1 ноября в Ставку (Могилев) к царю приезжал великий князь Николай Михайлович все с теми же уговорами. Император в этот день сделал пометку в дневнике: «После обеда у меня долго сидел Ник[олай] Мих[айлович]»206. В своем письме великий князь Николай Михайлович к Николаю II в начале ноября 1916 г. указывал:
   «Ты часто выражал волю вести войну до победы. Но неужели же ты думаешь, что эта победа возможна при настоящем положении вещей?
   Знаешь ли ты внутреннее положение империи? Говорят ли тебе правду? Открыли ли тебе, где находится корень зла?
   Ты часто говорил мне, что тебя обманывают, что ты веришь лишь чувствам своей супруги. А между тем слова, которые она произносит, – результат ловких махинаций и не представляют истины. Если ты бессилен освободить ее от этих влияний, будь, по крайней мере, беспрерывно настороже против интриганов, пользующихся ею как орудием.
   Удали эти темные силы, и доверие твоего народа к тебе, уже наполовину утраченное, тотчас снова вернется.
   Я долго не решался сказать тебе правду, но я на это решился с одобрения твоей матери и твоих двух сестер. Ты находишься накануне новых волнений. Я скажу больше: накануне покушения. Я говорю все это для спасения твоей жизни, твоего трона и твоей родины». (Это письмо впервые было опубликовано после Февральской революции в газетах «Русское слово» № 54 и «Речь» № 58 от 9 (22) марта 1917 г. – В.Х.)
   Николай II, не выдержав общего штурма родни, отправил послание великого князя Николая Михайловича супруге для сведения: «Посылаю тебе письма Николая [Михайловича], которых он не отсылал мне, но привез с собой, – они дадут понятие, о чем мы говорили»207. Раздражение Александры Федоровны не имело пределов. Императрица 4 ноября в своем очередном письме к супругу с возмущением отмечала: «Большое тебе спасибо за твое дорогое письмо, только что мною полученное. Я прочла письмо Николая [Михайловича] и страшно возмущена им. Почему ты не остановил его среди разговора и не сказал ему, что если он еще раз коснется этого предмета или меня, то ты сошлешь его в Сибирь, так как это уже граничит с государственной изменой? Он всегда ненавидел меня и дурно отзывался обо мне все эти 22 года, – и в клубе также (у меня был такой же самый разговор с ним в этом году), – но во время войны и в такой момент прятаться за спиной твоей мама и сестер и не выступить смело (независимо от согласия или несогласия) на защиту жены своего императора, это – мерзость и предательство. Он чувствует, что со мной считаются, что меня начинают понимать, что мое мнение принимается во внимание, и это невыносимо для него. Он – воплощение всего злого, все преданные люди ненавидят его, – даже те, кто не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами. – А Фред[ерикс] стар и никуда не годен, не сумел его остановить и задать ему головомойку, а ты, мой дорогой, слишком добр, снисходителен и мягок. Этот человек должен трепетать перед тобой; он и Николаша – величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщин (великие княгини Анастасия и Милица Николаевны, черногорские принцессы. – В.Х.) и Сергея [Михайловича]… Во вчерашней речи Милюков привел слова Бьюкенена о том, что Шт[юрмер] изменник, а Бьюк[енен] в ложе, к которому он обернулся, промолчал, – какая подлость! Мы переживаем сейчас самые тяжелые времена, но Бог все же поможет нам выйти из этого положения, я не страшусь. Пускай они кричат – мы должны показать, что мы не боимся и что мы тверды. Женушка – твоя опора, она каменной скалой стоит за тобой… Тяжко и грустно: так горячо борешься за правое дело, а вследствие этого, конечно, «злоумышленники» стараются все дело погубить. – Я чувствовала, что Николай [Михайлович] не к добру поехал в Ставку, – скверный он человек, внук еврея!… Прощай, радость жизни моей, мой единственный и мое все»208.
   В этот же период великий князь Георгий Михайлович также в унисон родственникам отмечал в письме к императору: «Затем считаю долгом написать тебе, после длинных разговоров с доблестным и редко преданным тебе ген[ералом] Брусиловым, о тех прискорбных явлениях, которые мне пришлось уже замечать не только в тылу, но и здесь.
