Страница:
«Мышеловка» свела меня с двумя людьми, которые плотно вошли в мою жизнь. Это Лариса Гузеева и Петр Белышков.
Ларисой я был очарован еще с ее кинодебюта в «Жестоком романсе». Когда мы познакомились и коротко «обнюхались», то сразу поняли: в чем-то мы очень родственные души. Пожалуй, за всю свою театральную жизнь я не встретил человека, более трепетно относящегося к сцене, чем Лариса. Большого театрального опыта у нее не было, но это компенсировалось неподдельной и полной душевной отдачей в исполнении любой роли.
В «Мышеловке» у нее роль сложная, по-настоящему драматическая, да нет, просто трагическая. Лара натурально бледнела и краснела на сцене. Плакала живыми слезами и чуть не теряла сознание от подлинности переживаний. Если кто-то стоял за кулисами и отвлекал ее, она обижалась и делала замечания. Часто они относилось ко мне. В конце первого акта миссис Бойл убивают, и я оставшуюся часть спектакля и до поклонов маялся скукой, бродил по закулисью, подсматривал за происходящим на сцене, не без юмора «оценивая» игру своих коллег. После одной моей репризы Лара подошла ко мне, отвела в сторону и сказала: «Вован, если не хочешь поссориться, не мешай мне! Очень тебя прошу». Я клятвенно пообещал, что во время своих сцен она меня за кулисами не увидит.
Несколько спектаклей спустя я, уже убитый, блуждая за кулисами Театра-студии киноактера, наткнулся на инвалидную коляску, уселся в нее и, сняв парик миссис Бойл, обнажив свою лысину, тихонько стал кататься за сценой. Тем временем Лариса так драматично искренне произносила монолог над телом убитого брата, что я невольно заслушался, подкатил на коляске к первой кулисе и стал внимательно слушать. Она меня заметила, полоснула, как ножом, взглядом и покрылась ярким румянцем. Я ретировался. Когда после спектакля я подошел к ней, она резко сказала, что я не умею держать слово и сегодня убил ее роль. Я попытался оправдаться, но тщетно – она даже не стала слушать. Мы долго не разговаривали. Но в конце концов где-то на ужине после очередного спектакля помирились. Я объяснил ей, что подкатил к сцене без всяких задних мыслей, без злого умысла, что было абсолютной правдой. «Но и ты пойми меня, – отвечала она, – я вся из себя страдаю над братским телом, и вдруг из кулисы почти на сцену в инвалидной коляске выезжает Берия в женском платье, я чуть со страха не уделалась!» В общем, простила. Потом были еще поездки, мы очень подружились, поддерживали друг друга, когда бывали нелегкие минуты, а они бывали. Однажды на Дальнем Востоке чуть не с боем вырывались из резиденции местного блатного авторитета, куда ненароком попали. И вместе бродили по старому городу в Риге, попивая пунш и выискивая подарки своим близким. Ой, да чего только не бывало! Лариса для меня навсегда останется близким по духу человеком, я ее люблю.
Вообще, поездки с гастролями по стране – это отдельный разговор. Нигде так не узнаешь человека, его отношение к жизни, к людям, к профессии. Мне не много было отмерено общаться с Виталиком Соломиным, но несколько гастрольных поездок – в одном купе, под рюмочку «беленькой» – помогли мне узнать этого, в общем, очень закрытого человека. Основываясь на наших совместных работах, на том, что видел в спектаклях Малого театра, могу сказать смело: Виталий Мефодьевич Соломин не просто хороший, а по-настоящему большой актер. Он был потрясающе правдив на сцене и требовал правды от партнеров. Я никогда не забуду, как уже после выпуска «Мышеловки» он, режиссер, предпочитал не смотреть, а слушать нас из-за кулис. Я увидел его сидящим во время спектакля за сценой, сосредоточенного, с закрытыми глазами. «Тебе что, плохо?» – спросил я. «Нет, нет, не мешай. Я слушаю!» Потом он объяснил мне, что правду и фальшь лучше воспринимает на слух. И сам никогда не фальшивил.
