Владимир Долинский. Записки непутевого актера

   Через несколько дней Петька приносит совсем другую пьесу, еще очень сырую, но совсем не безнадежную. Почти нелепая авантюрность осталась, но появилась вполне осязаемая глубина. «Актеров обижать нельзя, они те же дети, а детей не обижают! И кто забыл это святое правило, будет мною жестоко наказан!..» – говорит мой герой. Петя вогнал еще несколько цитат из «Леса» Островского. Тут уже было о чем говорить. Мы еще поработали над пьесой и очертя голову кинулись в репетиции.
   (Продюсером спектакля была Нина Литвинова, бывшая балерина кордебалета, мало смыслившая в театре, но нюхом чувствующая финансовый успех. А основным ее достоинством было то, что в творческий процесс она не лезла. Тетка неплохая, но не шибко умная, зато амбициозная. Да бог с ней…)
   Почти с самого начала у нас сложился отличный актерский и человеческий ансамбль. Мою напарницу, артистку-выпивоху, репетировала Анечка Терехова. Условно говоря, главную героиню (в этом спектакле все герои оказалось главными) репетировала Людочка Светлова, ее жениха – сам Петя Белышков, а ее маму – Наташа Хорохорина. Все суперпрофессионалы, кто больше раскручен, кто меньше, но все замечательные актеры, на удивление трогательно относящиеся к работе, к своему тяжелому ремеслу и к своим партнерам. Неудивительно, что у нас сложились просто потрясающие человеческие отношения.
   Был, правда, небольшой просчет при распределении ролей. На роль отца героини пригласили приснопамятного Леню Голубкова, то бишь актера Владимира Пермякова. Увы, вскоре выяснилось, что он к нашей профессии имеет, мягко говоря, косвенное отношение. Надо отдать ему должное, он отчаянно старался, пытался репетировать с голоса, просто повторяя интонацию режиссера. Господи, как это было беспомощно и смешно! Смешон был не персонаж, а сам исполнитель, который абсолютно ничего не понимал в нашем ремесле. Мы покусывали губы, уходили со сцены, чтобы не обидеть его своим смехом, и в результате все-таки вынуждены были с ним расстаться. Прости, Володя, не обижайся, но каждый должен заниматься своим делом. На эту роль пришел Вадим Андреев, актер-подарок. Репетиции превратились для нас в праздник. Мы по ходу дописывали диалоги, вставляли гэки, импровизировали. Петька проявил себя как замечательный придумщик. Он точно выстраивал ситуации, привносил в них присущий ему юмор. Получалось безумно смешно, а актеры просто блистали в своих ролях. И при этом спектакль становился не только все смешнее, но и умнее, трогательнее, что ли. В нем все глубже раскрывалась тема человеческих отношений. Да, там были шутки, что называется, и «ниже пояса», но они шли не от актеров, а от персонажей спектакля, от их характеров. Для меня и моих партнеров лучшей оценкой нашей работы стала реакция моего товарища, замечательного режиссера, старейшего и самого мощного кавээнщика страны Юлика Гусмана. Он от смеха чуть не падал со стула, а после спектакля мы услышали от него слова, о которых может только мечтать каждый актер.
   Спектаклю выпала счастливая судьба. Мы сыграли его несчетное число раз. Были, естественно, и вводы, и замены актеров, через наш спектакль прошли Таня Кравченко, Юля Захарова, Наташа Громушкина, Коля Бандурин, Олеся Железняк. И все же позволю себе, отбросив остатки скромности, сказать: в основном спектакль держался на моей роли, самой выигрышной. Мужчина, играющий женщину, как и актер в роли пьяного или иностранца с забавным акцентом, что называется, уже на старте получает дополнительные очки. Так получилось и с моей ролью в этом спектакле, который мы назвали «Здравствуйте, я ваша теща!».
   «Теща» исколесила всю Россию, да и не только, и везде ее принимали на ура. Но все проходит, прошла и долгая успешная жизнь классически антрепризного спектакля. А так, кто знает, может, наша «Теща» еще возродится из пепла, как одна известная птичка?!
