Витковский Алексей. Чертовар

поветрия или катастрофы его жизни пока что не угрожали, это все ясновидящие
в один голос подтвердить готовы. Но еще поэт Некрасов надорвался, собираясь
описывать нелегкий труд русского императора в корявой поэме "Кому на Руси
жить хорошо". Откуда-то знал этот барин-картежник, что императором быть на
Руси - это отнюдь не груши околачивать.
Все свое время государь проводил исключительно в любимой резиденции
"Царицыно-6", в допотопные времена носившей название "Архангельское" и
служившей чем-то вроде подмосковного опорного пункта семейству Юсуповых на
протяжении целого века с лишним, весь этот век готовили они тут покушение на
Распутина, которое им после всех неудач как-то удалось провернуть. Государь
много размышлял в последнее время: принесло это убийство пользу России - или
наоборот. И склонялся к мысли, что все-таки вшивую пользу, крохотную, а
принесло. Потому что именно в результате всех воспоследовавших событий
усадьба стала его собственным опорным пунктом. В этот нелепый помещичий дом
государь влюбился незаметно для себя самого. Даже почти неприличные для
государевой дачи мраморные статуи оставил, - только фиговые листки с мужиков
снять велел, с листками такие статуи казались ему грязной порнухой. В общем,
хороший парк, хорошая дача. Чай, досталась эта дача Юсуповым при совершенно
законном царе. При пращуре Александре Павловиче.
В конце концов, историю делает тот, кто хоть что-то делает, а не тот,
кто купается в собственном величии. Сколько там Людовиков было во Франции,
чтоб не сказать прямо - Луев? Ну, шестнадцатого отложим в сторону, он не
очень-то в картину вписывается. А которого помнят? Правильно, тринадцатого.
Тогда как был он пустое место, и наследника-то себе, кажется, тоже какому-то
камерфурьеру заказывал. Помнят же его потому, что Дюма-папаня удачно
переделал книгу сплетен о его временах в роман "Три мушкетера", - говорят,
тоже с посторонней помощью, чуть ли не Жерара де Нерваля, не то Огюста Маке,
хрен его знает, кто таков, но на это тоже всем начхать, важно, что у
д'Артаньяна там каждую ночь по Настасье. Значит, нужно всего лишь правильно
формировать сплетни о себе и заботиться об их добротной литературной записи.
Правдой будет не то, что есть правда, - ее вообще нет, - а то, каково о тебе
потомки сплетничать будут, - если будут вообще. Как ты, к примеру, город
заложил назло особенно склочному соседу или как вынес кому-то посмертный
выговор. Как ты книги читал только от руки переписанные или как объявил, что
Европа может потерпеть, когда русский царь ловит рыбу.
"Чем более абсолютна монархия, тем менее нуждается она в своем
прославлении", - выплыло из памяти государя неизвестно чье изречение,
неизвестно по какому поводу сказанное и, скорее всего, памятью же и
перевранное. Нет, такой абсолютности, когда в истории от тебя остаются
только даты начала правления и его конца, русский царь не хотел. Он так или
иначе хотел закрепить за своим временем звание Золотого Века. Спешно
требовалось Процветание Искусств. Литературы более всего: при Наполеоне у
Франции как раз никакой литературы и не было. Один Стендаль сидел в обозе,
да и то над "Пармской обителью" только спать можно, хоть она и гораздо позже
написана. Но у Павла-то не было даже захудалого Стендаля. Но был обоз, а в
нем уж точно пяток завалящих Стендалей отыщется. Пусть хоть артелью пишут.
Писали же пьесы для кардинала Ришелье артелью! Две всего написали, но
кардинал здоровье не берег, путался с французскими шлюхами, умер прежде
времени... Словом, подать сюда всю литературную гильдию. Разделочный цех,
так сказать, в смысле что цех, требующий разделки. Под орех.
Слава Богу, литературный цех удалось частично перехватить у стареющего
канцлера. Георгий Шелковников сохранял за собой пожизненный экс-канцлерский
пост, но стал, конечно, уже не тот: нынче его Павел насильственно худеть бы
не заставил. Сильный был мужик, но годы взяли свое, а Павел отобрал
остальное. Всего только и отобрал, что главного литературного негра, Мустафу
Ламаджанова. Он за Шелковникова раньше романы сочинял под псевдонимом "Евсей
Бенц", печатал на Западе, а гонорары шли канцлеру, - тогда, впрочем,
кандидату в члены политбюро, но об этих временах кто ж теперь помнит.
