Визбор Юрий Иосифович. Альтернатива вершины Ключ

   – Ну, что ты меня гонишь? Я тебя целую неделю не видел. Знаешь, как было страшно один раз? Мы стали обгонять, а этот не пускает. Тут встречная из-за поворота. Этот – раз! Тот – фырь! В сантиметре! А с другой стороны пропасть.
   – Очень сильный рассказ. Особенно «этот – раз, тот – фырь»! Впечатляет. Отец что сказал?
   – Обрадовался. Сказал, что скоро приедет. «Проконтролирую положение». Ну и потом начал: «Трудовое воспитание, трудовой семестр, я, когда в эвакуации был, мальчишкой стоял у станка на артзаводе…» Этим станком он меня уже поперек перепилил? Всю жизнь этим станком попрекает!
   – А между прочим, встал бы к станку да постоял бы одну смену! Тогда бы рассуждал!
   – Стоять у станка – примитивная технология. Человек должен отдыхать.
   – Марат, отваливай отсюда!… Отдыхать… Кто же работать будет?
   – Роботы!
   – Так ты не ушел?
   – Сначала отдельные роботы, а потом заводы-автоматы. А люди будут в клубе сидеть и кино смотреть. А у тебя свидание.
   – Ты пойдешь или нет?
   – С девушкой?
   Тут Садыков поднялся с лавочки, и Марат вмиг очутился у дверей общежития.
   – Угроза применения насилия так же отвратительна, как и само насилие! Так нас учит педагогическая наука, – наставительно сказал Марат.
   – Марат!
   – Я пошел, капитан. Уступаю грубой силе.
   – Там потише в комнате. Ребят не разбуди.
   – Я знаю, кого ты ждешь, – сказал Марат.
   Володя ничего не ответил, только показал Марату кулак.
   …Он ждал долго. Ходил. Сидел. Стоял, прислонившись к столбу. Мимо шли машины. Один раз появился знакомый вездеход. Володя пошел к дороге и стоял, освещенный фарами. Машина остановилась около него, и грубый голос спросил:
   – Тебе куда? Я на шестую площадку еду.
   – Да никуда. Я так, воздухом дышу.
   – Непонятно, – сказал голос, – как это можно дышать воздухом в час ночи? Иди к нам работать на верхний бьеф – там воздухом надышишься – во! Стихи, наверно, пишешь – так бы и сказал.
   Человек за рулем, невидимый в темноте, усмехнулся.
   – На совещании энергетиков был, что ли? – спросил Володя.
   – Это не совещание, – живо откликнулся человек, – это дрессировщица Бугримова с дикими зверями. Вот бог-то послал замглавного инженера нам! Видно, за грехи наши тяжкие. Когда мы ей какого-нибудь жениха завалящего найдем? Вся стройка от нее плачет!
   – А что, она не права? – спросил Володя.
   – При чем здесь «права – неправа»? – почему-то вскипел водитель. – В строительстве вообще нет такого понятия!
   Он расстроился, хлопнул дверью и уехал.
   Следом за ним подъехала и Юнна. Вышла из машины.
   – Привет, – недовольно сказала она. – Ты не куришь?
   – Нет. Бросил три месяца назад.
   – Жаль, – вздохнула Юнна, – очень жаль. И жаль, что ты здесь стоишь и меня ждешь, потому что в такой поздний час нужно ждать других женщин: мягких, нежных и добрых.
   – Ну, успокойся, – сказал Володя. – Что, у тебя какие-то неприятности?
   – Никто не хочет работать. У всех есть оправдания. А я им так и сказала: кто хочет работать – ищет средства для работы. Кто не хочет – ищет оправданий. Что здесь поднялось! Даже Бугримовой обозвали. Я вот сейчас ехала к тебе и думала: ну что я ему скажу? Ну что может сказать женщина в таком состоянии? Я не способна ни на что. Это моя третья стройка, мне 31 год. Был муж. Естественно, ушел, и я его понимаю. Я ем в столовых. Я сварила суп последний раз зимой. У меня здесь квартира совершенно пустая, книги на полу. Летом поехала в отпуск. Три дня отсыпалась в номере, один раз на море вышла. На четвертый день случилась авария на восемнадцатой секции, и меня отозвали на работу. Кому я такая нужна? И зачем мне муж? Чтобы я вываливала на него свои неприятности?