   Положительно у всех заметно беспокойство за тыл, т. е. за внутреннее состояние в России. Прямо говорят, что если внутри России дела будут идти так, как теперь, то нам никогда не удастся окончить войну победоносно, а если это действительно не удастся, то тогда конец всему. Ненависть к Штюрмеру чрезвычайная.
   Тогда я старался выяснить, а какие же меры могли бы излечить это состояние? На это могу ответить, что общий голос – удаление Штюрмера и установление ответственного министерства для ограждения тебя от обмана различных министров.
   Эта мера считается единственною, которая может предотвратить общую катастрофу. Если бы я это слышал от левых и разных либералов, то я не обратил бы на это никакого внимания. Но это мне говорили и здесь говорят люди, глубоко преданные тебе и желающие от всей души блага только тебе и России нераздельно; вот почему я решился написать это тебе.
   Признаюсь, что я не ожидал, что я услышу здесь, в армии, то же, что я слышал всюду в тылу. Значит, это желание всеобщее, глас народа, глас Божий, и я уверен, что Господь тебе поможет пойти навстречу всеобщему желанию и предупредить надвигающуюся грозу из нутра России.
   Прости, что я тебе так откровенно написал, но совесть моя заставила меня написать это именно из армии, ибо я услышал это из уст самых преданных тебе, глубоко порядочных и отважных людей, и писал я тебе это письмо, как верноподданный и горячо тебя любящий человек»209.
   Позднее об этом письме Георгий Михайлович делился воспоминаниями с чиновником Могилянским:
   «– Когда я в последний раз был в Ставке у Государя, я, по поручению ген. Брусилова, настойчиво просил Государя о том, чтобы образовано было министерство, приемлемое для Государственной думы, из всем известных и почтенных общественных деятелей. Я пошел дальше поручения Брусилова, я настойчиво рекомендовал дать министерство ответственное перед Государственной думой. Мало того, я передал Государю собственноручно написанную записочку в этом смысле.
   – Как реагировал Государь на слова Вашего Высочества?
   – Никак. Он хранил упорное молчание. Записку, не говоря ни слова, взял и… начал говорить о посторонних сюжетах. Я понял, что моя миссия окончилась абсолютной неудачей.
   – Как Вы объясняете себе настроение Государя?
   – Он целиком под влиянием императрицы. По-моему, он любит ее и не хочет ее огорчать, зная ее враждебное отношение к конституционному режиму вообще, а к Государственной думе в частности…»210.
   Совпало так, что после выступления П.Н. Милюкова через считаные дни Б.В. Штюрмеру пришлось уйти. Натиск Государственной думы, как отмечалось выше, был поддержан давлением великих князей. 9 ноября 1916 г. император Николай II отправил председателя правительства Б.В. Штюрмера в отставку. Вместо него был назначен из того же правого лагеря А.Ф. Трепов, который, между прочим, также недолго находился у государственного руля. Тем не менее это был первый случай в истории России, когда смена главы правительства произошла как бы по прямому требованию Думы. Это обстоятельство усилило впечатление от выступления и повысило авторитет Милюкова как политического и государственного деятеля. Вслед за этим 26 ноября Государственный Совет, а 30 ноября съезд объединенного дворянства присоединились к общему требованию устранить влияние «темных сил» и создать правительство, готовое опираться на большинство в обеих палатах. Все это вместе взятое было грозное коллективное предупреждение царскому режиму. В то же время деятели оппозиции постоянно подчеркивали, что ведут «борьбу с правительством во имя сохранения государственной идеи», т. е. борьбу с окружением монарха во имя монарха.
   Позднее Н.А. Базили, находясь уже в эмиграции, брал интервью у одного из лидеров оппозиции А.И. Гучкова по поводу этого демарша Государственной думы:
   «Б а з и л и. Я одного только не понимаю, ведь речи Милюкова были одним из крупных факторов в революционировании общественного мнения. Как он сам на это смотрел. Ведь если он боялся взрыва, то с этим не вяжется характер его речи.