Забавно при этом, что в писателях этот самый Мустафа никогда официально не
числился, - так, сочинил во время войны с Германией какую-то популярную
песню про тужурку, только и всего. Потом отсидел сколько-то - кажется, за
то, что песня оказалась идеологически невыдержанная, - но канцлер в этой
песне талант увидел и Мустафу к себе на работу взял. А потом Павел, когда
ревизию проводил имущественному положению своего ближайшего окружения,
обнаружил, что Шелковников с гонораров Евсея Бенца партвзносов не заплатил
никогда ни копейки. Вот это да! Ну, и пришлось предложить ему - либо
партбилет на стол, либо... Мустафу. Пришлось канцлеру отдать татарина. Куда
денешься. Ничего, нашел себе другого Мустафу, имя у него грузинское,
непроизносимое - Шалва Сомхишвили. Псевдоним взял новый, почему-то по
названию улицы, на которой с кем-то иногда живет: Борис Якиманка. Говорят,
по-японски это что-то значит, то самое, про что он пишет все время... Стоп,
это скульптора фамилия, а негра как? Леопольд или нет? Ладно, пока не нужен.
Царь и сам отчасти считал себя писателем: учебник по истории для
шестого класса общерусской гимназии соорудил без посторонней помощи, потом
дважды его переработал, согласно переменам, которые сам же в прошлом Святой
Руси назначил. На обложке без лишней скромности проставил - "Павел Романов".
Ни должности, ни звания, в конце-то концов, преподавание истории в средней
школе - его первая основная профессия, он по ней институт закончил. Однако
художественного дарования царь в себе пока не чувствовал. А народу нужна
художественная литература. Глубоко, высоко и широко художественная. В конце
концов, любые пирамиды рассыпаются в пыль, любые войны забываются, а книги
переиздать всегда можно. Все смертно, кроме литературы: "Война и мир", при
всех недостатках, все-таки основное, что осталось в России от Наполеона. Не
зря дядя в Южной Америке именно писателей кормит, да еще престарелых
художниц. Зарабатывает куда больше, чем тратит. В России такую писательскую
бригаду взять неоткуда. Или есть откуда? Нужно попробовать. И подать сюда
Мустафу Ламаджанова: его никто не знает, да вот зато весь мир читает и
животики надрывает.
Ну, и пришлось повелеть. Когда приказывает абсолютный монарх -
повиноваться следует абсолютно. И Мустафа, морда его татарская, повиновался.
Должности ему царь не дал никакой, имени не вернул, но власть в организации
дал такую, что все фокусы советских времен перед ней померкли. Мустафа стал
распроверховным управителем всея российския изящныя словесности. Заодно уж и
неизящныя.
Первым своим указом, предложенным императору на подпись, Мустафа поверг
самодержца в приступ веселья. Тихо прозябавший в тени трона коммунистический
союз молодежи, комсомол, татарин аккуратно переименовал в командный состав
молящихся, газета "Комсомольская правда" стала "Русской Правдой Комсомола",
ну, а бульварный "Московский комсомолец" переименовывался в "Московский
Богомолец" - чтоб никаких сомнений не было в том, что газета эта духовная и
православная. Павел только присвистнул - в татарской некрещеной голове
какая, однако, правильная в государственном смысле извилина нашлась! Потом
вспомнил, что собственного имени у татарина все равно нет, указы его
Министерства Литературы идут от имени правительства, хромой Ивнинг
завизирует - и будя. Но как бы там ни поворачивать - утвердить этот указ
необходимо. Павел утвердил, то есть, коротко говоря - приказал Ивнингу, а
тот, голубой в отставке, не спорил никогда. И уже на следующее утро сообщил
"Московский богомолец" читателям интерконфессиональную историю - вырви-глаз.
Вчера в шесть вечера, оказывается, профессиональная нищенка, ветеран войны и
умственного труда, инвалид второй группы, в интересах профессионального
статуса попросившая не называть ее по имени, спустилась со своего места на
паперти церкви Климента Папы Римского в Климентовском переулке и подала
серебряный рубль уличному музыканту на противоположной стороне улицы,
исполнявшему на акустической гитаре еврейскую песню "Тумбалалайка", - что
вызвало бурный восторг со стороны присутствующих верноподданных Российской
Империи - как иудейского, так и римско-католического вероисповедания, не
говоря уже об истинных сынах Державствующей Церкви. Музыкант Константин
Лепиков приглашен с гастролями на Атаманские, бывшие Андаманские острова,
нищенка с благодарностью получила единовременное вспомоществование лично от
государя...