В ночном купе с удивительным трепетом рассказывал о своих студентах. Любил их, как собственных дочерей, переживал за них. Гордился каким-то пареньком, который, по его мнению, был похож на него. Говорил мне, что одними из лучших минут своей жизни считает время, когда выдавалось побыть одному на даче, посидеть за полночь у костра и, прихлебывая чай, думать, фантазировать, мечтать, строить планы. Сколько же у него было их, планов!
Больно, когда уходят друзья. Двадцатого апреля шумно и весело отмечали мой день рождения. Виталик прекрасно выглядел, был, как всегда, остроумен, говорил хорошие, теплые слова. А спустя несколько дней позвонила Маша: увезли в больницу… Скоро Виталика не стало. Какая потеря для нашего театра, для Щепкинского училища, где он блестяще преподавал, и для меня…
Как жаль, что он уже никогда не пригласит меня в свой спектакль, что не выпьем под стук колес водчонки, не похвастаемся друг перед другом своими дочурками. Светлая тебе память, Виталик!
Не буду предаваться воспоминаниям в хронологической последовательности. Вчера вот сидели на солнечной террасе в доме Вали Смирнитского и Лиды в Испании. Ели какие-то варенные в специальном соусе вкуснющие ракушки, по эксклюзивному рецепту приготовленные Лидасей. Вот уж хозяйка, вот умелица! Но об этом так называемом испанском периоде нашей жизни после, а сейчас написал это к тому, что вспомнил наш с Валей совместный период работы в антрепризе «Ля Театр» Вадима Дубровицкого.
Так здорово все начиналось. Меня пригласили в спектакль «Слухи», когда его уже вовсю репетировали. Привлекли меня не столько пьеса и режиссер, сколько состав участников: Валя Смирнитский, Володя Стеклов, Марина Могилевская, Лена Сафонова, Ольга Волкова, Андрей Ильин, Фима Шифрин и очень симпатичная Инночка Милорадова – жена продюсера. Что ни имя, то подарок и для работы, и для общения. До сих пор не могу понять, как этому жучиле Дубровицкому удалось склонить к творческой связи таких потрясных актеров. И что самое интересное, ему удалось поставить очень симпатичный, смешной и красивый спектакль, проживший долгую сценическую жизнь. Но, как мне кажется, самым дорогим в этот период нашей жизни был не сам спектакль, который, несмотря на изредка возникавшие катаклизмы (все бывало: и срочные замены, и излишние возлияния, и безумные расколы на сцене – жизнь есть жизнь), а царившая атмосфера товарищества, взаимовыручки, огромной взаимной симпатии.
Надо отдать должное Дубровицкому, он умеет обаять людей, увлечь их своей идеей, произвести впечатление одержимого и притом немного беззащитного, бескорыстного художника. Он, безусловно, одаренный человек. Но его авантюризм, часто даже нечистоплотность во взаимоотношениях с близкими людьми в конечном счете отталкивает от него даже очень преданных ему и верящих в него. Ну как можно было подставить всех нас, актеров, которые безоговорочно доверяли ему, дав нам подписать только первую и последнюю страницы письма, отправленного им в надзорные органы и правительство Москвы, с просьбой передать ему помещение Театра киноактера, скрыв от нас остальной текст, где он смешивал с грязью и обвинял во всех мыслимых и немыслимых грехах и преступлениях руководство этого театра?
Мне позвонил тогдашний его директор и попросил зайти к нему. Я, ничего не подозревая, пришел и услышал: «За что вы меня так?» Директор протянул мне письмо, под которым стояли все наши подписи. Прочитав, я был ошарашен, заверил директора, что мы и предположить не могли о грязи, которой напичкано письмо, и тут же письменно отказался от своей подписи. Я рассказал о встрече с директором ребятам, все были возмущены, и, насколько помню, Смирнитский и Стеклов тоже отозвали свои подписи. После этой истории я уже не мог работать с Дубровицким и ушел из его проектов.
