – Аудитория снова хохотнула. Мастер ударил в ладоши и громко объявил, что завтра они рисуют малани. – Сделайте шаг вперед, пусть они рассмотрят вас, – попросил он Габу. – Пусть у них появится аппетит.
   – Мне тоже придется раздеваться? – спросила она, послушно выходя вперед.
   – Считаете, это не стоит шестнадцати кредитов в час?
   – Нет, просто никогда прежде не позировала голой.
   – А как же ваш брат? Вы говорили, что он использовал вас в качестве натурщицы.
   – Да, но он не просил меня снимать одежду.
   – Как же тогда он вас рисовал? – старый мастер посмотрел на своих учеников. Они хохотнули, словно по команде. Габу бросила косой взгляд на обнаженную натурщицу. Девушка смотрела на нее своими большими зелеными глазами. Смотрела, как на соперницу. «Что ж, шестнадцать кредитов в час стоят того, чтобы обзавестись парой новых врагов», – решила Габу. Она повернулась к натурщице спиной и постаралась запомнить лица учеников. Эти бледные, увлеченные работой лица. Лица, совсем не похожие на лицо ее брата. Лица, вместо которых запоминались лишь мольберты, которые стояли рядом с ними, да возможно их палитры. И еще запах художественной краски. Такой знакомый запах. Запах брата. Его мастерской. Запах, который прицепился к Габу, как репей к хвосту собаки. Даже когда она покинула аудиторию. Даже когда оказалась в своем номере. После душа. В чистой одежде. Под одеялом. Во сне. Запах шел за ней по пятам. Ей снился подиум. Она была обнажена. Десятки людей без лиц изучали ее, рисовали. Она не двигалась. Не дышала. Подвижны были лишь глаза. Но все вокруг было холодным, безучастным. Лишь люди без лиц неспешно начинали обретать формы и черты. Знакомые черты, тени, цвета, линии. Габу никогда не умела рисовать, никогда даже не пыталась рисовать, но сейчас, ее фантазия, казалось, создавала лица учеников старого мастера. Знакомые лица. Даже не лица. Лицо. Одно единственное, знакомое ей лицо. Лицо ее брата. Как и в детстве, он был увлечен работой, отдавался своей работе. Он и десятки его копий, воплощенных в других учениках старого мастера. Копий, среди которых Габу не могла найти оригинал. Они все были идентичны. Все были одинаковы. Казалось, что весь мир стал одинаковым, стал обладать лицом – лицом Пилса. Отличался лишь старый мастер. Мастер, который больше не был мастером. Он стал малани. Стал красавцем Юругу. Стал тем, чьи прикосновения сводили ее сума ночь назад, волновали ее, возбуждали. Теперь же таким же чувственным стал его взгляд. Она чувствовала, как он прикасается к ее телу, ласкает ее. И сложнее всего было сохранить неподвижность, не вздрогнуть, не пошевелиться. И брат продолжал рисовать. Рисовать, воплотившись в десятки одинаковых лиц некогда таких разных людей. «Хватит! – взмолилась Габу. – Прекрати мучать меня!» Она закрыла глаза, чтобы не видеть Юругу. «Пожалуйста!» Габу услышала свой собственный голос и проснулась.
 
   Кто-то стучал в дверь. Стучал так громко и настойчиво, что Габу успела подумать, что это еще один сон. Странный сон. Она закрыла глаза и повернулась на правый бок. Стук не стих. Наоборот. Теперь к нему добавился треск уступающего напору извне замка. «Нет. Не сон» – решила Габу, заставила себя подняться с кровати и, закутавшись в одеяло, пошла открывать дверь. На пороге стоял чернокожий управляющий. За его спиной в черно-серой форме пара законников.