Ну хоть бы слово тут было враньем! В итоге, конечно, никто ни единому
слову в газете не поверил, но рейтинг ее был особой директивой печатного
министерства резко поднят. Недавнее вхождение в состав империи Андаманских
островов тоже лишний раз упомянуть удалось в хорошем смысле. А то были
нездоровые разговоры - мало того, что язык андаманский переименован в
атаманский, так еще всем атаманам России приказано этот язык выучить и сдать
по нему экзамен, чтобы в дальнейшем на нем общаться и на нем кричать "Любо!
". Ничего, или пусть атаманские полномочия сложат, или атаманский язык учат:
без него какие ж они атаманы? И вот отыскался же мерзавец: некий атаман
Кондрат Некрасов отказался этот самый язык учить, не любо ему стало - и
ушел, сволочь, с сотней сабель куда-то в Африку. Тоже, нашелся изысканный
жираф, побежал к озеру Чад, - вроде бы именно туда он и подался. Есть мнение
Горация, что про эту сволочь кто-то книгу сочинит, правда не скоро, но
непременно. Государь в такой книге персонажем быть не желал - и приказал
Некрасова не ловить.
А затеял государь на Руси литературу не просто так. Светлейший граф,
князь Гораций Аракелян предсказал, что будет в царствие государя Павла
Второго на Руси расцвет изящной словесности. Что ж, прикажете такому
пророчеству не сбываться? Спешно полагается такому пророчеству исполниться,
даже с перевыполнением. Мустафа глазом не моргнул - подтвердил, что за один
год, много за полтора, войдет в силу в русской литературе Сверхновая Волна.
Грянут иностранные инвестиции в русскую литературу. Инвестиции государь
любил: особенно многократные и добровольные, чтобы капитал из России
невыгодно вывозить было. Прогноз Горация был верным - потому что был
выгодным.
Однако же не все получалось в Российской империи ладно, не все. Чего
стоили одни мятежи сепаратистов-толстовцев! Требовали, видишь ли,
независимости, предали собственной анафеме Державствующую, покойного Фотия
Опоньского Антихристом объявили, - а какой из него Антихрист, давно ведь уже
покойник! Вудуисты в синих халатах по улицам бегают почем зря, диетологи
тоже признания требуют, вишнуитов арджунаиты на улицах веревками душат,
сигалеоновцы-молчальники молчат все как один в глухой отрицаловке, еще
кто-то гадости творит... А поди отмени свободу вероисповедания - свои же
вонь поднимут. Потому как половина - скрытые кавелиты, а вот с этими лучше
уже и не связываться. Покуда их не трогаешь, они по большей части
натуральная опора трона. Тронешь... Ох, лучше и не представлять, что будет,
если тронешь. Одно хорошо: друг с другом классно борются, иной раз и
вмешиваться не надо. Воистину класс восстает на класс и как класс его
истребляет. Вон, эти бабы, ярославны премудрые, разделали моргановок:
людоеду на антрекот не собрать, уж разве на бефстроганов. Конечно, сама
Моргана ушла, да с ней еще десяток, может, и сотня - но теперь не скоро в
силу войдет. А сами ярославны стали тихие: бегают себе между поездами метро
на Филевской линии, интервалов придерживаются, поезд - ярославны, поезд -
ярославны. Это радеют они так. Пользы от них теперь никакой, можно бы и
выслать, да глядишь - еще пригодятся. Это как с крысами: нет надежней
способа, чем дать им друг друга сожрать. С этого способа борьбу с ними
начинали, так, видать, и нет другого средствия на такой случай: что сначала
придумается, то, наверное, и есть самое лучшее. Лишний раз ломать голову не
надо, есть имидж припиаренный у империи, пусть таким и остается. И не будет
другого имиджа, нынешний тоже неплохой.