Но все это будет позже, через пару лет, а пока мы с блеском сыграли премьеру «Слухов». После спектакля Вадим каждый раз накрывал стол с непременной водочкой, и винцом, и чудесной закусочкой. Это было так к месту после спектакля – просто не хотелось расставаться: хохмили, подтрунивали друг над другом и, счастливые, разъезжались по домам. Не пьяные, конечно, но слегка подшофе, благо в те годы сие не то чтобы не возбранялось, но особо не преследовалось.
Потом был еще один проект Дубровицкого – «Человек и джентльмен». В нем были в основном заняты те же актеры, но работа шла уже не так гладко, и я только позже понял почему. Эту пьесу Эдуардо де Филиппо наш режиссер ставил раньше на периферии. Видимо, постановка оказалась или показалась удачной, и он вольно или невольно пытался втиснуть нас в тот сценический рисунок. А это всегда дело неблагодарное. Тем не менее спектакль случился и какое-то время просуществовал. Потом мы играли «Любовь-кровь» по пьесе Ксении Драгунской, но работа с Вадимом становилась для нас все скучнее и скучнее.
Тогда же Дубровицкий загорелся подсказанной ему Володей Стекловым идеей – снять телефильм по трилогии Сухово-Кобылина. Вадим с присущей ему энергией даже «выкрутил» деньги на этот проект. Приглашал и нас, но мы с Валей Смирнитским отказались, уж больно «нагибал» он нас по части денег. «Нагибал» ниже некуда. Да и в наших театральных финансовых расчетах он был более чем прижимист. А потом случилась история с письмом, и я ушел из «Ля Театра».
Ушел и унес с собой бесценное – дружеские отношения с прекрасными людьми, о которых писал. А еще в нашей долгой антрепризе были Леня Якубович, Саша Семчев, Сережа Виноградов, Светлана Тома, Ирочка Лачина, Женя Стычкин, Катя Стриженова. И со всеми складывались добрейшие приятельские и необходимые для сцены творческие отношения. Они длятся по сей день.
Ну где, в каком стационарном театре я мог бы обрести столько мощных талантливых партнеров? За годы работы в государственном, репертуарном театре ты так сживаешься со своими коллегами, что предугадываешь каждый их взгляд, каждый шаг, каждый жест на сцене. Какими бы чудесными, одаренными, многоплановыми актерами они ни были, за долгие годы совместной работы ты привыкаешь к ним настолько, что их игра уже не способна поразить тебя, вызвать яркие ответные эмоции. Так бывает в крепком долгом супружестве. Хорошо, надежно, но порой скучновато.
В антрепризе не заскучаешь. Она каждый раз преподносит новых достойных партнеров, которые заражают тебя новыми эмоциями. Здесь не обойдешься прошлым багажом, каким бы богатым он ни был. Здесь добытые победы надо подтверждать и преумножать, здесь, как в большом спорте, требуется играть на результат. Если хотите, здесь необходимо постоянно доказывать, что ты по праву принадлежишь к избранному кругу уникальных артистов, на которых зиждется антрепризный театр.
А разве можно в репертуарном театре переиграть столько разного, сколько за сравнительно короткий срок переиграешь в антрепризе? «Человек и джентльмен» Эдуардо де Филиппо, «Слухи» Нила Саймона, «Любовь-кровь» Ксении Драгунской, «Второе дыхание» братьев Пресняковых, «Не плюй против ветра» («Не играйте с архангелами») Дарио Фо, «Ханума» А. Цагарели, «Театр» Н. Коляды, «Секрет семейного счастья» А. Чехова, «Мышеловка» А. Кристи, «Адам и Ева» А. Миллера… Перечень далеко не полон. В каждой из этих пьес судьба, повторяю, сводила меня с людьми, которых воистину поцеловал Бог, с партнерами, перед которыми всякий раз надо доказывать, что ты вправе быть рядом с ними на сцене.