   – Что-то случилось? – растерянно спросила Габу управляющего. Он не ответил, лишь отошел в сторону, оставляя Габу один на один со служителями правопорядка. Их колючие взгляды не нравились Габу. – Вы здесь из-за моего брата? – спросила она первое, что пришло в голову. Законники кашлянули, переглянулись. Габу почему-то подумала, что сейчас ей сообщат о его смерти. Кто знает, чем он занимается ночами?! Азартные игры, женщины, выпивка… – Он… он… с ним все в порядке? – спросила Габу. Законники снова переглянулись, но продолжили молчать. – Да что, черт возьми, случилось?! – потеряла терпение Габу.
   – Вы не читаете газет? – спросил ее управляющий, о котором она уже успела забыть. Его голос показался ей неестественно громким, глубоким, напряженным. Она повернулась к нему, встретилась с ним взглядом, читая в его глазах любопытство.
   – А о чем пишут газеты? – спросила она, не получила ответа от управляющего, повернулась к законникам (их лица были такими же вычурными и нейтральными, как и их форма), снова заглянула в глаза управляющего.
   – Думаю, будет лучше, если вы пойдете с нами, – подал наконец-то голос один из законников.
   – Да что, черт возьми… – Габу запнулась на полуслове, увидев в руках управляющего газету, на главной странице которой была помещена фотография ее и ее брата. Еще она увидела слова. Жуткие, леденящие кровь. Убийство, безумие… – Мне нужно одеться, – сказала Габу законникам, снова забыв о существовании управляющего. Она шагнула назад, в свой номер, попыталась закрыть дверь. Законники шагнули следом за ней, не позволив сделать этого. – Собираетесь смотреть? – спросила их Габу, но так и не смогла разозлиться, все еще видя фотографии в газете. Фотографии под изображением себя и брата. Фотографии смерти. Чужой смерти. Картины. Дикие, безумные. Габу повернулась к законникам спиной, бросила на кровать одеяло и начала одеваться. Все было, как в тумане. Весь мир погрузился в туман. В тот самый туман, который она видела в подворотне подводного города. Тот самый туман, в котором она впервые увидела Юругу. Мысли метались от одного воспоминания к другому. В ушах гудел какой-то далекий, погребальный звон, плач. Надрывный, затихающий, словно взгляд умирающего человека. Глаза матери, которую Габу держит за руку за мгновение до смерти. Где был тогда ее брат? Развлекался, сбежав из подводного города. Габу вышла из отеля, села в машину законников. Воспоминания все еще застилали глаза. Что говорила ей мать перед смертью? В основном это был бред. Говорят, малани умирают легко и быстро – ложь. – Не правда, – сказала Габу одному из законников. Мужчина нахмурился, но отвечать не стал, да Габу и не заметила бы этого, не услышала. Она смотрела за окно, смотрела, как по тротуарам плывут сияющие толпы людей. Габу почувствовала легкое онемение. Оно зародилось где-то в ступнях, поднялось по бедрам к груди и выше, в самый мозг, превращая все в нечто замедленное, незначительное. Даже время и то, казалось, утратило свою стройность. Вот Габу садится в машину, вот они едут по городу, а вот уже останавливаются. И все это сливается в одно мгновение. Короткое, быстротечное, безнадежно утраченное. – Зачем я здесь? – спросила Габу, когда ее усадили за стол в комнате для допросов. Перед ней лежали фотографии с картинами брата. Картинами, которые он делал кровью своих жертв на стенах их квартир.
   – Вы знали об этом? – спросил ее начинающий седеть следователь. Габу качнула головой. – Совсем ничего? – следователь осторожно подвинул к ней одну из фотографий. Габу отвернулась. – Нет. Смотрите. Я хочу, чтобы вы смотрели!
   – Не буду! – выкрикнула Габу, чувствуя, как с этим криком кончаются все оставшиеся в ней силы.
   – Ваш брат сказал, что вы помогали ему.
   – Что?
   – Сказал, что помогали ему скрывать это.