Опять же промыслы. Приедет этакое чувырло из Пеории, так ему сразу
коллекцию молясин подавай с разрешением на вывоз. Ну, самоцветных он не
получит, мамонтовая кость тоже на вывоз не особо, а разве дубовое что, или
серебряное - нехай в своей Пеории радеет. Меньше денег колумбийским баронам
останется, какой там кокаин! С третьего дня полный улет: "Кавель Кавеля
льуббилл..." Лучше б, конечно, не кавелировали, но не запретишь: чертовые
гормоны бесятся. Иные кавелитские детки, говорят, уже в шесть месяцев, даже
в четыре - еще ни ходить, ни сидеть не умеют, а уже кавелируют с утра до
ночи. Может, и зря отдел по борьбе с ними расформировали. Хотя дорогой был
отдел, и работать в нем опасно, но иди там предвидь: вдруг да почему-то
нужно бороться с этим самым кавелизмом. Ну да что размышлять-то? Государство
предиктора своего имеет.
На столе у Павла зазвонил пунцовый телефон. Прекрасно понимая, кто
именно звонит, Павел взял трубку.
- Павел Федорович, - сказал знакомый баритон, - я тут будильник на пять
поставил, вы мне звонить собираетесь. По поводу кавелизма. Так вот,
прикажите для будущего вашего дворца в Царицыне-7 закупить чертовой кожи,
обоев этих, как в Павловском зале в Кремле у Вас, сажен двести. Лучше -
тысячу двести. Название запишите - марокен. Дорого, но оно еще как окупится.
Потом костяных ножей прикупите: для нарезки обоев и вообще. Смазки для
танков, тракозаживляющей. Словом, вы скажите снабженцам, они поймут. И пусть
не торгуются: вот эти самые деньги на борьбу со злостным кавелированием и
пойдут. К вашей свадьбе все как раз и уладится, насколько это вообще
мыслимо, - баритон зевнул, - а теперь можно, я еще посплю, мне сейчас как
раз очень хороший сон присниться должен - как мы тогда с вами на колокольню
ходили...
- Да спи, спи, и не думал я тебя будить, - сказал царь, прекрасно зная,
что врет, и зная, что предиктор об этом тоже знает. А еще знал царь, что на
кожаные обои придется раскошелиться. Ладно, обои вещь нужная, особенно если
как в Павловском зале, пуленепробиваемые. Хотя какое-такое Царицыно-7? Вроде
и номера такого нет. Придется присвоить чему-нибудь. Как раз налог с
обер-провокаторов и прочих на это дело и пойдет. Вот ведь были в гороскопе
на сегодня непредвиденные расходы, хоть и всенародный шарлатан этот Андрей
Козельцев, князь Курский, но дело делает нужное...
То есть, конечно, предвиденные. В Российской империи все предвидено,
ибо все предвидимо. Придется обоев прикупить и смазки. Надо - так надо, на
кой бы черт это все ни требовалось. Павел наскоро перебросил Ивнингу в
компьютер соответствующий приказ. Уж тот постарается, хромец железный, даром
что голубой.
Потому что к свадьбе все уладится, это главное.
А что, собственно, уладится?
Мысли императора опять пошли по кругу. Он вспомнил, что о работе
забывать нельзя, придвинул стопку указов - и росчерком гусиного пера на веки
вечные запретил на Руси клонирование членов императорской семьи с целью
признания их прав на престол и на оный дальнейшего возможного возведения.

7

И свиньи черные у фанз
Ложатся мордами на север.
Арсений Несмелов

Беда пришла сразу двойная, потому что июнь выдался необыкновенно
жаркий, хоть в лес и вовсе по грибы не ходи. Жара в Выползове стояла адская,
чему никто не удивлялся, но страдали все, включая подсобного водяного
Фердинанда, приученного метать мелкую черную икру пряного посола в
специально выделенном пруде. Менее всех страдал, конечно, сам хозяин,
Богдан-чертовар, а более всех - его любимые собаки, Черные Звери. Дни
напролет вместо того, чтобы привычно уснуть по крику настропаленного
Богданом Рассветного Петуха, маялись они бессонницей, вывалив напоказ всем
желающим лиловые языки: пытались хоть как-то потеть, несмотря на то, что
были все шестеро страшные, с лошадь ростом, выкормленные овсянкой со
шкварками из чертова сала, - а все же на самом деле обыкновенные собаки. И
жару переносили плохо. И дым. К тому же еще и китайский... но о нем
отдельно. Потому что без дыма все бы, глядишь, обошлось как-нибудь. А вот не
вышло, не обошлось.