   – Да ладно, – сказал Володя, – что ты мне рассказываешь? Я сам строитель.
   – Здрасьте! – засмеялась Юнна. – Что строим?
   – Жилье.
   – Какие серии?
   – 2-47 в основном. И-522, рваные края в мелкую шашечку.
   – Что же у вас такое старье?
   – Вот у меня в команде один архитектор есть, вопрос к нему.
   Юнна, почти невидимая в темноте, все же где-то в глубинах автомобильной полочки раскопала сигарету, закурила. Огонек выхватил из темноты половину ее лица, под волосами мягко сверкнула сережка. Под глазами круги, рука, державшая огонь, чуть дрожала. «Да, – подумал Садыков, – большая стройка, не то что наши скворешники».
   – Он объяснит – это вопрос к ДСК, – сказала Юнна после паузы. – Архитекторы могут нарисовать все, что угодно. Бумага выдержит.
   – Так я и говорю то же самое.
   – A y вас на ДСК люди-то приличные?
   Садыков немного помялся, будто его спросили невесть про что на судебном разбирательстве.
   – Сколы в основном допустимые бывают, – тяжело ответил он. – Ну, иногда приходят переизвествленные панели, не без этого. Но как ее определишь? Через год только, когда начнет протекать…
   Он замолчал в досаде на такие свои слова, на весь этот разговор, которому разве что место на производственном совещании. Юнна курила, прислонясь к машине. «Ерунда все это, – подумал Садыков, – не выйдет у нас ничего». Ему вдруг стало легко от этой мысли, холодная уверенность успокоила.
   – Больше всего ненавижу, – тихо сказала Юнна, – смотреть на часы. Причем смотреть тайком. Чуть-чуть руку вперед подвинула, вроде она затекла, открылись часы… таким скользящим взглядом по циферблату… Ого! Пора заниматься другой жизнью. Все. Скорости переключаются, мотор гудит, вперед! Куда? И в этой жизни толком не побывала, так, отметилась, и эту жизнь на скорости проскакиваешь, всем привет. Нигде тебя нет, нигде не задержалась, все мимо. Где цель? Где средства? Где время?
   – Ты бы курить бросила, – неожиданно для себя сказал Садыков. – Бросишь курить – женюсь.
   Юнна расхохоталась, резко, нервически, смеялась, всплескивала руками, то припадая к замершему Садыкову, то отталкиваясь от него. Пыталась что-то говорить сквозь смех: «Боже мой… Я-то… Ой, не могу!…» – В итоге всего этого приступа поцеловала Садыкова в бронзовую щеку.
   – Прости, прости меня, – говорила она, давясь последними приступами смеха, – я действительно… произвожу впечатление полной… просто совещание у меня было такое… ну, дикое совещание… с энергетиками. Они ведь – энергетики…
   В это время, ах как некстати, – если бы знал этот звонивший т. Степанов! – раздался вызов автомобильной радиостанции. На секунду все остановилось, будто по детской команде «замри». Звезды прекратили свой бег, искусственные спутники недвижно повисли на орбитах. Застыла и мгновенно смолкла коричнево-красная река. Зуммер радиостанции сердито и настойчиво требовал прервать ночной смех, прекратить полунамеки и недосказы, когда у Шайхометова все дело встало! Юнна взяла трубку и сказала: «Ковальская!» Мгновенно возобновили движение звезды и спутники, понеслась вперед и загрохотала река. Она сказала: «Ковальская!» – без всякого видимого перехода, обретя жесткий служебный тон. Эта мгновенная смена интонаций, способность к секундному переключению на самых высоких скоростях поразила Садыкова. «А где вы раньше были, Степанов? Да при чем здесь в машину или не в машину?… Где Шайхометов? А что он сам не звонит, что он вас подставляет? Нет, дорогой мой Степанов, я никуда не поеду. Проинформировать меня – ваш долг». Юнна со злостью вставила трубку в гнездо.