   – Это не правда, – Габу услышала, как предательски дрогнул ее голос. – Он не мог…
   – Не мог что?
   – Не мог сказать, не мог сделать… – немота снова начала подчинять себе все тело, даже язык и тот стал ватным и непослушным. – Мне не хорошо, – призналась Габу.
   – Вот как? – следователь подался вперед. Габу выдержала его взгляд, попросила воды. Следователь что-то хмыкнул себе под нос, вышел, вернулся с бумажным стаканом минералки. Габу выпила, долго вертела стакан в руках, не зная, что с ним делать. – Как вы думаете, почему Пилс оплатил ваш переезд в этот город? – спросил следователь, став неожиданно дружелюбным.
   – Потому что он мой брат? – неуверенно предположила Габу.
   – Вы так думаете?
   – А вы когда-нибудь были в подводном городе?
   – Говорят, это почти ад.
   – Они не врут.
   – А вы?
   – Что я?
   – Что думаете об этом вы?
   – О подводных городах или о брате?
   – О городах.
   – Жить можно везде, но если есть шанс найти место получше, то не стоит его упускать.
   – И как много вы готовы сделать для этого?
   – Я не помогала своему брату. – Габу снова посмотрела на фотографии убитых Пилсом девушек. Не хотела смотреть, но не могла ничего с собой сделать. – Зачем он сделал это?
   – Потому что он художник.
   – Что?
   – Так, он сам сказал, – пожал плечами следователь.
   – Обо мне он тоже сказал? Что я помогала ему?
   – А вы как думаете?
   – Я уже ни о чем не думаю. Если он мог убить всех этих девушек, то и про меня мог сказать все, что угодно.
   – Логично.
   – Но я все еще не верю.
   – Ваше право.
   – Да. – Габу вспомнила Юругу, оживилась. – У моего брата был агент. Малани. Вы уже встречались с ним? Может быть, он сможет вам что-нибудь объяснить…
   – Агент? – густая бровь следователя поползла вверх. – Малани?
   – Да, – Габу кивнула. – Малани. Это он помог мне приехать сюда. Разве брат ничего не говорил вам о нем?
   – Нет.
   – Найдите его.
   – Как?
   – Его зовут Юругу.
   – Этого мало, – на губах следователя появилась улыбка, словно он наблюдал сейчас за ребенком, который неуклюже пытался врать ему, чтобы оправдать себя.
   – Вы не верите мне? – начала злиться Габу.
   – Ваш брат убил людей. Ваш брат сказал, что вы знали об этом. Соседи видели вас в его мастерской. Но никто ничего не говорил об агенте вашего брата.
   – Спросите его сами.
   – Спрошу.
   – И спросите, почему он хочет оклеветать меня.
   – Хорошо, – следователь кивнул, нахмурился. – А хотите спросить его об этом сами?
   – Что?
   – Лицом к лицу. Глаза в глаза, – на его лице снова заиграла улыбка. – Пожалуй, это будет хорошая мысль. Как вы думаете?
   – Никак, – честно призналась Габу и снова невольно посмотрела на фотографии убитых братом людей. В основном это были девушки. Только девушки. Сначала Габу догадалась об этом интуитивно, затем подтвердила догадку, просмотрев все фотографии. Следователь ушел, оставив ее одну. Она не знала, наблюдают за ней или нет, особенно, когда она просматривает фотографии, но это ее не особенно заботило. Все снова было как в тумане. Особенно рисунки брата, которые смотрели на Габу с далеких стен мест преступлений. Рисунки, сделанные кровью жертв. Его жертв. – Почему? Зачем? – спросила она, когда следователь привел к ней брата. Пилс сидел за столом напротив нее. Руки его были скованны наручниками за спиной. Следователь стоял в стороне, всем своим видом желая показать свою безучастность. Габу не моргая вглядывалась в глаза брата, ожидая ответа. Тишина начинала действовать на нервы. – Ответь мне, черт возьми! – закричала она, впервые за весь день осознав всю чудовищность происходящего. Пилс закрыл глаза, запрокинул голову и начал насвистывать мотив песни, которую пела им мать, когда они были детьми. Габу почувствовала, как холод заполнил ее живот, попал в кровь. – Замолчи! – прошептала она. – Не смей! Слышишь? – холод добрался до губ, парализовал голосовые связки. Теперь Габу могла только смотреть и слушать. Смотреть и слушать… А Пилс продолжал насвистывать знакомый мотив, уносясь вместе с этой мелодией в свое далекое, не любимое детство.