   Г у ч к о в. Он потряс основы, но не думал свалить их, а думал повлиять. Он думал, что это, прежде всего, потрясет мораль там, наверху, и там осознают, что необходима смена людей. Борьба шла не за режим, а за исполнительную власть. Я убежден, что какая-нибудь комбинация с Кривошеиным, Игнатьевым, Сазоновым вполне удовлетворила бы. Я мало участвовал в этих прениях, не возражал, а только сказал одну фразу, которая послужила исходной нитью для некоторых дальнейших шагов и событий: мне кажется, мы ошибаемся, господа, когда предполагаем, что какие-то одни силы выполнят революционное действие, а какие-то другие силы будут призваны для создания новой власти. Я боюсь, что те, которые будут делать революцию, те станут во главе этой революции. Вот эта фраза, которая не означала призыва присоединиться к революции, а только указывала, что из этих двух возможностей, о которых мы говорили (возможность, так сказать, катастрофы власти под влиянием революционного напора [либо] призыва государственных элементов), я видел только вторую. Я был убежден, что, если свалится власть, улица и будет управлять, тогда произойдет провал власти, России, фронта.
   Этих совещаний было два. Еще раз мы как-то собрались, а затем я был болен, лежал, и вдруг мне говорят, что приехал Некрасов, который никогда не бывал у меня. Приехал ко мне и говорит: из ваших слов о том, что призванным к делу создания власти может оказаться только тот, кто участвует в революции, мне показалось, что у нас есть особая мысль… Тогда я ему сказал, что действительно обдумал этот вопрос, что допустить до развития анархии, до смены власти революционным порядком нельзя, что нужно ответственным государственным элементам взять эти задачи на себя, потому что иначе это очень плохо будет выполнено улицей и стихией. Я сказал, что обдумаю вопрос о дворцовой революции – это единственное средство»211.
   Генерал А.И. Деникин позднее определенно утверждал, что борьба «Прогрессивного блока» с царским правительством находила, «несомненно, сочувствие у Алексеева и командного состава». Речи В.В. Шульгина и П.Н. Милюкова 1 ноября 1916 г. в Государственной думе, свидетельствовал он, «читались и резко обсуждались в офицерских собраниях». Один «видный социалист и деятель городского союза» говорил генералу А.И. Деникину, что, побывав впервые в армии в 1916 г., он был поражен, «с какой свободой всюду, в воинских частях, в офицерских собраниях, в присутствии командиров, в штабах и т. д., говорят о негодности правительства, о придворной грязи»212.
   Весьма осведомленный и приближенный к императору генерал-майор свиты Д.Н. Дубенский несколько иначе передавал в своих дневниках и записках политическую атмосферу, которая царила в это время в Ставке и обеих столицах России:
   «В конце ноября, по служебным делам, мне пришлось приехать из Ставки в Петроград. Государь оставался в Могилеве, и отъезд Его Величества в Царское Село предполагался в половине декабря.
   Столица поразила меня после тихой, спокойной, деловой и серьезной жизни в Ставке. – Там и Государь, и Штаб, и все учреждения с утра до вечера работали и были заняты серьезными, неотложными делами, вызываемыми громадной войной. Почти все были чужды других интересов. Те слухи, которые доходили из столицы до Могилева, мало сравнительно интересовали занятых людей и только та или другая бойкая газетная статья, речь Пуришкевича в Государственной думе, какая-либо особо злобная и крупная сплетня о Царском Селе или о Распутине, заставляли толковать о Петроградских вестях более напряженно.
   Здесь в Петрограде – наоборот, весь город жил не столько серьезной политикой, сколько пустыми слухами и пошлыми сплетнями. Появилась положительно мода ругать в обществе правительство и напряженно порицать Царское Село, передавая ряд заведомо лживых и несообразных известий о Государе и его семье. Газеты самые спокойные и более, так сказать, правые, подобно «Новому Времени», все-таки ежедневно стремились указывать на ту или иную, по их мнению, ошибку правительства. Государственная дума, руководимая «Прогрессивным блоком», с августа 1916 г., определенно вела открытую борьбу с правительством, требуя, как наименьшего, ответственного министерства.
   Бывало, вернешься домой, повидаешь гвардейских офицеров, близких знакомых, разных общественных деятелей и лиц служебного мира, поговоришь с ними и невольно поразишься всем тем, что услышишь.
