Влад Вегашин. Пробужденное пророчество

 
   За два месяца, прошедшие с того дня, как Мантикора распрощался с Растэном, он неоднократно представлял себе этот момент. Ночами перед глазами Талеаниса представали картины: Нортахел падает со смертельной раной, просит пощады, а иногда – прощения, но он, Талеанис, непоколебим. Он с холодным достоинством смотрит на поверженного эльфа, произносит пафосную фразу – каждый раз другую – и вытирает окровавленный меч о плащ эльфийского князя.
   В действительности все было иначе. Ничего сказать не успел ни один, ни другой – Нортахел за миг до гибели был уверен в своей победе, а Мантикора мог распинаться лишь перед трупом. В широко распахнутых глазах эльфа не было ни страха, ни раскаяния, которые так часто виделись Талеанису в сладких грезах о мести. В них отражалась лишь усталость. А когда полуэльф, несколько минут простоявший в оцепенении над телом врага, все же сообразил, что нужно вытереть меч, ему отчего-то и в голову не пришло использовать для этого испачканный в крови княжий плащ. Мантикора привычно обошелся несколькими пучками травы.
   Очищенный клинок со стуком упал в ножны. И в этот момент воздух на поляне начал сгущаться.
   Из разрубленного тела с шипением поползли щупальца грязно-зеленого тумана. Собравшийся было уходить, Талеанис обернулся – и застыл в оцепенении. Нортахел выгнулся дугой, щупальца уперлись в корни деревьев – труп вздернулся на ноги. Из глотки мертвеца вырвался дикий вопль, полуэльф рухнул на траву, зажимая уши руками. Мертвый князь жутко захохотал, раскинув руки, его глаза – глаза еще Нортахела – на миг поймали взгляд Мантикоры. Талеанису стало страшно, как не было никогда в жизни. На мертвом лице были живые глаза, полные муки и ужаса.
   Спустя мгновение глаза изменились. Они стали меньше, исчезли белки, радужка расширилась и изменила цвет с орехового на болотно-зеленый. На секунду любое выражение из них исчезло, а потом… Мертвец начал изменяться сам и изменять все вокруг. Кожа превратилась в серо-коричневую чешую, отливающую гнилостной прозеленью. Он раздался вширь, изящные эльфийские кисти превратились в когтистые лапы с толстыми пальцами, одежда князя разлетелась в клочья, не в состоянии вместить появляющееся чудовище.
   Небольшие вихри поползли по поляне, меняя все. Нежная зелень обратилась в бурую пожухлую траву, из земли полезли камни, деревья скрючились, умирая. Существо, становившееся собой, убивало вокруг все живое, обращая цветущую эльфийскую рощу в ад.
   Все заволокло грязным туманом, замелькали небольшие ядовито-зеленые молнии, освещая фигуру в центре. За ее спиной из земли появился огромный трон, как показалось Талеанису, украшенный изображениями голов людей, орков, эльфов, дворфов и еще непонятно кого. Но, присмотревшись, Мантикора с ужасом понял – трон не был украшен изображениями, он был сделан из настоящих, живых голов.
   Существо запрокинуло голову и расхохоталось. Жуткий, нечеловеческий смех, казалось, вывернул наизнанку реальность, он был наполнен всепоглощающей ненавистью ко всему живому и сулил этому миру страшную судьбу. Если бы полуэльф к тому моменту поднялся на ноги, то вновь рухнул бы на землю, а сейчас он лишь покатился по недавней траве, зажимая чуть заостренные уши ладонями.
   – Свобода! Наконец-то свобода! Десять тысяч лет в заточении, и наконец – свобода! Я отомщу, теперь-то я могу отомстить, и я отомщу! Свобода!!!
   Туман рассеялся. Талеанис смог рассмотреть то, во что превратился князь Нортахел. Высокое, неестественно мускулистое тело покрывала коричневая с прозеленью чешуя, ноги и руки – лапы? – оканчивались кривыми когтями, на уродливой лысой голове торчали длинные уши, лицо с гротескными чертами покрывала более мелкая чешуя, из-под выступающих надбровных дуг, лишенных волос, торжествующе и злобно смотрели маленькие болотные глазки.