С Таней Васильевой мы проработали бок о бок всего-то года три, не больше, а кажется, что прожито полжизни. Притом не было никаких жизненных и творческих катаклизмов, грандиозных событий, нежданных судьбоносных поворотов-переворотов. Но, видно, от Бога дано этой женщине занимать огромное пространство в жизни людей, с которыми сводит ее судьба. И следит она там крупно, серьезно и очень по-всякому. Более противоречивых отзывов от людей, с ней работавших, я не слышал ни о ком. Но все сходятся в одном: талантливейший, ярчайший человек, актриса-трудяга. Я сам имел счастье убедиться в этом.
Первая наша короткая встреча в ранней молодости, в Театре сатиры. Таня мне, театральному повесе, нравилась. Было дело, провели с ней целую ночь у меня в квартире на Дегтярном. Водочку пили, я ее убалтывал, в чем был большой мастак, слезливые стихи читал, но тщетно, не сдалась подружка. А уж потом встретились через десятилетия в театральном проекте Андрея Бутина «Место, похожее на рай».
За Таниной судьбой я особо не следил, но, конечно, слышал об основных перипетиях ее жизни. Как рассталась она с первым своим мужем, замечательным актером Толей Васильевым. Разное говорили о причинах их развода, но меня они не интересовали. От Толи у нее родился сын Филиппок. Потом она влюбилась в Гошу Мартиросяна – рослого красавца с львиной головой и грудным рыкающим голосом, всегда модно, с иголочки одетого. Мы с Гошей одно время приятельствовали, гулеванили, выпивали не на шутку. Как-то раз он, я и Саня Абдулов попали в переделку с какими-то кавказцами. Дело дошло до драки. Их было больше, но Санька, по натуре боец, причем вооруженный железной расческой, пошел «пахать» ею. Я тоже был драчун хоть куда. Через несколько минут мы обратили врага в бегство и, вытирая побитые морды, заметили стоящего в созерцательной позе Гошку. Он наблюдал за баталией со стороны. Я накинулся на него: «Ты чего не помог, бздун?» Гоша смущенно забасил: «Ну ты че, Вовуль? Я видел, вы без меня управляетесь. И потом, глянь, – он показал на облегающий его большое мускулистое тело белый плащ, – новый, бундесовый. Я за него три косаря отдал, он мне маловат, если размахнусь, по шву пойдет. Хорошая вещь, жалко». Мы с Санькой дружно заржали.
Никогда не забуду, как на следующий день после смерти только что родившегося моего сына (жена была еще в роддоме) Гошка единственный, кто без звонка приехал ко мне с целой авоськой четвертинок водки, и мы сутки просидели с ним на моей кухне, заливая постигшее меня горе. Как же мне тогда помог его приезд…
Так вот, Таня влюбилась в Гошку, а так как Плучек, главреж Театра сатиры, где тогда блистала Татьяна, наотрез отказался брать этого самца в труппу, она в знак протеста из театра ушла, и ее вместе с Гошей пригласили в Театр Маяковского. Они прожили довольно долго, родили замечательную дочурку Лизу. Когда мы с Таней стали вместе работать, она порой рассказывала о том, как нелегко складывалась их жизнь, как они бедствовали без своего жилья, ютились по квартирам друзей, влезали в долги, но главное, как она безумно его любила. А разошлись в основном из-за нетерпимых отношений, которые сложились у Гоши с Филиппом, Таниным сыном от ее первого брака.
Вернемся, однако, к «Месту, похожему на рай» – спектаклю по пьесе Артура Миллера, в который пригласил меня Андрей Бутин, продюсер антрепризы и очень неплохой актер. Для меня эта работа в известном смысле была вторичной. За несколько лет до того мы с режиссером Алексеем Кирющенко поставили эту пьесу в другой антрепризе и под другим названием – «Адам и Ева». Еву очень здорово сыграла Вера Сотникова, Адама – Дима Марьянов, мне досталась роль Творца. По разным причинам спектакль просуществовал очень недолго, и вот Андрей Бутин решил его реанимировать.