   Точно какой-то шквал враждебной правительству агитации охватил наш Петроград и, как это ни странно, в особенности старались принять в ней участие наш высший круг и нередко и сами правящие сферы. Все вдруг стали знатоками высшей политики, все познали в себе способности давать указания, как вести великую империю в период величайшей войны. Почти никто не упоминал о трудах Государя, о стремлении его помочь народу вести борьбу с врагом успешно. Наоборот, все говорили о безответственном влиянии темных сил при Дворе, о Распутине, Вырубовой, Протопопове, о сношениях Царского Села даже с Германской императорской фамилией. Лично я стоял далеко от всего этого шума столичной жизни, так как, находясь в Ставке при Его Величестве, мало бывал в Петрограде во время войны.
   После Нового года, на короткое время, я уехал в Москву. Там в Первопрестольной шли те же совершенно разговоры, как и в Петрограде.
   Торгово-промышленный класс, имевший огромное влияние и значение в Первопрестольной, руководил общественным мнением. Фабриканты, заводчики, получая небывалые прибыли на свои предприятия во время войны, стремились играть и политическую роль в государстве. Их выражение: – «промышленность теперь все», не сходило с языков. Московская пресса – «Русское Слово» (Сытина) и «Утро России» (Рябушинских) – бойко вела агитацию против правительства и Царского Села»213.
   Стоит подчеркнуть, что в свою очередь императрица Александра Федоровна не очень жаловала Государственную думу. «И зачем Дума? – вопрошала она. – Неужели нельзя править без нее?»
   В позиции императрицы в годы Первой мировой войны произошли заметные изменения. Как справедливо отмечал один из исследователей биографии Александры Федоровны: «Пока дела шли более или менее благополучно, у императрицы не было оснований для вмешательства в дела правления; она была поглощена семейной жизнью… Началась “осада властей” революционерами и общественностью. Положение ее державного супруга делалось все более трудным и сложным. Чувствовалась опасность для самой царской семьи, для династии. Могла ли императрица смотреть на это равнодушным взором? Ведь это становилось уже делом ее семьи, любимого мужа, обожаемого сына…».
   Из дневников и писем царицы видно, что она стремилась в трудную минуту стать помощницей и опорой супругу. Вот строки из ее письма, написанного к Николаю II: «Если бы я только могла больше тебе помочь, я так усердно молюсь, чтобы Бог дал мне мудрость и разумение, чтобы быть тебе настоящей помощницей во всех отношениях…»
   Переписка императорской четы составляет несколько сотен писем, значительная часть из них на английском языке. Она касается многих вопросов, в том числе повседневной жизни Романовых, и говорит о многом. Так, например, Александра Федоровна 12 ноября 1916 г. пишет Николаю II на фронт: «Трудно писать и просить за себя, уверяю тебя, но это делается ради тебя и Бэби, верь мне. Я равнодушна к тому, что обо мне говорят дурно, только ужасно несправедливо… Я всего лишь женщина, борющаяся за своего повелителя, за своего ребенка, за этих двух самых дорогих ей существ на земле, и Бог поможет мне быть твоим ангелом-хранителем…»214.
   Продолжаем цитировать письма императрицы. Со свойственной Александре Федоровне решительностью и темпераментом она принимает вызов оппозиции: «Но, уверяю тебя, хоть я и больна и у меня плохое сердце, все же у меня больше энергии, чем у них всех вместе взятых… Меня не любят, ибо чувствуют (левые партии), что я стою на страже интересов твоих, Беби и России. Да, я более русская, нежели многие иные, и не стану сидеть спокойно»215. Императрица предостерегала своего супруга в ноябре 1916 г. об угрозе дворцового переворота: «Милый, остерегайся, чтобы Николаша не вырвал у тебя какого-нибудь обещания или чего-нибудь подобного… Прости, что пишу тебе это, но я чувствую, что так надо… Ради блага России помни, что они намеревались сделать – выгнать тебя (это не сплетня, – у Орл[ова] уже все бумаги были заготовлены), а меня заточить в монастырь. Ты не касайся этого в разговоре, так как все это миновало, но дай им почувствовать, что ты не забыл и что они должны тебя бояться. Они должны дрожать перед своим Государем, – будь более уверен в себе – Бог тебя поставил на это место (это не спесь), ты помазанник Божий, и они не смеют этого забывать. Они должны почувствовать твою власть – пора, ради спасения твоей родины и трона твоего сына»216.