   Единственным, что не изуродовала страшная магия твари, оказался куст лилий, цветущих на могиле Инерики.
   Тварь медленно повернула голову. Злой взгляд пробежался по поляне и остановился на Мантикоре, который в тот момент уже поднялся на ноги, а теперь пытался не упасть, держась за ствол мертвого дерева.
   – Смертный? Это ты освободил меня. – Тварь не спрашивала, она утверждала.
   Талеанис неуверенно кивнул.
   – И что же ты от меня хочешь? Я тебе, ха-ха-ха, очень обязан! До сих пор никто не мог похвастаться тем, что у него в долгу сам князь Аббисса и герцог Ада Левиафан! – расхохотался князь и герцог.
   На этот раз Мантикора смог удержаться на ногах. До него потихоньку начало доходить, что он натворил.
   – Как тебя зовут?
   – Талеанис Нортахеле по прозвищу Мантикора, – выдавил из себя полуэльф. И даже сам не заметил, как присовокупил к имени в качестве фамилии имя погибшего эльфа.
   – Так ты его сын? Бастард, что ли? Тем лучше, тем лучше, – осклабился Левиафан. – Я мог бы тебя убить – очень уж не люблю оставлять в живых тех, кому чем-то обязан. Но так и быть, для тебя сделаю исключение. Я вижу, ты грезишь о мести?
   Талеанис кивнул и впервые в жизни легко проглотил «бастарда». Впрочем, его порадовало, что собеседник употребил максимально вежливую форму обращения к незаконнорожденному, а не назвал его ублюдком.
   – Я помогу тебе отомстить. Но сперва… – Левиафан хлопнул в ладоши, выкрикнув короткую фразу на грубом, гортанном языке. Вокруг завертелось с десяток маленьких вихрей, из которых посыпались небольшие уродливые существа. Они мгновенно попадали на колени перед князем-герцогом, он жестом приказал им подняться. Бесы – а это были именно бесы – тут же облачили Левиафана в странные одежды, а на рогатую голову водрузили тяжелую корону необычной формы. Князь-герцог подошел к своему жуткому трону, сел на него, положив когтистые лапы на головы – эльфы и орчанки, венчавшие подлокотники. Девушки тут же высунули языки и начали облизывать пальцы демона.
   Талеаниса затошнило.
   Левиафан поднял лапу, жестом поманил к себе полуэльфа. Едва волоча заплетающиеся ноги, Мантикора приблизился.
   – Ты принесешь мне клятву верности. Это простая формальность, но, увы, без нее я не стану тебе помогать. Нет, не надейся, отказаться от моей помощи ты не можешь – это будет означать для тебя смерть. И не только для тебя, но и для твоего учителя. Выбирай – ваша смерть или клятва, ничего по сути не означающая, и твоя месть проклятым остроухим.
   – Я принесу клятву. – Язык едва ворочался. Подсознание Талеаниса всей душой протестовало против клятвы демону, он понимал, что Растэн предпочтет скорее умереть, чем узнать, что ученик отдал душу демону, но… Сознание полуэльфа было подавлено диким ужасом. Кто-то из бесов сунул ему чашу с мутной бордовой жидкостью, он залпом выпил.
   – Встань на колени.
   Мантикора послушно опустился перед троном на колени. Левиафан встал, сошел по ступеням к подножию и положил лапу на голову юноши.
   – Повторяй за мной, – пропищало откуда-то сбоку. Скосив глаза, Талеанис увидел маленького беса. – Я, Талеанис Нортахеле по прозвищу Мантикора, до скончания веков отдаю душу…
   – …князю Аббисса и герцогу Ада Левиафану.