   – Вот такое у нас вышло свидание, Володя, – сказала она.
   – Да ладно, что я не понимаю? – ответил Володя.
   Он подумал, что и вправду у нее жизнь не очень-то сложилась. Что ее занесло на стройку, к мужичью и бетонным работам? Зачем она взялась за такую лямку, как должность замглавного? Вот так жизнь нас, дураков, учит: возьмешься потянуть все это, все кричат вокруг: «Браво! Правильно! Еще чуть-чуть, а мы тут скоро подбежим, поможем!» Потом глядишь – никого нет, один. А потом привыкаешь. И уже выясняется, что лямка эта – содержание жизни. И все разговоры об этом, и все в семье – тоже об этом. И вот уже дети назубок знают сорта кирпича и модели подъемных кранов. И телефон стоит на полу возле тахты: только руку свесить, и ты в родном коллективе, рядом с начальством или подчиненными…
   – Лучше б ты не приезжал! – в сердцах сказала Юнна, занимая водительское место. – Растормошил все…
   Видно было, как она махнула рукой, вернее, в темноте рукав ее светлой куртки огорченно махнул. Повернула ключ зажигания, слабо осветилась круглой и глупой зеленой лампочкой готовности.
   – Завтра я постараюсь заглянуть к вам, хотя это будет очень сложно. Если меня не убьет мастер спорта с мягкой, но тяжелой рукой, хотя бы улыбнись мне.
   – Я могу заранее улыбнуться, авансом, – предложил Володя. Это, кажется, развеселило Юнну.
   – Прекрасная мысль! – сказала она. – Жалко только – в темноте не увижу. И вообще, жалко, что не вижу твоих глаз.
   – Еще насмотришься, – сказал Володя. Он, холодея, положил Юнне руку на плечо. Она, чтобы, как показалось Володе, не вспугнуть эту руку, мягким и осторожным движением повернула ключ зажигания. Заработал мотор.
   – Ты был женат? – спросила она. Володя убрал руку.
   – Не был. Но… любил.
   – По-настоящему?
   – Да.
   – Почему не вышло?
   – Могу тебе рассказать, – зло ответил Володя. – Но не при заведенном моторе.
   – Да, ты прав. Извини.
   – Ничего.
   – Я все-таки поеду.
   – Конечно, уже поздно. Уже второй час.
   – Второй? Ничего. Все-таки я подскочу к Шайхометову.
   – А что, без тебя не обойдется? Юнна подумала.
   – Может, и обойдется, конечно. Но – привыкла.
   – Порочный стиль руководства, – сказал Володя.
   – Без сомнения, – подтвердила Юнна. – Но вообще это не каждый день бывает. То есть не каждую ночь. Так что у меня еще будет возможность утром поджарить тебе омлет. Или яичницу?
   – Омлет, омлет, – ответил Володя. – Только я тебе это доверю, когда научу, как делать омлет пышным.
   – Согласна! – сказала Юнна. – Привет!
   Она включила дальний свет, и машина, переваливаясь на волнах прошлогоднего асфальта, который при резком свете фар походил на поле артиллерийской битвы, стала удаляться. Володя еще некоторое время смотрел, как пляшет на ухабах огонек стоп-сигнала. Луна уже скатилась за гребень черных гор, и пепельное, нерешительное при ней небо начало наваливаться предрассветной темной синевой…

 
   Володя с Маратом тащили на гору силовой кабель. Кабель был разделен на два мотка, тяжелых, как водолазные доспехи. Марат пыхтел под своей половиной, но не сдавался, продолжал начатый внизу разговор.
   – А что же главное в жизни? – спросил Марат.
   – Быть человеком, – сказал Володя.
   – А ты – человек?
   – Человек.
   – Откуда ты знаешь?