   Вот на днях получил приглашение из Новокузнецкого государственного драматического театра сыграть эту женскую роль в их постановке. В Новокузнецке спектакль идет уже пару лет, и они решили сделать рекламный ход с помощью приглашенного актера. Поеду с огромной радостью!
   Не могу и не стану останавливаться так подробно на каждой из своих работ, хотя к некоторым из них еще вернусь. Все они мне очень дороги, потому что в каждую, даже самую маленькую роль я всегда вкладывал всю душу, старался сделать своего персонажа ярким и запоминающимся. Иногда это удается, иногда нет, но меня неизменно радует, когда зрители узнают меня, а значит, моих персонажей на улице, в магазине, на пляже. Я счастлив, когда люди улыбаются, встречая меня как старого, доброго знакомого. Хочется верить, что они вспоминают, узнают меня не по одной-двум удавшимся актеру ролям, а по многим, некоторые из которых уже напрочь вылетели из моей, мягко скажем, немолодой головы. Тешу себя мыслью, что узнаваемость и признание зрителей – это награда по совокупности сыгранных ролей, то бишь награда за творчество. Как хочется, чтобы это было так!
   Простите автору некоторую хаотичность рассказа об антрепризе. Все-таки сам автобиографический жанр диктует определенную последовательность изложения. Так что дальше основные этапы своей непутевой, что нашло отражение в названии книги, жизни я постараюсь изложить в хронологическом порядке.

Театральная прописка

   Родился я действительно в сорок четвертом году, когда еще шла война, но ее никак не ощутил и не запомнил. Помню другое: в детстве я очень любил компот. Мог, не отрываясь от кастрюли, выпить в один присест всю жидкость компотную.
   У нас была почти что полнометражная семья: папа, мама, я и бабушка. Дедушки не было. К обеду полагались закусочка, салатик, потом первое, второе и чашка компота. Иногда можно было выклянчить добавочку. Но, даже получив ее, я частенько не мог совладать с собой – крался к холодильнику и, прильнув губами к кастрюле, втягивал в себя эту божественную влагу, этот нектар моего детства.
   Следовало скрыть следы преступления. Я набирал воды из-под крана и шкодливо доливал в кастрюлю. Родители быстро разгадали этот прием. Однажды – дело было на даче – мама в ожидании папы, который должен был приехать из города, спрятала только что сваренный компот с моих жадных глаз. Я приступил к поиску. В столовой компота не было, в родительской комнате под кроватью не было, на кухне тоже. Я выбежал в сад, обошел его и, вконец отчаявшись найти вожделенный нектар, заглянул за дом, где стоял американский джип «виллис», который Константин Михайлович Симонов привез с войны и подарил папе. Я часто забирался в боевую машину, крутил баранку, отстреливался от наступавших фашистов. Но сейчас мне было не до игр: внимательно осмотрев местность, я увидел лежащую на земле крышку, поднял ее и замер. Под крышкой оказалась неглубоко вкопанная в землю кастрюля, почти до краев наполненная компотом. Такого от мамы я не ждал!
   Я, как разведчик, распластался на земле, опустил губы в компот и лакал, пока не раздулся живот. Напившись, я уже без алчности заглянул в кастрюлю, оценил уровень компота в ней и понял, что переборщил. Я пошел на кухню, взял литровую банку с водой, долил в этот компот. Попробовал. Дикая безвкусная жижа. За такое мне голову могут оторвать. Пока не оторвали, она продолжала лихорадочно работать. Решение пришло через минуту. Я сбегал к муравейнику, набрал в спичечный коробок его обитателей и запустил их в кастрюлю.
   Вечером всей семьей сели обедать. Когда пришло время компота, мама принесла кастрюлю, подняла крышку и всплеснула руками. Я очень боялся, что она выловит муравьев, разольет компот по стаканам и мое преступление станет для всех очевидным. Сколько веревочке ни виться… Обошлось. Мама просто вылила содержимое кастрюли в ведро, и мы остались без компота. Я, конечно, испытывал легкие угрызения совести, но радовался, что пронесло.
   Вспоминая историю более чем полувековой давности, я прихожу к выводу, что это была моя первая кулинарная хитрость.