   – До конца своей жизни…
   – …я буду ему служить, и после смерти душа моя будет принадлежать ему. Я клянусь в этом жизнью и душой своей, я клянусь в этом честью и кровью своей, и да будет так. Я клянусь!
   – Я, Левиафан, принимаю твою клятву, душу и жизнь, Талеанис Нортахеле, и обещаю по заслугам вознаградить тебя за верность и преданность. Встань!
   Мантикора поднялся. В голове шумело от нахлынувшей легкости.
   Демон вскинул лапу. С острых когтей сорвалась стайка ядовито-зеленых молний и ударила полуэльфа в грудь. Талеанис закричал от боли, на мгновение охватившей все тело. И тут же с удивлением обнаружил, что она отступила. Лишь по-прежнему ныло плечо, в которое пришелся удар Нортахела.
   Левиафан развернулся, взошел на трон, сел, хлопнув по лицу начавшую было лизать его пальцы орчанку.
   – Иди в поселение эльфов. Ты можешь убить их так, как захочешь, но ни один из них не сможет причинить тебе вред. Отомсти за себя. Мои рабы пойдут с тобой, они заберут детей и девушек, остальные – твои. Убей их! Это твоя месть и мой приказ.
   Необъяснимая ярость и ненависть нахлынула на полуэльфа. Он внезапно почувствовал в себе желание убивать, обливаясь кровью жертв, убивать жестоко и безжалостно. Расстроило то, что нельзя будет насладиться криками боли умирающих остроухих маленьких отродий, но что поделать – слово повелителя есть закон.
   Мантикора вошел в эльфийское поселение как воплощенный кошмар. Он мгновенно снес головы часовым, чьи стрелы отлетели от него, как от камня. Кто-то в ужасе закричал, замелькали факелы, полетели стрелы. Но они не могли причинить вреда обезумевшему полуэльфу. Он шел через деревню, убивая всех, кого не схватили бесы. Часть рабов Левиафана окружила поселение, не давая сбежать остроухим, которые поняли, что победы в этом страшном побоище не будет, да и пощады просить бессмысленно.
   Молодая эльфочка рухнула перед Талеанисом на колени, рыдая и прося пощадить ее и маленькую сестренку, которую девушка прижимала к себе. Мантикора вопросительно взглянул на появившегося рядом беса, помня о том, что демон приказывал оставить девушек и детей. Бес выхватил из рук эльфы ребенка, а ее отпихнул.
   – Она – не девственница, она не нужна.
   Схватив эльфочку левой рукой за волосы, полуэльф рывком вздернул ее на ноги и ударил по голове рукоятью меча, оглушая.
   Все закончилось. В деревне не осталось живых, кроме тех эльфов, которых уже не спасли бы и самые искусные лекари. Умирающие лежали вперемешку с трупами, некоторые стонали, иные молчали – кто уже не мог, а кто не желал доставить врагу такой радости. Впрочем, Талеанису было уже все равно. Он взвалил пленную эльфу на плечо и пошел обратно к трону Левиафана. В душе царило странное опустошение.
   – Ты хорошо справился, Талеанис, – поприветствовал его князь-герцог. – Но зачем тебе эта тварь? – указал он на бессознательное тело эльфы.
   Мантикора в ответ осклабился.
   – У тебя до сих пор не было женщины, – понимающе улыбнулся демон. – Но зачем тебе эта эльфья подстилка? Посмотри налево.
   Полуэльф обернулся. На поляне уже выросли каменные алтари, к которым бесы деловито привязывали пять отобранных девушек, еще десятка полтора ожидали своей участи чуть поодаль.
   – Выбирай из них любую. Она – твоя.
   Медленно идя вдоль алтарей, Талеанис чувствовал, что странная ненависть и ярость медленно проходят. Он начинал понимать, что натворил. Но тут же рядом появился бес с чашей. Полуэльф залпом выпил багровую жидкость, заставив себя не думать о том, что это.
   Эльфочки все были одна красивее другой. Золотые, каштановые, черные волосы, карие и зеленые глаза, изящные фигурки… Глаза разбегались, Мантикора ощутил нарастающее возбуждение. Наконец его взгляд остановился на одной.