   – Я так думаю про себя, – ответил Володя. – Это очень важно – правильно думать о себе.
   – Адекватно, – сказал Марат. – А машина у тебя есть?
   – Нет.
   – А дубленка есть?
   – Нет.
   – А джи-ви-си есть?
   – Не знаю, что это такое, но наверняка нету.
   – А что же у тебя есть? – спросил Марат.
   – Жизнь, – сказал Володя.
   – Моральные ценности? – спросил Марат. – Это хорошо, но на них, капитан, далеко не уедешь. А на «Волгу» сел и поехал. Дживиси включил – слушаешь стереомузыку. Кайф!
   – Не в этом дело, курсант. Конечно, я когда-нибудь куплю стереомагнитофон. Ну не дживиси, а что-нибудь подешевле, наше. К тому времени, когда я соберу деньги, наши, наверно, сделают что-нибудь хорошее. С машиной дело посерьезнее, хотя в принципе, если поставить такую цель, тоже можно обзавестись. Но это ведь вещи, просто вещи.
   – Ну и что? Разве они плохие?
   – Они очень хорошие. Но я – депутат горсовета и часто вижу, как люди портят себе жизнь из-за вещей. Попадают в тюрьму. Теряют любовь. Расходятся с друзьями. Продают себя за вещи, иной раз за совершенно ничтожные. А иногда за дорогие. Да и не важна стоимость. Важна сама продажа.
   – A у меня, – сказал Марат, – есть мечта. И я бы за нее продался. Да кто меня купит?
   – Какая же мечта?
   – Машина, – ответил Марат.
   Володя расстроился от такого ответа. Даже остановился огорченный.
   – Курсант, – сказал он, – запомни: если хочешь стать настоящим моряком, то мечтой может быть только море. Само море, а не морская зарплата.
   Марат засмеялся.
   – Но я хочу быть моряком с машиной, – сказал он. – Можно?
   – Можно, – ответил Володя, – но сначала море. Все остальное потом. Главное – что-нибудь полюбить делать.
   – A у тебя есть мечта? – спросил Марат.
   – Есть. Я мечтаю сейчас покорить Ключ.
   – А что ты за это будешь иметь?
   – Ничего. Ровным счетом ничего. Одни моральные ценности. Но такие, курсант, каких нет ни у кого.
   Они дотащили кабель до верхней площадки и с облегчением сбросили его.
   – Я тебя убедил? – спросил Володя.
   – Нет, – сказал Марат.

 
   С кем нехорошо вышло, так это с Петей Семушиным. Получился, как говорится, конфликт. Петр работал здесь давно, был человеком известным и уважаемым, орден или даже два имел за трудовую деятельность. Иной раз и в Москву летал на расширенную коллегию министерства. В команде был всегда самым тихим, самым исполнительным. Звезд с неба не хватал, как Сашка, но всегда и везде был надежен. Если крюк бил, то на совесть, если на страховке стоял, то нечего было оглядываться – хоть сутки будет как памятник стоять, не сводя глаз с товарища. Хорошо спорт понимал. «Бег трусцой, – говорил, – это для себя. А спорт – это для себя и для других». Но на камне Петра было не узнать. Даже Спартак, малолетка в команде, «перспективный резерв», и тот как-то сказал: «Что-то Петр плохой стал». Конечно, в деле он понимал безусловно, но на камне работала команда, которая была собрана капитаном, воспитана отчасти им и привыкла ему подчиняться. Однако Петр взял, или пытался взять, дело в свои руки, хоть и вкалывал со всеми до упора, но приказы отдавал по всякому поводу, перебивал всех, даже капитана, покрикивал. Капитан то ли не видел этого, то ли не хотел видеть. Но однажды и он не выдержал.
   – Петр, – сказал Садыков, – хорошо, если бы у нас командовал кто-то один.
   – Хоп, капитан, – ответил Петр. – Это дело я возьму на себя.
   – Напрасно, – усмехнулся Садыков. – Это мое дело.