Сам Андрей репетировал Адама, я, понятное дело, Творца, а на роль Евы пригласили Таню. Иногда я не мог репетировать – засматривался на ее работу. Она находила юмор там, где его, казалось, и быть не может, а уж драматизма, как говорила моя мама, «полон лифчик». Благодаря виртуозной игре Тани у нас получился совсем другой спектакль, где безусловной героиней стала она.
Потом поставили «Второе дыхание». После то ли третьей, то ли четвертой репетиции мы остались без режиссера и, по существу, сделали спектакль сами: Андрей Бутин, Таня Васильева, Таня Кравченко, Даша Повереннова, Наташа Щукина и ваш покорный слуга. Пьеса так себе, прямо скажем, дурацкая, взяли, что называется, на безрыбье, но общими усилиями накрутили-навертели очень смешную комедь. Зрителю нравилось. Объехали с ней полстраны.
В поездках мы очень тесно общались с Таней, кажется, сблизились так, что только смерть разлучит. Я очень привязался к ней и к Филиппку. Он тоже играл во «Втором дыхании» и таскался по гастролям вместе с нами. Парень хороший, но не без… И надо отдать должное Тане – матери: она боролась за него, буквально вытащила с того света. Вытаскивала вместе с его подругой Яной Кремер, у них был бурный, довольно продолжительный роман. Филипп выправился, всерьез увлекся театром (до этого был и ВГИК, и юрфак МГУ, который он бросил). Таня купила ему квартиру, а Яна (она художник) сделала из обычной двушки настоящее произведение. Но прожили они с Яной в ней недолго. В наш спектакль пришла новая молодая актриса Настя и быстренько прибрала Филиппа к рукам. Женщина сильная, волевая, чего не скажешь о Филе, такая, должно быть, ему и нужна. Сейчас у них уже двое детей. Таня, говорят, не нарадуется. Она отдала им свою большую трешку на Таганке, а сама перебралась в квартиру Филиппа в Нагатино, хотя, знаю, ее хрустальной мечтой всегда была своя квартира в самом центре.
Таня тяжело переживала проблемы, возникавшие в жизни своих детей. Я пытался по-товарищески помогать ей, быть нужным. Помню, узнал от Тани, что Лиза встречается с каким-то «мутным» восточным человеком. Тревога матери за дочь была мне понятной.
Как раз в это время мы с Наташей пригласили Таню и Филю встретить Новый год по-семейному, у нас дома. Когда появились гости, мы оцепенели. Вместе с приглашенными явились Лиза со своим «восточным человеком», а также его брат и мама, вся в черном, в трауре, только что потерявшая в каких-то разборках то ли мужа, то ли брата. Полночи просидели молча, выпивали, не чокаясь, стеснялись закусывать – у людей-то горе… Таня чувствовала себя передо мной особенно неловко: «Прости, их просто некуда было деть». Шепотом отвечаю: «Да что ты! Все нормально. Даже здорово для разнообразия. Всегда только хохмим, а так хоть ночку помолчали, родственничка помянули…» Веселенький Новый год, ничего не скажешь.