Богдан тем временем работал, работал в привычном ритме - двенадцать
часов в день, шесть дней в неделю. Газетой он разве что иногда обмахивался,
уважительно используя для этой цели никак не официальные "Государевы вести"
и не "Приоритеты самодержавия", не чтимое всей Русью "Обаче! " - а
малопримечательный "Голос Арясина", который в советские годы употребляли
вместо туалетной бумаги, - только для того и выписывали, - ну, а с
восстановлением законной власти и появлением на прилавках неограниченного
количества блаженно-мягких рулонов стали арясинцы использовать районную
газету по прямому назначению: как место для размещения объявлений, -
пожалуй, еще вместо вeера в жаркие дни. Богдан, конечно, никаких газет не
выписывал, но тверской филиал международного гуманитарного фонда Доржа
Гомбожава "Крытое общество" выделил на Арясин бесплатные подписки. Брать
газеты от такого благотворителя набожные арясинцы не рисковали, а отказаться
все-таки было бы неловко, вот и попадала гомбожавская халява прямо в
Выползово, с добавлением подписки на местную газету, которую тоже, кстати,
издавала не уездная управа, а старый арясинский миллионщик Филипп Алгаруков,
снетковый король. Тоже, между прочим, прежний клиент Богдана. Первый воз
снетков еще во времена полоумной кооперации на Богдановы деньги и купил.
Снетков на праздники Алгаруков присылал всенепременно, но доставались они в
основном Фортунату - чтобы в ярость его возвести. Жаль, но жрать то, что
оставалось на сковородке после Фортунатовой злости, отказывались даже Черные
Звери.
Сам Дорж Гомбожав, разумеется, ничего об этом знать не знал, с его
деньгами так обходились во всем мире, но что поделаешь. Родился он в
Америке, мог бы теоретически баллотироваться в президенты, но всегда помнил
о своей исторической родине, о Наружной Монголии, и теплей иных относился к
территориям, попадавшим некогда под копыта коней его буйных монгольских
предков, - а что Тверское княжество, что Арясинское - оба подобной участи не
миновали. Поэтому народы, некогда приобщенные к степной цивилизации,
получали от монгола больше благотворительности, чем прочие равные. Император
к Гомбожаву относился иронически - "Охота свои тратить - пусть тратит".
Павел подарил ему каменную бабу с пермского кургана и намекнул, что с
пониманием отнесся бы к тому, если б разгорелась у господина Гомбожава
страсть коллекционировать такие вот превосходные статуи домонгольской эпохи,
у нас их и теперь есть кому ваять. Но пока, до решения вопроса с каменными
бабами, на всякий случай попросил в Москве гуманитарный фонд особенно не
гуманитарничать: выселил царь сотрудников монгола в Тверь - чтобы, значит,
близки были им и Москва, и Санкт-Петербург. По крайней мере до тех пор, пока
мистер Гомбожав новых каменных баб не запросит, - а он умный, он поймет, он
запросит. И другой арясинский миллионщик, Захар Фонранoвич, вероисповеданием
православный, хоть из лютеран, негласно в Арясине монгольские интересы
Гомбожава представлял. Даже в такую жару, как нынче.
Но беды нагрянули. Одна - зной, другая - дым. Жар и гарь.
Июньским прозрачным вечером, после работы, Богдан в закутке при малой
поварне ужинать не стал. Забрал из верхнего шкафчика литровую бутыль
настойки на тутовых ягодах, из нижнего пивную бутылку настойки на барбарисе,
в предвидении грядущих нехваток взял младенчиковую бутылочку с ректификатом
- и потащился со всем добром на веранду, где хлебал свой пустой чай Давыдка.
Веранда эта была построена как ни при чем: словно не безоконная поварня была
рядом, а настоящая, еще советских времен, дача. Кто такое тут выстроил, -
черт знает. Впрочем, как раз черт-то и не знает. Черт ничего не знает,
потому как отбелован и развезен по мастерским сегодняшний черт. Туша
несмысленная, чешуя на ней крупная, на искусственные панцири пойдет
черепаховые, теперь модно, а больше ничего хорошего с этого черта получить
оказалось невозможно.
Богдан решил взять у себя отгул. Чуял Богдан, что снова повалит в эту
ночь из города жертвенный дым. Он и повалил, из китайской слободки на
северной окраине города, - там как раз располагалось архитектурное диво
Арясинщины. Посреди кладбища стояла фанза, и возле нее жгли китайцы
жертвенные деньги за упокой тех своих родичей, что уже упокоились. В
качестве жертвенных денег использовали советские, те, что между сорок
седьмым и началом шестьдесят первого в хождении имели место, в период
великой советско-китайской дружбы. Дружба давно кончилась, а китайцы
остались. Откуда китаезы-ходи этих бумажных денег столько набрали, почему
дым от них такой разъедучий, - никто не знал. Никому китайцы не доложили про
многотонный клад этих денег, правда, отсыревший, на который наткнулись они в
одном из скотомогильников, когда фанзу возводили. Никто и не интересовался,
китайцы местные были вроде как чукчи, для анекдотов годятся и для меновой
торговли, но и только.