   – Капитан! – напряженно воскликнул Петр, потому что разговор был при всех, в общежитии. – Это на горе я запасной. А здесь я основной, между прочим.
   Странно, но при этом Петр набычился, шея покраснела, лицо потемнело.
   – С ума сошли, что ли? – сказал Саша, валявшийся на своей раскладушке. Голый по пояс Руслан, гонявший с Маратом чаи за шатким столом, воскликнул:
   – Замечательная мысль! И очень справедливая! Так устроены армия, авиация, флот, даже пожарные войска: командует тот, кто старше по званию! Ты, Петя, кем демобилизовался?
   – При чем тут? – недовольно сказал Петр. – Старшим сержантом.
   – А капитан – старшина первой статьи запаса, – продолжал Руслан, – на одну лычку старше тебя. Так что, Петр, придется подчиняться.
   – Руководит тот, кто больше других умеет! – назидательно сказал Марат.
   – Молчать, допризывник! – ответил ему Руслан и выставил в его сторону руку. Марат как бешеный тут же прыгнул на эту руку (Руслан потихоньку обучал его самбо). Опрокинули табуретку, подняли пылищу. Сашка не выдержал, вскочил и выгнал обоих в коридор.
   Петр еще немного постоял у окна, помялся.
   – Ну ладно, я пошел, – сказал он, не обращаясь ни к кому.
   – Так мы идем на манты или нет? – спросил Саша (Петр, вернее, его жена пригласила всю команду на манты, и это мероприятие обсуждалось уже второй день: какие манты, какое лучше тесто, в чем суть приправ, и прочие мужские разговоры).
   – Какой вопрос? – ответил Петр. – Люська два отгула использовала. Мясо со вчера в ведрах томится.
   Он ушел и на другой день прибыл на работу подчеркнуто безынициативный, надутый. Впрочем, это не мешало ему, как и прежде, висеть на стене дольше других. На манты, конечно, сходили, получились они на славу, даже сухого вина все, кроме Саши непьющего, приняли, сидели под звездами на вольном воздухе, вообще было хорошо. Все было хорошо, только Петр так и не повеселел, только Лида как бы мимоходом в разговоре заметила: «Не одному же капитану по ночам веселиться!» А в остальном, моряки, все было хорошо…

 
   Команда обедала. Сидели в рабочей столовой – кто в чем, каски висели на стульях, кое-кто даже обвязку с груди не снял. Рабочие, проходившие мимо с подносами, здоровались с Петром Семушиным. Тот коротко кивал – привет. Обедали торопливо.
   – Ребята! – сказал Саша Цыплаков. – Я не знаю, почему мы все молчим, но если через три дня мы не выедем под Ключ, сезон можно считать законченным. Придут муссонные дожди – и все. Привет через хребет.
   Все посмотрели на Володю.
   – А чего ты волнуешься? – сказал Володя. – У нас все идет по графику.
   – Отнюдь!
   – А что такое? – спросил Володя.
   – Ну, – сказал Саша, обращаясь к Петру, – говори, чего ты молчишь?
   – Я не молчу, – пробормотал Петр. – Я доедаю второе. Сегодня завезли цемент. Так это не тот цемент. Это плохой карагандинский цемент. Нам нужен цемент марки 500. Из Чимкента.
   – Пусть завезут какой надо! – горячо воскликнул Руслан.
   – На стройке такого цемента нет, – ответил Петр. – За ним нужно ехать в город. И еще выбивать его.
   – Сколько на это нужно времени? – спросила Лида.
   – Реально? Неделю, – ответил Петр.
   Здесь заговорили все вместе: «Ну ты даешь!» – «Что мы снабженцы?» – «Это абсолютно исключено!»
   – Это абсолютно исключено! – кричал Саша. – Эти болты вообще могут держаться на одном трении, как шлямбура! Поставим на тот цемент, какой есть, – сто лет простоят!
   – Вы рассуждаете, как шабашники! – отрезал Петр.
   – Не надо нас обижать, Петр, – сказал Володя. – Мы работаем честно, и ты это знаешь.