В то время я еще работал в проекте с Таниным первым мужем Толей Васильевым, отцом Филиппа. Знал от нее, как Филипп переживает, что отец с ним не общается. И я взял на себя тяжелую миссию посредника в чужих семейных неурядицах. Заговорил с Толей в гастрольной поездке: в поезде, под стук колес, под рюмку водки, легче решаются самые деликатные вопросы. Поначалу Толя и слышать не хотел имени своей бывшей. Но я оказался достойным переговорщиком-уговорщиком. И Толю как прорвало, видно, много у мужика накипело. Со слезами на глазах он поведал мне о накопившейся после расставания с Таней горечи, и я почувствовал свою миссию невыполнимой, такой узел с плеча не разрубить. Но, к счастью, ошибся. Видимо, в Толе где-то глубоко жило желание сблизиться с Филиппом, кровь – не вода. Я сумел убедить его, что обиду на бывшую жену никак нельзя переносить на общего сына, это просто несправедливо. Сейчас я горжусь тем, что сумел сломать лед, что мне удалось сблизить родных людей, отца с сыном. Насколько я знаю, и отношение Толи к своей бывшей тоже слегка оттаяло – они с Таней и Филиппом даже участвовали после этого в каком-то театральном проекте.
Пишу о Танином бывшем муже и вспоминаю, как мне случилось самому выступить в роли ее благоверного. Нет, не подумайте чего! Просто как-то раз Татьяна не могла выбить причитающиеся ей деньги в каком-то автосалоне и попросила меня помочь. Как постороннего человека меня бы туда и близко не подпустили, но в качестве «мужа» я так рьяно защищал наши «семейные интересы», что деньги Тане вернули на следующий день.
Как видите, антрепризная жизнь складывается не только из репетиций, спектаклей и гастрольных разъездов, но и из чисто человеческих переживаний и коллизий, порой драматических. На эту тему еще один сюжет.
По жизни у Татьяны два главных приоритета: сумасшедшая, иначе не скажешь, любовь к своим детям, а теперь уже и к внукам, и страсть, тоже иначе не назовешь, к своей профессии. К сему лукаво добавлю два характерных для нее пристрастия: она всю жизнь влюблялась в импозантных красавцев и обожала шмотки. Причем не просто шмотки, а очень дорогие, качественные.
Все свое свободное время на гастролях она может провести в походах по бутикам, по часу не вылезая из примерочной кабинки и скупая все, что ей глянулось и подошло на ее рослую нестандартную фигуру. Должно быть, так она компенсирует совковые годы, когда все мы сидели в нищете и с восторгом пялились на любую привезенную из-за бугра тряпку. Вернувшись с ворохом накупленных нарядов домой, Татьяна, по свидетельству Филиппа, через какое-то время добрую половину вещей с еще не оторванными бирками раздаривает подругам и знакомым.
В свои походы по магазинам Татьяна частенько брала меня с собой. Я сам, грешный, любитель шопинга и не раз прибегал к ее компетентным советам, покупая подарки своим девочкам – Наташе и Поле, но при этом мы с Таней никогда не упускали возможности пойти в храм, если таковой был в городе. Мы очень сблизились с ней за годы совместной работы, и, казалось, ничто не может поколебать нашей дружбы. Увы, прочность ее не прошла серьезного испытания.
Я вводил Татьяну в свой круг, она, естественно, знакомила меня со своими друзьями и подругами. Очень милые, достойные люди. Среди них была хорошенькая, известная больше как вдова Евгения Александровича Евстигнеева, чем актриса, Ирина Цивина. Таня рассказала мне о ее непростой судьбе. Как она своей заботой и вниманием скрасила последние годы жизни великого актера. Как после его смерти, отдав должное скорби, вышла замуж за иностранца и родила ему двоих детей – мальчика и девочку. Как он подло ее бросил и выкрал из России ее дочку при посредничестве (ох как тесен мир!) Гоши Мартиросяна, который их когда-то и познакомил. Как Ира встретилась со своим теперешним мужем и из беззубого полубомжа вылепила преуспевающего бизнесмена.
Ира преданно, по-собачьи смотрела Татьяне в глаза, стараясь предвосхитить любое ее желание, и еще она очень хотела работать вместе Таней. А кто, скажите, не мечтал оказаться с Васильевой на одной сцене? Ира сделала все возможное и невозможное, и наконец Таня взяла ее сначала в один, а потом и в другой спектакль. Он назывался «Вид на море со шкафа». Мы были заняты там вчетвером – Татьяна с Филиппом, Цивина и я.