Однако дым так и тянулся с запада на восток, не рассеивался, застилал
собою все Выползово и мастерские Богдана. Каждый год такое бывало. Богдан до
известной поры гуманно считал, что обижать китайцев негоже, их и так уже
каждый обидел, будет с них неприятностей-то, - и с бедствием этим сезонным
не боролся. Обижали китайцев, понятно, еще в Китае, иначе они б из него не
сбежали, а на арясинских землях дрались с ними как раз те цыгане, которых
Богдан выжил за Савелово. Память о войнах табора с фанзой все еще жила в
местных анекдотах, хотя угасала, как угасает любая мирская память.
Появились китайцы в Арясине в шестидесятом году - бежали через океан в
круглой джонке, плыли долго, по слухам, через Желтое море, потом через
Синее, Зеленое, Красное и Черное, через Дон, потом через канал, - а то,
может, и посуху, это ж китайцы, - перебрались в Волгу и поднялись до
Арясина, тут свернули направо, причалили налево, к Буяну, и вдруг устали,
решили остаться. Драпали они от надвигавшейся культурной революции, набежали
на хрущевскую девальвацию, что, конечно, страшно было, но после плавания
вокруг Евразии чуть ли не за семью семь морей - не так чтобы очень. Были они
люди маленькие, до того запуганные, что при малейшей угрозе штаны обмочить
могли, - а потому в основном молчали и часто кланялись по-китайски. Вещей у
них с собой было - весла, камешки для гадания, да и все, пожалуй. Фамилия
решительно у всех была одна, простая, значилась она по документам - Ло, а
имена они взяли русские, мужики стали Василиями, бабы - Василисами. Для
разнообразия было, правда, несколько Иванов и Степанид. Ну, Ло - так Ло. Но
знающие люди говорили, что иероглифом "ло" по-китайски лучше не баловаться,
им и фамилию русского императорского дома написать можно.
Для глаз коренного арясинца все китайцы выглядели стариками, - хотя
старик из китайцев оказался на самом деле только один. Так выглядели даже
юные: была среди беженцев молодая пара, Иван и Степанида Ло, жили они
сперва, как все, в общей фанзе. Однако когда Степанида принесла разом
четверню, да оказались все новорожденные девки, - для местной газеты это
была сенсация, дали им квартиру в новостройке, в дальнем конце Жидославлевой
улицы, - к расположенному на севере Арясина кладбищу этот конец был ближним.
А поскольку именно в тот период власти российские, за ними же следом и
арясинские, повально увлеклись новостройками, и новоселы, неосмотрительно
ликуя, меняли все старое на все новое, на свалках встречались удивительные
вещи, и немалая часть их откочевала в облюбованную китайцами "пятистенную
фанзу".
Изба же эта, когда-то богатая и не так уж тогда близко расположенная от
кладбища, долго стояла ничейная, - наиболее целые деревянные части ее
порастащили почитатели журнала "Сделай-ка, милок, сам! ". Изба медленно
разваливалась, и к тому времени, как приглядели ее китайцы, клонилась во все
стороны сразу, каждой из своих пяти бревенчатых стен, - давно уже никто на
эти останки не претендовал. Испросив согласия на заселение у местных властей
и получив "добро" (одновременно недоуменное и облегченное - думать не надо,
где этих лишних селить), китайцы взялись за дело бодро: подправили
фундамент, соорудили крыльцо из речных камней, затянули окна промасленной
бумагой, прирастили к пятой стене террасу. Ее китайцы выстроили на свой
манер, - второй этаж фанзы использовался в основном летом, так как пол его
был слишком ветхим, чтобы ставить серьезную печь, - однако поставили и там
легкую печь типа буржуйки с трубой, выходящей прямо в пятую стену, на
террасу, - отчего та годилась не только для отдыха, но, скажем, и для
копчения маринованной свинины. Ко времени коронации нынешнего российского
государя фанза приобрела вид невообразимый, живописный и оригинальный. Что
греха таить, веранды, пристроенные к иным домам, теперь нередко назывались в