Глава третья

   Мать улыбалась ему. Эта выцветшая, некрасивая мать, которую ему никогда не хотелось нарисовать. Не хотелось, потому что, каким бы хорошим не вышел рисунок, она все равно не поймет его, не оценит. Никто не поймет, даже младшая сестра. А ведь они – малани! Они должны быть более глубокими, более мудрыми, открытыми чувствам. Особенно здесь, в подводном городе. Среди плесени и деградации. Среди ржавых конструкций и распада. Пилс не знал, почему ему хочется рисовать именно это, но целые дни он тратил на то, чтобы отыскать грязь своего родного города. Грязь, о которой знали все, но никто не хотел об этом говорить, никто не хотел смотреть на это, как бы талантливо он не изображал реальность своего города. И Пилс не мог этого понять, не хотел этого понимать. Даже с сестрой. С сестрой, которая иногда так сильно напоминала ему их мать. Мать, которая выцвела и увяла, принеся себя в жертву своим детям. И дети приняли от нее эту жертву. Пилс не знал, понимает ли это Габу, но он понимал. Понимал, и думал, что когда-нибудь сестра вырастит, родит детей и повторит судьбу своей матери. А он… Ему останется лишь найти такую женщину, как мать и повторить судьбу своего отца – сбежать при первой трудности, растаять в толпе, предать. Стать тем, кого он ненавидит. Стать человеком, которым он никогда не сможет стать. Но и как мать он стать не сможет. Не сможет родить своих детей, отдать им свою жизнь, угаснуть. Для мальчика, который лишь недавно научился писать, все это было очень сложно. И не было ничего, кроме рисунков, которые увлекали его. Рисунков, которые никто не любил кроме него. И эти рисунки стали для него его детьми. Детьми, как были они с Габу для его матери. Детьми, ради которых можно умереть, которым можно отдать всего себя, ради них, ради их будущего, их славы, потому что без славы рисунки мертвы. Они питаются признанием. Они нуждаются в понимании. Они также слабы и беспомощны, как новорожденные дети. И многие из них обречены на смерть. Неизбежно обречены на смерть. Самые слабые, самые неудачные – ошибки. Поэтому Пилс старался не совершать ошибок, старался не давать жизнь тем, кто умрет спустя пару дней, кого никогда не признают. Нет. Он не желал смотреть на их страдания и агонию. Габу так и не смогла понять, почему брат предал огню все свои ранние картины. Картины, которые нравились ей, потому что на них был дом, знакомый мир. Мир, который все признают, но не желают на него смотреть.
   – Твоим картинам не хватает солнца, – сказала ему пожилая женщина, которой он продавал свои картины. Она же предложила ему помочь покинуть подводный город. Вместе с ней. С женщиной, которая была даже старше его матери. – Ради картин, – сказала она, когда увидела сомнения в глазах Пилса.
   – Ради картин, – сказал он, когда Габу начала упрекать его в бегстве.
   – Ради картин?! – сначала нахмурился, а затем рассмеялся Юругу много лет спустя. Они сидели в одном из баров Андеры, и это был первый день их знакомства. Их недолгого, но плодотворного знакомства. – И что, разве ты никогда не думал о себе, о своей собственной жизни без картин?
   – Думал, но в этом еще меньше смысла, чем в картинах.