   Стройная, черноволосая, безумно красивая, она одна смотрела без страха и мольбы. В ярко-зеленых глазах светилась ярость и желание отомстить.
   – Эта, – он указал на черноволосую.
   Бесы тут же отвязали девушку, грубо выкрутив ей руки, но эльфа даже не вскрикнула. Когда Талеанис подошел к ней, она плюнула ему в лицо.
   Схватив эльфу за волосы, он по знаку Левиафана швырнул ее на центральный алтарь. Щелкнули оковы, растягивая руки черноволосой, Мантикора схватил ее за щиколотки, кто-то из бесов услужливо сорвал с нее одежду.
   Эльфа глухо вскрикнула в миг проникновения, но более не издала ни звука за те минуты, что полуэльф ее насиловал.
   Едва он оторвался от девушки, как в ладони оказалась очередная чаша. Осушив ее, Мантикора вопросительно посмотрел на Левиафана.
   И в глазах демона прочел приговор ей.
   В ладони оказался нож. Оковы уже распяли эльфу на алтаре так, что она не могла пошевелиться. Талеанис вытянул вперед руку с ножом и начал повторять за маленьким подсказывающим бесом слова ритуала.
   Изогнутый зазубренный клинок взлетел над грудью девушки. Полуэльф на миг замер, как того требовали подсказанные бесом правила. И внезапно в повисшей над поляной тишине хрипло прозвучал ее голос. Этот голос, в котором звенел лед, повергнул всех, включая Левиафана, в оцепенение.
   – Рождением, жизнью, болью и смертью проклинаю тебя. – Зеленые глаза устремились на Талеаниса. – Твои руки по локоть в крови эльфов, ты – наше проклятие, мы станем проклятием тебе. Именем богини, именем Мерцающей Звезды, именем Дианари я проклинаю тебя, и она моими устами и голосом моим проклинает тебя.
   Зеленоватая дымка, окутывавшая алтарь, брызнула в стороны от ударившей сверху серебряной молнии. На секунду все увидели, как распадаются оковы и высокая эльфийская женщина, окруженная сиянием венца из звезд на высоком челе, обнимает черноволосую. Миг – и они исчезли.
   Левиафан вскочил. Его маленькие глазки горели ненавистью и бешенством.
   – Одноухая тварь! – взревел он. – Проклятье на весь твой род, Дианари! – Он с рычанием рухнул обратно на трон. – Возьмите другую.
   Бесы шустро схватили одну из эльфочек, распяли ее на алтаре, Мантикора вновь произнес слова и погрузил ритуальный нож в грудь несчастной. Та закричала что-то нечленораздельное, из груди хлынул поток крови, алая жидкость заструилась по канавкам алтаря, в то же мгновение пятеро бесов рангом повыше вонзили свои ножи, раскрывая сердца пяти других девушек. По желобам текла кровь, над поляной стоял крик, в воздухе пахло смертью. На алтаре перед Талеанисом оказалась светлокожая и светловолосая эльфа, еще почти ребенок – она даже не кричала, страх парализовал голосовые связки. Третью жертву полуэльф не запомнил.
   Кровь всех восемнадцати жертв стекла в огромную чашу, которую Мантикоре отчего-то хотелось назвать лоханью. Бес подал поднявшемуся на лапы Левиафану кубок, демон спустился по ступеням к чаше. Бес, как заправский виночерпий, наполнил кубок своего повелителя горячей, дымящейся в холодном ночном воздухе кровью. Князь-герцог поднес чашу к губам. Бесы закричали слова на непонятном Талеанису языке, мелкий переводчик подсказывал полуэльфу их значение. Бесы славили возрождение князя Аббисса и герцога Ада, Великого демона Левиафана.