Надо отдать должное Ирине, она оказалась вполне профессиональной актрисой, слепила в нашем спектакле довольно симпатичный образ. Я познакомился с ее мужем Сашей. Приятный, очень хорошо относящийся к ней и к ее сыну мужик. Иногда проводили вместе время. Все вроде бы ничего. Неприятности начались, когда мы со своим спектаклем стали колесить по стране. Волей-неволей после выпитого стаканчика сухого мне нередко приходилось выслушивать ее откровения, главным образом о ее собственных амурных похождениях. Неприятно было слушать сравнительные характеристики, которые она давала своим мужикам, тем более что кого-то из них я знал, не говоря уже о моем знакомстве с ее мужем Сашей. А уж знакомиться с интимными подробностями ее отношений было совсем не интересно.
И еще. Я не терплю, когда люди заискивают перед теми, кто сильнее их, от кого зависят, и по-хамски, по-барски относятся к слабым и зависимым. Ирина оказалась из этого числа. Проводница в поезде, горничная в гостинице, шофер встречающей нас машины – все становились объектами ее придирок и издевок. Я не раз говорил ей, что не могу терпеть такого отношения к людям, рассказал, что из-за этого расстался с одним из своих ближайших друзей. Она же в ответ на мои увещевания лишь хлопала большими красивыми глазами. И когда где-то на Урале зимой она заставила пожилую горничную тащиться по морозу из одного гостиничного корпуса в другой, чтобы перестелить постель, на которой изволила почивать актриса Цивина, мое терпение лопнуло, и в доступнейшей форме я поведал Ирине, что о ней думаю.
Стало ясно, что существовать в одном проекте мы больше не сможем. А Татьяна, когда пришло время выбирать, кто останется с ней работать – я или Цивина, – выбрала свою давнюю подругу. Честь ей и хвала. И мы с Татьяной пошли дальше разными путями.
Еще один небольшой эпизод, чтобы закончить с этим сюжетом. Недавно случайно встретил Сашу. Его чаша терпения, как и у меня, переполнилась, и он тоже расстался с Ириной. Очень сочувствую умному, достойному человеку, которому долго пришлось терпеть своеобразную супругу. И одобряю его решение.
Расставшись с Татьяной, я лишился сразу трех спектаклей, которые в основном кормили меня и мою семью. Не скрою, я был выбит из седла и морально и материально. Но правильно говорят: «Не бойся, если перед тобой закрылась дверь, надо очень захотеть, и откроются две другие». Так и случилось.
Я уже упоминал Петю Белышкова, с которым работал в «Мышеловке» Виталия Соломина. Там Петя прекрасно сыграл одну из ролей и часто помогал режиссеру на репетициях, что называется, ассистировал. А после ухода Виталия сам поддерживал спектакль как режиссер, сделав множество вводов. Было видно, что его тянет к режиссерской работе.
Мы не общались с Петром несколько лет, но иногда мне кто-то передавал от него приветы, да я и сам вспоминал его с большой теплотой. Так вот, однажды он мне звонит и предлагает встретиться. Привозит пьесу, сопроводив ее примерно такой характеристикой: «Когда прочтешь, не пугайся! Конечно, полное говно, но мне кажется, если, взяв это за основу, основательно переписать, усмешнить, внести тему и интонацию Счастливцева и Несчастливцева, может получиться что-то интересное». Прочитал. Насчет говна согласился сразу, но вот как из него сделать конфетку, не понял. Но у Петьки так горели глаза, он так был заведен на эту работу, что я сказал ему: «Дерзай! Перепишешь, дай почитать». Честно скажу, в успех этой переделки я не верил абсолютно, но меня грела надежда сыграть экстравагантную роль, которую предложил мне Петя, – роль актера-плута, переодевающегося в силу обстоятельств в женщину, периодически снова перескакивающего в мужское обличье, вытворяющего при этих сумасшедших перескоках всевозможные уморительные глупости.