   – И о чем же ты думал, если не секрет?
   – О многом.
   – Но ты уже забыл, о чем конкретно?
   – Кажется, да.
   – Ты был ребенком.
   – Сестра думает, что я до сих пор еще ребенок.
   – Твоя сестра все еще живет в подводном городе, и ты – ее единственный шанс убраться оттуда.
   – Сомневаюсь, что она хочет убраться оттуда.
   – Еще как хочет, только не говорит об этом, не признается в этом. Помнишь, как было с твоими картинами в детстве? Все они были такими настоящими, что никто не хотел смотреть на них.
   – Откуда ты знаешь?
   – Я многое знаю.
   – Вот как? – Пилс вспомнил женщину, которая помогла ему убраться из подводного города.
   – Она здесь ни при чем, – сказал Юругу.
   – Кто ни при чем? – растерялся Пилс, потому что вслух ничего не говорил.
   – Женщина, о которой ты думал, – Юругу наградил его широкой улыбкой.
   – Но…
   – Да, я умею читать мысли. И да, я могу сделать для тебя намного больше, чем сделала та старуха, с которой ты жил здесь.
   – Я с ней уже не живу.
   – Но твои картины все еще мертвы.
   – Они не мертвы.
   – Но уже в агонии.
   – Хватит!
   – А то, что? – Юругу добродушно улыбнулся. Улыбнулся лицом, но не глазами. Глаза остались холодными и безучастными. Глаза, в которых, казалось, мог уместиться целый мир.
   – Кто ты, черт возьми? – спросил его Пилс, чувствуя, как трезвеет.
   – Я тот, кто исполнит все твои мечты, художник! – улыбка Юругу стала шире. – И нет, малани! Не переоценивай себя! Я не хочу, чтобы за это ты жил со мной, как жил с той старой девой.
   – Тогда какова плата?
   – Твоя сестра.
   – Что? На кой черт тебе моя сестра?
   – Она – малани.
   – Есть и другие древние.
   – Мне подходит Габу.
   – Найди себе другую куклу.
   – Найду, если ты откажешься.
   – Ты еще ничего не предложил кроме туманных обещаний.
   – Как тебе предложение войти в историю?
   – Снова туман.
   – Или же страх, что тебя снова обманут, собьют с толку. Не бойся, я слишком стар, чтобы обманывать.
   – Не очень-то старым ты выглядишь, – Пилс потянулся за рюмкой, решив, что лучшим будет напиться и забыть утром обо всем, что случилось в эту ночь.
   – Не все в этом мире является тем, чем кажется, – сказал ему Юругу. Или же не сказал, а подумал? На мгновение Пилсу показалось, что он каким-то странным образом смог услышать его мысли. Он осторожно поднял глаза, посмотрел на своего нового знакомого. Юругу сидел напротив него, не двигался, казалось, что даже не дышал. – Если бы ты сейчас рисовал мой портрет, то что бы родилось на твоем холсте, художник? – спросил он Пилса, спросил чужим голосом, проникшим в голову.
   – Как такое возможно? – прошептал Пилс. – Это что, какой-то трюк?
   – Можно и так сказать, – сказал голос в его голове, голос, который принадлежал кому угодно, кроме Юругу. Красавец малани был лишь оболочкой, которой управлял кто-то более сильный, кто-то более древний.
   – Все верно, художник, – услышал Пилс безмолвное согласие.
   – Кто ты такой, черт возьми?
   – Ты знаешь.
   – Нет, – Пилс затряс головой, увидел, как вздрогнула рука Юругу, даже не рука, а воздух вокруг нее, едва заметно преломив свет. Страх парализовал тело Пилса. Или же не страх? Он пытался пошевелиться, но не мог – сил хватало лишь смотреть, как к нему приближается нечто, покидающее тело Юругу.
   – Очень сложно найти сильное тело, – говорил голос в его голове. – Еще сложнее нейти слабый разум в сильном теле. Особенно, если это малани.