   Демон допил кровь из кубка, отшвырнул его, расстегнул застежку плаща – слуги тут же помогли ему разоблачиться. Он простер лапу над лоханью – появились ступени. Левиафан спустился в чашу, которую теперь уместнее было бы именовать бассейном, кровь скрыла его по плечи. Мантикора на мгновение удивился – откуда столько крови, если зарезали всего восемнадцать девушек?.. Их мертвые тела были свалены в кучу поодаль.
   Демон с головой погрузился в кровь.
   Бесы на поляне замерли в ожидании.
   Кровь в огромной чаше забурлила, от нее пошел дым и пар, она словно бы испарялась на кипящей поверхности. Уровень крови в чаше постепенно снижался, и вот показался Левиафан.
   Теперь Талеанис мог зреть его во всей красе. Лысую голову увенчали изогнутые рога, над глазами появились шипастые костяные наросты, по спине между огромными кожистыми крыльями щетинился такой же гребень, переходящий на массивный хвост, которого также раньше не было.
   Он уже не вызывал у полуэльфа омерзения. Теперь демона при желании можно было даже назвать красивым. Ужасным, устрашающим, но красивым.
   Поляну осветила вспышка портала, появились трое. Двое высокие, отдаленно похожие на людей, с черной гладкой чешуей и огромными желтыми светящимися глазами тащили девушку-человека в головном платке-бандане и одежде воина, со связанными за спиной руками. Девушка отбивалась, но черные, судя по бесплодности ее попыток освободиться, обладали огромной физической силой.
   – Повелитель, мы нашли грязную кровь! – воскликнул один из черных.
   Левиафан внимательно посмотрел на них, потом на пленницу. Оскалился.
   – То, что нужно.
   Повинуясь знаку демона, черные мгновенно сорвали с девушки всю одежду и бандану. Теперь Талеанис ее разглядел. Каштановые волосы с красноватым в пламени костров отливом, глаза цвета спелой вишни, узоры из чешуи на бедрах, груди и спине. Небольшие рожки, длинный тонкий хвост, оканчивающийся чем-то вроде стрелочки. Дикая красота девушки повергла Мантикору в ступор. Он никогда не видел подобных существ.
   – Тифлинга, потомок связи демона и человеческой женщины, – шепнул стоящий рядом бес-переводчик. – Грязная кровь.
   Полуэльф стиснул зубы – у него имелось свое мнение насчет «грязной крови», но в данной ситуации озвучивать это мнение было по меньшей мере глупо.
   Черные подтащили тифлингу к Левиафану. Демон схватил девушку когтистой лапой за горло и швырнул на алтарь. Он не стал приковывать ее. Просто навалился сверху, рывком раздвинул стройные длинные ножки и…
   Никогда, ни до, ни после, Талеанис не слышал такого женского вопля.
   Впоследствии он так и не смог вспомнить, что именно делал Левиафан с тифлингой, но навсегда в память врезались боль и ужас несчастной, и его собственное омерзение.
   Полуэльфу стало дурно. Бес сунул ему очередную чашу, но на сей раз Талеанис отказался от дурманящего пойла.
   Левиафан зарычал в предвкушении…
   В кульминационный момент демон закричал, взмахнул кулаком, не замечая, что этим движением обрывает тифлинге хвост, когти рванули правую грудь, левой лапой разорвал ей живот и погрузил в него когти. Она уже не кричала, когда когти Левиафана добрались до ее сердца и рывком извлекли из груди.
   Демон поднес горячее, трепещущее сердце к губам.
   Мантикора держался из последних сил, понимая, что если его сейчас вырвет, то жуткой гибели не избежать.
   Все закончилось. Талеанис прислонился к дереву, его колени дрожали.
   Бесы помогали Левиафану вновь облачиться. Растерзанная тифлинга лежала на алтаре.
   Внезапно воздух задрожал. Поляна начала изменяться. Исчезли алтари, камни, купель и трон, ожили и распрямились деревья, пожухлая красная трава зазеленела и поднялась, красная потрескавшаяся земля увлажнилась и почернела. Растворилась зеленоватая дымка, с воплями обратились в кучки праха, тут же разнесенного налетевшим ветерком, бесы. Кроме полуэльфа на поляне остался лишь демон.