   Другая история из далекого детства, несомненно повлиявшая на становление моей личности. Мы с папой, мамой и друзьями семьи – генералом армии Корневым и его супругой, едем на роскошном генеральском ЗИСе в подмосковную Малаховку снимать на лето дачу.
   На обратном пути я все время зудел, что очень хочу пить. Воды в машине не было, и мама сказала: «Мы сейчас расположимся в лесу, перекусим и попьем чаю. Ты мальчик взрослый – потерпи». А я, пятилетний, продолжал нудить: «Пить хочу. Пить…»
   Наконец расположились в лесочке, постелили скатерку, вытащили закуску – зелень, помидоры, колбаску, сырок. Генеральский шофер разлил водку, этак по половине граненого стакана. Пока кто-то из взрослых предлагал выпить за то и за это, я схватил ближайший стакан с прозрачной жидкостью и хлобыстнул добрую его половину – уж больно хотелось пить. Увидев, как меня перекосило, мама закричала так, словно я хватанул цианистого калия, вырвала из моих рук стакан, прижала меня, отчаянно ревущего, к себе. Папа же сохранил хладнокровие: со словами «Ничего страшного» взял меня на руки, налил полный стакан воды, заставил выпить. Все с ужасом смотрели: что будет с ребенком? А ребенок через несколько минут «поплыл», слезы высохли, рот растянулся в бессмысленной улыбке. Еще минут через пять я заснул и проспал часа четыре.
   Давно знаю, что ничего случайного в жизни не бывает. Ведь не зря же моя тетушка Мария Ивановна служила секретарем дирекции именно Вахтанговского театра, студию которого я много позже закончил. В театре она была всеобщей любимицей и опорой: опохмеляла после запоя ставших позже знаменитыми актеров, одалживала деньги, восстанавливала пошатнувшиеся браки, спасала от увольнения… Надо сказать, что родители широко пользовались близким родством с Марьванной и частенько ходили на спектакли, прихватив с собой меня, грудного. Тетушка клала меня на директорский кожаный диван, который я благополучно весь прописал. Это и была моя первая «прописка» в театре.
   Однако, чтобы прописаться в театре по-настоящему, необходимо капитально погрызть всяческие науки. А я в школе учился ужасно, особенно люто ненавидел науки точные, из химии сумел запомнить только слово «валентность», да и то потому, что оно казалось мне неприличным. Зато очень любил учить и читать наизусть, несмотря на сильную шепелявость, стихи и прозу. Когда к нам приходили гости, я с большим удовольствием декламировал и не понимал, почему же они так смеются.
   Надо сказать, был я толстеньким мальчишкой с большими щеками. Меня во дворе прозвали Пончиком. Самое интересное, что много лет спустя уже в зоне – о чем я еще расскажу – я страшно похудел, но щеки по-прежнему оставались, как у хомячка. Вообще же эта часть лица приносила мне в жизни определенные неудобства, особенно когда у друзей пошли дети. Куда ни приду, молодые отцы с подозрением косятся на меня: их младенцы – такие же щекастые и голубоглазые. «Гляди-ка, что-то наш на Долинского похож…» – озадаченно чесал затылок новоиспеченный папаша. Впрочем, подозрения были напрасны – я твердо усвоил завет отца: «Запомни, жена друга для тебя не женщина! Но если она тебе очень нравится, он тебе не друг».
   В школе я не только неважно учился, но был еще отпетым хулиганом и отчаянным вралем. До сих пор помню, в каких муках подтирал в дневнике очередную двойку. Тут были и муки совести, и мучительное преодоление чисто технических проблем – я расчленял бумагу по волоконцам, часами орудуя ластиком и бритвой. Когда разгневанные учителя звонили родителям, я хватал трубку и, меняя голос, отвечал басом: «Хозяев нету дома», – прикидывался то ли водопроводчиком, то ли управдомом. Меня неоднократно выгоняли из школы за драки. Когда я приходил в новую, за моей спиной слышался уважительный шепот «малявок»: «Тот самый Долинский…» Странно все-таки: вроде бы из интеллигентной семьи – папа главный инженер Литфонда, мама первая пионерка Москвы, – а такой у них уродился драчун и забияка. Может, во мне взыграли родительские мамины гены азартных преферансистов?