   – Почему малани? – Пилс поборол немоту, отшатнулся назад, вжался в спинку стула.
   – Малани не так молоды, как все остальные.
   – Молоды? – Пилсу начало казаться, что пока он говорит, с ним ничего плохого не случится. – Как они могут быть молоды, если они самая древняя раса?
   – Не самая.
   – Это не возможно.
   – Ты так думаешь? – спросило Пилса нечто, застывшее перед ним. Нечто, которое невозможно было увидеть, лишь чувствовать, знать, слышать в своей голове. «Не молчать! Не молчать! Не молчать!» – говорил себе Пилс, все еще веря, что слова могут его спасти. Но спасти от чего? Кто перед ним? Призрак? Дух? Очередная новая технология, способная свести с ума? Обман или реальность? Вымысел или неизбежность жизни? История или фальсификация? Самая древняя… древнее малани…
   – Ты не можешь быть перворожденным, – сказал Пилс. – Это легенда, вымысел.
   – Тогда что ты видишь сейчас?
   – Не знаю. Безумие, подделку. Может быть, я пил слишком много и сошел с ума.
   – Или же легенды просто вдруг оказались правдой.
   – Нет! – Пилс сильно вспотел, но даже не заметил этого. – Ты просто смеешься надо мной!
   – Как старший над ребенком?
   – Ты не можешь быть Номмо. Не можешь быть перворожденным!
   – Боишься утратить свою исключительность, малани?
   – Даже если перворожденные и существовали, то они умерли давным-давно.
   – Они просто перешли на новый уровень. Без времени и пространства. Они…
   – Они? – зацепился за услышанное слово Пилс. – Ты сказал: «они»? Они – не мы! – ему захотелось рассмеяться. – Выходит, ты не один из них. Выходит…
   – Они просто не взяли меня с собой.
   – Не взяли? – Пилс обмяк, сдался. – Но…
   – Так решили наши первопредки.
   – Кто?
   – Те, кто был до нас. Те, кто дал жизнь нам, как мы дали жизнь вам – малани, – дух вернулся в тело красавца Юругу. – Ты знаешь, что такое вселенский хаос, художник? – спросил он Пилса уже голосом Юругу. – Знаешь, что в этом хаосе скрыто порядка во много раз больше, чем ты можешь себе представить? – он потянулся за стопкой, выпил. – Вся наша вселенная – это одна большая дорога. А у каждой дороги есть начало и конец, художник. У каждого мира есть свой расцвет и свое падение. Свое добро и свое зло. Свой свет и своя тьма. Своя половина… – он закрыл глаза, замолчал.
   – Половина? – растерянно спросил Пилс. – Женщина? Так все дело в женщине? Даже у Номмо? Тебя не взяли, потому что ты не смог найти себе пару?
   – У меня была пара. Была до тех пор, пока совет не решил, что молодому народу малани нужен посланник, нужен свет, за которым они смогут идти, – Юругу посмотрел на Пилса. – Вы тогда убивали друг друга, ненавидели, находились на грани краха, гибели, поэтому…
   – Поэтому нашим спасителем стала твоя девушка, твоя половина? – Пилс потянулся за своей стопкой, но решил не пить. Древние легенды оживали в памяти. Легенды, в которые уже почти никто не верил. Они стирались, становились пылью. Легенды о спасителе, пророке…
   – Для меня это всего лишь моя половина, – тихо сказал Юругу. Пилс бросил на него короткий взгляд, боясь смотреть слишком долго. – Она спасла вас. Вы убили ее.
   – Мне жаль.
   – Не извиняйся. Она знала, что все будет именно так… – Юругу снова выпил, замолчал, предаваясь воспоминаниям.
   – Поэтому ты остался? – спросил его Пилс, выждав пару минут.