   Ночное небо засеребрилось. На поляне словно бы из света звезд соткалась фигура. Талеанис уже знал ее.
   Довольно высока, очень хорошо сложена, хотя для эльфы несколько крупновата. Длинные черные волосы спадают до бедер, одежда простая и удобная, кожаную куртку покрывают нашитые металлические кольца. На перевязи висит длинный меч в потертых ножнах, голову охватывает венец из звезд. На красивом лице – тонкий шрам, начинающийся над левой бровью, изгибающийся через висок по скуле и оканчивающийся на подбородке. Меняющие цвет темные глаза абсолютно спокойны, в них читается уверенность в себе, некая толика усталости и тоски и лютая ненависть. Ненависть к стоящему перед богиней существу.
   – Вот мы и встретились, Левиафан.

Глава VIII
Осознание Танаа

   Близился рассвет. Арна шла по дороге, полной грудью вдыхая предутренний воздух и наслаждаясь легким, едва заметным ветерком, еще несущим в себе освежающую прохладу ночи. В сезон жары она предпочитала идти ночью, а днем спать где-нибудь в тени деревьев или на берегу реки.
   Медленно начинал наливаться бледно-розовым горизонт. Не в состоянии видеть, девушка тем не менее остро чувствовала подобную невыразимую красоту. Она остановилась на несколько секунд, впитывая ощущение пробуждения нового дня.
   Начинался сороковой день пути Арны. Она приближалась к границам Париаса и Империи.
   Девушка уже задумалась, где искать пристанище на день, как вдруг почувствовала впереди присутствие людей. Через полчаса она вышла к таверне.
   Небольшое двухэтажное здание, пристройка, конюшня… обычная придорожная таверна, вокруг которой раскинулась деревенька домов на двадцать. Арна во многих таких побывала в своих странствиях. Привычно опустив на глаза повязку и достав из-за спины посох, она поднялась по ступеням крыльца и вошла.
   В небольшом зале пахло кегетовой^[12] кашей и мясом. Несколько человек – Танаа легко считала их ауры – спешно завтракали, торопясь в дорогу. Хмурый пожилой трактирщик-париасец за стойкой наливал эль в толстую деревянную кружку. Девушка-служанка протирала столы.
   Приблизившись к стойке, Арна попросила миску каши и стакан молока, да еще комнату на день. Париасец, окинув ее раздраженным взглядом, ответил:
   – Два агина.
   Цена была, мягко говоря, неоправданно завышенной. Да и не было у Арны таких денег.
   – Я – бродячий менестрель, – светло улыбнулась она трактирщику. – Если желаете, я сыграю в вашей таверне вечером…
   Такая ситуация повторялась не раз и не два. И она знала, чем все закончится.
   Глаза париасца заблестели. Менестрель – значит, посетители, как бы не устали они с дороги, задержатся в зале послушать. Они будут сидеть и слушать, то есть будут заказывать выпивку. Однако он был бы плохим трактирщиком, если бы просто согласился.
   – Я не плачу всяким бродягам за то, что они потренькают на лютне в моей таверне, – грубо сказал он.
   – Я и не прошу платы, – вновь улыбнулась Танаа, – и готова играть здесь вечером за миску каши, стакан молока и место в общей комнате…
   Спустя пять минут перед ней уже стояла порция кегета и стакан. Поев, Арна пошла спать.
 
   Вечером небольшой зал таверны был полон. Хозяин постарался, чтобы все его постояльцы узнали, что перед закатом будет играть менестрель, и потому, когда Арна спустилась, свободным оставался лишь стол по центру, специально оставленный для нее. Улыбнувшись и поздоровавшись, девушка выпила стакан подогретого молока, который не пожалел для нее трактирщик, и расчехлила лютню. Тонкие, но сильные пальцы коснулись струн, и чистый голос взлетел к небу, темнеющему за окном.