   Непримиримость политических сил в России всё возрастала. Продолжалась вынужденная перестановка министров в правительстве. Еще в сентябре 1916 г. Николай II признавал пагубность этого явления: «От всех этих перемен голова идет кругом. По-моему, они происходят слишком часто. Во всяком случае, это не очень хорошо для внутреннего состояния страны»217. Император пытался найти приемлемый компромисс, но это не удавалось, т. к. уступки принимались за слабость власти и тут же выдвигались новые требования.
   В это время произошло событие, которое повлияло на осложнение политической ситуации в стране. А.Д. Протопопов, выдвигаемый как сторонник «Прогрессивного блока», неожиданно был назначен с согласия императора в Министерство внутренних дел. Однако это назначение резко изменило позиции самого Протопопова и превратило его в рьяного сторонника самодержавия, чем он, по образному выражению председателя Государственной думы М.В. Родзянко, «вонзил нож в спину» думской оппозиции. Таким образом, появление Протопопова на политической сцене было проявлением не столько «темных сил», сколько порождением самой Думы, что и вызывало столь ожесточенную борьбу «Прогрессивного блока» за его смещение. Это поднимало против него особую ненависть бывших товарищей. «Маленький Протопопов – большое недоразумение»218, – бросил в конце 1916 г. крылатую фразу А.И. Гучков. Но при этом «забыл», что в интервью с журналистами по поводу назначения Протопопова сам недавно заявлял: «У Протопопова хорошее общественное и политическое прошлое. Оно целая программа, которая обязывает»219. Сказано достаточно определенно. Подлинная суть «большого недоразумения» с Протопоповым состояла в том, что породила Протопопова Дума, а именно та партия, которую возглавлял Гучков. По выражению российского историка А.Я. Авреха: «Унтер-офицерская вдова сама себя высекла – вот глубинная причина ненависти Думы и «общественности» к своему недавнему соратнику»220. В ход пошли интриги и последовали новые осложнения в важных государственных делах. Следует ради справедливости заметить, что часто сам А.Д. Протопопов своими опрометчивыми действиями давал повод к таким нападкам.
   Николай II в нерешительности заколебался. В ноябре 1916 г. в одном из писем Александре Федоровне он сообщал о необходимости перемен в составе правительства: «Мне жаль Про[топопова] – хороший, честный человек, но он перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определенного мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни (когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека мин[истерство] внут[ренних] дел в такие времена! Старого Бобринского также надо сменить. Если мы найдем на его место умного и энергичного человека, тогда, надеюсь, продовольственный вопрос наладится и без изменений в существующей системе. Пока будут происходить эти перемены, Думу закроют дней на 8, иначе они стали бы говорить, что это делается под их давлением… Только, прошу тебя, не вмешивай Нашего Друга. Ответственность несу я, и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе… Нежно целую вас всех. Навеки твой Ники»221.
   Вскоре последовал ответ Александры Федоровны, в котором подчеркивала: «Душка, помни, что дело не в Протоп[опове]… Это – вопрос о монархии и твоем престиже, которые не должны быть поколеблены во время сессии Думы. Не думай, что на этом одном кончится: они по одному удалят всех тех, кто тебе предан, а затем и нас самих. Вспомни, как в прошлом году ты уезжал в армию, – ты тогда тоже был один с нами двумя против всех, которые предсказывали революцию в том случае, если ты поедешь. Ты пошел против всех, и Бог благословил твое решение. Снова повторяю, что тут дело не в Прот[опопове], а в том, чтоб ты был тверд и не уступал – “Царь правит, а не Дума”. Прости, что снова пишу об этом, но я боюсь за твое царствование и за будущее Бэби»222.
   Николай II предпринимал попытки найти выход из изоляции и политического тупика. В ноябре 1916 г. в Ставку был экстренно вызван военно-морской министр адмирал И.К. Григорович (пользовавшийся доверием Думы). По свидетельству самого Григоровича, из предварительного разговора с начальником штаба Ставки генералом М.В. Алексеевым у него сложилось впечатление, что ему предложат возглавить правительство. Кстати заметим, что среди архивных документов Николая II сохранились несколько вариантов состава «министерства доверия» с участием представителей «Прогрессивного блока». Однако император после переговоров с супругой переменил свое намерение. Назначение Григоровича на новый ответственный пост не состоялось. Главой правительства был назначен А.Ф. Трепов.