   – И работаем здесь, между прочим, по твоей инициативе, – заметил Саша.
   – Мало ли что тебе захотелось? – распалялся Руслан. – Может, завтра ты скажешь, что трос не такой, и камень не тот, и погода неподходящая. Давайте еще подождем месяц-другой!
   – Что ты скажешь, Лида? – спросил Володя.
   – Чем раньше мы отсюда уедем, тем будет лучше, – мрачно ответила Лида.
   – Правильно, – сказал Саша. – Я понимаю, Петр, ты здесь работаешь, тебе бы хотелось выглядеть…
   – Мне не хотелось бы выглядеть, – сквозь зубы произнес Петр, не поднимая глаз и занимаясь двумя ягодами на дне стакана с компотом. – Я просто не люблю халтурить.
   – Слушай, – сказал Руслан, – если здесь ты такой упрямый, что же будет на горе?
   Руслан сказал и пожалел – участие Петра в восхождении и так стояло под вопросом.
   – Не об этом речь, – вмешался Володя. – Будем ставить эти болты на том цементе, который нам дали. Мы должны уложиться в график. Если нужно, будем работать ночью, привезем свет и будем работать. Халтурить никто не собирается, но и исполнять различные капризы мы не будем. Правильно, Марат?
   – Слово капитана – закон, – сказал Марат, облизывая ложку.

 
   Они работали весь оставшийся день, вися на отвесных скалах. Уже привезли огромные тросы, и ребята потихоньку, через систему блоков, вытаскивали их наверх. Загоняли цемент в пробуренные отверстия, ставили на цемент болты. Саша, Руслан, Спартак – все работали с наивысшим напряжением. Уже вечерело, когда на болты завели два первых троса…
   Уходили в темноте. Освещаемые фарами бесконечно идущих к плотине машин, они шли по пыльной дороге, иногда оглядываясь на свой камень. Он стоял в неверном равновесии, но несколько черных линий тросов уже крепили его. Он теперь походил на спящего тигра, к которому постепенно пристраивали клетку.
   Последним уходил Володя. Было жарко и душно, хотелось пить. Володя постоял, потоптался, направился к компрессорной. Попал в коридор, откуда был виден кусок машинного зала. На глаза попалась какая-то дверь. Он наугад толкнул ее и неожиданно оказался в комнате, самой обыкновенной комнате с диваном и кроватью, со столом, с круглым будильником, с фотографиями на стенах. За столом сидел старый человек в выцветшей голубой майке и пил чай.
   – Извините, – сказал Володя, – я у вас воды холодной не попью?
   – Чай есть, чай, – сказал хозяин, тяжело встал и достал чистую пиалу из буфета.
   – Вода турбины вертит, ток подает, – добавил хозяин, – а напьешься только кок-чаем, ясна погода!
   Володя снял каску, поправил волосы, расстегнул обвязку, повесил ее на стул, сел.
   – Это что же – вы тут живете? – спросил он.
   – Живу, – ответил хозяин, – меня зовут все дядя Митя, и ты зови.
   Чай у дяди Мити был горячий.
   – Не спеши, не торопись, подуй, – подсказал дядя Митя.
   – Что же вы тут живете? – сказал Володя. – Над вами камень висит.
   – Э, сынок, – махнул рукой дядя Митя, – надо мной столько висело, да все мимо проехало. А самое паршивое – ракеты осветительные. Лежишь весь видимый для невидимого врага. Вот страсть, ясна погода!
   – Все-таки жилье вам нужно сменить, – сказал Володя.
   Дядя Митя усмехнулся, встал, пошел, прихрамывая, к буфету, взял сахарницу.
   – Жилье придется сменить, – сказал он все с той же усмешкой, – это ты прав. Скоро придется получить последнюю прописку.
   Он глянул в сахарницу и расстроился.
   – Все кончается, – вздохнул он. – Сахар кончается. Жизнь кончается. Лето кончается. Только погода никогда не кончается.