 
Мы умели летать к звездам,
Мы держали в руках пламя…
Но остыли в глазах слезы
И развеялась сном память.
В пропасть мчатся века-кони.
Что же будет теперь с нами?
Тот, кто смотрит назад, – помнит,
Тот, кто смотрит вперед, – знает.
 

 
Распинать на кресте Веру
И Свободу швырять в пламя —
Не положено нам ведать,
Что слепыми творим руками.
Чья вина, что клинки боли
Распороли Любви знамя?
Тот, кто смотрит назад, – помнит,
Тот, кто смотрит вперед, – знает.
 

   Затихли разговоры и перешептывания, смолкли даже говорливые внучки трактирщика – местные служаночки… Молча слушали невозможную, тянущую к небу и очищающую душу мелодию, и с удивлением вслушивались в слова – неужели все и в самом деле так? Никто из них никогда не задумывался, что есть что-то поважнее поля и домашнего быта, интереснее, чем обсуждение чужой семейной ссоры и гадания на урожай, серьезнее, чем болезнь скотины и подгнивающая из-за чрезмерно обильного дождя недозрелая пшеница… А эта слепая девочка пела им, простым крестьянам и наемникам, воинам и торговцам, земледельцам и ворам, пела о Сути, и они пытались ее понять… И многие вспоминали, что ведь когда-то, еще детьми, они умели летать к звездам и держать в руках пламя, но, повзрослев, разучились – и звезды их погасли за ненадобностью, а огонь затих под порывами жестокого ветра жизни…

 
Кто обуглен в лучах славы,
Кто прошел все круги Ада,
Никогда не сравнит слабых
С равнодушным тупым стадом.
Сделать душу ручным зверем —
Это вряд ли когда выйдет.
Тот, кто смотрит назад, – верит,
Тот, кто смотрит вперед, – видит.
 

 
Если разум виной скован,
Если ладан сердца сушит,
Кто разбудит набат Слова,
Кто раскроет слепым души,
В Храме Истины став стражем,
Кто осилит дуэль с ложью?
Тот, кто смотрит назад, – скажет,
Тот, кто смотрит вперед, – сможет.^[13]
 

   О многом еще пела Арна в тот вечер, и люди слушали ее. Слушали – и пытались понять. А когда смолкла музыка, и Танаа убрала лютню в чехол, на стол, за которым она сидела, полетели монеты. Золотые агины, серебряные секеры и медные кини. Люди подходили, кланялись и молча, лишь взглядом благодарили слепую девушку, которая пусть на мгновение, но вернула их в святой и благословенный мир крылатой мечты.
 
   Около полуночи Арна, поужинав и собрав вещи, вышла из таверны. Улицы деревни давно опустели, дверь трактирщик запер за девушкой. С неба светила полная, похожая на серебряное блюдце, луна и россыпи бриллиантовых звезд, а ночной ветер нес ароматы дальних странствий… Танаа глубоко вдохнула этот ветер, каждого странника зовущий вдаль, за грань, и замерла, кожей впитывая сияние луны…
   Прекрасна была эта ночь. Слишком, наверное, прекрасна… Арна запрокинула голову, обратила лицо к небу, полностью сливаясь сутью своей с мерцанием звезд и песнью ветра, – и не заметила приближающиеся к ней со спины тени.
   Первый удар пришелся по затылку. Тяжелая палица бесшумно вспорола воздух и швырнула девушку на землю. На миг у Танаа потемнело в глазах, она ободрала щеку, коснувшись твердой, вытоптанной почвы, но уроки в монастыре Дан-ри не прошли даром. Сгруппировавшись в падении, она перекатилась через голову и вскочила на ноги, выдергивая из петель за спиной посох и перехватывая его двумя руками для ответной атаки…
   И рухнула на землю, выпуская оружие и сжимая ладонями виски. Арну скрутил приступ жестокой боли, разрывающей ее на части…