   – Поэтому они оставили меня здесь, когда настало время покидать вас. Оставили, потому что вселенский хаос стремится к порядку, стремится к парности…
   – Вот как… – Пилс снова подумал, что было бы неплохо выпить. – И ты все это время… был здесь? Среди нас? Один? – Юругу не ответил, но Пилс знал ответ. – Так много лет.
   – Время ничего не значит для меня. Куда страшнее видеть, как умирает память. Вы забываете своего спасителя, и вместе с вами, кажется, я начинаю забывать свою половину.
   – Представляю, как ты ненавидишь тех, кто заставил тебя тогда расстаться с ней.
   – Тогда в этом был смысл. Сейчас – только пепел.
   – Из-за нас?
   – Вы – малани. Вы еще слишком молоды, чтобы понимать это. Но вот первопредки…
   – Так ты зол на них? Зол за то, что они не сказали тебе, как все будет спустя тысячи лет?
   – Сомневаюсь, что их заботило это. Лишь порядок вселенского хаоса. Словно краски, вылитые наудачу на хост в надежде, что случайность создаст идеальную картину, художник.
   – Такого не бывает.
   – А если для попыток у тебя есть целая вечность?
   – Это глупо.
   – Это наше начало. Хотя я думаю, что было и что-то прежде. И будет. Ведь для тех, у кого нет времени, будущее может начаться в прошлом, а прошлое в будущем. Кто знает, на какой уровень они перейдут дальше? И кто даст гарантию, что в итоге все это не вернется к своим истокам, продолжив свой древний путь в молодой расе, которой еще только предстоит родиться, – Юругу прервался. Вокруг кипела жизнь, но Пилсу начало казаться, что все это происходит где-то извне, не в его мире, не в его жизни. Белый холст вставлен в мольберт, кисть в одной руке, в другой палитра, но рисунок никогда не родится, не родится желание рисунка, потребность в рисунке, если только рисунком не станет черный цвет, которым можно закрасить холст. Черный непроглядный цвет. Все остальное обман, фальшивка. По крайней мере, для него – для Пилса. Как цели матери и сестры. В них есть смысл, но они не применимы к нему. Он может лишь рисовать, делать наброски, разбрызгивать краску, надеясь, что рано или поздно родится шедевр. Но у него нет вечности для этого. – Можно выбрать другой путь, художник, – сказал ему Юругу, сказал голосом внутри головы. – Я могу показать тебе другой путь. Путь, который будет принадлежать только тебе… – Юругу закрыл глаза, запрокинул голову и начал насвистывать мелодию песни, которую пела Пилсу мать, когда он был еще ребенком. Пела ему и его сестре. В прошлом. В далеком прошлом, которое когда-нибудь станет будущем. Много лет спустя. В комнате для допросов. За столом. Из уст безумца и убийцы. Из уст брата сестре.
   – Не смей, слышишь! – зашипела на него Габу. – Ты не имеешь права вспоминать мать. Не сейчас!
   – Почему нет? – спросил Пилс, не открывая глаз, но воспоминания уже померкли, отступили. – Чем плоха ее песня?
   – Не из твоих уст!
   – Почему?
   – Потому что… – Габу бросила взгляд на пожилого следователя, который все еще притворялся безучастным свидетелем. – Потому что ты – убийца! – сказала она брату, окончательно отбросив сомнения.
   – Убийца? – тонкие губы Пилса растянулись в улыбке. – О нет, Габу. Я не убийца. Я элемент сложной мозаики, замысла… Впрочем, как и ты.
   – Какого еще к черту замысла? И… И при чем тут я? – Габу невольно вспомнила проведенную с Юругу на пляже ночь, снова бросила косой взгляд в сторону старого следователя.
   – Система уже запущена, сестра, и ты не сможешь ничего остановить, – и снова улыбка тронула тонкие губы. – Скажи, в ту ночь, что ты провела с красавцем малани… вы ведь не просто гуляли, верно?