   Маму, Зинаиду Ивановну Ефимову, до встречи с папой жену расстрелянного наркома связи, сжигала одна, но пламенная страсть – картишки. Кстати, именно за карточным столом в доме генерала Корнева она и встретила ненадолго приехавшего с фронта капитана Долинского. Мой батюшка за три дня охмурил столичную даму, сделал меня и, как порядочный человек, сразу же женился. А может, своей драчливостью я обязан отцу. Однажды я пожаловался ему на дворовых мальчишек, которые дали мне обидное прозвище, а он посоветовал: «Бей, не бойся! Главное – до носа дотянуться. Бей в глаз, как в бубен!» Всю свою жизнь я следовал отцовскому совету и вдоволь нахлебался неприятностей. Чуть что – я бил первым, следуя поговорке: «В мире нет бойца смелей, чем напуганный еврей!»
   Родители так со мной намучились, что решили отправить меня на перевоспитание в Питер, понятное дело, тогда – Ленинград, где в Высшем артиллерийском училище овладевал военной наукой мой родной, по маме, брат. Игорь твердо обещал сделать из меня человека. Произошел обмен детьми: моего племянника Женьку забрали жить на подмосковную дачу, а меня в надежде на перековку сдали в военные руки Игоря.
   Далеко забегая вперед, скажу несколько слов об этих столь близких мне людях – Игоре, его жене Лизе, их сыне Жене. Когда меня посадили, брат уже работал в Министерстве обороны, и близкое родство со мной, проходившим по делу, которое вел КГБ, просто не могло не повредить его военной карьере. Я ясно понимал это и страшно переживал, что невольно навлек на Игоря серьезные неприятности. Ни секунды не сомневаясь в его родственных чувствах и глубокой, абсолютной человеческой порядочности, я не мог даже предположить, что мой брат рискнет прийти ко мне на свидание в тюрьму. Мама умоляла его не делать этого. А он знал, что, появившись в тюрьме в своем полковничьем мундире, он хотя бы немного изменит отношение ко мне тюремщиков, облегчит мою жизнь в изоляторе. Свидание с Игорем вдохнуло в меня силы, а вот он поплатился за свой поступок. Его, отличного офицера, знающего специалиста, действительно убрали из Министерства обороны, и его блестяще начавшаяся карьера притормозилась. Он продолжал работать по военному ведомству, всегда был на хорошем счету, но на пенсию ушел, не дослужившись до генеральских погон, на что вполне мог рассчитывать, если бы не беспутный брат.
   Впрочем, не открою Америки, если замечу, что отнюдь не погоны делают человека человеком. Игорь, надежный, верный, теплый, по сию пору один из самых близких мне людей. И Лиза тоже – сколько доброго сделала она для меня в самые трудные дни моей жизни, сколько тепла и внимания дарит она по сей день… И Женька тоже, хотя какой он теперь Женька – Евгений Игоревич, уважаемый, преуспевающий предприниматель, у него четверо детей, замечательная жена. Как хорошо все-таки, когда у тебя есть близкие люди – и по духу, и по крови…
 
   А тогда я был крайне недоволен своей питерской ссылкой, но вскоре смирился, тем более что рядышком с коммуналкой. На Литейном, где жила семья Игоря, размещалась драматическая студия Дома офицеров, куда я поспешил записаться. А еще определился в секцию вольной борьбы: закаленному в дворовых драках бойцу явно не хватало техники.
   Я старательно делал вид, что меняюсь к лучшему. Увы, мои старания были тщетны, и в Ленинграде меня чуть не выгнали из школы. За месяц до получения аттестата надо мной сгустились тучи. И дело было совсем не в бесконечных тройках. На свою беду, я неосмотрительно треснул половой тряпкой молодого и, как мне казалось, наглого учителя физкультуры, который – надо же! – попытался заставить меня сделать кувырок на матах. Ну не любил я на матах кувыркаться! На следующий день перед уроками наш классный руководитель отвел меня в сторону: «Вова, тебя выгнали из школы. – И, скорбно помолчав, добавил: – Если хочешь, пойдем на допризывную медкомиссию». Я сразу смекнул, что это мой последний шанс получить аттестат! И там, в военкомате, я сыграл свой первый и удачный этюд.