   – Жарко, – сказал Володя, попивая чаек.
   – Жарко, – сказал дядя Митя. – Что за устройство человек! На Колыме сколько лет мечтал отогреться… Мечтал – лягу когда-нибудь на солнышке и буду три дня лежать, пока насквозь не прогреюсь. А здесь от солнца прячусь, шляпу завел. А какой выход из жизни?
   Дядя Митя протянул Володе руку, и Володя прочел на тыльной стороне его сухой сильной руки наколку: «Горя не бойся, счастья не жди».
   – Мудрая мысль, – сказал Володя.
   – Все было, – продолжал дядя Митя. – Война, тюрьма, жена, дети. Все кончилось. Война кончилась, тюрьма кончилась, жена умерла, дети разбрелись, ясна погода! А теперь я сторож. А чего здесь сторожить? Жизнь свою окончательную сторожу. Вот человек зашел, мне радость.
   – Меня Володей зовут, – представился Володя. – Мы как раз камень укрепляем, чтобы он на вас не упал.
   – А я что же, не знаю? – сказал дядя Митя. – Знаю. И тебя знаю. Ежедневно вижу над собой. Человек всегда виден. И кто добро творит, и кто зло. Каждый виден другому. Вот кто меня сюда на старость лет пристроил, в эту комнату? Она ведь нигде не числится как жилое помещение. Кто? Добрый человек. Кто мне должность сторожа схлопотал? Тут сторож, конечно, условно, я день и ночь при дизелях состою, однако ж? Добрый человек. Удивишься, когда скажу, – женщина. Красавица наша незамужняя, Юнна Александровна, зам. главный инженер, дай бог ей хорошего жениха.
   – За что ж она вас так полюбила? – улыбнулся Володя.
   – Из жалости к судьбе. Ну и, конечно, нога здесь слово сказала.
   – Какая нога? – не понял Володя.
   – Эх, Володя двуногий, радости у нас с тобой разные. Ты пить-гулять, девушек обнимать…
   – Не пью, – сказал Володя.
   – Я к примеру. А моя радость – вот она, за сейфовым замком.
   Тут Володя и вправду разглядел в углу комнатушки старый, с облетевшей краской сейф. Дядя Митя встал и пошел к нему с явной целью открыть, когда в комнату заглянул молодой длинноволосый парень в тельняшке.
   – Дядя Митя! – закричал он. – Ты топливо принимал сегодня?
   – Полтонны, – ответил дядя Митя.
   – Что ж ты, безногий черт, в журнал не записал? Дядя Митя подумал над ответом, вздохнул и признался:
   – Забыл.
   – Сахару больше штефкать надо, сахар мозги укрепляет! – сказал молодой парень и закрыл дверь. Дядя Митя постоял немного в середине комнаты, нахмурился, вопросительно поглядел на Володю.
   – Чего ж это я хотел? Забыл…
   – В сейфе что-то… – сказал Володя.
   – Эх, прав Николаич, сахару мне надо больше, – ворчал дядя Митя, открывая сейф. Он распахнул его резко и победно посмотрел на Володю, словно ожидал, что тот воскликнет, пораженный видом несметных богатств. В сейфе было что-то странное… что-то поблескивало. Дядя Митя, не увидев желанного восторга, кряхтя нагнулся и вынул из сейфа новенький, блестящий металлом и кожей протез.
   – По страшному блату достал! – сказал дядя Митя, держа в руках сокровище. – Через хлебозавод. Ненадеванный.
   Тут снова в комнату влетел парень в тельняшке. В руках у него был журнал.
   – О, – сказал он, – опять он со своей костылей! Распишись. Дядя Митя достал из буфета очки.
   – Ты хоть бы раз в нем прошелся! – сказал парень.
   – Николаич, – ответил дядя Митя, склонившись над журналом и долго выводя подпись, – двадцать третьего февраля надену, я сказал.
   – Женить тебя, дядя Митя, надо, – сказал этот самый Николаич. – В форму войдешь, будешь бегать бегом от инфаркта.