   За политическими событиями в России пристально и настороженно следили многие иностранные дипломаты. Так, например, французский посол в Петрограде Морис Палеолог в своем дневнике за 11/24 ноября 1916 г. с нескрываемой тревогой записал:
   «Отставка Штюрмера официально объявлена сегодня утром. Трепов заменяет его на посту председателя Совета министров; новый министр иностранных дел еще не назначен. С точки зрения военной, которая должна преобладать над всякими другими соображениями, назначение Трепова доставляет мне большое облегчение. Во-первых, заслуга Трепова в том, что он не терпит Германии. Его пребывание во главе правительства, значит, гарантирует нам, что союз будет лояльно соблюдаться и что германские интриги не будут больше так свободно развиваться. Кроме того, он – человек энергичный, умный и методичный; его влияние на различные ведомства может быть только превосходным.
   Другая новость: генерал Алексеев получил отпуск. Временно исполнять его обязанности будет генерал Василий Гурко, сын фельдмаршала, бывшего героя перехода через Балканы.
   Отставка генерала Алексеева мотивирована состоянием его здоровья. Правда, генерал страдает внутренней болезнью, которая заставит его в ближайшем будущем подвергнуться операции; но есть, кроме того, и политический мотив: император решил, что его начальник Главного штаба слишком открыто выступал против Штюрмера и Протопопова.
   Вернется ли генерал Алексеев в Ставку? Не знаю. Если его уход является окончательным, я охотно примирюсь с этим. Правда, он всем внушает уважение своим патриотизмом, своей энергией, своей щепетильной честностью, своей редкой работоспособностью. К несчастью, ему недоставало других, не менее необходимых качеств: я имею в виду широту взгляда, более высокое понимание значения союза, полное и синтетическое представление о всех театрах военных операций. Он замкнулся исключительно в функции начальника Генерального штаба высшего командования русских войск. По правде сказать, миссию, высокую важность которой недостаточно понял генерал Алексеев, должен был бы взять на себя император; но император понимал это еще меньше, в особенности с того дня, как единственным истолкователем союза при нем сделался Штюрмер.
   Генерал Гурко, заменивший ген. Алексеева, – деятельный, блестящий, гибкий ум; но он, говорят, легкомыслен и лишен авторитета»223.
   Правых взглядов А.Ф. Трепов, назначенный во главе правительства, оказался очередной промежуточной временной фигурой. В одном из писем императрицы Александры Федоровны к супругу, в Ставку от 14 декабря 1916 г. мы читаем: «Трепов ведет себя теперь, как изменник, и лукав, как кошка, – не верь ему, он сговаривается во всем с Родзянко, это слишком хорошо известно»224. Дни А.Ф. Трепова как премьер-министра были сочтены. Так был упущен еще один шанс, добиться приемлемого компромисса и выйти из политического кризиса.
   Царя буквально обложили со всех сторон требованиями уступок оппозиции и проведения буржуазных реформ. В этом преуспевали не только Государственная дума, Прогрессивный блок. Так, 25 декабря 1916 г. великий князь Александр Михайлович начал писать свое нескончаемое письмо Николаю II, в котором указывал: «Мы переживаем самый опасный момент в истории России: вопрос стоит, быть ли России великим государством?.. Какие-то силы внутри России ведут тебя и, следовательно, и Россию к неминуемой гибели. Я говорю – тебя и Россию – вполне сознательно, так как Россия без царя существовать не может; но нужно помнить, что царь один править таким государством, как Россия, не может; это надо раз навсегда себе усвоить, и, следовательно, существование министерства с одной головой и палат совершенно необходимо; я говорю – палат, потому что существующие механизмы далеко не совершенны и не ответственны, а они должны быть таковыми и нести перед народом всю тяжесть ответственности; немыслимо существующее положение, когда вся ответственность лежит на тебе, и на тебе одном… Как председатель, так и все министры должны быть выбраны из числа лиц, пользующихся доверием страны… Состоявшиеся… назначения показывают, что ты окончательно решил вести внутреннюю политику, идущую в полный разрез с желаниями всех твоих верноподданных. Эта политика только на руку левым элементам, для которых положение «чем хуже, тем лучше» составляет главную задачу; так как недовольство растет, начинает пошатываться даже монархический принцип…